Страница:
– Все это прекрасно, Марк Эмилий, – сказал Мамерк, ощущая волнение и прилив любопытства к генеалогии. – Но я до сих пор не понял, к чему ты клонишь.
– Терпение, терпение, Мамерк, я уже подхожу к сути дела, – успокоил его Скавр.
– Кстати, я полагаю, – сказал Мамерк, вспомнив, что ему говорил его брат, Друз, – что одной из причин, по которым ты был назначен душеприказчиком, было то, что мой брат Друз располагал кое-какими сведениями о Цепионе и обещал раскрыть их, если Цепион в своем завещании оставит детей без достойного содержания на будущее. Может быть, Друз оговорил заранее и то, кто будет душеприказчиком. Цепион ужасно боялся любых сведений, которыми мог обладать Друз.
– В том числе и золото Толозы, – с довольным видом сказал Скавр. – Так оно и должно быть и было. Мое расследование дел Цепиона, хотя я веду его всего два-три дня, оказалось ошеломляющим. Такая уйма денег! Две его девочки получат приданое по двести талантов каждая – и это еще не достигает тех пределов, в которых заключается их доля наследства, даже если считать ее по lex Voconia. Рыжеволосый молодой Цепион стал самым богатым человеком в Риме.
– Прошу тебя, Марк Эмилий, заканчивай свою историю!
– А, да, да! Ох уж это нетерпение молодости! По нашим законам, исходя из того, что наследником является несовершеннолетний, я обязан принимать во внимание даже такие мелочи, как дом, в котором до сих пор живут Сервилия Гнея – теперь ей семнадцать – и ее мать Порция Луциниана. Сейчас мне трудно предугадать, каким человеком вырастет рыжеволосый молодой Цепион, и я не хочу, чтобы у моего собственного сына были неприятности из-за этого завещания. Не исключено, что молодой Цепион, достигнув совершеннолетия, захочет узнать, почему я позволил Сервилий Гнее и ее матери задаром жить в этом доме. Исходное право собственности к тому времени, когда молодой Цепион станет мужчиной, будет столь отдаленным, что он может никогда и не узнать о нем. Но по закону это его дом.
– Я понимаю, о чем ты хочешь сказать, Марк Эмилий, – прервал его Мамерк. – Продолжай же! Это очень интересно.
Скавр подался вперед:
– Я бы посоветовал тебе, Мамерк, предложить Сервилий Гнее – но не ее матери! – некую службу. У бедной девушки вовсе нет приданого. Все ее небольшое наследство ушло на то, чтобы обеспечить ей и ее матери спокойную жизнь в течение пятнадцати лет с момента смерти ее отца. Порции Луцинианы не в состоянии им помочь, должен добавить. Или же не хотят помочь, что в данном случае не меняет дела. В промежутке между нашим первым разговором и сегодняшним я зашел к Сервилий Гнее и Порции Луциниане, официально представившись как душеприказчик Цепиона. Но затем я разъяснил свое затруднительное положение, и они были вне себя, осознав, что может ожидать их в будущем. Я объяснил, как ты понимаешь, что собираюсь продать этот дом, потому что в счетах на недвижимость отсутствует плата за последние пятнадцать лет.
– Это было сделано так умно и изворотливо, что ты мог бы претендовать на должность казначея царя Птолемея Египетского, – заметил Мамерк, смеясь.
– Верно, – согласился Скавр, переведя дух. – Сервилий Гнее теперь семнадцать лет, как я уже говорил. Это значит, что она достигнет брачного возраста примерно через год. Но, увы, она не красавица. Без приданого – а его у нее нет – она никогда не получит мужа, хотя бы отдаленно относящегося к ее классу. Ее мать – истинную представительницу Катонов Луцинианов, никак не прельщает ни богатый всадник из простых, ни разбогатевший деревенщина – владелец фермы в роли мужа ее дочери. Но как удовлетворить амбиции, когда нет приданого!»
«Замечательно закручено!» – подумал Мамерк, внимательно слушая Скавра.
– Вот почему я советую тебе так поступить, Мамерк. После моего тревожного визита, женщины уже будут настроены выслушать тебя. Я советую тебе предложить, чтобы Сервилия Гнея и ее мать, – но только в качестве ее гостьи! – приняли твое предложение присматривать за шестью детьми Марка Ливия Друза. И жить в доме Друза. Пользоваться щедро предоставленным содержанием, обеспечивающим расходы на хозяйство и питание при условии, что Сервилия Гнея не выйдет замуж, пока последний из детей благополучно не достигнет юношеского возраста. Последнему из них, молодому Катону, сейчас три года. От шестнадцати отнимем три, получится тринадцать. Значит, Сервилия Гнея должна будет оставаться незамужней в течение тринадцати – четырнадцати лет. Следовательно, к концу срока действия договора ей будет около тридцати. Возраст, когда замужество вполне возможно! Особенно, если ты пообещаешь ей приданое такого же размера, как и у двух ее юных двоюродных сестер, за которыми она также будет присматривать, когда выполнит свою задачу. Состояние Цепиона достаточно велико, чтобы обеспечить ей двести талантов, уверяю тебя, Мамерк. И для абсолютной уверенности – я ведь в конце концов далеко не молод – выделю теперь же двести талантов и положу их на имя Сервилий Гней на срок до ее тридцать первого дня рождения. При условии, что она будет хорошо себя вести, к моему и твоему удовлетворению.
Насмешливая ухмылка растянула губы Скавра. – Она не хороша собой, Мамерк! Но я гарантирую, что когда Сервилия Гнея достигнет тридцати одного года, то сможет выбирать из дюжины претендентов на ее руку, принадлежащих к ее классу. Двести талантов – это неодолимая сила! – он повертел в руке перо, затем посмотрел прямо в глаза Мамерку. – Я не молод. И я единственный Скавр, оставшийся среди Эмилиев. У меня молодая жена, дочери только что исполнилось одиннадцать, а сыну три года. Сейчас я – единственный душеприказчик самого большого в Риме частного состояния. На случай, если что-то случится со мной до того, как мой сын достигнет совершеннолетия, кому я могу доверить состояния любимых мною людей и этих трех детей? Ты и я совместно являемся душеприказчиками Друза, а следовательно, мы разделяем заботу и об этих трех порцианских детях. Не хотел бы ты выступить в роли поручителя и душеприказчика в случае моей смерти? Ты – Ливий по рождению и приемный Эмилий. Мне было бы спокойнее, Мамерк, если бы ты сказал «да». Я нуждаюсь в подстраховке и хочу иметь за своей спиной честного человека.
Мамерк не замедлил с ответом:
– Я говорю тебе «да», Марк Эмилий.
На этом их беседа окончилась. Из дома Скавра Мамерк отправился непосредственно к Сервилий Гнее и ее матери. Они жили в прекрасном месте на стороне Палатина, обращенной к Большому цирку, но Мамерк сразу заметил, что Цепион, хотя и разрешил женщинам жить в этом доме, но был не настолько щедр, чтобы платить за его ремонт.
Краска на оштукатуренных стенах шелушилась, потолок в атриуме был покрыт большими пятнами от сырости и плесени, в углу протечка была так велика, что гипс отвалился, обнажив войлок и дранку. Росписи, некогда весьма привлекательные, потускнели и потемнели от времени и небрежения. Однако порядок в садике, находившемся в перистиле, где он ожидал приема, показывал, что женщины вовсе не ленивы; садик был ухожен, полон цветов, выполот от сорняков.
Он хотел увидеться с ними обеими, и обе вышли к нему. Порция была полна любопытства. Разумеется, она знала, что он женат; ни одна благородная римская мать, имеющая дочь на выданье, не преминет разузнать все о каждом молодом человеке ее круга.
Обе женщины были темноволосы, Сервилия Гнея даже темнее, чем ее мать. И некрасивее, хотя у матери был большой, истинно катоновский клювоподобный нос, а у дочери нос был маленьким. Сервилия Гнея была ужасно прыщава, глаза ее, близко поставленные, напоминали свиные, а тонкогубый рот был бесформенно широк. Мать держалась гордо и высокомерно. Дочь выглядела просто мрачной; ее категоричный характер, напрочь лишенный чувства юмора отпугнул бы и более отважного молодого человека, чем Мамерк, который, кстати, и не решился бы попытать удачи.
– Мы ведь родственники, Мамерк Эмилий, – милостиво произнесла мать. – Моя бабушка была Эмилия Терция, дочь Павла.
– Да, разумеется, – подтвердил Мамерк и сел там, где ему указали.
– Мы также в родстве с Ливиями, – продолжала она, присев на кушетку напротив него. Дочь села рядом с нею.
– Я знаю, – сказал Мамерк, будучи в затруднении, каким образом сообщить причину своего прихода.
– Чего ты хочешь? – спросила Порция, сразу решив его проблемы.
Мамерк не любил много говорить, прежде всего потому, что его мать была Корнелией из рода Сципионов. Порция и Сервилия Гнея слушали очень внимательно, ничем не выдавали своих мыслей.
– Ты хотел бы, чтобы мы жили в доме Марка Ливия Друза в течение следующих тринадцати – четырнадцати лет, это так? – спросила Порция, когда он замолчал.
– Да.
– И после этого моя дочь, получив двести талантов в приданое, сможет выйти замуж?
– Да.
– А я?
Мамерк моргнул. Он всегда считал, что матери остаются в доме, принадлежащем paterfamilias – но тут речь шла о доме, который Скавр собирался продать. «Каким храбрым должен быть тот зять, который пригласит такую тещу к себе в дом!» – подумал Мамерк, усмехнувшись про себя.
– Что бы ты сказала о пожизненном проживании на прибрежной вилле в Мизене или в Кумах с обеспечением, соответствующим нуждам матроны на покое? – спросил он.
– Я согласна, – немедленно ответила она.
– Тогда, если все это будет оформлено законным и обязующим договором, могу ли я полагать, что вы возьмете на себя труд присматривать за детьми?
– Да, можешь. – Порция опустила свой удивительный нос. – У детей есть педагог?
– Нет. Старшему мальчику уже около десяти лет, и он ходил в школу, молодому Цепиону нет еще семи, а молодому Катону только три, – сказал Мамерк.
– Тем не менее, Мамерк Эмилий, я считаю, что совершенно необходимо, чтобы ты нашел хорошего человека, который жил бы у нас в качестве наставника всех трех детей, – заявила Порция. – Ведь в доме не будет мужчины. Даже не говоря о защите от опасностей, для блага детей, я считаю, в доме должен быть авторитетный человек, жилец дома, не имеющий статуса раба. Педагог должен быть идеальным.
– Ты совершенно права, Порция. Я сразу же займусь его поисками, – сказал Мамерк, собираясь уходить.
– Мы придем завтра, – пообещала Порция, провожая его до дверей.
– Так скоро? Я конечно очень рад, но разве вам не нужно что-то уладить, собраться?
– У меня и моей дочери, Мамерк Эмилий, нет ничего, только кое-что из одежды. Даже слуги принадлежали хозяйству Квинта Сервилия Цепиона, – она придержала дверь. – Счастливого пути. И благодарю тебя, Мамерк Эмилий. Ты спас нас от еще худшей нужды.
«Да, – подумал Мамерк, спеша к базилике Семпрония, где он надеялся купить подходящего педагога. – Я счастлив, что я не один из этих шести бедных детей! Хотя это будет для них гораздо лучше, чем жить вместе с моей Клавдией!»
– У нас в списках мало подходящих людей, Мамерк Эмилий, – сказал Луций Дуроний Постумий, владелец одной из двух лучших в Риме контор, поставлявших педагогов.
– А какова на сегодня цена превосходного педагога? – спросил Мамерк, которому до сих пор не приходилось заниматься подобными делами.
Дуроний поджал губы:
– Повсюду берут от ста до трехсот тысяч сестерциев, – и даже больше, если товар особенно хорош.
– Фью! – присвистнул Мамерк, – Катону-цензору это не показалось бы забавным!
– Катон-цензор был занудным старым скупердяем, – сказал Дуроний, – даже в его время хороший педагог стоил гораздо больше, чем несчастные шесть тысяч.
– Но я покупаю наставника для трех его прямых наследников!
– Так ты берешь или нет? – спросил Дуроний со скучающим видом.
Мамерк подавил вздох. Присмотр за этими шестью детьми оказался довольно дорогим делом!
– О, разумеется, возьму. Когда я смогу посмотреть на кандидатов?
– Как только я соберу всех готовых на продажу рабов со всего Рима, я пошлю их по кругу к твоему дому с утра. Какая твоя самая высокая цена?
– Откуда я знаю? Как насчет лишней сотни тысяч сестерциев? – воскликнул Мамерк, подняв кверху руки. – Делай, что хочешь, Дуроний! Но если ты подсунешь мне болвана или сумасшедшего, я кастрирую тебя с превеликим удовольствием!
Он не сообщил Дуронию, что намерен дать свободу человеку, которого купит, это только повысило бы запрашиваемую цену. Но кто бы это ни был, его надо было частным образом освободить и зачислить в собственную клиентуру Мамерка. А это означало, что он не сможет легко оставить свою профессию так же, как если бы он оставался рабом.
Клиент-вольноотпущенник [19]принадлежал его бывшему хозяину.
В конце концов был найден единственный подходящий человек – и он, разумеется, был самым дорогим. Дуроний знал свое дело. Принимая во внимание то, что в доме намеревались жить две взрослые женщины при отсутствии paterfamilias, который присматривал бы за ними, наставник должен был обладать моральной чистоплотностью, будучи одновременно любезным, понимающим человеком.
Подходящего кандидата звали Сарпедоном и родом он был из Ликии, с юга римской провинции Азия. Как и большинство людей его профессии, он добровольно продался в рабство, считая, что спокойная сытая старость будет ему обеспечена, если он проведет оставшиеся до нее годы на службе у богатых и знатных римлян. В конечном счете он или получит свободу или за ним будет надлежащий уход.
Поэтому он отправился в Смирну, в одну из контор Луция Дурония Постумия, куда и был принят. Это должно было быть его первое место службы и первый раз, когда его продавали. В свои двадцать пять лет он был исключительно хорошо начитан как по-гречески, так и по-латински; он разговаривал по-гречески на чистейшем аттическом диалекте, а слушая его латинскую речь, можно было подумать, что он настоящий римлянин. Но не эти качества оказались решающими в вопросе о его пригодности. Он получил должность, потому что был потрясающе безобразен – низенький, ростом по грудь Мамерку, худой до истощенности и покрытый шрамами от ожогов, полученных в детстве. Голос его, правда, был красив, и на его изуродованном лице сияли добротой прекрасные глаза. Когда ему сообщили, что он немедленно получит свободу и что его имя с этих пор будет Мамерк Эмилий Сарпедон, он счел себя счастливейшим из людей. Его жалование должно быть достаточно высоким, и ему предстояло получить римское гражданство. В один прекрасный день он сможет вернуться в свой родной город Ксант и жить там, как настоящий вельможа.
– Это дорогое занятие, – сказал Мамерк, бросая на стол Скавра свиток бумаги. – И я предупреждаю тебя, как душеприказчика со стороны Сервилия Цепиона, что ты не должен пренебрегать тем, что мы оба являемся душеприказчиками Друза. Вот счет. Я предлагаю расходы по нему разделить поровну между двумя хозяйствами. Скавр взял бумагу и развернул ее:
– Наставник… Четыреста тысяч?
– Пойди и скажи об этом Дуронию! – огрызнулся Мамерк. – Я сделал все так, как ты хотел! Речь идет о том, что две благородные римские женщины будут жить в доме, где их добродетель должна быть обеспечена, поэтому там не должно быть наставников с привлекательной внешностью. Новый педагог отталкивающе безобразен.
– Хорошо, хорошо, я верю тебе, – захихикал Скавр. – Но, боги, что за цены! – он стал внимательно читать дальше: – Приданое для Сервилий Гней, двести талантов – ладно, могу ли я ворчать по этому поводу, если сам посоветовал. Домашние расходы на год без учета ремонта и содержания дома, сто тысяч сестерциев… Да, это достаточно скромно… Так, так, так… Вилла в Мизене или Кумах? А это еще зачем?
– Для Порции, когда Сервилия Гнея сможет выйти замуж.
– О, merda! Я и не подумал об этом! Разумеется, ты прав. Никто не возьмет ее к себе, женившись на таком сокровище, как Сервилия Гнея… Да, да, ты хорошо поработал! Мы разделим расходы пополам.
Они оба ухмыльнулись.
– Думаю, надо выпить по чаше вина, Мамерк! – Скавр поднялся. – Какая жалость, что твоя жена не пожелала поучаствовать в наших трудах! Это могло бы сэкономить нам как душеприказчикам этих состояний целую кучу денег.
– Поскольку расходы идут не из нашего кошелька, и наследуемые состояния достаточны, чтобы оплатить их, Марк Эмилий, зачем нам беспокоиться? Мир в доме стоит любых расходов, – он выпил вина. – В любом случае я покидаю Рим. Настало время идти на военную службу.
– Я понимаю, – сказал Скавр, снова садясь.
– Пока была жива моя мать, я думал, что главной моей обязанностью будет оставаться в Риме и помогать ей управляться с детьми. Она была нездорова с тех пор, как умер Друз. Это разбило ей сердце. Но теперь дети прилично устроены, и у меня нет причины оставаться здесь. Поэтому я иду на войну.
– К кому?
– К Луцию Корнелию Сулле.
– Хороший выбор, – кивнул Скавр. – Он человек с будущим.
– Ты так думаешь? А не слишком ли он стар?
– То же можно сказать и о Гае Марии. Но посмотри, Мамерк, кто еще у нас есть кроме них? Рим сейчас беден великими людьми. Если бы не Гай Марий, у нас не было бы ни одной победы – и та, как он справедливо пишет в своем рапорте, была в большой степени Пирровой победой. Он победил. Но Лупус проиграл днем раньше, и поражение было гораздо более тяжким.
– Это так. Я разочаровался в Публии Рутилий Лупусе, я считал, что он способен на великие дела.
– Он слишком высоко полез, Мамерк.
– Я слышал, что эту войну в сенате называют Марсийской.
– Да, похоже, что она войдет в историю под названием Марсийской войны, – озорно глянул Скавр. – Но в конечном счете ее следовало бы назвать Италийской войной! От этого все в Риме впали бы в панику – они могли бы подумать, что мы сражаемся сейчас со всей Италией! Но ведь марсы формально объявили нам войну. Так что будучи названа Марсийской, она выглядит не такой большой, менее важной.
– Кто так думает? – Мамерк посмотрел на него в изумлении.
– Филипп, разумеется.
– О, я рад, что иду на войну, – сказал Мамерк, вставая. – Если бы я остался, кто знает, может быть, я был бы введен в сенат!
– Ты должен был бы достигнуть возраста, необходимого для должности квестора.
– Я уже достиг его, но не буду претендовать. Подожду должности цензора, – заявил Мамерк Эмилий Лепид Ливиан.
Глава 6
– Терпение, терпение, Мамерк, я уже подхожу к сути дела, – успокоил его Скавр.
– Кстати, я полагаю, – сказал Мамерк, вспомнив, что ему говорил его брат, Друз, – что одной из причин, по которым ты был назначен душеприказчиком, было то, что мой брат Друз располагал кое-какими сведениями о Цепионе и обещал раскрыть их, если Цепион в своем завещании оставит детей без достойного содержания на будущее. Может быть, Друз оговорил заранее и то, кто будет душеприказчиком. Цепион ужасно боялся любых сведений, которыми мог обладать Друз.
– В том числе и золото Толозы, – с довольным видом сказал Скавр. – Так оно и должно быть и было. Мое расследование дел Цепиона, хотя я веду его всего два-три дня, оказалось ошеломляющим. Такая уйма денег! Две его девочки получат приданое по двести талантов каждая – и это еще не достигает тех пределов, в которых заключается их доля наследства, даже если считать ее по lex Voconia. Рыжеволосый молодой Цепион стал самым богатым человеком в Риме.
– Прошу тебя, Марк Эмилий, заканчивай свою историю!
– А, да, да! Ох уж это нетерпение молодости! По нашим законам, исходя из того, что наследником является несовершеннолетний, я обязан принимать во внимание даже такие мелочи, как дом, в котором до сих пор живут Сервилия Гнея – теперь ей семнадцать – и ее мать Порция Луциниана. Сейчас мне трудно предугадать, каким человеком вырастет рыжеволосый молодой Цепион, и я не хочу, чтобы у моего собственного сына были неприятности из-за этого завещания. Не исключено, что молодой Цепион, достигнув совершеннолетия, захочет узнать, почему я позволил Сервилий Гнее и ее матери задаром жить в этом доме. Исходное право собственности к тому времени, когда молодой Цепион станет мужчиной, будет столь отдаленным, что он может никогда и не узнать о нем. Но по закону это его дом.
– Я понимаю, о чем ты хочешь сказать, Марк Эмилий, – прервал его Мамерк. – Продолжай же! Это очень интересно.
Скавр подался вперед:
– Я бы посоветовал тебе, Мамерк, предложить Сервилий Гнее – но не ее матери! – некую службу. У бедной девушки вовсе нет приданого. Все ее небольшое наследство ушло на то, чтобы обеспечить ей и ее матери спокойную жизнь в течение пятнадцати лет с момента смерти ее отца. Порции Луцинианы не в состоянии им помочь, должен добавить. Или же не хотят помочь, что в данном случае не меняет дела. В промежутке между нашим первым разговором и сегодняшним я зашел к Сервилий Гнее и Порции Луциниане, официально представившись как душеприказчик Цепиона. Но затем я разъяснил свое затруднительное положение, и они были вне себя, осознав, что может ожидать их в будущем. Я объяснил, как ты понимаешь, что собираюсь продать этот дом, потому что в счетах на недвижимость отсутствует плата за последние пятнадцать лет.
– Это было сделано так умно и изворотливо, что ты мог бы претендовать на должность казначея царя Птолемея Египетского, – заметил Мамерк, смеясь.
– Верно, – согласился Скавр, переведя дух. – Сервилий Гнее теперь семнадцать лет, как я уже говорил. Это значит, что она достигнет брачного возраста примерно через год. Но, увы, она не красавица. Без приданого – а его у нее нет – она никогда не получит мужа, хотя бы отдаленно относящегося к ее классу. Ее мать – истинную представительницу Катонов Луцинианов, никак не прельщает ни богатый всадник из простых, ни разбогатевший деревенщина – владелец фермы в роли мужа ее дочери. Но как удовлетворить амбиции, когда нет приданого!»
«Замечательно закручено!» – подумал Мамерк, внимательно слушая Скавра.
– Вот почему я советую тебе так поступить, Мамерк. После моего тревожного визита, женщины уже будут настроены выслушать тебя. Я советую тебе предложить, чтобы Сервилия Гнея и ее мать, – но только в качестве ее гостьи! – приняли твое предложение присматривать за шестью детьми Марка Ливия Друза. И жить в доме Друза. Пользоваться щедро предоставленным содержанием, обеспечивающим расходы на хозяйство и питание при условии, что Сервилия Гнея не выйдет замуж, пока последний из детей благополучно не достигнет юношеского возраста. Последнему из них, молодому Катону, сейчас три года. От шестнадцати отнимем три, получится тринадцать. Значит, Сервилия Гнея должна будет оставаться незамужней в течение тринадцати – четырнадцати лет. Следовательно, к концу срока действия договора ей будет около тридцати. Возраст, когда замужество вполне возможно! Особенно, если ты пообещаешь ей приданое такого же размера, как и у двух ее юных двоюродных сестер, за которыми она также будет присматривать, когда выполнит свою задачу. Состояние Цепиона достаточно велико, чтобы обеспечить ей двести талантов, уверяю тебя, Мамерк. И для абсолютной уверенности – я ведь в конце концов далеко не молод – выделю теперь же двести талантов и положу их на имя Сервилий Гней на срок до ее тридцать первого дня рождения. При условии, что она будет хорошо себя вести, к моему и твоему удовлетворению.
Насмешливая ухмылка растянула губы Скавра. – Она не хороша собой, Мамерк! Но я гарантирую, что когда Сервилия Гнея достигнет тридцати одного года, то сможет выбирать из дюжины претендентов на ее руку, принадлежащих к ее классу. Двести талантов – это неодолимая сила! – он повертел в руке перо, затем посмотрел прямо в глаза Мамерку. – Я не молод. И я единственный Скавр, оставшийся среди Эмилиев. У меня молодая жена, дочери только что исполнилось одиннадцать, а сыну три года. Сейчас я – единственный душеприказчик самого большого в Риме частного состояния. На случай, если что-то случится со мной до того, как мой сын достигнет совершеннолетия, кому я могу доверить состояния любимых мною людей и этих трех детей? Ты и я совместно являемся душеприказчиками Друза, а следовательно, мы разделяем заботу и об этих трех порцианских детях. Не хотел бы ты выступить в роли поручителя и душеприказчика в случае моей смерти? Ты – Ливий по рождению и приемный Эмилий. Мне было бы спокойнее, Мамерк, если бы ты сказал «да». Я нуждаюсь в подстраховке и хочу иметь за своей спиной честного человека.
Мамерк не замедлил с ответом:
– Я говорю тебе «да», Марк Эмилий.
На этом их беседа окончилась. Из дома Скавра Мамерк отправился непосредственно к Сервилий Гнее и ее матери. Они жили в прекрасном месте на стороне Палатина, обращенной к Большому цирку, но Мамерк сразу заметил, что Цепион, хотя и разрешил женщинам жить в этом доме, но был не настолько щедр, чтобы платить за его ремонт.
Краска на оштукатуренных стенах шелушилась, потолок в атриуме был покрыт большими пятнами от сырости и плесени, в углу протечка была так велика, что гипс отвалился, обнажив войлок и дранку. Росписи, некогда весьма привлекательные, потускнели и потемнели от времени и небрежения. Однако порядок в садике, находившемся в перистиле, где он ожидал приема, показывал, что женщины вовсе не ленивы; садик был ухожен, полон цветов, выполот от сорняков.
Он хотел увидеться с ними обеими, и обе вышли к нему. Порция была полна любопытства. Разумеется, она знала, что он женат; ни одна благородная римская мать, имеющая дочь на выданье, не преминет разузнать все о каждом молодом человеке ее круга.
Обе женщины были темноволосы, Сервилия Гнея даже темнее, чем ее мать. И некрасивее, хотя у матери был большой, истинно катоновский клювоподобный нос, а у дочери нос был маленьким. Сервилия Гнея была ужасно прыщава, глаза ее, близко поставленные, напоминали свиные, а тонкогубый рот был бесформенно широк. Мать держалась гордо и высокомерно. Дочь выглядела просто мрачной; ее категоричный характер, напрочь лишенный чувства юмора отпугнул бы и более отважного молодого человека, чем Мамерк, который, кстати, и не решился бы попытать удачи.
– Мы ведь родственники, Мамерк Эмилий, – милостиво произнесла мать. – Моя бабушка была Эмилия Терция, дочь Павла.
– Да, разумеется, – подтвердил Мамерк и сел там, где ему указали.
– Мы также в родстве с Ливиями, – продолжала она, присев на кушетку напротив него. Дочь села рядом с нею.
– Я знаю, – сказал Мамерк, будучи в затруднении, каким образом сообщить причину своего прихода.
– Чего ты хочешь? – спросила Порция, сразу решив его проблемы.
Мамерк не любил много говорить, прежде всего потому, что его мать была Корнелией из рода Сципионов. Порция и Сервилия Гнея слушали очень внимательно, ничем не выдавали своих мыслей.
– Ты хотел бы, чтобы мы жили в доме Марка Ливия Друза в течение следующих тринадцати – четырнадцати лет, это так? – спросила Порция, когда он замолчал.
– Да.
– И после этого моя дочь, получив двести талантов в приданое, сможет выйти замуж?
– Да.
– А я?
Мамерк моргнул. Он всегда считал, что матери остаются в доме, принадлежащем paterfamilias – но тут речь шла о доме, который Скавр собирался продать. «Каким храбрым должен быть тот зять, который пригласит такую тещу к себе в дом!» – подумал Мамерк, усмехнувшись про себя.
– Что бы ты сказала о пожизненном проживании на прибрежной вилле в Мизене или в Кумах с обеспечением, соответствующим нуждам матроны на покое? – спросил он.
– Я согласна, – немедленно ответила она.
– Тогда, если все это будет оформлено законным и обязующим договором, могу ли я полагать, что вы возьмете на себя труд присматривать за детьми?
– Да, можешь. – Порция опустила свой удивительный нос. – У детей есть педагог?
– Нет. Старшему мальчику уже около десяти лет, и он ходил в школу, молодому Цепиону нет еще семи, а молодому Катону только три, – сказал Мамерк.
– Тем не менее, Мамерк Эмилий, я считаю, что совершенно необходимо, чтобы ты нашел хорошего человека, который жил бы у нас в качестве наставника всех трех детей, – заявила Порция. – Ведь в доме не будет мужчины. Даже не говоря о защите от опасностей, для блага детей, я считаю, в доме должен быть авторитетный человек, жилец дома, не имеющий статуса раба. Педагог должен быть идеальным.
– Ты совершенно права, Порция. Я сразу же займусь его поисками, – сказал Мамерк, собираясь уходить.
– Мы придем завтра, – пообещала Порция, провожая его до дверей.
– Так скоро? Я конечно очень рад, но разве вам не нужно что-то уладить, собраться?
– У меня и моей дочери, Мамерк Эмилий, нет ничего, только кое-что из одежды. Даже слуги принадлежали хозяйству Квинта Сервилия Цепиона, – она придержала дверь. – Счастливого пути. И благодарю тебя, Мамерк Эмилий. Ты спас нас от еще худшей нужды.
«Да, – подумал Мамерк, спеша к базилике Семпрония, где он надеялся купить подходящего педагога. – Я счастлив, что я не один из этих шести бедных детей! Хотя это будет для них гораздо лучше, чем жить вместе с моей Клавдией!»
– У нас в списках мало подходящих людей, Мамерк Эмилий, – сказал Луций Дуроний Постумий, владелец одной из двух лучших в Риме контор, поставлявших педагогов.
– А какова на сегодня цена превосходного педагога? – спросил Мамерк, которому до сих пор не приходилось заниматься подобными делами.
Дуроний поджал губы:
– Повсюду берут от ста до трехсот тысяч сестерциев, – и даже больше, если товар особенно хорош.
– Фью! – присвистнул Мамерк, – Катону-цензору это не показалось бы забавным!
– Катон-цензор был занудным старым скупердяем, – сказал Дуроний, – даже в его время хороший педагог стоил гораздо больше, чем несчастные шесть тысяч.
– Но я покупаю наставника для трех его прямых наследников!
– Так ты берешь или нет? – спросил Дуроний со скучающим видом.
Мамерк подавил вздох. Присмотр за этими шестью детьми оказался довольно дорогим делом!
– О, разумеется, возьму. Когда я смогу посмотреть на кандидатов?
– Как только я соберу всех готовых на продажу рабов со всего Рима, я пошлю их по кругу к твоему дому с утра. Какая твоя самая высокая цена?
– Откуда я знаю? Как насчет лишней сотни тысяч сестерциев? – воскликнул Мамерк, подняв кверху руки. – Делай, что хочешь, Дуроний! Но если ты подсунешь мне болвана или сумасшедшего, я кастрирую тебя с превеликим удовольствием!
Он не сообщил Дуронию, что намерен дать свободу человеку, которого купит, это только повысило бы запрашиваемую цену. Но кто бы это ни был, его надо было частным образом освободить и зачислить в собственную клиентуру Мамерка. А это означало, что он не сможет легко оставить свою профессию так же, как если бы он оставался рабом.
Клиент-вольноотпущенник [19]принадлежал его бывшему хозяину.
В конце концов был найден единственный подходящий человек – и он, разумеется, был самым дорогим. Дуроний знал свое дело. Принимая во внимание то, что в доме намеревались жить две взрослые женщины при отсутствии paterfamilias, который присматривал бы за ними, наставник должен был обладать моральной чистоплотностью, будучи одновременно любезным, понимающим человеком.
Подходящего кандидата звали Сарпедоном и родом он был из Ликии, с юга римской провинции Азия. Как и большинство людей его профессии, он добровольно продался в рабство, считая, что спокойная сытая старость будет ему обеспечена, если он проведет оставшиеся до нее годы на службе у богатых и знатных римлян. В конечном счете он или получит свободу или за ним будет надлежащий уход.
Поэтому он отправился в Смирну, в одну из контор Луция Дурония Постумия, куда и был принят. Это должно было быть его первое место службы и первый раз, когда его продавали. В свои двадцать пять лет он был исключительно хорошо начитан как по-гречески, так и по-латински; он разговаривал по-гречески на чистейшем аттическом диалекте, а слушая его латинскую речь, можно было подумать, что он настоящий римлянин. Но не эти качества оказались решающими в вопросе о его пригодности. Он получил должность, потому что был потрясающе безобразен – низенький, ростом по грудь Мамерку, худой до истощенности и покрытый шрамами от ожогов, полученных в детстве. Голос его, правда, был красив, и на его изуродованном лице сияли добротой прекрасные глаза. Когда ему сообщили, что он немедленно получит свободу и что его имя с этих пор будет Мамерк Эмилий Сарпедон, он счел себя счастливейшим из людей. Его жалование должно быть достаточно высоким, и ему предстояло получить римское гражданство. В один прекрасный день он сможет вернуться в свой родной город Ксант и жить там, как настоящий вельможа.
– Это дорогое занятие, – сказал Мамерк, бросая на стол Скавра свиток бумаги. – И я предупреждаю тебя, как душеприказчика со стороны Сервилия Цепиона, что ты не должен пренебрегать тем, что мы оба являемся душеприказчиками Друза. Вот счет. Я предлагаю расходы по нему разделить поровну между двумя хозяйствами. Скавр взял бумагу и развернул ее:
– Наставник… Четыреста тысяч?
– Пойди и скажи об этом Дуронию! – огрызнулся Мамерк. – Я сделал все так, как ты хотел! Речь идет о том, что две благородные римские женщины будут жить в доме, где их добродетель должна быть обеспечена, поэтому там не должно быть наставников с привлекательной внешностью. Новый педагог отталкивающе безобразен.
– Хорошо, хорошо, я верю тебе, – захихикал Скавр. – Но, боги, что за цены! – он стал внимательно читать дальше: – Приданое для Сервилий Гней, двести талантов – ладно, могу ли я ворчать по этому поводу, если сам посоветовал. Домашние расходы на год без учета ремонта и содержания дома, сто тысяч сестерциев… Да, это достаточно скромно… Так, так, так… Вилла в Мизене или Кумах? А это еще зачем?
– Для Порции, когда Сервилия Гнея сможет выйти замуж.
– О, merda! Я и не подумал об этом! Разумеется, ты прав. Никто не возьмет ее к себе, женившись на таком сокровище, как Сервилия Гнея… Да, да, ты хорошо поработал! Мы разделим расходы пополам.
Они оба ухмыльнулись.
– Думаю, надо выпить по чаше вина, Мамерк! – Скавр поднялся. – Какая жалость, что твоя жена не пожелала поучаствовать в наших трудах! Это могло бы сэкономить нам как душеприказчикам этих состояний целую кучу денег.
– Поскольку расходы идут не из нашего кошелька, и наследуемые состояния достаточны, чтобы оплатить их, Марк Эмилий, зачем нам беспокоиться? Мир в доме стоит любых расходов, – он выпил вина. – В любом случае я покидаю Рим. Настало время идти на военную службу.
– Я понимаю, – сказал Скавр, снова садясь.
– Пока была жива моя мать, я думал, что главной моей обязанностью будет оставаться в Риме и помогать ей управляться с детьми. Она была нездорова с тех пор, как умер Друз. Это разбило ей сердце. Но теперь дети прилично устроены, и у меня нет причины оставаться здесь. Поэтому я иду на войну.
– К кому?
– К Луцию Корнелию Сулле.
– Хороший выбор, – кивнул Скавр. – Он человек с будущим.
– Ты так думаешь? А не слишком ли он стар?
– То же можно сказать и о Гае Марии. Но посмотри, Мамерк, кто еще у нас есть кроме них? Рим сейчас беден великими людьми. Если бы не Гай Марий, у нас не было бы ни одной победы – и та, как он справедливо пишет в своем рапорте, была в большой степени Пирровой победой. Он победил. Но Лупус проиграл днем раньше, и поражение было гораздо более тяжким.
– Это так. Я разочаровался в Публии Рутилий Лупусе, я считал, что он способен на великие дела.
– Он слишком высоко полез, Мамерк.
– Я слышал, что эту войну в сенате называют Марсийской.
– Да, похоже, что она войдет в историю под названием Марсийской войны, – озорно глянул Скавр. – Но в конечном счете ее следовало бы назвать Италийской войной! От этого все в Риме впали бы в панику – они могли бы подумать, что мы сражаемся сейчас со всей Италией! Но ведь марсы формально объявили нам войну. Так что будучи названа Марсийской, она выглядит не такой большой, менее важной.
– Кто так думает? – Мамерк посмотрел на него в изумлении.
– Филипп, разумеется.
– О, я рад, что иду на войну, – сказал Мамерк, вставая. – Если бы я остался, кто знает, может быть, я был бы введен в сенат!
– Ты должен был бы достигнуть возраста, необходимого для должности квестора.
– Я уже достиг его, но не буду претендовать. Подожду должности цензора, – заявил Мамерк Эмилий Лепид Ливиан.
Глава 6
Пока Луций Цезарь зализывал раны в Теане Сидицине, Гай Папий Мутил пересек реки Волтурн и Калор. Когда он достиг Нолы, его приветствовали там с истерической радостью. Город только что управился с разгромом двухтысячного гарнизона, оставленного уходившим Луцием Цезарем, и с гордостью показывал Мутилу импровизированную тюрьму, куда были согнаны римские когорты.
Это был небольшой загон внутри городских стен, где овец и свиней держали перед отправкой на бойню, теперь загороженный высокой каменной баррикадой, покрытой сверху битыми черепками и постоянно охраняемой. Чтобы держать римлян в послушании, сообщили ноланцы, их кормят раз в восемь дней и дают воду через каждые три дня.
– Прекрасно! – воскликнул довольный Мутил. – Я обращусь к ним сам.
Для произнесения своей речи он воспользовался деревянным помостом, с которого ноланцы бросали узникам вниз, в грязь, еду и воду.
– Меня зовут Гай Папий Мутил! – крикнул он. – Я самнит. И к концу этого года я буду править всей Италией, включая и Рим! Вы не сможете противостоять нам. Вы слабы, истощены, измучены. Горожане победили вас! Теперь вы здесь, запертые, как те животные, которые содержались тут обычно, но в гораздо большей тесноте, чем они. Вас две тысячи в загоне, где держали двести свиней. Не очень удобно, правда? Вы больны, вы голодны. Вам хочется пить. Но я пришел сюда сказать, что вас ожидает еще худшее. С сегодняшнего дня вас не будут кормить вовсе, а воду будут давать раз в пять дней. Однако у вас есть выбор. Вы можете записаться в легионы Италии. Подумайте об этом.
– Тут нечего думать! – крикнул в ответ Луций Постумий, командир гарнизона. – Мы останемся здесь!
Папий, улыбаясь, сошел с помоста:
– Я даю им шестнадцать дней, – сказал он. – Они сдадутся.
Дела складывались очень хорошо для Италии. Гай Видацилий вторгся в Апулию и находился там на бескровном театре военных действий – Ларин, Теан Апул, Луцерия и Аскул присоединились к италийскому делу, люди оттуда валом валили записываться в италийские легионы. И когда Мутил достиг берега у бухты Кратер, морские порты Стабия, Салерна и Суррента провозгласили себя италийскими так же, как и речной порт Помпеи.
Оказавшись обладателем четырех флотов военных кораблей, Мутил решил перенести кампанию на море, предприняв атаку против Неаполя. Но Рим имел гораздо больший опыт войны на море. Командующий римским флотом Отацилий загнал италийские суда обратно в их порты. Решившие не сдаваться, неаполитанцы мужественно боролись с пожарами, вызванными тем, что Мутил бомбардировал прибрежные склады из корабельных катапульт наполненными нефтью зажигательными снарядами.
В каждом городе, где населению удавалось вступить в союз с Италией, римляне уничтожались. Среди таких городов была и Нола. Храбрая хозяйка, давшая приют Сервию Сульпицию Гальбе, погибла, разделив участь остальных.
Даже будучи осведомленными об этом избиении, умирающий от голода гарнизон Нолы держался, пока Луций Постумий не собрал в тюрьме совет, что было вовсе нетрудным делом; две тысячи людей в загоне для двух сотен свиней были скучены так тесно, что не хватало даже места, чтобы лечь.
– Я считаю, что все легионеры должны сдаться, – сказал Постумий, глядя измученными глазами на их изнуренные лица. – Италики хотят убить нас, мы можем быть в этом уверены. Но я не должен сдаваться им, пока жив. Потому что я легат. И таков мой долг. Однако у вас, легионеров, долг по отношению к Риму другого рода. Вы должны остаться в живых, чтобы сражаться в других, внешних войнах. Поэтому присоединяйтесь к италикам, умоляю вас! Если сможете после этого перебежать к своим, бегите. Но любой ценой останьтесь в живых. Останьтесь в живых ради Рима. – Он помолчал. – Центурионы тоже могут сдаться. Без своих центурионов Рим проиграет. Что касается моих офицеров, то, если кто пожелает капитулировать, я его пойму. Если откажется, то я также пойму.
Луцию Постумию понадобилось много времени, чтобы убедить легионеров исполнить то, что он от них требовал. Все хотели умереть, чтобы только показать италикам, что они настоящие римляне. Но в конце концов Постумий победил, и легионеры сдались. Однако, как он ни пытался, ему не удалось убедить центурионов, а также военных трибунов. Они все погибли – центурионы, военные трибуны и сам Луций Постумий.
Еще до того, как последний человек умер в ноланском свином загоне, Геркуланум перешел на сторону италиков и перебил своих римских граждан. Радостный, уверенный в себе, Мутил начал развивать морскую войну. Молниеносные рейды были предприняты против Неаполя во второй раз, а также против Путеол, Кум и Таррацины; это создало на побережье Лация конфликтную ситуацию и обострило назревшие противоречия между римлянами, латинянами и италиками, живущими в Лацие. Командир флота Отацилий упорно отбивался, и ему удалось предотвратить захват италиками портов за Геркуланумом, хотя многие строения на побережье сгорели и погибло большое число людей.
Когда стало ясно, что вся территория полуострова к югу от Северной Кампании занята италиками, Луций Юлий Цезарь стал держать совет со своим старшим легатом Луцием Корнелием Суллой.
– Мы полностью отрезаны от Брундизия, Тарента и Регия, – мрачно заметил Луций Юлий Цезарь, – в этом нет никакого сомнения.
– Если это так, то нам нужно забыть о них, – ободряюще ответил Сулла. – Нам лучше сконцентрировать внимание на Северной Кампании. Мутил осадил Ацерру, а это означает, что он движется к Капуе. Если Ацерра сдастся, Капуя также падет – ее средства к существованию римские, но сердцем она с италиками.
Луций Цезарь обиженно сел:
– Как ты можешь быть таким, – таким веселым, если нам не удается сдержать Мутила или Видацилия? – спросил он.
– Я весел, потому что мы победим, – решительно сказал Сулла, – Поверь мне, Луций Юлий, мы победим! Ты же знаешь, это не выборы. На выборах досрочное голосование решает их результат. Но на войне победа в конечном счете достается той стороне, которая не сдается. Италики сражаются за свою свободу, как они говорят. Сейчас, при поверхностном взгляде, это может показаться лучшим из всех побуждений. Но это не так. Это смутное представление. Это идея, Луций Юлий, и не более того, в то время как Рим сражается за свою жизнь. И именно поэтому Рим победит. Италики вовсе не борются за свою жизнь в том же смысле. Они знают ту жизнь, которую вели из поколения в поколение. Она не может быть идеалом, не может быть тем, чего они хотят. Но она осязаема. Погоди, Луций Юлий! Когда италийский народ устанет сражаться за мечту, баланс сил сложится не в пользу Италии. Они не представляют собой единого организма! У них нет общей истории и традиций, как у нас. Они не имеют mos maiorum! Рим реален, Италия – нет.
Это был небольшой загон внутри городских стен, где овец и свиней держали перед отправкой на бойню, теперь загороженный высокой каменной баррикадой, покрытой сверху битыми черепками и постоянно охраняемой. Чтобы держать римлян в послушании, сообщили ноланцы, их кормят раз в восемь дней и дают воду через каждые три дня.
– Прекрасно! – воскликнул довольный Мутил. – Я обращусь к ним сам.
Для произнесения своей речи он воспользовался деревянным помостом, с которого ноланцы бросали узникам вниз, в грязь, еду и воду.
– Меня зовут Гай Папий Мутил! – крикнул он. – Я самнит. И к концу этого года я буду править всей Италией, включая и Рим! Вы не сможете противостоять нам. Вы слабы, истощены, измучены. Горожане победили вас! Теперь вы здесь, запертые, как те животные, которые содержались тут обычно, но в гораздо большей тесноте, чем они. Вас две тысячи в загоне, где держали двести свиней. Не очень удобно, правда? Вы больны, вы голодны. Вам хочется пить. Но я пришел сюда сказать, что вас ожидает еще худшее. С сегодняшнего дня вас не будут кормить вовсе, а воду будут давать раз в пять дней. Однако у вас есть выбор. Вы можете записаться в легионы Италии. Подумайте об этом.
– Тут нечего думать! – крикнул в ответ Луций Постумий, командир гарнизона. – Мы останемся здесь!
Папий, улыбаясь, сошел с помоста:
– Я даю им шестнадцать дней, – сказал он. – Они сдадутся.
Дела складывались очень хорошо для Италии. Гай Видацилий вторгся в Апулию и находился там на бескровном театре военных действий – Ларин, Теан Апул, Луцерия и Аскул присоединились к италийскому делу, люди оттуда валом валили записываться в италийские легионы. И когда Мутил достиг берега у бухты Кратер, морские порты Стабия, Салерна и Суррента провозгласили себя италийскими так же, как и речной порт Помпеи.
Оказавшись обладателем четырех флотов военных кораблей, Мутил решил перенести кампанию на море, предприняв атаку против Неаполя. Но Рим имел гораздо больший опыт войны на море. Командующий римским флотом Отацилий загнал италийские суда обратно в их порты. Решившие не сдаваться, неаполитанцы мужественно боролись с пожарами, вызванными тем, что Мутил бомбардировал прибрежные склады из корабельных катапульт наполненными нефтью зажигательными снарядами.
В каждом городе, где населению удавалось вступить в союз с Италией, римляне уничтожались. Среди таких городов была и Нола. Храбрая хозяйка, давшая приют Сервию Сульпицию Гальбе, погибла, разделив участь остальных.
Даже будучи осведомленными об этом избиении, умирающий от голода гарнизон Нолы держался, пока Луций Постумий не собрал в тюрьме совет, что было вовсе нетрудным делом; две тысячи людей в загоне для двух сотен свиней были скучены так тесно, что не хватало даже места, чтобы лечь.
– Я считаю, что все легионеры должны сдаться, – сказал Постумий, глядя измученными глазами на их изнуренные лица. – Италики хотят убить нас, мы можем быть в этом уверены. Но я не должен сдаваться им, пока жив. Потому что я легат. И таков мой долг. Однако у вас, легионеров, долг по отношению к Риму другого рода. Вы должны остаться в живых, чтобы сражаться в других, внешних войнах. Поэтому присоединяйтесь к италикам, умоляю вас! Если сможете после этого перебежать к своим, бегите. Но любой ценой останьтесь в живых. Останьтесь в живых ради Рима. – Он помолчал. – Центурионы тоже могут сдаться. Без своих центурионов Рим проиграет. Что касается моих офицеров, то, если кто пожелает капитулировать, я его пойму. Если откажется, то я также пойму.
Луцию Постумию понадобилось много времени, чтобы убедить легионеров исполнить то, что он от них требовал. Все хотели умереть, чтобы только показать италикам, что они настоящие римляне. Но в конце концов Постумий победил, и легионеры сдались. Однако, как он ни пытался, ему не удалось убедить центурионов, а также военных трибунов. Они все погибли – центурионы, военные трибуны и сам Луций Постумий.
Еще до того, как последний человек умер в ноланском свином загоне, Геркуланум перешел на сторону италиков и перебил своих римских граждан. Радостный, уверенный в себе, Мутил начал развивать морскую войну. Молниеносные рейды были предприняты против Неаполя во второй раз, а также против Путеол, Кум и Таррацины; это создало на побережье Лация конфликтную ситуацию и обострило назревшие противоречия между римлянами, латинянами и италиками, живущими в Лацие. Командир флота Отацилий упорно отбивался, и ему удалось предотвратить захват италиками портов за Геркуланумом, хотя многие строения на побережье сгорели и погибло большое число людей.
Когда стало ясно, что вся территория полуострова к югу от Северной Кампании занята италиками, Луций Юлий Цезарь стал держать совет со своим старшим легатом Луцием Корнелием Суллой.
– Мы полностью отрезаны от Брундизия, Тарента и Регия, – мрачно заметил Луций Юлий Цезарь, – в этом нет никакого сомнения.
– Если это так, то нам нужно забыть о них, – ободряюще ответил Сулла. – Нам лучше сконцентрировать внимание на Северной Кампании. Мутил осадил Ацерру, а это означает, что он движется к Капуе. Если Ацерра сдастся, Капуя также падет – ее средства к существованию римские, но сердцем она с италиками.
Луций Цезарь обиженно сел:
– Как ты можешь быть таким, – таким веселым, если нам не удается сдержать Мутила или Видацилия? – спросил он.
– Я весел, потому что мы победим, – решительно сказал Сулла, – Поверь мне, Луций Юлий, мы победим! Ты же знаешь, это не выборы. На выборах досрочное голосование решает их результат. Но на войне победа в конечном счете достается той стороне, которая не сдается. Италики сражаются за свою свободу, как они говорят. Сейчас, при поверхностном взгляде, это может показаться лучшим из всех побуждений. Но это не так. Это смутное представление. Это идея, Луций Юлий, и не более того, в то время как Рим сражается за свою жизнь. И именно поэтому Рим победит. Италики вовсе не борются за свою жизнь в том же смысле. Они знают ту жизнь, которую вели из поколения в поколение. Она не может быть идеалом, не может быть тем, чего они хотят. Но она осязаема. Погоди, Луций Юлий! Когда италийский народ устанет сражаться за мечту, баланс сил сложится не в пользу Италии. Они не представляют собой единого организма! У них нет общей истории и традиций, как у нас. Они не имеют mos maiorum! Рим реален, Италия – нет.