Страница:
— Сто футов, — доложил офицер по погружению. Его ровный голос абсолютно не соответствовал мрачному выражению лица.
— Видимость улучшается, — внезапно произнес Хансен. — Смотрите... Видимость действительно улучшалась, хотя и не слишком заметно.
На экране ТВ отчетливо обрисовался верхний уголок «паруса». А потом, совершенно неожиданно, мы увидели кое-что еще: громадную бесформенную ледяную скалу всего в дюжине футов над «парусом».
В балластные цистерны хлынула вода. Офицеру по погружению не требовалось никаких приказаний. Если бы мы продолжали, как в первый раз, всплывать со скоростью курьерского лифта, мы бы опять подпрыгнули вверх, между тем и одного такого удара с лихвой хватило бы для любой субмарины.
— Девяносто футов, доложил офицер по погружению. -Продолжаем подниматься... — шум воды, заполняющей цистерны, постепенно затих. Останавливаемся... Все еще девяносто футов. — Держитесь этой глубины, — Свенсон бросил взгляд на экран. Мы заметно дрейфуем в сторону полыньи... Надеюсь...
— Я тоже, — отозвался Хансен. — Между топом «паруса» и этой проклятой штуковиной зазор не больше двух футов. — Маловато, — согласился Свенсон. — Сандерс?
— Минутку, сэр. Что-то тут непонятное на графике... Нет, все ясно, — в его голосе наконец-то прорвалось волнение. — Тонкий лед!
Я посмотрел на ТВ-экран. Он был прав. Наискось через весь экран медленно плыла вертикальная стена льда, ограничивающая чистую воду.
— Теперь потихоньку, потихоньку, — сказал Свенсон. — Держите камеру на этой ледяной стене, потом разворот вверх и по сторонам.
Насосы принялись снова откачивать воду. Ледяная стена ярдах в десяти от нас неторопливо проплыла вниз.
— Восемьдесят пять футов, — доложил офицер по погружению. Восемьдесят...
— Не гоните лошадей, — вмешался Свенсон. — Нас больше не сносит.
— Семьдесят пять футов... — Насосы замерли, вода перестала поступать в цистерны. — Семьдесят...
“Дельфин" почти замер, как парящая в воздухе пушинка. Камера подняла объектив кверху, и теперь мы отчетливо различали верхушку «паруса» и плывущую ему навстречу корку льда. Вновь забурлила вода, наполняя цистерны, верхушка «паруса» почти без толчка соприкоснулась со льдиной, и "Дельфин” застыл в неподвижности.
— Красиво сделано, — похвалил Свенсон офицера по погружению. Давайте теперь слегка тюкнем этот ледок. Нас не развернуло?
— Курс постоянный.
Свенсон кивнул. Заработали насосы, теперь они вытесняли воду из цистерн, облегчая корабль и придавая ему дополнительную плавучесть. Время шло, вода вытекала, но ничего не происходило. Я шепнул Хансену:
— А почему он не освободится от главного балласта? В мгновение ока у вас добавится несколько сотен тонн положительной плавучести, против такого напора, да еще на малой площади, никакой лед, будь он даже в сорок дюймов толщиной, не устоит.
— "Дельфин" тоже, — угрюмо ответил Хансен. — Если мгновенно прибавить плавучесть, лодка, конечно, прошибет лед, но потом вылетит в воздух, как пробка от шампанского. Прочный корпус, может, и выдержит, не знаю, но рули нам покорежит, это уж точно. Или вы хотите провести весь крохотный остаток жизни, описывая под водой сужающиеся круги?
Мне не улыбалось провести даже самый маленький остаток жизни, описывая под водой сужающиеся круги, поэтому я умолк. Только проследил, как Свенсон подошел к пульту глубины и принялся изучать приборы. Я с опаской ожидал, что он предпримет дальше: такие парни, как Свенсон, так просто не складывают оружие, в этом я успел убедиться.
— Пожалуй, этого достаточно, — сказал капитан офицеру по погружению. Если мы прорвемся сейчас, под таким напором, то прыгнем очень высоко в небо. Выходит, лед здесь толще, чем мы рассчитывали. Постоянное давление на него не действует. Значит, нужен резкий толчок. Притопите лодку примерно до восьмидесяти футов, только аккуратненько, потом дуньте как следует в цистерны — и у нас все получится, как в пословице про барана и новые ворота.
Тот, кто установил на «Дельфине» 240-тонную махину кондиционера, ей-богу, заслуживал смертной казни: она, по моему мнению, просто-напросто перестала работать. Воздух, а вернее, то, что от него осталось, казался мне густым и горячим. Я осторожно повел глазами по сторонам и убедился, что и все другие заметно страдают от недостатка воздуха, — все, кроме Свенсона, у того, похоже, в организме прятался собственный кислородный баллон. Мне оставалось только надеяться, что Свенсон помнит, во что обошлось строительство «Дельфина»: что-то около 120 миллионов долларов. Хансен ощурил глаза, пряча отчетливую тревогу, даже непрошибаемый Ролингс застыл, потирая смахивающей формой и размерами на лопату ладонью свой выскобленный до синевы подбородок. В мертвой тишине, наступившей после слов Свенсона, раздался громкий скрежет, потом все перекрыл шум хлынувшей в цистерны воды.
Мы впились глазами в экран. Вода лилась в цистерны, и мы видели, как зазор между «парусом» и льдиной расширяется. Сдерживая скорость погружения, медленно заработали насосы. По мере того как мы опускались ниже, пятно света на льдине от палубного фонаря бледнело и расплывалось, потом оно застыло, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Мы остановились.
— Пошли! — скомандовал Свенсон. — Пока нас снова не отнесло течением. Раздалось оглушительное шипение сжатого воздуха, вытесняющего из цистерн воду. «Дельфин» нерешительно двинулся вверх, на экране было видно, как световое пятно на льдине постепенно делается все меньше и ярче.
— Больше воздуха, — приказал Свенсон. Я напряг мышцы, одной рукой уцепился за табло, а другой — за вентиль над головой. Лед, видимый на экране, ринулся вниз, навстречу нам. Внезапно изображение запрыгало, заплясало, «Дельфин» вздрогнул, завибрировал всем корпусом, несколько лампочек перегорели, изображение на экране дернулось, пропало, появилось снова — «парус» все еще находился подо льдом. Потом «Дельфин» судорожно взбрыкнул, накренился, палуба надавила нам на подошвы, как скоростной лифт при подъеме. «Парус» пропал, весь экран заволокла темно-серая муть. Голосом, в котором все еще чувствовалось напряжение:
— Сорок футов! Сорок футов!.. Мы пробились-таки сквозь лед.
— Что и требовалось доказать, — негромко произнес Свенсон. Немного упрямства — и дело в шляпе, Я взглянул на этого пухленького коротышку с добродушным лицом и в сотый раз удивился тому, как редко в этом мире железные люди со стальными нервами выглядят соответствующим своему характеру образом.
Спрятав в карман самолюбие, я достал носовой платок, вытер лицо и обратился к капитану:
— И так у вас каждый раз?
— К счастью, нет, — улыбнулся он. И повернулся к офицеру по погружению.
— Мы собираемся побродить по льду. Давайте-ка убедимся, что держимся прочно.
Добавив еще сжатого воздуха в цистерны, офицер по погружению заявил: — Теперь на все сто не потонем, капитан.
— Поднять перископ.
Длинная, отливающая серебром труба снова выдвинулась из колодца.
Свенсон даже не стал откидывать рукоятки, только бросил взгляд через окуляры и выпрямился.
— Опустить перископ.
— Как там наверху? Прохладно? Свенсон кивнул.
— Ничего не видно. Должно быть, вода на линзах тут же замерзла... он снова повернулся к офицеру по погружению. — На сорока прочно?
— Гарантия! Плавучесть что надо.
— Ну, что ж, прекрасно. — Свенсон взглянул на старшину рулевых, который принялся втискиваться в тяжелый тулуп из овчины. — Что, Эллис, немного свежего воздуха нам не помешает?
— Так точно, сэр, — Эллис застегнул тулуп и добавил: — Только может случиться задержка.
— Едва ли, — возразил Свенсон. — Вы думаете, мостик и люки будут забиты ледяной крошкой? Вряд ли. По-моему, лед слишком толстый, скорее всего, он развалился на крупные куски, которые попали с мостика в воду.
Вскоре люк был расстопорен, поднят и зафиксирован защелкой, у меня в ушах закололо от перепада давления. Щелкнул еще один фиксатор, подальше, и мы услышали голос Эллиса в переговорной трубе:
— Наверху все чисто.
— Поднять антенну, — приказал Свенсон. — Джон, передайте радистам, пусть начинают работу и стучат до тех пор, пока у них пальцы не отвалятся...
Итак. мы на месте и останемся здесь, пока не подберем всех со станции «Зебра».
— Если есть, кого подбирать, — бросил я.
— То-то и оно, — согласился Свенсон, не решаясь взглянуть мне в глаза.
— В том-то и загвоздка.
— Видимость улучшается, — внезапно произнес Хансен. — Смотрите... Видимость действительно улучшалась, хотя и не слишком заметно.
На экране ТВ отчетливо обрисовался верхний уголок «паруса». А потом, совершенно неожиданно, мы увидели кое-что еще: громадную бесформенную ледяную скалу всего в дюжине футов над «парусом».
В балластные цистерны хлынула вода. Офицеру по погружению не требовалось никаких приказаний. Если бы мы продолжали, как в первый раз, всплывать со скоростью курьерского лифта, мы бы опять подпрыгнули вверх, между тем и одного такого удара с лихвой хватило бы для любой субмарины.
— Девяносто футов, доложил офицер по погружению. -Продолжаем подниматься... — шум воды, заполняющей цистерны, постепенно затих. Останавливаемся... Все еще девяносто футов. — Держитесь этой глубины, — Свенсон бросил взгляд на экран. Мы заметно дрейфуем в сторону полыньи... Надеюсь...
— Я тоже, — отозвался Хансен. — Между топом «паруса» и этой проклятой штуковиной зазор не больше двух футов. — Маловато, — согласился Свенсон. — Сандерс?
— Минутку, сэр. Что-то тут непонятное на графике... Нет, все ясно, — в его голосе наконец-то прорвалось волнение. — Тонкий лед!
Я посмотрел на ТВ-экран. Он был прав. Наискось через весь экран медленно плыла вертикальная стена льда, ограничивающая чистую воду.
— Теперь потихоньку, потихоньку, — сказал Свенсон. — Держите камеру на этой ледяной стене, потом разворот вверх и по сторонам.
Насосы принялись снова откачивать воду. Ледяная стена ярдах в десяти от нас неторопливо проплыла вниз.
— Восемьдесят пять футов, — доложил офицер по погружению. Восемьдесят...
— Не гоните лошадей, — вмешался Свенсон. — Нас больше не сносит.
— Семьдесят пять футов... — Насосы замерли, вода перестала поступать в цистерны. — Семьдесят...
“Дельфин" почти замер, как парящая в воздухе пушинка. Камера подняла объектив кверху, и теперь мы отчетливо различали верхушку «паруса» и плывущую ему навстречу корку льда. Вновь забурлила вода, наполняя цистерны, верхушка «паруса» почти без толчка соприкоснулась со льдиной, и "Дельфин” застыл в неподвижности.
— Красиво сделано, — похвалил Свенсон офицера по погружению. Давайте теперь слегка тюкнем этот ледок. Нас не развернуло?
— Курс постоянный.
Свенсон кивнул. Заработали насосы, теперь они вытесняли воду из цистерн, облегчая корабль и придавая ему дополнительную плавучесть. Время шло, вода вытекала, но ничего не происходило. Я шепнул Хансену:
— А почему он не освободится от главного балласта? В мгновение ока у вас добавится несколько сотен тонн положительной плавучести, против такого напора, да еще на малой площади, никакой лед, будь он даже в сорок дюймов толщиной, не устоит.
— "Дельфин" тоже, — угрюмо ответил Хансен. — Если мгновенно прибавить плавучесть, лодка, конечно, прошибет лед, но потом вылетит в воздух, как пробка от шампанского. Прочный корпус, может, и выдержит, не знаю, но рули нам покорежит, это уж точно. Или вы хотите провести весь крохотный остаток жизни, описывая под водой сужающиеся круги?
Мне не улыбалось провести даже самый маленький остаток жизни, описывая под водой сужающиеся круги, поэтому я умолк. Только проследил, как Свенсон подошел к пульту глубины и принялся изучать приборы. Я с опаской ожидал, что он предпримет дальше: такие парни, как Свенсон, так просто не складывают оружие, в этом я успел убедиться.
— Пожалуй, этого достаточно, — сказал капитан офицеру по погружению. Если мы прорвемся сейчас, под таким напором, то прыгнем очень высоко в небо. Выходит, лед здесь толще, чем мы рассчитывали. Постоянное давление на него не действует. Значит, нужен резкий толчок. Притопите лодку примерно до восьмидесяти футов, только аккуратненько, потом дуньте как следует в цистерны — и у нас все получится, как в пословице про барана и новые ворота.
Тот, кто установил на «Дельфине» 240-тонную махину кондиционера, ей-богу, заслуживал смертной казни: она, по моему мнению, просто-напросто перестала работать. Воздух, а вернее, то, что от него осталось, казался мне густым и горячим. Я осторожно повел глазами по сторонам и убедился, что и все другие заметно страдают от недостатка воздуха, — все, кроме Свенсона, у того, похоже, в организме прятался собственный кислородный баллон. Мне оставалось только надеяться, что Свенсон помнит, во что обошлось строительство «Дельфина»: что-то около 120 миллионов долларов. Хансен ощурил глаза, пряча отчетливую тревогу, даже непрошибаемый Ролингс застыл, потирая смахивающей формой и размерами на лопату ладонью свой выскобленный до синевы подбородок. В мертвой тишине, наступившей после слов Свенсона, раздался громкий скрежет, потом все перекрыл шум хлынувшей в цистерны воды.
Мы впились глазами в экран. Вода лилась в цистерны, и мы видели, как зазор между «парусом» и льдиной расширяется. Сдерживая скорость погружения, медленно заработали насосы. По мере того как мы опускались ниже, пятно света на льдине от палубного фонаря бледнело и расплывалось, потом оно застыло, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Мы остановились.
— Пошли! — скомандовал Свенсон. — Пока нас снова не отнесло течением. Раздалось оглушительное шипение сжатого воздуха, вытесняющего из цистерн воду. «Дельфин» нерешительно двинулся вверх, на экране было видно, как световое пятно на льдине постепенно делается все меньше и ярче.
— Больше воздуха, — приказал Свенсон. Я напряг мышцы, одной рукой уцепился за табло, а другой — за вентиль над головой. Лед, видимый на экране, ринулся вниз, навстречу нам. Внезапно изображение запрыгало, заплясало, «Дельфин» вздрогнул, завибрировал всем корпусом, несколько лампочек перегорели, изображение на экране дернулось, пропало, появилось снова — «парус» все еще находился подо льдом. Потом «Дельфин» судорожно взбрыкнул, накренился, палуба надавила нам на подошвы, как скоростной лифт при подъеме. «Парус» пропал, весь экран заволокла темно-серая муть. Голосом, в котором все еще чувствовалось напряжение:
— Сорок футов! Сорок футов!.. Мы пробились-таки сквозь лед.
— Что и требовалось доказать, — негромко произнес Свенсон. Немного упрямства — и дело в шляпе, Я взглянул на этого пухленького коротышку с добродушным лицом и в сотый раз удивился тому, как редко в этом мире железные люди со стальными нервами выглядят соответствующим своему характеру образом.
Спрятав в карман самолюбие, я достал носовой платок, вытер лицо и обратился к капитану:
— И так у вас каждый раз?
— К счастью, нет, — улыбнулся он. И повернулся к офицеру по погружению.
— Мы собираемся побродить по льду. Давайте-ка убедимся, что держимся прочно.
Добавив еще сжатого воздуха в цистерны, офицер по погружению заявил: — Теперь на все сто не потонем, капитан.
— Поднять перископ.
Длинная, отливающая серебром труба снова выдвинулась из колодца.
Свенсон даже не стал откидывать рукоятки, только бросил взгляд через окуляры и выпрямился.
— Опустить перископ.
— Как там наверху? Прохладно? Свенсон кивнул.
— Ничего не видно. Должно быть, вода на линзах тут же замерзла... он снова повернулся к офицеру по погружению. — На сорока прочно?
— Гарантия! Плавучесть что надо.
— Ну, что ж, прекрасно. — Свенсон взглянул на старшину рулевых, который принялся втискиваться в тяжелый тулуп из овчины. — Что, Эллис, немного свежего воздуха нам не помешает?
— Так точно, сэр, — Эллис застегнул тулуп и добавил: — Только может случиться задержка.
— Едва ли, — возразил Свенсон. — Вы думаете, мостик и люки будут забиты ледяной крошкой? Вряд ли. По-моему, лед слишком толстый, скорее всего, он развалился на крупные куски, которые попали с мостика в воду.
Вскоре люк был расстопорен, поднят и зафиксирован защелкой, у меня в ушах закололо от перепада давления. Щелкнул еще один фиксатор, подальше, и мы услышали голос Эллиса в переговорной трубе:
— Наверху все чисто.
— Поднять антенну, — приказал Свенсон. — Джон, передайте радистам, пусть начинают работу и стучат до тех пор, пока у них пальцы не отвалятся...
Итак. мы на месте и останемся здесь, пока не подберем всех со станции «Зебра».
— Если есть, кого подбирать, — бросил я.
— То-то и оно, — согласился Свенсон, не решаясь взглянуть мне в глаза.
— В том-то и загвоздка.
Глава 4
Вот оно, подумалось мне, кошмарное воплощение кошмарных фантазий, леденивших души и сердца наших древних нордических предков, которые на склоне лет, чувствуя, как жизнь капля за каплей покидает слабеющее тело, в ужасе представляли себе этот слепящий, сверкающий ад, это загробное царство вечного, нескончаемого холода. Но для тех достопочтенных жителей это была всего лишь фантазия, а вот нам довелось испытать эту прелесть на собственной шкуре, и кому из нас было легче, у меня сомнений не возникало. Теперь бы мне больше пришлось по душе восточное представление о преисподней, там, по крайней мере, можно было бы погреться.
Одно я мог бы сказать наверняка: никому не удалось бы сохранить тепло, стоя на мостике «Дельфина», там, где мы с Ролингсом медленно промерзали до костей, неся свою получасовую вахту. Наши зубы стучали часто и бешено, как кастаньеты, и в этом была моя вина, и ничья другая. Через полчаса после того, как наши радисты начали передачу на волне станции «Зебра», не получая ни ответа, ни подтверждения о приеме, я заметил коммандеру Свенсону, что «Зебра», возможно, и слышит нас, но отозваться не способна из-за недостатка мощности, зато сумела бы дать о себе знать каким-либо другим способом. Я напомнил, что обычно на дрейфующих станциях имеются сигнальные ракеты, которые помогают заблудившимся полярникам вернуться домой при отсутствии радиосвязи, а также радиозонды со специальными радиоракетами. Зонды это снабженные рацией воздушные шары, которые поднимаются на высоту до двадцати миль для сбора метеорологической информации, а радиоракеты, запускаемые с этих шаров, достигают еще большей высоты. Если запустить шар-зонд в такую лунную ночь, как сейчас, его можно заметить с расстояния по меньшей мере в двадцать миль, а если к нему прикрепить фонарь, то расстояние удвоится.
Свенсон мигом сообразил, к чему я клоню, и стал искать добровольцев на первую вахту, так что, ясное дело, выбора у меня не было. Сопровождать меня вызвался Ролингс.
Открывшийся перед нами пейзаж, если эту стылую, бесплодную, однообразную пустыню вообще можно назвать пейзажем, казался каким-то древним, чуждым нам миром, исполненным тайны и непонятной враждебности. На небесах ни облачка, но в то же время и ни единой звезды, трудно понять, как это возможно. На юге, низко над горизонтом, смутно виднелась серовато-молочная луна, чей загадочный свет лишь подчеркивал безжизненную тьму ледяного полярного поля. Никакой белизны, именно тьма царила вокруг. Казалось бы, озаряемые лунным светом льдины должны блестеть, сверкать, переливаться, точно мириады хрустальных светильников — но вокруг господствовал непроглядный мрак. Луна стояла в небе так низко, что длинные тени, отбрасываемые фантастическими нагромождениями торосов, заливали весь этот замороженный мир своей пугающей чернотой, а там, куда все же попадали прямые лучи, лед был настолько затерт, исцарапан то и дело налетающими ледовыми штормами, что даже не отражал света. Нагромождения льда обладали странной легкостью, изменчивостью, неуловимостью: вот они только что отчетливо рисовались, грубые, угловатые, колющие глаза резким контрастом черноты и белизны — и вот уже туманятся, словно призраки, сливаются и наконец исчезают расплывчатыми миражами, которые рождаются и умирают здесь, во владениях вечной зимы. Причем это вовсе не обман зрения, не иллюзия, это влияние тех ледовых бурь, которые рождаются и стихают под воздействием непрерывно дующих здесь сильных, а часто и тормовых, ветров и несут над самой поверхностью мириады острых, клубящихся секущей мглой кристалликов льда и снега. Мы стояли на мостике, в двадцати футах над уровнем льда, очертания «Дельфина» терялись в проносившейся под нами льдистой поземке, но временами, когда ветер усиливался, эта морозная круговерть поднималась выше и, беснуясь, набрасывалась на обледенелую стенку «паруса», а острые иголочки жалили незащищенные участки кожи, точно песчинки, с силой вылетающие из пескоструйного агрегата. Правда, боль под воздействием мороза быстро стихала и кожа просто теряла чувствительность. А потом ветер снова ослабевал, яростная атака на «парус» угасала, и в наступающей относительной тишине слышалось только зловещее шуршание, точно полчища крыс в слепом исступлении мчались у наших ног по этим ледовым просторам. Термометр на мостике показывал минус 21 по Фаренгейту, то есть 53 градуса мороза. Да, не хотел бы я провести здесь свой летний отпуск.
Беспрестанно дрожа, мы с Ролингсом топали ногами, размахивали руками, хлопая себя по бокам, то и дело протирали обмерзающие защитные очки, но ни на секунду не оставляли без внимания горизонт, прячась за брезентовым тентом лишь тогда, когда несомые ветром ледышки били по лицу уж особенно нестерпимо. Где-то там, в этих скованных морозом просторах, затерялась кучка гибнущих людей, чьи жизни зависели сейчас от такого пустячка, как не вовремя вспотевшие стекла очков. Мы до боли всматривались в эти ледовые дюны и барханы, но результат был один — резь и слезы в глазах. Мы не видели ничего, совершенно ничего. Только лед, лед, лед — и ни малейшего признака жизни. самое что ни на есть настоящее Царство смерти.
Когда подошла смена, мы с Ролингсом неуклюже скатились вниз, с трудом сгибая задубевшие от мороза конечности. Коммандера Свенсона я нашел сидящим на полотняном стульчике у радиорубки. Я стащил теплую одежду, защитную маску и очки, схватил возникшую неизвестно откуда кружку дымящегося кофе и напряжением воли постарался унять уже не дрожь, а судорогу, охватившую тело, когда кровь быстрее побежала по жилам.
— Где это вы так порезались? — встревоженно спросил Свенсон. — У вас весь лоб расцарапан до крови.
— Ничего страшного, ветер несет ледяную пыль, — я чувствовал себя изнуренным до крайности. — Мы зря тратим время на радиопередачу. Если у парней на станции «Зебра» нет никакого укрытия, не приходится удивляться, что их сигналы давно прекратились. В этих краях без еды и укрытия едва ли выдержишь и несколько часов. Мы с Ролингсом совсем не мимозы, но еще пара минут — и отдали бы концы.
— Да как знать, — задумчиво проговорил Свенсон. — Вспомните Амундсена.
Возьмите Скотта или Пири. Они ведь прошли пешком до самого полюса.
— Это особая порода, капитан. И кроме того, они шли днем, под солнцем.
Во всяком случае, я убедился, что полчаса — слишком большой срок для вахты.
Пятнадцать минут будет в самый раз.
— Пускай будет пятнадцать минут, — Свенсон вгляделся в мое лицо, старательно пряча свои чувства. — Значит, вы почти потеряли надежду?
— Если у них нет укрытия, надежды никакой.
— Вы говорили, что у них есть аварийный запас элементов "Найф” для питания передатчика, — раздумчиво произнес он. — И еще вы говорили, что эти элементы не теряют годности, если потребуется, годами, независимо от погодных условий. Должно быть, они пользовались именно этими батареями, когда посылали нам SOS. Это было несколько дней назад. Не могли же их запасы так быстро кончиться.
Намек был так прозрачен, что я даже не стал отвечать. Кончились моя жизнь.
— Я согласен с вами, — продолжал Свенсон. — Мы зря теряем время.
Может, пора собираться домой? Если нам не удастся получить от них сигнал, мы никогда не сумеем их отыскать.
— Может, и так. Но вы забыли, что сказано в директиве из Вашингтона, коммандер.
— Что вы имеете в виду?
— Напомнить? Вы обязаны предоставить мне все средства и любое содействие, за исключением тех, что непосредственно угрожают безопасности субмарины и жизни экипажа. Пока что мы фактически еще ничего не сделали.
Если мы не сумеем с ними связаться, я собираюсь пешком прочесать местность в радиусе двадцати миль, возможно, и наткнусь на станцию. Если из этого ничего не получится, надо искать новую полынью и снова вести поиск. Конечно, мы можем охватить только небольшой район и шансов у нас мало, но все-таки они есть. Чтобы найти станцию, я готов, в конечном счете, провести здесь хоть всю зиму.
— И вы считаете, что это не грозит жизни моих людей? Отправляться на поиски в ледяную пустыню в середине зимы...
— Я ничего не говорил о том, чтобы подвергать опасности жизнь ваших людей.
— Тогда вы... Вы что, собираетесь идти в одиночку? — Свенсон опустил глаза и покачал головой. — Даже не знаю, что и думать. Одно из двух: либо вы сошли с ума, либо они там — уж не знаю, правда, кто эти «они» — не зря отправили с этим заданием именно вас, доктор Карпентер... — он тяжело вздохнул, затем задумчиво уставился на меня. — Сперва вы признались, что потеряли надежду, — и тут вы заявляете, что готовы провести в поисках всю зиму. Извините, доктор, но не вижу в этом никакой логики.
— Это просто ослиное упрямство, — сказал я. — Не люблю бросать дело, даже не начав его. И меня не интересует, как относится к этому военно-морской флот Соединенных Штатов. Свенсон еще раз испытующе взглянул на меня, было заметно, что он принимает мои слова примерно так же, как муха — приглашение паука заночевать у него в паутине. Потом он улыбнулся и сказал:
— Американский военный флот не слишком обидчив, доктор Карпентер.
Думаю, вам лучше поспать пару часов, пока есть такая возможность. Это особенно пригодится, если вы собираетесь отправиться на прогулку к Северному полюсу.
— А вы сами? Вы ведь совсем не спали сегодня ночью.
— Пока еще погожу, — он кивнул в сторону радиорубки. — Вдруг все-таки поймаем что-нибудь.
— Что радисты передают? Просто вызов?
— Нет, еще и просьбу сообщить свои координаты и пустить ракеты, если они имеются. Если что-нибудь получим, я сразу же подниму вас. Спокойной ночи, доктор Карпентер. Или, скорее, спокойного утра.
Я тяжело поднялся и отправился в каюту Хансена.
Атмосфера в кают-компании в восемь часов утра за завтраком была далеко не праздничной. За исключением дежурного на палубе и вахтенного механика, все офицеры «Дельфина» собрались здесь, одни только что покинули койки, другие собирались отдыхать, но все были молчаливы и замкнуты. Даже доктор Бенсон, всегда такой оживленный, выглядел сдержанным и рассеянным. Нечего было и спрашивать, установлен ли контакт со станцией «Зебра», и так было ясно, что нет. И это после пяти часов непрерывных радиозапросов. Уныние и безнадежность тяжело нависли над кают-компанией, все понимали, что с каждой секундой у сотрудников станции «Зебра» остается все меньше и меньше шансов сохранить свою жизнь.
Никто не торопился с едой, да и незачем было торопиться, но один за другим они поднимались и уходили: доктор Бенеон принимать больных, молодой торпедист лейтенант Миллс наблюдать за работой своих подчиненных, которые вот уже два дня по двенадцать часов без перерыва копались в торпедах, отыскивая неполадки, третий помощник подменить стоящего на вахте Хансена, а трое других — по койкам. Остались сидеть только Свенсон, Рейберн и я.
Свенсон, по-моему, так и не прилег за всю ночь, но взгляд у него был ясный и выглядел он так, будто безмятежно проспал не меньше восьми часов. Стюард Генри как раз принес еще один кофейник, когда в коридоре вдруг послышался топот бегущего человека и в кают-компанию ворвался запыхавшийся старшина рулевых. Если он не сорвал дверь с петель, то лишь благодаря тому, что «Электрик Боут Компани» устанавливает дверные петли на субмаринах с солидным запасом прочности.
— Мы их поймали! — с ходу закричал он, а потом, спохватившись, что матросу полагается соблюдать субординацию, уже тише продолжал: — Мы их раскопали, капитан, мы их раскопали!
— Что? — никогда бы не подумал, что Свенсон, этот толстячок и увалень, сумеет так быстро вскочить с кресла.
— Мы установили радиоконтакт с дрейфующей станцией «Зебра», уже вполне официально доложил Эллис.
Резко сорвавшись с места и опередив нас с Рейберном, Свенсон ворвался в радиорубку. На вахте сидели два оператора, оба низко согнулись над рациями, один чуть не уткнулся лбом в шкалу настройки, другой склонил голову набок, словно это помогало отключиться от внешнего мира и сосредоточиться на малейшем шорохе, долетавшем из плотно прижатых наушников. Один из радистов что-то машинально чертил в журнале записи радиограмм. DSY, писал он, повторяя снова и снова: DSY, DSY. Позывной станции «Зебра». Уголком глаза он заметил Свенсона и прекратил писать.
— Мы поймали их, капитан, это точно. Сигнал очень слабый и с перебоями, но...
— Плевать, какой там сигнал! — Рейберн прервал радиста, даже не спросив разрешения у Свенсона. Он тщетно пытался скрыть волнение и более чем когда-либо напоминал отлынивающего от занятий студента.
— Пеленг! Вы взяли пеленг? Вот это главное! Второй оператор развернулся вместе с креслом, и я узнал своего давнишнего «телохранителя» Забринского.
Он понимающе уставился на Рейберна.
— Ну, конечно, мы взяли пеленг, лейтенант. Это уж первым делом. Как там ни крути, а получается ноль-сорок пять. Стало быть, северо-восток.
— Спасибо за разъяснение, Забринский, — сухо заметил Свенсон. Ноль-сорок пять — это северо-восток. Нам со штурманом полагается это знать... Координаты?
Забринский пожал плечами и повернулся к своему коллеге, краснолицему мужчине с чисто выбритым затылком и гладкой, блестящей плешью во все темя. — Что скажешь, Керли?
— Ничего. Практически ничего. — Керли поднял глаза на Свенсона. -Я двадцать раз запрашивал их координаты. Никакого толку. Их радист знай себе посылает позывной. Боюсь, он вообще нас не слышит, он даже не знает, что мы его слышим, он просто шлет и шлет свой позывной. Может, не знает, как переключиться на прием.
— Такого не может быть, — возразил Свенсон.
— С этим парнем все может быть, — сказал Забринский. — Сначала мы с Керли думали, что это сигнал такой слабый, потом решили, что радист слабый или больной, и наконец сообразили, что это просто какой-то самоучка.
— И как же вы это поняли? — спросил Свенсон.
— Это всегда можно понять. Это... — Забринский умолк на полуслове и насторожился положив руку на локоть напарника.
Керли кивнул.
— Я слышу, — сосредоточенно произнес он. — Он сообщает, что координаты неизвестны...
Итак, неизвестный радист не сказал практически ничего. Впрочем, не страшно, что он не может сообщить свои координаты, главное, мы вступили с ним в прямой контакт. Рейберн развернулся и выскочил из радиорубки. Вскоре я услышал, как он ведет по телефону торопливый разговора кем-то на мостике.
Свенсон повернулся ко мне.
— Вы говорили о зондах. Там, на «Зебре». Они свободные или привязные? — Можно запускать и так, и так.
— Как работает привязной?
— Свободная лебедка, нейлоновый трос, маркировка через каждые сто и тысячу футов. — Передадим, пусть запустят зонд на высоту в пять тысяч футов, решил Свенсон. — С освещением. Если они где-то в радиусе тридцати-сорока миль, мы заметим зонд, а зная его высоту и учтя скорость ветра, примерно определим расстояние... В чем дело, Браун? — обратился он к матросу, которого Забринский называл Керли.
— Они снова передают, — доложил тот. — Полно сбоев и ошибок.
“Ради Бога, скорее". Что-то вроде этого, дважды подряд. "Ради Бога, скорее...”
— Передайте вот это, — сказал Свенсон. И продиктовал насчет зонда. Только передавайте как можно медленнее.
Керли кивнул и начал передачу. Рейберн бегом вернулся в радиорубку.
— Луна еще не скрылась, — торопливо сообщил он Свенсону. — Градус или два над горизонтом. Сейчас я прихвачу секстант, побегу на мостик и попробую определиться по луне. Передайте, пусть они сделают то же самое. Это даст нам разность координат по долготе. А раз они от нас в направлении ноль сорок пять, можно будет рассчитать их положение с точностью до мили.
— Стоит попробовать, — согласился Свенсон. И продиктовал еще одну депешу Брауну. Тот передал ее сразу же следом за первой. Мы стали ждать ответа. Прошло добрых десять минут. Я обратил внимание, что лица у всех собравшихся в радиорубке напряженные и отсутствующие, словно мысленно они находятся за много миль от этого места. Все они, и я вместе с ними, были сейчас на дрейфующей станции «Зебра», как бы далеко от нас ее ни занесло. Браун снова сделал какую-то запись, очень короткую. Голос у него звучал по-прежнему деловито, но в нем проскользнули нотки разочарования. Он доложил:
— Все зонды сгорели. Луны не видно.
— Луны не видно... — Рейберн не сумел скрыть разочарования. Черт побери! Должно быть, там страшный туман. Или сильный шторм.
— Нет, — возразил я. — Погодные условия не могут быть такими разными на ледовом поле. Они примерно одинаковы по площади, по крайней мере, в 50 тысяч квадратных миль. Луна просто зашла. Для них луна уже зашла. Похоже, что в последний раз они оценили свое положение только приблизительно, и ошибка получилась очень большая. Должно быть, они гораздо дальше к северо-востоку, чем мы считали.
Одно я мог бы сказать наверняка: никому не удалось бы сохранить тепло, стоя на мостике «Дельфина», там, где мы с Ролингсом медленно промерзали до костей, неся свою получасовую вахту. Наши зубы стучали часто и бешено, как кастаньеты, и в этом была моя вина, и ничья другая. Через полчаса после того, как наши радисты начали передачу на волне станции «Зебра», не получая ни ответа, ни подтверждения о приеме, я заметил коммандеру Свенсону, что «Зебра», возможно, и слышит нас, но отозваться не способна из-за недостатка мощности, зато сумела бы дать о себе знать каким-либо другим способом. Я напомнил, что обычно на дрейфующих станциях имеются сигнальные ракеты, которые помогают заблудившимся полярникам вернуться домой при отсутствии радиосвязи, а также радиозонды со специальными радиоракетами. Зонды это снабженные рацией воздушные шары, которые поднимаются на высоту до двадцати миль для сбора метеорологической информации, а радиоракеты, запускаемые с этих шаров, достигают еще большей высоты. Если запустить шар-зонд в такую лунную ночь, как сейчас, его можно заметить с расстояния по меньшей мере в двадцать миль, а если к нему прикрепить фонарь, то расстояние удвоится.
Свенсон мигом сообразил, к чему я клоню, и стал искать добровольцев на первую вахту, так что, ясное дело, выбора у меня не было. Сопровождать меня вызвался Ролингс.
Открывшийся перед нами пейзаж, если эту стылую, бесплодную, однообразную пустыню вообще можно назвать пейзажем, казался каким-то древним, чуждым нам миром, исполненным тайны и непонятной враждебности. На небесах ни облачка, но в то же время и ни единой звезды, трудно понять, как это возможно. На юге, низко над горизонтом, смутно виднелась серовато-молочная луна, чей загадочный свет лишь подчеркивал безжизненную тьму ледяного полярного поля. Никакой белизны, именно тьма царила вокруг. Казалось бы, озаряемые лунным светом льдины должны блестеть, сверкать, переливаться, точно мириады хрустальных светильников — но вокруг господствовал непроглядный мрак. Луна стояла в небе так низко, что длинные тени, отбрасываемые фантастическими нагромождениями торосов, заливали весь этот замороженный мир своей пугающей чернотой, а там, куда все же попадали прямые лучи, лед был настолько затерт, исцарапан то и дело налетающими ледовыми штормами, что даже не отражал света. Нагромождения льда обладали странной легкостью, изменчивостью, неуловимостью: вот они только что отчетливо рисовались, грубые, угловатые, колющие глаза резким контрастом черноты и белизны — и вот уже туманятся, словно призраки, сливаются и наконец исчезают расплывчатыми миражами, которые рождаются и умирают здесь, во владениях вечной зимы. Причем это вовсе не обман зрения, не иллюзия, это влияние тех ледовых бурь, которые рождаются и стихают под воздействием непрерывно дующих здесь сильных, а часто и тормовых, ветров и несут над самой поверхностью мириады острых, клубящихся секущей мглой кристалликов льда и снега. Мы стояли на мостике, в двадцати футах над уровнем льда, очертания «Дельфина» терялись в проносившейся под нами льдистой поземке, но временами, когда ветер усиливался, эта морозная круговерть поднималась выше и, беснуясь, набрасывалась на обледенелую стенку «паруса», а острые иголочки жалили незащищенные участки кожи, точно песчинки, с силой вылетающие из пескоструйного агрегата. Правда, боль под воздействием мороза быстро стихала и кожа просто теряла чувствительность. А потом ветер снова ослабевал, яростная атака на «парус» угасала, и в наступающей относительной тишине слышалось только зловещее шуршание, точно полчища крыс в слепом исступлении мчались у наших ног по этим ледовым просторам. Термометр на мостике показывал минус 21 по Фаренгейту, то есть 53 градуса мороза. Да, не хотел бы я провести здесь свой летний отпуск.
Беспрестанно дрожа, мы с Ролингсом топали ногами, размахивали руками, хлопая себя по бокам, то и дело протирали обмерзающие защитные очки, но ни на секунду не оставляли без внимания горизонт, прячась за брезентовым тентом лишь тогда, когда несомые ветром ледышки били по лицу уж особенно нестерпимо. Где-то там, в этих скованных морозом просторах, затерялась кучка гибнущих людей, чьи жизни зависели сейчас от такого пустячка, как не вовремя вспотевшие стекла очков. Мы до боли всматривались в эти ледовые дюны и барханы, но результат был один — резь и слезы в глазах. Мы не видели ничего, совершенно ничего. Только лед, лед, лед — и ни малейшего признака жизни. самое что ни на есть настоящее Царство смерти.
Когда подошла смена, мы с Ролингсом неуклюже скатились вниз, с трудом сгибая задубевшие от мороза конечности. Коммандера Свенсона я нашел сидящим на полотняном стульчике у радиорубки. Я стащил теплую одежду, защитную маску и очки, схватил возникшую неизвестно откуда кружку дымящегося кофе и напряжением воли постарался унять уже не дрожь, а судорогу, охватившую тело, когда кровь быстрее побежала по жилам.
— Где это вы так порезались? — встревоженно спросил Свенсон. — У вас весь лоб расцарапан до крови.
— Ничего страшного, ветер несет ледяную пыль, — я чувствовал себя изнуренным до крайности. — Мы зря тратим время на радиопередачу. Если у парней на станции «Зебра» нет никакого укрытия, не приходится удивляться, что их сигналы давно прекратились. В этих краях без еды и укрытия едва ли выдержишь и несколько часов. Мы с Ролингсом совсем не мимозы, но еще пара минут — и отдали бы концы.
— Да как знать, — задумчиво проговорил Свенсон. — Вспомните Амундсена.
Возьмите Скотта или Пири. Они ведь прошли пешком до самого полюса.
— Это особая порода, капитан. И кроме того, они шли днем, под солнцем.
Во всяком случае, я убедился, что полчаса — слишком большой срок для вахты.
Пятнадцать минут будет в самый раз.
— Пускай будет пятнадцать минут, — Свенсон вгляделся в мое лицо, старательно пряча свои чувства. — Значит, вы почти потеряли надежду?
— Если у них нет укрытия, надежды никакой.
— Вы говорили, что у них есть аварийный запас элементов "Найф” для питания передатчика, — раздумчиво произнес он. — И еще вы говорили, что эти элементы не теряют годности, если потребуется, годами, независимо от погодных условий. Должно быть, они пользовались именно этими батареями, когда посылали нам SOS. Это было несколько дней назад. Не могли же их запасы так быстро кончиться.
Намек был так прозрачен, что я даже не стал отвечать. Кончились моя жизнь.
— Я согласен с вами, — продолжал Свенсон. — Мы зря теряем время.
Может, пора собираться домой? Если нам не удастся получить от них сигнал, мы никогда не сумеем их отыскать.
— Может, и так. Но вы забыли, что сказано в директиве из Вашингтона, коммандер.
— Что вы имеете в виду?
— Напомнить? Вы обязаны предоставить мне все средства и любое содействие, за исключением тех, что непосредственно угрожают безопасности субмарины и жизни экипажа. Пока что мы фактически еще ничего не сделали.
Если мы не сумеем с ними связаться, я собираюсь пешком прочесать местность в радиусе двадцати миль, возможно, и наткнусь на станцию. Если из этого ничего не получится, надо искать новую полынью и снова вести поиск. Конечно, мы можем охватить только небольшой район и шансов у нас мало, но все-таки они есть. Чтобы найти станцию, я готов, в конечном счете, провести здесь хоть всю зиму.
— И вы считаете, что это не грозит жизни моих людей? Отправляться на поиски в ледяную пустыню в середине зимы...
— Я ничего не говорил о том, чтобы подвергать опасности жизнь ваших людей.
— Тогда вы... Вы что, собираетесь идти в одиночку? — Свенсон опустил глаза и покачал головой. — Даже не знаю, что и думать. Одно из двух: либо вы сошли с ума, либо они там — уж не знаю, правда, кто эти «они» — не зря отправили с этим заданием именно вас, доктор Карпентер... — он тяжело вздохнул, затем задумчиво уставился на меня. — Сперва вы признались, что потеряли надежду, — и тут вы заявляете, что готовы провести в поисках всю зиму. Извините, доктор, но не вижу в этом никакой логики.
— Это просто ослиное упрямство, — сказал я. — Не люблю бросать дело, даже не начав его. И меня не интересует, как относится к этому военно-морской флот Соединенных Штатов. Свенсон еще раз испытующе взглянул на меня, было заметно, что он принимает мои слова примерно так же, как муха — приглашение паука заночевать у него в паутине. Потом он улыбнулся и сказал:
— Американский военный флот не слишком обидчив, доктор Карпентер.
Думаю, вам лучше поспать пару часов, пока есть такая возможность. Это особенно пригодится, если вы собираетесь отправиться на прогулку к Северному полюсу.
— А вы сами? Вы ведь совсем не спали сегодня ночью.
— Пока еще погожу, — он кивнул в сторону радиорубки. — Вдруг все-таки поймаем что-нибудь.
— Что радисты передают? Просто вызов?
— Нет, еще и просьбу сообщить свои координаты и пустить ракеты, если они имеются. Если что-нибудь получим, я сразу же подниму вас. Спокойной ночи, доктор Карпентер. Или, скорее, спокойного утра.
Я тяжело поднялся и отправился в каюту Хансена.
Атмосфера в кают-компании в восемь часов утра за завтраком была далеко не праздничной. За исключением дежурного на палубе и вахтенного механика, все офицеры «Дельфина» собрались здесь, одни только что покинули койки, другие собирались отдыхать, но все были молчаливы и замкнуты. Даже доктор Бенсон, всегда такой оживленный, выглядел сдержанным и рассеянным. Нечего было и спрашивать, установлен ли контакт со станцией «Зебра», и так было ясно, что нет. И это после пяти часов непрерывных радиозапросов. Уныние и безнадежность тяжело нависли над кают-компанией, все понимали, что с каждой секундой у сотрудников станции «Зебра» остается все меньше и меньше шансов сохранить свою жизнь.
Никто не торопился с едой, да и незачем было торопиться, но один за другим они поднимались и уходили: доктор Бенеон принимать больных, молодой торпедист лейтенант Миллс наблюдать за работой своих подчиненных, которые вот уже два дня по двенадцать часов без перерыва копались в торпедах, отыскивая неполадки, третий помощник подменить стоящего на вахте Хансена, а трое других — по койкам. Остались сидеть только Свенсон, Рейберн и я.
Свенсон, по-моему, так и не прилег за всю ночь, но взгляд у него был ясный и выглядел он так, будто безмятежно проспал не меньше восьми часов. Стюард Генри как раз принес еще один кофейник, когда в коридоре вдруг послышался топот бегущего человека и в кают-компанию ворвался запыхавшийся старшина рулевых. Если он не сорвал дверь с петель, то лишь благодаря тому, что «Электрик Боут Компани» устанавливает дверные петли на субмаринах с солидным запасом прочности.
— Мы их поймали! — с ходу закричал он, а потом, спохватившись, что матросу полагается соблюдать субординацию, уже тише продолжал: — Мы их раскопали, капитан, мы их раскопали!
— Что? — никогда бы не подумал, что Свенсон, этот толстячок и увалень, сумеет так быстро вскочить с кресла.
— Мы установили радиоконтакт с дрейфующей станцией «Зебра», уже вполне официально доложил Эллис.
Резко сорвавшись с места и опередив нас с Рейберном, Свенсон ворвался в радиорубку. На вахте сидели два оператора, оба низко согнулись над рациями, один чуть не уткнулся лбом в шкалу настройки, другой склонил голову набок, словно это помогало отключиться от внешнего мира и сосредоточиться на малейшем шорохе, долетавшем из плотно прижатых наушников. Один из радистов что-то машинально чертил в журнале записи радиограмм. DSY, писал он, повторяя снова и снова: DSY, DSY. Позывной станции «Зебра». Уголком глаза он заметил Свенсона и прекратил писать.
— Мы поймали их, капитан, это точно. Сигнал очень слабый и с перебоями, но...
— Плевать, какой там сигнал! — Рейберн прервал радиста, даже не спросив разрешения у Свенсона. Он тщетно пытался скрыть волнение и более чем когда-либо напоминал отлынивающего от занятий студента.
— Пеленг! Вы взяли пеленг? Вот это главное! Второй оператор развернулся вместе с креслом, и я узнал своего давнишнего «телохранителя» Забринского.
Он понимающе уставился на Рейберна.
— Ну, конечно, мы взяли пеленг, лейтенант. Это уж первым делом. Как там ни крути, а получается ноль-сорок пять. Стало быть, северо-восток.
— Спасибо за разъяснение, Забринский, — сухо заметил Свенсон. Ноль-сорок пять — это северо-восток. Нам со штурманом полагается это знать... Координаты?
Забринский пожал плечами и повернулся к своему коллеге, краснолицему мужчине с чисто выбритым затылком и гладкой, блестящей плешью во все темя. — Что скажешь, Керли?
— Ничего. Практически ничего. — Керли поднял глаза на Свенсона. -Я двадцать раз запрашивал их координаты. Никакого толку. Их радист знай себе посылает позывной. Боюсь, он вообще нас не слышит, он даже не знает, что мы его слышим, он просто шлет и шлет свой позывной. Может, не знает, как переключиться на прием.
— Такого не может быть, — возразил Свенсон.
— С этим парнем все может быть, — сказал Забринский. — Сначала мы с Керли думали, что это сигнал такой слабый, потом решили, что радист слабый или больной, и наконец сообразили, что это просто какой-то самоучка.
— И как же вы это поняли? — спросил Свенсон.
— Это всегда можно понять. Это... — Забринский умолк на полуслове и насторожился положив руку на локоть напарника.
Керли кивнул.
— Я слышу, — сосредоточенно произнес он. — Он сообщает, что координаты неизвестны...
Итак, неизвестный радист не сказал практически ничего. Впрочем, не страшно, что он не может сообщить свои координаты, главное, мы вступили с ним в прямой контакт. Рейберн развернулся и выскочил из радиорубки. Вскоре я услышал, как он ведет по телефону торопливый разговора кем-то на мостике.
Свенсон повернулся ко мне.
— Вы говорили о зондах. Там, на «Зебре». Они свободные или привязные? — Можно запускать и так, и так.
— Как работает привязной?
— Свободная лебедка, нейлоновый трос, маркировка через каждые сто и тысячу футов. — Передадим, пусть запустят зонд на высоту в пять тысяч футов, решил Свенсон. — С освещением. Если они где-то в радиусе тридцати-сорока миль, мы заметим зонд, а зная его высоту и учтя скорость ветра, примерно определим расстояние... В чем дело, Браун? — обратился он к матросу, которого Забринский называл Керли.
— Они снова передают, — доложил тот. — Полно сбоев и ошибок.
“Ради Бога, скорее". Что-то вроде этого, дважды подряд. "Ради Бога, скорее...”
— Передайте вот это, — сказал Свенсон. И продиктовал насчет зонда. Только передавайте как можно медленнее.
Керли кивнул и начал передачу. Рейберн бегом вернулся в радиорубку.
— Луна еще не скрылась, — торопливо сообщил он Свенсону. — Градус или два над горизонтом. Сейчас я прихвачу секстант, побегу на мостик и попробую определиться по луне. Передайте, пусть они сделают то же самое. Это даст нам разность координат по долготе. А раз они от нас в направлении ноль сорок пять, можно будет рассчитать их положение с точностью до мили.
— Стоит попробовать, — согласился Свенсон. И продиктовал еще одну депешу Брауну. Тот передал ее сразу же следом за первой. Мы стали ждать ответа. Прошло добрых десять минут. Я обратил внимание, что лица у всех собравшихся в радиорубке напряженные и отсутствующие, словно мысленно они находятся за много миль от этого места. Все они, и я вместе с ними, были сейчас на дрейфующей станции «Зебра», как бы далеко от нас ее ни занесло. Браун снова сделал какую-то запись, очень короткую. Голос у него звучал по-прежнему деловито, но в нем проскользнули нотки разочарования. Он доложил:
— Все зонды сгорели. Луны не видно.
— Луны не видно... — Рейберн не сумел скрыть разочарования. Черт побери! Должно быть, там страшный туман. Или сильный шторм.
— Нет, — возразил я. — Погодные условия не могут быть такими разными на ледовом поле. Они примерно одинаковы по площади, по крайней мере, в 50 тысяч квадратных миль. Луна просто зашла. Для них луна уже зашла. Похоже, что в последний раз они оценили свое положение только приблизительно, и ошибка получилась очень большая. Должно быть, они гораздо дальше к северо-востоку, чем мы считали.