Страница:
Главный жрец или колдун, Харт не очень в этом разбирался, затянул низким голосом какой-то гимн. Постепенно голос его поднялся почти до крика, и по толпе пробежала какая-то дрожь. Внезапно главный жрец резко взмахнул рукой, сверкнули железные когти, и из распоротой груди жертвы хлынула кровь, которую он принялся собирать в глиняный горшок. Голова и туловище жертвы задергались, она захрипела, но два жреца не давали ей сдвинуться с места, пока колдун не закончит собирать кровь.
Оцепенев от ужаса, Харт, почти терял сознание, не в силах ни отвернуться, ни закрыть глаз.
Барабаны били мерно, не умолкая, в каком-то жестком сатанинском ритме. Отточенным жестом колдун вырвал сердце из груди истекшего кровью человека и с ликующим воплем поднял его вверх. Жрецы швырнули бездыханное тело на землю и, взяв в руки горшок с кровью, по очереди глотнули из него, а затем передали его остальным. Негры стали друг за другом прикладываться к нему, и по мере того, как они поглощали напиток, ритм барабана становился все быстрее.
Неожиданно откуда-то из зарослей раздалось захлебывающееся злобой ворчание какого-то хищного зверя. Харт дернулся и, оступившись, чуть не упал, еле успев схватиться за какую-то лиану. Ворчание превратилось в громкий рык, который, казалось, несся со всех сторон. Именно этот звук заставляет терять рассудок бедных дикарей и ночующих под открытым небом путешественников; слыша его, порой они от ужаса бросаются прямо в пасть хищника.
В ответ жрец испустил душераздирающий вопль, переходящий в кашляющее подвывание. В ужасе Харт увидел, как из-за спины жреца, прямо на границе света и тьмы вдруг отчетливо проявилась чья-то непроницаемая тень. Уильям даже вздрогнуть не успел, как из мрака вылупился чудовищный ягуар. Бешено мотая хвостом, он прыгнул на середину поляны и лязгнул зубами. Еще два зверя внезапно оказались позади брошенной на землю жертвы. Их пятнистые шкуры в свете костра казались красными, от тяжелого дыхания выступали на лоснящихся боках ребра, а в яростных желтых глазах пламенели багровые сполохи. Тихо рыча, твари медленно прошли через утоптанную площадку и скрылись во мраке. Уильям готов был поклясться, что из пасти одного из них торчала окровавленная человеческая рука.
Колдун торжествующе завопил и пустился в пляс, по-прежнему сжимая в поднятой руке сердце несчастного. Безумные прыжки и кружение все ускорялись, и вот колдун завел песню, похожую на заклинание. В ответ толпа дружно принялась подвывать, и юноша мог отчетливо различать вопли женщин и хрипение мужчин.
Вскоре в круг начали выскакивать другие негры. Они рычали, выли, визжали и бросались друг на друга, пока в конце концов не опустились на четвереньки и не стали обнюхивать друг друга как собаки. Тогда что-то черное огромным мячом влетело в их круг, и Харт увидел тень, очертаниями схожую с ягуаром. Призрак метался между танцующими, как будто купаясь в извивающейся плоти, но никто, казалось, не замечал его. Внезапно жрец схватил стоящую на четвереньках какую-то женщину и полез на нее...
В ту же секунду что-то твердое с силой ударило Уильяма по затылку, и он без чувств рухнул на землю.
Еще через несколько минут молнии прорезали небо, луна скрылась за клубящимися тучами, и ливень хлынул на землю, смывая следы страшного пиршества и превращая недавние лужайки в болота.
Глава 5
К этому времени Версаль представлял собой уже целый город, в котором, соревнуясь друг с другом за близость к дворцовому ансамблю, обитали вельможи и сановники, фаворитки и придворные, прислуга и ремесленники. Население этого странного города, воюющее между собой за место подле Короля-Солнца, доходило уже до 30000 человек, из которых 2000 обслуживали дворец и лично Его Величество.
Если же взглянуть на Версаль с высоты птичьего полета, становилось ясно, что он являл собой материальное воплощение главной идеи царствования Людовика – божественности монарха, который венчает собой пирамиду людского общества, как бы животворя и созидая его своей властью и неограниченным могуществом. Версаль – место явления королевской славы, как Фавор – гора славы Господней. Говорят, что все дороги ведут в Рим, но Людовик решил, что Франция станет исключением из этого правила. Все дороги в ней поведут к Королю. Отсюда и план трех шоссе, в виде лучей трезубца расходящихся от центрального дворца. Они должны были соединить Версаль с главными центрами политической и светской жизни Франции, напоминая дворянам и простолюдинам, что жизнь и счастье исходят отныне из нового Олимпа.
Трехкилометровый парк, куда выходили арочные окна Зеркальной галереи, благодаря умело выстриженной зелени деревьев и кустарников, создавали впечатление бесконечного пространства, в котором взгляд свободно скользит к горизонту по безупречным плоскостям водной глади, травяного ковра и усыпанных цветным песком дорожек. Теряющиеся в дали ряды статуй вызывали ощущение бескрайности, словно играя с главной мечтой короля о Франции, простирающейся от моря до моря, чьими границами должны были стать только препоны самой Природы, но не жалкие претензии соседних государств.
Верховный сюзерен Франции хорошо знал цену своей резиденции и собственноручно составил руководство для ее гостей. Король советовал, выходя из дворца на Мраморный двор и террасу, задержаться не верхних ступенях лестницы, окинуть взглядом партер, бассейны и фонтаны, потом двигаться к окруженной радужными брызгами мраморной Латоне, полюбоваться статуями, пройти Королевской аллеей к фонтану Апполона и каналу, обязательно оглянувшись оттуда назад на дворец.
Ныне вряд ли удастся вообразить себе зрелище, которое представляло это восьмое чудо света во времена королей. Времена, когда в зеленых версальских театрах, украшенных цветочными гирляндами и апельсиновыми деревьями в золотых кадках, в пламени фейерверков и громе оркестров разносились дивные трели оперных певцов, по аллеям торжественно двигались пышные кортежи разодетых придворных во главе с самим королем, предстающим перед восхищенными взорами то в виде Марса, то Апполона, а вслед за ними ехали убранные букетами и драгоценными тканями колесницы с актерами, изображающими знаки Зодиака, рыцарей и богов, нимф и богинь... Времена, когда в тенистых аллеях дрались на шпагах и целовались, играли в серсо и мяч, плакали и смеялись, блистали остроумием и потрясали ничтожеством, декламировали стихи и играли на флейтах, интриговали и шпионили, любили и умирали... Ныне парк застыл, как будто жизнь навсегда покинула его, и никогда больше во Франции не наступят столь блистательные времена.
Итак, в одно жаркое июльское утро в Версале, в приемных покоях генерального контролера финансов Его Величества, находилось всего два посетителя – молодая дама, одетая для визитов, и господин лет пятидесяти, с очень приятными манерами и замечательным, полным жизнелюбия лицом. Оба они томились под дверьми министра достаточно долго, для того, чтобы вдосталь налюбоваться на многочисленные эмблемы, украшающие стены, гобелены и расписанные потолки этого великолепного дворца.
Пресловутые эмблемы, то ли благодаря которым Людовика прозвали Солнцем, то ли которые лишь заключали в себе это прозвище, были замечательны тем, что представляли собой человеческий лик в обрамлении солнечных лучей, освещающих земной шар. Лик этот, исполненный в лучших традициях классицизма, принадлежал, конечно же, Людовику XIV, милостью Божьей королю Франции и Наварры. Таким образом, каждый посетитель Версаля мог быть уверенным в том, что и его коснулся свет, исходящий от Короля-Солнца – «подателя, всех благ, неустанного труженика и источника справедливости», – как изъяснял сей символ сам Людовик Бурбон.
Но даже солнце может надоесть, посему господин и решился первым нарушить тягостное молчание.
– Сударыня, позвольте нарушить всевозможные условности и представиться вам. Судя по всему, наш Юпитер не в духе, и меня пугает мысль провести еще час под этими сводами в полном молчании, особенно в присутствии столь изящной дамы.
– О, какие только жертвы не принудит нас принести скука, – ответила дама с холодными глазами, на безупречно красивом лице которой не отражалось никаких чувств, и улыбнулась.
– Так позвольте же представиться – председатель Французской академии Шарль Перро. – Господин снял шляпу и галантно раскланялся.
– Леди Лукреция графиня Бертрам, вдова лорда Бертрам.
– О, надеюсь, ваша утрата...
– Пустяки, сударь. Мой муж геройски погиб больше пяти лет назад, и рана в моем сердце постепенно затянулась. Тем более он был старше меня на двадцать лет.
– Прошу прощения, миледи. А как вы находите Версаль?
– Я живу во Франции уже несколько лет и не перестаю восхищаться великолепием двора и чудесами версальской жизни.
– О, как вы правы – в нашей жизни столько чудес... – Месье Шарль воздел глаза к небу и снова улыбнулся.
– Ах, сударь, я только что поняла, кто вы. Ведь это вам почтеннейшая публика должна быть благодарна за доступ в сад Тюильри и за ту удивительную скорость, с которой был выстроен Версаль... Я вспомнила, именно вы курировали строительные работы... Не могу не выразить вам своего восхищения, – молодая женщина одарила секретаря Академии восторженным взглядом и благосклонной улыбкой, в глубине которой мелькнуло нечто, что заставило господина Перро повнимательней всмотреться в необычайно привлекательное лицо своей случайной знакомой.
– Вы преувеличиваете мои заслуги, миледи. Признаться, я всегда мечтал прославиться не как ученый и строитель, а как литератор.
– Мне кажется, – тут леди Бертрам сделала очаровательную гримаску, – литераторов в Париже и так достаточно, а вот умных и деятельных людей, способствующих прогрессу, весьма не хватает...
Миледи сумела польстить секретарю, и он благодарно поклонился ей.
– Ну если под прогрессом понимать чересчур оживленное движение карет по парижским улицам и увеличившуюся возможность постоянно менять белье, избавляющую цвет нашего общества от «несносной» необходимости то и дело мыться... Впрочем, я всегда ратовал за прогресс.
Миледи рассмеялась.
– О, не будьте слишком строги к нашим привычкам. Хотя мысль о посещении бани приводит и меня в содрогание. Я предпочитаю принимать ванны.
– А разве вы не знаете? Наши медики доказали, что вода является источником всех болезней!
– Мне кажется, что в Париже источником всех болезней является любовь.
– Теперь пришла очередь рассмеяться месье Перро.
– Должен вам признаться, что я ведь собираю сказки. Вы любите чудесные истории?
– О, конечно. Жаль, что слушать их мне случалось лишь в детстве. А сейчас мне приходится развлекаться сплетнями – но в них слишком мало поучительного и совсем нет волшебства.
– Как, разве страшные слухи о черных мессах и принесенных в жертву младенцах, которые потрясли двор, не достаточно интересны для вас? Представляете, во дворе колдуньи Вуазьен нашли останки двух с половиной тысяч младенцев и человеческих эмбрионов!
Молодая женщина не успела ответить, как дверь в кабинет открылась, и из нее вышел высокий, изысканно одетый мужчина лет сорока с умным, несколько хищным лицом.
– Это Ла Рейни, – шепнул месье Перро, наклонившись к леди Бертрам и почти касаясь ее кудрями великолепного придворного парика. – Начальник полиции и, кстати, следователь по делу отравителей.
Ла Рейни заметил молодую женщину и хотел было ее поприветствовать, но, натолкнувшись на ее предупреждающий взгляд, сделал вид, что они незнакомы, и равнодушно прошел дальше.
– Да? Неужели? Остается только выразить восхищение тем, с каким умом и грацией он провел дело, в котором были, как говорят, замешаны сам герцог Люксембургский, сестра короля и сама госпожа... – графиня не договорила и лукаво взглянула на Перро. – Говорят они тоже были колдунами и участвовали в оргиях и черной мессе.
– О, молчите, молчите, сударыня, об этом не говорят в приемной ее друга, – в притворном испуге воскликнул Перро и театрально взмахнул рукой. – Хотя я сам полагаю, о чем и писал, и неоднократно говорил монсеньору, что право на создание в этом мире принадлежит только Богу. Лишь право производить было передано второстепенным агентам, второстепенным причинам и всему тому, что обычно называется Природой. Посему нужно презирать демонов, как презирают палачей, и лишь перед Богом надо трепетать. Отсюда следует, что настоящие колдуны так же редки, как распространены выдуманные.
– А я полагаю, что во всем следует полагаться только на себя – по-моему, ни тех, ни других просто не существует!
Господин Перро с сожалением посмотрел на свою собеседницу.
– О, если бы вы знали, миледи, как глубоко вы заблуждаетесь, – произнес он, и в голосе его мелькнули нотки сострадания.
– Господин министр ожидает вас, миледи! – произнес сухощавый секретарь в простом кафтане полосатого дрогета и коротком пудреном парике, склоняя голову в полупоклоне. – Прошу вас!
Лакей распахнул высокие позолоченные двери и впустил в кабинет высокую даму в элегантном наряде цвета весенней травы.
Она уже не в первый раз была в этом кабинете, чьи стены украшали планы отстроенных крепостей, карты проложенных шоссейных дорог, соединивших Париж с отдаленными провинциями, чертежи новых ткацких станков и гравюры, изображавшие виды Версаля. В простенке между двух высоких венецианских окон в резной позолоченной раме висел портрет Его Величества короля Франции Людовика XIV, представляющий собой список недавно созданного, но уже прославленного полотна кисти Риго, на котором Людовик XIV был изображен в полный рост в военном костюме. Широкий воздушный шарф опоясывал бедра короля, трепеща на ветру и вызывая почти физически ощутимый контраст с холодным металлом доспехов и создавая у зрителей иллюзию живой энергичности, исходящей от монарха. Невольно чудилось, что тот самый ветер, который играл шелковой тканью, сейчас ворвется в кабинет и сметет с министерского стола кипы бумаг и чертежей. В целом казалось, что Его Величество сам присутствует в кабинете своего министра, отчего слова и деяния Кольбера обретали дополнительный смысл.
Леди Лукреция Бертрам приблизилась к столу из темного резного дуба, за которым, слегка сутулясь, восседал мужчина лет шестидесяти, в длинных волнистых волосах которого явственно проблескивала седина, и сделала перед ним легкий реверанс.
– Надеюсь, я не опоздала, монсеньор? – спросила она мелодичным голосом.
– О, миледи, даме не стоит так низко приседать перед мужчиной. Тем более такой прекрасной даме, как вы, – ответил министр, и улыбка мелькнула на его губах, бледность которых подчеркивала тоненькая полоска усов, сохраненных вопреки придворной моде.
– Что ж, великий Рамо говорил: «Даже если вы не умеете хорошо танцевать, вам будет поставлено в заслугу умение хорошо сделать реверанс».
– Жаль, что я не могу танцевать с вами, я бы вернул вам поклон. Вы можете сесть, – монсеньор снял очки и потер переносицу, сверкнув огромным бриллиантом в скромной оправе.
– Благодарю вас, монсеньор. Так я не опоздала? – спросила миледи, присев на краешек обитого красной кожей кресла и распрямив юбки.
– Нет, миледи, вы, как всегда, вовремя, – с едва уловимым одобрением сказал морской министр и генеральный контролер финансов, вглядываясь в свою тостью так пристально, будто опасаясь найти в ее внешности признаки какого-то внутреннего неблагополучия. – Хотя не встречались мы уже давно и я начал опасаться, не забыли ли вы меня, мой друг!
Улыбка снова тронула губы Кольбера, но его взгляд из-под густых черных бровей оставался столь же холоден и жесток.
– Я никогда ничего не забываю, ваше сиятельство! – с неподражаемыми интонациями произнесла леди Лукреция Бертрам. – Но я сочла невежливым лишний раз отнимать у вас драгоценное время. Я ничуть не сомневалась – когда будет нужно, вы обязательно вспомните обо мне сами.
– Вы правы, и такая нужда возникла.
Кольбер отодвинул от себя бумаги, которые перед этим читал.
– И должен сказать, что на этот раз, к нашему обоюдному удовольствию, интересы наши совпали.
– Вы сумели заинтриговать меня, ваше сиятельство! – изображая удивление, леди Бертрам немного приподняла безупречные темные брови. – Как могут совпасть скромные интересы бедной графини и могущественного Кольбера, министра великого Короля-Солнце?
– Я могу ответить вам одним словом – политика! Я ведь тоже ничего не забываю, и все услуги, которые вы оказывали Франции и королю, я благодарно храню в своей памяти... Но когда я говорил о наших общих интересах, то имел в виду некоторые прискорбные обстоятельства вашей жизни. Я вспоминал одну историю, о которой я случайно узнал...
В зеленых глазах женщины промелькнула давняя усталость.
– Как бы мне хотелось, чтобы и вы и я навсегда забыли эту историю, – с легкой досадой сказала она.
Министр взмахнул рукой, прерывая ее слова.
– Я решился напомнить вам о ней не для того, чтобы доставить вам неудовольствие. Просто в этот раз все действительно так странно совпало! Дело в том, что мне чрезвычайно необходимо ваше присутствие на Карибских островах. Мне всего лишь показалось или вы действительно мечтали попасть туда еще раз? – Про себя же этот великий манипулятор подумал: «Не нужно заставлять людей работать, нужно помогать им делать то, что они хотят».
Словно подслушав его мысли, леди Бертрам вскинула голову, и сардоническая усмешка мелькнула на ее прекрасном лице.
– Я слышала, что англичане ловко переиначили меркантилизм в кольбертизм, – невинно произнесла она. – Так что вас можно поздравить: помимо Академии вы основали новую философскую школу.
– Что ж, вы царапаетесь – значит, я угадал.
– И?..
– Только не убеждайте меня в том, что вы действительно готовы забыть ваше прошлое. Мне кажется, вы помните его даже слишком живо. Ну что же, для нашего дела это даже неплохо. Иногда крючок памяти может извлечь из губин души полезные вещи, не так ли?
Молодая женщина опустила глаза, чтобы министр не мог прочесть их истинного выражения.
– Впрочем, вернемся к нашим баранам.
Услышав про баранов, миледи не могла сдержать усмешки и прикусила губу. Дело в том, что, как это часто бывает, у этого великого человека имелась своя ахиллесова пята. Великий финансист и делец, Жан-Батист Кольбер был не менее великим снобом. Подобно мольеровскому Журдену, он стыдился своего происхождения из купеческого сословия. Поэтому, став влиятельнейшим человеком при дворе, он не знал покоя, пока не придумал, как ему облагородить свою кровь. Выбирая себе более достойных предков, Кольбер остановился на нортумберийском святом Катбере. Господин д'Озье, королевский генеалог, составил для него документы, из которых следовало, что Кольбер – потомок святого и его шотландской жены Марии де Линдсей из Каслхилл. Генеалогия Кольбера была зарегистрирована, он заменил на могильной плите в Реймсе роковое слово «шерсть», коей торговал его отец, на более приличествующую надпись, но курьез заключался в том, что Кольберу так и не удалось до конца избавиться от злополучной торговли шерстью, потому что святой Катбер оказался сыном пастуха. Анекдот этот позабавил весь двор.
Заметив, как Лукреция кусает губы, чтобы не рассмеяться, министрслегка покраснели нахмурился. Бараны словно сговорились преследовать его до конца дней. Даже став вторым человеком в государстве после короля, получив титул и став дворянином мантии, Жан-Батист Кольбер в глубине души так и не научился чувствовать себя ровней дворянам шпаги. В присутствии короля и его знати он был не в своей тарелке, хотя слова «l' etat c'est moi» по справедливости стоило отнести именно к Кольберу. А король... Сам любезный король, слушая жалобы придворных на своего контролера финансов, отвечал им с галантной улыбкой: «Нужно заплатить, сударь!»
Это он, Кольбер, проложил дороги, создал промышленность, укрепил торговый флот и ввел стройную налоговую систему. Это он заложил основы могущества Франции, сделав ее третьей морской державой после Англии и Голландии. И все это не имело никакого значения в глазах тех, чьи родословные начинались в эпоху Крестовых походов.
– Так вот, – сказал Кольбер, убедившись в том, что миледи вполне овладела собой. – Та миссия, которая будет на вас возложена, потребует от вас исключительного хладнокровия и выдержки. Вашими противниками будут люди хитрые и, что там греха таить, могущественные. Чтобы проникнуть в их планы, вам придется пустить в ход все те таланты, которыми вас так щедро наградила природа. В средствах вы не будете испытывать недостатка, s но я очень жду результатов.
– Вы меня пугаете, сир, – сказала Лукреция совершенно успокоившись. – Кто помешал вашим замыслам на этот раз?
– Я получил известие, что совет голландской Вест-Индской компании отправил на Испанские острова своего коадъютора. Помимо прочего, на него возложена миссия собрать все возможные сведения о местонахождении испанских сокровищ. Тех самых, что припрятали на островах конкистадоры и, по слухам, нашел безалаберный сэр Уолтер Рэли, этот океанский пастушок королевы-девственницы.
– Но разве эти сокровища существуют?! – с непонятной горячностью воскликнула леди Лукреция. – Разве это не легенда?!
Кольбер нахмурился.
– Вам известно, что герцогиня Портсмутская – наш верный, пусть и не очень бескорыстный друг. Мадемуазель Луиза пишет нам из Лондона, что до нее дошли слухи о большом недовольстве внешней и внутренней политикой Карла II среди ювелиров Сити и партии вигов. Им, видите ли, не нравится любовь Карла к Франции к католикам, которую возбуждает в Карле мадемуазель, и его нелюбовь к Голландии. Судя по всему, эти интриги вовсю раздувают в Амстердаме, не жалея на них денег и сил. Готовится переворот, ведь у Карла нет наследников, а Яков – католик. Посему у Вильгельма Оранского есть все шансы стать королем Англии. Франции не нужна ни сильная Англия, ни тем паче новый проголландский парламент с королем-марионеткой в руках торговых компаний. Тогда снова под угрозой окажутся наши с таким трудом завоеванные колонии в Новом Свете, наш флот и наша торговля.
– И каким же образом мы можем сорвать их планы?
– Нужно опять столкнуть лбами Англию и Голландские Штаты, и удобнее сделать это в Новом Свете.
– Я вижу, монсеньор, что у вас есть какие-то идеи.
– Из писем м-ль де Керуаль мне также стало известно, что среди самых близких друзей Карла II ведутся разговоры о неких сокровищах, которые могут оказать большую помощь партии короля.
Тут Кольбер умолк и извлек из-под бумаг небольшую книжку в потертом кожаном переплете, похожую на дамский молитвенник.
При виде ее леди Бертрам вздрогнула и изменилась в лице. Впрочем, ей удалось справиться с собой быстрее, чем это заметил министр.
– Знаете ли вы, что это такое?
– О нет, откуда, монсеньор?
– Это книга сэра Уолтера Рэли «Открытие Гвианы», 1596 года выпуска. Мне ее тоже прислали из Лондона. Самое интересное заключается в том, что во всех известных широкой публике изданиях Рэли намеренно опустил некоторые географические подробности, не поместив в них и карты, собственноручно им составленные. Это издание, предназначенное Рэли в дар королеве-девственнице, хранилось в архиве королевской библиотеки в Виндзоре, и по тексту оно несколько отличается от тех, которые мы с вами могли бы прочитать. Были в нем и карты – только они аккуратно кем-то вырезаны. Так вот – ваша задача найти недостающие листы. Я полагаю, мне не надо объяснять, у кого искать.
– Я в совершенном недоумении.
– Тогда я буду вынужден изъясняться прозрачнее. Настоящий текст книги и карты могут быть только у одного человека – у Роджера Рэли, внука капитана стражи Ее Величества королевы Елизаветы Тюдор.
– Нет!
– Да, миледи, да. Наши шпионы обшарили дом сына Уолтера Рэли, губернатора острова Джерси сэра Кэрью Рэли, и по достоверным сведениям, купленным у одного из слуг, стало известно, что сэр Кэрью подарил эту семейную реликвию своему первенцу, незаконнорожденному сыну Роджеру, которого признал и которому дал свою фамилию, горько сожалея, что не может передать ему и титул, и другие законные права.
– Но я...
– Не перебивайте меня, миледи! Поверьте, все очень серьезно. Голландцы или те, кто за ними прячется, отнюдь не легковерные простаки и не гоняются за пустыми химерами. Речь идет ни много, ни мало – о судьбе французской метрополии и нашем приоритете в колониях, то есть во всей Европе. Мы создадим флот, равного которому не будет в мире, но... – увлекшись, он сжал кулак и легонько пристукнул им о поверхность стола. – Деньги – вот что мне сейчас нужно! Огромные деньги! Король и его двор не любят экономить. Вот и этот переезд в Версаль...
Оцепенев от ужаса, Харт, почти терял сознание, не в силах ни отвернуться, ни закрыть глаз.
Барабаны били мерно, не умолкая, в каком-то жестком сатанинском ритме. Отточенным жестом колдун вырвал сердце из груди истекшего кровью человека и с ликующим воплем поднял его вверх. Жрецы швырнули бездыханное тело на землю и, взяв в руки горшок с кровью, по очереди глотнули из него, а затем передали его остальным. Негры стали друг за другом прикладываться к нему, и по мере того, как они поглощали напиток, ритм барабана становился все быстрее.
Неожиданно откуда-то из зарослей раздалось захлебывающееся злобой ворчание какого-то хищного зверя. Харт дернулся и, оступившись, чуть не упал, еле успев схватиться за какую-то лиану. Ворчание превратилось в громкий рык, который, казалось, несся со всех сторон. Именно этот звук заставляет терять рассудок бедных дикарей и ночующих под открытым небом путешественников; слыша его, порой они от ужаса бросаются прямо в пасть хищника.
В ответ жрец испустил душераздирающий вопль, переходящий в кашляющее подвывание. В ужасе Харт увидел, как из-за спины жреца, прямо на границе света и тьмы вдруг отчетливо проявилась чья-то непроницаемая тень. Уильям даже вздрогнуть не успел, как из мрака вылупился чудовищный ягуар. Бешено мотая хвостом, он прыгнул на середину поляны и лязгнул зубами. Еще два зверя внезапно оказались позади брошенной на землю жертвы. Их пятнистые шкуры в свете костра казались красными, от тяжелого дыхания выступали на лоснящихся боках ребра, а в яростных желтых глазах пламенели багровые сполохи. Тихо рыча, твари медленно прошли через утоптанную площадку и скрылись во мраке. Уильям готов был поклясться, что из пасти одного из них торчала окровавленная человеческая рука.
Колдун торжествующе завопил и пустился в пляс, по-прежнему сжимая в поднятой руке сердце несчастного. Безумные прыжки и кружение все ускорялись, и вот колдун завел песню, похожую на заклинание. В ответ толпа дружно принялась подвывать, и юноша мог отчетливо различать вопли женщин и хрипение мужчин.
Вскоре в круг начали выскакивать другие негры. Они рычали, выли, визжали и бросались друг на друга, пока в конце концов не опустились на четвереньки и не стали обнюхивать друг друга как собаки. Тогда что-то черное огромным мячом влетело в их круг, и Харт увидел тень, очертаниями схожую с ягуаром. Призрак метался между танцующими, как будто купаясь в извивающейся плоти, но никто, казалось, не замечал его. Внезапно жрец схватил стоящую на четвереньках какую-то женщину и полез на нее...
В ту же секунду что-то твердое с силой ударило Уильяма по затылку, и он без чувств рухнул на землю.
Еще через несколько минут молнии прорезали небо, луна скрылась за клубящимися тучами, и ливень хлынул на землю, смывая следы страшного пиршества и превращая недавние лужайки в болота.
Глава 5
Лед и пламень
Франция, Версаль. Атлантический океан
В апреле 1682 года, за несколько месяцев до описываемых событий, Король-Солнце Людовик XIV, превратил в столицу Франции Версаль, перенеся в него официальную резиденцию двора, несмотря на то что Южное крыло было едва закончено, а строительство Северного еще даже не начиналось. Пусть еще ведутся работы в конюшнях, только приступили к закладке главных служб, а Зеркальная галерея полна пыли и загромождена лесами. Людовик не любит Лувр, обветшавший к тому времени и слишком тесный для него, устал он и от Сен-Жермена-о-Лэ и от Тюильри – все эти дворцы кажутся ему недостойными ни его персоны, ни его представлений о величии монархии и Франции.К этому времени Версаль представлял собой уже целый город, в котором, соревнуясь друг с другом за близость к дворцовому ансамблю, обитали вельможи и сановники, фаворитки и придворные, прислуга и ремесленники. Население этого странного города, воюющее между собой за место подле Короля-Солнца, доходило уже до 30000 человек, из которых 2000 обслуживали дворец и лично Его Величество.
Если же взглянуть на Версаль с высоты птичьего полета, становилось ясно, что он являл собой материальное воплощение главной идеи царствования Людовика – божественности монарха, который венчает собой пирамиду людского общества, как бы животворя и созидая его своей властью и неограниченным могуществом. Версаль – место явления королевской славы, как Фавор – гора славы Господней. Говорят, что все дороги ведут в Рим, но Людовик решил, что Франция станет исключением из этого правила. Все дороги в ней поведут к Королю. Отсюда и план трех шоссе, в виде лучей трезубца расходящихся от центрального дворца. Они должны были соединить Версаль с главными центрами политической и светской жизни Франции, напоминая дворянам и простолюдинам, что жизнь и счастье исходят отныне из нового Олимпа.
Трехкилометровый парк, куда выходили арочные окна Зеркальной галереи, благодаря умело выстриженной зелени деревьев и кустарников, создавали впечатление бесконечного пространства, в котором взгляд свободно скользит к горизонту по безупречным плоскостям водной глади, травяного ковра и усыпанных цветным песком дорожек. Теряющиеся в дали ряды статуй вызывали ощущение бескрайности, словно играя с главной мечтой короля о Франции, простирающейся от моря до моря, чьими границами должны были стать только препоны самой Природы, но не жалкие претензии соседних государств.
Верховный сюзерен Франции хорошо знал цену своей резиденции и собственноручно составил руководство для ее гостей. Король советовал, выходя из дворца на Мраморный двор и террасу, задержаться не верхних ступенях лестницы, окинуть взглядом партер, бассейны и фонтаны, потом двигаться к окруженной радужными брызгами мраморной Латоне, полюбоваться статуями, пройти Королевской аллеей к фонтану Апполона и каналу, обязательно оглянувшись оттуда назад на дворец.
Ныне вряд ли удастся вообразить себе зрелище, которое представляло это восьмое чудо света во времена королей. Времена, когда в зеленых версальских театрах, украшенных цветочными гирляндами и апельсиновыми деревьями в золотых кадках, в пламени фейерверков и громе оркестров разносились дивные трели оперных певцов, по аллеям торжественно двигались пышные кортежи разодетых придворных во главе с самим королем, предстающим перед восхищенными взорами то в виде Марса, то Апполона, а вслед за ними ехали убранные букетами и драгоценными тканями колесницы с актерами, изображающими знаки Зодиака, рыцарей и богов, нимф и богинь... Времена, когда в тенистых аллеях дрались на шпагах и целовались, играли в серсо и мяч, плакали и смеялись, блистали остроумием и потрясали ничтожеством, декламировали стихи и играли на флейтах, интриговали и шпионили, любили и умирали... Ныне парк застыл, как будто жизнь навсегда покинула его, и никогда больше во Франции не наступят столь блистательные времена.
Итак, в одно жаркое июльское утро в Версале, в приемных покоях генерального контролера финансов Его Величества, находилось всего два посетителя – молодая дама, одетая для визитов, и господин лет пятидесяти, с очень приятными манерами и замечательным, полным жизнелюбия лицом. Оба они томились под дверьми министра достаточно долго, для того, чтобы вдосталь налюбоваться на многочисленные эмблемы, украшающие стены, гобелены и расписанные потолки этого великолепного дворца.
Пресловутые эмблемы, то ли благодаря которым Людовика прозвали Солнцем, то ли которые лишь заключали в себе это прозвище, были замечательны тем, что представляли собой человеческий лик в обрамлении солнечных лучей, освещающих земной шар. Лик этот, исполненный в лучших традициях классицизма, принадлежал, конечно же, Людовику XIV, милостью Божьей королю Франции и Наварры. Таким образом, каждый посетитель Версаля мог быть уверенным в том, что и его коснулся свет, исходящий от Короля-Солнца – «подателя, всех благ, неустанного труженика и источника справедливости», – как изъяснял сей символ сам Людовик Бурбон.
Но даже солнце может надоесть, посему господин и решился первым нарушить тягостное молчание.
– Сударыня, позвольте нарушить всевозможные условности и представиться вам. Судя по всему, наш Юпитер не в духе, и меня пугает мысль провести еще час под этими сводами в полном молчании, особенно в присутствии столь изящной дамы.
– О, какие только жертвы не принудит нас принести скука, – ответила дама с холодными глазами, на безупречно красивом лице которой не отражалось никаких чувств, и улыбнулась.
– Так позвольте же представиться – председатель Французской академии Шарль Перро. – Господин снял шляпу и галантно раскланялся.
– Леди Лукреция графиня Бертрам, вдова лорда Бертрам.
– О, надеюсь, ваша утрата...
– Пустяки, сударь. Мой муж геройски погиб больше пяти лет назад, и рана в моем сердце постепенно затянулась. Тем более он был старше меня на двадцать лет.
– Прошу прощения, миледи. А как вы находите Версаль?
– Я живу во Франции уже несколько лет и не перестаю восхищаться великолепием двора и чудесами версальской жизни.
– О, как вы правы – в нашей жизни столько чудес... – Месье Шарль воздел глаза к небу и снова улыбнулся.
– Ах, сударь, я только что поняла, кто вы. Ведь это вам почтеннейшая публика должна быть благодарна за доступ в сад Тюильри и за ту удивительную скорость, с которой был выстроен Версаль... Я вспомнила, именно вы курировали строительные работы... Не могу не выразить вам своего восхищения, – молодая женщина одарила секретаря Академии восторженным взглядом и благосклонной улыбкой, в глубине которой мелькнуло нечто, что заставило господина Перро повнимательней всмотреться в необычайно привлекательное лицо своей случайной знакомой.
– Вы преувеличиваете мои заслуги, миледи. Признаться, я всегда мечтал прославиться не как ученый и строитель, а как литератор.
– Мне кажется, – тут леди Бертрам сделала очаровательную гримаску, – литераторов в Париже и так достаточно, а вот умных и деятельных людей, способствующих прогрессу, весьма не хватает...
Миледи сумела польстить секретарю, и он благодарно поклонился ей.
– Ну если под прогрессом понимать чересчур оживленное движение карет по парижским улицам и увеличившуюся возможность постоянно менять белье, избавляющую цвет нашего общества от «несносной» необходимости то и дело мыться... Впрочем, я всегда ратовал за прогресс.
Миледи рассмеялась.
– О, не будьте слишком строги к нашим привычкам. Хотя мысль о посещении бани приводит и меня в содрогание. Я предпочитаю принимать ванны.
– А разве вы не знаете? Наши медики доказали, что вода является источником всех болезней!
– Мне кажется, что в Париже источником всех болезней является любовь.
– Теперь пришла очередь рассмеяться месье Перро.
– Должен вам признаться, что я ведь собираю сказки. Вы любите чудесные истории?
– О, конечно. Жаль, что слушать их мне случалось лишь в детстве. А сейчас мне приходится развлекаться сплетнями – но в них слишком мало поучительного и совсем нет волшебства.
– Как, разве страшные слухи о черных мессах и принесенных в жертву младенцах, которые потрясли двор, не достаточно интересны для вас? Представляете, во дворе колдуньи Вуазьен нашли останки двух с половиной тысяч младенцев и человеческих эмбрионов!
Молодая женщина не успела ответить, как дверь в кабинет открылась, и из нее вышел высокий, изысканно одетый мужчина лет сорока с умным, несколько хищным лицом.
– Это Ла Рейни, – шепнул месье Перро, наклонившись к леди Бертрам и почти касаясь ее кудрями великолепного придворного парика. – Начальник полиции и, кстати, следователь по делу отравителей.
Ла Рейни заметил молодую женщину и хотел было ее поприветствовать, но, натолкнувшись на ее предупреждающий взгляд, сделал вид, что они незнакомы, и равнодушно прошел дальше.
– Да? Неужели? Остается только выразить восхищение тем, с каким умом и грацией он провел дело, в котором были, как говорят, замешаны сам герцог Люксембургский, сестра короля и сама госпожа... – графиня не договорила и лукаво взглянула на Перро. – Говорят они тоже были колдунами и участвовали в оргиях и черной мессе.
– О, молчите, молчите, сударыня, об этом не говорят в приемной ее друга, – в притворном испуге воскликнул Перро и театрально взмахнул рукой. – Хотя я сам полагаю, о чем и писал, и неоднократно говорил монсеньору, что право на создание в этом мире принадлежит только Богу. Лишь право производить было передано второстепенным агентам, второстепенным причинам и всему тому, что обычно называется Природой. Посему нужно презирать демонов, как презирают палачей, и лишь перед Богом надо трепетать. Отсюда следует, что настоящие колдуны так же редки, как распространены выдуманные.
– А я полагаю, что во всем следует полагаться только на себя – по-моему, ни тех, ни других просто не существует!
Господин Перро с сожалением посмотрел на свою собеседницу.
– О, если бы вы знали, миледи, как глубоко вы заблуждаетесь, – произнес он, и в голосе его мелькнули нотки сострадания.
– Господин министр ожидает вас, миледи! – произнес сухощавый секретарь в простом кафтане полосатого дрогета и коротком пудреном парике, склоняя голову в полупоклоне. – Прошу вас!
Лакей распахнул высокие позолоченные двери и впустил в кабинет высокую даму в элегантном наряде цвета весенней травы.
Она уже не в первый раз была в этом кабинете, чьи стены украшали планы отстроенных крепостей, карты проложенных шоссейных дорог, соединивших Париж с отдаленными провинциями, чертежи новых ткацких станков и гравюры, изображавшие виды Версаля. В простенке между двух высоких венецианских окон в резной позолоченной раме висел портрет Его Величества короля Франции Людовика XIV, представляющий собой список недавно созданного, но уже прославленного полотна кисти Риго, на котором Людовик XIV был изображен в полный рост в военном костюме. Широкий воздушный шарф опоясывал бедра короля, трепеща на ветру и вызывая почти физически ощутимый контраст с холодным металлом доспехов и создавая у зрителей иллюзию живой энергичности, исходящей от монарха. Невольно чудилось, что тот самый ветер, который играл шелковой тканью, сейчас ворвется в кабинет и сметет с министерского стола кипы бумаг и чертежей. В целом казалось, что Его Величество сам присутствует в кабинете своего министра, отчего слова и деяния Кольбера обретали дополнительный смысл.
Леди Лукреция Бертрам приблизилась к столу из темного резного дуба, за которым, слегка сутулясь, восседал мужчина лет шестидесяти, в длинных волнистых волосах которого явственно проблескивала седина, и сделала перед ним легкий реверанс.
– Надеюсь, я не опоздала, монсеньор? – спросила она мелодичным голосом.
– О, миледи, даме не стоит так низко приседать перед мужчиной. Тем более такой прекрасной даме, как вы, – ответил министр, и улыбка мелькнула на его губах, бледность которых подчеркивала тоненькая полоска усов, сохраненных вопреки придворной моде.
– Что ж, великий Рамо говорил: «Даже если вы не умеете хорошо танцевать, вам будет поставлено в заслугу умение хорошо сделать реверанс».
– Жаль, что я не могу танцевать с вами, я бы вернул вам поклон. Вы можете сесть, – монсеньор снял очки и потер переносицу, сверкнув огромным бриллиантом в скромной оправе.
– Благодарю вас, монсеньор. Так я не опоздала? – спросила миледи, присев на краешек обитого красной кожей кресла и распрямив юбки.
– Нет, миледи, вы, как всегда, вовремя, – с едва уловимым одобрением сказал морской министр и генеральный контролер финансов, вглядываясь в свою тостью так пристально, будто опасаясь найти в ее внешности признаки какого-то внутреннего неблагополучия. – Хотя не встречались мы уже давно и я начал опасаться, не забыли ли вы меня, мой друг!
Улыбка снова тронула губы Кольбера, но его взгляд из-под густых черных бровей оставался столь же холоден и жесток.
– Я никогда ничего не забываю, ваше сиятельство! – с неподражаемыми интонациями произнесла леди Лукреция Бертрам. – Но я сочла невежливым лишний раз отнимать у вас драгоценное время. Я ничуть не сомневалась – когда будет нужно, вы обязательно вспомните обо мне сами.
– Вы правы, и такая нужда возникла.
Кольбер отодвинул от себя бумаги, которые перед этим читал.
– И должен сказать, что на этот раз, к нашему обоюдному удовольствию, интересы наши совпали.
– Вы сумели заинтриговать меня, ваше сиятельство! – изображая удивление, леди Бертрам немного приподняла безупречные темные брови. – Как могут совпасть скромные интересы бедной графини и могущественного Кольбера, министра великого Короля-Солнце?
– Я могу ответить вам одним словом – политика! Я ведь тоже ничего не забываю, и все услуги, которые вы оказывали Франции и королю, я благодарно храню в своей памяти... Но когда я говорил о наших общих интересах, то имел в виду некоторые прискорбные обстоятельства вашей жизни. Я вспоминал одну историю, о которой я случайно узнал...
В зеленых глазах женщины промелькнула давняя усталость.
– Как бы мне хотелось, чтобы и вы и я навсегда забыли эту историю, – с легкой досадой сказала она.
Министр взмахнул рукой, прерывая ее слова.
– Я решился напомнить вам о ней не для того, чтобы доставить вам неудовольствие. Просто в этот раз все действительно так странно совпало! Дело в том, что мне чрезвычайно необходимо ваше присутствие на Карибских островах. Мне всего лишь показалось или вы действительно мечтали попасть туда еще раз? – Про себя же этот великий манипулятор подумал: «Не нужно заставлять людей работать, нужно помогать им делать то, что они хотят».
Словно подслушав его мысли, леди Бертрам вскинула голову, и сардоническая усмешка мелькнула на ее прекрасном лице.
– Я слышала, что англичане ловко переиначили меркантилизм в кольбертизм, – невинно произнесла она. – Так что вас можно поздравить: помимо Академии вы основали новую философскую школу.
– Что ж, вы царапаетесь – значит, я угадал.
– И?..
– Только не убеждайте меня в том, что вы действительно готовы забыть ваше прошлое. Мне кажется, вы помните его даже слишком живо. Ну что же, для нашего дела это даже неплохо. Иногда крючок памяти может извлечь из губин души полезные вещи, не так ли?
Молодая женщина опустила глаза, чтобы министр не мог прочесть их истинного выражения.
– Впрочем, вернемся к нашим баранам.
Услышав про баранов, миледи не могла сдержать усмешки и прикусила губу. Дело в том, что, как это часто бывает, у этого великого человека имелась своя ахиллесова пята. Великий финансист и делец, Жан-Батист Кольбер был не менее великим снобом. Подобно мольеровскому Журдену, он стыдился своего происхождения из купеческого сословия. Поэтому, став влиятельнейшим человеком при дворе, он не знал покоя, пока не придумал, как ему облагородить свою кровь. Выбирая себе более достойных предков, Кольбер остановился на нортумберийском святом Катбере. Господин д'Озье, королевский генеалог, составил для него документы, из которых следовало, что Кольбер – потомок святого и его шотландской жены Марии де Линдсей из Каслхилл. Генеалогия Кольбера была зарегистрирована, он заменил на могильной плите в Реймсе роковое слово «шерсть», коей торговал его отец, на более приличествующую надпись, но курьез заключался в том, что Кольберу так и не удалось до конца избавиться от злополучной торговли шерстью, потому что святой Катбер оказался сыном пастуха. Анекдот этот позабавил весь двор.
Заметив, как Лукреция кусает губы, чтобы не рассмеяться, министрслегка покраснели нахмурился. Бараны словно сговорились преследовать его до конца дней. Даже став вторым человеком в государстве после короля, получив титул и став дворянином мантии, Жан-Батист Кольбер в глубине души так и не научился чувствовать себя ровней дворянам шпаги. В присутствии короля и его знати он был не в своей тарелке, хотя слова «l' etat c'est moi» по справедливости стоило отнести именно к Кольберу. А король... Сам любезный король, слушая жалобы придворных на своего контролера финансов, отвечал им с галантной улыбкой: «Нужно заплатить, сударь!»
Это он, Кольбер, проложил дороги, создал промышленность, укрепил торговый флот и ввел стройную налоговую систему. Это он заложил основы могущества Франции, сделав ее третьей морской державой после Англии и Голландии. И все это не имело никакого значения в глазах тех, чьи родословные начинались в эпоху Крестовых походов.
– Так вот, – сказал Кольбер, убедившись в том, что миледи вполне овладела собой. – Та миссия, которая будет на вас возложена, потребует от вас исключительного хладнокровия и выдержки. Вашими противниками будут люди хитрые и, что там греха таить, могущественные. Чтобы проникнуть в их планы, вам придется пустить в ход все те таланты, которыми вас так щедро наградила природа. В средствах вы не будете испытывать недостатка, s но я очень жду результатов.
– Вы меня пугаете, сир, – сказала Лукреция совершенно успокоившись. – Кто помешал вашим замыслам на этот раз?
– Я получил известие, что совет голландской Вест-Индской компании отправил на Испанские острова своего коадъютора. Помимо прочего, на него возложена миссия собрать все возможные сведения о местонахождении испанских сокровищ. Тех самых, что припрятали на островах конкистадоры и, по слухам, нашел безалаберный сэр Уолтер Рэли, этот океанский пастушок королевы-девственницы.
– Но разве эти сокровища существуют?! – с непонятной горячностью воскликнула леди Лукреция. – Разве это не легенда?!
Кольбер нахмурился.
– Вам известно, что герцогиня Портсмутская – наш верный, пусть и не очень бескорыстный друг. Мадемуазель Луиза пишет нам из Лондона, что до нее дошли слухи о большом недовольстве внешней и внутренней политикой Карла II среди ювелиров Сити и партии вигов. Им, видите ли, не нравится любовь Карла к Франции к католикам, которую возбуждает в Карле мадемуазель, и его нелюбовь к Голландии. Судя по всему, эти интриги вовсю раздувают в Амстердаме, не жалея на них денег и сил. Готовится переворот, ведь у Карла нет наследников, а Яков – католик. Посему у Вильгельма Оранского есть все шансы стать королем Англии. Франции не нужна ни сильная Англия, ни тем паче новый проголландский парламент с королем-марионеткой в руках торговых компаний. Тогда снова под угрозой окажутся наши с таким трудом завоеванные колонии в Новом Свете, наш флот и наша торговля.
– И каким же образом мы можем сорвать их планы?
– Нужно опять столкнуть лбами Англию и Голландские Штаты, и удобнее сделать это в Новом Свете.
– Я вижу, монсеньор, что у вас есть какие-то идеи.
– Из писем м-ль де Керуаль мне также стало известно, что среди самых близких друзей Карла II ведутся разговоры о неких сокровищах, которые могут оказать большую помощь партии короля.
Тут Кольбер умолк и извлек из-под бумаг небольшую книжку в потертом кожаном переплете, похожую на дамский молитвенник.
При виде ее леди Бертрам вздрогнула и изменилась в лице. Впрочем, ей удалось справиться с собой быстрее, чем это заметил министр.
– Знаете ли вы, что это такое?
– О нет, откуда, монсеньор?
– Это книга сэра Уолтера Рэли «Открытие Гвианы», 1596 года выпуска. Мне ее тоже прислали из Лондона. Самое интересное заключается в том, что во всех известных широкой публике изданиях Рэли намеренно опустил некоторые географические подробности, не поместив в них и карты, собственноручно им составленные. Это издание, предназначенное Рэли в дар королеве-девственнице, хранилось в архиве королевской библиотеки в Виндзоре, и по тексту оно несколько отличается от тех, которые мы с вами могли бы прочитать. Были в нем и карты – только они аккуратно кем-то вырезаны. Так вот – ваша задача найти недостающие листы. Я полагаю, мне не надо объяснять, у кого искать.
– Я в совершенном недоумении.
– Тогда я буду вынужден изъясняться прозрачнее. Настоящий текст книги и карты могут быть только у одного человека – у Роджера Рэли, внука капитана стражи Ее Величества королевы Елизаветы Тюдор.
– Нет!
– Да, миледи, да. Наши шпионы обшарили дом сына Уолтера Рэли, губернатора острова Джерси сэра Кэрью Рэли, и по достоверным сведениям, купленным у одного из слуг, стало известно, что сэр Кэрью подарил эту семейную реликвию своему первенцу, незаконнорожденному сыну Роджеру, которого признал и которому дал свою фамилию, горько сожалея, что не может передать ему и титул, и другие законные права.
– Но я...
– Не перебивайте меня, миледи! Поверьте, все очень серьезно. Голландцы или те, кто за ними прячется, отнюдь не легковерные простаки и не гоняются за пустыми химерами. Речь идет ни много, ни мало – о судьбе французской метрополии и нашем приоритете в колониях, то есть во всей Европе. Мы создадим флот, равного которому не будет в мире, но... – увлекшись, он сжал кулак и легонько пристукнул им о поверхность стола. – Деньги – вот что мне сейчас нужно! Огромные деньги! Король и его двор не любят экономить. Вот и этот переезд в Версаль...