Александр МАЛЮГИН
ЗАТМИТЬ ЗЕМФИРУ
Попытка героини романа, юной и никому не известной певицы, «затмить Земфиру» похвальна, но, на мой взгляд, второй Земфиры быть не может по определению. Однако в книге очень точно показано, как творчество культовой девушки из Уфы снесло крышу целому поколению. Роман читается на одном дыхании.
Леонид Бурлаков, первый продюсер Земфиры
Современные 20-летние девушки, шоу-бизнес, пиар, бисексуалы – все для меня объекты экзотические, можно сказать, чуждые. Прочтя текст Александра Малюгина, почувствовал облегчение от того, что живу в параллельной всему этому вселенной. Да и про Земфиру давно забыл.
Артемий Троицкий
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мы сидим с Маней в ленкомовском «Траме» и занимаемся черт-те чем: она с пытливостью юнната смотрит по видику «Операцию „Ы“, мне изрядно надоевшую, я же кадрю официантку Катю – девушку с обгрызенными ногтями. (Мне кажется, Катя шизофреничка. Я встречал нескольких особей женского пола с такими ногтями, и все они оказывались шизофреничками.) Официантка в легком шоке от моих цепляний и, видимо, принимает нас за извращенцев. „Симпатичная пара ищет красотку без комплексов“ и т. п. Что касается Мани, то она, возможно, была бы и не против. Она у нас „би“.
Но сейчас ей не до моих козлиных игрищ. Вся растворилась в «Наваждении» – второй новелле «Операции», про студентов. Есть чем поживиться: Шурик, невольно выдающий себя за однокурсницу Лиды, ее деловое «расстегни», редкая для того времени обнаженка, совместное возлежание на диване.
– Жаль, что убрали подружку, – говорит Маня то, что от нее и следует ожидать. – Сейчас бы фильм смотрелся гораздо концептуальнее.
Когда зашуганная Катя приносит сырокопченую оленину в клюквенном соусе, мне так и хочется крикнуть на весь ресторан: «Да, Маня, против природы не попрешь! Твоя драгоценная Настя – тот самый персонаж, который тебе необходимо воспевать!» (Маня у нас собирается стать звездой, так сказать, «затмить Земфиру».) Но мне жаль неустойчивую психику Кати, да и скандал в публичном месте – моветон. К черту. К тому же сводить все наши проблемы к одной бисексуальности – неглубокая мысль.
...А ведь поначалу я ухлестывал за Маниной двоюродной сестрой Ксюхой, Маню я тогда не знал. До родов Ксюха была прелестна. Вылитая «Обнаженная Маха» [1]. Округлые формы, порнографический взгляд, но и утонченность и образованность герцогини Альба [2]. Такой девушкой можно было гордиться, и мне действительно завидовали друзья. Кто знал, что у Ксюхи есть тайный порок.
Однажды после спектакля в Театре Ермоловой мы основательно надрались в мексиканском ресторанчике (Ксюха учила меня пить текилу, и я слизывал соль с ее запястий, шейки, верхней губы), сели в такси, но напротив своего дома «Маха» вдруг заартачилась: мол, хочу сегодня спать одна. Впервые видел ее в таком неадекватном состоянии. «Мой долг довести тебя до двери», – твердо сказал я. Ксюха фыркнула, выскочила из машины. Я с полминуты подождал, затем вышел за ней, но валил густой, как сметана, снег, и я потерял девушку в метели. Домофон не отвечал. Пришлось ретироваться. В течение нескольких дней я то и дело набирал Ксюхин номер. В трубке рыдал, завывал, что-то пьяно шептал ее аварийный голос. Я тогда не злоупотреблял, поэтому «Маха» показалась мне просто чудовищем.
Года два мы не виделись. Потом Ксюха объявилась. Она уже поскучала в замужестве, родила Сонечку, развелась. «Быстро», – пробормотал я. Не пила. Это она как-то особенно, интонацией, подчеркнула, будто все два года между нами не прекращалась некая невидимая связь и я без устали думал и беспокоился о ней, скрывшейся в текиловой метели. Но, как часто бывает в жизни, в момент воскрешения Ксюхи я действительно закисал в одиночестве. Сердце мое (и все остальное) жаждало любви. Как говорил Папанов, было «достаточно одной таблэтки...»
Мы договорились встретиться и посетили чайную церемонию в «Китайском летчике». Размеренный безалкогольный обряд символизировал наше обоюдное покаяние и очищение. Обновленные, пропотевшие, мы поехали домой к Ксюхе. Там я впервые и встретил Маню, нянчившуюся с Сонечкой.
...Я на минуту обрываю воспоминания. Показывают клевый эпизод из «Операции „Ы“, где дурачится с распухшим тестом и Шуриком девчушка из колыбели. Помнится, я даже втюрился в нее в детсадовском возрасте.
– О, моя первая любовь! – ору я на весь «Трам», и Катя, пробегающая мимо, еле удерживает на весу поднос с шампанским.
– Да ты извращенец, – улыбается Маня.
– «Меня царицей соблазняли! Но не поддался я, клянусь!» – отшучиваюсь я очередной цитатой.
Но сейчас ей не до моих козлиных игрищ. Вся растворилась в «Наваждении» – второй новелле «Операции», про студентов. Есть чем поживиться: Шурик, невольно выдающий себя за однокурсницу Лиды, ее деловое «расстегни», редкая для того времени обнаженка, совместное возлежание на диване.
– Жаль, что убрали подружку, – говорит Маня то, что от нее и следует ожидать. – Сейчас бы фильм смотрелся гораздо концептуальнее.
Когда зашуганная Катя приносит сырокопченую оленину в клюквенном соусе, мне так и хочется крикнуть на весь ресторан: «Да, Маня, против природы не попрешь! Твоя драгоценная Настя – тот самый персонаж, который тебе необходимо воспевать!» (Маня у нас собирается стать звездой, так сказать, «затмить Земфиру».) Но мне жаль неустойчивую психику Кати, да и скандал в публичном месте – моветон. К черту. К тому же сводить все наши проблемы к одной бисексуальности – неглубокая мысль.
...А ведь поначалу я ухлестывал за Маниной двоюродной сестрой Ксюхой, Маню я тогда не знал. До родов Ксюха была прелестна. Вылитая «Обнаженная Маха» [1]. Округлые формы, порнографический взгляд, но и утонченность и образованность герцогини Альба [2]. Такой девушкой можно было гордиться, и мне действительно завидовали друзья. Кто знал, что у Ксюхи есть тайный порок.
Однажды после спектакля в Театре Ермоловой мы основательно надрались в мексиканском ресторанчике (Ксюха учила меня пить текилу, и я слизывал соль с ее запястий, шейки, верхней губы), сели в такси, но напротив своего дома «Маха» вдруг заартачилась: мол, хочу сегодня спать одна. Впервые видел ее в таком неадекватном состоянии. «Мой долг довести тебя до двери», – твердо сказал я. Ксюха фыркнула, выскочила из машины. Я с полминуты подождал, затем вышел за ней, но валил густой, как сметана, снег, и я потерял девушку в метели. Домофон не отвечал. Пришлось ретироваться. В течение нескольких дней я то и дело набирал Ксюхин номер. В трубке рыдал, завывал, что-то пьяно шептал ее аварийный голос. Я тогда не злоупотреблял, поэтому «Маха» показалась мне просто чудовищем.
Года два мы не виделись. Потом Ксюха объявилась. Она уже поскучала в замужестве, родила Сонечку, развелась. «Быстро», – пробормотал я. Не пила. Это она как-то особенно, интонацией, подчеркнула, будто все два года между нами не прекращалась некая невидимая связь и я без устали думал и беспокоился о ней, скрывшейся в текиловой метели. Но, как часто бывает в жизни, в момент воскрешения Ксюхи я действительно закисал в одиночестве. Сердце мое (и все остальное) жаждало любви. Как говорил Папанов, было «достаточно одной таблэтки...»
Мы договорились встретиться и посетили чайную церемонию в «Китайском летчике». Размеренный безалкогольный обряд символизировал наше обоюдное покаяние и очищение. Обновленные, пропотевшие, мы поехали домой к Ксюхе. Там я впервые и встретил Маню, нянчившуюся с Сонечкой.
...Я на минуту обрываю воспоминания. Показывают клевый эпизод из «Операции „Ы“, где дурачится с распухшим тестом и Шуриком девчушка из колыбели. Помнится, я даже втюрился в нее в детсадовском возрасте.
– О, моя первая любовь! – ору я на весь «Трам», и Катя, пробегающая мимо, еле удерживает на весу поднос с шампанским.
– Да ты извращенец, – улыбается Маня.
– «Меня царицей соблазняли! Но не поддался я, клянусь!» – отшучиваюсь я очередной цитатой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Интересно, что с самого начала весь наш с Маней роман (или «небесная история», как я иногда говорю) сопровождался цитатами из Гайдая. Я был на них с детства помешан, а на заре «истории» как раз взялся за статью о второстепенных персонажах некоторых гайдаевских комедий. Но меня интересовали не просто эпизодические проходимцы, а люди с культовыми цитатами. (Таковых было немного, тем более ориентировался я на актеров малоизвестных.)
Первым делом я позвонил Нине Павловне Гребешковой, вдове Гайдая. Сформулировал идею. Пауза была красноречивой, и мне пришлось убеждать Нину Павловну, что я вовсе не сумасшедший, хотя понимаю, конечно, сколько шизиков беспокоит ее, и в особенности сейчас, ранней весной, в период обострений.
– Прекрасно, прекрасно, – вымолвила наконец Гребешкова. – И о каких фильмах идет речь?
Я перечислил: «Операция „Ы“, „Кавказская пленница“, „Бриллиантовая рука“, „Иван Васильевич меняет профессию“.
– А не хотите еще взять «Не может быть!»? – неожиданно предложила вдова Гайдая, будто спелую грушу на базаре. – По рассказам Зощенко. Мне этот фильм очень нравится.
Я замялся:
– Понимаете, Нина Павловна, картины тоже должны быть культовыми, знаковыми. Раздерганными на цитаты.
– Ну вот, пожалуйста, чем не цитата? «Грубый век. Грубые нравы. Романтизьму нету».
– А это откуда? А, ну да. «Не может быть!». Но ее же, кажется, Вицин произносит? Какой же он второстепенный персонаж?
– А какие цитаты вы имеете в виду?
Первое, что мне пришло в голову:
– «Где этот чертов инвалид?» Помните? Когда Вицин, Никулин и Моргунов загородили своей таратайкой...
– Помню, конечно. Это, по-моему, администратор на картине, Комаровский. Кажется, он еще жив. Но как его найти, не знаю. Я хорошо помню другого водителя грузовика, с холодильной установкой, откуда еще Никулин барашка пытался утащить. Из «Кавказской пленницы».
– Ага.
– Его зовут Коля Гаро, он тоже, кажется, числился администратором. В принципе я подумала, что координаты и Комаровского, и Гаро, и всех остальных нужно искать на «Мосфильме».
– Вот за этот совет спасибо!
– Не за что.
Потом мы еще вспомнили директора базы из третьей части «Операции „Ы“ („И вот учтите, что за это мелкое хулиганство я плачу крупные деньги“ – не самая, конечно, культовая цитата), старушку божий одуванчик („А еще ведь, как на грех, тесто я поставила“ – тоже цитаточка не фонтан), бдительного профессора по кличке Лопух („Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем“).
– Все они уже умерли, – вздохнула Нина Павловна. – Не представляю, с кем вы будете разговаривать, о чем писать?
– С родственниками, друзьями. Потом, не все же умерли. Вот помните, из «Ивана Васильевича» царица? «Марфа Васильевна я», помните?
– А, это Ниночка Маслова, – несколько оживилась Гребешкова. – Она долгое время работала в Театре киноактера.
– Вот. Или «Кикимора»: «Якин бросил свою кикимору...» Наверняка жива. Наберем персонажей!
Напоследок Нина Павловна рассказала, как Никулин однажды пошутил на встрече со зрителями: мол, Гайдай за каждый удачно придуманный гэг награждал актеров бутылкой шампанского. Гребешкова сидела с мужем в первом ряду и возмущенно толкала его в бок: «Леня, что же ты молчишь? Встань, скажи, что это неправда!» «Да ну, – отмахивался Гайдай. – Все уже обрастает легендами».
– Я к чему это говорю, – пояснила Нина Павловна. – Не получится ваше исследование собранием баек, слухов и легенд?
Я клятвенно заверил вдову Гайдая, что работаю только с фактами.
Первым делом я позвонил Нине Павловне Гребешковой, вдове Гайдая. Сформулировал идею. Пауза была красноречивой, и мне пришлось убеждать Нину Павловну, что я вовсе не сумасшедший, хотя понимаю, конечно, сколько шизиков беспокоит ее, и в особенности сейчас, ранней весной, в период обострений.
– Прекрасно, прекрасно, – вымолвила наконец Гребешкова. – И о каких фильмах идет речь?
Я перечислил: «Операция „Ы“, „Кавказская пленница“, „Бриллиантовая рука“, „Иван Васильевич меняет профессию“.
– А не хотите еще взять «Не может быть!»? – неожиданно предложила вдова Гайдая, будто спелую грушу на базаре. – По рассказам Зощенко. Мне этот фильм очень нравится.
Я замялся:
– Понимаете, Нина Павловна, картины тоже должны быть культовыми, знаковыми. Раздерганными на цитаты.
– Ну вот, пожалуйста, чем не цитата? «Грубый век. Грубые нравы. Романтизьму нету».
– А это откуда? А, ну да. «Не может быть!». Но ее же, кажется, Вицин произносит? Какой же он второстепенный персонаж?
– А какие цитаты вы имеете в виду?
Первое, что мне пришло в голову:
– «Где этот чертов инвалид?» Помните? Когда Вицин, Никулин и Моргунов загородили своей таратайкой...
– Помню, конечно. Это, по-моему, администратор на картине, Комаровский. Кажется, он еще жив. Но как его найти, не знаю. Я хорошо помню другого водителя грузовика, с холодильной установкой, откуда еще Никулин барашка пытался утащить. Из «Кавказской пленницы».
– Ага.
– Его зовут Коля Гаро, он тоже, кажется, числился администратором. В принципе я подумала, что координаты и Комаровского, и Гаро, и всех остальных нужно искать на «Мосфильме».
– Вот за этот совет спасибо!
– Не за что.
Потом мы еще вспомнили директора базы из третьей части «Операции „Ы“ („И вот учтите, что за это мелкое хулиганство я плачу крупные деньги“ – не самая, конечно, культовая цитата), старушку божий одуванчик („А еще ведь, как на грех, тесто я поставила“ – тоже цитаточка не фонтан), бдительного профессора по кличке Лопух („Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем“).
– Все они уже умерли, – вздохнула Нина Павловна. – Не представляю, с кем вы будете разговаривать, о чем писать?
– С родственниками, друзьями. Потом, не все же умерли. Вот помните, из «Ивана Васильевича» царица? «Марфа Васильевна я», помните?
– А, это Ниночка Маслова, – несколько оживилась Гребешкова. – Она долгое время работала в Театре киноактера.
– Вот. Или «Кикимора»: «Якин бросил свою кикимору...» Наверняка жива. Наберем персонажей!
Напоследок Нина Павловна рассказала, как Никулин однажды пошутил на встрече со зрителями: мол, Гайдай за каждый удачно придуманный гэг награждал актеров бутылкой шампанского. Гребешкова сидела с мужем в первом ряду и возмущенно толкала его в бок: «Леня, что же ты молчишь? Встань, скажи, что это неправда!» «Да ну, – отмахивался Гайдай. – Все уже обрастает легендами».
– Я к чему это говорю, – пояснила Нина Павловна. – Не получится ваше исследование собранием баек, слухов и легенд?
Я клятвенно заверил вдову Гайдая, что работаю только с фактами.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда после чайной церемонии мы приехали с Ксюхой домой, Маня спала на полу, на водяном матрасе, рядом с кроваткой Сонечки. «Не виноватая я, он сам пришел!» – стал оправдывать я сестру перед той, что лежала, словно распятая на кресте. Но только зря разбудил (впрочем, почему зря?). Заспанная Маня не произвела на меня особого впечатления, к тому же она вышла в каких-то широких рэпирских штанах, в которых можно было спрятать автомат Калашникова или, что еще хуже, море разливанное целлюлита... В общем, если бы не живой Манин интерес к творчеству Земфиры Рамазановой (мы тихонько включили кассету на кухне), нашей небесной истории могло и не быть.
Битый час за чашкой чая мы перемывали «Снег» и «Рассветы», «СПИД» и «Хочешь», «Искала» и «Ариведерчи» [3]. Под конец я высказался в том смысле, что уфимского надрыва певице хватит еще максимум на два альбома. Здесь, в Москве, Земфира уже налопалась шоколада или, простите за каламбур, зефира и, конечно, не перестанет писать красивые качественные (профессионализм не пропьешь!) песни, но над ними вряд ли будут рыдать суицидного вида девочки, царапая ногтями флору обоев [4]. Самоуверенность просто распирала меня, и я был готов к любому агрессивному наезду, поскольку до этого вкушал фанатичную речь Ксюхиной сестры. Но тут впервые столкнулся с Маниной непредсказуемостью.
– Ты чего, чувак? Ты за базар отвечаешь?
Радость ее была неподдельной. Так, наверное, радуются прыгуньи в воду, когда их конкурентка плюхается мимо заданного квадрата бассейна. Или стрелки, когда соперник вместо попадания в «десяточку» метко срубает зеваку с дерева. Но Маня чего так светится?
Все прояснилось через минуту.
– Девушка собирается стать звездой, – усмехнулась Ксюха. – Затмить Земфиру.
– Ага, – с детской непосредственностью кивнула Маня. – Я ее сделаю.
С трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Собственно, говорить далее было не о чем. Вскоре певунья ушла – она жила в доме напротив. Мы с Ксюхой вяло побарахтались на все том же водяном матрасе (боялись разбудить Сонечку). Светало, когда я вызвал такси.
Я ни разу не вспомнил о Мане, но как-то Ксюха притащила ее с собой на наше очередное рандеву. Случайно – с утра они вместе шныряли по магазинам. Певунья красовалась в обтягивающих бледно-голубых джинсах. Если говорить откровенно, это в итоге и решило дело: у будущей звезды не было даже намека на целлюлит. В некотором смысле Маня была совершенна, как паркер, уложенный в мягкий бархатный футляр. Узкое ее запястье украшала выпуклая косточка, что придавало облику девушки трогательную беззащитность, столь милую сердцу каждого настоящего мужчины. Кстати, длинная челка, скрывающая глаза, и утиный носик живо напомнили о Земфире, но и только – за ужином в «Пикассо» мы ни разу не коснулись имени уфимской певуньи, будто для нас обоих она уже умерла. А о мертвых, как известно, или хорошо, или ничего.
Я на днях вернулся из Туниса с конкурса красоты «Жемчужная корона» (стало вдруг модным оценивать достоинства русских красавиц на фоне пальм и верблюдов). О зимнем Средиземноморье рассказывать было нечего: засушенные черные скорпионы в каждой лавке – главный сувенир страны, наподобие папируса в Египте, холодное море, в которое можно зайти только после бутылки виски... Но я прихватил с собой рекламный проспект конкурса с фотографиями всех участниц, и мы с Маней стали со смехом рассматривать долговязые фигуры моделей и давать им всевозможные прозвища (Ксюха, почуяв неладное, самоустранилась и незаметно заказала грамм триста водки). Так, победительнице, оказавшейся, кстати говоря, землячкой Мани («Мы сами не местные, мы из Бугульмы»), досталась кличка Капитан женской баскетбольной команды Освенцима. Другую мы прозвали Заноза. К третьей пришпилили забавное погоняло Стоп-кран. Мы опомнились только тогда, когда рядом раздался унылый Ксюхин басок (подвыпив, девушка любила затянуть что-нибудь народное, я еще по старым временам помнил):
– «Ой, едет тут собака крымский хан, крымский хан...»
На весь кабак. Графинчик стоял пустой, неприкаянный.
– Ксюха, ты чего? – толкнула ее в бок Маня. – С ума сошла? Ты ж не дома!
Вытерев рукавом рот, сестра интеллигентно ответила:
– Ты, бля! Ты вообще молчи... У тебя жених в Казани. Ты на чьи деньги здесь живешь? Я все Димке расскажу, невеста хренова!
Эта кличка, Невеста, показалась мне намного обиднее тех, что мы придумали с Маней за вечер.
Битый час за чашкой чая мы перемывали «Снег» и «Рассветы», «СПИД» и «Хочешь», «Искала» и «Ариведерчи» [3]. Под конец я высказался в том смысле, что уфимского надрыва певице хватит еще максимум на два альбома. Здесь, в Москве, Земфира уже налопалась шоколада или, простите за каламбур, зефира и, конечно, не перестанет писать красивые качественные (профессионализм не пропьешь!) песни, но над ними вряд ли будут рыдать суицидного вида девочки, царапая ногтями флору обоев [4]. Самоуверенность просто распирала меня, и я был готов к любому агрессивному наезду, поскольку до этого вкушал фанатичную речь Ксюхиной сестры. Но тут впервые столкнулся с Маниной непредсказуемостью.
– Ты чего, чувак? Ты за базар отвечаешь?
Радость ее была неподдельной. Так, наверное, радуются прыгуньи в воду, когда их конкурентка плюхается мимо заданного квадрата бассейна. Или стрелки, когда соперник вместо попадания в «десяточку» метко срубает зеваку с дерева. Но Маня чего так светится?
Все прояснилось через минуту.
– Девушка собирается стать звездой, – усмехнулась Ксюха. – Затмить Земфиру.
– Ага, – с детской непосредственностью кивнула Маня. – Я ее сделаю.
С трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Собственно, говорить далее было не о чем. Вскоре певунья ушла – она жила в доме напротив. Мы с Ксюхой вяло побарахтались на все том же водяном матрасе (боялись разбудить Сонечку). Светало, когда я вызвал такси.
Я ни разу не вспомнил о Мане, но как-то Ксюха притащила ее с собой на наше очередное рандеву. Случайно – с утра они вместе шныряли по магазинам. Певунья красовалась в обтягивающих бледно-голубых джинсах. Если говорить откровенно, это в итоге и решило дело: у будущей звезды не было даже намека на целлюлит. В некотором смысле Маня была совершенна, как паркер, уложенный в мягкий бархатный футляр. Узкое ее запястье украшала выпуклая косточка, что придавало облику девушки трогательную беззащитность, столь милую сердцу каждого настоящего мужчины. Кстати, длинная челка, скрывающая глаза, и утиный носик живо напомнили о Земфире, но и только – за ужином в «Пикассо» мы ни разу не коснулись имени уфимской певуньи, будто для нас обоих она уже умерла. А о мертвых, как известно, или хорошо, или ничего.
Я на днях вернулся из Туниса с конкурса красоты «Жемчужная корона» (стало вдруг модным оценивать достоинства русских красавиц на фоне пальм и верблюдов). О зимнем Средиземноморье рассказывать было нечего: засушенные черные скорпионы в каждой лавке – главный сувенир страны, наподобие папируса в Египте, холодное море, в которое можно зайти только после бутылки виски... Но я прихватил с собой рекламный проспект конкурса с фотографиями всех участниц, и мы с Маней стали со смехом рассматривать долговязые фигуры моделей и давать им всевозможные прозвища (Ксюха, почуяв неладное, самоустранилась и незаметно заказала грамм триста водки). Так, победительнице, оказавшейся, кстати говоря, землячкой Мани («Мы сами не местные, мы из Бугульмы»), досталась кличка Капитан женской баскетбольной команды Освенцима. Другую мы прозвали Заноза. К третьей пришпилили забавное погоняло Стоп-кран. Мы опомнились только тогда, когда рядом раздался унылый Ксюхин басок (подвыпив, девушка любила затянуть что-нибудь народное, я еще по старым временам помнил):
– «Ой, едет тут собака крымский хан, крымский хан...»
На весь кабак. Графинчик стоял пустой, неприкаянный.
– Ксюха, ты чего? – толкнула ее в бок Маня. – С ума сошла? Ты ж не дома!
Вытерев рукавом рот, сестра интеллигентно ответила:
– Ты, бля! Ты вообще молчи... У тебя жених в Казани. Ты на чьи деньги здесь живешь? Я все Димке расскажу, невеста хренова!
Эта кличка, Невеста, показалась мне намного обиднее тех, что мы придумали с Маней за вечер.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
По совету вдовы Гайдая я позвонил на «Мосфильм» и был отправлен к Тамаре Ивановне Ханютиной, заведующей кадрами.
Просьбу о помощи Ханютина выслушала с недоумением (видимо, тоже подумала о весеннем шизообострении), но магическая фраза «мне о вас говорила Нина Павловна Гребешкова» смягчила ее сердце. Правда, тут же выяснилось, что Тамара Ивановна заведует не актерскими, а административными кадрами. Ну, тоже неплохо. «Чертова инвалида», к примеру, она вспомнила сразу.
– Комаровский? Он уже умер.
Я на всякий случай уточнил:
– Тот самый Комаровский, который был администратором на картине «Операция „Ы“?
– Ну да.
– А вы не можете дать координаты его родственников? Жены, детей.
– Без их согласия нет. Не думаю, что им это будет приятно.
– Почему? Я хочу написать о близком им человеке. Только хорошее. Как Филатов делал в программе «Чтобы помнили».
Но Тамара Ивановна была непреклонна. Впрочем, немного подумав, предложила:
– Вы подготовьте список. Составьте бумагу, кто вас интересует. И не только по моей линии. Всех. А мы рассмотрим.
– Это ради бога. Правда, большинства фамилий второстепенных персонажей я не знаю. Кто в титрах, кто на экране... Трудно соотнести.
– Я понимаю, о чем вы говорите. К тому же в старых фильмах титров вообще мало давали. Это сейчас даже водителей указывают. А Нина Павловна? Что она? Вам надо еще раз с Гребешковой поговорить. Может, она кого-то вспомнит.
—А Гаро? Вы помните Колю Гаро?
Но Тамара Ивановна уже повесила трубку. «Надо действительно набросать некий приблизительный список», – подумал я и решил пересмотреть гайдаевские шедевры. Начал с «Операции „Ы“.
Фильм, как известно, состоит из трех новелл. В первой, «Напарнике», второстепенных героев предостаточно: одна шеренга «алкоголиков, хулиганов, тунеядцев», вышедших на разнарядку, насчитывает более 20 человек. Но для моего исследования годился только старик-алкаш с крылатой фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» Остальные словно воды в рот набрали. А, к примеру, Владимир Басов, сыгравший строгого милиционера, или Михаил Пуговкин в роли прораба хоть и соответствовали критериям «второстепенность» и «цитатность» («Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет сегодня поработать?» и «В то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной») – актеры не малоизвестные, а популярные. Поэтому в список не попадают.
В общем, новеллу «Напарник» закрыли с единственным кандидатом. На эту роль, старика-алкаша, в скупых титрах «претендовали» три фамилии: Э. Геллер, В. Уральский, Г. Ахундов. Было «трудно соотнести», как сказал я Тамаре Ивановне Ханютиной. Без помощи Гребешковой или кого-либо еще точно не обойтись.
Со второй новеллой, «Наваждение», я разобрался быстрее. В список вошел только профессор («Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем»). Во время нашего разговора вдова Гайдая, кстати, упоминала об этом актере, В. Раутбарте: мол, давно умер... Прелестная, конечно, крылатая фраза принадлежит студенту по кличке Дуб: «Экзамен для меня всегда праздник, профессор!» Но актер Виктор Павлов знаменит. Хороши в «Наваждении» и Валерий Носик, пытавшийся обыграть Лопуха в «очко», и Зоя Федорова, «хранительница ключей» Лиды. Однако Носик, кроме того что достаточно известен, не имеет культовой цитаты (всего лишь словечко «перебор»). А Федорова, хоть и подзабыта современным зрителем, глаголет серый, ничем не примечательный текст.
...Сидеть с карандашом, просматривая любимый фильм, оказалось делом утомительным. Третью новеллу я решил отложить на потом.
Просьбу о помощи Ханютина выслушала с недоумением (видимо, тоже подумала о весеннем шизообострении), но магическая фраза «мне о вас говорила Нина Павловна Гребешкова» смягчила ее сердце. Правда, тут же выяснилось, что Тамара Ивановна заведует не актерскими, а административными кадрами. Ну, тоже неплохо. «Чертова инвалида», к примеру, она вспомнила сразу.
– Комаровский? Он уже умер.
Я на всякий случай уточнил:
– Тот самый Комаровский, который был администратором на картине «Операция „Ы“?
– Ну да.
– А вы не можете дать координаты его родственников? Жены, детей.
– Без их согласия нет. Не думаю, что им это будет приятно.
– Почему? Я хочу написать о близком им человеке. Только хорошее. Как Филатов делал в программе «Чтобы помнили».
Но Тамара Ивановна была непреклонна. Впрочем, немного подумав, предложила:
– Вы подготовьте список. Составьте бумагу, кто вас интересует. И не только по моей линии. Всех. А мы рассмотрим.
– Это ради бога. Правда, большинства фамилий второстепенных персонажей я не знаю. Кто в титрах, кто на экране... Трудно соотнести.
– Я понимаю, о чем вы говорите. К тому же в старых фильмах титров вообще мало давали. Это сейчас даже водителей указывают. А Нина Павловна? Что она? Вам надо еще раз с Гребешковой поговорить. Может, она кого-то вспомнит.
—А Гаро? Вы помните Колю Гаро?
Но Тамара Ивановна уже повесила трубку. «Надо действительно набросать некий приблизительный список», – подумал я и решил пересмотреть гайдаевские шедевры. Начал с «Операции „Ы“.
Фильм, как известно, состоит из трех новелл. В первой, «Напарнике», второстепенных героев предостаточно: одна шеренга «алкоголиков, хулиганов, тунеядцев», вышедших на разнарядку, насчитывает более 20 человек. Но для моего исследования годился только старик-алкаш с крылатой фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» Остальные словно воды в рот набрали. А, к примеру, Владимир Басов, сыгравший строгого милиционера, или Михаил Пуговкин в роли прораба хоть и соответствовали критериям «второстепенность» и «цитатность» («Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет сегодня поработать?» и «В то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной») – актеры не малоизвестные, а популярные. Поэтому в список не попадают.
В общем, новеллу «Напарник» закрыли с единственным кандидатом. На эту роль, старика-алкаша, в скупых титрах «претендовали» три фамилии: Э. Геллер, В. Уральский, Г. Ахундов. Было «трудно соотнести», как сказал я Тамаре Ивановне Ханютиной. Без помощи Гребешковой или кого-либо еще точно не обойтись.
Со второй новеллой, «Наваждение», я разобрался быстрее. В список вошел только профессор («Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем»). Во время нашего разговора вдова Гайдая, кстати, упоминала об этом актере, В. Раутбарте: мол, давно умер... Прелестная, конечно, крылатая фраза принадлежит студенту по кличке Дуб: «Экзамен для меня всегда праздник, профессор!» Но актер Виктор Павлов знаменит. Хороши в «Наваждении» и Валерий Носик, пытавшийся обыграть Лопуха в «очко», и Зоя Федорова, «хранительница ключей» Лиды. Однако Носик, кроме того что достаточно известен, не имеет культовой цитаты (всего лишь словечко «перебор»). А Федорова, хоть и подзабыта современным зрителем, глаголет серый, ничем не примечательный текст.
...Сидеть с карандашом, просматривая любимый фильм, оказалось делом утомительным. Третью новеллу я решил отложить на потом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Не могу сказать, что новость о казанском женихе Мани меня сильно смутила. Как говорил Папанов в «Бриллиантовой руке»: «Клиент, проходя мимо пихты, попадает в мои руки». Без вариантов. Во-первых, тут же выяснилось, что Димка тащит певунью в Казань (их семья держала там несколько ресторанов, и товарищ не мог оставить бизнес). Но как же тогда маниакальное желание «затмить Земфиру»? Во-вторых, не было между ними особой любви. В «Пикассо» девушка не отдергивала руку, когда я случайно, но нежно касался ее выпуклой косточки на запястье, чиркнула на салфетке, несмотря на присутствие Ксюхи, домашний телефон. Наконец, поцеловала в губы на прощание. Согласитесь, детали весьма существенные, знаковые.
Поэтому через несколько дней я Мане позвонил. Внаглую, рискуя окончательно потерять Ксюху. Ведь не исключено, что певунья и в мыслях не держала оставить своего казанского ресторатора. А то, что мне привиделось в «Пикассо» (выражаясь метафорически, мы просто спели с Маней дуэтом, и удачно), могло быть в буквальном смысле последним холостым выстрелом девушки перед грядущим замужеством.
Тем не менее я набрал ее номер. Вечером в «Метелице» намечалась презентация очередного сборника поп-требухи. Ожидались звезды и богатый фуршет.
– Тебе наверняка будет интересно вживую увидеть некоторых своих конкуренток, – не без иронии заметил я.
– А что, явится Земфира? – усмехнулась Маня.
– Нет, Земфиры не будет.
– Ну и слава богу! Идем.
Если в «Пикассо» фигурой умолчания у нас была уфимская певунья, то в «Метелице» – сестра Ксюха. Мы обходили опасные темы, словно коровьи лепешки на тропе. Меня это, признаться, совершенно по-скотски радовало: выходит, мы уже оба перешагнули через «Маху».
У барной стойки я заметил Кира Викулкина – известного столичного халявщика, моего старого приятеля и должника. Несколько лет назад на фестивале «Славянский базар» в Витебске он занял у меня триста долларов: какие-то мошенники обещали ему продать по дешевке картину Шагала из местного музея (хотел, чудак, и тут на халяву денег срубить!). Приехав в Москву со свернутым в трубочку полотном, Кирюша обратился к экспертам – картина, конечно, оказалась копией, причем паршивой. Я терпеливо ждал и все последующее время приветствовал Викулкина одним словом: «Триста!» Кир молча и виновато склонял голову, затем энергично встряхивал ею, как Миронов в «Бриллиантовой руке», и через секунду вываливал на меня кучу фальшивых, но приятных комплиментов.
Я часто использовал его в этом смысле, когда мне нужно было ошеломить спутницу. О себе ведь неловко рассказывать в превосходной степени. И вот, увидев за барной стойкой приятеля—должника, я уверенно потащил туда Маню. После традиционных приветствий Кирюша затянул свою сахарную песенку о моей ключевой роли в музыкальной журналистике страны. Певунья выслушала его спич с вежливой улыбкой, затем повернулась ко мне:
– Так и быть. Возьму тебя в свои пресс-секретари.
– Когда? – вырвалось у меня с неким игриво-сексуальным оттенком. («Да хоть сегодня ночью!» – так и слышалось мне в ответ.)
Но Маня отчеканила сухо и серьезно:
– Скоро. Я собираюсь выстрелить в этом году.
– Вы что, тоже певица? – спросил участливо Кир.
– Почему «тоже»?
– Ну, тут полно... – он сделал круговое движение рукой.
– Я никого не вижу, – усмехнулась Маня. – И вообще запомните, как вас... Кирилл. Есть только я и Земфира.
Мне ничего не оставалось, как разрядить обстановочку цитатой из «Ивана Васильевича»:
– «А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут».
Впрочем, Викулкин по роду своей деятельности был человеком гибким (настолько гибким, что, не имея никакой редакционной ксивы, проскальзывал на любые самые закрытые вечеринки), поэтому он быстро перевел разговор на другую тему.
– Зря вы вчера не появились в «Рэдиссон».
– А что было в «Рэдиссон»? – Я проявил нечеловеческое любопытство.
– Куча красивых телок, наливали «Хеннесси».
– «Хеннесси» спонсировал?
– Ну да. Еще девки «Баллантайнс» разносили, но мало.
– Да, «Баллантайнс» я люблю.
– Я тоже. Хотя тут недавно «Джеймсон» пробовал – класс!
– А, пил, пил. Супер! Мягкий нежный вкус.
Наш содержательный светский треп продолжался минут десять. Заметив, что Маня откровенно зевает, я попрощался с Киром. Штопором мы ввинтились в тусовочную пробку.
Конкретная мысль занимала меня: неужели эта самоуверенная девочка и впрямь мечтает «затмить Земфиру»? Ведь одно дело лепить об этом в компании сестры и малознакомого молодого человека, а другое – заявлять во всеуслышание в какой-никакой, но все же профессиональной среде.
Может, она просто дура набитая? Я посмотрел на Манину челку, утиный носик, выпуклую косточку на запястье. «И вы знаете, я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу», – цитата не к месту – первый признак того, что пора выпить.
– А не выпить ли нам?
– У меня и так голова трещит. Шумно.
– Выпей виски – полегчает.
– Нет, ты знаешь, я, наверное, пойду. – Маня действительно выглядела помято. – А ты оставайся, оставайся.
– Ну ты даешь.
– Правда – голова.
– Я провожу.
– Да не надо.
Хоть бы в щечку поцеловала. Стрельнула глазенками по сторонам. И просочилась сквозь охрану.
– Ариведерчи! – с беззлобной иронией бросил я вслед.
Поэтому через несколько дней я Мане позвонил. Внаглую, рискуя окончательно потерять Ксюху. Ведь не исключено, что певунья и в мыслях не держала оставить своего казанского ресторатора. А то, что мне привиделось в «Пикассо» (выражаясь метафорически, мы просто спели с Маней дуэтом, и удачно), могло быть в буквальном смысле последним холостым выстрелом девушки перед грядущим замужеством.
Тем не менее я набрал ее номер. Вечером в «Метелице» намечалась презентация очередного сборника поп-требухи. Ожидались звезды и богатый фуршет.
– Тебе наверняка будет интересно вживую увидеть некоторых своих конкуренток, – не без иронии заметил я.
– А что, явится Земфира? – усмехнулась Маня.
– Нет, Земфиры не будет.
– Ну и слава богу! Идем.
Если в «Пикассо» фигурой умолчания у нас была уфимская певунья, то в «Метелице» – сестра Ксюха. Мы обходили опасные темы, словно коровьи лепешки на тропе. Меня это, признаться, совершенно по-скотски радовало: выходит, мы уже оба перешагнули через «Маху».
У барной стойки я заметил Кира Викулкина – известного столичного халявщика, моего старого приятеля и должника. Несколько лет назад на фестивале «Славянский базар» в Витебске он занял у меня триста долларов: какие-то мошенники обещали ему продать по дешевке картину Шагала из местного музея (хотел, чудак, и тут на халяву денег срубить!). Приехав в Москву со свернутым в трубочку полотном, Кирюша обратился к экспертам – картина, конечно, оказалась копией, причем паршивой. Я терпеливо ждал и все последующее время приветствовал Викулкина одним словом: «Триста!» Кир молча и виновато склонял голову, затем энергично встряхивал ею, как Миронов в «Бриллиантовой руке», и через секунду вываливал на меня кучу фальшивых, но приятных комплиментов.
Я часто использовал его в этом смысле, когда мне нужно было ошеломить спутницу. О себе ведь неловко рассказывать в превосходной степени. И вот, увидев за барной стойкой приятеля—должника, я уверенно потащил туда Маню. После традиционных приветствий Кирюша затянул свою сахарную песенку о моей ключевой роли в музыкальной журналистике страны. Певунья выслушала его спич с вежливой улыбкой, затем повернулась ко мне:
– Так и быть. Возьму тебя в свои пресс-секретари.
– Когда? – вырвалось у меня с неким игриво-сексуальным оттенком. («Да хоть сегодня ночью!» – так и слышалось мне в ответ.)
Но Маня отчеканила сухо и серьезно:
– Скоро. Я собираюсь выстрелить в этом году.
– Вы что, тоже певица? – спросил участливо Кир.
– Почему «тоже»?
– Ну, тут полно... – он сделал круговое движение рукой.
– Я никого не вижу, – усмехнулась Маня. – И вообще запомните, как вас... Кирилл. Есть только я и Земфира.
Мне ничего не оставалось, как разрядить обстановочку цитатой из «Ивана Васильевича»:
– «А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут».
Впрочем, Викулкин по роду своей деятельности был человеком гибким (настолько гибким, что, не имея никакой редакционной ксивы, проскальзывал на любые самые закрытые вечеринки), поэтому он быстро перевел разговор на другую тему.
– Зря вы вчера не появились в «Рэдиссон».
– А что было в «Рэдиссон»? – Я проявил нечеловеческое любопытство.
– Куча красивых телок, наливали «Хеннесси».
– «Хеннесси» спонсировал?
– Ну да. Еще девки «Баллантайнс» разносили, но мало.
– Да, «Баллантайнс» я люблю.
– Я тоже. Хотя тут недавно «Джеймсон» пробовал – класс!
– А, пил, пил. Супер! Мягкий нежный вкус.
Наш содержательный светский треп продолжался минут десять. Заметив, что Маня откровенно зевает, я попрощался с Киром. Штопором мы ввинтились в тусовочную пробку.
Конкретная мысль занимала меня: неужели эта самоуверенная девочка и впрямь мечтает «затмить Земфиру»? Ведь одно дело лепить об этом в компании сестры и малознакомого молодого человека, а другое – заявлять во всеуслышание в какой-никакой, но все же профессиональной среде.
Может, она просто дура набитая? Я посмотрел на Манину челку, утиный носик, выпуклую косточку на запястье. «И вы знаете, я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу», – цитата не к месту – первый признак того, что пора выпить.
– А не выпить ли нам?
– У меня и так голова трещит. Шумно.
– Выпей виски – полегчает.
– Нет, ты знаешь, я, наверное, пойду. – Маня действительно выглядела помято. – А ты оставайся, оставайся.
– Ну ты даешь.
– Правда – голова.
– Я провожу.
– Да не надо.
Хоть бы в щечку поцеловала. Стрельнула глазенками по сторонам. И просочилась сквозь охрану.
– Ариведерчи! – с беззлобной иронией бросил я вслед.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мне не требовалось утешений, но я все же выцедил из толпы Викулкина и с досадой поведал ему о Манином бегстве. Кир стал громко и протяжно материться.
– Может, я что-то не то ей сказал? Не так? – меня «терзали смутные сомненья», как управдома Буншу из гайдаевского шедевра.
Кир продолжал выть. Я жахнул его по плечу и попросил сгонять за виски.
– Ты «Завтрак у Тиффани» читал? Трумена Капоте, – неожиданно спросил он.
– Читал. Сходи, а?
– Когда-то мне нравились девушки типа мисс Голайтли, – Викулкин по-мироновски тряхнул головой и вместо виски выдал мне некий концептуальный спич.
Итак, когда-то ему нравились девушки типа героини «Завтрака у Тиффани» (я, между прочим, обожаю актрису Одри Хепберн в этой роли из одноименного фильма). Внешняя их красота, по словам Кира, спорный предмет даже для безумно в них влюбленных. В том смысле, что вечером все эти девицы очаровашки, а утром им лучше по стеночке – и в ванную, прихорашиваться.
Любят красть по мелочи в универсамах. На ваши суровые замечания о неотвратимости наказания хихикают в ответ, причем с таким уверенным видом, будто их воровство – оплаченная самим же магазином рекламная акция.
Еще они готовы, к примеру, сбросив туфельки, бежать босиком по только что уложенному дымящемуся асфальту...
Этого не было ни в книге, ни в фильме, и метафору я не догнал:
– Они у тебя что, йогой все занимались?
Викулкин усмехнулся:
– Художественное преувеличение. Они обожают, когда адреналин в кровь.
– Сочинитель ты наш. Маркес.
Кир продолжил, не заметив моей иронии:
– На тусовках эти девицы наравне с мужиками пьют неразбавленный бурбон. В отличие от нашего брата длительное время не пьянеют, не говорят глупостей и не сквернословят. Вырубаются внезапно, но трогательно.
Утром у них жутко болит голова, они перерывают весь дом в поисках потерянной вчера косметички, считая эту пропажу началом конца света.
– Обычный похмельный синдром, – сочувственно заметил я.
– Да, но раздается телефонный звонок с очередным предложением потусоваться – и наш ангел опять на ногах.
– Не пойму, Кир, к чему ты клонишь? Если хочешь запараллелить с моей Маней – не про нее басня. Она тусоваться не любит. И виски не пьет, как ты заметил. Кстати, кто пойдет за...
Викулкин привычно тряхнул головой, побежал к бару и через три минуты вернулся с полными стаканами.
– Нажремся как свиньи.
– Ага, – согласился я. – Только все-таки к чему здесь мисс Голайтли?
– Суть в том, – Кир отхлебнул вискарь, – что я любил подобных этой мисс-кисе, пока одна такая егоза меня не бросила.
– Это кто? Я ее знаю?
– Вряд ли. Так вот, меня умиляли все ее выходки. Однажды, блин, она помочилась у Мавзолея...
– «Аполитично рассуждаешь, аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово!» – процитировал я со смехом.
– Ну, это ладно, дело прошлое. Суть такова: меня растрогала даже ее последняя выходка с этим нашим гребаным расставанием. «Клянусь, честное слово!» Более того, я почувствовал свою вину за происшедшее. Впрочем, в то время я после любой ссоры с женщиной чувствовал свою вину, даже если и прав был сто раз.
– Что ж ты у нас такой виноватый, братишка!
– Такова воспитательная сила романов типа «Завтрака у Тиффани», – если я обычно косел медленно, то Киру было достаточно одного глотка, – и всей, всей литературы! Писаки, борзописцы... Вот и у этого Капоте какова авторская позиция?
– Может, я что-то не то ей сказал? Не так? – меня «терзали смутные сомненья», как управдома Буншу из гайдаевского шедевра.
Кир продолжал выть. Я жахнул его по плечу и попросил сгонять за виски.
– Ты «Завтрак у Тиффани» читал? Трумена Капоте, – неожиданно спросил он.
– Читал. Сходи, а?
– Когда-то мне нравились девушки типа мисс Голайтли, – Викулкин по-мироновски тряхнул головой и вместо виски выдал мне некий концептуальный спич.
Итак, когда-то ему нравились девушки типа героини «Завтрака у Тиффани» (я, между прочим, обожаю актрису Одри Хепберн в этой роли из одноименного фильма). Внешняя их красота, по словам Кира, спорный предмет даже для безумно в них влюбленных. В том смысле, что вечером все эти девицы очаровашки, а утром им лучше по стеночке – и в ванную, прихорашиваться.
Любят красть по мелочи в универсамах. На ваши суровые замечания о неотвратимости наказания хихикают в ответ, причем с таким уверенным видом, будто их воровство – оплаченная самим же магазином рекламная акция.
Еще они готовы, к примеру, сбросив туфельки, бежать босиком по только что уложенному дымящемуся асфальту...
Этого не было ни в книге, ни в фильме, и метафору я не догнал:
– Они у тебя что, йогой все занимались?
Викулкин усмехнулся:
– Художественное преувеличение. Они обожают, когда адреналин в кровь.
– Сочинитель ты наш. Маркес.
Кир продолжил, не заметив моей иронии:
– На тусовках эти девицы наравне с мужиками пьют неразбавленный бурбон. В отличие от нашего брата длительное время не пьянеют, не говорят глупостей и не сквернословят. Вырубаются внезапно, но трогательно.
Утром у них жутко болит голова, они перерывают весь дом в поисках потерянной вчера косметички, считая эту пропажу началом конца света.
– Обычный похмельный синдром, – сочувственно заметил я.
– Да, но раздается телефонный звонок с очередным предложением потусоваться – и наш ангел опять на ногах.
– Не пойму, Кир, к чему ты клонишь? Если хочешь запараллелить с моей Маней – не про нее басня. Она тусоваться не любит. И виски не пьет, как ты заметил. Кстати, кто пойдет за...
Викулкин привычно тряхнул головой, побежал к бару и через три минуты вернулся с полными стаканами.
– Нажремся как свиньи.
– Ага, – согласился я. – Только все-таки к чему здесь мисс Голайтли?
– Суть в том, – Кир отхлебнул вискарь, – что я любил подобных этой мисс-кисе, пока одна такая егоза меня не бросила.
– Это кто? Я ее знаю?
– Вряд ли. Так вот, меня умиляли все ее выходки. Однажды, блин, она помочилась у Мавзолея...
– «Аполитично рассуждаешь, аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово!» – процитировал я со смехом.
– Ну, это ладно, дело прошлое. Суть такова: меня растрогала даже ее последняя выходка с этим нашим гребаным расставанием. «Клянусь, честное слово!» Более того, я почувствовал свою вину за происшедшее. Впрочем, в то время я после любой ссоры с женщиной чувствовал свою вину, даже если и прав был сто раз.
– Что ж ты у нас такой виноватый, братишка!
– Такова воспитательная сила романов типа «Завтрака у Тиффани», – если я обычно косел медленно, то Киру было достаточно одного глотка, – и всей, всей литературы! Писаки, борзописцы... Вот и у этого Капоте какова авторская позиция?