Маклин Алистер. Полярная станция "Зебра"

   Нельзя сказать, что русские на этом успокоились. Они, как и американцы, несколько раз отправляли в полет над этим районом свои бомбардировщики дальнего действия. Несмотря на тяжелые облака и сильный ветер, несущий снег и мелкие льдинки, эти самолеты сотни раз пересекли вдоль и поперек те участки ледовых полей, где могла находиться станция, прощупывая подозрительные места своими фантастически точными радарами. Но все напрасно, радары не показывали ничего. В чем причина неудачи, понять не мог никто.
   Особенно удивляла безрезультатность действий стратегических бомбардировщиков Б-52, снабженных радаром, который на контрастном фоне легко мог бы засечь небольшой домик в полной темноте с высоты в десять тысяч футов. Предположения высказывались самые разные: что даже острый глаз радара не сумеет отличить обледенелый домик от обычного тороса, каких тысячи в этом районе зимой, что домиков вообще больше не существует и, наконец, что поиски велись не там, где следует. Ближе к истине, скорее всего, были те, кто утверждал, что луч радара отражается от повисших в воздухе облаков ледяной пыли, искажая и размывая получаемую на экране картину. Как бы там ни было, дрейфующая станция «Зебра» продолжала молчать, словно ее никогда не существовало.
   — Что толку торчать здесь? Только замерзнем до смерти... -Коммандеру Свенсону приходилось надрывать глотку, чтобы я его расслышал. — Лучше уж нырнуть и двигаться дальше.
   Он повернулся спиной к ветру и уставился на запад, где меньше чем в четверти мили от нас тяжело и лениво покачивался на волнах большой и широкий траулер. «Морнинг Стар», который провел последние два дня у самой кромки ледового поля в напрасной надежде поймать сигнал со станции «Зебра», собирался возвращаться в Гулль: запас горючего у него был на исходе.
   — Передайте сообщение, сказал Свенсон ближнему из матросов. «Собираемся нырнуть и двигаться подо льдом. Не всплывем минимум четыре, максимум четырнадцать дней...» — он повернулся ко мне и произнес:
   — Если мы за это время их не найдем... — и оставил фразу неоконченной.
   Я кивнул, и он продолжил сообщение: — «Весьма благодарны за ценное сотрудничество. Удачи и благополучного возвращения домой». -Когда специальный прожектор замигал, передавая депешу, он удивленно добавил: Неужели эти рыбаки ловят рыбу в Арктике даже зимой?
   — Да, ловят.
   — Всю зиму! Пятнадцать минут — и я чуть не околел от мороза. Вот вам и изнеженные англичане!.. — На «Морнинг Стар» замигали световые сигналы, и коммандер спросил: — Что они отвечают?
   — "Берегите головы подо льдом. Удачи и до свидания".
   — Веем вниз! приказал Свенсон.
   Сигнальщик принялся свертывать прикрывавший нас от ветра брезент, а я спустился по трапу в небольшое помещение под рубкой, протиснулся через люк и по второму трапу добрался до прочного корпуса субмарины, одолел еще один люк еще один трап — и только тогда очутился на одной палубе с центральным постом. За мной следовали Свенсон и сигнальщик, а замыкал эту процессию Хансен, которому пришлось задраивать два тяжелых водонепроницаемых люка. Действия Свенсона при погружении могли бы разочаровать ярых любителей кинобоевиков. Никакой беготни, никаких парней со стальными глазами, лихорадочно манипулирующих непонятными приборами, никаких воплей и рева сирен. Свенсон просто наклонился к микрофону и спокойно произнес:
   — Говорит капитан. Мы собираемся идти подо льдом.
   Начинаем погружение... — Он отключил микрофон и добавил: — Триста футов. Главный техник по электронике неторопливо включил ряды индикаторов, контролирующих положение всех люков, отверстий и клапанов. Круглые указатели остались мертвы, щелевые ярко вспыхнули. Так же неторопливо техник пощелкал тумблерами для перепроверки, поднял глаза на Свенсона и доложил:
   — Прямой доступ закрыт, сэр.
   Свенсон кивнул.
   Воздух, громко шипя, стал выходить из балластных цистерн — и это было все. Наше путешествие началось. Такое начало могло взволновать примерно так же, как вид человека, трогающегося с груженой тачкой. Странным образом, все это даже действовало успокаивающе.
   Через десять минут Свенсон подошел ко мне. За прошедшие два дня я прекрасно узнал коммандера Свенсона, он завоевал мои симпатию и огромное уважение. Команда верила ему слепо и безоговорочно. Я тоже был готов присоединиться к ней. Мягкий, сердечный, он досконально разбирался во всем, что связано с подводными лодками, обладал острым, приметливым глазом, еще более острым умом и сохранял невозмутимость и хладнокровие в любых, самых сложных обстоятельствах. Хансен, его старший помощник, не отличавшийся особым почтением к авторитетам, заявил мне прямо и без обиняков, что Свенсон — лучший офицер-подводник американского флота. Я надеялся, что так оно и есть, именно такой человек и требовался для выполнения стоящей перед нами задачи.
   — Скоро мы поднырнем под лед, доктор Карпентер, — сказал капитан. — Как вы себя чувствуете?
   — Я бы чувствовал себя куда лучше, если бы знал, куда нам плыть.
   — Узнаем, заверил Свенсон. — У «Дельфина» лучшие в мире глаза. Его глаза смотрят одновременно вверх, вниз, прямо перед собой и по сторонам. Наш нижний глаз — это эхолот, или ультразвуковой локатор, он показывает, сколько воды у нас под килем. Конечно, сейчас, когда внизу пять тысяч футов до дна и нам вряд ли грозит опасность наткнуться на риф или отмель, мы включаем его просто для перестраховки. И все-таки ни один серьезный штурман и не подумает его выключить. Два наших сонара смотрят вперед и по сторонам, один прощупывает курс корабля, второй контролирует сектор в пятнадцать градусов по каждому борту. Все видит, все слышит. Кто-то уронит гаечный ключ на корабле в двадцати милях от нас — и мы уже знаем об этом. Точно! И снова это кажется перестраховкой. Сонар предостережет нас от ледовых наростов, придавленных сверху всей толщей ледового поля, но за пять плаваний подо льдом, из них два к самому полюсу, я ни разу не встретил ледяных преград глубже двухсот футов, а мы сейчас на трехстах. И все равно держим и этот сонар включенным.
   — Боитесь врезаться в кита? — подкинул я вопрос.
   — Боимся врезаться в другую подводную лодку, — без улыбки ответил Свенсон. — Тут уж нам крышка обоим. Учтите, и русские, и наши ядерные субмарины так и снуют подо льдами туда-сюда вокруг полюса в обоих полушариях. Здесь сейчас движение оживленнее, чем на лондонской Тайме Сквер.
   — И все-таки шансов мало...
   — А какие шансы столкнуться в воздухе у двух самолетов на пространстве в десять тысяч квадратных миль? Теоретически — никаких. А в этом году уже было три таких столкновения. Так что лучше пусть себе сонар попискивает...
   Но наш основной глаз, когда мы подо льдом, это тот, что смотрит прямо вверх.
   Давайте-ка сходим поглядим, что там и как.
   Мы прошли в тот конец центрального поста, где справа по борту и ближе к корме у поблескивающей стеклами машины, состоящей из движущейся бумажной ленты шириной в семь дюймов и самописца, который чертил на ленте узкую прямую черную линию, корпели доктор Бенсон и еще один моряк. Бенсон что-то там подкручивал и был полностью погружен в это занятие.
   — Верхний эхолот, — пояснил Свенсон. — Обычно его называют ледовой машиной. Доктор Бенсон вообще-то не имеет к ней никакого отношения, у нас на борту два квалифицированных специалиста, но когда выяснилось, что оторвать его от этого занятия можно только с помощью военного трибунала, мы махнули рукой и оставили все, как есть... — Бенсон заулыбался, но даже глаз от бумажной ленты не отвел. — Работает ледовая машина на принципе отражения звука, как обычный сонар, но эхо приходит ото льда. Если он есть, конечно.
   Тонкая черная линия означает чистую воду над головой. Когда мы идем подо льдом, перо совершает вертикальные движения и не только показывает наличие льда, но и дает его толщину.
   — Остроумно, — заметил я.
   — И очень серьезно! Подо льдом это может стать для "Дельфина” вопросом жизни и смерти. И уж точно это вопрос жизни и смерти для станции «Зебра».
   Если мы сумеем засечь ее положение, мы все равно не сможем добраться туда, не пробившись сквозь лед. А где он тоньше всего, нам подскажет именно эта машина.
   — А как вы считаете, нам могут встретиться в это время года свободные ото льда места?
   — Мы называем их полыньями. Скорее всего, нет. Обратите внимание, лед не стоит на месте даже зимой, так что на него действуют разные силы, и разрывы вполне возможны. Но чистая вода при таких температурах долго не продержится, сами можете это прикинуть. Тонкий ледок нарастает уже за пять минут, а дальше прибавляется по дюйму в час, по футу за два дня. Однако если мы встретим полынью с трехдневным, к примеру, льдом, то вполне можем пробиться сквозь нее наружу.
   — Прямо рубкой?
   — Именно. Нашим «парусом». У всех современных атомных субмарин рубка специально укреплена с единственной целью — пробиваться сквозь арктический лед. Конечно, действовать приходится очень аккуратно, потому что толчок передается всему корпусу.
   Я немного поразмыслил над этим и спросил:
   — А что случится с корпусом, если вы всплывете слишком резко — а так, если я правильно понял, может произойти при неожиданном изменении солености и температуры воды — и в последнюю минуту обнаружите, что вас отнесло в сторону и у вас над головой прочный массив в десять футов толщиной?
   — В том-то и загвоздка, — ответил Свенсон. — Как вы правильно определили, это последняя минута. Лучше об этом даже не думать, не то что говорить: мне вовсе не улыбается видеть по ночам кошмарные сны...
   Я взглянул на него испытующе, но он больше не улыбался. И продолжал, понизив голос:
   — Честно говоря, сомневаюсь, что в команде «Дельфина» найдется хотя бы один человек, у которого душа не уходит в пятки, когда мы ныряем под лед. У меня-то уж точно. Я уверен, что наш корабль — лучший в мире, доктор Карпентер, но мало ли что может пойти наперекосяк. А если что-то случится с реактором, паровыми турбинами или электрогенераторами — что ж, понятно что мы уже в гробу и даже крышка заколочена. Эта крышка ледовое поле. В открытом море нас черта с два так просто возьмешь: в случае любой неполадки мы мигом всплывем на поверхность или хотя бы на перископную глубину и включим наши дизели. Но для дизелей нужен воздух — а подо льдом его нет. Стало быть, если что-нибудь случится, нам остается одно: искать полынью, пока еще заряжены аккумуляторы, а это один шанс из десяти тысяч в эту пору, или же ... В общем, дело ясное.
   — Да, весьма бодрящий рассказ, — откликнулся я.
   — А что? он неопределенно улыбнулся. — Но такого никогда не случится!
   Зря, что ли, наш драгоценный Бенсон так возится с этой игрушкой?
   — Вот оно! — воскликнул Бенсон. Первая плавающая льдина... Еще одна...
   И еще! Поглядите-ка сами, доктор.
   Я поглядел. Перо, которое раньше, еле слышно поскрипывая, чертило сплошную горизонталь, теперь прыгало вверх и вниз по бумаге, вырисовывая очертания проплывающего над нами айсберга. Линия было выровнялась, но тут же перо снова задергалось: еще одна льдина появилась и уплыла. Пока я смотрел, горизонтальные отрезки появлялись все реже и реже, становились все короче и короче — и наконец исчезли совсем.
   — Вот и все, — кивнул Свенсон. — Теперь мы плывем глубоко, по-настоящему глубоко, и всплывать нам больше некуда.
   Коммандер Свенсон обещал поторопиться. Сказано — сделано. На следующий день чья-то тяжелая рука легла мне на плечо еще до рассвета. Я открыл глаза, заморгал от падающего с потолка света и увидел перед собой лейтенанта Хансена.
   — Вы так сладко спали, док, что даже жаль было будить, — весело сказал он. — Но мы уже здесь.
   — Где здесь? — недовольно пробурчал я.
   — В точке с координатами 85 градусов 35 минут северной широты и 21 градус 20 минут восточной долготы. То есть там, где, по последним данным, находилась станция «Зебра». С учетом полярного дрейфа, разумеется.
   — Уже? — Я недоверчиво взглянул на часы. — Нет, в самом деле?
   — Мы дурака не валяем, со скромной гордостью заявил Хансен. Шкипер приглашает вас подняться и посмотреть, как мы работаем.
   — Я мигом!..
   Если «Дельфин» все же сумеет пробиться сквозь лед и сделает попытку связаться со станцией «Зебра», пусть даже вероятность удачи равна одному шансу из миллиона, я хотел бы при этом присутствовать.
   Мы с Хансеном уже приближались к центральному посту, когда меня вдруг качнуло, потом тряхнуло и чуть не сбило с ног, я едва успел ухватиться за поручень, идущий вдоль коридора. Я почти повис на нем, пока «Дельфин» метался и вертелся, точно истребитель в воздушном бою. Ни одна известная мне субмарина не выдержала бы ничего подобного. Теперь я понял, для чего нужны ремни безопасности на сиденьях в центральном посту.
   — Что тут, черт побери, происходит? обратился я к Хансену. — Чуть с кем-то не столкнулись?
   — Наверно, попалась полынья. Вернее, место, где лед потоньше. Когда мы такую штуку обнаруживаем, то уж стараемся ее не упустить, вот и крутимся, как реактивный «ястребок», прикрывающий свой хвост. Команда от этого обычно в диком восторге, особенно когда пьет кофе или ест суп.
   Мы зашли в центральный пост. Коммандер Свенсон вместе со штурманом и еще одним моряком, низко пригнувшись, что-то внимательно изучал на штурманском столе. Дальше к корме матрос у верхнего эхолота ровным, спокойным голосом считывал цифры, определяющие толщину льда. Свенсон оторвал взгляд от карты.
   — Доброе утро, доктор. Джон, по-моему, здесь что-то есть.
   Хансен подошел к столу и пристально уставился на табло. По-моему, смотреть там было не на что: крохотная световая точка, пробивающаяся сквозь стекло, и квадратный лист карты, испещренный кривыми черными линиями, которые матрос наносил карандашом, отмечая движение этой точки. В глаза бросились три красных крестика, два из них совсем рядышком, а как раз когда Хансен изучал карту, моряк, обслуживающий ледовую машину, оказывается, доктор Бенсон был все же не настолько увлечен этой игрушкой, чтобы играть с нею посреди ночи, — громко выкрикнул:
   — Отметка!
   Черный карандаш тут же сменился красным, и на бумаге появился четвертый крестик.
   — Похоже, вы правы, капитан, — сказал Хансен. -Только что-то уж сильно узкая, по-моему.
   — По-моему, тоже, — согласился Свенсон. -Но это первая щелка в ледовом поле, которую мы встретили за этот час. А чем дальше к северу, тем меньше вероятность такой встречи. Давайте все же попробуем... Скорость?
   — Один узел, — доложил Рейберн.
   — Разворот на одну треть, — произнес Свенсон. Никакого крика, никакого пафоса, Свенсон бросил эту команду тихо и спокойно, словно обычную фразу, но один из сидящих в откидных креслах матросов тут же наклонился к телеграфу и передал в машинное отделение:
   — Лево руля до отказа.
   Свенсон пригнулся к табло, следя, как световая точка и не отрывающийся от нее карандаш двигаются назад, примерно к центру квадрата, образованного четырьмя красными крестиками.
   — Стоп! — проговорил он. — Руль прямо... — и после паузы: — Вперед на одну треть. Так... Стоп!
   — Скорость ноль, — доложил Рейберн.
   — Сто двадцать футов, — приказал Свенсон офицеру у пульта погружения.
   Только осторожнее, осторожнее.
   До центрального поста докатился сильный продолжительный шум.
   — Выбрасываете балласт? — спросил я у Хансена.
   — Просто откачиваем его, — покачал он головой. — Так легче выдерживать нужную скорость подъема и удерживать лодку на ровном киле. Поднять субмарину на ровном киле, когда скорость нулевая, — это трюк не для новичков. Обычные субмарины даже не пытаются это делать.
   Насосы замерли. Снова зашумела вода, теперь уже возвращаясь в цистерны: офицер по погружению замедлил скорость подъема. Наконец и этот звук умолк. — Поток постоянный, — доложил офицер. — Точно сто двадцать футов. — Поднять перископ, — приказал Свенсон стоящему рядом с ним матросу Тот взялся за рычаг над головой, и мы услышали, как в клапанах зашипела под высоким давлением жидкость, выдвигая перископ по правому борту. Преодолевая сопротивление забортной воды, тускло отсвечивающий цилиндр наконец освободился полностью. Свенсон откинул зажимы и прильнул к окулярам.
   — Что он там собирается разглядеть на такой глубине да еще и ночью? спросил я у Хансена.
   — Кто знает. Вообще-то полной темноты никогда не бывает. То ли луна светит, то ли звезды. Но даже звездный свет все же пробивается сквозь лед, если, конечно, он достаточна тонок.
   — И какой толщины лед над нами в этом прямоугольнике?
   — Вопросик на все шестьдесят четыре тысячи долларов, отозвался Хансен. А ответ прост: мы не знаем. Чтобы довести ледовую машину до подходящего размера, пришлось пожертвовать точностью. Так что где-то от четырех до сорока дюймов. Если четыре мы проскочим, как сквозь крем на свадебном торте. Если сорок — набьем себе шишек на макушке, — он кивнул в сторону Свенсона. — Похоже, дело табак. Видите, он регулирует фокус и крутит ручки разворота объективов кверху? Значит, пока ничего не может разглядеть.
   Свенсон выпрямился.
   — Темнотища, как в преисподней, — пробормотал он. Потом приказал: Включить огни на корпусе и «парусе». Он снова прильнул к окулярам. Всего на пару секунд.
   — Гороховый суп. Густой, желтый и наваристый. Ни хрена не понимаешь. Попробуем камеру, а?
   Я взглянул на Хансена, а тот мотнул головой на переборку напротив, где как раз расчехляли белый экран.
   — Все новейшие удобства, док. Собственное ТВ. Камера установлена на палубе и защищена толстым стеклом, дистанционное управление позволяет очень даже легко поворачивать ее вверх и вокруг, да куда хочешь.
   — Новейшая модель, наверно? На экране появилось что-то серое, размытое, неопределенное.
   — Самая лучшая, какую можно купить, — ответил Хансен. — Это просто такая вода. При такой температуре и солености она становится совершенно непрозрачной. Как густой туман для зажженных фар.
   — Выключить огни, — приказал Свенсон. Экран совсем потемнел. Включить огни... — Та же серая муть на экране. Свенсон вздохнул и повернулся к Хансену. — Ну что, Джон?
   — Если бы мне платили за воображение, — тщательно подбирая слова, произнес Хансен, — я бы сумел вообразить, что вижу топ «паруса» вон там, в левом уголке. Слишком уж сумрачно там, капитан. Придется играть в жмурки, ничего другого не придумаешь.
   — Я предпочитаю называть это русской рулеткой, — у Свенсона было безмятежное лицо человека, покуривающего воскресным днем на свежем воздухе.
   — Мы удерживаем прежнюю позицию?
   — Не знаю, — Рейберн оторвался от табло. — Трудно сказать что-то наверняка.
   — Сандерс? — вопрос человеку у ледовой машины.
   — Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.
   — Продолжайте наблюдение. Опустить перископ... — Свенсон убрал рукоятки и повернулся к офицеру по погружению. — Давайте подъем, но считайте, что у нас на «парусе» корзина с яйцами, и надо сделать так, чтобы ни одно не разбилось.
   Снова заработали насосы. Я обвел взглядом центральный пост. Все были спокойны, собранны и полны внутреннего напряжения. На лбу у Рейберна проступили капельки пота, а голос Сандерса, монотонно повторяющего «тонкий лед, тонкий лед», стал преувеличенно ровным и невозмутимым. Тревога сгустилась настолько, что, казалось, ее можно пощупать пальцами. Я тихо обратился к Хансену:
   — Что-то не вижу радости на лицах. А ведь еще сотня футов над головой.
   — Осталось всего сорок, — коротко ответил Хансен. — Измерение ведется от киля, а между килем и топом «паруса» как раз шестьдесят футов. Сорок футов минус толщина самого льда... А тут может подвернуться какой-нибудь выступ, острый, как бритва или игла. И запросто проткнет наш "Дельфин” посередке. Вы понимаете, что это значит?
   — Стало быть, пора и мне начинать волноваться? Хансен усмехнулся, но улыбка получилась безрадостной. Мне тоже было не до смеха.
   — Девяносто футов, — доложил офицер по погружению.
   — Тонкий лед, тонкий лед... — пел свою арию Сандерс.
   — Выключить палубные огни, огни на «парусе» оставить включенными, произнес Свенсон. — Камера пусть вращается. Сонар?
   — Все чисто, — доложил оператор сонара. — Кругом все чисто... пауза, потом: — Нет, отставить, отставить! Преграда прямо по корме!
   — Как близко? — быстро уточнил Свенсон.
   — Трудно сказать. Слишком близко.
   — Лодка скачет! — резко выкрикнул офицер по погружению. -Восемьдесят, семьдесят пять...
   Видимо, «Дельфин» вошел в слой очень холодной или очень соленой воды. — Толстый лед, толстый лед! — тут же отозвался Сандерс.
   — Срочное погружение! — приказал Свенсон — и теперь это уже звучало именно как приказ.
   Я почувствовал скачок воздушного давления, когда офицер по погружению открутил нужный вентиль и тонны забортной воды ринулись в цистерну аварийного погружения. Но было уже поздно. Сопровождаемый оглушительным грохотом толчок чуть не свалил нас с ног: это «Дельфин» с размаху врезался в толщу льда. Зазвенели стекла, мигнув, выключились все огни, и субмарина камнем пошла ко дну.
   Продуть цистерну! — скомандовал офицер по погружению.
   Воздух под высоким давлением ринулся в балластную емкость — но при той скорости, с какой мы падали вниз, нам явно грозила опасность быть раздавленными давлением воды раньше, чем насосы сумеют откачать хотя бы часть принятого перед этим балласта. Двести футов, двести пятьдесят мы продолжали падать. Все будто в рот воды набрали, только стояли или сидели, как завороженные, и не сводили глаз с указателя глубины. Не нужна была телепатия, чтобы прочесть мысли всех, кто находился сейчас в центральном посту. Было очевидно, что «Дельфин» наткнулся кормой на что-то твердое как раз в тот момент, когда его «парус» напоролся на тяжелый лед. И если корма у «Дельфина» пробита, мы не остановимся в падении до тех пор, пока давление миллионов тонн воды не раздавит и не сплющит корпус лодки, в мгновение ока лишив жизни всех, кто там находится.
   — Триста футов, громко читал офицер по погружению. Триста пятьдесят... Падение замедляется! Замедляется!..
   «Дельфин» еще раз, неторопливо минуя четырехсотфутовую отметку, когда в центральном посту появился Ролингс. В одной руке он держал инструментальную сумку, в другой — мешочек с различными лампочками.
   — Все это против природы, — заявил он, обращаясь, кажется, к перегоревшей лампочке на табло, которую он тут же принялся заменять. -Я всегда доказывал, что мы встаем поперек законов природы. За каким дьяволом людям надо соваться в глубь океана? Помяните мое слово, все эти новомодные штучки до добра не доведут...
   — Вас точно не доведут, если вы не умолкнете, — язвительно бросил ему Свенсон. Но в его голосе не было упрека; как и все мы, он по достоинству оценил целительное воздействие глотка свежего воздуха, внесенного Ролингсом в насыщенную тревогой атмосферу центрального поста. — Держимся? обратился капитан к офицеру по погружению.
   Тот поднял кверху палец и улыбнулся. Свенсон кивнул и взял переносной микрофон.
   — Говорит капитан, — спокойно произнес он. — Прошу прощения за встряску. Немедленно доложить о повреждениях.
   На пульте перед ним загорелась зеленая лампочка Свенсон нажал на тумблер, и на потолке заговорил громкоговоритель.
   — Докладывает отсек управления... — Этот отсек находился на корме, как раз над машинным отделением. — Удар был прямо над нами. Пришлось зажечь свечки, кое-какие приборы вышли из строя. Но крыша над головой еще цела.
   — Спасибо, лейтенант. Справитесь?
   — Конечно!
   Свенсон включил другой тумблер.
   — Кормовой отсек?
   — А мы разве не оторвались от корабля? — осторожно осведомился чей-то голос.
   — Пока еще нет, — заверил Свенсон. — Что можете доложить?
   — Только то, что нам придется тащить обратно в Шотландию целую кучу грязного белья. Стиральную машину, кажется, хватила кондрашка.
   Свенсон улыбнулся и отключился. Лицо у него оставалось безмятежным, а под рубашкой, наверно, работал какой-то потоуловитель, потому что лично мне не помешало бы и банное полотенце. Капитан обратился к Хансену:
   — Нам просто не повезло. Вот такое совпадение: подводное течение, где его не должно быть, температурный перепад, где никто не мог его ожидать, и ледяной нарост, который тоже подвернулся не вовремя. Да еще и тьма такая хоть глаз выколи. Но потребуется нам совсем немного: чуточку покрутимся вокруг, чтобы освоить эту полынью, как свои пять пальцев, прикинем скорость дрейфа льдов, ну и дадим побольше света, когда подойдем к девяностофутовой отметке.
   — Так точно, сэр. Это все, что нам потребуется. Вопрос в другом: что мы все-таки собираемся делать?
   — Именно это и собираемся. Немного поплаваем и попытаемся еще раз. Не люблю ронять свое достоинство, поэтому удержался и не вытер пот со лба.
   Значит, поплаваем и попытаемся еще раз. Минут пятнадцать на глубине двести футов Свенсон манипулировал винтами и рулями, пока наконец не изучил очертания полыньи и не нанес их на табло со всей возможной точностью. Потом он придвинул «Дельфин» к одной из границ и приказал начать медленный подъем.
   — Сто двадцать футов, — начал счет офицер по погружению. Сто десять...
   — Толстый лед, — завел свою песню Сандерс. — Толстый лед...
   “Дельфин” продолжал потихоньку всплывать. Я окончательно решил, что в следующий раз, когда направлюсь в центральный пост, прихвачу с собой махровое полотенце. — Если мы переоценили скорость дрейфа, — заметил Свенсон, — боюсь, мы треснемся еще разок... — Он обернулся к Ролингсу, который все еще возился с лампочками. — На вашем месте, я бы повременил с этим делом. Вдруг снова придется все менять — а ведь наши запасы не бесконечны.