Оказавшись в длинной кишке астероида, Лиза Дурнау складывает руки на груди, поджимает ноги и делает очень точный кувырок. Спускаясь вниз по канату, она чувствует какую-то дополнительную помощь, словно кто-то снизу тянет ее за ноги. И вот к ней возвращается отчетливое ощущение верха и низа, и ее желудок начинает активно протестовать, возвращаясь к обычной ориентации в пространстве. Она бросает взгляд вниз, голова Сэма Рейни полностью заполняет всю шахту. Вокруг нее ореол. Где-то внизу свет.
   Несколько сотен узлов вниз по шахте, и она сможет оторваться и понесется вниз стометровыми прыжками. Лиза издает радостный крик. Низкая гравитация ей значительно больше по душе, чем тягостная тошнотворная невесомость.
   — Не забывайте, вам еще придется возвращаться тем же путем, — замечает Сэм.
   Еще пять минут полета вниз, и свет превращается в яркое серебристое свечение. Телу Лизы такая гравитация доставляет особое наслаждение, у нее возникает ощущение, что с каждым метром она делается сильнее. Ее разум протестует против существования веса в абсолютном вакууме. Внезапно голова Сэма исчезает. Она цепляется пальцами рук и ног за стенку и пристально всматривается вниз в диск серебристого света. Ей кажется, что она видит паутину из канатов и кабелей.
   — Сэм?..
   — Спускайтесь вниз, пока не увидите веревочную лестницу. Крепко хватайтесь за нее и увидите меня.
   Просунув ноги вперед, в своем идеально облегающем скафандре Лиза Дурнау проникает в центральную пещеру Дарнли-285. У нее под ногами паутина из кабелей и тросов, которые располагаются поверх полости в центре астероида. Уцепившись за канатную растяжку, Лиза ползет по паутине по направлению к Сэму Рейни, лежащему на сетке.
   — Не смотрите вниз, — предупреждает Сэм. — Двигайтесь сюда и ложитесь рядом со мной... Теперь можно.
   Лиза ложится на сетку и устремляет взгляд туда, где находится самый центр Скинии.
   Объект представляет собой идеальную сферу серебристо-серого цвета размером с небольшой дом, которая висит в центре тяжести астероида на расстоянии двадцати метров от Лизы. Сфера излучает непрерывное тускло-металлическое свечение. Когда глаза Лизы понемногу привыкают к свету, идущему снизу, она начинает различать разницу в характере различных участков поверхности сферы, как бы игру света и тени. Это явление не сразу бросается в глаза, но стоит ей его заметить, как девушка начинает различать специфическое движение, какие-то волны, сталкивающиеся и сливающиеся, а затем отбрасывающие все новые дифракционные узоры, серые на сером.
   — А что произойдет, если я что-нибудь туда брошу? — спрашивает Лиза.
   — Все задают такой вопрос, — шепотом отвечает Сэм Рейни.
   — Ну и что же произойдет?
   — Попробуйте — и узнаете.
   Единственная вещь, найденная Лизой, с которой можно было без особых опасений расстаться, — одна из бирок с ее именем. Она отстегивает бирку от скафандра и бросает сквозь паутину. Лиза думала, что вещица начнет плавать в вакууме. Но вместо этого она летит прямо сквозь абсолютный вакуум внутренней полости Дарнли-285.
   Несколько мгновений бирка представляет собой едва различимый силуэт на фоне серого свечения, а затем исчезает в серебристом мерцании, словно монетка в воде. По поверхности пробегают волны, сталкиваются, расходятся, завиваются в недолговечные водовороты и спирали. Она падала гораздо быстрее, чем можно было предположить, думает Лиза. Девушка отмечает и еще одну особенность: бирка не прошла поверхность насквозь. Как только она соприкоснулась со сферой, то тотчас же исчезла. Была уничтожена.
   — Сила притяжения увеличивается по мере приближения к сфере, — замечает Лиза.
   — На поверхности она равна примерно пятидесяти g. Близко к черной дыре. За исключением того, что...
   — Что она не черная. Значит... глупый, но достаточно очевидный вопрос... что же это такое?
   Лиза слышит, как Сэм втягивает воздух сквозь сжатые зубы.
   — Ну, это источник электромагнитного излучения в видимом нами спектре. Вот, пожалуй, и все, что можно о нем сказать. Все виды периферийного сканирования, которые мы пытались применить, не дали никаких результатов. Кроме свечения, во всех остальных отношениях мы имеем дело с абсолютной черной дырой. Светлой черной дырой.
   Все это не совсем так, сразу же заключает Лиза. Дыра делает с вашими радарами и рентгеновскими лучами то же, что сделала с моей именной биркой. Она уничтожает их. Но что же все-таки происходит с ними на самом деле? И вдруг Лиза начинает ощущать легкую тошноту — тошноту, вызванную вовсе не непривычной силой тяжести, не последствиями клаустрофобии, не интеллектуальным страхом чуждого и неизвестного. В ней возникает то самое чувство, которое она очень хорошо помнит по случившемуся с ней в женском туалете на вокзале Виктория, — ощущение зарождения новой грандиозной идеи. Легкая дурнота, сопровождающая зачатие оригинальной мысли.
   — Мне можно взглянуть на нее поближе? — спрашивает Лиза.
   Сэм Рейни перекатывается по ячейкам сети к техникам, собравшимся в хрупком гнезде из старых сидений и ремней безопасности, устроенном вокруг видавших виды агрегатов. Фигура с женскими плечами и с именем «Даэн» на андрогинной груди передает Сэму усилитель изображения. Он цепляет прибор поверх шлема Лизы и показывает, как работать со сложным и очень мелким кнопочным управлением. Голова у Лизы идет кругом, как только она включает увеличение. Вокруг нет ничего, на чем можно было бы сфокусироваться. И тут внезапно сфера заполняет все поле зрения Лизы. Поверхность Скинии неспокойна, на ней что-то копошится.
   Лиза вспоминает уроки в начальной школе, когда стекло с водой из пруда помещали под видеокамеру, и в водяной капельке вдруг обнаруживалось невероятное скопление всякого рода микросуществ. Она вращает колесико до тех пор, пока нервное трепетание броуновского движения переходит в нечто более упорядоченное. То, что вначале представлялось серебристым свечением, теперь напоминает газетный лист, на котором вместо букв — «атомы» черного и белого цвета, непрерывно переходящие друг в друга. Поверхность Скинии — это постоянное кипение самых разнообразных фрактальных форм, от медленных волновых до быстро исчезающих, разбивающихся друг о друга или сливающихся в более крупные — но и более недолговечные — образования, распадающиеся, словно след в пузырьковой камере, на экзотические и непредсказуемые обрывки.
   Лиза вращает верньер, пока на графическом дисплее не отображается «х1000». Зернистое туманное изображение расширяется, превращаясь в ослепительное черно-белое свечение, сопровождающееся сильным мерцанием и исторгающее словно бы язычки пламени по несколько сотен в секунду. Изображение крайне нечеткое, но Лиза уже прекрасно знает, что именно нашла бы в основании всего этого, будь у нее возможность спуститься и посмотреть вблизи. Решетку из простых черных и белых квадратов, непрерывно переходящих друг в друга.
   — Клеточные автоматы, — шепчет Лиза, висящая поверх фрактальных вихрей, загадочных узоров, волн и демонов, подобных тем, что Микеланджело изобразил в Сикстинской капелле.
   Жизнь, какой ее представлял Томас Лалл...
 
   Большую часть жизни Лиза Дурнау провела в мерцающем черно-белом мире клеточных автоматов. Ее дед Мак, характер и личность которого были результатом сложного смешения шотландских и ирландских генов, первым пробудил в ней интерес к неисчерпаемым сложностям, таившимся в простом шашечном узоре. Стоит применить несколько простейших правил цветового преобразования на основе номеров соседних черных и белых клеток — и можно на обычной доске получить филигранные барочные узоры.
   В компьютере Лиза открыла для себя целые бестиарии черно-белых форм, которые ползали, плавали, кишели, лазали по экрану монитора, самым зловещим образом мимикрируя под живых существ. А внизу, в своем кабинете, уставленном богословскими фолиантами, пастор Дэвид Дж. Дурнау писал проповеди, доказывавшие, что Земле всего каких-нибудь восемь тысяч лет и что Большой Каньон есть результат Потопа.
   Уже учась в выпускном классе, когда одноклассницы бросили Лизу ради Аберкромби, Фитча и модных скейтбордистов, она начала скрывать застенчивость за сверкающими стенами трехмерных клеточных автоматов. Проект, представленный ею в конце года, связывавший хрупкие формы с компьютерного экрана с барочными стеклянными оболочками микроскопических диатомовых водорослей, потряс даже учителя математики. Благодаря этому проекту девушка попала на тот факультет университета, на который мечтала попасть. Лиза была занудой. Но зато умела очень быстро бегать.
   Ко второму курсу Лиза уже пробегала десять километров каждый день, пытаясь проникнуть под поверхностный блеск своего черно-белого виртуального мира и найти законы, лежащие в его основе. Простые программы, порождающие сложное поведение, — вот суть гипотезы Вольфрама-Фридкина. У Лизы не было ни малейших сомнений относительно того, что вселенная пребывает в постоянном общении с собственной структурой, но девушке хотелось знать, где находится эта точка взаимодействия. Ей хотелось подслушать тот самый шепот Бога, о котором говорят китайцы. Поиск привел ее из шашечной Искусственной Жизни в не менее фантастические пределы, населенные драконами: космологию, топологию, к «М-теории» и ее наследнице — теории «М-звезды». В каждой из рук Лиза держала по одной теоретической вселенной. Она соединила их вместе, увидела пламенную дугу, возникшую между ними, и наблюдала за тем, как они почти мгновенно сгорели. Жизнь. Игра.
 
   — В настоящее время у нас есть несколько теорий, — говорит Сэм Рейни.
   Через тридцать шесть часов после своего пребывания на Дарнли Лиза вновь находится на МКС. Она, Сэм и дама-агент ФБР Дейли составляют изящный галантный трилистник, парящий в невесомости, — неосознанное повторение стального символа, указывающего дорогу к святая святых Дарнли-285.
   — Помните тот момент, когда вы уронили бирку со своим именем?
   — Это идеальное запоминающее средство, — отвечает Лиза. — Все, с чем оно физически взаимодействует, разлагается в чистую информацию.
   И теперь имя девушки тоже является частью такой информации. Она даже не до конца понимает, какие чувства должно вызывать у нее осознание подобного факта.
   — Итак, оно все поглощает. Но что-нибудь когда-нибудь из него исходило? Какой-нибудь сигнал, например?
   Она замечает, что Сэм с Дейли обмениваются между собой совершенно недвусмысленными взглядами. Дейли говорит:
   — Я отвечу на ваш вопрос, но вначале Сэм должен кратко представить историческую перспективу проблемы.
   — Она сказала «историческую», — начинает Сэм, — на самом деле речь идет об археологической перспективе. Но даже и это не совсем точно. Скорее о перспективе космологической. Мы провели изотопные тесты...
   — Я знакома и с палеонтологией, так что не бойтесь напугать меня терминами.
   — Данные изотопных тестов показывают, что возраст этой штуки — семь миллиардов лет.
   Лиза Дурнау — дочь священника и потому совсем не склонна упоминать имени Господа всуе, но в данный момент она не может удержаться и произносит с благоговением: «Господи Иисусе!» Эры «Альтерры», пролетавшие незаметно и сменявшие одна другую в течение суток, дали ей некое представление о глубине Времени. Но распад радиоактивных изотопов приоткрывает дверцу в самый длинный коридор времен — в бездну прошлого и будущего. Дарнли-285 старше Солнечной системы.
   Внезапно у Лизы возникает мучительное ощущение того, что она не более чем комок костей, хрящей и нервов, мятущийся внутри пустой банки из-под кофе, парящей среди бесконечной пустоты.
   — Почему, — осторожно спрашивает Лиза, — вы хотели, чтобы вначале я узнала об этом?
   Дейли Суарес-Мартин и Сэм Рейни обмениваются взглядами, и Лиза понимает, что именно на них двоих должна будет положиться ее страна в случае встречи с инопланетным разумом. Не на супергероев, не на суперученых и не суперменеджеров. Вообще ни на каких суперов. На обычных, вполне средних ученых и госслужащих. Привыкших хорошо и добросовестно выполнять свою повседневную работу. Но наделенных главным человеческим инструментом — умением импровизировать.
   — Мы снимаем поверхность Скинии на протяжении всего времени, начиная с первого дня, — говорит Сэм Рейни. — Не сразу стало ясно, что для того, чтобы выделить отдельные структуры, возникающие на поверхности, камера должна снимать со скоростью пятнадцать тысяч кадров в секунду. Мы их анализируем...
   — С тем, чтобы выявить закономерности.
   — Не думаю, что я выдам какую-то государственную тайну, если скажу, что в нашей стране мы не располагаем необходимыми мощностями.
   — Понимаю, — говорит Лиза. — Вам необходимы высокоуровневые сарисины, распознающие структуры. Уровень 2,8, а возможно, и выше.
   — Нам известна пара специалистов в дешифровке и распознавании структур, — говорит Дейли Суарес-Мартин. — К сожалению, они находятся... как бы это лучше определить... далеко не в самом политически стабильном регионе мира.
   — Значит, вы пригласили меня сюда вовсе не для того, что бы помочь отыскать ваш Розеттский камень. Но для чего же?
   — В некоторых случаях нам удавалось выделять некие узнаваемые структуры.
   — И как часто?
   — Трижды, на трех последовательных кадрах. Дата — 3 июня нынешнего года. Вот первый из них.
   Дейли передает Лизе большую фотографию размером тридцать на двадцать. Женское лицо, серое на сером. Степень разрешения клеточного автомата достаточна для того, чтобы различить, что незнакомка слегка хмурится, что рот у нее приоткрыт и даже чуть-чуть видны зубы. Она молода, миловидна, неопределенной национальности. Застывшие взаимопереходы черного и белого запечатлели явное выражение усталости на лице.
   — Вам известно, кто это? — спрашивает Лиза.
   — Как вы сами прекрасно понимаете, сейчас мы как раз и пытаемся решить данную проблему, — отвечает Дейли. — Мы уже связались с ФБР, ЦРУ, Внутренней налоговой службой США, со службами социального обеспечения и паспортными базами данных. Никаких соответствий.
   — Но ведь она совершенно не обязательно должна быть американкой, — возражает Лиза Дурнау.
   Как ни странно, вполне резонное возражение Лизы удивляет Дейли. Она передает ей следующую фотографию изображением вниз. Лиза переворачивает ее и инстинктивно пытается нащупать что-то, за что можно было бы ухватиться, чтобы не упасть. Она забыла, что здесь все и так непрерывно падает.
   Он сменил очки, подстриг бороду, превратив ее в обычную кайму из щетины. Он отрастил волосы, сбросил вес, но невозможно не заметить характерное сардоническое, немного стеснительное выражение лица — «сейчас же уберите от меня вашу камеру!».
   Томас Лалл...
   — О боже! — выдыхает Лиза.
   — Перед тем, как делать какие-либо выводы, взгляните, пожалуйста, на последний снимок.
   Дейли Суарес-Мартин отправляет к Лизе последнюю фотографию.
   Это она сама... Ее собственное лицо, вырисованное на серебристой поверхности достаточно отчетливо, чтобы разглядеть родинку на щеке, маленькие морщинки вокруг глаз, более короткую, чем сейчас, спортивную стрижку и не совсем понятное выражение лица: приоткрытый рот, широко распахнутые глаза ,мимические мышцы заметно напряжены. Что это? Гнев? Ужас? Восторг? Все, что она сейчас видит, невозможно, невероятно, безумно. Безумно превыше всякого известного ей безумия. И все-таки с фотографии на нее смотрит ее собственное лицо. Лицо Лизы Леони Дурнау.
   — Нет, — медленно произносит Лиза. — Вы все это придумали, не так ли? Воздействие наркотиков. У меня галлюцинации. Ответьте же мне.
   — Лиза, вы поверите мне, если я скажу, что вы не страдаете ни от каких послеполетных галлюцинаций? И мы показали не какие-нибудь подделки, сделанные только ради того, чтобы пошутить. Да и с какой стати стали бы мы заниматься подобными вещами? Зачем привезли вас сюда? Для того только, чтобы показать поддельные фотографии?
   Они смотрят на нее. Пытаются успокоить. Ладно. Возьми себя в руки. Постарайся оставаться спокойной перед лицом самого безумного факта во вселенной...
   Ухватившись одной рукой за стропу на обитой чем-то мягким внутренней поверхности МКС, Лиза вдруг начинает понимать, что все, что произошло с ней с того самого момента, как в ее кабинете появились люди в строгих костюмах, является непостижимой цепью все более абсурдных совпадений. Нет-нет... с того момента, когда лицо всплыло из хаоса черно-белых клеток, а она сама еще не имела об этом ни малейшего представления, с того момента, когда Скиния избрала ее. Все уже было предопределено загадочной серой сферой.
   — Не знаю! — кричит Лиза. — Не знаю, почему... почему вначале она демонстрирует вам полный хаос и неразбериху, а затем ни с того ни с сего — мое лицо. Не знаю, понимаете? Я его не просила, ни к чему подобному не стремилась, и вообще оно не имеет ко мне никакого отношения. Вы меня понимаете?!
   — Лиза, — вновь ровный успокаивающий голос дамы из ФБР.
   Девушка на мгновение задумывается. Да, это она, но такая она, какой себя никогда не знала. У нее никогда не было такой прически... Кстати, и Лалл никогда такне выглядел. Старше, свободнее, какой-то более виноватый. Отнюдь не мудрее. И та девушка... Она никогда ее не встречала. Но теперь обязательно встретит, Лиза знает наверняка. Перед ней только что прошли снимки из ее будущего, сделанные семь миллиардов лет назад.
   — Лиза, — говорит Дейли Суарес-Мартин в третий раз. Третий раз, как тогда, с Петром* [Имеется в виду эпизод из Нового Завета, когда Петр трижды отрекается от Христа, прежде чем пропел петух] и его предательством. — Я должна сказать, чего мы хотели бы от вас.
   Лиза Дурнау делает глубокий вдох.
   — Я знаю, — отвечает она. — Я его найду. Ничем другим помочь не смогу.
 
   Земля крепко держит и тянет к себе небольшое космическое тело. Прошло три минуты — Лиза считала секунды с того момента, как в последний раз включались двигатели. Теперь все во власти скорости и силы притяжения. Впервые испытывая все прелести возвращения, Лиза издает громкий вопль, когда несущая ее штуковина, чем-то напоминающая соковыжималку, приближается к границе земной атмосферы, а температура обшивки достигает трех тысяч градусов по Цельсию. Девушке становится совсем не смешно. Стоит одной цифирьке отклониться в ту или другую сторону, и прозрачный воздух превратится в непроницаемую стену, от которой вы рикошетируете обратно в космос, и уже никому и никогда не удастся вернуть вас обратно. Или же вы превратитесь в огненный шар и рассыплетесь на ионы титана с соусом из обгоревшего углерода.
   Еще подростком в колледже Лиза испытала один из самых жутких кошмаров в жизни. Она сидела в темной комнате, слыша шум проводившихся рядом сантехнических работ, и неожиданно попыталась вообразить, что произойдет, когда она умрет. Дыхание ослабевает. Сердце судорожно сражается за остатки кислорода, что вызывает нарастающее ощущение паники. Темнота, наступающая со всех сторон. Полное осознание того, что происходит: вы не в состоянии ничего изменить, вслед за последним вздохом вас поглотит абсолютная пустота. И все это произойдет с Лизой Дурнау. Никакого спасения. Никакой надежды на исключение лично для нее. Смертный приговор одинаков для всех и обжалованию не подлежит.
   Тогда Лиза пришла в себя с ощущением жуткого холода в желудке, с бешеным сердцебиением и чувством абсолютной неизбежности конца. Она зажгла свет, попыталась думать о чем-нибудь приятном и веселом: о красивых парнях, о занятиях бегом, о своей работе, о том, куда они вместе с подругами смогут пойти в пятницу, но воображение упорно возвращало ее к жуткому, но одновременно невыносимо притягательному кошмару, словно кошку к блевотине.
   Возвращение на Землю чем-то напомнило Лизе ту самую ситуацию. Она пытается думать о чем-то хорошем, веселом, а в голову приходят только страшные и мрачные мысли, и самая страшная из них — об обшивке посадочного модуля, нагревшейся до температуры кремации. Здесь не помогут никакие таблетки. Ничего не поможет. Ты женщина, падающая на Землю.
   Лиза чувствует рывок и вскрикивает.
   — Все в порядке. Обычное дело, просто незначительное нарушение симметрии в плазменном щите.
   Сэм Рейни сидит, пристегнувшись, в кресле номер два. Он опытный астронавт, летал туда и обратно раз десять, никак не меньше, но Лизе кажется, что в данном случае что-то происходит не совсем так, как надо, не по плану. У нее затекли пальцы. Девушка несколько раз сгибает и разгибает их, затем касается груди, как будто для того, чтобы хоть немного успокоиться. Она нащупывает плоскую квадратную вещь, которая лежит в правом нагрудном кармане.
   Когда Лиза найдет Томаса Лалла, она должна будет показать ему содержимое своего кармана. Это блок памяти, в котором содержится вся информация о Скинии, известная на данный момент. Потом Лизе будет необходимо убедить Лалла присоединиться к работе над проектом. Томас был самым выдающимся, довольно эклектичным и наиболее влиятельным мыслителем своего времени. И притом самым большим мечтателем от науки. К его мнению в одинаковой мере прислушивались и целые правительства, и ведущие телевизионных ток-шоу. И если вообще существует кто-то, кому может прийти в голову какая-то идея или попросту присниться сон относительно того, что же все-таки такое эта странная сфера, вращающаяся в своем каменном коконе, если кто-то способен разгадать заложенный в ее существовании смысл, то таким человеком может быть только Томас Лалл.
   Блок памяти может служить чем-то вроде электронного гуру. Он способен сканировать любую систему видеослежения с целью распознавания лиц. Кроме того, в том случае, если блок в течение часа не будет ощущать присутствия рядом с собой Лизы Дурнау, он распадется и превратится в грязный комок белковых схем. Инструкция гласит: будьте внимательны при принятии душа, плавании, держите его при себе даже во время сна. Единственная нить, которая может при вести к Томасу Лаллу, — это лишь недостоверные сведения трехлетней давности о том, что его видели в Керале, в южной Индии. Шанс расшифровки послания Скинии висит на волоске, на неподтвержденных сведениях, полученных от одного рюкзачника, путешествовавшего по Индии. По посольствам и консульствам всех стран мира разосланы инструкции об оказании Лизе всей необходимой помощи. Ей также вручили кредитную карточку с открытым банковским счетом. Однако Дейли Суарес-Мартин, которая в любом случае оставалась руководителем Лизы, дала понять, что ей хотелось бы получать от девушки отчеты о расходах.
   Маленький объект с силой врезается в атмосферу. Гравитация рывком вдавливает Лизу еще глубже в гелевое кресло, все вокруг дергается, грохочет и трясется. Она до смерти перепугана, и рядом нет ничего, абсолютно ничего, за что она могла бы ухватиться. Девушка протягивает руку. Сэм Рейни берет ее в свою. Его рука в перчатке — большая и несколько карикатурная — остается, пожалуй, последним крошечным островком стабильности в падающей и сотрясающейся вселенной.
   — Как-нибудь!.. — кричит Сэм, и голос его дрожит. — Как-нибудь!.. Когда мы!.. Приземлимся!.. Как насчет... того, чтобы пойти куда-нибудь! Пообедать!.. Где-нибудь?!.
   — Да!.. Конечно!.. Где угодно!.. — вопит в ответ Лиза, а в это время несущий их аппарат, прочертив в небе длинный и яркий плазменный хвост, пролетает над широкими прериями Канзаса, направляясь к космодрому Кеннеди.

18
Лалл

   У Томаса Лалла неамериканская душа. Он ненавидит автомобили и любит поезда, индийские поезда, большие, словно предназначенные для того, чтобы вместить целую страну, отправляющуюся в путешествие. Его вполне устраивают имеющиеся социокультурные противоречия — наличие демократии при сохранении определенной иерархичности: идеальная модель временного сообщества, вполне реальная и активно функционирующая, пока поезд находится в пути, и мгновенно рассеивающаяся, словно туман поутру, сразу же после прибытия на конечный пункт. Любое путешествие — паломничество, а Индия — страна-паломник. Реки, громадные магистрали, поезда — священные понятия для множества индийских народов. На протяжении тысячелетий люди бесконечным и непрерывным потоком текли по этой земле. Все здесь подобно реке — встреча, короткое совместное путешествие и — расставание.
   Западное сознание восстает против подобного взгляда. Западное сознание — миропонимание автомобилиста. Свобода движения. Свобода выбора направления. Индивидуального, личного выбора, самовыражения и секса на заднем сиденье. Великое автомобильное общество. Во всей западной литературе и музыке поезд всегда был символом рока, слепо и неумолимо влекущего индивида к смерти. Поезда проносятся через двойные ворота Освенцима прямо к «душевым»... В Индии поезда никогда не воспринимались как нечто роковое и страшное. Здесь особенно не задумываются над тем, куда везет вас невидимый локомотив. Здесь главное то, что вы видите из окна, о чем беседуете с попутчиками. Смерть же не более чем громадный, многолюдный вокзал, на котором гремят нечленораздельные сообщения о прибытии новых поездов, о переходе на другие линии, о начале новых путешествий.