Страница:
...Когда я закончил, Маня уже просматривала цветные сны (натурально – они у нее всегда в цвете). И чего я тут распинался не в тему? Аполлоний Молон, учитель Цицерона, блин! Видимо, в собственное красноречие я сублимировал неудовлетворенную сексуальную страсть.
Что делать с будущей записью певуньи, я примерно знал. Да надо было просто рассказать ей историю с «Би-2», все сразу бы стало ясно.
Правда, этот способ раскрутки мог сработать только в том случае, если рядом со мной действительно ворочался гений.
Ну или что-то вроде.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Что делать с будущей записью певуньи, я примерно знал. Да надо было просто рассказать ей историю с «Би-2», все сразу бы стало ясно.
Правда, этот способ раскрутки мог сработать только в том случае, если рядом со мной действительно ворочался гений.
Ну или что-то вроде.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы открыли глаза в полдень. Конечно, невыспавшиеся. Я впервые видел Маню спросонья, и пейзаж тоски не навевал (это для меня очень важно, утренний женский вид). Вполне родная мордашка.
Попытался пристать, но певунья ловко, как все та же щучка, выскользнула и со словами «Опаздываю в колледж!» нырнула в ванную.
Когда она вышла – красная, будто только что от костра, я все еще лежал в кровати, надеясь на снисхождение.
– Эй, барракуда! – крикнула Маня. – Пора гонять мелких рыбешек! Ты вообще когда-нибудь ходишь на работу? У вас там в газете распорядок есть? Трудовая дисциплина?
– Есть. Вольный.
– Везет.
– Слушай, давай сегодня вечером это... встретимся. Продолжим, так сказать.
– Что продолжим? – Певунья с ухмылочкой вставляла в волосы бесчисленные заколки, одну за другой.
– Я ж вчера тебе возможный вариант раскрутки так и не рассказал.
– Да, ты краснобайствовал по полной! Я даже заснула. Но все равно было интересно, спасибо.
И Маня сделала перед зеркалом шутливый книксен.
– Не, ну правда, – заканючил я. – У тебя какие планы на вечер?
– Грандиозные. Сегодня точно не получится. Сегодня концерт в колледже, старшие курсы. Созвонимся. Все, я побежала, закрой дверь.
Она поцеловала меня в щеку, махнула вязаной перчаткой на прощание.
Я вернулся в постель и попытался уснуть. Ведь ничего страшного не произошло. Успеется. Концентрация событий для одного дня и так запредельная, прямо как у Джойса в «Улиссе» [6](ха-ха).
Сон, впрочем, гулял где-то на стороне, и от нечего делать я позвонил на «Мосфильм» Ханютиной. Доложил, что список составлен, Гребешковой позвонил, и та посоветовала найти мосфильмовскую картотеку.
– Сохранилась картотека, Тамара Ивановна?
– Сохранилась, конечно. Но вам надо в архив, в картотеке только современные актеры.
– Вот как. А что нужно, чтобы попасть в архив?
Мне объяснили. Колесо покатилось.
Секретарь гендиректора «Мосфильма» отправила меня к первому заму, тот потребовал письмо от редакции (я всем говорил, что пишу о второстепенных персонажах статью в газету). Потом была еще парочка ответлиц. Конечным пунктом стал некий информационный центр и таинственная Гаянэ, у которой я должен был узнать, как действовать дальше.
Гаянэ, выслушав меня, почему-то первым делом двинула свою версию по поводу старика-алкаша с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!».
– Этот дедулька и в других фильмах Гайдая снимался. И все в той же роли —пьянчужки.
– Не может быть!
– Вот, между прочим, и в «Не может быть!», – невольно скаламбурила Гаянэ.
– А где там? – «Внеконкурсная» картина, но все равно интересно.
– А вот, когда Вячеслав Невинный распевает знаменитую песню «Губит людей не пиво, губит людей вода», он подходит к прилавку с пустой кружкой. Припоминаете?
– Смутно.
– В «Бриллиантовой руке» этот дедок, вечно пьяный, сопровождает Нонну Мордюкову.
– А! Вспомнил. «А если не будут брать, отключим газ». Чтобы он лотерейные билеты распространил среди жильцов.
– Точно!
– Но это не тот. Нет. «Огласите весь список»? Нет, вы ошибаетесь. Тот, о котором вы говорите, еще в «Кавказской пленнице» играл, я помню. Когда Моргунов, Никулин и Вицин стоят в очереди за пивом, и Вицин по инерции передает кружку назад. А там дедулька щупленький: было пиво – и нет, в небо улетело. Вы ошибаетесь. «Огласите весь список» – худощавый и, главное, высокий, и лицо у него... интеллигентнее, что ли.
Гаянэ на минуту затихла.
– Алло, Гаянэ!
– Да-да. Просто думаю, а не сам ли Гайдай снимался в этой роли?
Я рассмеялся.
– Я спрашивал Нину Павловну Гребешкову, кто этот дед. Она не вспомнила. Неужели вы думаете, что если бы ее муж...
– О, молодой человек! Столько времени прошло. Тут порой собственное имя-отчество забываешь. Но я уточню. Вы вообще позвоните через недельку, я вам все скажу: куда, чего и когда. Да, но письмо из редакции и список нужных вам артистов сейчас факсаните.
– Факсану, – заверил я Гаянэ. – Всенепременно.
Попытался пристать, но певунья ловко, как все та же щучка, выскользнула и со словами «Опаздываю в колледж!» нырнула в ванную.
Когда она вышла – красная, будто только что от костра, я все еще лежал в кровати, надеясь на снисхождение.
– Эй, барракуда! – крикнула Маня. – Пора гонять мелких рыбешек! Ты вообще когда-нибудь ходишь на работу? У вас там в газете распорядок есть? Трудовая дисциплина?
– Есть. Вольный.
– Везет.
– Слушай, давай сегодня вечером это... встретимся. Продолжим, так сказать.
– Что продолжим? – Певунья с ухмылочкой вставляла в волосы бесчисленные заколки, одну за другой.
– Я ж вчера тебе возможный вариант раскрутки так и не рассказал.
– Да, ты краснобайствовал по полной! Я даже заснула. Но все равно было интересно, спасибо.
И Маня сделала перед зеркалом шутливый книксен.
– Не, ну правда, – заканючил я. – У тебя какие планы на вечер?
– Грандиозные. Сегодня точно не получится. Сегодня концерт в колледже, старшие курсы. Созвонимся. Все, я побежала, закрой дверь.
Она поцеловала меня в щеку, махнула вязаной перчаткой на прощание.
Я вернулся в постель и попытался уснуть. Ведь ничего страшного не произошло. Успеется. Концентрация событий для одного дня и так запредельная, прямо как у Джойса в «Улиссе» [6](ха-ха).
Сон, впрочем, гулял где-то на стороне, и от нечего делать я позвонил на «Мосфильм» Ханютиной. Доложил, что список составлен, Гребешковой позвонил, и та посоветовала найти мосфильмовскую картотеку.
– Сохранилась картотека, Тамара Ивановна?
– Сохранилась, конечно. Но вам надо в архив, в картотеке только современные актеры.
– Вот как. А что нужно, чтобы попасть в архив?
Мне объяснили. Колесо покатилось.
Секретарь гендиректора «Мосфильма» отправила меня к первому заму, тот потребовал письмо от редакции (я всем говорил, что пишу о второстепенных персонажах статью в газету). Потом была еще парочка ответлиц. Конечным пунктом стал некий информационный центр и таинственная Гаянэ, у которой я должен был узнать, как действовать дальше.
Гаянэ, выслушав меня, почему-то первым делом двинула свою версию по поводу старика-алкаша с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!».
– Этот дедулька и в других фильмах Гайдая снимался. И все в той же роли —пьянчужки.
– Не может быть!
– Вот, между прочим, и в «Не может быть!», – невольно скаламбурила Гаянэ.
– А где там? – «Внеконкурсная» картина, но все равно интересно.
– А вот, когда Вячеслав Невинный распевает знаменитую песню «Губит людей не пиво, губит людей вода», он подходит к прилавку с пустой кружкой. Припоминаете?
– Смутно.
– В «Бриллиантовой руке» этот дедок, вечно пьяный, сопровождает Нонну Мордюкову.
– А! Вспомнил. «А если не будут брать, отключим газ». Чтобы он лотерейные билеты распространил среди жильцов.
– Точно!
– Но это не тот. Нет. «Огласите весь список»? Нет, вы ошибаетесь. Тот, о котором вы говорите, еще в «Кавказской пленнице» играл, я помню. Когда Моргунов, Никулин и Вицин стоят в очереди за пивом, и Вицин по инерции передает кружку назад. А там дедулька щупленький: было пиво – и нет, в небо улетело. Вы ошибаетесь. «Огласите весь список» – худощавый и, главное, высокий, и лицо у него... интеллигентнее, что ли.
Гаянэ на минуту затихла.
– Алло, Гаянэ!
– Да-да. Просто думаю, а не сам ли Гайдай снимался в этой роли?
Я рассмеялся.
– Я спрашивал Нину Павловну Гребешкову, кто этот дед. Она не вспомнила. Неужели вы думаете, что если бы ее муж...
– О, молодой человек! Столько времени прошло. Тут порой собственное имя-отчество забываешь. Но я уточню. Вы вообще позвоните через недельку, я вам все скажу: куда, чего и когда. Да, но письмо из редакции и список нужных вам артистов сейчас факсаните.
– Факсану, – заверил я Гаянэ. – Всенепременно.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В тот день я так певунье и не дозвонился. И не рассказал, увы, о возможном способе раскрутки, об этой полусказочной истории с «Би-2»...
Однажды Вася Шугалей, когда-то занимавшийся делами «Ляписа—Трубецкого» и «Запрещенных барабанщиков», пригласил меня в квартирку в районе Ленинского проспекта. Расставшись, он что-то отсуживал у «барабанщиков», дал мне по этому поводу скандальное интервью, и надо было его заверить.
Не успел я стряхнуть снег с ботинок, в квартирку ввалилась отмороженная компания. Гремя бутылками, они внесли меня прямиком на кухню, где было настежь открыто окно и температура ничем не отличалась от уличной.
Это были Лева и Шура Би-2 и кто-то еще, уже не помню. Пока Шугалей, слюнявя уголки, вдумчиво читал свое интервью, ребята хлопотали по хозяйству. Лева строгал сыр и колбасу, Шура концом вилки откупоривал чешское пиво.
В ходе совместного распития выяснилось, что ребята недавно приехали из Австралии, где долгое время жили и записали альбом, а сейчас хотят его выгодно продать, да и вообще раскрутиться в России.
Мы послушали пару песен. «Полковника» и «Сердце», кажется. Мне категорически вставило. Я даже как-то глупо спросил: «Это вы?!» Небритые физии, у Левы на голове лохмы, как папаха абрека. Настолько качественный материал, а тут два похмельных субъекта дуют одну за другой «Старопрамен». Подозрительно. Я даже подумал, честно говоря, что Лева и Шура где-то все это сперли или это вообще не их песни, в смысле не они поют. Тут еще Вася загундосил, что у ребят заканчиваются российские визы, какие-то проблемы с гражданством, надо за этими визами ехать обратно в Австралию, а денег нет.
Я в то время не злоупотреблял, пиво ударило мне в голову, и «Остапа понесло». Причем в чрезвычайно странной логической последовательности. Мол, почему у таких талантливых пацанов проблемы с визами? Что они вообще делали в Австралии? Видели они там, в зарослях скрэба, сумчатого медоеда? Это правда, что возле Сиднея есть Голубые горы, и почему они так называются?..
В общем, с непривычки я напился и пообещал инвестировать средства в «Би-2». А утром (в таком состоянии меня никуда не отпустили) уже трудно было отвертеться.
Позже я стал придумывать всяческие уловки, чтобы соскочить. Как-то привез к «Би-2» двух жуликоватых продюсеров, Серегу и Димона (имя им легион, я уже говорил). Дескать, это мои компаньоны, прежде чем вложить деньги, хотят послушать материал.
Компаньонами они, конечно, не были, но собаку съели на том, что можно купить-продать в шоу-бизнесе. Отличались всеядностью, брались за любые самые убитые проекты. Помню одну языкастую особу, любовницу директора ликероводочного завода. Кажется, она работала дегустатором на этом ЛВЗ: припухлые хомячковые щечки, простудные глаза, голос, как из жбана. Внезапно стала мечтать о звездной карьере.
Ради бога! Серега и Димон купили для девицы дюжину кабацких шлягеров, провели мощную пиар-кампанию под лозунгом «Пять лет в плену у гонконгских пиратов» (господи, чего она только не лепила про свои «муки и страдания в плену» в одной популярной передаче!). За 50 тысяч баксов сняли уродский клип на песню «А я гудела в портовом ресторане», еще штук 15 понадобилось, чтобы продавить халтуру на 2-3 более-менее приличных телеканала.
Бедный директор ЛВЗ не успевал оплачивать счета, заводик бухтел на грани разорения, но песни Руси (так трогательно, по-бунински, звали дегустаторшу) сваливались со всех ступенек хит-парадов, как замерзшие алкаши с лавочек.
По странному стечению обстоятельств директора вскоре убили. Руся слиняла к родителям в Курган. А Серега и Димон купили на двоих квартиру в центре Москвы.
...Все это они с хохотом рассказывали Леве и Шуре и краем уха слушали песни «Би-2». Затем отвели меня в темный коридор посовещаться. Приговор вынесли суровый: гитарная музыка сейчас на фиг никому не нужна, нынче хорошо идет попса (ну и действительно в некотором смысле это еще было время Королевой и Тани Булановой).
– Что, думаете, совсем не пойдет? – спросил я так, на всякий случай.
– Потеряешь бабки, дурило! Не влезай.
– «Как говорит наш дорогой шеф, на чужой счет пьют даже трезвенники и язвенники», – подытожил я конструктивный разговор цитатой из Гайдая. – Ну что ж. Фиг им.
Не сказав ни бе ни ме, мы распрощались с «Би-2».
Через пару дней я ехал к Васе Шугалею с решительным отказом. Уже вальсируя по ледовому покрытию Ленинского, развернул случайно купленный «Московский комсомолец» и на последней странице обнаружил полосный материал Капы Деловой о группе «Би-2». У меня глаза на лоб полезли. Если это и было простое совпадение, то приготовил блюдо, несомненно, сам шеф-повар небесного ресторанчика. Я прекрасно помнил, как сразу после статьи Капы пушечно выстрелила Земфира.
Простите за легкий каламбур, но статья Деловой в корне меняла дело. Я тормознул у «Дома виски» и купил бутылку «Ред лейбл»: надо было отметить наше с «Би-2» чудесное воссоединение...
Мы подписали трехстраничный договор. Я вкладывал 7 тысяч долларов, мне в течение года обещали отстегивать 5 процентов от всех концертов «Би-2» и 20 процентов от привлеченных мною же спонсорских средств. Ровно через 12 месяцев деньги возвращались в полном объеме.
Паспортно-визовые проблемы Левы и Шуры вскоре разрешились, напротив квартирки Шугалея ребята сняли отдельное жилье (а то жили калганом – ни песню написать, ни девушку привести).
Ко всему прочему я получил в свои руки вожжи пиар-директора и тут же приступил к работе. После одного из первых выступлений «Би-2», в клубе Дома композиторов, мы с Левой за стойкой бара придумали мексиканскую историю о девушке Варваре из одноименной песни. Неверная Варвара якобы бросила Леву на стадии жениховства и сбежала с богатым еврейским ювелиром в Израиль. Парень с потерей не смирился, купил поддельную метрику о рождении, где было записано, что он еврей, и рванул за изменщицей на Землю обетованную.
Но ювелир надежно спрятал Варвару в своей золотой клетке (г. Тель-Авив, ул. ха-Ахим ми-Славита, 5). Полный кирдык. Для Левы настало время тоски и печали. И вот, значит, родилась песня.
Помню, я так расчувствовался от выдуманного и выпитого, что на весь респектабельный клуб гневно завопил: «Проклятый! Расхититель социалистической собственности! У, мерзавец!» Цитатой из Гайдая я клеймил израильского толстосума, укравшего у Левы невесту, но рядом, в сигарной комнате, дымили толстосумы отечественные, и мои революционные тезисы им жутко не понравились. Охрана попыталась нас вывести, мы оказали сопротивление. И это была моя первая пиар-акция с «Би-2», попавшая на газетные полосы.
Первая и последняя. Потому что на следующий день позвонил Шугалей и попросил срочно приехать. Ничего толком не объяснив. То ли свадьба у него, то ли похороны.
Оказалось, и то и другое. Новость меня ошарашила: Вася с потрохами продал «Би-2» некоему Александру Пономареву, продюсеру группы «Сплин» (позже выяснилось, что Шугалей затребовал в виде отступных 5 тысяч баксов). Лева и Шура сидели в сторонке, отстраненно молчали. Я подумал, что происходит банальное кидалово, хотелось проломить лысый череп Васи темной деревянной маской аборигена, висевшей на стене рядом с распятием. Еле сдержавшись, процедил:
– А как же мои семь штук?
– Наш договор остается в силе, – стал успокаивать меня Шугалей. – Все обязательства Пономарев берет на себя.
– Посмотрим-посмотрим, – пробормотал я сквозь зубы.
Но, к удивлению, продюсер «Сплина» и вправду сполна ответил по чужим долгам. И как здорово раскрутил группу! Одно попадание Левы и Шуры в культовый фильм «Брат-2» чего стоит (в порядке самокритики – мы бы с Шугалеем вряд ли продвинули «Би-2» дальше клубных концертов). Сказочное попадание, фантастическое превращение. Будто в «Иван Васильевич меняет профессию»: прошли сквозь стену панельного дома и оказались в царских палатах – Иоанн Грозный и князь Милославский!
А были кто? Ну кем они были? Квартирный вор и управдом-подкаблучник.
...Я подумал, что неплохо бы заранее рассказать Пономареву о новой девочке, которая хочет «затмить Земфиру», может, забить стрелку, познакомить. Но, зная плотный график продюсера, я примерно представлял, что он ответит: «Пусть запишет хотя бы пару песен. Тогда и встретимся».
Ну да, правильно. Тем более, что Маня исчезла, второй день не выходила на связь.
Однажды Вася Шугалей, когда-то занимавшийся делами «Ляписа—Трубецкого» и «Запрещенных барабанщиков», пригласил меня в квартирку в районе Ленинского проспекта. Расставшись, он что-то отсуживал у «барабанщиков», дал мне по этому поводу скандальное интервью, и надо было его заверить.
Не успел я стряхнуть снег с ботинок, в квартирку ввалилась отмороженная компания. Гремя бутылками, они внесли меня прямиком на кухню, где было настежь открыто окно и температура ничем не отличалась от уличной.
Это были Лева и Шура Би-2 и кто-то еще, уже не помню. Пока Шугалей, слюнявя уголки, вдумчиво читал свое интервью, ребята хлопотали по хозяйству. Лева строгал сыр и колбасу, Шура концом вилки откупоривал чешское пиво.
В ходе совместного распития выяснилось, что ребята недавно приехали из Австралии, где долгое время жили и записали альбом, а сейчас хотят его выгодно продать, да и вообще раскрутиться в России.
Мы послушали пару песен. «Полковника» и «Сердце», кажется. Мне категорически вставило. Я даже как-то глупо спросил: «Это вы?!» Небритые физии, у Левы на голове лохмы, как папаха абрека. Настолько качественный материал, а тут два похмельных субъекта дуют одну за другой «Старопрамен». Подозрительно. Я даже подумал, честно говоря, что Лева и Шура где-то все это сперли или это вообще не их песни, в смысле не они поют. Тут еще Вася загундосил, что у ребят заканчиваются российские визы, какие-то проблемы с гражданством, надо за этими визами ехать обратно в Австралию, а денег нет.
Я в то время не злоупотреблял, пиво ударило мне в голову, и «Остапа понесло». Причем в чрезвычайно странной логической последовательности. Мол, почему у таких талантливых пацанов проблемы с визами? Что они вообще делали в Австралии? Видели они там, в зарослях скрэба, сумчатого медоеда? Это правда, что возле Сиднея есть Голубые горы, и почему они так называются?..
В общем, с непривычки я напился и пообещал инвестировать средства в «Би-2». А утром (в таком состоянии меня никуда не отпустили) уже трудно было отвертеться.
Позже я стал придумывать всяческие уловки, чтобы соскочить. Как-то привез к «Би-2» двух жуликоватых продюсеров, Серегу и Димона (имя им легион, я уже говорил). Дескать, это мои компаньоны, прежде чем вложить деньги, хотят послушать материал.
Компаньонами они, конечно, не были, но собаку съели на том, что можно купить-продать в шоу-бизнесе. Отличались всеядностью, брались за любые самые убитые проекты. Помню одну языкастую особу, любовницу директора ликероводочного завода. Кажется, она работала дегустатором на этом ЛВЗ: припухлые хомячковые щечки, простудные глаза, голос, как из жбана. Внезапно стала мечтать о звездной карьере.
Ради бога! Серега и Димон купили для девицы дюжину кабацких шлягеров, провели мощную пиар-кампанию под лозунгом «Пять лет в плену у гонконгских пиратов» (господи, чего она только не лепила про свои «муки и страдания в плену» в одной популярной передаче!). За 50 тысяч баксов сняли уродский клип на песню «А я гудела в портовом ресторане», еще штук 15 понадобилось, чтобы продавить халтуру на 2-3 более-менее приличных телеканала.
Бедный директор ЛВЗ не успевал оплачивать счета, заводик бухтел на грани разорения, но песни Руси (так трогательно, по-бунински, звали дегустаторшу) сваливались со всех ступенек хит-парадов, как замерзшие алкаши с лавочек.
По странному стечению обстоятельств директора вскоре убили. Руся слиняла к родителям в Курган. А Серега и Димон купили на двоих квартиру в центре Москвы.
...Все это они с хохотом рассказывали Леве и Шуре и краем уха слушали песни «Би-2». Затем отвели меня в темный коридор посовещаться. Приговор вынесли суровый: гитарная музыка сейчас на фиг никому не нужна, нынче хорошо идет попса (ну и действительно в некотором смысле это еще было время Королевой и Тани Булановой).
– Что, думаете, совсем не пойдет? – спросил я так, на всякий случай.
– Потеряешь бабки, дурило! Не влезай.
– «Как говорит наш дорогой шеф, на чужой счет пьют даже трезвенники и язвенники», – подытожил я конструктивный разговор цитатой из Гайдая. – Ну что ж. Фиг им.
Не сказав ни бе ни ме, мы распрощались с «Би-2».
Через пару дней я ехал к Васе Шугалею с решительным отказом. Уже вальсируя по ледовому покрытию Ленинского, развернул случайно купленный «Московский комсомолец» и на последней странице обнаружил полосный материал Капы Деловой о группе «Би-2». У меня глаза на лоб полезли. Если это и было простое совпадение, то приготовил блюдо, несомненно, сам шеф-повар небесного ресторанчика. Я прекрасно помнил, как сразу после статьи Капы пушечно выстрелила Земфира.
Простите за легкий каламбур, но статья Деловой в корне меняла дело. Я тормознул у «Дома виски» и купил бутылку «Ред лейбл»: надо было отметить наше с «Би-2» чудесное воссоединение...
Мы подписали трехстраничный договор. Я вкладывал 7 тысяч долларов, мне в течение года обещали отстегивать 5 процентов от всех концертов «Би-2» и 20 процентов от привлеченных мною же спонсорских средств. Ровно через 12 месяцев деньги возвращались в полном объеме.
Паспортно-визовые проблемы Левы и Шуры вскоре разрешились, напротив квартирки Шугалея ребята сняли отдельное жилье (а то жили калганом – ни песню написать, ни девушку привести).
Ко всему прочему я получил в свои руки вожжи пиар-директора и тут же приступил к работе. После одного из первых выступлений «Би-2», в клубе Дома композиторов, мы с Левой за стойкой бара придумали мексиканскую историю о девушке Варваре из одноименной песни. Неверная Варвара якобы бросила Леву на стадии жениховства и сбежала с богатым еврейским ювелиром в Израиль. Парень с потерей не смирился, купил поддельную метрику о рождении, где было записано, что он еврей, и рванул за изменщицей на Землю обетованную.
Но ювелир надежно спрятал Варвару в своей золотой клетке (г. Тель-Авив, ул. ха-Ахим ми-Славита, 5). Полный кирдык. Для Левы настало время тоски и печали. И вот, значит, родилась песня.
Помню, я так расчувствовался от выдуманного и выпитого, что на весь респектабельный клуб гневно завопил: «Проклятый! Расхититель социалистической собственности! У, мерзавец!» Цитатой из Гайдая я клеймил израильского толстосума, укравшего у Левы невесту, но рядом, в сигарной комнате, дымили толстосумы отечественные, и мои революционные тезисы им жутко не понравились. Охрана попыталась нас вывести, мы оказали сопротивление. И это была моя первая пиар-акция с «Би-2», попавшая на газетные полосы.
Первая и последняя. Потому что на следующий день позвонил Шугалей и попросил срочно приехать. Ничего толком не объяснив. То ли свадьба у него, то ли похороны.
Оказалось, и то и другое. Новость меня ошарашила: Вася с потрохами продал «Би-2» некоему Александру Пономареву, продюсеру группы «Сплин» (позже выяснилось, что Шугалей затребовал в виде отступных 5 тысяч баксов). Лева и Шура сидели в сторонке, отстраненно молчали. Я подумал, что происходит банальное кидалово, хотелось проломить лысый череп Васи темной деревянной маской аборигена, висевшей на стене рядом с распятием. Еле сдержавшись, процедил:
– А как же мои семь штук?
– Наш договор остается в силе, – стал успокаивать меня Шугалей. – Все обязательства Пономарев берет на себя.
– Посмотрим-посмотрим, – пробормотал я сквозь зубы.
Но, к удивлению, продюсер «Сплина» и вправду сполна ответил по чужим долгам. И как здорово раскрутил группу! Одно попадание Левы и Шуры в культовый фильм «Брат-2» чего стоит (в порядке самокритики – мы бы с Шугалеем вряд ли продвинули «Би-2» дальше клубных концертов). Сказочное попадание, фантастическое превращение. Будто в «Иван Васильевич меняет профессию»: прошли сквозь стену панельного дома и оказались в царских палатах – Иоанн Грозный и князь Милославский!
А были кто? Ну кем они были? Квартирный вор и управдом-подкаблучник.
...Я подумал, что неплохо бы заранее рассказать Пономареву о новой девочке, которая хочет «затмить Земфиру», может, забить стрелку, познакомить. Но, зная плотный график продюсера, я примерно представлял, что он ответит: «Пусть запишет хотя бы пару песен. Тогда и встретимся».
Ну да, правильно. Тем более, что Маня исчезла, второй день не выходила на связь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Она стояла возле входа в редакцию с букетом подснежников. Черный свитер и юбка, белые колготки. Первоклашка, сама невинность.
– Привет, – беглые глазенки за длинной челкой. – Это тебе.
И протянула мне букет.
– Как трогательно. Куда ты пропала?
– Пойдем где-нибудь кофе попьем. Расскажу.
Я повел ее в редакционный буфет.
После концерта старшекурсников она с подругами зависла в «Китайском летчике». Чайная церемония плавно перетекла в совместное рубилово с музыкантами, в тот вечер выступавшими на сцене.
– Вы что, подрались с ними?
– Да нет, – певунья усмехнулась. – Просто поиграли. Джем-сейшн устроили. Я чуть своих уфимцев не предала.
– В каком смысле?
– Подумала, а не взять ли к себе эту группу.
– А что за группа?
– Думаешь, я помню? Вовремя порвала струну на гитаре. Пресекла измену.
– Значит, Маня у нас способна на измену?
– Ой, способна, ой, способна!
Я рассмеялся, но, если честно, от неопределенности в наших отношениях меня буквально тошнило. Тут бы спасла рюмка водки либо цитата из Гайдая.
– «Шеф дает нам возможность реабилитироваться», – выбрал я последнее.
– О чем ты?
– Нам нужно сделать то, что мы не успели сделать. Поехали ко мне, а?
Согласен, все это было сказано слишком в лоб и звучало пошловато, но Маня поморщилась так, словно я предложил ей спеть песню из репертуара Лены Белоусовой.
– Сейчас не до секса.
Я еле сдержался, чтобы не брякнуть очередную пошлость: «Что, объелась за два дня?» Впрочем, ее ответ был очевиден: «Я же тебе говорила – мне никто не нужен. И сплю я только в обнимку с гитарой». Это у Мани фишка такая – она на ночь кладет к себе в постель гитару, «инструмент – это живая плоть» (цитата не из Гайдая).
Чтобы сгладить неловкость, пробубнил:
– Слушай, я весь испереживался за эти дни. Думал, тебя тот маньяк выследил. В натуре.
– А маньяк и выследил. – Певунья смотрела на меня серьезно, левый глаз ее подергивался. – Да-да, ко мне приперся маньяк.
– Что?!
—Маньяк, но другой. Чистый зверь. – И после драматической паузы: – Димка из Казани приехал.
Оказывается, Ксюха в припадке ревности настучала о нашей небесной истории ресторатору. Сегодня Димка явился. С утреца, да не один – с двумя братками.
Ввалился в квартиру и приступил к допросу в стиле папаши Мюллера – жестко, с веселенькой агрессивностью. Маня так и просидела в кровати в разобранном виде до самого полудня. Сначала выкручивалась, как Штирлиц, затем раскололась.
– А что ты ему сказала?
– Все.
– Понятно. И что было дальше?
А дальше Димка схватил Манину гитару, эту «живую плоть», и шарахнул ею по стене. Как образно выразилась певунья, «кровь брызнула из сердцевины корпуса прямо на лицо Зверя». Затем ресторатор вцепился зубами в гриф гитары, стал яростно грызть колки и в бешенстве рвать струны...
– Вот урод! – возмутился я на весь буфет.
Наша эмоциональная беседа стала привлекать внимание, и я предложил Мане прогуляться. Мы вышли на Большую Ордынку. Весна буянила вовсю, капель стучала в асфальтовые плошки, возле израильского посольства орали на идиш вороны. Я вслух строил планы по молниеносному захвату казанского отморозка. Жаль, мобильник моего друга из «Петровки, 38» был заблокирован.
– Я тебе еще не все сказала, – перебила меня певунья. – У тебя в подъезде может быть засада.
– Какая засада?
– Он узнал от Ксюхи твой адрес. Грозился порезать на куски.
По словам Мани, Зверь никогда просто так языком не трепал (она теперь Димку иначе как «Зверь» не называла). И был способен на самые крайние, самые жестокие действия. Когда певунья жила с ним в Казани, он чего только не вытворял. Однажды, приревновав к уличному гитаристу, которому Маня кинула десятку в шляпу, Зверь выбросил девушку из окна третьего этажа. Внизу, на старом матрасе, ночевала свора собак. Это певунью и спасло: она упала прямо на их блошиные спины. С переломанными хребтами шавки сдохли мгновенно. Все, достал! Маня сбежала в Москву. Только через месяц Димка ее как-то вызвонил через Ксюху...
Теперь мне в общем стало понятно навязчивое стремление певуньи «спрятаться от людей», отгородиться от толпы. А если и ее детские игры были наполнены такими, как Зверь, придурками и даунами, отрывающими головы у кукол и слоников... Впрочем, лезть в столь отдаленное Манино прошлое не было времени – мы наконец подъехали к редакции «Петровки, 38». Слава богу, Женька оказался на месте.
– Ты чего трубку не берешь? – набросился я на него.
– Да денег на счете нет. А что случилось?
Я ему коротко рассказал. Дальше события развивались стремительно. Женька куда-то позвонил, мы вылетели – на крыльях мщения. Возле метро «Чертановская» подсели в фургончик с четырьмя быкастыми омоновцами. Остановились недалеко от моего дома. Я вышел – это была такая «ловля на живца». И действительно, возле подъезда меня окликнули...
Омоновцы били ресторатора с дружками страшно, но умело. Когда те поднялись, их штормило, как после канистры спирта. Однако на лице ни ссадины, ни капельки крови. Мастера, блин! Потом у казанских переписали паспортные данные и предупредили: «Еще раз здесь появитесь – замочим на хрен!» Димка-Зверь кивнул, с какой-то заклеточной тоской посмотрел на Маню, сел в машину и отчалил.
Пришлось, естественно, проставиться. Пили у меня, спасенного. Где-то на пятой бутылке омоновский старшой-бугай с родимым пятном, похожим на фингал, до того молчавший, вдруг пробасил:
– Схорониться вам надо. На пару недель. Я их предупредил, но кто знает.
Мы с Маней благодарно покивали. И, оставшись наедине, обсудили проблемку. Певунье, конечно, не с руки было покидать Москву – колледж, потом подружка вроде отдает свой компьютер, надо освоить одну из музыкальных программ. Уфа на носу, в конце концов. Но кто лучше Мани знал повадки Зверя: его коварство, подозрительность, жестокость, неистребимое желание вендетты.
—Едем-едем. Но куда?
– Египет, Красное море, там сейчас тепло. – Я уже определился с маршрутом.
Легли взбудораженные, закрывшись на все засовы. От секса, способного расслабить и успокоить, Маня и в этот раз отказалась наотрез.
– Привет, – беглые глазенки за длинной челкой. – Это тебе.
И протянула мне букет.
– Как трогательно. Куда ты пропала?
– Пойдем где-нибудь кофе попьем. Расскажу.
Я повел ее в редакционный буфет.
После концерта старшекурсников она с подругами зависла в «Китайском летчике». Чайная церемония плавно перетекла в совместное рубилово с музыкантами, в тот вечер выступавшими на сцене.
– Вы что, подрались с ними?
– Да нет, – певунья усмехнулась. – Просто поиграли. Джем-сейшн устроили. Я чуть своих уфимцев не предала.
– В каком смысле?
– Подумала, а не взять ли к себе эту группу.
– А что за группа?
– Думаешь, я помню? Вовремя порвала струну на гитаре. Пресекла измену.
– Значит, Маня у нас способна на измену?
– Ой, способна, ой, способна!
Я рассмеялся, но, если честно, от неопределенности в наших отношениях меня буквально тошнило. Тут бы спасла рюмка водки либо цитата из Гайдая.
– «Шеф дает нам возможность реабилитироваться», – выбрал я последнее.
– О чем ты?
– Нам нужно сделать то, что мы не успели сделать. Поехали ко мне, а?
Согласен, все это было сказано слишком в лоб и звучало пошловато, но Маня поморщилась так, словно я предложил ей спеть песню из репертуара Лены Белоусовой.
– Сейчас не до секса.
Я еле сдержался, чтобы не брякнуть очередную пошлость: «Что, объелась за два дня?» Впрочем, ее ответ был очевиден: «Я же тебе говорила – мне никто не нужен. И сплю я только в обнимку с гитарой». Это у Мани фишка такая – она на ночь кладет к себе в постель гитару, «инструмент – это живая плоть» (цитата не из Гайдая).
Чтобы сгладить неловкость, пробубнил:
– Слушай, я весь испереживался за эти дни. Думал, тебя тот маньяк выследил. В натуре.
– А маньяк и выследил. – Певунья смотрела на меня серьезно, левый глаз ее подергивался. – Да-да, ко мне приперся маньяк.
– Что?!
—Маньяк, но другой. Чистый зверь. – И после драматической паузы: – Димка из Казани приехал.
Оказывается, Ксюха в припадке ревности настучала о нашей небесной истории ресторатору. Сегодня Димка явился. С утреца, да не один – с двумя братками.
Ввалился в квартиру и приступил к допросу в стиле папаши Мюллера – жестко, с веселенькой агрессивностью. Маня так и просидела в кровати в разобранном виде до самого полудня. Сначала выкручивалась, как Штирлиц, затем раскололась.
– А что ты ему сказала?
– Все.
– Понятно. И что было дальше?
А дальше Димка схватил Манину гитару, эту «живую плоть», и шарахнул ею по стене. Как образно выразилась певунья, «кровь брызнула из сердцевины корпуса прямо на лицо Зверя». Затем ресторатор вцепился зубами в гриф гитары, стал яростно грызть колки и в бешенстве рвать струны...
– Вот урод! – возмутился я на весь буфет.
Наша эмоциональная беседа стала привлекать внимание, и я предложил Мане прогуляться. Мы вышли на Большую Ордынку. Весна буянила вовсю, капель стучала в асфальтовые плошки, возле израильского посольства орали на идиш вороны. Я вслух строил планы по молниеносному захвату казанского отморозка. Жаль, мобильник моего друга из «Петровки, 38» был заблокирован.
– Я тебе еще не все сказала, – перебила меня певунья. – У тебя в подъезде может быть засада.
– Какая засада?
– Он узнал от Ксюхи твой адрес. Грозился порезать на куски.
По словам Мани, Зверь никогда просто так языком не трепал (она теперь Димку иначе как «Зверь» не называла). И был способен на самые крайние, самые жестокие действия. Когда певунья жила с ним в Казани, он чего только не вытворял. Однажды, приревновав к уличному гитаристу, которому Маня кинула десятку в шляпу, Зверь выбросил девушку из окна третьего этажа. Внизу, на старом матрасе, ночевала свора собак. Это певунью и спасло: она упала прямо на их блошиные спины. С переломанными хребтами шавки сдохли мгновенно. Все, достал! Маня сбежала в Москву. Только через месяц Димка ее как-то вызвонил через Ксюху...
Теперь мне в общем стало понятно навязчивое стремление певуньи «спрятаться от людей», отгородиться от толпы. А если и ее детские игры были наполнены такими, как Зверь, придурками и даунами, отрывающими головы у кукол и слоников... Впрочем, лезть в столь отдаленное Манино прошлое не было времени – мы наконец подъехали к редакции «Петровки, 38». Слава богу, Женька оказался на месте.
– Ты чего трубку не берешь? – набросился я на него.
– Да денег на счете нет. А что случилось?
Я ему коротко рассказал. Дальше события развивались стремительно. Женька куда-то позвонил, мы вылетели – на крыльях мщения. Возле метро «Чертановская» подсели в фургончик с четырьмя быкастыми омоновцами. Остановились недалеко от моего дома. Я вышел – это была такая «ловля на живца». И действительно, возле подъезда меня окликнули...
Омоновцы били ресторатора с дружками страшно, но умело. Когда те поднялись, их штормило, как после канистры спирта. Однако на лице ни ссадины, ни капельки крови. Мастера, блин! Потом у казанских переписали паспортные данные и предупредили: «Еще раз здесь появитесь – замочим на хрен!» Димка-Зверь кивнул, с какой-то заклеточной тоской посмотрел на Маню, сел в машину и отчалил.
Пришлось, естественно, проставиться. Пили у меня, спасенного. Где-то на пятой бутылке омоновский старшой-бугай с родимым пятном, похожим на фингал, до того молчавший, вдруг пробасил:
– Схорониться вам надо. На пару недель. Я их предупредил, но кто знает.
Мы с Маней благодарно покивали. И, оставшись наедине, обсудили проблемку. Певунье, конечно, не с руки было покидать Москву – колледж, потом подружка вроде отдает свой компьютер, надо освоить одну из музыкальных программ. Уфа на носу, в конце концов. Но кто лучше Мани знал повадки Зверя: его коварство, подозрительность, жестокость, неистребимое желание вендетты.
—Едем-едем. Но куда?
– Египет, Красное море, там сейчас тепло. – Я уже определился с маршрутом.
Легли взбудораженные, закрывшись на все засовы. От секса, способного расслабить и успокоить, Маня и в этот раз отказалась наотрез.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мы начали пить, едва переступили теоретическую госграницу в Шереметьево. На время поездки певунья отменила свой сухой закон. Это было ее первое заморское путешествие (она столь радостно улыбнулась прапорщице на контроле, словно рыжая деваха вместе с паспортом вручила ей статуэтку «Грэмми»), поэтому дебютный тост звучал так: «За бегство из нашего бардака!» Но прежде мы немного поспорили в «Дьюти фри». Маня скулила о своей любви к ликеру «Бейлис», я настаивал на виски «Джеймсон». Легкая перепалка, однако здесь (это выяснилось очень быстро), здесь командовал я.
В самолет мы загрузились уже изрядно навеселе. Певунья села к окошку и уставилась на крыло.
– Смотри, какая клевая концертная площадка, – улыбнулась она. – Такое широкое!
Когда лайнер взмыл, мы вместе с ним преодолели, кажется, не только земное притяжение, но и страх, и тревогу, накопившуюся в нас за те несколько суток, пока в Москве орудовал Зверь, Прихлебывая из бутылки, я стал развлекать Маню рассказом о японской фишке Александра Буйнова, у которого около года проработал пресс-атташе. Ведь в скором времени ей также предстояло напяливать на лицо чужие маски.
Фишка с Японией родилась в одном из суши-баров на Тверской, куда я зашел поужинать. Хлебал суп мисо и вдруг подумал: «А ведь это сейчас модно! Не сделать ли нам из Буйнова самурая?» У меня была книжка Юдзана Дайдодзи «Будосёсинсю», и я выписал из нее ключевую цитату нашей с Александром будущей пиар-кампании: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги, – что он должен умереть. Вот его главное дело». В команде Буйнова большинство вопросов решала его жена Алена – она ход моих мыслей одобрила.
Правда, в это же время Саша зачем-то перекрасился в блондина, разрез глаз у него тоже, конечно, не соответствовал. Но суть была не во внешних, а во внутренних изменениях.
Первой в прессе прошла информация о том, что Буйнов якобы посадил во дворе своего дома сакуру – японскую вишню. Но вишню мы вскоре отменили, кто-то из Алениных друзей заметил, что это теплолюбивое деревце фиг приживется на подмосковной земле. Потом, фотографы-папарацци стали слишком активно рваться на буйновскую фазенду, дабы запечатлеть «мичуринское чудо». В общем, вырубили мы вишневый сад.
Сниматься с самурайским мечом певец не захотел, то да се – и акценты в пиар-кампании быстро сместились с самурайской темы на просто японскую. Буйнов в многочисленных интервью стал рассказывать, как любит часами наблюдать за броуновским движением муравьев, сидя возле их величественной кучи, похожей на Фудзияму или храм Тодайдзи, построенный в эпоху императора Сёму. Затем мы пустили слушок, что в записи одной из новых песен Саша, возможно, использует бамбуковую флейту сякухати (жаль, дело было уже после триумфального хита «Я московский пустой бамбук»!). И наконец суперновость: Буйнов начал писать хокку.
Типа он давно любил эти емкие и образные японские трехстишия. Знал классическое наследие. К примеру, во время бурного романа с Аленой (по нашей версии) передавал ей записочки сдержанно-эротического содержания: «Ты не думай с презреньем: „Какие мелкие семена!“ Это ведь красный перец» [7] .Знал, любил, цитировал. А с некоторых пор и сам принялся сочинять.
Редакторы изданий, где я намеревался разместить фишку про хокку, просили предоставить им «образцы творчества». Я набрался наглости и попытался что-то написать под Басё. Например, есть у него трехстишие: «Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, вдруг проснешься ты?» Я придумал: «Чей-то пес бежит. У какой завалинки, собака, вдруг залаешь ты?» Или у Басе: «Топ-топ – лошадка моя. Вижу себя на картине – в просторе летних лугов». У меня: «Гей-гей – женушка моя. Вижу тебя, как во сне, – ты в красном сарафане, одна». У Басё: «Луна или утренний снег... Любуясь прекрасным, я жил как хотел. Вот так и кончаю год». У меня: «Амур или Днепр... Сплавляясь по рекам, я плыл как умел. А скоро умру».
Последнее трехстишие, впрочем, вызвало решительный протест четы Буйновых. «Что значит „А скоро умру“? – недоумевала Алена. – Это как у актеров считается плохой приметой лежать на сцене в гробу. Накаркаешь!» Да и про собаку у завалинки ей не очень понравилось. Решили всем редакторам отказать: мол, к печати готовится книга Сашиных хокку и по условиям контракта их по отдельности печатать нельзя.
А в скором времени японская тема стала и вовсе усыхать, уменьшаться в размерах – как и моя зарплата.
В мае я мирно расстался с семьей Буйновых.
В самолет мы загрузились уже изрядно навеселе. Певунья села к окошку и уставилась на крыло.
– Смотри, какая клевая концертная площадка, – улыбнулась она. – Такое широкое!
Когда лайнер взмыл, мы вместе с ним преодолели, кажется, не только земное притяжение, но и страх, и тревогу, накопившуюся в нас за те несколько суток, пока в Москве орудовал Зверь, Прихлебывая из бутылки, я стал развлекать Маню рассказом о японской фишке Александра Буйнова, у которого около года проработал пресс-атташе. Ведь в скором времени ей также предстояло напяливать на лицо чужие маски.
Фишка с Японией родилась в одном из суши-баров на Тверской, куда я зашел поужинать. Хлебал суп мисо и вдруг подумал: «А ведь это сейчас модно! Не сделать ли нам из Буйнова самурая?» У меня была книжка Юдзана Дайдодзи «Будосёсинсю», и я выписал из нее ключевую цитату нашей с Александром будущей пиар-кампании: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги, – что он должен умереть. Вот его главное дело». В команде Буйнова большинство вопросов решала его жена Алена – она ход моих мыслей одобрила.
Правда, в это же время Саша зачем-то перекрасился в блондина, разрез глаз у него тоже, конечно, не соответствовал. Но суть была не во внешних, а во внутренних изменениях.
Первой в прессе прошла информация о том, что Буйнов якобы посадил во дворе своего дома сакуру – японскую вишню. Но вишню мы вскоре отменили, кто-то из Алениных друзей заметил, что это теплолюбивое деревце фиг приживется на подмосковной земле. Потом, фотографы-папарацци стали слишком активно рваться на буйновскую фазенду, дабы запечатлеть «мичуринское чудо». В общем, вырубили мы вишневый сад.
Сниматься с самурайским мечом певец не захотел, то да се – и акценты в пиар-кампании быстро сместились с самурайской темы на просто японскую. Буйнов в многочисленных интервью стал рассказывать, как любит часами наблюдать за броуновским движением муравьев, сидя возле их величественной кучи, похожей на Фудзияму или храм Тодайдзи, построенный в эпоху императора Сёму. Затем мы пустили слушок, что в записи одной из новых песен Саша, возможно, использует бамбуковую флейту сякухати (жаль, дело было уже после триумфального хита «Я московский пустой бамбук»!). И наконец суперновость: Буйнов начал писать хокку.
Типа он давно любил эти емкие и образные японские трехстишия. Знал классическое наследие. К примеру, во время бурного романа с Аленой (по нашей версии) передавал ей записочки сдержанно-эротического содержания: «Ты не думай с презреньем: „Какие мелкие семена!“ Это ведь красный перец» [7] .Знал, любил, цитировал. А с некоторых пор и сам принялся сочинять.
Редакторы изданий, где я намеревался разместить фишку про хокку, просили предоставить им «образцы творчества». Я набрался наглости и попытался что-то написать под Басё. Например, есть у него трехстишие: «Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, вдруг проснешься ты?» Я придумал: «Чей-то пес бежит. У какой завалинки, собака, вдруг залаешь ты?» Или у Басе: «Топ-топ – лошадка моя. Вижу себя на картине – в просторе летних лугов». У меня: «Гей-гей – женушка моя. Вижу тебя, как во сне, – ты в красном сарафане, одна». У Басё: «Луна или утренний снег... Любуясь прекрасным, я жил как хотел. Вот так и кончаю год». У меня: «Амур или Днепр... Сплавляясь по рекам, я плыл как умел. А скоро умру».
Последнее трехстишие, впрочем, вызвало решительный протест четы Буйновых. «Что значит „А скоро умру“? – недоумевала Алена. – Это как у актеров считается плохой приметой лежать на сцене в гробу. Накаркаешь!» Да и про собаку у завалинки ей не очень понравилось. Решили всем редакторам отказать: мол, к печати готовится книга Сашиных хокку и по условиям контракта их по отдельности печатать нельзя.
А в скором времени японская тема стала и вовсе усыхать, уменьшаться в размерах – как и моя зарплата.
В мае я мирно расстался с семьей Буйновых.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В Хургаду мы прилетели вечером. Издевательства местной таможни не произвели на нас должного впечатления – мы были слишком пьяны. Однако по дороге в отель (казалось, наш автобус, словно нож, рассекает темно-розовый, закатного цвета бисквитный торт со свечками-звездами наверху) я слегка протрезвел, что позволило нам кое-как разместиться в гостиничном номере. Поутру, впрочем, обнаружилось, что Маня всю ночь проспала на полу, а я проснулся без трусов и почему-то с раскрытым зонтиком в руках.
Дальше вообще произошло нечто из ряда вон выходящее. Похмелившись (я только от этого обалдел!), Маня вдруг разрыдалась. Да что разрыдалась! Это были мусульманские погребальные стенания. Выброс шаманских эмоций. Фудзияма, заголосившая после трех веков немоты [8] .
Короче, устроила певунья на отдыхе целый концерт под названием «Плач по Земфире».
– Мы жили втроем: я, Зверь и Земфира, – билась в истерике Маня. – Зверь дико ревновал меня к ней. Дико! Я никогда ей не старалась специально подражать – ни в прическе, ни в одежде, но он всегда орал: «Ты во всем подражаешь этой курносой! Как ты похожа на Земфиру!» Я мыла посуду, пылесосила, а он мне: «Ты все делаешь, как она, все!» Будто он видел, идиот, как Зема пылесосит...
Дальше вообще произошло нечто из ряда вон выходящее. Похмелившись (я только от этого обалдел!), Маня вдруг разрыдалась. Да что разрыдалась! Это были мусульманские погребальные стенания. Выброс шаманских эмоций. Фудзияма, заголосившая после трех веков немоты [8] .
Короче, устроила певунья на отдыхе целый концерт под названием «Плач по Земфире».
– Мы жили втроем: я, Зверь и Земфира, – билась в истерике Маня. – Зверь дико ревновал меня к ней. Дико! Я никогда ей не старалась специально подражать – ни в прическе, ни в одежде, но он всегда орал: «Ты во всем подражаешь этой курносой! Как ты похожа на Земфиру!» Я мыла посуду, пылесосила, а он мне: «Ты все делаешь, как она, все!» Будто он видел, идиот, как Зема пылесосит...