Манкелль Хеннинг. Возвращение танцмейстера

   – Он пишет об этом в дневнике?
   – Там есть еще несколько писем и фотографий. Твой отец в немецком мундире.
   Она покачала головой:
   – Никак не ожидала.
   – Он никогда не говорил о войне?
   – Никогда.
   – А о своих политических взглядах?
   – Я и не знала, что у него были какие-то политические взгляды. В доме никогда не говорили о политике.
   – Можно выразить свои убеждения и не говоря о политике.
   – Как это?
   – Есть много способов.
   Она подумала и снова покачала головой:
   – Что я помню из детства – он как-то сказал, что политика его не интересует. Даже не могла предположить, что у него были какие-то экстремистские взгляды. Значит, он их скрывал. Если, конечно, все, что ты говоришь, – правда.
   – Все написано в дневнике. Совершенно недвусмысленно.
   – И что, весь дневник только об этом? А о своей семье он не пишет?
   – Очень мало.
   – Вот это меня как раз не удивляет. У меня всегда было чувство, что мы, дети, только мешаем отцу. Он никогда по-настоящему о нас не заботился, только притворялся.
   – Кстати, у твоего отца была здесь, в Свеге, женщина. Была ли она его любовницей, сказать не могу. Просто не знаю, чем занимаются люди, когда им за семьдесят.
   – Женщина в Свеге?
   Он пожалел, что сказал это. Такого рода информацию она должна была получить от Джузеппе, а не от него. Но было уже поздно.
   – Ее зовут Эльза Берггрен, она живет на южном берегу реки. Это она нашла ему дом. Кстати, ее политические взгляды точно такие же. Если можно нацистские взгляды назвать политическими.
   – А какие же еще?
   – Криминальные.
   Похоже, до нее наконец дошло, почему он задает все эти вопросы.
   – Так ты имеешь в виду, что смерть моего отца как-то связана с его политическими взглядами?
   – Я ничего не хочу сказать. Но следствие должно вестись по всем направлениям.
   Она закурила новую сигарету. Стефан заметил, что рука ее дрожит.
   – Не понимаю, почему мне никто ничего не сказал. Ни о том, что отец был нацистом, ни об этой женщине.
   – Раньше или позже разговор об этом зайдет. Следствие иногда тянется очень долго. Теперь у них уже два убийства. Плюс пропавший пес.
   – Я слышала, что собаку убили?
   – Собаку твоего отца – да, убили. А собака Авраама Андерссона пропала.
   Она поежилась, как будто бы ей вдруг стало зябко.
   – Я хочу уехать отсюда, – сказала она. – Еще сильнее, чем раньше. Я, конечно, со временем прочитаю этот дневник, но прежде всего я хочу, чтобы отца наконец похоронили. И сразу уеду. Итак, мне предстоит узнать, что мой отец, который только делал вид, что о нас заботится, был к тому же еще и нацистом.
   – А как ты намерена поступить с домом?
   – Я говорила с маклером. Когда со всеми формальностями покончат, я его продам. Если, конечно, кто-то захочет купить.
   – Ты там была?
   Она кивнула:
   – Все-таки съездила. Хуже, чем я могла себе представить. Особенно эти кровавые следы.
   Говорить было больше не о чем. Стефан посмотрел на часы. Надо уезжать, пока еще не поздно.
   – Жаль, что ты уезжаешь.
   – Почему?
   – Я не привыкла сидеть в одиночестве в крошечной гостинице, да еще в такой глуши. Интересно, как тут вообще люди живут?
   – Твой отец добровольно выбрал это место.
   Она проводила его до стойки администратора.
   – Спасибо, что согласился поговорить, – сказала она.
   Перед отъездом он на всякий случай позвонил Джузеппе – не нашлась ли собака. Оказалось, след прервался у дороги после того, как ретивый пес Несблума полчаса тащил его за собой через лес.
   – Там его ждала машина, – сказал Джузеппе. – Он посадил собаку и исчез. Остается вопрос, кто это был и куда поехал.
 
   Стефан поехал на юг. После того, как он пересек мост, дорога пошла лесом. Он то и дело тормозил, ловя себя на том, что едет слишком быстро. Голова была совершенно пустой. Единственная вертевшаяся в голове мысль была о собаке Андерссона.
   Сразу после полуночи он остановился у сосисочного ларька в Муре. Поев, он понял, что устал. Он отогнал машину на самый край стоянки, залез на заднее сиденье и свернулся калачиком. Проснувшись, поглядел на часы – было три. Он вышел в темноту, помочился и погнал дальше на юг. Через пару часов он опять остановился поспать.
 
   Он открыл глаза в девять часов. Вышел и сделал несколько кругов вокруг машины, чтобы размяться. К вечеру он будет в Буросе. Можно будет позвонить из Ёнчёпинга и удивить Елену. Через час после звонка он уже подъедет к ее дому.
   Но, проехав Эребру, он вновь свернул с шоссе. Голова совершенно прояснилась, и он начал обдумывать вчерашний разговор с Вероникой Молин. Внезапно к нему пришла уверенность, что она сказала не всю правду.
   Вся эта история с ее отцом. Знала она или не знала, что он был нацистом? Ее удивление было наигранным. Она знала, но хотела это скрыть. Он не мог бы объяснить, откуда взялась эта уверенность. Но был и еще вопрос, ответа на который он не знал. Не была ли она, несмотря на ее уверения, знакома с Эльзой Берггрен?
   Стефан вышел из машины. Это не мое дело, подумал он. Я должен заняться собой и своей болезнью. Я еду в Бурос. Я должен признаться, что мне очень не хватало Елены все эти дни. Если будет желание, позвоню Джузеппе и спрошу, как и что. И все.
   И тут же решил поехать в Кальмар. Там когда-то родился Герберт Молин под фамилией Маттсон-Герцен. Там все и началось, в семье, обожавшей Гитлера и его национал-социализм.
   Там еще должен жить человек по имени Веттерстед. Портретист, знакомый Герберта Молина.
   Он вытащил из багажника рваную карту Швеции. Я ненормальный, подумал он, выбирая маршрут в Кальмар. Мне надо возвратиться в Бурос.
   Но он уже знал, что поедет в Кальмар. Он хотел узнать, что произошло с Гербертом Молином. И Авраамом Андерссоном. И куда делась собака.
   Вечером он приехал в Кальмар. Это было пятого ноября. Через две недели он должен начать лучевую терапию.
   Когда он подъезжал к Вестервику, начался дождь и продолжался до самого Кальмара. Он ехал по сверкающей в свете фар мостовой и искал место, где остановиться.

18

   Наутро он отправился к морю. В утренней дымке угадывался силуэт Эландского моста через пролив. Он подошел к самой воде и долго смотрел на медленный прибой. Усталость после долгого сидения за рулем все еще ощущалась. Дважды ему снилось, как огромные грузовики мчат на него лоб в лоб, он пытался увернуться, но было поздно – и в эту секунду он просыпался. Гостиница была расположена в самом центре города. Через тонкую стенку он долго слышал, как женщина в соседнем номере говорила по телефону. Через час он постучал в стену, и разговор вскоре закончился. Перед тем, как заснуть, он долго лежал, уставившись в потолок, и размышлял, что его понесло в Кальмар. Может быть, он бессознательно оттягивает момент возвращения в Бурос? Может быть, ему надоело общество Елены и он просто еще этого сам не понял? Он не знал. Но он очень сомневался, что поездка в Кальмар была вызвана исключительно его любопытством по поводу прошлого Герберта Молина.
   Леса Херьедалена в прошлом. Теперь был только он сам, его болезнь и те тринадцать дней, что оставались до начала лечения. Все. Тринадцать дней Стефана Линдмана в ноябре. Интересно, как я буду вспоминать эти дни через десять или двадцать лет, если, конечно, буду в живых? Он даже не попытался ответить на этот вопрос. Вместо этого он зашагал назад в город, оставив за спиной туман и утреннее море. Он зашел в кафе, взял чашку кофе и попросил телефонный справочник.
   В Кальмаре был только один человек по фамилии Веттерстед. Эмиль Веттерстед, художник. Он жил на Лагмансгатан. Стефан тут же открыл карту города и нашел без труда – улица находилась в самом центре Кальмара, всего в нескольких кварталах от кафе, где он сидел. Он полез было за телефоном, но тут же вспомнил, что тот сломан. Если купить новую батарейку, он снова заработает. Я могу просто туда пойти, подумал он. Просто позвонить в дверь. И что я скажу? Что я был другом Герберта Молина? Но это ложь, поскольку мы никогда друзьями не были. Работали в одном отделении полиции. Как-то вместе ловили убийцу. Вот и все. Иногда он, правда, давал мне хорошие советы. А может быть, и не такие хорошие, как мне теперь хочется думать. Не могу же я сказать, что хочу заказать свой портрет! К тому же Эмиль Веттерстед, надо думать, уже очень пожилой человек, как минимум ровесник Молина. Старик, ушедший от мирских забот и не особенно обеспокоенный тем, что происходит на этом свете.
   Он медленно прихлебывал кофе и отвергал одну за одной все хитрости, которые могли были бы открыть ему двери в дом Эмиля Веттерстеда. Оставалось одно – позвонить в дверь и сказать, что он полицейский и хочет поговорить с ним о Герберте Молине. Реакция Веттерстеда подскажет, какой линии придерживаться дальше.
   Стефан допил кофе и вышел из кафе. Воздух тут был совершенно не тот, что в Херьедалене. Там он был сухой и холодный, а здесь явно ощущалась близость моря. Магазины все еще были закрыты. По дороге к дому Веттерстеда он приметил магазинчик, торговавший мобильными телефонами и принадлежностями к ним. Интересно, в какое время привык просыпаться старый портретист?
 
   Дом на Лагмансгатан был трехэтажным, серый фасад, без балконов. Дверь в подъезд не заперта. Он прочитал список жильцов – Веттерстедт жил на третьем этаже. Лифта не было. Должно быть, у старика крепкие ноги, подумал Стефан. Где-то хлопнула дверь, и эхо прокатилось по всему дому. Поднявшись на третий этаж, он задохнулся. Удивился, как, оказывается, быстро теряется форма.
   Он нажал кнопку звонка и досчитал до двадцати. Потом нажал еще раз, прислушавшись, – звонка в квартире слышно не было. Он позвонил в третий раз. Никто не открывал. Он постучал в дверь, сначала тихо, подождал и постучал кулаком. За его спиной открылась дверь. Он обернулся. Там стоял пожилой человек в халате.
   – Я ищу господина Веттерстеда, – сказал Стефан. – Но его, видимо, нет дома.
   – Осенью он всегда живет на даче. У него отпуск.
   Незнакомец смотрел на него с легким презрением. Словно нет ничего естественней, чем взять отпуск в ноябре. И что у художника пенсионного возраста по-прежнему столько работы, что ему нужен отпуск.
   – А где у него дача?
   – Я хотел бы знать, кто спрашивает. Мы хотим знать, кто приходит в наш дом. Вы хотите заказать портрет?
   – Я должен поговорить с ним по важному делу.
   Тот подозрительно изучал Стефана.
   – У Эмиля дача на юге Эланда. Когда проедете Альварет, увидите указатель на «Лаванду». А также знак, что это частные владения. Там он и живет.
   – Так и называется? «Лаванда»?
   – Эмиль все время говорит об особом оттенке синего, цвета лаванды. Утверждает, что это самый красивый цвет и художникам никогда не удается его передать. Природа – единственный художник.
   – Спасибо за помощь.
   – Пожалуйста.
   Стефан остановился на лестнице:
   – Еще один вопрос. Сколько лет Эмилю Веттерстеду?
   – Восемьдесят восемь. Но он в полном порядке.
   Сосед закрыл дверь. Стефан медленно спускался по лестнице. Теперь есть повод проехать по мосту в тумане, подумал он. У меня тоже своего рода вынужденный отпуск и только одна цель – как-то скоротать время до девятнадцатого ноября.
   Он пошел назад той же дорогой. Телефонный магазин уже открылся. Молодой парень, зевая, нашел нужную батарейку. Стефан расплатился и поставил батарейку. Телефон тут же пискнул – были какие-то сообщения. Он сел в машину. Трижды звонила Елена, каждое следующее сообщение было короче предыдущего, и голос звучал все более грустно. Был звонок от зубного врача – пришло время ежегодного осмотра. И все. Джузеппе не звонил. Он, собственно, не рассчитывал на звонок Джузеппе, но в глубине души все же надеялся. Никто не звонил и с его работы. И на это он тоже не рассчитывал – у него практически не было друзей.
   Он положил телефон на сиденье, выехал со стоянки и стал искать выезд на мост. Над водой по-прежнему стоял густой туман. Это, наверное, как смерть, вдруг подумал он. Раньше тут был перевозчик, он перевозил души умерших через Стикс – Реку Смерти. Теперь построили мост, стало еще проще: по мосту в туман – и в никуда.
   На Эланде он свернул направо, проехал зоопарк и взял курс на юг. Он ехал медленно, встречных машин почти не было. Пейзаж за окном отсутствовал – все укутал туман. На какой-то стоянке он остановился и вышел из машины. До слуха доносился близкий шум моря, на каком-то корабле через равные промежутки времени включали ревун. В остальном над островом царила тишина. Ему вдруг показалось, что туман не только снаружи, что он медленно вползает в его сознание, укрывая белым покровом мысли и чувства. Он вытянул руку перед собой. Рука тоже была совершенно белой.
   Он поехал дальше и чуть не проехал указатель с надписью «Лаванда – 2». Сразу вспомнился другой указатель, «Дунчеррет – 2». Швеция – страна, где все население живет в двух километрах от главной дороги.
   Проселок, куда он свернул, был весь в выбоинах. По нему, по-видимому, ездили крайне редко. Дорога шла прямо вперед и исчезала в тумане. Наконец, он подъехал к закрытым воротам. Во дворе стояли старая «Вольво-440» и мотоцикл. Стефан выключил зажигание и вышел из машины. Мотоцикл был марки «Харлей-Дэвидсон». Со времен, когда он мотался по стране с мотоциклистом-кроссовиком, у него сохранились в памяти некоторые знания о мотоциклах. Это был не стандартный «Харлей», а дорогая машина, построенная, возможно, по индивидуальному заказу. Неужели восьмидесятивосьмилетний старик ездит на мотоцикле? Тогда он действительно в хорошей форме. Он открыл ворота и пошел по дорожке. Дома по-прежнему видно не было. Внезапно в тумане обрисовался силуэт человека, идущего ему навстречу. Это был крепкий, коротко стриженный парень, в аккуратной кожаной куртке и светло-голубой сорочке с расстегнутым воротом.
   – Что вам надо?
   Голос был пронзительно-громкий, почти крик.
   – Я ищу Эмиля Веттерстеда.
   – Зачем?
   – Хочу с ним поговорить.
   – А кто ты такой? Почему ты решил, что он захочет с тобой разговаривать?
   Стефана возмутила такая наглость. Голос резал слух.
   – Я хочу с ним поговорить о Герберте Молине. К тому же хочу поставить тебя в известность, что я из полиции.
   Парень смотрел на него изучающе. Челюсти его ритмично двигались – он жевал жвачку.
   – Подожди здесь, – сказал он. – Никуда не ходи.
   Он исчез в тумане. Стефан медленно пошел за ним вслед. Через несколько метров он увидел дом. Парень скрылся в дверях. Дом был белый, длинный и узкий, с пристройкой у торца. Стефан ждал. Интересно, далеко ли отсюда до моря. Парень снова появился на крыльце.
   – Я велел тебе ждать! – крикнул он своим пронзительным голосом.
   – Не всегда получается, как хочется, – ответил Стефан. – Примет он меня или нет?
   Тот кивком пригласил его следовать за ним. В доме пахло масляными красками. Лампы зажжены. Стефан пригнулся, входя в низкую дверь.
 
   Парень провел его в заднюю комнату, длинная стена ее была полностью застеклена.
   Эмиль Веттерстед сидел в кресле в углу. Колени его были укрыты одеялом, на столе рядом лежала стопка книг и очки. Парень встал за креслом. Лицо старика было изрезано морщинами. Редкие седые волосы. Но взгляд совершенно осмысленный и ясный.
   – Я не люблю, когда меня беспокоят в отпуске, – сказал он.
   Его голос был полной противоположностью голосу молодого напарника. Старик говорил очень тихо.
   – Я буду краток.
   – Я больше не принимаю заказов. К тому же ваше лицо меня не вдохновляет. Слишком круглое. Я люблю узкие, длинные лица.
   – Я не собираюсь заказывать портрет.
   Эмиль Веттерстед поменял позу. Одеяло соскользнуло с колен. Парень тут же подскочил и поправил его.
   – А зачем приехали?
   – Меня зовут Стефан Линдман. Я полицейский. Несколько лет я работал с Гербертом Молином в Буросе. Не уверен, сказали ли вам, что он мертв.
   – Мне говорили, что его убили. Известно, кто это сделал?
   – Нет.
   Эмиль Веттерстед показал на свободный стул. Парень нехотя подвинул его Стефану.
   – Кто говорил?
   – А это важно?
   – Нет.
   – Это допрос?
   – Нет. Просто беседа.
   – Я слишком стар для бесед. Я перестал беседовать, когда мне было шестьдесят. К тому времени я наговорился вдоволь. Я не говорю сам и не слушаю, что мне говорят другие. За исключением моего врача. И нескольких молодых друзей.
   Он улыбнулся и кивнул в сторону парня, несшего караул за его креслом. Странно все это. Кто этот парень, опекающий старика?
   – Вы приехали, чтобы поговорить со мной о Герберте Молине. Но что вы, собственно, хотите узнать? И что там случилось? Убийство?
   Стефан мгновенно принял решение – идти напрямую. Для Веттерстеда вряд ли важно, имеет он непосредственное отношение к следствию или нет.
   – Мы не знаем мотива преступления, и у нас нет никаких явных улик, – сказал Стефан. – В таких случаях приходится копать довольно глубоко. Кто был Герберт Молин? Может быть, мотив убийства скрыт где-то в его прошлом? Эти вопросы мы задаем и себе и другим. Я имею в виду людей, которые были с ним знакомы.
   Эмиль Веттерстед молчал. Парень продолжал разглядывать Стефана, не скрывая неприязни.
   – Собственно говоря, – сказал старик, – я знал не столько Герберта, сколько его отца. Я был моложе его, но старше Герберта.
   – Акселя Маттсон-Герцена? Офицера кавалерии?
   – Старинный наследственный титул в их семье. Кто-то из его предков сражался под Нарвой. Шведы победили, но он погиб. У них была семейная традиция – каждый год отмечать победу под Нарвой. Я помню, у них дома на столе стоял большой бюст Карла Двенадцатого. И рядом в вазе всегда были цветы. До сих пор помню.
   – Но вы не были родственниками?
   – Нет. Однако мой брат кончил так же, как и Герберт.
   – Министр юстиции?
   – Именно он. Я всегда пытался отговорить его заниматься политикой. С его идиотскими взглядами.
   – Он был социал-демократ.
   Веттерстед буквально пробуравил Стефана взглядом.
   – Я же сказал – его взгляды были идиотскими. Вы, наверное, знаете – его убил сумасшедший. Труп нашли на берегу под Истадом, под лодкой. Я никогда не навещал его. Последние двадцать лет его жизни мы совершенно не общались.
   – А никакого другого бюста рядом с Карлом Двенадцатым не было?
   – Чьего, например?
   – Гитлера.
   Парень за креслом дернулся. Еле заметно, но от Стефана это не ускользнуло. Веттерстед бровью не повел.
   – К чему вы клоните?
   – Герберт Молин воевал в армии Гитлера добровольцем. Нам стало известно, что все в его семье были убежденными нацистами. Ведь это правда?
   – Разумеется, правда.
   В голосе старика не было ни тени сомнения.
   – И я был убежденным нацистом, – продолжил он. – Незачем нам играть в игры, господин полицейский. Что вы знаете о моем прошлом?
   – Ничего, кроме того, что вы были портретистом и знали Герберта Молина.
   – Я преклонялся перед ним. Во время войны он показал пример истинного мужества. И ничего удивительного, что все разумные люди тогда были на стороне Гитлера. Нам надо было выбирать – смотреть, сложив ручки, как коммунизм завоевывает Европу, или сопротивляться. На наше тогдашнее правительство можно было полагаться лишь отчасти. Тогда все было подготовлено.
   – Подготовлено к чему?
   – К приходу немцев.
   Это сказал парень. Стефан поглядел на него с интересом.
   – И все-таки не все было напрасно, – продолжил Веттерстед. – Скоро я напишу мой последний портрет и умру. Но есть молодое поколение, которое понимает, в каком положении находится Швеция. Не только Швеция – вся Европа, весь мир. Можно, конечно, радоваться, что восточный блок прекратил существование. Зрелище жалкое, но приятное. Но в Швеции все хуже, чем когда-либо. Все рушится. Никакой дисциплины. Границы страны практически не существуют. Кто угодно, на каком угодно основании может каким угодно путем и в какое угодно время попасть в страну. Сомневаюсь, что шведский национальный характер удастся спасти. Может быть, уже поздно. Но пытаться надо.
   Веттерстед остановился и с улыбкой поглядел на Стефана.
   – Как видите, я верен своим взглядам. Никогда их не менял и никогда не пытался скрывать. Конечно, бывало, что кое-кто переставал со мной здороваться или плевал мне вслед. Но это были карлики. Чепуховые люди, вроде моего брата. И у меня никогда не было трудностей с получением заказов на портреты. Скорее наоборот.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Что в этой стране всегда были люди, которые уважали меня за то, что я не предаю свои идеалы. Люди, которые думали точно так же, как я, но по разным причинам скрывали свои взгляды. Иногда я понимал их, хотя чаще они делали это из трусости. Но портреты заказывали мне.
   Веттерстед сделал знак, что он хочет встать. Парень помог ему и подал палку. Как же он одолевает лестницу дома, в Кальмаре? – подумал Стефан.
   – Я хочу кое-что вам показать.
   Они вышли в коридор с каменным полом. Веттерстед вдруг остановился.
   – Вы сказали, вас зовут Линдман?
   – Стефан Линдман.
   – У вас, если не ошибаюсь, вестеръётландский выговор.
   – Я родился в Чинне под Буросом.
   Веттерстед задумчиво кивнул и пошел дальше.
   – Я никогда не был в Чинне, – сказал он. – Через Бурос как-то проезжал. Но больше всего мне нравится тут, на Эланде. Или в Кальмаре. Не могу понять, почему это люди все время куда-то ездят.
   Он стукнул палкой по полу. Стефан вспомнил, что несколько дней назад еще один старик, Бьорн Вигрен, тоже говорил ему, что терпеть не может путешествовать. Они прошли в комнату, где не было никакой мебели. Одна из стен была задрапирована шторами. Веттерстед палкой отвел штору. Там были три полотна маслом в овальных позолоченных рамах. В середине висел портрет Гитлера в три четверти. Налево был Геринг, направо – какая-то женщина.
   – Здесь мои боги, – сказал Веттерстед. – Портрет Гитлера я написал в 1944 году, когда все, не исключая его генералов, повернулись к нему спиной. Это единственный в моей жизни портрет, написанный с фотографии.
   – А Геринг? Вы встречались с Герингом?
   – И в Швеции, и в Берлине. До войны он был женат на шведке, ее звали Карин. Тогда я встречался с ним. В мае 1941 года ко мне обратилось немецкое представительство в Стокгольме. Они сказали, что Геринг хочет заказать портрет и что он выразил желание, чтобы написал его я. Это была большая честь. Я написал портрет Карин, и он ему очень понравился. Я поехал в Берлин и написал его портрет. Он был необыкновенно приветлив. Как-то раз я должен был присутствовать на приеме у Гитлера, но что-то этому помешало. Я жалел всю жизнь, что мне так и не удалось пожать ему руку.
   – А кто женщина?
   – Моя жена. Тереза. Я написал ее портрет в год нашей свадьбы, в 1943 году. Если вы умеете смотреть, то увидите, сколько любви в этом портрете. Я написал эту любовь. Мы прожили всего десять лет, потом она умерла от миокардита. Если бы это было сегодня, она бы не умерла.
   Веттерстед кивнул своему помощнику, и тот задернул штору.
   Они вернулись в студию.
   – Теперь вы знаете, кто я, – сказал Веттерстед, усаживаясь в кресло и поправляя поданное парнем одеяло. Тот снова занял свое место у него за спиной.
   – Но вы должны были как-то среагировать, когда получили известие о смерти Молина, – сказал Стефан. – Полицейский на пенсии, убит в лесу в Херьедалене. Неужели вам не было интересно, что случилось?
   – Я решил, что это какой-то ненормальный. Скорее всего, кто-то из тех уголовников, что лезут к нам через все границы, творят тут, что хотят, и причем никто их не наказывает.
   У Стефана от всего выслушанного разболелась голова.
   – Это был не сумасшедший. Убийство было тщательно спланировано.
   – Этого я не знаю.
   Веттерстед ответил уверенно и быстро. Слишком быстро, подумал Стефан. Слишком быстро и слишком уверенно. Он осторожно продолжил:
   – Что-то произошло. Может быть, в давнем прошлом. Может быть, еще во время войны.
   – Что могло произойти во время войны?
   – Это мне и интересно.
   – Герберт Молин был солдат. Вот и все. Если бы произошло что-то необычное, он бы мне рассказал. Но он ничего не рассказывал.
   – Вы часто встречались?
   – За последние тридцать лет ни разу. Мы переписывались. Он писал письма, а я открытки. Никогда не любил писем. Ни писать, ни получать.
   – У вас никогда не было ощущения, что он чего-то боится?
   Веттерстед раздраженно забарабанил пальцами по ручке кресла.
   – Конечно, он боялся. Как и я боюсь. Мы боимся того, что может случиться с нашей страной.
   – А кроме этого, он ничего не опасался? Лично для себя?
   – Чего ему было бояться? Он скрывал свои убеждения, и я его понимал. Но не думаю, чтобы он боялся разоблачения. Что бумаги попадут не в те руки…
   Парень кашлянул. Веттерстед сразу замолчал. Проговорился, подумал Стефан. Этот юнец присматривает не только за одеялом.
   – Какие бумаги? – спросил он.
   – В мире много бумаг, – сказал старик уклончиво.
   Стефан ждал продолжения, но его не последовало. Веттерстед по-прежнему нетерпеливо барабанил по ручке кресла.
   – Я очень стар, – сказал он. – Этот разговор утомил меня. Я ушел от жизни и ничего от нее не жду. Прошу оставить меня в покое.
   Парень за креслом злобно ухмыльнулся. Стефан подумал, что на большинство вопросов он так и не получил ответа. Веттерстед удостоил его аудиенции, и теперь она окончена.