Страница:
Тени обманули его. Он не почувствовал опасность вовремя. Он-то всегда думал, что это тени нападут на него, что именно от них исходит угроза. Но он ошибался, опасность пришла извне! Тени ввели его в заблуждение. Пятьдесят четыре года он позволял себя обманывать. Он думал, что худшее миновало. Теперь он понял, что ошибался. Картинки того страшного 1945 года поплыли перед ним. Нет, ему не удалось скрыться.
Он встряхнул головой и подумал, что добровольно не сдастся. Кто там прячется в темноте, кто убил собаку, он не знал. Но Шака все равно успел его предупредить. Он не сдастся. Он швырнул в сторону сапоги, надел носки и, продолжая вслушиваться, извлек из-под кровати кроссовки. Когда же придет рассвет? Только бы рассвело, тогда им до него не добраться. Он вытер потные ладони об одеяло. Ружье придавало ему уверенность. Стрелять-то он умел. Его не так просто взять голыми руками.
В ту же секунду дом словно бы рухнул. Во всяком случае, ему так показалось. Грохот был такой, что он против воли бросился на пол. Поскольку палец он держал на спусковом крючке, ружье выстрелило. Заряд угодил в зеркало на двери гардероба. Он осторожно подполз к двери и заглянул в гостиную. Теперь он понял, что произошло. Кто-то выстрелил, а может быть, даже швырнул гранату в выходящее на юг большое окно. Весь пол был усеян осколками стекла.
Он не успел обдумать положение, как выстрелили в северное окно. Он прижался к полу. Они окружили его и теперь крушат окна, чтобы проникнуть в дом. Он лихорадочно искал выход.
Рассвет, успел он подумать. Только рассвет может меня спасти. Только бы кончилась эта проклятая ночь.
Потом с таким же грохотом разлетелось окно в кухне. Он лежал вжавшись в пол, прикрыв голову руками. Следующий взрыв, как он понял, раздался в ванной. Он почувствовал, как ледяной сквозняк тянет через разбитые окна.
Раздалось шипение. Что-то упало на пол рядом с ним. Он поднял голову и увидел, что это патрон со слезоточивым газом. Быстро отвернулся, но было уже поздно. Ядовитый дым достиг глаз и легких. Уже не видя, он понял, что продолжают стрелять такими же патронами. Резь в глазах была невыносимой, он уже не выдерживал. Но все еще сжимал в руках ружье. Надо немедленно покинуть дом, другого выхода нет. Его спасет не рассвет, а темнота. Он побежал к входной двери. Глаза нестерпимо болели. Кашель разрывал легкие. Он выскочил из дома и одновременно выстрелил. До опушки было метров тридцать. Он бежал изо всех сил, почти ничего не видя и в любую секунду ожидая выстрела в спину. На бегу он успел подумать, что если его убьют, он даже не будет знать кто. Он знал, за что, но не знал кто. Мысль причиняла ему не меньшее страдание, чем резь в глазах. Он наткнулся на дерево и чуть не упал. Ничего не видя, он продолжал бежать между стволами. Сучья немилосердно царапали лицо, но он знал, что останавливаться нельзя. Его легко найдут, если только он не уйдет как можно дальше в лес.
Он споткнулся о кочку и упал. Попытался подняться, но ощутил что-то на шее. Он сразу понял, что это. Кто-то наступил ему на затылок. Он понял, что проиграл. Тени победили. Наконец-то они перестали прятаться и молчать, они показали свое лицо.
И все равно он хотел увидеть того, кто собирался его убить. Он попытался повернуть голову, но не смог – нога прижимала голову к земле. Потом кто-то потянул его за ноги. Глаза ему завязали, хотя в этом не было никакой необходимости – он по-прежнему ничего не видел. В какой-то момент он почувствовал на лице дыхание и хотел что-то сказать, но вместо слов зашелся в очередном приступе кашля. Затем на его шее сомкнулись руки. Он попытался сопротивляться, но сил уже не было. Жизнь уходила.
Но прошло еще почти два часа, прежде чем он умер. Страшный водоворот на грани между нестерпимой болью и безнадежным желанием выжить унес его туда, где он когда-то сам выбрал свою судьбу, и она теперь настигла его. Его швырнули на землю. Кто-то стянул с него брюки и свитер. Он успел ощутить всей кожей холодную землю, прежде чем на него обрушился удар кнута. Боль была адской. Он не знал, сколько было ударов. Он то и дело терял сознание, но вновь приходил в себя – на него лили ледяную воду. И удары продолжали сыпаться. Он слышал свой крик, но прийти на помощь было некому. Шака лежал на дворе мертвый.
Последнее, что он успел почувствовать, – его вновь приволокли в дом и били по пяткам. Все погасло. Он умер.
Не мог он знать и того, что его, голого, оттащили на опушку и бросили лицом вниз на землю.
И только тогда наступил рассвет.
Было 19 октября 1999 года. Через несколько часов пошел дождь, медленно, почти незаметно перешедший в мокрый снег.
2
Он встряхнул головой и подумал, что добровольно не сдастся. Кто там прячется в темноте, кто убил собаку, он не знал. Но Шака все равно успел его предупредить. Он не сдастся. Он швырнул в сторону сапоги, надел носки и, продолжая вслушиваться, извлек из-под кровати кроссовки. Когда же придет рассвет? Только бы рассвело, тогда им до него не добраться. Он вытер потные ладони об одеяло. Ружье придавало ему уверенность. Стрелять-то он умел. Его не так просто взять голыми руками.
В ту же секунду дом словно бы рухнул. Во всяком случае, ему так показалось. Грохот был такой, что он против воли бросился на пол. Поскольку палец он держал на спусковом крючке, ружье выстрелило. Заряд угодил в зеркало на двери гардероба. Он осторожно подполз к двери и заглянул в гостиную. Теперь он понял, что произошло. Кто-то выстрелил, а может быть, даже швырнул гранату в выходящее на юг большое окно. Весь пол был усеян осколками стекла.
Он не успел обдумать положение, как выстрелили в северное окно. Он прижался к полу. Они окружили его и теперь крушат окна, чтобы проникнуть в дом. Он лихорадочно искал выход.
Рассвет, успел он подумать. Только рассвет может меня спасти. Только бы кончилась эта проклятая ночь.
Потом с таким же грохотом разлетелось окно в кухне. Он лежал вжавшись в пол, прикрыв голову руками. Следующий взрыв, как он понял, раздался в ванной. Он почувствовал, как ледяной сквозняк тянет через разбитые окна.
Раздалось шипение. Что-то упало на пол рядом с ним. Он поднял голову и увидел, что это патрон со слезоточивым газом. Быстро отвернулся, но было уже поздно. Ядовитый дым достиг глаз и легких. Уже не видя, он понял, что продолжают стрелять такими же патронами. Резь в глазах была невыносимой, он уже не выдерживал. Но все еще сжимал в руках ружье. Надо немедленно покинуть дом, другого выхода нет. Его спасет не рассвет, а темнота. Он побежал к входной двери. Глаза нестерпимо болели. Кашель разрывал легкие. Он выскочил из дома и одновременно выстрелил. До опушки было метров тридцать. Он бежал изо всех сил, почти ничего не видя и в любую секунду ожидая выстрела в спину. На бегу он успел подумать, что если его убьют, он даже не будет знать кто. Он знал, за что, но не знал кто. Мысль причиняла ему не меньшее страдание, чем резь в глазах. Он наткнулся на дерево и чуть не упал. Ничего не видя, он продолжал бежать между стволами. Сучья немилосердно царапали лицо, но он знал, что останавливаться нельзя. Его легко найдут, если только он не уйдет как можно дальше в лес.
Он споткнулся о кочку и упал. Попытался подняться, но ощутил что-то на шее. Он сразу понял, что это. Кто-то наступил ему на затылок. Он понял, что проиграл. Тени победили. Наконец-то они перестали прятаться и молчать, они показали свое лицо.
И все равно он хотел увидеть того, кто собирался его убить. Он попытался повернуть голову, но не смог – нога прижимала голову к земле. Потом кто-то потянул его за ноги. Глаза ему завязали, хотя в этом не было никакой необходимости – он по-прежнему ничего не видел. В какой-то момент он почувствовал на лице дыхание и хотел что-то сказать, но вместо слов зашелся в очередном приступе кашля. Затем на его шее сомкнулись руки. Он попытался сопротивляться, но сил уже не было. Жизнь уходила.
Но прошло еще почти два часа, прежде чем он умер. Страшный водоворот на грани между нестерпимой болью и безнадежным желанием выжить унес его туда, где он когда-то сам выбрал свою судьбу, и она теперь настигла его. Его швырнули на землю. Кто-то стянул с него брюки и свитер. Он успел ощутить всей кожей холодную землю, прежде чем на него обрушился удар кнута. Боль была адской. Он не знал, сколько было ударов. Он то и дело терял сознание, но вновь приходил в себя – на него лили ледяную воду. И удары продолжали сыпаться. Он слышал свой крик, но прийти на помощь было некому. Шака лежал на дворе мертвый.
Последнее, что он успел почувствовать, – его вновь приволокли в дом и били по пяткам. Все погасло. Он умер.
Не мог он знать и того, что его, голого, оттащили на опушку и бросили лицом вниз на землю.
И только тогда наступил рассвет.
Было 19 октября 1999 года. Через несколько часов пошел дождь, медленно, почти незаметно перешедший в мокрый снег.
2
Стефан Линдман был полицейским. Не реже чем раз в год он попадал в положения, когда ему бывало очень страшно. Один раз его свалил психопат весом больше ста килограммов. Он лежал придавленный к полу и с растущим отчаянием ждал, что тот вот-вот свернет ему шею своими огромными корявыми руками. И если бы один из его сослуживцев не треснул психопата что есть силы по голове, тому, скорее всего, удалось бы осуществить свое намерение. В другой раз в него выстрелили, когда он постучал в дверь, чтобы прекратить семейную ссору. Стреляли из маузера, и пуля слегка задела ногу. Но еще никогда ему не было так страшно, как сегодня, 25 октября 1999 года, когда он просто лежал в своей постели, уставившись в потолок.
Стефан не спал почти всю ночь. Иногда он забывался, но тут же вновь приходил в себя – как только он закрывал глаза, его преследовал один и тот же кошмар. Наконец, совершенно обессиленный, он встал и уселся перед телевизором, настроив его на канал с порнофильмами. Через несколько минут он почувствовал отвращение, выключил телевизор и снова лег.
В семь часов он встал окончательно. За ночь он разработал план, вернее, некий магический ритуал. Он не пойдет прямо в больницу. Надо рассчитать время так, чтобы не просто пройти самой длинной дорогой, но и успеть дважды обойти вокруг больничного здания. И все время он будет искать знак, примету: заключение будет положительным. Чтобы окончательно собраться с силами, он выпьет чашку кофе в больничном кафе и заставит себя внимательно прочитать местную газету.
Он надел лучший костюм, чего, вообще говоря, делать не собирался. Обычно, когда он не надевал полицейскую форму или иную служебную одежду, то натягивал джинсы и свитер. Но сейчас почему-то почувствовал, что обязан надеть костюм. Завязывая галстук, он всматривался в свою физиономию в зеркале в ванной. Было заметно, что он уже несколько дней толком не спал и не ел. Щеки запали. К тому же ему следовало постричься. Он не любил, когда волосы торчали из-за ушей.
Ему вообще не нравилась физиономия в зеркале. Это было странно. Он был тщеславен и часто смотрелся в зеркало. Обычно он оставался доволен результатом осмотра. Собственное отражение приводило его в хорошее расположение духа. Но в это утро все было по-иному.
Одевшись, он выпил чашку кофе. Достал из холодильника хлеб и ветчину, но кусок в горло не лез.
У врача надо быть без четверти девять. Сейчас 7.37. У него, таким образом, остается час и восемь минут на осуществление задуманного плана.
Моросил дождь.
Стефан Линдман жил в самом центре Буроса, на Аллегатан. Три года назад он снимал квартиру в Шёмаркене, за чертой города. Но вдруг подвернулась эта трехкомнатная квартира, и он, не задумываясь, подписал контракт. Напротив находилась гостиница «Ткач». Отсюда было рукой подать до здания полиции. Даже до стадиона он легко добирался пешком, когда «Эльфсборг» играл на своем поле. Футбол интересовал его больше всего, кроме, конечно, работы. Иногда он представлял себе, что играет в профессиональном итальянском клубе, а не работает в буросской полиции. Он немного стыдился этих фантазий, но избавиться от них не мог.
Он поднялся по лестнице на Стенйердсгатан и пошел в сторону театра и гимназии. Мимо проехала полицейская машина – кто в ней сидел, он не заметил. Он вдруг снова почувствовал страх. Как будто его уже нет, он уже умер. Он плотнее завернулся в куртку. Собственно говоря, непонятно, почему он должен ожидать плохого ответа. Он прибавил шагу. Мысли не давали ему покоя. Холодные капли дождя падали на лицо, как напоминание о жизни – уходящей от него жизни.
Ему было тридцать семь лет. Все время после окончания полицейской школы он работал в Буросе. Сюда он и хотел попасть. Он родился в городишке Чинна, отец торговал подержанными машинами, а мать работала в пекарне. Стефан был самым младшим из трех детей, неожиданным и поздним. Сестры были на семь и на девять лет старше его.
Детство он всегда вспоминал как невыносимо пресный и скучный период времени. Быт был спокойным и размеренным. Ни отец, ни мать не любили путешествий. Самые дальние поездки – Бурос или Варберг. Даже Гётеборг казался слишком большим, далеким и пугающим. Сестры взбунтовались против такой жизни и покинули дом довольно рано, одна уехала в Стокгольм, другая – в Хельсинки. Родители восприняли их отъезд очень болезненно, и Стефан осознал, что должен остаться в Чинне или, по крайней мере, вернуться туда после того, как решит, чем ему заниматься. Подростком он был очень беспокойным и нервным и не знал, куда себя деть.
Случайно он познакомился с парнем, занимавшимся мотокроссом. Он нанялся ему в помощники и несколько лет кочевал по Швеции по различным соревнованиям. Наконец, это ему надоело, и он вернулся в Чинну – к великой радости родителей, приветствовавших возвращение блудного сына. Он понятия не имел, чем бы заняться теперь. Так же случайно он познакомился с полицейским из Мальмё, гостившим у его знакомых в Чинне. И тогда впервые родилась мысль – а может быть, стать полицейским? Несколько дней он размышлял над новой идеей, а потом решил: по крайней мере, попытаться стоит.
Родители выслушали его решение со сдержанной тревогой. Но Стефан успокоил их – полицейские есть даже в Чинне. Ему не нужно будет уезжать.
Без проволочек он приступил к осуществлению своего плана. Первым делом снова сел за школьную парту, чтобы окончить гимназию. Желание стать полицейским было настолько сильным, что учеба пошла довольно легко. Он еще и подрабатывал, время от времени подменяя школьного сторожа.
К его удивлению, он был принят в полицейскую школу с первой попытки. И там тоже учился без затруднений. Особых отличий никогда не получал, но все же был из лучших на курсе. И наконец вернулся домой в полицейской форме и сообщил, что получил назначение в Бурос – всего сорок километров от Чинны. Первый год он каждый день ездил на работу из дому. Но потом влюбился в девушку из полицейской канцелярии и переехал в Бурос. Они жили вместе три года. В один прекрасный день она сообщила, что встретила другого мужчину и уезжает с ним в Тронхейм.
Стефан не особенно огорчился. Их отношения ему тоже наскучили. К нему вдруг вернулось детство. Единственное, что мучило его, – он никак не мог отделаться от мысли: как же так, у нее уже был роман с этим парнем, а он ничего не замечал.
Он даже не заметил, как ему исполнилось тридцать. Тут внезапно скончался от инфаркта отец, а через несколько месяцев и мать. На следующий день после ее похорон он поместил объявление в буросской газете. Откликнулись четыре женщины, и со всеми он встретился по порядку. Одна из них была полька. Она уже много лет жила в Буросе. У нее было двое взрослых детей, она работала в кафетерии в гимназии. Она была почти на десять лет старше его, но эта разница казалась незаметной. С самого начала он не мог понять, почему он так сразу в нее влюбился. Она его просто околдовала. Потом сообразил – дело в том, что она была совершенно обычной. Она принимала жизнь всерьез, но старалась избегать сложностей. Они сошлись, и Стефан впервые в жизни осознал, что способен испытывать по отношению к женщине что-то, помимо простого желания. Ее звали Елена. Жила она в Норрбю, и он оставался у нее ночевать несколько раз в неделю.
Именно там, стоя утром у зеркала, он обнаружил этот странный узелок на языке. Мысли его прервались – он подошел к больнице. По-прежнему моросил дождь. Было без четырех восемь. Он прибавил шагу. Решено обойти больницу дважды – и он сделает, как решил.
В полдевятого он сидел в кафе с чашкой кофе и газетой в руке. Но он не прочитал ни строчки и не притронулся к кофе.
Когда он стоял перед дверью врачебного кабинета, его снова охватил страх. Преодолев себя, он постучал и вошел в дверь. Врач оказался женщиной. Он попытался прочесть на ее лице свой приговор – помилование или смерть. Она улыбнулась ему, чем только усугубила его сомнения. Чему она улыбается? Что это – неуверенность? Сострадание? Или просто облегчение, что ей не придется выносить кому-то смертный приговор?
Он сел за стол напротив нее. Она поправила сбившиеся бумаги.
Потом он был ей благодарен, что она сразу перешла к делу.
– К сожалению, обследование показало, что узелок на вашем языке имеет злокачественную природу.
Он кивнул и проглотил слюну. Он знал это все время, с того самого утра в ванной у Елены в Норрбю. У него рак.
– Никаких признаков метастазирования. Поскольку опухоль обнаружена очень рано, мы можем начать лечение немедленно.
– Какое лечение? Вырезать язык?
– Нет, конечно. Мы начнем с лучевой терапии. Потом будет операция.
– Я умру?
Он не готовил этот вопрос. Он просто сорвался сам по себе.
– Рак – всегда серьезно, – ответила врач. – Но у нас теперь есть современные средства борьбы. Давно прошло время, когда диагноз «рак» приравнивался к смертному приговору.
Он провел у нее около часа и вышел насквозь мокрый. Где-то в животе лежала льдинка. Боль, которая не жгла, но ощущалась, как руки того психопата на шее. Он заставил себя успокоиться. Теперь он может выпить кофе и прочитать газету. А потом решить, умирает он или еще нет.
Но местной газеты уже не было. Он взял центральную вечерку. Льдинка в животе все не таяла. Он выпил кофе и перелистал газету. Заголовки и фотографии забывались мгновенно, как только он переворачивал страницу. Но потом что-то привлекло его внимание. Имя под фотоснимком. Заметка о зверском убийстве. Он уставился на фото и подпись. Герберт Молин, 76 лет, бывший полицейский.
Он отложил газету и пошел добавить кофе. Он знал, что надо доплатить две кроны, но ему было не до этого. У него был рак, и он мог себе позволить такие вольности. К прилавку подтащился какой-то старик. Он хотел налить себе кофе, но его била такая дрожь, что в чашку почти ничего не попадало. Стефан помог ему и удостоился благодарного взгляда.
Вернувшись к столу, он снова развернул газету. Он прочитал заметку, но совершенно не мог сообразить, что все это значит.
Когда он начал работать в полиции в Буросе, его первым делом представили самому старому и опытному следователю. Его звали Герберт Молин. До того, как Молин ушел на пенсию, им предстояло вместе проработать два года в отделе насильственных преступлений. Стефан часто его вспоминал. Его вечный беспокойный поиск следов, связей и совпадений. О нем за спиной говорили разное, но для Стефана он был поистине неисчерпаемым источником знаний. В первую очередь ему запомнилось, как Молин говорил об интуиции: самое важное и более всего недооцененное достоинство следователя. И Стефан, по мере того как набирался опыта, убедился, что тот был прав.
Герберт Молин жил одиноко. Насколько Стефан знал, никто и никогда не бывал в его доме напротив здания суда на Бремхультсвеген. Через несколько лет после ухода Молина на пенсию Стефан случайно узнал, что тот уехал из города. Но никто не знал куда.
Он отодвинул газету.
Значит, Молин уехал в Херьедален. Из заметки следовало, что он поселился на одиноком, совершенно изолированном хуторе глубоко в лесу. И там его зверски убили. Никакого очевидного мотива преступления не было. Преступник не оставил следов. Убийство произошло несколько дней тому назад, но Стефан, ожидая визита к врачу, совершенно отгородился от внешнего мира, и новость настигла его только сейчас, в этой вечерней газете.
Он резко поднялся. Он был по горло сыт мыслями о собственной смерти. Дождь не прекращался. Он застегнул куртку и пошел в сторону центра. Итак, Герберт Молин мертв. И сам он тоже только что узнал, что время его сочтено. Ему было всего тридцать семь, и он еще никогда всерьез не думал о старости. Было такое чувство, что у него вдруг взяли и внезапно отняли будущее. Как будто он плыл в лодке по бескрайнему морю, и вдруг лодку швырнуло в тесный залив, окруженный мрачными высокими скалами. Он остановился, чтобы отдышаться. Ему было не просто страшно. Он чувствовал себя обманутым. Кто-то невидимый и неслышимый забрался в его тело и теперь трудился не покладая рук, чтобы его уничтожить.
Его укололо еще и то, до чего нелепо – объяснять людям, что у тебя рак языка.
Люди заболевают раком, об этом говорят постоянно. Но чтобы рак языка?
Он снова зашагал. Чтобы выиграть время, он приказал себе ни о чем не думать, пока не дойдет до гимназии. Там он решит, что делать. На следующий день ему снова надо в больницу – требуются еще какие-то анализы. Он уже продлил больничный лист на месяц. Облучение начнется через три недели.
У входа в театр стояли несколько актеров в театральных костюмах и париках. Они позировали фотографу. Все они были молоды и громко смеялись. Стефан Линдман никогда не бывал в театре в Буросе. Он вообще никогда не был в театре. Услышав смех актеров, он прибавил шаг.
В городской библиотеке он сразу прошел в газетный зал. Пожилой человек листал газету с русскими буквами. Стефан схватил первый попавшийся журнал о спидвее и сел в углу. Журнал был ему нужен, чтобы заслониться от посетителей. Он уставился на фотографию мотоцикла. Ему надо было принять решение.
Врач сказала, что он не умрет. Во всяком случае, не сразу.
В то же время он понимал, что опухоль растет и есть риск метастазирования. Это поединок один на один. Он или выиграет, или проиграет. Ничья исключается.
Он тупо смотрел на роскошные мотоциклы и думал, что в первый раз за много лет ему не хватает мамы. С ней можно было бы поговорить. Теперь у него нет никого. Мысль довериться Елене показалась ему странной. Почему? Он и сам не понимал. Если с кем-то ему и стоило поговорить, если вообще существует кто-то, кто может дать ему так необходимую поддержку, так это она. Но почему-то неловко признаться ей, что у него рак.
Он не говорил ей даже, что должен идти в больницу.
Он медленно перелистывал мотоциклетные страницы, перебирая возможные решения.
Через полчаса он знал, что делать. Он поговорит с шефом, интендантом Олауссоном, который только что вернулся из отпуска – неделю охотился на лосей. Скажет, что он на больничном, не указывая причины. Скажет, что ему предписано пройти основательное обследование по поводу болей в горле. Скорее всего, ничего страшного. Врачебное заключение он сам пошлет в отдел кадров. Таким образом он выиграет почти неделю, пока Олауссон узнает об истинной причине его отсутствия.
Потом он пойдет домой, позвонит Елене и скажет, что уезжает на несколько дней. Например, в Хельсинки, повидаться с сестрой. Это ее не удивит. Он ездил туда и раньше. Потом он пойдет в винный магазин и купит пару бутылок вина. Вечером и ночью он решит, как быть со всем прочим. Прежде всего надо твердо определить, выдержит ли он борьбу с опухолью, скорее всего угрожающей его жизни, или лучше сдаться сразу.
Он положил журнал на место, прошел в другой зал и остановился перед полкой, где лежали медицинские справочники. Достал книгу о злокачественных опухолях и отложил не открывая.
Интендант Олауссон из буросской полиции жил смеясь. Его дверь всегда была открыта настежь. В. двенадцать часов Стефан вошел в его кабинет. Он подождал, пока Олауссон закончит телефонный разговор. Олауссон повесил трубку, достал платок и высморкался.
– Хотят, чтобы я прочитал лекцию, – сказал он и тут же засмеялся. – О русской мафии. Но в Буросе нет русской мафии. У нас вообще нет мафии. Я отказался.
Он кивком пригласил Стефана сесть.
– Я хочу только сказать, что я все еще на больничном.
Олауссон поглядел на него с удивлением:
– Ты же никогда не болеешь?
– Вот – заболел. Горло болит. Меня не будет как минимум месяц.
Олауссон откинулся на стуле и сложил руки на животе.
– Не много ли для больного горла – месяц?
– Врачам виднее.
Олауссон кивнул.
– Осенью полицейские простужаются, – изрек он глубокомысленно. – Но знаешь, у меня странное чувство, что бандиты никогда не болеют гриппом. Как ты думаешь, в чем тут дело?
– Наверное, у них лучше иммунитет?
– Скорее всего. Надо сообщить шефу королевской полиции в Стокгольме.
Олауссон терпеть не мог шефа полиции. Он не любил и министра юстиции. Он вообще не любил начальство. В буросской полиции всегда с удовольствием вспоминали, как несколько лет назад тогдашний министр юстиции, социал-демократ, приехал в Бурос участвовать в торжественном открытии нового здания суда. На банкете он напился до бесчувствия, и Олауссону пришлось волочь его в гостиницу.
Стефан поднялся, но задержался в дверях:
– Я утром прочитал, что несколько дней назад убили Герберта Молина.
Олауссон глядел на него с удивлением:
– Молина? Убили?
– В Херьедалене. Он там жил, по-видимому. Я прочитал в вечерней газете.
– В какой?
– Я не помню.
Олауссон встал, чтобы проводить его до выхода. В приемной лежали вечерние газеты. Он быстро нашел нужную.
– Хотелось бы знать, что произошло.
– Я узнаю. Позвоню коллегам в Эстерсунд.
Стефан вышел из здания полиции. Дождь продолжал моросить, конца этому, казалось, не будет. Постояв в очереди, Стефан купил две бутылки дорогого итальянского вина и пошел домой. Не снимая куртки, раскупорил бутылку и, налив полный бокал, выпил его залпом. Скинул башмаки и бросил куртку на кухонный стул. Автоответчик в прихожей мигал. Елена спрашивала, не зайдет ли он поужинать. Он взял бутылку с бокалом и пошел в спальню. Из-за окна доносилось шуршание шин по мокрому асфальту. Он вытянулся на постели с бутылкой в руке. На потолке было грязное пятно, то самое, на которое он смотрел не отрываясь почти всю минувшую ночь. Днем оно выглядело как-то иначе. Выпив еще бокал, он повернулся на бок и провалился в сон.
Стефан проснулся в полночь. Он проспал почти одиннадцать часов. Рубашка насквозь промокла. Он уставился в темноту. Шторы совершенно не пропускали света с улицы.
Первой мыслью было, что он умирает.
Потом он решил бороться. После сдачи анализов у него есть три недели, и он может заняться, чем захочет. Можно использовать это время, чтобы все узнать о своем раке. И он должен подготовиться к этой борьбе.
Он поднялся, снял рубашку и выбросил ее в корзину в ванной. Подошел к окну, выходившему на Аллегатан. У гостиницы «Ткач» напротив ссорились несколько пьяных. Мостовая блестела от дождя.
Внезапно он опять вспомнил Герберта Молина. До этого ему никак не удавалось поймать мысль, беспокоившую его еще тогда, когда он сидел в больничном кафе. Теперь он знал.
Как-то раз они преследовали сбежавшего убийцу в лесу на север от Буроса. Дело, как и сейчас, было осенью. Стефан был с Молином, но в лесу они разошлись в разные стороны. Когда Стефан, наконец, разыскал шефа, то подошел к нему очень тихо. Он вспомнил, как тогда испугался Молин. В глазах его был панический ужас.
– Я не хотел тебя пугать, – смутился Стефан.[1]
Молин кивнул и пожал плечами:
– Мне показалось, это кто-то другой.
Только это и сказал. Мне показалось, это кто-то другой.
Он по-прежнему стоял у окна. Пьяные исчезли. Он потрогал языком верхние зубы. В языке была смерть. Но где-то был и Герберт Молин. Мне показалось, это кто-то другой.
Стефан вдруг понял, что он это знал всегда – Герберт Молин кого-то боялся. За те годы, что они работали вместе, этот страх постоянно был с ним. Иногда ему удавалось скрыть его, иногда – нет.
Стефан не спал почти всю ночь. Иногда он забывался, но тут же вновь приходил в себя – как только он закрывал глаза, его преследовал один и тот же кошмар. Наконец, совершенно обессиленный, он встал и уселся перед телевизором, настроив его на канал с порнофильмами. Через несколько минут он почувствовал отвращение, выключил телевизор и снова лег.
В семь часов он встал окончательно. За ночь он разработал план, вернее, некий магический ритуал. Он не пойдет прямо в больницу. Надо рассчитать время так, чтобы не просто пройти самой длинной дорогой, но и успеть дважды обойти вокруг больничного здания. И все время он будет искать знак, примету: заключение будет положительным. Чтобы окончательно собраться с силами, он выпьет чашку кофе в больничном кафе и заставит себя внимательно прочитать местную газету.
Он надел лучший костюм, чего, вообще говоря, делать не собирался. Обычно, когда он не надевал полицейскую форму или иную служебную одежду, то натягивал джинсы и свитер. Но сейчас почему-то почувствовал, что обязан надеть костюм. Завязывая галстук, он всматривался в свою физиономию в зеркале в ванной. Было заметно, что он уже несколько дней толком не спал и не ел. Щеки запали. К тому же ему следовало постричься. Он не любил, когда волосы торчали из-за ушей.
Ему вообще не нравилась физиономия в зеркале. Это было странно. Он был тщеславен и часто смотрелся в зеркало. Обычно он оставался доволен результатом осмотра. Собственное отражение приводило его в хорошее расположение духа. Но в это утро все было по-иному.
Одевшись, он выпил чашку кофе. Достал из холодильника хлеб и ветчину, но кусок в горло не лез.
У врача надо быть без четверти девять. Сейчас 7.37. У него, таким образом, остается час и восемь минут на осуществление задуманного плана.
Моросил дождь.
Стефан Линдман жил в самом центре Буроса, на Аллегатан. Три года назад он снимал квартиру в Шёмаркене, за чертой города. Но вдруг подвернулась эта трехкомнатная квартира, и он, не задумываясь, подписал контракт. Напротив находилась гостиница «Ткач». Отсюда было рукой подать до здания полиции. Даже до стадиона он легко добирался пешком, когда «Эльфсборг» играл на своем поле. Футбол интересовал его больше всего, кроме, конечно, работы. Иногда он представлял себе, что играет в профессиональном итальянском клубе, а не работает в буросской полиции. Он немного стыдился этих фантазий, но избавиться от них не мог.
Он поднялся по лестнице на Стенйердсгатан и пошел в сторону театра и гимназии. Мимо проехала полицейская машина – кто в ней сидел, он не заметил. Он вдруг снова почувствовал страх. Как будто его уже нет, он уже умер. Он плотнее завернулся в куртку. Собственно говоря, непонятно, почему он должен ожидать плохого ответа. Он прибавил шагу. Мысли не давали ему покоя. Холодные капли дождя падали на лицо, как напоминание о жизни – уходящей от него жизни.
Ему было тридцать семь лет. Все время после окончания полицейской школы он работал в Буросе. Сюда он и хотел попасть. Он родился в городишке Чинна, отец торговал подержанными машинами, а мать работала в пекарне. Стефан был самым младшим из трех детей, неожиданным и поздним. Сестры были на семь и на девять лет старше его.
Детство он всегда вспоминал как невыносимо пресный и скучный период времени. Быт был спокойным и размеренным. Ни отец, ни мать не любили путешествий. Самые дальние поездки – Бурос или Варберг. Даже Гётеборг казался слишком большим, далеким и пугающим. Сестры взбунтовались против такой жизни и покинули дом довольно рано, одна уехала в Стокгольм, другая – в Хельсинки. Родители восприняли их отъезд очень болезненно, и Стефан осознал, что должен остаться в Чинне или, по крайней мере, вернуться туда после того, как решит, чем ему заниматься. Подростком он был очень беспокойным и нервным и не знал, куда себя деть.
Случайно он познакомился с парнем, занимавшимся мотокроссом. Он нанялся ему в помощники и несколько лет кочевал по Швеции по различным соревнованиям. Наконец, это ему надоело, и он вернулся в Чинну – к великой радости родителей, приветствовавших возвращение блудного сына. Он понятия не имел, чем бы заняться теперь. Так же случайно он познакомился с полицейским из Мальмё, гостившим у его знакомых в Чинне. И тогда впервые родилась мысль – а может быть, стать полицейским? Несколько дней он размышлял над новой идеей, а потом решил: по крайней мере, попытаться стоит.
Родители выслушали его решение со сдержанной тревогой. Но Стефан успокоил их – полицейские есть даже в Чинне. Ему не нужно будет уезжать.
Без проволочек он приступил к осуществлению своего плана. Первым делом снова сел за школьную парту, чтобы окончить гимназию. Желание стать полицейским было настолько сильным, что учеба пошла довольно легко. Он еще и подрабатывал, время от времени подменяя школьного сторожа.
К его удивлению, он был принят в полицейскую школу с первой попытки. И там тоже учился без затруднений. Особых отличий никогда не получал, но все же был из лучших на курсе. И наконец вернулся домой в полицейской форме и сообщил, что получил назначение в Бурос – всего сорок километров от Чинны. Первый год он каждый день ездил на работу из дому. Но потом влюбился в девушку из полицейской канцелярии и переехал в Бурос. Они жили вместе три года. В один прекрасный день она сообщила, что встретила другого мужчину и уезжает с ним в Тронхейм.
Стефан не особенно огорчился. Их отношения ему тоже наскучили. К нему вдруг вернулось детство. Единственное, что мучило его, – он никак не мог отделаться от мысли: как же так, у нее уже был роман с этим парнем, а он ничего не замечал.
Он даже не заметил, как ему исполнилось тридцать. Тут внезапно скончался от инфаркта отец, а через несколько месяцев и мать. На следующий день после ее похорон он поместил объявление в буросской газете. Откликнулись четыре женщины, и со всеми он встретился по порядку. Одна из них была полька. Она уже много лет жила в Буросе. У нее было двое взрослых детей, она работала в кафетерии в гимназии. Она была почти на десять лет старше его, но эта разница казалась незаметной. С самого начала он не мог понять, почему он так сразу в нее влюбился. Она его просто околдовала. Потом сообразил – дело в том, что она была совершенно обычной. Она принимала жизнь всерьез, но старалась избегать сложностей. Они сошлись, и Стефан впервые в жизни осознал, что способен испытывать по отношению к женщине что-то, помимо простого желания. Ее звали Елена. Жила она в Норрбю, и он оставался у нее ночевать несколько раз в неделю.
Именно там, стоя утром у зеркала, он обнаружил этот странный узелок на языке. Мысли его прервались – он подошел к больнице. По-прежнему моросил дождь. Было без четырех восемь. Он прибавил шагу. Решено обойти больницу дважды – и он сделает, как решил.
В полдевятого он сидел в кафе с чашкой кофе и газетой в руке. Но он не прочитал ни строчки и не притронулся к кофе.
Когда он стоял перед дверью врачебного кабинета, его снова охватил страх. Преодолев себя, он постучал и вошел в дверь. Врач оказался женщиной. Он попытался прочесть на ее лице свой приговор – помилование или смерть. Она улыбнулась ему, чем только усугубила его сомнения. Чему она улыбается? Что это – неуверенность? Сострадание? Или просто облегчение, что ей не придется выносить кому-то смертный приговор?
Он сел за стол напротив нее. Она поправила сбившиеся бумаги.
Потом он был ей благодарен, что она сразу перешла к делу.
– К сожалению, обследование показало, что узелок на вашем языке имеет злокачественную природу.
Он кивнул и проглотил слюну. Он знал это все время, с того самого утра в ванной у Елены в Норрбю. У него рак.
– Никаких признаков метастазирования. Поскольку опухоль обнаружена очень рано, мы можем начать лечение немедленно.
– Какое лечение? Вырезать язык?
– Нет, конечно. Мы начнем с лучевой терапии. Потом будет операция.
– Я умру?
Он не готовил этот вопрос. Он просто сорвался сам по себе.
– Рак – всегда серьезно, – ответила врач. – Но у нас теперь есть современные средства борьбы. Давно прошло время, когда диагноз «рак» приравнивался к смертному приговору.
Он провел у нее около часа и вышел насквозь мокрый. Где-то в животе лежала льдинка. Боль, которая не жгла, но ощущалась, как руки того психопата на шее. Он заставил себя успокоиться. Теперь он может выпить кофе и прочитать газету. А потом решить, умирает он или еще нет.
Но местной газеты уже не было. Он взял центральную вечерку. Льдинка в животе все не таяла. Он выпил кофе и перелистал газету. Заголовки и фотографии забывались мгновенно, как только он переворачивал страницу. Но потом что-то привлекло его внимание. Имя под фотоснимком. Заметка о зверском убийстве. Он уставился на фото и подпись. Герберт Молин, 76 лет, бывший полицейский.
Он отложил газету и пошел добавить кофе. Он знал, что надо доплатить две кроны, но ему было не до этого. У него был рак, и он мог себе позволить такие вольности. К прилавку подтащился какой-то старик. Он хотел налить себе кофе, но его била такая дрожь, что в чашку почти ничего не попадало. Стефан помог ему и удостоился благодарного взгляда.
Вернувшись к столу, он снова развернул газету. Он прочитал заметку, но совершенно не мог сообразить, что все это значит.
Когда он начал работать в полиции в Буросе, его первым делом представили самому старому и опытному следователю. Его звали Герберт Молин. До того, как Молин ушел на пенсию, им предстояло вместе проработать два года в отделе насильственных преступлений. Стефан часто его вспоминал. Его вечный беспокойный поиск следов, связей и совпадений. О нем за спиной говорили разное, но для Стефана он был поистине неисчерпаемым источником знаний. В первую очередь ему запомнилось, как Молин говорил об интуиции: самое важное и более всего недооцененное достоинство следователя. И Стефан, по мере того как набирался опыта, убедился, что тот был прав.
Герберт Молин жил одиноко. Насколько Стефан знал, никто и никогда не бывал в его доме напротив здания суда на Бремхультсвеген. Через несколько лет после ухода Молина на пенсию Стефан случайно узнал, что тот уехал из города. Но никто не знал куда.
Он отодвинул газету.
Значит, Молин уехал в Херьедален. Из заметки следовало, что он поселился на одиноком, совершенно изолированном хуторе глубоко в лесу. И там его зверски убили. Никакого очевидного мотива преступления не было. Преступник не оставил следов. Убийство произошло несколько дней тому назад, но Стефан, ожидая визита к врачу, совершенно отгородился от внешнего мира, и новость настигла его только сейчас, в этой вечерней газете.
Он резко поднялся. Он был по горло сыт мыслями о собственной смерти. Дождь не прекращался. Он застегнул куртку и пошел в сторону центра. Итак, Герберт Молин мертв. И сам он тоже только что узнал, что время его сочтено. Ему было всего тридцать семь, и он еще никогда всерьез не думал о старости. Было такое чувство, что у него вдруг взяли и внезапно отняли будущее. Как будто он плыл в лодке по бескрайнему морю, и вдруг лодку швырнуло в тесный залив, окруженный мрачными высокими скалами. Он остановился, чтобы отдышаться. Ему было не просто страшно. Он чувствовал себя обманутым. Кто-то невидимый и неслышимый забрался в его тело и теперь трудился не покладая рук, чтобы его уничтожить.
Его укололо еще и то, до чего нелепо – объяснять людям, что у тебя рак языка.
Люди заболевают раком, об этом говорят постоянно. Но чтобы рак языка?
Он снова зашагал. Чтобы выиграть время, он приказал себе ни о чем не думать, пока не дойдет до гимназии. Там он решит, что делать. На следующий день ему снова надо в больницу – требуются еще какие-то анализы. Он уже продлил больничный лист на месяц. Облучение начнется через три недели.
У входа в театр стояли несколько актеров в театральных костюмах и париках. Они позировали фотографу. Все они были молоды и громко смеялись. Стефан Линдман никогда не бывал в театре в Буросе. Он вообще никогда не был в театре. Услышав смех актеров, он прибавил шаг.
В городской библиотеке он сразу прошел в газетный зал. Пожилой человек листал газету с русскими буквами. Стефан схватил первый попавшийся журнал о спидвее и сел в углу. Журнал был ему нужен, чтобы заслониться от посетителей. Он уставился на фотографию мотоцикла. Ему надо было принять решение.
Врач сказала, что он не умрет. Во всяком случае, не сразу.
В то же время он понимал, что опухоль растет и есть риск метастазирования. Это поединок один на один. Он или выиграет, или проиграет. Ничья исключается.
Он тупо смотрел на роскошные мотоциклы и думал, что в первый раз за много лет ему не хватает мамы. С ней можно было бы поговорить. Теперь у него нет никого. Мысль довериться Елене показалась ему странной. Почему? Он и сам не понимал. Если с кем-то ему и стоило поговорить, если вообще существует кто-то, кто может дать ему так необходимую поддержку, так это она. Но почему-то неловко признаться ей, что у него рак.
Он не говорил ей даже, что должен идти в больницу.
Он медленно перелистывал мотоциклетные страницы, перебирая возможные решения.
Через полчаса он знал, что делать. Он поговорит с шефом, интендантом Олауссоном, который только что вернулся из отпуска – неделю охотился на лосей. Скажет, что он на больничном, не указывая причины. Скажет, что ему предписано пройти основательное обследование по поводу болей в горле. Скорее всего, ничего страшного. Врачебное заключение он сам пошлет в отдел кадров. Таким образом он выиграет почти неделю, пока Олауссон узнает об истинной причине его отсутствия.
Потом он пойдет домой, позвонит Елене и скажет, что уезжает на несколько дней. Например, в Хельсинки, повидаться с сестрой. Это ее не удивит. Он ездил туда и раньше. Потом он пойдет в винный магазин и купит пару бутылок вина. Вечером и ночью он решит, как быть со всем прочим. Прежде всего надо твердо определить, выдержит ли он борьбу с опухолью, скорее всего угрожающей его жизни, или лучше сдаться сразу.
Он положил журнал на место, прошел в другой зал и остановился перед полкой, где лежали медицинские справочники. Достал книгу о злокачественных опухолях и отложил не открывая.
Интендант Олауссон из буросской полиции жил смеясь. Его дверь всегда была открыта настежь. В. двенадцать часов Стефан вошел в его кабинет. Он подождал, пока Олауссон закончит телефонный разговор. Олауссон повесил трубку, достал платок и высморкался.
– Хотят, чтобы я прочитал лекцию, – сказал он и тут же засмеялся. – О русской мафии. Но в Буросе нет русской мафии. У нас вообще нет мафии. Я отказался.
Он кивком пригласил Стефана сесть.
– Я хочу только сказать, что я все еще на больничном.
Олауссон поглядел на него с удивлением:
– Ты же никогда не болеешь?
– Вот – заболел. Горло болит. Меня не будет как минимум месяц.
Олауссон откинулся на стуле и сложил руки на животе.
– Не много ли для больного горла – месяц?
– Врачам виднее.
Олауссон кивнул.
– Осенью полицейские простужаются, – изрек он глубокомысленно. – Но знаешь, у меня странное чувство, что бандиты никогда не болеют гриппом. Как ты думаешь, в чем тут дело?
– Наверное, у них лучше иммунитет?
– Скорее всего. Надо сообщить шефу королевской полиции в Стокгольме.
Олауссон терпеть не мог шефа полиции. Он не любил и министра юстиции. Он вообще не любил начальство. В буросской полиции всегда с удовольствием вспоминали, как несколько лет назад тогдашний министр юстиции, социал-демократ, приехал в Бурос участвовать в торжественном открытии нового здания суда. На банкете он напился до бесчувствия, и Олауссону пришлось волочь его в гостиницу.
Стефан поднялся, но задержался в дверях:
– Я утром прочитал, что несколько дней назад убили Герберта Молина.
Олауссон глядел на него с удивлением:
– Молина? Убили?
– В Херьедалене. Он там жил, по-видимому. Я прочитал в вечерней газете.
– В какой?
– Я не помню.
Олауссон встал, чтобы проводить его до выхода. В приемной лежали вечерние газеты. Он быстро нашел нужную.
– Хотелось бы знать, что произошло.
– Я узнаю. Позвоню коллегам в Эстерсунд.
Стефан вышел из здания полиции. Дождь продолжал моросить, конца этому, казалось, не будет. Постояв в очереди, Стефан купил две бутылки дорогого итальянского вина и пошел домой. Не снимая куртки, раскупорил бутылку и, налив полный бокал, выпил его залпом. Скинул башмаки и бросил куртку на кухонный стул. Автоответчик в прихожей мигал. Елена спрашивала, не зайдет ли он поужинать. Он взял бутылку с бокалом и пошел в спальню. Из-за окна доносилось шуршание шин по мокрому асфальту. Он вытянулся на постели с бутылкой в руке. На потолке было грязное пятно, то самое, на которое он смотрел не отрываясь почти всю минувшую ночь. Днем оно выглядело как-то иначе. Выпив еще бокал, он повернулся на бок и провалился в сон.
Стефан проснулся в полночь. Он проспал почти одиннадцать часов. Рубашка насквозь промокла. Он уставился в темноту. Шторы совершенно не пропускали света с улицы.
Первой мыслью было, что он умирает.
Потом он решил бороться. После сдачи анализов у него есть три недели, и он может заняться, чем захочет. Можно использовать это время, чтобы все узнать о своем раке. И он должен подготовиться к этой борьбе.
Он поднялся, снял рубашку и выбросил ее в корзину в ванной. Подошел к окну, выходившему на Аллегатан. У гостиницы «Ткач» напротив ссорились несколько пьяных. Мостовая блестела от дождя.
Внезапно он опять вспомнил Герберта Молина. До этого ему никак не удавалось поймать мысль, беспокоившую его еще тогда, когда он сидел в больничном кафе. Теперь он знал.
Как-то раз они преследовали сбежавшего убийцу в лесу на север от Буроса. Дело, как и сейчас, было осенью. Стефан был с Молином, но в лесу они разошлись в разные стороны. Когда Стефан, наконец, разыскал шефа, то подошел к нему очень тихо. Он вспомнил, как тогда испугался Молин. В глазах его был панический ужас.
– Я не хотел тебя пугать, – смутился Стефан.[1]
Молин кивнул и пожал плечами:
– Мне показалось, это кто-то другой.
Только это и сказал. Мне показалось, это кто-то другой.
Он по-прежнему стоял у окна. Пьяные исчезли. Он потрогал языком верхние зубы. В языке была смерть. Но где-то был и Герберт Молин. Мне показалось, это кто-то другой.
Стефан вдруг понял, что он это знал всегда – Герберт Молин кого-то боялся. За те годы, что они работали вместе, этот страх постоянно был с ним. Иногда ему удавалось скрыть его, иногда – нет.