Маккефри Энн. Хрустальная певица

   Насколько велика, глубока и широка эта хрустальная жила? Возбуждение Килашандры пересилило ее первоначальную осторожность. Она негромко рассмеялась, и смех этот вернулся к ней, и она засмеялась громче.
   Она была в окружении кристалла. И он пел ей! Она спустилась на дно, прямо в грязь, гладила стены по обеим сторонам от себя и старалась осознать своим затуманенным мозгом, что она, Килашандра Ри, обнаружила киборгенский участок черного кристалла. И теперь, согласно разделам и параграфам, он принадлежит ей.
   Сколько времени прошло, Килашандра не представляла. Наверное, она потратила несколько часов, оглядывая участок, выискивая, где Киборген отчищал треснутый кристалл. Он, без сомнения, рассчитывал вернуться сюда, как только закончится шторм. Он резал с выступа, находясь метром выше верха развилки. Он был профессиональным резчиком и никогда не портил кристалл большими разрезами, а работал безупречно, точно резал триады, квартеты и еще большие группы, за которые можно было взять самую высокую цену с жадной ФП, стремившейся установить хрустальные связи между всеми населенными планетами. По сравнению с ним Моксун был обыкновенным лентяем, да и резал он только розовый кварц.
   Кристалл вокруг Килашандры начал потрескивать и звенеть мягко и успокаивающе. Как будто – фантазировала Килашандра – он соглашался перейти к хозяйке. Она очарованно слушала эти тихие звуки, и, затаив дыхание, ждала следующей их серии, пока не осознала, что находится не в тени, а уже в настоящей темноте. Все еще смущенная кристаллическими хорами, она неохотно вернулась к саням.
   Возвращение в чистые, новенькие сани в какой-то мере вернуло ей здравый смысл. Она сделала рисунок участка, а внизу набросала свои предположения насчет работы Киборгена.
   Она встанет спозаранку, думала она, поглядывая на резец. У нее будет несколько ясных дней… А будут ли они? мелькнула ошеломляющая мысль. Она включила метеопрогноз. Завтра должно быть ясно, возможно, и в последующие несколько дней.
   Что это Ланжеки говорил насчет чувствительности к погоде у тех, кто получил Милки-переход? Неужели она может доверяться своему симбионту? Неверие в приборы привело Киборгена к запоздалому старту. Ах, но если он задержался для подкраски метки, значит, он слышал какое-то предупреждение.
   Теоретически спора была теперь частью ее клеточной конструкции, но не частью ее сознания, беспокойным гостем в ее теле. По крайней мере, до тех пор, пока она не взывает к ее целебным силам или не противится необходимости вернуться на Беллибран.
   Килашандра сделала голосовую запись насчет своего инстинктивного знания погоды: она хотела проверить это.
   Она поела перед сном, потому, что возбуждение дня утомило ее, и поставила будильник на двадцать минут до рассвета. Позавтракав и освежившись после сна, она с первыми лучами солнца уже шла по тропе с резцом на плече и с коробкой в свободной руке.
   Она поставила коробку там же, где его ставил Киборген – долго ли эхо мертвого будет сопровождать ее в этом месте? – и спустилась на участок. Солнце еще не коснулось верхних точек развилки. Может, легче резать сейчас, подумала она, пока кристалл не проснулся, не начал свою утреннюю песню. Она стала резать по зарубкам, оставшимся от последних резок Киборгена. Почему он не делал прямых линий? Трещины? Она провела руками по поверхности, как бы извиняясь за свои действия. Кристалл шептал под ее прикосновением.
   Хватит, строго приказала она себе, представив, что на нее смотрят Трег и Ланжеки. Она ударила по уступу в тоне клина, и звук прокатился над ней как цунами. Каждая косточка и сустав отразили ноту. Череп, казалось, расходился по швам, кровь пульсировала как метроном, иногда с вибрацией. Эхо ударилось об нее с другой стороны участка и причудливо вытекающей из полумесяца лощиной.
   – Режь! Настрой резец на эту ноту и режь! – закричала она, и эхо вернуло крик.
   Не произошло никакой катастрофы, как было, когда Моксун пел ноту. Может, потому, что она чувствительна к черному, а не к розовому и не была настроена на его участок? И Моксун стоял не в центре участка, а на границе. И не было крика, какой был при ее занятиях по перестройке кристалла: в чудесном резонансе не было ни агонии, ни возмущения.
   Ей не надо было снова ударять по кристаллу, нота ля держалась в ее голове и ушах. Она настроила на нужные колебания инфразвуковое лезвие для первого разрыва. Но подсознательная решимость, упрямство заставили ее резать. Звук окружил ее, ля в аккордах и октавах: звон, заставлявший вибрировать все нервные окончания в ее теле, не был болезненным, а наоборот, удивительно приятным, но почему-то отвлекающим. Она почувствовала, что лезвие звучит более насыщенно, и выдернула его. Она сделала второй вертикальный разрез как раз перед меткой Киборгена. Этот блок вероятно короче и уже остальных. Ничего не поделаешь. Она стиснула зубы, когда лезвие встретило кристалл, а звук – нервы. Ее руки, казалось, отзывались на бесконечные часы упражнений под руководством Трега, но она сознательно продолжала работать над вторым вертикальным резом: ее остановила некая выработанная практикой связь между рукой и глазом. Она позволила этому чувству помогать ей делать горизонтальный срез, который отделил бы кристалл от жилы. Крик кристалла не был неприятным.
   Девушка осторожно опустила резец. Руки ее все еще дрожали от усилий вести его. Она слегка стукнула по прямоугольнику и подняла его вверх. Солнце упало на него и показало ей легкое отклонение от правильного угла. Она не удержалась и заплакала от радости, когда песня нагретого солнцем черного кристалла, теперь ставшего по-настоящему матово-черным, прошла сквозь ее кожу, чтобы вселиться в ее чувства.
   Долго ли она стояла в благоговейном очаровании, держа на солнце кристалл, как древняя жрица, она не знала. Облако на короткое время закрыло свет и прекратило песню. Только тогда Килашандра ощутила, как ноют плечи от поднятой тяжести, как онемели пальцы и ноги. Ей почему-то очень не хотелось выпускать кристалл. «Запаковывайте кристалл сразу же, как только вы его вырезали», вспомнила она совет Ланжеки. И Моксун тоже паковал кристалл сразу. Она вспомнила, с какой явной неохотой старый чокнутый певец клал розовый в короб. Теперь она оценила и совет, и последовала его примеру.
   Как только она уютно устроила хрустальный блок в пластиковый кокон, она осознала, насколько устала и ослабела. Она прислонилась к стене и медленно сползла, едва слыша бормотанье кристалла, возле которого сидела.
   – Это не дело, – сказала она себе, не слушая слабого эхо от ее голоса. Она достала из кармана пакет с едой, стала механически жевать и запивать, и ужасная литургия начала проходить.
   Килашандра взглянула на небо: солнце уже клонилось к западу. Как видно, она потратила добрую половину светлого дня, любуясь своей работой.
   – Надо же!
   Глумливое «же» вернулось к ней.
   – На твоем месте я бы не усмехалась, друг мой, – сказала она участку, когда увидела резы на втором блоке. И ей захотелось взять еще один квадрат.
   Ей не требовалось стучать, чтобы услышать звук: нота ля впечаталась в ее мозг. Она повернулась и наставила резец, нервно ожидая хрустального ответа, и была совершенно поражена чистой, непротестующей нотой. Безмерно ободренная, она сделала два вертикальных реза, следя, чтобы лезвие шло ровно. Сделав третий, горизонтальный срез, она выругала себя за то, что бессознательно повторила свой первый неровный рез. Ощущение заметно исходило из вырезанного черного, но теперь она знала его фокусы и быстро уложила его в короб рядом с его товарищем.
   Третий кристалл должен быть самым легким. Она быстро сделала первый рез, радуясь своему умению. Но вертикальный разрез для освобождения четырехугольника из слоя не дал настоящего звука. Она остановилась, посмотрела на бледную серовато-коричневую массу, коснулась ее и почувствовала – не на ощупь, а нервами пальцев – что резала по трещине. Если взять на пол сантиметра дальше… вероятно, блок не соответствовал двум другим, но кристалл звучал чисто. Она вертела его в руках, из осторожности повернувшись спиной к солнцу, и осматривала, нет ли трещин. Это оправдание – строго сказала она себе – того, что она гладит пальцами кристалл и наслаждается его гладкостью и шелковистостью, его шепчущим звуком и ощущением, которое так нежно задевает нервы, как… как поцелуй Ланжеки на ее ладони?
   Килашандра хмыкнула. Ланжеки, или воспоминание о нем, похоже, является отправной точкой в этой экзотической гармонии звука и ощущений. Оценит ли он эту роль? И когда, если она снова будет в его объятиях, вспомнит ли она о кристалле?
   Однако соблазны третьего прямоугольника отодвинули мысли о Ланжеки на второй план, и она бережно упаковала кристалл. Она почувствовала холод и легкий ветерок, хотя раньше воздух был тихим и теплым. Посмотрев на запад, она поняла, что еще раз была обманута кристаллом. День почти закончился, а у нее было всего три черных кристалла – и это за шестнадцать часов работы до помрачения ума! А ведь здесь для резки еще целая стена.
   В резке кристалла явно было много такого, что нельзя объяснить, запрограммировать и теоретизировать – это познавалось только опытом. Она почти ничего не получила, следя за работой Моксуна, но многому научилась, глядя, как резал здесь Киборген. Интуиция подсказывала ей, что она могла бы и вообще ничему не учиться, кроме как резать кристалл. Это займет всю долгую жизнь певца. Если бы она смогла сменить раздражение от потерянных часов на удовлетворение от плодов своего труда!
   Три кристалла покоились в своем коробе, но ее руки ждали их, пока она укрепляла короб в санях. Она, как следует, поела горячего и выпила большой стакан ярранского пива. Поев, она вышла, уселась на камень и наблюдала, как заходит солнце на ее участке и появляются луны. Остывающий кристалл кричал через разделяющее их ущелье.
   Девушка запела. Она пела кристаллу, ветер заучивал напев, хотя хрустальный хор постепенно затих, когда последние теплые лучи солнца ушли, и только ветер повторял ее лирическую мелодию.
   Поднялся Шилмор, и ночной холод вывел Килашандру из транса – наверное, на него и намекал маэстро Вальди. Он был прав, думала она, слишком усталая, чтобы говорить вслух, даже шепотом. Хрустальное пение, и опьяняет, но и полностью истощает. Она вернулась в сани, не раздеваясь, натянула термоодеяло и уснула, и тут ее разбудил слабый звук. Не жужжание, потому что она забыла установить будильник. Она сонно подняла голову: что же разбудило ее?
   Снаружи снова сияло солнце. Она вскочила с постели и приняла сильный стимулятор. Дисплей времени показывал середину утра. Она пропустила пять светлых часов! У нее онемело плечо и болели ноги. Горячее питье разлилось по телу, прогнало сонливость и облегчило боль в мышцах. Она заказала вторую чашку, выпила, заказала печенья и рассовала его по карманам. Достав из зажимов резец, она повесила его на спину, взяла короб и ручной фонарик и через десять минут после пробуждения уже шагала к заявке. Звук, разбудивший ее, был хрустом черного кристалла, почувствовавшего прикосновение солнца.
   Первым делом Килашандра собрала осколки, которые отделились от края ее резки в результате ночного холода и утреннего солнца. Она задала себе установку на бесстрастность, собрала мелкие кусочки и сложила в картонную коробку. С помощью фонарика она смогла увидеть, где другие трещины расшатали хрусталь на стене. Забравшись на выступ, она сможет вырезать сцепленную группу – четыре прямоугольника средней величины или пять поменьше. Она вырежет их сейчас, а ночной холод пусть усилит трещины. Завтра у нее будет редкий день для резки.
   Килашандра сосредоточила все свое внимание на первой насечке резца и удивилась, что меньше подвергается шоку. Удивилась и встревожилась: неужели участок согласился с ее правом на него и не протестует? Или она настроила свое тело на резонанс? Ей хотелось испытать такое приятное, щекочущее нервы ощущение, словно многоопытный любовник проникал в ее тело.
   Однако в этих размышлениях она не забывала сразу же паковать кристалл. Так же она не забыла прикрывать прямоугольник от солнца, как только извлекала его. Все это полностью соответствовало ее замыслу. Как умно она придумала сделать угол на старом резе!.. И вдруг она осознала, что общается с кристаллом, вырванным силой. Девушка сразу упаковала его, и следующие четыре были сложены в короб немедленно, едва она опустила резец. Она должна научиться делать это автоматически. «Привычка – как бесконечно и справедливо повторяла Консера, – единственное, что спасает певца».
   Она присела на расчищенном слое оврага, но солнце, отражаясь от кристалла, слепило глаза. Сегодня утром она потратила много ценного времени на сон, вызванный кристаллом.
   Ночью она проснулась от странного предчувствия, отогнавшего сон. Она проверила уложенные коробки, подумав, что что-то заставило их резонировать. Снаружи стояла ясная ночь, сияли луны. Ряд глубоко погрузился в сон. Она взглянула на штормовые сигналы. Изображение зафиксировало облака, идущие с Белого Моря. Они несли небольшое завихрение, но очень высоко, тянулось к восточному воздушному потоку и вскоре должно было рассеяться.
   Килашандра снова уснула до первых проблесков света, а потом опять включила метеоизображение. Оно не предсказывало ничего тревожного, хотя облачный покров увеличился в толщине и набирал скорость. С юга шла облачность высокого давления, но штормового предупреждения не было. Если шторм все-таки будет, луна немедленно даст об этом знать.
   Постоянное неприятное ощущение сделало резку легче. Она вырезала четыре больших пятигранника и собрала все осколки, когда внезапно ощутила тревогу, которая резко усиливалась. Решив, что интуиция вещь достаточно серьезная, чтобы ею пренебрегать, она повесила резец на спину, взяла в каждую руку по коробке и пошла обратно к саням. На полпути она услышала сирену, хотя небо над ней все еще было безоблачным.
   Она вызвала информацию о погоде. Сирена была только первым предупреждением: что означало – следить внимательно за схемой погоды. Но все в ее голове перепуталось и куда больше, чем от предварительного сигнала Гильдии. Метеодисплей показал надвигающееся завихрение, которое могло идти либо на север, либо на юг, в зависимости от края низкого давления.
   Килашандра сделала собственные расчеты: если случится самое худшее, то шторм пройдет над главным континентом и заденет место, где она находится, через четыре или пять часов, при этом наращивая скорость до чудовищной степени.
   – Я думала, вы должны предупреждать нас! – закричала она молчавшим сигналам тревоги. Сирена была автоматической и замолчала, когда Килашандра стала программировать изображение погоды. – Четыре или пять часов! У меня уже нет времени вырезать что-нибудь еще. Значит, мне сидеть здесь и ждать, пока вы проснетесь и поймете опасность? К чему тогда вся эта трепотня о раннем предупреждении и о погодных сенсорах, если они ни черта не делают?
   Выпустив пар в этой гневной тираде, она одновременно готовила сани к штормовому полету. Четыре драгоценных коробки с черным кристаллом были надежно привязаны. Она сменила комбинезон и по грязи на запястьях и лодыжках сообразила, что не мылась с тех пор, как отправилась в Ряды. Ей хотелось появиться в комплексе в более приличном виде, поэтому она быстро помылась и немного поела, и тут пришел в действие первый из штормовых сигналов.
   – Наконец-то! Я пришла к этому заключению час назад!
   Через полчаса она вылетела к северу. Через двадцать минут свернула к западу, а затем к югу и пролетела над ущельем, которое показалось ей знакомым. Оранжевое пятно в тени напомнило о Моксуне и его жалких розовых кристаллах. Теперь штормовые предупреждения стали более настойчивыми. Она сделала круг над ущельем и увидела Моксуна, склонившегося над резкой. Рядом стояли две коробки. Видимо, он совсем свихнулся, если спокойно резал, словно впереди еще целый день и не предвидится никакого мах-шторма.
   Она села как могла тише, но скрип саней на каменном дне встревожил Моксуна. Он бросился со склона вниз, агрессивно подняв резец. Она включила проигрыватель на полную громкость, но Моксун так орал насчет раздела 49, что ничего не слышал.
   Поднялся ветер и Моксун перестал орать и размахивать резцом, но Килашандра вообще сомневалась, что инфразвуковое лезвие сможет сильно повредить ее саням. Скорее оно само сломается.
   – Шторм! – Вы слышите, безмозглый розовый тенор! – закричала она в открытое окно. – Мах-шторм! – Несмотря на вой ветра, она слышала, как ревели, жужжали и звенели системы предупреждения в санях Моксуна! – Идет мах-шторм! Уходите.
   – Уйти? – ужас исказил лицо Моксуна. Теперь он слышал клаксоны как в ее санях, так и в своих. – Я не могу уйти! – Ветер относил в сторону его слова, но Килашандра почти читала по губам. – Я напал на чистую жилу. Я… я хочу вырезать еще хотя бы один. Только один… – И он шагнул обратно на склон, и Килашандра увидела, как он поднял резец, чтобы настроить его на ветру. Выругался. Килашандра схватила фонарик. Не совсем то оружие, какое нужно, учитывая вероятную толщину черепа Моксуна, но если ударить с нужной силой и в нужную точку, этого, наверное, хватит.
   Выйдя из саней, она представила, что может случиться с тем, кого мах-шторм захватит в Рядах. Звук в волнах диссонанса и гармонии пронесся сквозь ее голову. Она заткнула уши, но теперь звук проходил через камень под ногами. Резкие завывания ветра приглушали его медленное приближение. Моксун был так занят резкой, что не видел ничего, кроме вырезанного октаэдра. Она занесла руку, чтобы ударить Моксуна. Он как раз отложил резец, но уловил быстрое движение ее опускающейся руки и отскочил в сторону. Она схватила его резец и бросилась к его саням, потому что они были ближе. Моксун устремился за ней – за резцом, как она была уверена. Она вскочила в его сани и распласталась на стене. Скобы впились в ее плечи, она вздрагивала от визга предупреждающих приборов.
   Моксун оказался хитрее, чем она думала. Неожиданно его сильная рука схватила ее левую лодыжку и дернула ее в сторону. Камень уже опускался, чтобы разбить ее коленную чашечку. Девушка быстро повернула его резец, который все еще держала в руке, рукояткой вверх и отбила камень, заодно ударив Моксуна по пальцам. Повернувшись на свободной ноге, она нанесла второй удар в челюсть старика. Моксун завертелся, и она уже подумала, не ударить ли его еще раз, но его уже сбил с ног ветер.
   Килашандра автоматически закрепила его резец в скобах. Глянув в заднюю часть саней, она заметила, что Моксун даже не потрудился увязать свои коробки. Она укрепила их, не обращая внимания на вонь и разбросанную по жилому отсеку пищу. Затем вспомнила, что на его заявке было еще несколько коробок. Она не могла вспомнить никаких разделов и параграфов насчет спасения, но считала, что обязана оказать Моксуну небольшую услугу, кроме премии, которую он получит за то, что проводил ее в Ряды.
   К счастью, между санями Моксуна и его заявкой не было никаких каменных насыпей, иначе она не смогла бы одолеть их, возвращаясь с тяжелыми коробками. Моксун еще не пришел в себя. Она втащила его в сани и уложила на кушетку. Он был жив, и она возмущалась его грязной шеей, пока щупала пульс.
   И тут только она осознала свою дилемму, двое саней, а пилот только один. Она попыталась привести Моксуна в чувство, но он не реагировал ни на встряску, ни на водяной душ, а медицинскую сумку, где были стимуляторы, она так и не обнаружила.
   Приборы тревоги переключились на новую частоту бедствия, и Килашандра понимала, что драгоценное время уходит. Она не могла перенести Моксуна и весь его груз в свои сани. У нее были четыре коробки, куда более драгоценные, чем все его добро вместе взятое. Но должно же быть что-нибудь в правилах Гильдии насчет спасения пострадавшего. Ведь ей же дали два поручительства за доставку Каррика. Наверное, ветер исказил ее разум! Она бросилась к своим саням, повесила за спину свой резец и взяла два картонных короба. Предупреждения в санях Моксуна оглушающими децибелами приближались к сверхзвуковым, но у нее не было никакой возможности уменьшить звук, пока она не взлетит.
   Она снова вернулась к своим саням, думая, нельзя ли обезопасить их, как-то сохранить, чтобы их не носило по оврагу, но решила, что времени на это нет.
   Она взяла оставшиеся коробки и радовалась их тяжести, потому что они удерживали ее ноги на грунте. Едва дыша, она наконец закрыла дверь саней Моксуна, закрепила свои четыре короба, закрепила в свободном месте свой резец, крепко привязала Моксуна к кушетке и заняла его место у контрольной панели. У всех саней панели одинаковые, но у Моксуна она была изношена до неузнаваемости.
   Настроенные мах-штормом диссонансы стали еще свирепее, и Килашандра взяла буферный шлем Моксуна, он был жесткий, грязный и маловат ей, но все-таки блокировал яростный визг ветра. Сани вели себя как крупная рыба на крючке: то ныряли и погружались, то бросались в сторону, и Килашандра добрым словом помянула занятия на тренажерах.
   Как хорошо, что она привязала Моксуна: он пришел в сознание еще до того, как они вылетели за пределы Рядов, и начал бушевать. Он ударился головой о дюралевую стенку и вновь потерял сознание, так что последний час перед комплексом Гильдии он вел себя тихо, чем успокоил Килашандру.
   Она имела основания гордиться, что провела жалкие сани Моксуна через порывы ветра в комплекс, и, как положено, посадила их у стоек. Она дала сигнал вызвать врачей. Когда она указала им на Моксуна, один из работников ангара схватил ее за руку и настойчиво потянул к офису ангарного. На зеленом дисплее светилась информация, что Ланжеки ожидает ее.
   Персонал карго открыл грузовой отсек саней. И Килашандра двинулась к ним, чтобы взять свой драгоценный резец и указать на те четыре коробки, где были ее черные.
   – К Интору! – закричала она. – Эти несите прямо к Интору!
   Несмотря на их ухмылки и кивки, она не была уверена, что они поняли ее как надо. Она пошла за ними, но на полпути кто-то поравнялся с ней и сердито схватил ее за руку.
   – Ланжеки ожидает вас с рапортом! – кричал ангарный офицер, оттаскивая ее от склада. – Вы могли бы, по крайней мере, спасти новые сани!
   Она вырвала свою руку и, оставив офицера в остолбенении от ее нахальства, помчалась, за своими коробками. Она увидела, что первый рабочий только что забросил свой груз на полку. Она схватила коробку и заорала остальным рабочим, чтобы они шли за ней в сортировочную.
   – Килашандра! Это ты? – спросил знакомый голос.
   Не сбавляя хода, она оглянулась: рядом с ней шел Рембол, осторожно прижав к груди короб.
   Две абсурдные мысли столкнулись в ее голове, когда она ворвалась в Сортировочную: Рембол не знал, что несет целое состояние в черном кристалле, и он не сразу узнал ее.
   – Да, это я. В чем дело?
   – Ты, наверное, давно не смотрелась в зеркало? – сказал Рембол, вроде бы смеясь и одновременно удивляясь. – Не хмурься. Ты напугаешь… кристалл!
   – Осторожнее с этим коробом, – сказала она более командным тоном, чем следовало обращаться к другу, и его приветственная улыбка исчезла. – Прости, Рембол. У меня было адски мало времени, чтобы добраться сюда. Этот осел Моксун никак не мог поверить, что идет мах-шторм, и собирался остаться.
   – Ты привезла другого певца из Рядов? – глаза Рембола недоверчиво раскрылись, но то, что он собирался добавить, оборвалось, потому что Килашандра выкрикнула имя Интора.
   – Да? – Интор был удивлен и неуверенно прищурился на нее.
   – Я Килашандра Ри, – сказала она, стараясь скрыть раздражение. Не могла же она так измениться с тех пор, как виделась с Интором. – У меня черный кристалл!
   – Черный?
   – Да, да, черный! Вот!
   – Как же вам повезло найти то, что ускользнуло от многих других? – спросил неумолимый голос.
   Килашандра уже ставила свою коробку на стол Интора, но холодный угрожающий тон парализовал ее. В горле сразу пересохло, мозг онемел: к тому же у нее не было наготове никакой отговорки, почему она не явилась на вызов гильдмастера, а заставила его самого искать ее.
   – Ну, я ничуть не удивлен, что у вас черный, – сказал Интор, забирая у нее короб.
   Ланжеки приближался, не сводя с нее глаз. Она оперлась на сортировочный стол, чтобы поддержать дрожащее тело, и вцепилась в его края онемевшими пальцами. Правила и предписания, которые могли отразиться на ней вследствие неповиновения члену Гильдии гильдмастеру, перекрыли тот факт, что она спасла жизнь другого человека. Губы Ланжеки сжались в тонкую твердую линию. Легкий трепет ноздрей и быстрый подъем груди под рубашкой показывали, что он появился не магическим способом.
   – Могли бы и получше вырезать углы, – сказал Интор, когда распаковал ее триаду. – Однако цена хорошая, – он одобрительно посмотрел на Килашандру, заметил ее напряженность, огляделся вокруг, без всякого удивления увидел Ланжеки и снова посмотрел на Килашандру, поняв причину ее напряженности.
   – Это хорошо для Килашандры Ри, – сказал Ланжеки с жестоким сарказмом, – поскольку она вернулась не в своих новых санях.