Маккалоу Колин. Травяной венок. Том 2

   – Чепуха! Это означает всего лишь, что я предоставил свои средства в распоряжение Рима.
   – Вот это действительно чепуха. Это означает всего лишь, что ты предоставил средства Рима в свое распоряжение, – резко возразил Сулла, – ведь ты поведешь свои легионы!
   – Иди домой и успокойся, Луций Корнелий. Ты расстроен утратой своего командования.
   – Я еще не утратил своего командования, – резко отозвался Сулла и взглянул на Юлию. – Ты знаешь свои обязанности, Юлия из рода Юлиев Цезарей. Так выполни их во имя Рима, а не Гая Мария.
   Она проводила его к двери, сохраняя невозмутимое выражение лица.
   – Пожалуйста, не говори ничего больше, Луций Корнелий. Я не могу огорчать своего мужа.
   – Во имя Рима, Юлия, во имя Рима!
   – Я жена Гая Мария, – проговорила она, открывая дверь, – и мой первый долг – это он.
   «Ну, Луций Корнелий, ты зря старался, – говорил себе Сулла, пока спускался к лагерю Марция, – он такой же сумасшедший, как пифийский оракул в приступе священного бешенства, его никуда не допускают, ему ничего не позволяют, но его и не останавливают. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не сделаю этого.»
   Выбрав длинный окружной путь, он направился не домой, а к младшему консулу. Его дочь теперь стала вдовой с новорожденным мальчиком и годовалой девочкой.
   – Я просил моего младшего сына взять себе имя Квинт Пятый, – говорил младший консул, и слезы беспрепятственно катились по его лицу, – и, конечно, у нас есть сын моего дорогого Квинта, который продолжит линию консулов.
   Корнелия Сулла не показывалась.
   – Как моя дочь? – спросил Сулла.
   – Ее сердце разбито, Луций Корнелий, но у нее есть дети, и это хоть какое-то утешение.
   – Как это все ни печально, Квинт Помпей, – жестко сказал Сулла, – но я здесь не для того, чтобы рыдать. Что уж говорить о том, что в подобные моменты человеку не хочется ничем заниматься, что касалось бы окружающего мира – и я говорю это, чувствуя утрату собственного сына. Но, к сожалению, мир вокруг нас никуда не делся, и я вынужден просить тебя прийти ко мне завтра на рассвете. Мы должны созвать совещание.
   Затем изнеможденный Сулла потащился вдоль края Палатина в свой собственный, элегантный новый дом, где обеспокоенная новая жена встретила его слезами радости, увидев, что он цел и невредим.
   – Никогда не беспокойся обо мне, Далматика, – сказал он, – мое время не пришло. Я еще не выполнил того, что предначертано мне судьбой.
   – Наш мир рушится! – вскричала она.
   – Нет, пока я жив, – отвечал Сулла.
   Он спал долго и без сновидений, как спят обычно люди намного моложе, чем он, и проснулся перед рассветом совершенно не представляя, что ему следовало бы делать. Это опустошенное состояние никогда не беспокоило его раньше. «Я всегда поступаю лучше тогда, когда действую под диктовку Фортуны», – подумал Сулла и устремился навстречу наступающему дню.
   – Если этим утром примут закон Сульпиция о долгах, число членов сената сократится до сорока. Недостаточно для кворума, – уныло заметил Катул Цезарь.
   – Но мы можем рассчитывать на цензоров, не так ли? – поинтересовался Сулла.
   – Да, – отвечал верховный понтифик Сцевола, – ни Луций Юлий, ни Публий Лициний долгов не имеют.
   – Тогда мы должны действовать, исходя из предположения, что Публию Сульпицию еще не пришла в голову мысль, что цензоры могут набраться мужества и пополнить собой сенат, – продолжал Сулла. – Когда он поймет это, то предложит другой закон, не такой определенный. Тем временем мы попытаемся освободить наших изгнанных коллег от долгов.
   – Я согласен, Луций Корнелий, – заявил Метелл Пий Поросенок, который приехал из Эзернии, когда услышал о том, что вытворяет в Риме Сульпиций, и уже успел переговорить с Катулом Цезарем и Сцеволой, как только те появились в доме Суллы. Он раздраженно потряс кулаками:
   – Если бы эти глупцы одалживали только у людей своего круга, они могли бы рассчитывать на прощение своих долгов, по крайней мере, в настоящее время! Но мы попались в собственную ловушку. Сенатор, нуждающийся в деньгах, слишком мало бы заботился о том, чтобы вернуть свой долг другому сенатору. И потому он отправлялся к худшему из ростовщиков.
   – Я все еще не понимаю, почему Сульпиций набросился на нас за это? – капризно спросил Антоний Оратор.
   – Марк Антоний, мы можем никогда не узнать причину, – отвечал Сулла с большим спокойствием, – сейчас это даже неважно, почему. Намного важнее то, что он это сделал.
   – Да, но как мы сможем избавить изгнанных сенаторов от долгов? – спросил Поросенок.
   – С помощью фонда, как мы уже договаривались. Необходимо создать комитет по управлению этим фондом, а Квинт Лутаций мог бы стать его председателем. Не существует такого должника-сенатора, который бы имел наглость что-то утаить от него.
   Мерула хихикнул, с виноватым видом прикрыв свой рот.
   – Я извиняюсь за свое легкомыслие, – сказал он дрожащими от смеха губами, – но если бы мы были более благоразумными, то постарались бы избежать зрелища, как Луция Марция Филиппа стали бы вытаскивать из долгового болота. Мало того, что его долги больше всех остальных вместе взятых, но заплатив их, мы бы не увидели его в сенате. Я думаю, что если мы его пропустим, это не будет иметь иных последствий, кроме мира и спокойствия.
   – Да, это замечательная мысль, – вежливо согласился Сулла.
   – Ты беспокоишь меня, Луций Корнелий, своей политической беспечностью, – возмутился Катул Цезарь. – Не имеет значения, что мы думаем о Луций Марции – факт остается фактом – он представитель древней и знаменитой фамилии. Его пребывание в сенате должно быть сохранено.
   – Ты прав, разумеется, – вздохнул Мерула.
   – Тогда решено, – сказал Сулла слегка улыбаясь, – что же касается остального, то мы можем только ждать развития событий. Кроме того, я думаю, что настало время сократить период feriae. В соответствии с религиозными правилами законы Сульпиция уже более чем недействительны. И у меня зародилась мысль, что нам надлежит позволить Сульпицию и Гаю Марию думать, что они выиграли, а мы бессильны.
   – Но мы действительно бессильны, – заметил Антоний Оратор.
   – Я не убежден в этом, – отозвался Сулла. Он повернулся к младшему консулу, очень молчаливому и мрачному. – Очень сожалею, Квинт Помпей, но ты должен покинуть Рим. Полагаю, тебе следует взять все свое семейство и отправиться на морское побережье. И не делай секрета из того, что ты уезжаешь.
   – А что должны делать остальные? – испуганно спросил Мерула.
   – Вы вне опасности. Если бы Сульпиций хотел устранить сенат путем уничтожения его членов, он мог бы сделать это еще вчера. К счастью для нас, он предпочитает действовать более законными средствами. Кстати, в долгах ли наш городской претор? Впрочем, это не имеет значения. Куриальный магистрат не может быть выселен из его помещения, даже если сам претор выдворен из сената.
   – Марк Юний совершенно не имеет долгов, – сообщил Мерула.
   – Хорошо, с этим ясно. В таком случае он должен приступить к управлению Римом в отсутствие консулов.
   – Обоих? Не говори мне, что ты тоже собираешься покинуть Рим, Луций Корнелий, – ошеломленно вскричал Катул Цезарь.
   – У меня есть пять легионов пехоты и две тысячи всадников, находящихся в Капуе в ожидании своего командира, – отвечал Сулла. – После моего поспешного отъезда пойдут слухи. Я должен всех успокоить.
   – Ты действительно политически беспечен! Луций Корнелий, в такой серьезной ситуации один из консулов должен оставаться в Риме!
   – Почему? – недоуменно вскинул брови Сулла. – Рим не управляется в настоящий момент консульской администрацией, Квинт Лутаций, Рим принадлежит Сульпицию. И я хочу, чтобы он убедился в этом.
   Все выслушали это заявление, не смея пошевелиться, вскоре встреча была прервана, и Сулла отправился в Кампанию.
 
   Он экономил время путешествия, мчась верхом на муле без всякого эскорта, прикрыв голову шлемом и опустив ее как можно ниже. Вдоль всего пути его следования народ активно обсуждал действия Сульпиция и кончину сената; эти новости распространялись почти так же быстро, как известия о резне в провинции Азия. Поскольку Сулла выбрал путь по Латинской дороге, он пересекал лояльные Риму округа и, прислушиваясь к разговорам, понял, что одни рассматривают Сульпиция как италийского агента, другие – как агента Митридата, и никто не был в восторге от того, что Рим остался без сената. И хотя магическое имя Гая Мария также было на слуху, внутренний консерватизм сельских жителей заставлял их относиться скептически к его способности принять командование в новой войне. Неузнаваемый, Сулла спокойно предавался беседам в различных постоялых дворах, где останавливался вдоль всего пути. Своих ликторов он оставил еще в Капуе и был одет как обычный путешественник.
   И всю дорогу, трясясь на муле, он непрерывно думал, и его мысли, вращаясь и кружась, едва зарождались – не могли найти своего логического завершения. Лишь в одном Сулла был уверен – он делает правильно, что возвращается к своим легионам. Они сознавали себя его легионами – по крайней мере, четыре из них. Он возглавлял их почти два года, и именно они присудили ему Травяной венок. Пятым легионом был легион из Кампании, которым командовал сначала Луций Цезарь, потом Тит Диций, и затем Метелл Пий. Почему-то, когда пришло время выбирать пятый легион, чтобы повести его с собой на Восток против Митридата, Сулла вдруг воспротивился собственной оригинальной мысли откомандировать легион Мария у Цинны или Корнута. «А теперь я очень рад, что у меня нет легиона Мария в Капуе», – подумал он.
   – Как же это сложно – быть сенатором, – говорил надежный помощник Суллы Лукулл. – Обычай требует, чтобы все сенаторские деньги были вложены в землю и имущество, но кто же позволит деньгам бездельничать? Отсюда становится совершенно невозможно иметь достаточно свободных денег, когда сенатор вдруг испытает в них нужду. Мы слишком привыкли залезать в долги.
   – Сам-то ты в долгах? – спросил Сулла, думая о чем-то другом.
   Как и Гай Аврелий Котта, Луций Лициний Лукулл был буквально вынужден стать сенатором, после того как Сулла дал цензорам публичный пинок под зад. Ему, кстати, было всего двадцать восемь.
   – У меня долгов на сумму десять тысяч сестерциев, – спокойно отвечал Лукулл, – однако я надеюсь, что мой братец Варрон узнает об этом, так же как и о событиях, происходящих в Риме. Он единственный, у кого сейчас есть деньги. Я прилагаю все усилия, но благодаря своему дяде Метеллу Нумидийскому и своему кузену Пию, мне придется столкнуться с сенаторским цензом.
   – О, будь спокоен Луций Лициний! Когда мы отправимся на Восток, в нашем распоряжении окажется все золото Митридата, чтобы расплатиться.
   – Что ты намереваешься делать? – поинтересовался Лукулл.
   – Если мы пошевелимся, то, вероятно, успеем отплыть прежде, чем закон Сульпиция вступит в силу.
   – Нет, я думаю, мне надлежит оставаться здесь, чтобы наблюдать за тем, что будет происходить, – ответил Сулла, – было бы слишком глупо отплыть именно тогда, когда мое командование поставлено под сомнение. – Он вздохнул: – Теперь, я полагаю, настало время написать Помпею Страбону.
   Ясные серые глаза Лукулла были устремлены на Суллу с затаенным вопросом, но он так ничего и не спросил. Если кто-либо еще и мог контролировать ситуацию, то это был именно Сулла.
   Шесть дней спустя пришло неофициальное письмо от Флакка, принцепса сената. Сулла распечатал его и внимательно пробежал глазами.
   – Итак, – сказал он Лукуллу, который принес это письмо, – кажется в сенате осталось всего лишь около сорока сенаторов. Изгнанники Вария возвращены, но если они в долгах, то также не имеют права быть членами сената, а они, разумеется, все в долгах. Италийские граждане и свободные люди теперь будут распределены среди всех тридцати пяти триб. И последнее, – но не по степени важности! – Луций Корнелий Сулла освобожден от командования, которое передано Гаю Марию специальным указом суверенного народа.
   – О! – воскликнул в замешательстве Лукулл. Сулла отбросил письмо и щелкнул пальцами слуге:
   – Мои доспехи и меч. – Затем обратился к Лукуллу – Собери всю армию.
   Час спустя Сулла взошел на лагерный форум, одетый по-военному, за исключением того, что на голове его красовалась обычная шляпа, а не шлем. «Выгляди привычным, Луций Корнелий, – говорил он про себя, – выгляди как их Сулла.»
   – Люди, – произнес он громко, но без крика, – все выглядит так, словно мы не собираемся сражаться против Митридата! Вы развлекаетесь здесь, пока те, в Риме, имеющие власть, хотя и не являющиеся консулами, не могут ни на что решиться. Но они наконец решились. Командование в войне против понтийского царя Митридата переходит к Гаю Марию по решению народного собрания. Римский сенат больше не существует, так как в нем осталось недостаточно сенаторов, чтобы собрать кворум. Следовательно, все решения о войне и военных принимаются плебсом, которым руководит их трибун Публий Сульпиций Руф.
   Сулла сделал паузу, чтобы стоящие в первых рядах передали его слова задним, а затем продолжал говорить совершенно спокойным тоном (его научил так выступать Метробий, год назад).
   – Конечно, – говорил он, – но остается в силе тот факт, что именно я был легально избран старшим консулом, а потому отдача любых приказаний является моим правом; остается в силе и тот факт, что римский сенат возложил на меня особые полномочия на время войны против Митридата. И – как свое право! – я выбрал себе легионы, которые должны были пойти со мной. Я выбрал вас. Мы с вами, несмотря на все препятствия, проходили одну изнурительную кампанию за другой, так как же я мог не выбрать вас? Мы знаем друг друга. Я не люблю вас, хотя думаю, что Гай Марий любит своих людей. Я надеюсь, что и вы не любите меня, хотя думаю, что люди Гая Мария любят его. И тем не менее я никогда не думал, что мужчинам необходимо любить друг друга для того, чтобы совместно делать одну работу. И за что бы я любил вас? Вы – шайка вонючих негодяев, собранных из всех канализационных дыр Рима! Но – видят боги – как я уважаю вас! Снова и снова я просил вас признать мое превосходство и, видят боги, вы всегда делали это!
   Кое-кто стал улыбаться, затем заулыбались и все остальные. Воины разразились криками одобрения, кроме одной небольшой группы, которая стояла напротив возвышения. Это были солдатские трибуны, избранные магистратами, которые командовали консульскими легионами.
   Людям, отобранным в прошлом году Лукуллом и Гортензием, нравилось работать под руководством Суллы. Люди, набранные в этом году, ненавидели Суллу, считая его чересчур грубым и требовательным.
   Косясь на них, Сулла внимал приветственным крикам солдат.
   – Итак, солдаты, теперь уж нам не пойти в поход против Митридата по полям Греции и Малой Азии, не вытаптывая при этом урожай нашей возлюбленной Италии и не насилуя италийских женщин. А ведь какая кампания могла бы быть! Знаете ли вы сколько золота у Митридата? Горы! Свыше семидесяти крепостей в Малой Армении набиты золотом доверху! И оно могло бы быть вашим! О, я, разумеется, не имею в виду, что Рим не получил бы своей доли – и даже больше! Золота там столько, что мы могли бы купаться в нем! Рим – и мы! Что уж говорить о пышных азиатских женщинах! Что уж говорить об изобилии рабынь, которыми никто так не умеет пользоваться, как солдаты.
   Он пожал плечами и выбросил вперед распростертые руки.
   – Этого не будет. Нас освободила от нашей миссии плебейская ассамблея. Ни один римский солдат не ожидал, что именно она будет говорить ему, кто должен сражаться, или кто должен командовать. Но это законно. Итак, я высказался. И хотя я бессилен, но вправе спросить себя – неужели законно лишать полномочии старшего консула в год его консульства! Я слуга Рима, так же как и вы. Теперь лучше всего сказать «Прощай!» нашим мечтам о золоте и чужеземных женщинах. Потому что, когда Марий отправится на Восток сражаться с Митридатом, он поведет свои собственные легионы. Он не захочет повести мои.
   Сулла спустился с возвышения, прошел через строй двадцати четырех солдатских трибунов, не удостоив взглядом ни одного из них, и скрылся в своей палатке, оставив Лукуллу подать команду «разойтись».
   – Это было великолепно, – сказал Лукулл, войдя с докладом. – У тебя никогда не было репутации оратора, и я вынужден заметить, что ты не очень-то подчиняешься правилам риторики. Но ты точно знал, как донести до них свое сообщение, Луций Корнелий.
   – Почему бы и нет, спасибо, Луций Лициний, – улыбаясь ответил Сулла, пока тот помогал ему освободиться от доспехов, – я думаю точно так же.
   – Что ты будешь делать дальше?
   – Хочу подождать формального освобождения от командования.
   – Ты собираешься это предпринять на самом деле, Луций Корнелий?
   – Что – это?
   – Поход на Рим.
   – Мой дорогой Луций Лициний! – Сулла широко раскрыл глаза. – Как ты мог даже подумать об этом?
   – Это – уклончивый ответ, – заметил Лукулл.
   – И единственный, который бы ты мог получить, – заключил Сулла.
 
   Бывшие преторы Квинт Калидий и Публий Клавдий прибыли в Капую двумя днями позже. Они привезли официальное письмо, скрепленное сенатской печатью, от Публия Сульпиция Руфа – нового хозяина Рима.
   – Вы не можете передать мне его наедине, – возразил Сулла, – оно должно быть вручено в присутствии моей армии.
   И вновь Лукуллу приказано было выстроить легионы, и вновь Сулла поднялся на ораторское возвышение – но на этот раз он был не один – два бывших претора поднялись вместе с ним.
   – Люди, здесь Квинт Калидий и Публий Клавдий из Рима, – небрежно произнес Сулла. – Я знаю, что у них есть официальный документ для меня, и потому позвал вас сюда, чтобы вы были свидетелями.
   Калидий вел себя очень серьезно и торжественно показал Сулле печать на письме, прежде чем вскрыть его. Затем он начал читать.
   «От совета плебса римского народа Луцию Корнелию Сулле. Согласно этому приказу ты немедленно освобождаешься от командования в войне против Митридата, царя Понта. Ты распускаешь свою армию и возвращаешься в…»
   Он не смог продолжить. Брошенный чьей-то меткой рукой камень ударил его по голове и поверг на землю. Почти тут же второй такой камень попал в Клавдия, тот зашатался; а Сулла в этот момент невозмутимо стоял в трех футах от них. Еще несколько камней настигли Клавдия, пока он не свалился к подножию холма.
   Каменный град прекратился. Сулла пошевелил ногой каждого из лежащих.
   – Они мертвы, – провозгласил он и вздохнул. – Ну, солдаты, теперь это только подольет масла в огонь! Я боюсь, что в глазах плебейской ассамблеи мы все теперь персоны нон грата. Мы убили официальных представителей плебса. И это, – добавил он все еще доверительным тоном, – оставляет нам только два выбора. Первый, мы можем оставаться здесь и дожидаться суда над нами за государственную измену; и второй, мы можем отправиться в Рим и показать плебсу, что думают законопослушные слуги римского народа о законах и указах, которые они находят недопустимыми из-за их незаконности. Я отправлюсь в Рим в любом случае и захвачу эти два трупа с собой. И я сделаю так, чтобы отдать их плебсу лично. На римском форуме, на глазах того сурового охранителя прав народа, которого зовут Публий Сульпиций Руф. Это – плоды его деяний, именно его, а не Рима! – Он сделал паузу. – Теперь, когда это все произошло, чтобы отправиться на римский форум, мне нужна компания. И если здесь найдется человек, кому бы хотелось прогуляться со мной в Рим, я был бы очень рад его обществу! Потому что в таком случае, когда я пересеку священную границу города, я буду чувствовать себя уверенно, зная о поддержке за своей спиной. В противном случае я могу разделить судьбу сына второго консула – Квинта Помпея Руфа.
   Разумеется, все они решили отправиться с ним.
   – Но солдатские трибуны не хотят идти с тобой, – говорил позднее Лукулл Сулле, когда они находились в его палатке. – Они недостаточно сообразительны, чтобы встретиться с тобой лично, а потому послали меня, чтобы я говорил от их имени. Так вот, они утверждают, что не могут мириться с походом армии на Рим, ввиду того, что Рим не имеет защиты – ведь только италийские армии принадлежат Риму. За единственным исключением той армии, которая должна была бы с триумфом пройти по Риму, ни одна римская армия никогда не располагалась в окрестностях города. Таким образом, говорят они, ты собираешься вести армию походом на свою родину, а твоя родина не имеет армии, чтобы отбросить тебя. Они осуждают твои действия и будут пытаться отговорить твои войска сопровождать тебя.
   – Желаю им успеха, – проговорил Сулла, намереваясь уйти. – Они могут оставаться здесь и оплакивать то прискорбное обстоятельство, что армия марширует на беззащитный Рим. Однако я, пожалуй, лучше запру их – и только для того, чтобы обеспечить их собственную безопасность. – Он остановил свой взгляд на Лукулле. – Ну а что ты, Луций Лициний? Ты идешь со мной?
   – Да, Луций Корнелий, до самого конца. Народ узурпировал права и обязанности сената. Таким образом, Рима наших предков больше не существует. И потому я не вижу никакого преступления в походе на тот Рим, который я не хотел бы оставлять в наследство своим нерожденным сыновьям.
   – Прекрасно сказано, – Сулла перепоясался мечом и одел головной убор. – Тогда пойдем делать историю.
   Лукулл замешкался.
   – Ты прав! – вздохнул он. – Это и есть творение истории. Ни одна римская армия никогда не шла походом на Рим.
   – Ни одна римская армия никогда не была вынуждена делать это, – отозвался Сулла.
 
   Пять римских легионов отправились по Латинской дороге на Рим, возглавляемые Суллой и его легатом, которые ехали верхом, и замыкаемые повозкой, запряженной мулами – на ней лежали тела Калидия и Клавдия. Галопом ускакал курьер, посланный к Квинту Помпею Руфу в Кумы; к тому времени когда Сулла достиг Теана Сидицина, Помпей Руф уже ждал его там.
   – Не нравится мне все это! – печально сказал младший консул. – И не может понравиться! Ты маршируешь на Рим, беззащитный город!
   – Мы маршируем на Рим, – спокойно поправил его Сулла, – не беспокойся, Квинт Помпей. Нет никакой необходимости вторгаться в беззащитный город, и ты это знаешь. Я просто веду свою армию этим путем за компанию. И никогда еще не была так усилена дисциплина – у меня есть свыше двухсот пятидесяти центурионов – и этого достаточно, чтобы ни одна репа не была украдена с поля. Люди имеют полный месячный паек, и они все понимают.
   – Нам не нужна целая армия за компанию.
   – Ну почему же? Что такое два консула без соответствующего эскорта?
   – У нас есть наши ликторы.
   – Кстати, весьма любопытная вещь. Ликторы согласились идти с нами, в то время как солдатские трибуны решили этого не делать. Очевидно, официальное избрание сильно влияет на отношение человека к тому, кто и зачем идет в Рим.
   – Ну почему они так счастливы? – вскричал Помпей Руф в отчаянии.
   – Совершенно не представляю, – отозвался Сулла, скрывая свое раздражение за удивленным видом. Надо было успокоить его сентиментального и сомневающегося коллегу. – Если я почему-либо счастлив, так это потому, что с меня хватит идиотизма тех людей, которые возомнили, что они лучше, чем mos maiorum, и хотят разрушить то, что наши предки строили так бережно и терпеливо. Все, чего хочу, – так этого того Рима, каким сам Рим решил быть. Опекаемым и ведомым сенатом, как главой всех властей. Местом, где человек, который бы решил избрать себе поприще как трибун плебса, работал бы как запряженный, а не позволял себе впадать в бешенство. Настало время, Квинт Помпей, когда уже невозможно просто стоять и наблюдать за тем, как другие люди разрушают Рим. Такие, как Сатурнин или Сульпиций, но в значительной степени такие, как Гай Марий.
   – Но Гай Марий будет сражаться, – скорбно заметил Помпей Руф.
   – Сражаться чем? Нет ни одного легиона, который бы находился ближе к Риму, чем Альба Фуцения. О, я понимаю, что Гай Марий попытается вызвать Цинну. Но два обстоятельства помешают этому. Во-первых, большинство в Риме, естественно, сомневается в искренности моих намерений довести мою армию до города – это кажется всего лишь хитростью, и никто не верит, что я намерен идти до конца, каким бы горьким он ни оказался. Во-вторых, Гай Марий – частное лицо. У него нет ни должности, ни полномочий. Если он вызовет Цинну с войсками, это будет выглядеть как просьба друга, а не приказ консула или проконсула. И я очень сомневаюсь, что Сульпиций смирится с такими действиями Гая Мария, потому что Сульпиций один из тех, кто принимает мою акцию за уловку.
   Младший консул пристально и с испугом взглянул на своего старшего коллегу. Из его слов он понял, что Сулла с самого начала имел намерение овладеть Римом.
 
   Дважды на своем пути – однажды в Аквине, другой раз в Ферентине армия Суллы встречалась с посланниками; известия о том, что Сулла марширует на Рим, должно быть, летели, словно птицы. И дважды эти посланники приказывали Сулле сложить с себя командование во имя римского народа и отослать легионы обратно в Капую. И каждый раз Сулла отказывался, хотя во второй раз добавил:
   – Скажите Гаю Марию, Публию Сульпицию и тем, кто еще остался в сенате, что я хочу встретиться с ними в лагере Марция.
   Посланники не только не поверили в это предложение, но и не поняли, для чего Сулла его сделал.