Страница:
Я не такая, как Аврелия, и не хотела бы жить сама по себе. Несмотря на всю тиранию Марсии, я не могу считать образ жизни Аврелии на редкость удачным. Пожалуйста, отец, найди мне другого мужа, и я была бы тебе так благодарна! Выйти замуж за худшего из людей бесконечно предпочтительнее, чем вторгаться в дом другой женщины. Я говорю это совершенно искренне.
Что же касается непосредственно меня, то я вполне здорова, хотя беспокоит кашель – должно быть, из-за холода в моей комнате. То же относится и к детям. Меня не покидает мысль, что в этом доме будут недолго печалиться, если что-нибудь произойдет с моим сыном».
Плач Корнелии Суллы был мельчайшей песчинкой в том потоке все ухудшающихся новостей, настигавших Суллу, но именно она и склонила чашу весов.
Пока он не получил этого письма, Сулла еще не знал, какое решение примет. Теперь же он знал это. И хотя оно не имело ничего общего с Корнелией Суллой, у него появилась идея и относительно ее бедной маленькой жизни тоже. Как смел этот пицен, эта нахальная деревенщина, подвергать опасности здоровье и счастье его дочери и ее сына!
Сулла отправил два письма, одно – Метеллу Пию Поросенку, приказывающее ему прибыть в Капую из Эзернии и привезти с собой Мамерка; второе – Помпею Страбону. Письмо Поросенку состояло из двух простых предложений, письмо Помпею Страбону отличалось большей основательностью.
«Не сомневаюсь, Помпей Страбон, что тебе известно о происходящем в Риме: об опрометчивых действиях Луция Цинны и его дрессированной шайки трибунов плебса. Я думаю, мой северный друг и коллега, что мы знаем друг друга достаточно хорошо. – Сожалею, что наши карьеры не позволяли нам завязать тесную дружбу, но мы оба понимаем, что наши цели и намерения совпадают. Я нахожу в тебе консерватизм и уважение к старым законам такое же, какое испытываю сам. И я знаю, что ты не любишь Гая Мария, и сильно подозреваю, что это же относится и к Цинне.
Если ты искренне считаешь, что для Рима лучше было бы послать против Митридата Гая Мария с его легионами, тогда разорви это письмо немедленно. Но если ты предпочитаешь видеть меня и мои легионы сражающимися с Митридатом, продолжай читать дальше.
Благодаря тому, как обстоят дела в Риме в настоящее время, я беспомощен начать то предприятие, которое мне следовало бы начать еще в прошлом году, пока не истек срок моего консульства. Вместо того, чтобы отправиться на Восток, я вынужден сидеть в Капуе со своими тремя легионами, пытаясь избежать утраты своих полномочий, ареста и представления перед судом за такое преступление как усиление mos maiorum. Цинна, Серторий, Вергилий, Магий и остальные говорят, разумеется, об измене и убийстве.
Не принимая в расчет мои легионы здесь, в Капуе, еще два перед Эзернией и один перед Нолой, твои легионы являются единственными, которые находятся в Италии. Я могу положиться на Квинта Цецилия в Эзернии и Аппия Клавдия в Ноле, поскольку они поддерживали меня и мои планы, пока я был консулом. Это письмо я написал для того, чтобы спросить: могу ли я также полагаться на тебя и твои легионы? Может случиться так, что после моего ухода из Италии, ничто уже не остановит Цинну и его друзей. И могу уверить тебя, что если я вернусь с Востока победителем, то заставлю своих врагов заплатить за все.
Теперь, что касается моего нынешнего положения. Мне необходимы гарантии на те четыре или пять месяцев, пока меня не будет в Италии. Ветры над Адриатикой и Ионией в это время чрезвычайно капризны, и бури разыгрываются достаточно часто. Я не могу позволить себе рисковать войсками, в которых Рим сейчас отчаянно нуждается.
Гней Помпей, не мог бы ты в моих интересах взять на себя задачу проинформировать Цинну и его союзников, что я законно послан на эту восточную войну? То есть о том, что если они попытаются помешать моему отплытию, это окажется гибельным для них. И что, по меньшей мере, сейчас они должны прекратить свои попытки изводить меня. Итак, мог бы ты это сделать?
Если ты решишь ответить мне положительно, то умоляю, считай меня во всех отношениях своим другом и коллегой. Я буду ждать твоего ответа с большим волнением».
Ответ Помпея Страбона был получен Суллой прежде, чем его легаты прибыли из Эзернии. Он был написан его собственной рукой и состоял только из одной лаконичной фразы: «Не беспокойся, я все устрою».
Поэтому, когда Поросенок и Мамерк наконец предстали перед Суллой в его доме, который он арендовал в Капуе, то нашли его более добродушным и спокойным, чем могли ожидать, получая информацию из своих собственных источников в Риме.
– Не волнуйтесь, все устроилось, – молвил Сулла, ухмыляясь.
– Каким образом? – изумился Метелл Пий. – Я слышал, там выдвигаются обвинения – измена, убийство!
– Я написал своему хорошему другу Помпею Страбону и переложил свои неприятности на него. И он сказал, что сам все уладит.
– И он сделает, это, – заметил Мамерк, расплываясь в улыбке.
– О, Луций Корнелий, я так рад этому! – вскричал Поросенок. – Они вели себя с тобой так нечестно! Глядя на их действия, любой мог подумать, что Сульпиций был не демагогом, а полубогом! – Он даже сделал паузу, пораженный своим собственным нечаянным словесным искусством. – Я говорю, что все довольно хорошо устроилось, не так ли?
– Оставь свою речь для форума, когда сам станешь консулом, – отвечал Сулла, – это только утомляет меня. Мое школьное обучение никогда не выходило за рамки самого элементарного.
Подобные замечания озадачили Мамерка, который теперь решил посидеть с Поросенком и заставить его рассказать все, что он знал или подозревал о жизни Луция Корнелия Суллы. По форуму всегда циркулировали разные истории обо всех необычных, талантливых или просто отличившихся в чем-либо людях, но Мамерк их не слушал, считая их преувеличенными и приукрашенными выдумками праздных умов.
– Они придушат твои законы как только ты покинешь Италию. Что ты будешь делать, когда вернешься? – спросил Мамерк Суллу.
– Разбираться с этим, когда все произойдет, а не заранее.
– Сумеешь ли ты разобраться, Луций Корнелий? Мне кажется, что может сложиться безнадежная ситуация.
– Всегда найдется какой-нибудь выход, Мамерк, а пока ты можешь поверить мне, что я не намерен тратить свое свободное время в период этой кампании на вино и женщин, – засмеялся Сулла, который казался абсолютно спокойным. – Ты же знаешь, я один из любимцев Фортуны, и она всегда присматривает за мной.
Затем они принялись обсуждать отголоски войны в Италии, и упорство, с которым держались самниты, все еще контролировавшие большую часть территории между Эзернией и Корфинием и города – саму Эзернию и Нолу.
– Они ненавидели Рим веками, что сделало их лучшими ненавистниками в мире, – вздохнул Сулла. – Я надеюсь, что к тому времени, когда уеду в Грецию, Эзерния и Нола уже сдадутся. Если же все останется по-прежнему, им придется дождаться моего возвращения.
– Не придется, если мы поспособствуем их сдаче, – заявил Поросенок.
В дверь поскребся слуга и прошептал, что обед уже готов, если Луций Корнелий пожелает… Луций Корнелий пожелал. Он встал и отправился в обеденный зал. Пока разносили яства и суетились слуги, Сулла поддерживал легкую и непринужденную беседу: все трое наслаждались роскошью, позволительной только для старых друзей, и каждый возлежал на своем ложе.
– Ты никогда не принимаешь женщин, Луций Корнелий? – поинтересовался Мамерк, когда слуги были отпущены.
– Во время кампании, вдали от жены, это ты имеешь в виду? – пожал плечами Сулла.
– Да.
– Женщины доставляют слишком много хлопот, Мамерк, так что я отвечу «нет», – и Сулла рассмеялся. – Если ты спросил об этом из-за своих опекунских обязанностей перед Далматикой, то получил честный ответ.
– Нет, я спросил совсем по другой причине, – не предполагавший столь чрезвычайной серьезности, – не растерявшись, ответил Мамерк.
Сулла внимательно взглянул на ложе, напротив его собственного, где возлежал Мамерк; теперь он изучал своего гостя более тщательно, чем делал это прежде. Он, определенно, не Парис, и не Адонис, и не Меммий. Темные, волосы были очень коротко подстрижены, а значит, никогда не завивались, что приводило в отчаяние его парикмахера; бугристое лицо украшали сломанный нос и темные, глубоко посаженные глаза; только замечательная, блестящая, загорелая кожа лица придавала ему некоторую привлекательность. Он был здоровым человеком, этот Мамерк Эмилий Лепид Ливиан. Достаточно здоровым, чтобы убить Силона в единоборстве – а ведь тот был награжден corona civica за это. Таким образом, он был еще и смел. Не такой выдающийся, чтобы постоянно представлять опасность для государства, но и не дурак, тем не менее. По словам Поросенка, Мамерк сохранял спокойствие и надежность в любой опасной ситуации и командовал весьма уверенно. Скавр очень любил его и сделал своим душеприказчиком.
Мамерк прекрасно понял, что был внезапно подвергнут минутной экзаменовке.
– Мамерк, ты женат, не так ли? – поинтересовался Сулла.
– Да, Луций Корнелий, – встрепенулся тот.
– А дети есть?
– Девочке уже четыре года.
– Привязан к своей жене?
– Нет. Она ужасная женщина.
– Думал когда-нибудь о разводе?
– Постоянно, когда я нахожусь в Риме. Вне Рима я стараюсь забыть о ней вообще.
– Как ее зовут, и из какой она семьи?
– Клавдия. Она одна из сестер Аппия Клавдия Пульхра, в настоящий момент осаждающего Нолу.
– О, не слишком-то удачный выбор, Мамерк! Это подозрительная семья.
– Подозрительная? Сам я их, честно говоря, называю странными.
Метелл Пий уже не лежал, а сидел, прямой как стрела, с широко открытыми глазами, и смотрел на Суллу.
– Моя дочь теперь вдова. Ей нет еще и двадцати. У нее двое детей – мальчик и девочка. Ты видел ее?
– Нет, – спокойно ответил Мамерк, – не думаю, что когда-либо видел.
– Я ее отец и не могу судить о ее внешности. Но мне говорили, что она мила, – и Сулла поднял свой кубок с вином.
– О да, Луций Корнелий! Совершенно восхитительна! – воскликнул Поросенок, лучась бессмысленной улыбкой.
– Это твое, то есть стороннее мнение, – Сулла заглянул в его чашу, затем резко выплеснул остатки прямо в пустое блюдо. – Игра в мяч, – провозгласил он, радостно улыбнувшись, – мне всегда везло в игре в мяч. – Его глаза пристально смотрели прямо на Мамерка. – Я ищу хорошего мужа для своей бедной дочери, поскольку ее родня со стороны мужа портит ей жизнь. У нее есть приданое в сорок талантов – это больше, чем имеет большинство девушек, – кроме того, она подтвердила свою плодовитость, имеет одного сына, еще молода, она патрицианка с обеих сторон – ее матерью была Юлилла – и у нее, я бы сказал, прекрасный характер. Я не имею в виду, что она относится к тому типу женщин, которые позволяют вытирать о себя ноги, но она ладит с большинством людей. Ее муж, молодой Квинт Помпей Руф, казалось, был совершенно без ума от нее. Итак, что ты скажешь? Заинтересовался?
– Как сказать, – осторожно заметил Мамерк, – а какого цвета у нее глаза?
– Не знаю, – ответил отец.
– Изумительно-красивые, голубые, – ответил за него Поросенок.
– Какого цвета у нее волосы?
– Рыжие, каштановые, золотисто-каштановые? Я не знаю, – снова ответил Сулла.
– Цвета послезакатного неба, – уточнил Поросенок.
– Она высока?
– Не знаю, – повторил отец.
– Она достанет тебе до кончика носа, – подсказал Поросенок.
– А какой у нее тип кожи?
– Не знаю.
– Кремово-белый цветок с шестью маленькими золотыми веснушками вокруг носа.
Оба – и Сулла и Мамерк – повернулись и внимательно посмотрели на внезапно покрасневшего и сморщившегося обитателя среднего ложа.
– Звучит так, будто именно ты хочешь жениться на ней, Квинт Цецилий? – заметил отец.
– Нет, нет, – вскричал Поросенок, – но каждый человек может видеть, Луций Корнелий. Она восхитительна.
– Тогда я, пожалуй, возьму ее, – заявил Мамерк, улыбаясь своему доброму другу Поросенку. – Мне нравится, что ты разбираешься в женщинах, Квинт Цецилий; я просто восхищен твоим вкусом. Итак, я благодарю тебя, Луций Корнелий. Предложи своей дочери обручиться со мной.
– Ее траурный срок насчитывает всего семь месяцев, так что спешить некуда, – отвечал Сулла, – пока он не закончится, она будет жить с Далматикой. Съезди и посмотри на нее, Мамерк. Я ей напишу.
Через четыре дня Сулла отправился в Брундизий с тремя чрезвычайно довольными легионами. По прибытии они нашли Лукулла, раскинувшего лагерь вокруг города, где он пас кавалерийских лошадей и армейских мулов, не имея при этом никаких забот, поскольку большая часть земли была землей Италии и стояла ранняя зима. Бушевали мокрые бури, и такая погода не располагала к длительному пребыванию в этих местах. Люди скучали и тратили слишком много времени на азартные игры. Тем не менее, когда прибыл Сулла, они успокоились, поскольку не переваривали именно Лукулла, а не Суллу. Лукулл не понимал легионеров и совершенно не считался с людьми, стоящими намного ниже его на общественной лестнице.
В календарный март Лукулл пустился в плавание в Коркиру, два его легиона и две тысячи всадников заняли все корабли в порту, которые могли найти. Таким образом, у Суллы не было иного выбора, кроме как ждать возвращения транспорта, чтобы переправиться самому. И только в начале мая, когда у него почти ничего не оставалось от его двухсот талантов золотом, – Сулла наконец пересек Адриатику со своими тремя легионами и тысячей армейских мулов.
Луций Корнелий облокотился на корму, внимательно вглядываясь назад, где в едва различимом кильватере проглядывало грязное пятно на горизонте – это и была Италия. И вот Италия исчезла, Сулла был свободен. В пятьдесят три года он наконец вступал в войну, которую мог выиграть честно, поскольку она будет вестись с настоящим иноземным врагом. Слава, добыча, сражения, кровь.
«И этого слишком много для тебя, Гай Марий, – ликующе думал он. – Это единственная война, которую ты не смог украсть у меня. Эта война – моя!»
Часть X
Глава 1
Что же касается непосредственно меня, то я вполне здорова, хотя беспокоит кашель – должно быть, из-за холода в моей комнате. То же относится и к детям. Меня не покидает мысль, что в этом доме будут недолго печалиться, если что-нибудь произойдет с моим сыном».
Плач Корнелии Суллы был мельчайшей песчинкой в том потоке все ухудшающихся новостей, настигавших Суллу, но именно она и склонила чашу весов.
Пока он не получил этого письма, Сулла еще не знал, какое решение примет. Теперь же он знал это. И хотя оно не имело ничего общего с Корнелией Суллой, у него появилась идея и относительно ее бедной маленькой жизни тоже. Как смел этот пицен, эта нахальная деревенщина, подвергать опасности здоровье и счастье его дочери и ее сына!
Сулла отправил два письма, одно – Метеллу Пию Поросенку, приказывающее ему прибыть в Капую из Эзернии и привезти с собой Мамерка; второе – Помпею Страбону. Письмо Поросенку состояло из двух простых предложений, письмо Помпею Страбону отличалось большей основательностью.
«Не сомневаюсь, Помпей Страбон, что тебе известно о происходящем в Риме: об опрометчивых действиях Луция Цинны и его дрессированной шайки трибунов плебса. Я думаю, мой северный друг и коллега, что мы знаем друг друга достаточно хорошо. – Сожалею, что наши карьеры не позволяли нам завязать тесную дружбу, но мы оба понимаем, что наши цели и намерения совпадают. Я нахожу в тебе консерватизм и уважение к старым законам такое же, какое испытываю сам. И я знаю, что ты не любишь Гая Мария, и сильно подозреваю, что это же относится и к Цинне.
Если ты искренне считаешь, что для Рима лучше было бы послать против Митридата Гая Мария с его легионами, тогда разорви это письмо немедленно. Но если ты предпочитаешь видеть меня и мои легионы сражающимися с Митридатом, продолжай читать дальше.
Благодаря тому, как обстоят дела в Риме в настоящее время, я беспомощен начать то предприятие, которое мне следовало бы начать еще в прошлом году, пока не истек срок моего консульства. Вместо того, чтобы отправиться на Восток, я вынужден сидеть в Капуе со своими тремя легионами, пытаясь избежать утраты своих полномочий, ареста и представления перед судом за такое преступление как усиление mos maiorum. Цинна, Серторий, Вергилий, Магий и остальные говорят, разумеется, об измене и убийстве.
Не принимая в расчет мои легионы здесь, в Капуе, еще два перед Эзернией и один перед Нолой, твои легионы являются единственными, которые находятся в Италии. Я могу положиться на Квинта Цецилия в Эзернии и Аппия Клавдия в Ноле, поскольку они поддерживали меня и мои планы, пока я был консулом. Это письмо я написал для того, чтобы спросить: могу ли я также полагаться на тебя и твои легионы? Может случиться так, что после моего ухода из Италии, ничто уже не остановит Цинну и его друзей. И могу уверить тебя, что если я вернусь с Востока победителем, то заставлю своих врагов заплатить за все.
Теперь, что касается моего нынешнего положения. Мне необходимы гарантии на те четыре или пять месяцев, пока меня не будет в Италии. Ветры над Адриатикой и Ионией в это время чрезвычайно капризны, и бури разыгрываются достаточно часто. Я не могу позволить себе рисковать войсками, в которых Рим сейчас отчаянно нуждается.
Гней Помпей, не мог бы ты в моих интересах взять на себя задачу проинформировать Цинну и его союзников, что я законно послан на эту восточную войну? То есть о том, что если они попытаются помешать моему отплытию, это окажется гибельным для них. И что, по меньшей мере, сейчас они должны прекратить свои попытки изводить меня. Итак, мог бы ты это сделать?
Если ты решишь ответить мне положительно, то умоляю, считай меня во всех отношениях своим другом и коллегой. Я буду ждать твоего ответа с большим волнением».
Ответ Помпея Страбона был получен Суллой прежде, чем его легаты прибыли из Эзернии. Он был написан его собственной рукой и состоял только из одной лаконичной фразы: «Не беспокойся, я все устрою».
Поэтому, когда Поросенок и Мамерк наконец предстали перед Суллой в его доме, который он арендовал в Капуе, то нашли его более добродушным и спокойным, чем могли ожидать, получая информацию из своих собственных источников в Риме.
– Не волнуйтесь, все устроилось, – молвил Сулла, ухмыляясь.
– Каким образом? – изумился Метелл Пий. – Я слышал, там выдвигаются обвинения – измена, убийство!
– Я написал своему хорошему другу Помпею Страбону и переложил свои неприятности на него. И он сказал, что сам все уладит.
– И он сделает, это, – заметил Мамерк, расплываясь в улыбке.
– О, Луций Корнелий, я так рад этому! – вскричал Поросенок. – Они вели себя с тобой так нечестно! Глядя на их действия, любой мог подумать, что Сульпиций был не демагогом, а полубогом! – Он даже сделал паузу, пораженный своим собственным нечаянным словесным искусством. – Я говорю, что все довольно хорошо устроилось, не так ли?
– Оставь свою речь для форума, когда сам станешь консулом, – отвечал Сулла, – это только утомляет меня. Мое школьное обучение никогда не выходило за рамки самого элементарного.
Подобные замечания озадачили Мамерка, который теперь решил посидеть с Поросенком и заставить его рассказать все, что он знал или подозревал о жизни Луция Корнелия Суллы. По форуму всегда циркулировали разные истории обо всех необычных, талантливых или просто отличившихся в чем-либо людях, но Мамерк их не слушал, считая их преувеличенными и приукрашенными выдумками праздных умов.
– Они придушат твои законы как только ты покинешь Италию. Что ты будешь делать, когда вернешься? – спросил Мамерк Суллу.
– Разбираться с этим, когда все произойдет, а не заранее.
– Сумеешь ли ты разобраться, Луций Корнелий? Мне кажется, что может сложиться безнадежная ситуация.
– Всегда найдется какой-нибудь выход, Мамерк, а пока ты можешь поверить мне, что я не намерен тратить свое свободное время в период этой кампании на вино и женщин, – засмеялся Сулла, который казался абсолютно спокойным. – Ты же знаешь, я один из любимцев Фортуны, и она всегда присматривает за мной.
Затем они принялись обсуждать отголоски войны в Италии, и упорство, с которым держались самниты, все еще контролировавшие большую часть территории между Эзернией и Корфинием и города – саму Эзернию и Нолу.
– Они ненавидели Рим веками, что сделало их лучшими ненавистниками в мире, – вздохнул Сулла. – Я надеюсь, что к тому времени, когда уеду в Грецию, Эзерния и Нола уже сдадутся. Если же все останется по-прежнему, им придется дождаться моего возвращения.
– Не придется, если мы поспособствуем их сдаче, – заявил Поросенок.
В дверь поскребся слуга и прошептал, что обед уже готов, если Луций Корнелий пожелает… Луций Корнелий пожелал. Он встал и отправился в обеденный зал. Пока разносили яства и суетились слуги, Сулла поддерживал легкую и непринужденную беседу: все трое наслаждались роскошью, позволительной только для старых друзей, и каждый возлежал на своем ложе.
– Ты никогда не принимаешь женщин, Луций Корнелий? – поинтересовался Мамерк, когда слуги были отпущены.
– Во время кампании, вдали от жены, это ты имеешь в виду? – пожал плечами Сулла.
– Да.
– Женщины доставляют слишком много хлопот, Мамерк, так что я отвечу «нет», – и Сулла рассмеялся. – Если ты спросил об этом из-за своих опекунских обязанностей перед Далматикой, то получил честный ответ.
– Нет, я спросил совсем по другой причине, – не предполагавший столь чрезвычайной серьезности, – не растерявшись, ответил Мамерк.
Сулла внимательно взглянул на ложе, напротив его собственного, где возлежал Мамерк; теперь он изучал своего гостя более тщательно, чем делал это прежде. Он, определенно, не Парис, и не Адонис, и не Меммий. Темные, волосы были очень коротко подстрижены, а значит, никогда не завивались, что приводило в отчаяние его парикмахера; бугристое лицо украшали сломанный нос и темные, глубоко посаженные глаза; только замечательная, блестящая, загорелая кожа лица придавала ему некоторую привлекательность. Он был здоровым человеком, этот Мамерк Эмилий Лепид Ливиан. Достаточно здоровым, чтобы убить Силона в единоборстве – а ведь тот был награжден corona civica за это. Таким образом, он был еще и смел. Не такой выдающийся, чтобы постоянно представлять опасность для государства, но и не дурак, тем не менее. По словам Поросенка, Мамерк сохранял спокойствие и надежность в любой опасной ситуации и командовал весьма уверенно. Скавр очень любил его и сделал своим душеприказчиком.
Мамерк прекрасно понял, что был внезапно подвергнут минутной экзаменовке.
– Мамерк, ты женат, не так ли? – поинтересовался Сулла.
– Да, Луций Корнелий, – встрепенулся тот.
– А дети есть?
– Девочке уже четыре года.
– Привязан к своей жене?
– Нет. Она ужасная женщина.
– Думал когда-нибудь о разводе?
– Постоянно, когда я нахожусь в Риме. Вне Рима я стараюсь забыть о ней вообще.
– Как ее зовут, и из какой она семьи?
– Клавдия. Она одна из сестер Аппия Клавдия Пульхра, в настоящий момент осаждающего Нолу.
– О, не слишком-то удачный выбор, Мамерк! Это подозрительная семья.
– Подозрительная? Сам я их, честно говоря, называю странными.
Метелл Пий уже не лежал, а сидел, прямой как стрела, с широко открытыми глазами, и смотрел на Суллу.
– Моя дочь теперь вдова. Ей нет еще и двадцати. У нее двое детей – мальчик и девочка. Ты видел ее?
– Нет, – спокойно ответил Мамерк, – не думаю, что когда-либо видел.
– Я ее отец и не могу судить о ее внешности. Но мне говорили, что она мила, – и Сулла поднял свой кубок с вином.
– О да, Луций Корнелий! Совершенно восхитительна! – воскликнул Поросенок, лучась бессмысленной улыбкой.
– Это твое, то есть стороннее мнение, – Сулла заглянул в его чашу, затем резко выплеснул остатки прямо в пустое блюдо. – Игра в мяч, – провозгласил он, радостно улыбнувшись, – мне всегда везло в игре в мяч. – Его глаза пристально смотрели прямо на Мамерка. – Я ищу хорошего мужа для своей бедной дочери, поскольку ее родня со стороны мужа портит ей жизнь. У нее есть приданое в сорок талантов – это больше, чем имеет большинство девушек, – кроме того, она подтвердила свою плодовитость, имеет одного сына, еще молода, она патрицианка с обеих сторон – ее матерью была Юлилла – и у нее, я бы сказал, прекрасный характер. Я не имею в виду, что она относится к тому типу женщин, которые позволяют вытирать о себя ноги, но она ладит с большинством людей. Ее муж, молодой Квинт Помпей Руф, казалось, был совершенно без ума от нее. Итак, что ты скажешь? Заинтересовался?
– Как сказать, – осторожно заметил Мамерк, – а какого цвета у нее глаза?
– Не знаю, – ответил отец.
– Изумительно-красивые, голубые, – ответил за него Поросенок.
– Какого цвета у нее волосы?
– Рыжие, каштановые, золотисто-каштановые? Я не знаю, – снова ответил Сулла.
– Цвета послезакатного неба, – уточнил Поросенок.
– Она высока?
– Не знаю, – повторил отец.
– Она достанет тебе до кончика носа, – подсказал Поросенок.
– А какой у нее тип кожи?
– Не знаю.
– Кремово-белый цветок с шестью маленькими золотыми веснушками вокруг носа.
Оба – и Сулла и Мамерк – повернулись и внимательно посмотрели на внезапно покрасневшего и сморщившегося обитателя среднего ложа.
– Звучит так, будто именно ты хочешь жениться на ней, Квинт Цецилий? – заметил отец.
– Нет, нет, – вскричал Поросенок, – но каждый человек может видеть, Луций Корнелий. Она восхитительна.
– Тогда я, пожалуй, возьму ее, – заявил Мамерк, улыбаясь своему доброму другу Поросенку. – Мне нравится, что ты разбираешься в женщинах, Квинт Цецилий; я просто восхищен твоим вкусом. Итак, я благодарю тебя, Луций Корнелий. Предложи своей дочери обручиться со мной.
– Ее траурный срок насчитывает всего семь месяцев, так что спешить некуда, – отвечал Сулла, – пока он не закончится, она будет жить с Далматикой. Съезди и посмотри на нее, Мамерк. Я ей напишу.
Через четыре дня Сулла отправился в Брундизий с тремя чрезвычайно довольными легионами. По прибытии они нашли Лукулла, раскинувшего лагерь вокруг города, где он пас кавалерийских лошадей и армейских мулов, не имея при этом никаких забот, поскольку большая часть земли была землей Италии и стояла ранняя зима. Бушевали мокрые бури, и такая погода не располагала к длительному пребыванию в этих местах. Люди скучали и тратили слишком много времени на азартные игры. Тем не менее, когда прибыл Сулла, они успокоились, поскольку не переваривали именно Лукулла, а не Суллу. Лукулл не понимал легионеров и совершенно не считался с людьми, стоящими намного ниже его на общественной лестнице.
В календарный март Лукулл пустился в плавание в Коркиру, два его легиона и две тысячи всадников заняли все корабли в порту, которые могли найти. Таким образом, у Суллы не было иного выбора, кроме как ждать возвращения транспорта, чтобы переправиться самому. И только в начале мая, когда у него почти ничего не оставалось от его двухсот талантов золотом, – Сулла наконец пересек Адриатику со своими тремя легионами и тысячей армейских мулов.
Луций Корнелий облокотился на корму, внимательно вглядываясь назад, где в едва различимом кильватере проглядывало грязное пятно на горизонте – это и была Италия. И вот Италия исчезла, Сулла был свободен. В пятьдесят три года он наконец вступал в войну, которую мог выиграть честно, поскольку она будет вестись с настоящим иноземным врагом. Слава, добыча, сражения, кровь.
«И этого слишком много для тебя, Гай Марий, – ликующе думал он. – Это единственная война, которую ты не смог украсть у меня. Эта война – моя!»
Часть X
Глава 1
Именно молодой Марий и Луций Декумий вывели Гая Мария из храма Теллуса и спрятали его в cella
[61]храма Юпитера Статора на Велии; именно они искали Публия Сульпиция и других патрициев, которые в свое время перепоясались мечами, чтобы защитить Рим от армии Луция Корнелия Суллы, а затем скрывали и самого Сульпиция и еще девять человек в храме Юпитера Статора спустя некоторое время.
– Это все, кого мы смогли найти, – сказал молодой Марий отцу, садясь рядом с ним на пол. – Я слышал, что Марк Леторий, Публий Цетег и Публий Альбинован проскользнули недавно через Капенские ворота. Но о братьях Граниях я ничего не знаю. Будем надеяться, что они покинули город еще раньше.
– Какая ирония, – горько говорил Гай Марий одному из собравшихся, – скрываться внутри сооружения, посвященного богу, который останавливает бегущих солдат. Мои-то не станут сражаться независимо от того, что бы я им ни пообещал.
– Они не были римскими солдатами, – попытался утешить отца молодой Марий.
– Я знаю!
– Никогда не думал, что Сулла дойдет до этого, – проговорил Сульпиций, дыша так тяжело, словно бежал несколько часов подряд.
– А вот я думал – после того, как встретил его на Латинской дороге в Тускуле, – отозвался городской претор Марк Юний Брут.
– Ну, теперь Сулла хозяин Рима, – заметил молодой Марий. – Отец, что нам делать?
Но ему отвечал Сульпиций, который ненавидел, когда кто-либо обращался за советом к Гаю Марию, минуя его самого. Гай Марий мог быть шесть раз консулом и оказывать большие услуги трибуну плебса в уничтожении сената, но все это было в прошлом, а теперь он всего-навсего частное лицо.
– Мы отправимся по домам и будем вести себя так, словно ничего не случилось, – твердо сказал он.
Марий повернул голову и недоверчиво посмотрел на Сульпиция. Он чувствовал себя таким усталым, как никогда в жизни; но самое ужасное было сознавать, что его левая рука и челюсть неподвижны.
– Ты можешь делать, что хочешь, – проговорил он, с трудом шевеля языком, – но я знаю Суллу. И я знаю, как мне следует поступить – бежать, чтобы спасти свою жизнь.
– Я согласен с тобой, – отозвался Брут, и голубой оттенок на его губах был сейчас ярче, чем обычно. Он вдохнул всей грудью. – Если мы останемся, он убьет нас. Я видел его лицо в Тускуле.
– Он не сможет убить нас! – уверенно произнес Сульпиций, вновь обретая спокойствие. – Никто лучше Суллы не знает, что такое кощунство. Теперь он отступит, чтобы убедиться в том, что все, сделанное им до сегодняшнего дня, является законным.
– Ерунда! – презрительно отозвался Марий. – Ты что, думаешь, он завтра же отправит свои легионы обратно в Кампанию? Как бы не так! Он оккупировал Рим и не собирается уходить оттуда, до тех пор, пока сам этого не пожелает.
– Он никогда не осмелится на это, – заявил Сульпиций, вдруг осознавая, как, впрочем, и многие другие в сенате, что он недостаточно хорошо знает Суллу.
– Не осмелится? – Марий зло рассмеялся: – Луций Корнелий не осмелится? Опомнись, Публий Сульпиций! Сулла осмелится на все, как он уже неоднократно делал в прошлом. И что хуже всего, он делает это обдуманно. Он не станет фабриковать судебный процесс над нами по обвинению в измене. Он просто прикончит нас в каком-нибудь тайном месте, а затем представит дело так, будто мы погибли в бою.
– Это как раз то, о чем я думаю, Гай Марий, – согласился Луций Декумий, – он убил бы и свою мать, если бы ему это потребовалось. – Он задрожал и выставил вперед свою правую руку, сжав ее в кулак и подняв указательный палец и мизинец, как два рога, – знак отражения Злого Глаза. – Он не похож на других людей.
Девять других участников этого собрания сидели на полу храма, наблюдая за двумя спорящими лидерами. Ни один из них не был важной персоной в сенате или сословии всадников, хотя все являлись членами того или другого. Прежде им казалось, что цель, за которую стоит сражаться, – это изгнание римской армии из Рима, но теперь когда они потерпели неудачу и оказались в этом храме, все представлялось им иначе, и сами себе они казались глупцами, что осмелились на это. Завтра их спины снова разогнутся, потому что каждый из них готов был умереть за Рим, но сейчас, уставшие и разочарованные, они хотели, чтобы в споре Сульпиция и Мария прав оказался последний.
– Если ты уйдешь, Гай Марий, я не смогу остаться, – произнес Сульпиций.
– Лучше уйти, поверь мне. Я уверен в этом, – отозвался Марий.
– А ты, Луций Декумий? – поинтересовался молодой Марий.
– Нет, я остаюсь, – покачал головой Луций Декумий. – Но, к счастью для меня, я не столь важная персона. Я должен присматривать за Аврелией и молодым Цезарем, их отец сейчас находится вместе с Луцием Цинной в Альбе Фуцении. И я буду присматривать за Юлией ради тебя, Гай Марий.
– На часть моего имущества Сулла сможет наложить лапы и конфисковать, – самодовольно ухмыльнулся Гай Марий. – Ну разве не напрасно я повсюду припрятал свои денежки?
Марк Юний Брут поднялся.
– Я должен сходить домой и принести с собой все, что смогу. – Он посмотрел на Мария, а не на Сульпиция. – Куда мы отправимся? Мы пойдем разными путями, или лучше держаться вместе?
– Мы должны покинуть Италию, – отвечал Марий, обнимая правой рукой своего сына, а левой Луция Декумия, – так ему легче было подняться с пола. – Думаю, мы должны выбираться из Рима поодиночке и постараться отъехать от него как можно дальше. После чего нам следует соединиться. Предлагаю назначить местом встречи Энерию, где мы все и соберемся в декабрьские иды. Мне будет несложно узнать о местонахождении Гнея и Квинта Граниев, чтобы сообщить им место встречи; надеюсь, что они сами узнают, где находятся Цетег, Альбинован и Леторий. Поэтому я говорю только о присутствующих. Когда мы достигнем Энерии, положитесь на меня, я обеспечу корабль. Из Энерии, я полагаю, мы отправимся в Сицилию. Норбан, мой клиент, является ее правителем.
– Но почему Энерия? – спросил Сульпиций, чувствуя себя несчастным из-за решения покинуть Рим.
– Потому что этот остров находится в стороне от обычных путей и не слишком далеко от Путеол. А у меня есть много родственников и денег в Путеолах, – пояснил Марий, помахивая своей левой рукой так, будто она ему надоела. – Мой второй кузен Марк Граний, – который приходится также кузеном Гнею и Квинту, потому-то они и приедут к нему, – банкир. Он получает большую прибыль от основной части моих денежных средств. В то время как мы все будем поодиночке пробираться в Энерию, Луций Декумий отправится в Путеолы с письмом от меня к Марку Гранию. А Марк Граний направит необходимые средства из Путеол в Энерию, чтобы обеспечить ими всех нас на время проживания там. – Он засунул свою поврежденную руку за пояс. – Луций Декумий также займется поисками остальных. Нас будет человек двадцать, уверяю вас. Бегство стоит денег, но не беспокойтесь об этом. У меня они есть. И Сулла не останется в Риме навсегда. Он отправится воевать с Митридатом. Будь он проклят! И после того как он покинет Рим, мы все снова вернемся домой, чтобы воспрепятствовать его возвращению в Италию. Мой клиент Луций Цинна в новом году будет консулом, и он обеспечит наше возвращение.
– Твой клиент? – удивленно взглянул Сульпиций.
– У меня есть клиенты везде, Публий Сульпиций, даже среди самых знатных патрицианских фамилий, – самодовольно отвечал Гай Марий; он начинал чувствовать себя лучше, поскольку онемелость постепенно проходила. Уже направляясь ко входу в храм, он повернулся к остальным и произнес: – Мужайтесь! Было предсказано, что я стану консулом Рима в седьмой раз, так что эта отлучка лишь временна. И когда я вновь стану консулом, вы все будете щедро награждены.
– Я не нуждаюсь в наградах, Гай Марий, – холодно отозвался Сульпиций, – я делаю это только для Рима.
– То же самое можно сказать о каждом из нас, Публий Сульпиций. Ну, а пока нам лучше двигаться. Думаю, что еще до темноты Сулла возьмет под охрану все ворота. Лучшее место для нас – Капена, но будьте осторожны.
Сульпиций и остальные девять человек исчезли, бросившись бежать на Палатинский холм, но когда Гай Марий пошел вдоль Велии по направлению к форуму и своему дому, Луций Декумий задержал его.
– Гай Марий, мы с тобой отправимся к Капенским воротам немедленно, – заявил маленький человек из Субуры. – Молодой Марий может быстренько сбегать домой и захватить немного денег. Если он обнаружит, что Капенские ворота уже охраняются, то найдет какой-нибудь другой выход, даже если придется перелезть через стену. Он сможет написать и письмо твоему кузену, а твоя жена поможет ему в этом.
– Юлия! – безутешно откликнулся Марий.
– Вы увидитесь снова, когда ты сам скажешь. Предсказание, не так ли? И седьмое консульство. Тебе надо вернуться. Юлия будет меньше беспокоиться, если узнает, что ты уже в пути… Молодой Марий, твой отец и я будем ждать тебя среди могил – сразу же за воротами. Мы постараемся сами тебя увидеть, но если нам это не удастся, тогда ты нас там найдешь.
Пока молодой Марий мчался к дому, его отец и Луций Декумий поднялись на Палатинский холм. Оказавшись у Мугониевых ворот, они пошли по узкой улочке, которая вела к старому дому собраний над Триумфальной улицей, откуда ряд ступеней шли вниз с Палатина. Шум, который они слышали на протяжении всего пути, говорил им о том, что Сулла со своими войсками движется вниз, с Эсквилина. Но когда Марий и Декумий проскочили через огромные Капенские ворота, никого похожего на солдат там не оказалось. Они спустились еще немного вниз по дороге, прежде чем спрятаться за могилой, откуда хорошо были видны ворота. Много людей прошло через Капену в течение следующих двух часов – никто не хотел оставаться в Риме, захваченном римской армией.
Наконец они увидели молодого Мария. Он вел осла, навьюченного большим грузом, а рядом с ним шла женщина, плотно закутанная в темное покрывало.
– Юлия! – воскликнул Марий, забыв о том, что его могли заметить.
Она ускорила шаг, бросилась к нему и тесно прижалась, закрыв глаза. Он обнял ее.
– О, Гай Марий, я была уверена, что потеряла тебя! – и подставила лицо его поцелуям.
Сколько лет они были женаты? И тем не менее ему доставляло большое удовольствие целовать ее, несмотря на печаль и беспокойство, которые угнетали Мария в этот момент.
– Я потеряю тебя! – повторила она, пытаясь сдержать слезы.
– Мое отсутствие не будет слишком длительным, Юлия.
– Я не верю, что Луций Корнелий позволит это!
– Если бы я был на его месте, Юлия, то поступил бы точно так же.
– Ты никогда бы не повел армию на Рим!
– Не уверен. Если быть честным по отношению к нему, то провокация была очевидной. Не сделай он того, что сделал, и он бы кончился. Но люди подобные Луцию Корнелию и мне, не могут примириться с такой участью. К его счастью, у него была армия и магистрат, а у меня – нет. Но если бы мы поменялись местами, я думаю, что сделал бы то же самое. Это был блестящий бросок, ты знаешь. Во всей истории Рима есть только два человека, обладающих мужеством, чтобы так поступить, – Луций Корнелий и я. – Он поцеловал ее снова, а затем разжал объятия. – Иди домой, Юлия, и дожидайся меня. Если Луций Корнелий отнимет наш дом, иди к своей матери в Кумы. Марк Граний хранит большое количество моих денег, так что обращайся к нему, если будешь нуждаться. В Риме же обращайся к Титу Помпонию, – он подтолкнул ее, – а теперь иди, Юлия, иди!
– Это все, кого мы смогли найти, – сказал молодой Марий отцу, садясь рядом с ним на пол. – Я слышал, что Марк Леторий, Публий Цетег и Публий Альбинован проскользнули недавно через Капенские ворота. Но о братьях Граниях я ничего не знаю. Будем надеяться, что они покинули город еще раньше.
– Какая ирония, – горько говорил Гай Марий одному из собравшихся, – скрываться внутри сооружения, посвященного богу, который останавливает бегущих солдат. Мои-то не станут сражаться независимо от того, что бы я им ни пообещал.
– Они не были римскими солдатами, – попытался утешить отца молодой Марий.
– Я знаю!
– Никогда не думал, что Сулла дойдет до этого, – проговорил Сульпиций, дыша так тяжело, словно бежал несколько часов подряд.
– А вот я думал – после того, как встретил его на Латинской дороге в Тускуле, – отозвался городской претор Марк Юний Брут.
– Ну, теперь Сулла хозяин Рима, – заметил молодой Марий. – Отец, что нам делать?
Но ему отвечал Сульпиций, который ненавидел, когда кто-либо обращался за советом к Гаю Марию, минуя его самого. Гай Марий мог быть шесть раз консулом и оказывать большие услуги трибуну плебса в уничтожении сената, но все это было в прошлом, а теперь он всего-навсего частное лицо.
– Мы отправимся по домам и будем вести себя так, словно ничего не случилось, – твердо сказал он.
Марий повернул голову и недоверчиво посмотрел на Сульпиция. Он чувствовал себя таким усталым, как никогда в жизни; но самое ужасное было сознавать, что его левая рука и челюсть неподвижны.
– Ты можешь делать, что хочешь, – проговорил он, с трудом шевеля языком, – но я знаю Суллу. И я знаю, как мне следует поступить – бежать, чтобы спасти свою жизнь.
– Я согласен с тобой, – отозвался Брут, и голубой оттенок на его губах был сейчас ярче, чем обычно. Он вдохнул всей грудью. – Если мы останемся, он убьет нас. Я видел его лицо в Тускуле.
– Он не сможет убить нас! – уверенно произнес Сульпиций, вновь обретая спокойствие. – Никто лучше Суллы не знает, что такое кощунство. Теперь он отступит, чтобы убедиться в том, что все, сделанное им до сегодняшнего дня, является законным.
– Ерунда! – презрительно отозвался Марий. – Ты что, думаешь, он завтра же отправит свои легионы обратно в Кампанию? Как бы не так! Он оккупировал Рим и не собирается уходить оттуда, до тех пор, пока сам этого не пожелает.
– Он никогда не осмелится на это, – заявил Сульпиций, вдруг осознавая, как, впрочем, и многие другие в сенате, что он недостаточно хорошо знает Суллу.
– Не осмелится? – Марий зло рассмеялся: – Луций Корнелий не осмелится? Опомнись, Публий Сульпиций! Сулла осмелится на все, как он уже неоднократно делал в прошлом. И что хуже всего, он делает это обдуманно. Он не станет фабриковать судебный процесс над нами по обвинению в измене. Он просто прикончит нас в каком-нибудь тайном месте, а затем представит дело так, будто мы погибли в бою.
– Это как раз то, о чем я думаю, Гай Марий, – согласился Луций Декумий, – он убил бы и свою мать, если бы ему это потребовалось. – Он задрожал и выставил вперед свою правую руку, сжав ее в кулак и подняв указательный палец и мизинец, как два рога, – знак отражения Злого Глаза. – Он не похож на других людей.
Девять других участников этого собрания сидели на полу храма, наблюдая за двумя спорящими лидерами. Ни один из них не был важной персоной в сенате или сословии всадников, хотя все являлись членами того или другого. Прежде им казалось, что цель, за которую стоит сражаться, – это изгнание римской армии из Рима, но теперь когда они потерпели неудачу и оказались в этом храме, все представлялось им иначе, и сами себе они казались глупцами, что осмелились на это. Завтра их спины снова разогнутся, потому что каждый из них готов был умереть за Рим, но сейчас, уставшие и разочарованные, они хотели, чтобы в споре Сульпиция и Мария прав оказался последний.
– Если ты уйдешь, Гай Марий, я не смогу остаться, – произнес Сульпиций.
– Лучше уйти, поверь мне. Я уверен в этом, – отозвался Марий.
– А ты, Луций Декумий? – поинтересовался молодой Марий.
– Нет, я остаюсь, – покачал головой Луций Декумий. – Но, к счастью для меня, я не столь важная персона. Я должен присматривать за Аврелией и молодым Цезарем, их отец сейчас находится вместе с Луцием Цинной в Альбе Фуцении. И я буду присматривать за Юлией ради тебя, Гай Марий.
– На часть моего имущества Сулла сможет наложить лапы и конфисковать, – самодовольно ухмыльнулся Гай Марий. – Ну разве не напрасно я повсюду припрятал свои денежки?
Марк Юний Брут поднялся.
– Я должен сходить домой и принести с собой все, что смогу. – Он посмотрел на Мария, а не на Сульпиция. – Куда мы отправимся? Мы пойдем разными путями, или лучше держаться вместе?
– Мы должны покинуть Италию, – отвечал Марий, обнимая правой рукой своего сына, а левой Луция Декумия, – так ему легче было подняться с пола. – Думаю, мы должны выбираться из Рима поодиночке и постараться отъехать от него как можно дальше. После чего нам следует соединиться. Предлагаю назначить местом встречи Энерию, где мы все и соберемся в декабрьские иды. Мне будет несложно узнать о местонахождении Гнея и Квинта Граниев, чтобы сообщить им место встречи; надеюсь, что они сами узнают, где находятся Цетег, Альбинован и Леторий. Поэтому я говорю только о присутствующих. Когда мы достигнем Энерии, положитесь на меня, я обеспечу корабль. Из Энерии, я полагаю, мы отправимся в Сицилию. Норбан, мой клиент, является ее правителем.
– Но почему Энерия? – спросил Сульпиций, чувствуя себя несчастным из-за решения покинуть Рим.
– Потому что этот остров находится в стороне от обычных путей и не слишком далеко от Путеол. А у меня есть много родственников и денег в Путеолах, – пояснил Марий, помахивая своей левой рукой так, будто она ему надоела. – Мой второй кузен Марк Граний, – который приходится также кузеном Гнею и Квинту, потому-то они и приедут к нему, – банкир. Он получает большую прибыль от основной части моих денежных средств. В то время как мы все будем поодиночке пробираться в Энерию, Луций Декумий отправится в Путеолы с письмом от меня к Марку Гранию. А Марк Граний направит необходимые средства из Путеол в Энерию, чтобы обеспечить ими всех нас на время проживания там. – Он засунул свою поврежденную руку за пояс. – Луций Декумий также займется поисками остальных. Нас будет человек двадцать, уверяю вас. Бегство стоит денег, но не беспокойтесь об этом. У меня они есть. И Сулла не останется в Риме навсегда. Он отправится воевать с Митридатом. Будь он проклят! И после того как он покинет Рим, мы все снова вернемся домой, чтобы воспрепятствовать его возвращению в Италию. Мой клиент Луций Цинна в новом году будет консулом, и он обеспечит наше возвращение.
– Твой клиент? – удивленно взглянул Сульпиций.
– У меня есть клиенты везде, Публий Сульпиций, даже среди самых знатных патрицианских фамилий, – самодовольно отвечал Гай Марий; он начинал чувствовать себя лучше, поскольку онемелость постепенно проходила. Уже направляясь ко входу в храм, он повернулся к остальным и произнес: – Мужайтесь! Было предсказано, что я стану консулом Рима в седьмой раз, так что эта отлучка лишь временна. И когда я вновь стану консулом, вы все будете щедро награждены.
– Я не нуждаюсь в наградах, Гай Марий, – холодно отозвался Сульпиций, – я делаю это только для Рима.
– То же самое можно сказать о каждом из нас, Публий Сульпиций. Ну, а пока нам лучше двигаться. Думаю, что еще до темноты Сулла возьмет под охрану все ворота. Лучшее место для нас – Капена, но будьте осторожны.
Сульпиций и остальные девять человек исчезли, бросившись бежать на Палатинский холм, но когда Гай Марий пошел вдоль Велии по направлению к форуму и своему дому, Луций Декумий задержал его.
– Гай Марий, мы с тобой отправимся к Капенским воротам немедленно, – заявил маленький человек из Субуры. – Молодой Марий может быстренько сбегать домой и захватить немного денег. Если он обнаружит, что Капенские ворота уже охраняются, то найдет какой-нибудь другой выход, даже если придется перелезть через стену. Он сможет написать и письмо твоему кузену, а твоя жена поможет ему в этом.
– Юлия! – безутешно откликнулся Марий.
– Вы увидитесь снова, когда ты сам скажешь. Предсказание, не так ли? И седьмое консульство. Тебе надо вернуться. Юлия будет меньше беспокоиться, если узнает, что ты уже в пути… Молодой Марий, твой отец и я будем ждать тебя среди могил – сразу же за воротами. Мы постараемся сами тебя увидеть, но если нам это не удастся, тогда ты нас там найдешь.
Пока молодой Марий мчался к дому, его отец и Луций Декумий поднялись на Палатинский холм. Оказавшись у Мугониевых ворот, они пошли по узкой улочке, которая вела к старому дому собраний над Триумфальной улицей, откуда ряд ступеней шли вниз с Палатина. Шум, который они слышали на протяжении всего пути, говорил им о том, что Сулла со своими войсками движется вниз, с Эсквилина. Но когда Марий и Декумий проскочили через огромные Капенские ворота, никого похожего на солдат там не оказалось. Они спустились еще немного вниз по дороге, прежде чем спрятаться за могилой, откуда хорошо были видны ворота. Много людей прошло через Капену в течение следующих двух часов – никто не хотел оставаться в Риме, захваченном римской армией.
Наконец они увидели молодого Мария. Он вел осла, навьюченного большим грузом, а рядом с ним шла женщина, плотно закутанная в темное покрывало.
– Юлия! – воскликнул Марий, забыв о том, что его могли заметить.
Она ускорила шаг, бросилась к нему и тесно прижалась, закрыв глаза. Он обнял ее.
– О, Гай Марий, я была уверена, что потеряла тебя! – и подставила лицо его поцелуям.
Сколько лет они были женаты? И тем не менее ему доставляло большое удовольствие целовать ее, несмотря на печаль и беспокойство, которые угнетали Мария в этот момент.
– Я потеряю тебя! – повторила она, пытаясь сдержать слезы.
– Мое отсутствие не будет слишком длительным, Юлия.
– Я не верю, что Луций Корнелий позволит это!
– Если бы я был на его месте, Юлия, то поступил бы точно так же.
– Ты никогда бы не повел армию на Рим!
– Не уверен. Если быть честным по отношению к нему, то провокация была очевидной. Не сделай он того, что сделал, и он бы кончился. Но люди подобные Луцию Корнелию и мне, не могут примириться с такой участью. К его счастью, у него была армия и магистрат, а у меня – нет. Но если бы мы поменялись местами, я думаю, что сделал бы то же самое. Это был блестящий бросок, ты знаешь. Во всей истории Рима есть только два человека, обладающих мужеством, чтобы так поступить, – Луций Корнелий и я. – Он поцеловал ее снова, а затем разжал объятия. – Иди домой, Юлия, и дожидайся меня. Если Луций Корнелий отнимет наш дом, иди к своей матери в Кумы. Марк Граний хранит большое количество моих денег, так что обращайся к нему, если будешь нуждаться. В Риме же обращайся к Титу Помпонию, – он подтолкнул ее, – а теперь иди, Юлия, иди!