Страница:
— "Оставил крышку открытой" — что вы хотите этим сказать? Почему вы уверены, что кто-то оставил ее открытой? Она могла по разным причинам открыться сама. И даже если, допустим, крышка была оставлена открытой, нельзя кого-то обвинять в преднамеренном убийстве только из-за того, что он проявил халатность, забывчивость или...
— Коммандер Свенсон, — снова не выдержал я. — Готов где угодно подтвердить, что вы, пожалуй, лучший морской офицер из всех, кого я встречал в своей жизни. Но это вовсе не значит, что вы лучший и во всем остальном. В вашем образовании есть заметные пробелы, коммандер, особенно это касается диверсий. Для этого нужен особый склад ума, нужны хитрость, жестокость, изворотливость — а вам этих качеств явно не хватает. Вы говорите крышка открылась сама, под воздействием каких-то естественных факторов. Каких факторов?
— Мы пару раз здорово врезались в лед, — медленно проговорил Свенсон. Крышка могла сдвинуться тогда. Или вчера ночью, когда мы пробивали полынью.
Кусок льда, к примеру, мог...
— Крышки аппаратов находятся в углублениях, верно? Большой кусок льда странной формы погрузился в воду, изогнулся под хитрым углом и зацепил крышку... Сомнительно, не так ли? Но допустим, что так и случилось все равно он бы только прижал ее и закрыл еще плотнее.
— Каждый раз, когда мы приходим на базу, крышки проверяются, негромко, но твердо заявил Свенсон. — К тому же они открываются в дни, когда мы проводим там проверку всех систем, в том числе и торпедные аппараты. А на любой верфи полно всяких обломков, обрезков, словом, мусора, который болтается на воде. Что-то могло попасть под крышку и застопорить ее.
— Но ведь лампочки показывали, что крышка закрыта.
— Она могла быть закрыта не полностью, но щелочка была такая крохотная, что контроль не сработал.
— Крохотная щелочка! Как вы думаете, отчего погиб Миллс? Если вы когда-нибудь видели столб воды, который крутит турбину на гидроэлектростанции, тогда можете себе представить, что это было. Щелочка?
— О Господи!.. Как эти крышки управляются?
— Двумя способами. Есть дистанционное управление, гидравлическое, надо просто нажать кнопку, и еще есть рычаги ручного управления, прямо там, в торпедном отсеке.
Я повернулся к Хансену. Он сидел на койке рядом со мной, пока я накладывал тугую повязку ему на пальцы, лицо у него побелело. Я проговорил:
— Насчет этих ручных рычагов. Они были в закрытом положении?
— Вы же слышали, что я там говорил. Конечно, они были закрыты. Мы всегда проверяем это первым делом.
— Кому-то вы очень не по душе, — сказал я Свенсону. — А может, не нравится ваш «Дельфин». А вернее всего, стало известно, что "Дельфин” отправляется на поиски станции «Зебра». Кому-то это пришлось не по вкусу.
Вот и устроили небольшую диверсию. Помните, как вы удивились, что не пришлось подстраивать рули глубины? Вы ведь сперва собирались провести небольшое погружение и проверить, как «Дельфин» будет маневрировать по вертикали, потому что взяли неполный боекомплект торпед в носовой склад. И вдруг неожиданность — все идет гладко.
— Я слушаю, слушаю, — тихо сказал Свенсон. Теперь он был на моей стороне. Он с самого начала был на моей стороне.
Вновь зашумела вода, заполняя балластные цистерны. Свенсон настороженно поднял брови, взглянув на указатель глубины, дублирующий показания основного прибора: 200 футов. Должно быть, он приказал офицеру по погружению держаться на этом уровне. Нос «Дельфина» все еще был опущен вниз примерно на 25 градусов. — Корректировка управления не понадобилась потому, что некоторые торпедные аппараты были уже наполнены водой. Может быть, третий аппарат вообще единственный свободный от воды. Наш хитроумный приятель оставил крышки открытыми, пересоединил рычаги так, что они находились в положении, когда крышки оставались открытыми, а потом перекинул пару проводков в распределительной коробке, и теперь при открытой крышке горела зеленая лампочка, а при закрытой красная. Сделать все это — пара пустяков, особенно если в этом разбираешься. А если работать вдвоем вообще одно мгновение. Готов держать пари на что угодно, что когда вы проверите остальные аппараты, то обнаружите, что рычаги пересоединены, проводки перепутаны, а контрольные краники забиты воском, быстросохнущей краской или просто жевательной резинкой, так что при проверке вода из них не потечет и вы посчитаете, что аппараты пусты.
— Но из краника на четвертом аппарате все же вытекло немного воды, возразил Хансен.
— Плохая жвачка попалась.
— Вот сволочь! — не повышая голоса, произнес Свенсон. Эта сдержанность впечатляла гораздо больше, чем любые угрозы и вопли возмущения. — Он же мог всех нас убить! Только по милости Бога и мастеров Гротонской верфи он не сумел нас убить.
— Да он и не собирался, — возразил я. — Он никого не собирался убивать.
Вы же намечали провести еще в Холи-Лох вечером, перед отплытием, небольшие испытания под водой. Вы сами мне об этом сказали. Вы сообщили об этом команде, дали письменное распоряжение или что-то в этом роде?
— И то, и другое.
— Вот так. Значит нашему приятелю это стало известно. Он знал и то, что такие испытания проводятся обычно в полупогруженном положении или на очень небольшой глубине. Стало быть, при проверке торпедных аппаратов вода хлынула бы в лодку и не позволила закрыть заднюю крышку, но давление было бы небольшое, и вы вполне успели бы закрыть дверь в передней аварийной переборке и спокойно убраться из отсека. А что дальше? Да ничего особенного.
В худшем случае, вы легли бы на дно и ждали там помощи. На малой глубине опасности для «Дельфина» не было бы никакой. Для старых подлодок, лет десять назад, дело могло бы кончиться плохо из-за ограниченного запаса воздуха. Но сейчас-то, с вашими системами очистки, вы спокойно просидели бы под водой многие месяцы. Просто выпустили бы сигнальный буй с телефоном, доложили о случившемся и попивали бы себе кофеек, пока не прибыл бы спасатель, не закрыл крышку и не откачал воду из торпедного отсека. А потом благополучно всплыли бы... Наш неведомый приятель — или приятели — никого не потопили. Он просто хотел вас задержать. И он бы наверняка вас задержал. Мы знаем теперь, что вы сумели бы сами всплыть на поверхность. Но даже тогда все равно вернулись бы в док денька на два, на три и хорошенько все проверили.
— А зачем кому-то понадобилось нас задерживать? — спросил Свенсон. Мне показалось, что во взгляде у него мелькнуло подозрение, но тут нетрудно было и ошибиться: лицо у коммандера Свенсона выражало всегда только то, что ему хотелось.
— О Господи, вы считаете, что я могу ответить на этот вопрос? раздраженно произнес я.
— Нет... Нет, я так не думаю... — Он мог бы произнести это и поубедительнее. — Скажите, доктор Карпентер, вы подозреваете, что это мог сделать кто-то из команды «Дельфина»?
— Вы в самом деле хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
— Да нет, конечно, — вздохнул он. — Пойти ко дну в Северном Ледовитом океане — не слишком приятный способ самоубийства, так что если бы кто-то из команды подстроил нам такую пакость, он бы тут же все привел в порядок, как только узнал, что мы не собираемся проводить испытания на мелководье.
Значит, остаются только работники верфи в Шотландии... Но все они проверены и перепроверены, все получили допуск к совершенно секретным работам.
— Да какое это имеет значение! В московских кутузках, как и в кутузках Англии и Америки, полно людей, имевших допуск к совершенно секретным работам... Что вы собираетесь делать теперь, коммандер? Я хочу сказать что собираетесь делать с «Дельфином»?
— Я как раз думаю об этом. В нормальной обстановке мы бы закрыли носовую крышку четвертого аппарата к откачали воду из торпедного отсека, а потом зашли туда и закрыли заднюю крышку. Но наружная крышка не закрывается.
Как только Джон понял, что четвертый аппарат открыт в море, офицер по погружению тут же нажал кнопку гидравлического управления, ту, что обычно закрывает крышку. Сами видели — ничего не произошло. Что-то не в порядке. — И еще как не в порядке, — угрюмо заметил я. — Тут понадобится не кнопка, а кувалда.
— Я мог бы вернуться в ту полынью, которую мы только что покинули, всплыть и послать под лед водолаза, чтобы он проверил и посмотрел, что можно сделать. Но я не собираюсь требовать, чтобы кто-то рисковал жизнью ради этого. Я мог бы вернуться в открытое море, всплыть там и провести ремонт, но, сами понимаете, плыть придется долго и не слишком комфортабельно, да и к тому же пройдет много дней, пока мы сумеем вернуться. А кое-кто из уцелевших на станции «Зебра», кажется, дышит на ладан, так что мы можем опоздать.
— Ну, что ж, — вмешался я, — у вас есть под рукой нужный человек, коммандер. Еще при первой встрече я сообщил вам, что специализируюсь на изучении влияния экстремальных условий на здоровье человека, причем в первую очередь меня интересует воздействие высокого давления на организм подводников, покидающих лодку в аварийной ситуации. Сколько раз мне приходилось проделывать аварийный выход в лабораторных условиях, я уже и счет потерял. Так что, коммандер, я прекрасно знаю, что такое высокое давление и как к нему приспосабливаться, а главное — как на него реагирует мой организм.
— И как же он реагирует, доктор Карпентер?
— Проявляет исключительную выносливость. Высокое давление меня не беспокоит.
— Что у вас на уме?
— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что у меня на уме, разгорячился я. — Надо просверлить дыру в кормовой защитной переборке, подать туда шланг высокого давления, открыть дверь, послать кого-то в узкий промежуток между переборками, подать сжатый воздух и ждать, пока давление между переборками сравняется с давлением в торпедном отсеке. В носовой защитной переборке запоры уже ослаблены, когда давление сравняется, дверь откроется от легкого толчка. Тогда вы заходите в торпедный отсек, закрываете заднюю крышку аппарата номер четыре и спокойно уходите. Примерно так вы планируете, верно?
— Более-менее так, — признался Свенсон. — С одним исключением: вас это не касается. Каждый член экипажа обучен умению выполнять аварийный выход.
Все они знают о воздействии высокого давления. И почти все намного моложе вас.
— Как вам угодно, — сказал я. — Только способность противостоять стрессам не зависит от возраста. Ну, вот хотя бы первый американский астронавт — разве он был зеленым юнцом? Что же касается тренировок в аварийном выходе из корабля, то это всего лишь свободный подъем в бассейне глубиной в сотню футов. А тут надо зайти в железный ящик, долго ждать, пока поднимется давление, потом выполнить работу при этом давлении, потом опять ждать, пока давление снизится. Большая разница! Я однажды видел, как один рослый, выносливый, хорошо обученный молодой парень в таких условиях буквально сломался и чуть не спятил, пытаясь вырваться наружу. Тут, знаете ли, воздействует очень сложное сочетание психологических и физиологических факторов. — Пожалуй, — медленно проговорил Свенсон, я еще не встречал человека, который умел бы, что называется, так держать удар, как вы. Но есть одна мелочь, которую вы не учли. Что скажет командующий подводными силами в Атлантике, когда узнает, что я позволил гражданскому человеку таскать из огня каштаны вместо нас?
— Вот если вы не позволите мне туда пойти, я знаю, что он скажет. Он скажет: «Придется разжаловать коммандера Свенсона в лейтенанты, потому что, имея на борту „Дельфина“ известного специалиста по такого рода операциям, он из-за своего упрямства и ложно понимаемой гордости отказался использовать его, поставив тем самым под угрозу жизнь членов команды и безопасность корабля».
По губам Свенсона скользнуло подобие улыбки, но, учитывая, что нам только что удалось избежать гибели, что трудности далеко не кончились и что его торпедный офицер погиб ни за что ни про что, трудно было рассчитывать, что он расхохочется во все горло. Он взглянул на Хансена:
— А что вы скажете, Джон?
— Я немало встречал слабаков и неумех, доктор Карпентер к ним не относится, — проговорил тот. -Кроме того, его так же легко ошарашить и взять на испуг, как мешок портландского цемента.
— Вдобавок для обычного врача он слишком многому обучен, согласился Свенсон. — Ну, что ж, доктор, я с благодарностью принимаю ваше предложение.
Но с вами пойдет один из членов экипажа. Таким путем мы примирим здравый смысл с честью мундира.
Приятного было мало. Но и страшного тоже. Все шло, как намечено.
Свенсон аккуратно поднял «Дельфин» так, что он чуть не касался кормой ледового поля, в результате давление в торпедном отсеке упало до минимума, хотя все равно крышки люков находились на глубине около ста футов. В двери задней защитной переборки было просверлено отверстие, куда ввинтили высокопрочный шланг. Надев костюмы из губчатой резины и акваланги, мы с юным торпедистом по фамилии Мерфи кое-как разместились в промежутке между двумя защитными переборками. Раздалось шипение сжатого воздуха.
Давление росло медленно: двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят фунтов... Вскоре я почувствовал, как давит на уши и распирает легкие, появилась боль в глазницах, слегка закружилась голова: при таком давлении приходилось дышать чистым кислородом. Но для меня все это было не в новинку, я знал, что от этого не умру. А вот знал ли об этом юный Мерфи?
Подобная обстановка так сильно воздействует одновременно на душу и тело, что выдерживают здесь единицы, но если даже Мерфи и был напуган, растерян или страдал от боли, то скрывал он это очень хорошо. Наверняка Свенсон отправил со мной одного из лучших, а быть среди лучших в такой команде — что-то да значит.
Мы освободили запоры передней защитной переборки, подождали, пока давление окончательно уравняется, и осторожно толкнули дверь. Вода в торпедном отсеке стояла примерно на два фута выше порожка, и едва мы приоткрыли дверь, она, шипя и пенясь, хлынула в промежуток между переборками, а сжатый воздух со свистом устремился в торпедный отсек.
Секунд десять нам пришлось одновременно удерживать дверь и сохранять равновесие, пока вода и воздух сражались между собой, деля завоеванное пространство.
Потом мы распахнули дверь во всю ширь. Вода от защитной до носовой переборки установилась примерно на уровне тридцати дюймов. Мы перешагнули через порожек, включили водонепроницаемые фонари и окунулись с головой. Температура воды была около 28 градусов по Фаренгейту, то есть на четыре градуса ниже точки замерзания. Как раз для такой воды и предназначались наши костюмы из пористой резины, но все равно у меня мигом перехватило дыхание: надо учесть, что дышать чистым кислородом при высоком давлении и без того трудно. Но приходилось поторапливаться: чем дольше мы здесь провозимся, тем дольше нам придется потом проходить декомпрессию. Где вплавь, где пешком мы добрались до четвертого аппарата, нащупали крышку и плотно ее задраили. Правда, сперва я все-таки ухитрился заглянуть внутрь контрольного краника. Сама крышка оказалась неповрежденной: весь удар приняло на себя тело бедолаги Миллса. Она плотно встала на место. Мы повернули рычаг в закрытое положение и отправились восвояси. Добравшись до задней переборки, мы, как было условлено, постучали в дверь. Почти сразу же послышался приглушенный рокот мотора, и в торпедном отсеке заработали мощные помпы, вытесняя воду в забортное пространство. Уровень воды медленно снижался, так же медленно падало и давление воздуха. Постепенно, градус за градусом, «Дельфин» начал выравниваться. Как только вода опустилась ниже порожка, мы снова постучали в дверь и тут же почувствовали, как стали откачивать избыток воздуха.
Когда через несколько минут я снимал резиновый костюм, Свенсон поинтересовался:
— Порядок?
— Полный! А ваш Мерфи — молодец!
— Лучший специалист!.. Большое вам спасибо, доктор, — он Снизил голос.
— Вы, случайно, не заглянули...
— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что заглянул, — ответил я. Там нет ни воска, ни жвачки, ни краски. А знаете, что там есть, коммандер? Клей!
Вот так они и закупорили контрольный кран. Самая удобная штука для такого дела.
— Понятно, — заключил Свенсон и зашагал прочь.
«Дельфин» содрогнулся всем корпусом, и торпеда отправилась в путь из третьего аппарата — единственного, на который Свенсон мог полностью положиться.
— Ведите отсчет, — обратился Свенсон к Хансену. — И предупредите меня, когда она должна взорваться и когда мы должны услышать взрыв. Хансен взглянул на секундомер, который он держал в перебинтованной руке, и молча кивнул. Секунды тянулись, как годы. Я видел, как у Хансена чуть шевелятся губы. Потом он сказал:
— Должен быть взрыв — вот! — И через две или три секунды: — Должен быть звук — вот!..
Тот, кто наводил торпеду, знал свое дело. Едва Хансен произнес второе «вот!», как весь корпус «Дельфина» содрогнулся и задребезжал — к нам вернулась ударная волна от взрыва боеголовки. Палуба резко ушла из-под ног, но все равно удар был не таким сильным, как я ожидал. Я с облегчением перевел дух. И без телепатии можно было догадаться, что все остальные сделали то же самое. Никогда еще ни одна подводная лодка не находилась так близко от взрыва торпеды подо льдом, никто не мог предугадать, насколько усилится мощь и разрушительное действие ударной волны при отражении от ледового поля.
— Превосходно, — пробормотал Свенсон. — Нет, в самом деле, сделано превосходно. Оба двигателя вперед на одну треть. Надеюсь, эта хлопушка тряхнула лед посильнее, чем нашу лодку... — Он обратился к Бенсону, склонившемуся над ледовой машиной: — Скажите нам, когда мы подойдем, ладно?
Он двинулся к штурманскому столу. Рейберн поднял глаза и сказал:
— Пятьсот ярдов прошли, еще пятьсот ярдов осталось.
— Всем стоп! — приказал Свенсон. Легкая дрожь от винтов прекратилась. Нам надо держать ушки на макушке. От этого взрыва могут нырнуть куски льда в несколько тонн весом. Если уж встретиться при подъеме с такой глыбой, так уж лучше не на ходу.
— Осталось триста ярдов, — произнес Рейберн.
— Все чисто. Вокруг все чисто, — доложили от сонара.
— Все еще толстый лед, — нараспев сообщил Бенсон. — Ага! Вот оно! Мы под полыньей. Тонкий лед. Ну, примерно пять или шесть футов. — Двести ярдов, — сказал Рейберн. — Скорость уменьшается.
Мы двигались вперед по инерции. По приказу Свенсона винты крутанулись еще пару раз и затем снова замерли.
— Пятьдесят ярдов, — отметил Рейберн. — Уже близко.
— Толщина льда?
— Без изменений. Около пяти футов. — Скорость?
— Один узел.
— Положение?
— Точно тысяча ярдов. Проходим прямо под целью.
— И ничего на ледовой машине... Совсем ничего?
— Ни проблеска... — Бенсон пожал плечами и поднял взгляд на Свенсона. Капитан пересек помещение и уставился на перо, чертившее на бумаге отчетливые вертикальные линии.
— Странно, если не сказать больше, — пробормотал Свенсон. — В этой штуковине было семьсот фунтов аматола высшего сорта... Должно быть, в этом районе исключительно толстый лед... Мягко говоря... Ладно, поднимемся до девяноста футов и прочешем пару раз окрестности. Включить огни и ТВ. Мы поднялись на глубину в девяносто футов и несколько раз прошлись туда-сюда, но ничего путного из этого не получилось. Bода была совершенно непрозрачной, огни и телекамера ничего не давали. Ледовая машина упрямо регистрировала от четырех до шести футов — точнее определить не могла. — Ну, ладно, похоже, тут ничего не отыщешь, сказал Хансен. — Так что?
Снова отойдем и пустим еще одну торпеду?
— Право, не знаю, — задумчиво ответил Свенсон. — А что если попробовать пробить лед корпусом?
— Пробить лед корпусом? — Хансену идея не понравилась. Мне тоже. Это ж какую силищу надо иметь: все-таки пять футов льда!
— Ну, не знаю. Дело в том, что мы рассматриваем только один вариант, а это всегда опасно. Мы решили, что если торпеда не разнесет лед вдребезги, то хотя бы пробьет в нем дыру. А может, в этом случае получилось иначе. Может, сильный и резкий напор воды поднял лед и расколол его на довольно большие куски, которые после взрыва опустились обратно в воду на прежнее место и заполнили всю полынью. Короче, сплошного льда уже нет, есть отдельные куски. Но трещины очень узкие. Такие узкие, что ледовая машина не в состоянии их засечь даже на такой малой скорости... — Он повернулся к Рейберну. — Наше положение?
— По-прежнему в центре нужного района.
— Подъем до касания льда, — скомандовал Свенсон. Он даже не стал добавлять насчет осторожности. Офицер по погружению и сам поднял лодку бережно, как пушинку. Наконец мы ощутили легкий толчок.
— Держите так, — приказал Свенсон. Он пригнулся к экрану ТВ, но вода была такая мутная, что разобрать что-либо над «парусом» не удавалось.
Свенсон кивнул офицеру по погружению: — А ну-ка долбаните ее! Да посильнее...
Сжатый воздух с ревом устремился в балластные цистерны. Какое-то время ничего не менялось, потом «Дельфин» всем корпусом вздрогнул, наткнувшись на что-то тяжелое и очень прочное. Тишина, потом новый удар — и мы увидели на телеэкране, как мимо нас уходит вниз огромный кусок льда.
— Ну, что ж, теперь я уверен, что оказался прав, — заметил Свенсон. Похоже, мы стукнули как раз в середину трещины между двумя льдинами...
Глубина?
— Сорок пять.
— Значит, пятнадцать футов над поверхностью. Не думаю, что нам стоит поднимать сотни тонн льда, навалившихся на остальную часть корпуса. Запаса плавучести хватит?
— Сколько угодно!
— Тогда будем считать, что мы прибыли... Так, старшина, отправляйтесь-ка прямо сейчас наверх и доложите, какая там погода.
Я не стал дожидаться сообщения о погоде. Конечно, она меня интересовала, но гораздо больше я заботился о том, чтобы Хансен не заглянул в каюту как раз тогда, когда я прячу под меховую одежду «манлихершенауэр».
Правда, на этот раз я положил оружие не в специальную кобуру, а в наружный карман брюк из оленьего меха. Лучше, чтобы оно всегда было под рукой.
Ровно в полдень я перешагнул через край мостика и, держась за спущенный вниз трос, скатился с огромной, косо вздыбленной льдины, доходящей почти до верхушки «паруса». На избыток света жаловаться не приходилось: у нас в Англии так обычно бывает зимой, поздними вечерами, когда небо покрыто тяжелыми серыми тучами. Воздух все так же обжигал щеки, но погода заметно улучшилась. Ветер почти стих, повернул на юго-восток и только достиг скорости двадцать миль в час, поднимая ледяную пыль не выше чем на два-три фута над поверхностью льда. Хоть дорогу можно было различить — и на том спасибо.
Всего нас набралось одиннадцать человек: сам капитан, доктор Бенсон, восемь матросов и я. Четверо моряков прихватили носилки.
Даже семьсот фунтов высокосортной взрывчатки не сумели заметно разрушить ледовое поле. Взрыв раздробил лед примерно на площади в семьдесят квадратных ярдов, но огромные куски самой разнообразной формы снова легли на место так, что в трещину между ними не пролезла бы даже рука, и тут же начали снова смерзаться. Словом, урон от торпедной боеголовки оказался не слишком впечатляющим. Впрочем, не стоит забывать, что большая часть ее ударной мощи ушла вниз, и все же она сумела вздыбить и расколоть массив льда не меньше 5000 тонн весом. В общем, не так-то и плохо она сработала. Может, даже нам еще повезло, что хоть этого удалось добиться.
Мы направились к восточному краю ледяной равнины, вскарабкались на подходящий торос и огляделись, чтобы, ориентируясь по лучу прожектора, который, как белый палец, неподвижно упирался прямо в небосвод, определить, куда нам двигаться дальше. Заблудиться сейчас было бы трудновато. Когда ветер не гонит ледяную пыль, здесь легко разглядеть свет в окне на расстоянии в десять миль.
Нам даже не пришлось ничего искать. Стоило отойти на несколько шагов от ледяной равнины — и мы сразу же увидели ее. Дрейфующую станцию «Зебра». Три домика, один из которых сильно обгорел, и пять почерневших остовов там, где когда-то стояли другие домики. И ни души.
— Значит, вот она какая, — прямо в ухо мне проговорил Свенсон. Вернее, то, что от нее осталось. «Я прошел долгий путь, чтобы увидеть все это...» — Процитировал он с пафосом какого-то классика.
— Да уж, еще немного — и мы бы с вами обозревали совсем другие пейзажи, а этого никогда бы не увидели, — заметил я. — Если бы ушли на дно этого проклятого океана... Неплохо, да?
Свенсон медленно покачал головой и двинулся дальше. До станции было рукой подать, каких-то сто ярдов. Я подвел его к ближайшему уцелевшему домику, отворил дверь и зашел внутрь.
В помещении было градусов на тридцать теплее, чем раньше, но все равно чертовски холодно. Не слали только Забринский и Ролингс. В нос шибало гарью, лекарствами и специфическим ароматом булькающего в котелке противного на вид месива, которое Ролингс старательно продолжал размешивать.
— Ага, вот и вы. — охотно вступил в разговор Ролингс, словно увидел не человека, недавно ушедшего отсюда — почти на верную смерть, а соседа по улице, который пять минут назад звонил и просил одолжить газонокосилку. -Вы как раз вовремя, капитан: пора трубить к обеду. Небось, предвкушаете мерилендских цыплят?
— Коммандер Свенсон, — снова не выдержал я. — Готов где угодно подтвердить, что вы, пожалуй, лучший морской офицер из всех, кого я встречал в своей жизни. Но это вовсе не значит, что вы лучший и во всем остальном. В вашем образовании есть заметные пробелы, коммандер, особенно это касается диверсий. Для этого нужен особый склад ума, нужны хитрость, жестокость, изворотливость — а вам этих качеств явно не хватает. Вы говорите крышка открылась сама, под воздействием каких-то естественных факторов. Каких факторов?
— Мы пару раз здорово врезались в лед, — медленно проговорил Свенсон. Крышка могла сдвинуться тогда. Или вчера ночью, когда мы пробивали полынью.
Кусок льда, к примеру, мог...
— Крышки аппаратов находятся в углублениях, верно? Большой кусок льда странной формы погрузился в воду, изогнулся под хитрым углом и зацепил крышку... Сомнительно, не так ли? Но допустим, что так и случилось все равно он бы только прижал ее и закрыл еще плотнее.
— Каждый раз, когда мы приходим на базу, крышки проверяются, негромко, но твердо заявил Свенсон. — К тому же они открываются в дни, когда мы проводим там проверку всех систем, в том числе и торпедные аппараты. А на любой верфи полно всяких обломков, обрезков, словом, мусора, который болтается на воде. Что-то могло попасть под крышку и застопорить ее.
— Но ведь лампочки показывали, что крышка закрыта.
— Она могла быть закрыта не полностью, но щелочка была такая крохотная, что контроль не сработал.
— Крохотная щелочка! Как вы думаете, отчего погиб Миллс? Если вы когда-нибудь видели столб воды, который крутит турбину на гидроэлектростанции, тогда можете себе представить, что это было. Щелочка?
— О Господи!.. Как эти крышки управляются?
— Двумя способами. Есть дистанционное управление, гидравлическое, надо просто нажать кнопку, и еще есть рычаги ручного управления, прямо там, в торпедном отсеке.
Я повернулся к Хансену. Он сидел на койке рядом со мной, пока я накладывал тугую повязку ему на пальцы, лицо у него побелело. Я проговорил:
— Насчет этих ручных рычагов. Они были в закрытом положении?
— Вы же слышали, что я там говорил. Конечно, они были закрыты. Мы всегда проверяем это первым делом.
— Кому-то вы очень не по душе, — сказал я Свенсону. — А может, не нравится ваш «Дельфин». А вернее всего, стало известно, что "Дельфин” отправляется на поиски станции «Зебра». Кому-то это пришлось не по вкусу.
Вот и устроили небольшую диверсию. Помните, как вы удивились, что не пришлось подстраивать рули глубины? Вы ведь сперва собирались провести небольшое погружение и проверить, как «Дельфин» будет маневрировать по вертикали, потому что взяли неполный боекомплект торпед в носовой склад. И вдруг неожиданность — все идет гладко.
— Я слушаю, слушаю, — тихо сказал Свенсон. Теперь он был на моей стороне. Он с самого начала был на моей стороне.
Вновь зашумела вода, заполняя балластные цистерны. Свенсон настороженно поднял брови, взглянув на указатель глубины, дублирующий показания основного прибора: 200 футов. Должно быть, он приказал офицеру по погружению держаться на этом уровне. Нос «Дельфина» все еще был опущен вниз примерно на 25 градусов. — Корректировка управления не понадобилась потому, что некоторые торпедные аппараты были уже наполнены водой. Может быть, третий аппарат вообще единственный свободный от воды. Наш хитроумный приятель оставил крышки открытыми, пересоединил рычаги так, что они находились в положении, когда крышки оставались открытыми, а потом перекинул пару проводков в распределительной коробке, и теперь при открытой крышке горела зеленая лампочка, а при закрытой красная. Сделать все это — пара пустяков, особенно если в этом разбираешься. А если работать вдвоем вообще одно мгновение. Готов держать пари на что угодно, что когда вы проверите остальные аппараты, то обнаружите, что рычаги пересоединены, проводки перепутаны, а контрольные краники забиты воском, быстросохнущей краской или просто жевательной резинкой, так что при проверке вода из них не потечет и вы посчитаете, что аппараты пусты.
— Но из краника на четвертом аппарате все же вытекло немного воды, возразил Хансен.
— Плохая жвачка попалась.
— Вот сволочь! — не повышая голоса, произнес Свенсон. Эта сдержанность впечатляла гораздо больше, чем любые угрозы и вопли возмущения. — Он же мог всех нас убить! Только по милости Бога и мастеров Гротонской верфи он не сумел нас убить.
— Да он и не собирался, — возразил я. — Он никого не собирался убивать.
Вы же намечали провести еще в Холи-Лох вечером, перед отплытием, небольшие испытания под водой. Вы сами мне об этом сказали. Вы сообщили об этом команде, дали письменное распоряжение или что-то в этом роде?
— И то, и другое.
— Вот так. Значит нашему приятелю это стало известно. Он знал и то, что такие испытания проводятся обычно в полупогруженном положении или на очень небольшой глубине. Стало быть, при проверке торпедных аппаратов вода хлынула бы в лодку и не позволила закрыть заднюю крышку, но давление было бы небольшое, и вы вполне успели бы закрыть дверь в передней аварийной переборке и спокойно убраться из отсека. А что дальше? Да ничего особенного.
В худшем случае, вы легли бы на дно и ждали там помощи. На малой глубине опасности для «Дельфина» не было бы никакой. Для старых подлодок, лет десять назад, дело могло бы кончиться плохо из-за ограниченного запаса воздуха. Но сейчас-то, с вашими системами очистки, вы спокойно просидели бы под водой многие месяцы. Просто выпустили бы сигнальный буй с телефоном, доложили о случившемся и попивали бы себе кофеек, пока не прибыл бы спасатель, не закрыл крышку и не откачал воду из торпедного отсека. А потом благополучно всплыли бы... Наш неведомый приятель — или приятели — никого не потопили. Он просто хотел вас задержать. И он бы наверняка вас задержал. Мы знаем теперь, что вы сумели бы сами всплыть на поверхность. Но даже тогда все равно вернулись бы в док денька на два, на три и хорошенько все проверили.
— А зачем кому-то понадобилось нас задерживать? — спросил Свенсон. Мне показалось, что во взгляде у него мелькнуло подозрение, но тут нетрудно было и ошибиться: лицо у коммандера Свенсона выражало всегда только то, что ему хотелось.
— О Господи, вы считаете, что я могу ответить на этот вопрос? раздраженно произнес я.
— Нет... Нет, я так не думаю... — Он мог бы произнести это и поубедительнее. — Скажите, доктор Карпентер, вы подозреваете, что это мог сделать кто-то из команды «Дельфина»?
— Вы в самом деле хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
— Да нет, конечно, — вздохнул он. — Пойти ко дну в Северном Ледовитом океане — не слишком приятный способ самоубийства, так что если бы кто-то из команды подстроил нам такую пакость, он бы тут же все привел в порядок, как только узнал, что мы не собираемся проводить испытания на мелководье.
Значит, остаются только работники верфи в Шотландии... Но все они проверены и перепроверены, все получили допуск к совершенно секретным работам.
— Да какое это имеет значение! В московских кутузках, как и в кутузках Англии и Америки, полно людей, имевших допуск к совершенно секретным работам... Что вы собираетесь делать теперь, коммандер? Я хочу сказать что собираетесь делать с «Дельфином»?
— Я как раз думаю об этом. В нормальной обстановке мы бы закрыли носовую крышку четвертого аппарата к откачали воду из торпедного отсека, а потом зашли туда и закрыли заднюю крышку. Но наружная крышка не закрывается.
Как только Джон понял, что четвертый аппарат открыт в море, офицер по погружению тут же нажал кнопку гидравлического управления, ту, что обычно закрывает крышку. Сами видели — ничего не произошло. Что-то не в порядке. — И еще как не в порядке, — угрюмо заметил я. — Тут понадобится не кнопка, а кувалда.
— Я мог бы вернуться в ту полынью, которую мы только что покинули, всплыть и послать под лед водолаза, чтобы он проверил и посмотрел, что можно сделать. Но я не собираюсь требовать, чтобы кто-то рисковал жизнью ради этого. Я мог бы вернуться в открытое море, всплыть там и провести ремонт, но, сами понимаете, плыть придется долго и не слишком комфортабельно, да и к тому же пройдет много дней, пока мы сумеем вернуться. А кое-кто из уцелевших на станции «Зебра», кажется, дышит на ладан, так что мы можем опоздать.
— Ну, что ж, — вмешался я, — у вас есть под рукой нужный человек, коммандер. Еще при первой встрече я сообщил вам, что специализируюсь на изучении влияния экстремальных условий на здоровье человека, причем в первую очередь меня интересует воздействие высокого давления на организм подводников, покидающих лодку в аварийной ситуации. Сколько раз мне приходилось проделывать аварийный выход в лабораторных условиях, я уже и счет потерял. Так что, коммандер, я прекрасно знаю, что такое высокое давление и как к нему приспосабливаться, а главное — как на него реагирует мой организм.
— И как же он реагирует, доктор Карпентер?
— Проявляет исключительную выносливость. Высокое давление меня не беспокоит.
— Что у вас на уме?
— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что у меня на уме, разгорячился я. — Надо просверлить дыру в кормовой защитной переборке, подать туда шланг высокого давления, открыть дверь, послать кого-то в узкий промежуток между переборками, подать сжатый воздух и ждать, пока давление между переборками сравняется с давлением в торпедном отсеке. В носовой защитной переборке запоры уже ослаблены, когда давление сравняется, дверь откроется от легкого толчка. Тогда вы заходите в торпедный отсек, закрываете заднюю крышку аппарата номер четыре и спокойно уходите. Примерно так вы планируете, верно?
— Более-менее так, — признался Свенсон. — С одним исключением: вас это не касается. Каждый член экипажа обучен умению выполнять аварийный выход.
Все они знают о воздействии высокого давления. И почти все намного моложе вас.
— Как вам угодно, — сказал я. — Только способность противостоять стрессам не зависит от возраста. Ну, вот хотя бы первый американский астронавт — разве он был зеленым юнцом? Что же касается тренировок в аварийном выходе из корабля, то это всего лишь свободный подъем в бассейне глубиной в сотню футов. А тут надо зайти в железный ящик, долго ждать, пока поднимется давление, потом выполнить работу при этом давлении, потом опять ждать, пока давление снизится. Большая разница! Я однажды видел, как один рослый, выносливый, хорошо обученный молодой парень в таких условиях буквально сломался и чуть не спятил, пытаясь вырваться наружу. Тут, знаете ли, воздействует очень сложное сочетание психологических и физиологических факторов. — Пожалуй, — медленно проговорил Свенсон, я еще не встречал человека, который умел бы, что называется, так держать удар, как вы. Но есть одна мелочь, которую вы не учли. Что скажет командующий подводными силами в Атлантике, когда узнает, что я позволил гражданскому человеку таскать из огня каштаны вместо нас?
— Вот если вы не позволите мне туда пойти, я знаю, что он скажет. Он скажет: «Придется разжаловать коммандера Свенсона в лейтенанты, потому что, имея на борту „Дельфина“ известного специалиста по такого рода операциям, он из-за своего упрямства и ложно понимаемой гордости отказался использовать его, поставив тем самым под угрозу жизнь членов команды и безопасность корабля».
По губам Свенсона скользнуло подобие улыбки, но, учитывая, что нам только что удалось избежать гибели, что трудности далеко не кончились и что его торпедный офицер погиб ни за что ни про что, трудно было рассчитывать, что он расхохочется во все горло. Он взглянул на Хансена:
— А что вы скажете, Джон?
— Я немало встречал слабаков и неумех, доктор Карпентер к ним не относится, — проговорил тот. -Кроме того, его так же легко ошарашить и взять на испуг, как мешок портландского цемента.
— Вдобавок для обычного врача он слишком многому обучен, согласился Свенсон. — Ну, что ж, доктор, я с благодарностью принимаю ваше предложение.
Но с вами пойдет один из членов экипажа. Таким путем мы примирим здравый смысл с честью мундира.
Приятного было мало. Но и страшного тоже. Все шло, как намечено.
Свенсон аккуратно поднял «Дельфин» так, что он чуть не касался кормой ледового поля, в результате давление в торпедном отсеке упало до минимума, хотя все равно крышки люков находились на глубине около ста футов. В двери задней защитной переборки было просверлено отверстие, куда ввинтили высокопрочный шланг. Надев костюмы из губчатой резины и акваланги, мы с юным торпедистом по фамилии Мерфи кое-как разместились в промежутке между двумя защитными переборками. Раздалось шипение сжатого воздуха.
Давление росло медленно: двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят фунтов... Вскоре я почувствовал, как давит на уши и распирает легкие, появилась боль в глазницах, слегка закружилась голова: при таком давлении приходилось дышать чистым кислородом. Но для меня все это было не в новинку, я знал, что от этого не умру. А вот знал ли об этом юный Мерфи?
Подобная обстановка так сильно воздействует одновременно на душу и тело, что выдерживают здесь единицы, но если даже Мерфи и был напуган, растерян или страдал от боли, то скрывал он это очень хорошо. Наверняка Свенсон отправил со мной одного из лучших, а быть среди лучших в такой команде — что-то да значит.
Мы освободили запоры передней защитной переборки, подождали, пока давление окончательно уравняется, и осторожно толкнули дверь. Вода в торпедном отсеке стояла примерно на два фута выше порожка, и едва мы приоткрыли дверь, она, шипя и пенясь, хлынула в промежуток между переборками, а сжатый воздух со свистом устремился в торпедный отсек.
Секунд десять нам пришлось одновременно удерживать дверь и сохранять равновесие, пока вода и воздух сражались между собой, деля завоеванное пространство.
Потом мы распахнули дверь во всю ширь. Вода от защитной до носовой переборки установилась примерно на уровне тридцати дюймов. Мы перешагнули через порожек, включили водонепроницаемые фонари и окунулись с головой. Температура воды была около 28 градусов по Фаренгейту, то есть на четыре градуса ниже точки замерзания. Как раз для такой воды и предназначались наши костюмы из пористой резины, но все равно у меня мигом перехватило дыхание: надо учесть, что дышать чистым кислородом при высоком давлении и без того трудно. Но приходилось поторапливаться: чем дольше мы здесь провозимся, тем дольше нам придется потом проходить декомпрессию. Где вплавь, где пешком мы добрались до четвертого аппарата, нащупали крышку и плотно ее задраили. Правда, сперва я все-таки ухитрился заглянуть внутрь контрольного краника. Сама крышка оказалась неповрежденной: весь удар приняло на себя тело бедолаги Миллса. Она плотно встала на место. Мы повернули рычаг в закрытое положение и отправились восвояси. Добравшись до задней переборки, мы, как было условлено, постучали в дверь. Почти сразу же послышался приглушенный рокот мотора, и в торпедном отсеке заработали мощные помпы, вытесняя воду в забортное пространство. Уровень воды медленно снижался, так же медленно падало и давление воздуха. Постепенно, градус за градусом, «Дельфин» начал выравниваться. Как только вода опустилась ниже порожка, мы снова постучали в дверь и тут же почувствовали, как стали откачивать избыток воздуха.
Когда через несколько минут я снимал резиновый костюм, Свенсон поинтересовался:
— Порядок?
— Полный! А ваш Мерфи — молодец!
— Лучший специалист!.. Большое вам спасибо, доктор, — он Снизил голос.
— Вы, случайно, не заглянули...
— Черт возьми, вы прекрасно знаете, что заглянул, — ответил я. Там нет ни воска, ни жвачки, ни краски. А знаете, что там есть, коммандер? Клей!
Вот так они и закупорили контрольный кран. Самая удобная штука для такого дела.
— Понятно, — заключил Свенсон и зашагал прочь.
«Дельфин» содрогнулся всем корпусом, и торпеда отправилась в путь из третьего аппарата — единственного, на который Свенсон мог полностью положиться.
— Ведите отсчет, — обратился Свенсон к Хансену. — И предупредите меня, когда она должна взорваться и когда мы должны услышать взрыв. Хансен взглянул на секундомер, который он держал в перебинтованной руке, и молча кивнул. Секунды тянулись, как годы. Я видел, как у Хансена чуть шевелятся губы. Потом он сказал:
— Должен быть взрыв — вот! — И через две или три секунды: — Должен быть звук — вот!..
Тот, кто наводил торпеду, знал свое дело. Едва Хансен произнес второе «вот!», как весь корпус «Дельфина» содрогнулся и задребезжал — к нам вернулась ударная волна от взрыва боеголовки. Палуба резко ушла из-под ног, но все равно удар был не таким сильным, как я ожидал. Я с облегчением перевел дух. И без телепатии можно было догадаться, что все остальные сделали то же самое. Никогда еще ни одна подводная лодка не находилась так близко от взрыва торпеды подо льдом, никто не мог предугадать, насколько усилится мощь и разрушительное действие ударной волны при отражении от ледового поля.
— Превосходно, — пробормотал Свенсон. — Нет, в самом деле, сделано превосходно. Оба двигателя вперед на одну треть. Надеюсь, эта хлопушка тряхнула лед посильнее, чем нашу лодку... — Он обратился к Бенсону, склонившемуся над ледовой машиной: — Скажите нам, когда мы подойдем, ладно?
Он двинулся к штурманскому столу. Рейберн поднял глаза и сказал:
— Пятьсот ярдов прошли, еще пятьсот ярдов осталось.
— Всем стоп! — приказал Свенсон. Легкая дрожь от винтов прекратилась. Нам надо держать ушки на макушке. От этого взрыва могут нырнуть куски льда в несколько тонн весом. Если уж встретиться при подъеме с такой глыбой, так уж лучше не на ходу.
— Осталось триста ярдов, — произнес Рейберн.
— Все чисто. Вокруг все чисто, — доложили от сонара.
— Все еще толстый лед, — нараспев сообщил Бенсон. — Ага! Вот оно! Мы под полыньей. Тонкий лед. Ну, примерно пять или шесть футов. — Двести ярдов, — сказал Рейберн. — Скорость уменьшается.
Мы двигались вперед по инерции. По приказу Свенсона винты крутанулись еще пару раз и затем снова замерли.
— Пятьдесят ярдов, — отметил Рейберн. — Уже близко.
— Толщина льда?
— Без изменений. Около пяти футов. — Скорость?
— Один узел.
— Положение?
— Точно тысяча ярдов. Проходим прямо под целью.
— И ничего на ледовой машине... Совсем ничего?
— Ни проблеска... — Бенсон пожал плечами и поднял взгляд на Свенсона. Капитан пересек помещение и уставился на перо, чертившее на бумаге отчетливые вертикальные линии.
— Странно, если не сказать больше, — пробормотал Свенсон. — В этой штуковине было семьсот фунтов аматола высшего сорта... Должно быть, в этом районе исключительно толстый лед... Мягко говоря... Ладно, поднимемся до девяноста футов и прочешем пару раз окрестности. Включить огни и ТВ. Мы поднялись на глубину в девяносто футов и несколько раз прошлись туда-сюда, но ничего путного из этого не получилось. Bода была совершенно непрозрачной, огни и телекамера ничего не давали. Ледовая машина упрямо регистрировала от четырех до шести футов — точнее определить не могла. — Ну, ладно, похоже, тут ничего не отыщешь, сказал Хансен. — Так что?
Снова отойдем и пустим еще одну торпеду?
— Право, не знаю, — задумчиво ответил Свенсон. — А что если попробовать пробить лед корпусом?
— Пробить лед корпусом? — Хансену идея не понравилась. Мне тоже. Это ж какую силищу надо иметь: все-таки пять футов льда!
— Ну, не знаю. Дело в том, что мы рассматриваем только один вариант, а это всегда опасно. Мы решили, что если торпеда не разнесет лед вдребезги, то хотя бы пробьет в нем дыру. А может, в этом случае получилось иначе. Может, сильный и резкий напор воды поднял лед и расколол его на довольно большие куски, которые после взрыва опустились обратно в воду на прежнее место и заполнили всю полынью. Короче, сплошного льда уже нет, есть отдельные куски. Но трещины очень узкие. Такие узкие, что ледовая машина не в состоянии их засечь даже на такой малой скорости... — Он повернулся к Рейберну. — Наше положение?
— По-прежнему в центре нужного района.
— Подъем до касания льда, — скомандовал Свенсон. Он даже не стал добавлять насчет осторожности. Офицер по погружению и сам поднял лодку бережно, как пушинку. Наконец мы ощутили легкий толчок.
— Держите так, — приказал Свенсон. Он пригнулся к экрану ТВ, но вода была такая мутная, что разобрать что-либо над «парусом» не удавалось.
Свенсон кивнул офицеру по погружению: — А ну-ка долбаните ее! Да посильнее...
Сжатый воздух с ревом устремился в балластные цистерны. Какое-то время ничего не менялось, потом «Дельфин» всем корпусом вздрогнул, наткнувшись на что-то тяжелое и очень прочное. Тишина, потом новый удар — и мы увидели на телеэкране, как мимо нас уходит вниз огромный кусок льда.
— Ну, что ж, теперь я уверен, что оказался прав, — заметил Свенсон. Похоже, мы стукнули как раз в середину трещины между двумя льдинами...
Глубина?
— Сорок пять.
— Значит, пятнадцать футов над поверхностью. Не думаю, что нам стоит поднимать сотни тонн льда, навалившихся на остальную часть корпуса. Запаса плавучести хватит?
— Сколько угодно!
— Тогда будем считать, что мы прибыли... Так, старшина, отправляйтесь-ка прямо сейчас наверх и доложите, какая там погода.
Я не стал дожидаться сообщения о погоде. Конечно, она меня интересовала, но гораздо больше я заботился о том, чтобы Хансен не заглянул в каюту как раз тогда, когда я прячу под меховую одежду «манлихершенауэр».
Правда, на этот раз я положил оружие не в специальную кобуру, а в наружный карман брюк из оленьего меха. Лучше, чтобы оно всегда было под рукой.
Ровно в полдень я перешагнул через край мостика и, держась за спущенный вниз трос, скатился с огромной, косо вздыбленной льдины, доходящей почти до верхушки «паруса». На избыток света жаловаться не приходилось: у нас в Англии так обычно бывает зимой, поздними вечерами, когда небо покрыто тяжелыми серыми тучами. Воздух все так же обжигал щеки, но погода заметно улучшилась. Ветер почти стих, повернул на юго-восток и только достиг скорости двадцать миль в час, поднимая ледяную пыль не выше чем на два-три фута над поверхностью льда. Хоть дорогу можно было различить — и на том спасибо.
Всего нас набралось одиннадцать человек: сам капитан, доктор Бенсон, восемь матросов и я. Четверо моряков прихватили носилки.
Даже семьсот фунтов высокосортной взрывчатки не сумели заметно разрушить ледовое поле. Взрыв раздробил лед примерно на площади в семьдесят квадратных ярдов, но огромные куски самой разнообразной формы снова легли на место так, что в трещину между ними не пролезла бы даже рука, и тут же начали снова смерзаться. Словом, урон от торпедной боеголовки оказался не слишком впечатляющим. Впрочем, не стоит забывать, что большая часть ее ударной мощи ушла вниз, и все же она сумела вздыбить и расколоть массив льда не меньше 5000 тонн весом. В общем, не так-то и плохо она сработала. Может, даже нам еще повезло, что хоть этого удалось добиться.
Мы направились к восточному краю ледяной равнины, вскарабкались на подходящий торос и огляделись, чтобы, ориентируясь по лучу прожектора, который, как белый палец, неподвижно упирался прямо в небосвод, определить, куда нам двигаться дальше. Заблудиться сейчас было бы трудновато. Когда ветер не гонит ледяную пыль, здесь легко разглядеть свет в окне на расстоянии в десять миль.
Нам даже не пришлось ничего искать. Стоило отойти на несколько шагов от ледяной равнины — и мы сразу же увидели ее. Дрейфующую станцию «Зебра». Три домика, один из которых сильно обгорел, и пять почерневших остовов там, где когда-то стояли другие домики. И ни души.
— Значит, вот она какая, — прямо в ухо мне проговорил Свенсон. Вернее, то, что от нее осталось. «Я прошел долгий путь, чтобы увидеть все это...» — Процитировал он с пафосом какого-то классика.
— Да уж, еще немного — и мы бы с вами обозревали совсем другие пейзажи, а этого никогда бы не увидели, — заметил я. — Если бы ушли на дно этого проклятого океана... Неплохо, да?
Свенсон медленно покачал головой и двинулся дальше. До станции было рукой подать, каких-то сто ярдов. Я подвел его к ближайшему уцелевшему домику, отворил дверь и зашел внутрь.
В помещении было градусов на тридцать теплее, чем раньше, но все равно чертовски холодно. Не слали только Забринский и Ролингс. В нос шибало гарью, лекарствами и специфическим ароматом булькающего в котелке противного на вид месива, которое Ролингс старательно продолжал размешивать.
— Ага, вот и вы. — охотно вступил в разговор Ролингс, словно увидел не человека, недавно ушедшего отсюда — почти на верную смерть, а соседа по улице, который пять минут назад звонил и просил одолжить газонокосилку. -Вы как раз вовремя, капитан: пора трубить к обеду. Небось, предвкушаете мерилендских цыплят?