— Пигмалион, — умилился папа. — Твой отец, Саня, благодарен твоей матери за то, что она вернула его к жизни. Это глубокое искреннее чувство. Ни о какой трусости тут не может быть речи.
— А почему он побоялся взять меня с собой? — Саня был заядлым спорщиком.
— Ты знаешь, — задумался папа, — в данном случае твоя мама права.
— Настоящий мужчина поступает так: сказал — сделал, — стоял на своем Саня. — Нет, вы мне не докажете, у нас дома матриархат. Да и всюду тоже.
Я видел, что папа выдыхается. Саня железной логикой уложил его на обе лопатки.
— Я думаю, что традиционный брак приказал долго жить, попросту говоря, умер, — папа совершил последнюю попытку сразить Саню в честном споре и залез в дебри философии. — Ныне муж и жена действительно равны по всем статьям. Вот, к примеру, в нашей семье мы с мамой Кира прежде всего друзья, товарищи. У нас нет главы семьи, да он и не нужен.
Саня деликатно уклонился от спора о нашей семье, он лишь предложил:
— Давайте все же напишем письмо в газету. Или еще лучше — выступите по телевизору, у вас это здорово получается.
— О чем? — спросил папа, хотя и он и я догадывались, что сейчас больше всего волнует Саню.
— О матриархате, — мой друг был непоколебим.
Дверь отворилась, и папа бросился в прихожую — пришла мама.
— Кирилл, это правда, что ты разбил вчера окно? — спросила она, поздоровавшись.
— Правда, — признался я.
До сей поры я не знавал за собой никаких прегрешений, а потому не боялся говорить правду.
— Каким образом?
— Мы играли в футбол, я ударил и нечаянно попал в окно, — на всякий случай виноватым занудливым голосом протянул я, обеспокоенный тем, что мама задает слишком много вопросов — наверное, она все знает.
— У него мяч срезался, — вступился за меня Саня. — Такое случается и с игроками сборной.
Папа подвинул маме стул.
— Мамочка, садись и, пожалуйста, не волнуйся.
— Ты хочешь сказать, Кирилл, — мамина дотошность не знала предела, — что ты играл в футбол и разбил окно? Я тебя правльно поняла?
— Правильно, — склонил я голову, вспомнив, что чистосердечное признание облегчает наказание.
— Ну, Кир, удружил, нечего сказать, — всплеснул руками папа. — Сколько раз я тебе говорил, что играть в футбол — вредно для твоего здоровья. Ну а разбить окно — я не нахожу слов, это переходит все границы. Это позор для родителей и вообще подсудное дело.
Папа на мгновение замолк, и мама вставила реплику.
— Первый в жизни мужской поступок.
То, что произошло на кухне после маминого восклицания, можно смело было назвать немой сценой. Мы замерли в тех самых позах, в которых нас настигла мамина реплика. Папа с воздетыми вверх руками, я — со смиренно склоненной головой, а Саня — с широко открытыми глазами.
А мама, между тем, спокойно намазала маслом кусок черного хлеба и с аппетитом стала его уплетать.
— Инна, — первым очнулся папа, — ты хочешь сказать, что бить стекла — это хорошо?
— Я хочу сказать, что ужасно голодна, — ответила мама. — Ты меня покормишь?
— Ну конечно, извини, — папа завертелся по кухне, загремел кастрюлями. — Все еще горячее, мы только что поели.
Саня подмигнул мне, и мы потянулись на выход.
— Вас не интересует, откуда я узнала о разбитом окне? — спросила мама, окуная ложку в тарелку с борщом.
Зантригованные, мы с Саней сели на табуретки.
Привыкшая управляться с несколькими делами одновременно, мама ела и рассказывала:
— Меня остановила седая женщина в спортивном костюме с буквой «Д» на груди. Во рту она держала папиросу и дымила, как пароход. Женщина попросила меня повлиять на своего сына, в котором пропадает футбольный талант. Я ответила, что у моего сына немало талантов, но футбольного, к сожалению, нет. Тут бабушка не на шутку рассердилась и объявила, что мой сын вчера метров с тридцати великолепным ударом в девятку разбил ей окно.
— Удар был мощнейший, — подтвердил Саня. — Вратарь бы не взял, железно.
— Когда я услышала это, — продолжала мама, — я сразу сказала, вот теперь я абсолютно уверена, что это был не мой сын. Мой сын не способен разбить окно. Тогда бабушка попросила меня не волноваться, потому что она никому не собирается жаловаться. В свою очередь я заявила, что давно мечтала ответить за подобный поступок моего сына. Бабушка сказала, что в этом нет необходимости, она лишь просит, чтобы мой сын принял участие в тренировках дворовой команды, а также привел своего друга Саню — известного мастера кожаного мяча.
Закончив свой рассказ, мама спросила напрямую:
— Так что насчет тренировок?
Известный мастер кожаного мяча, которому польстила похвала бабушки, ответил неопределенно:
— Мы подумаем.
В продолжение маминого рассказа папа вынужден был хранить гордое молчание. Наконец-то теперь у него появилась возможность высказаться.
— Инна, я совершенно не понимаю, к чему ты призываешь?
— Я хочу, чтобы мой сын был мальчишкой.
— А он, по-твоему, кто?
— Я хочу, чтобы он был настоящим мужчиной, чтобы он мог защитить девочку и забить гвоздь в стенку. — Мама показала на окно. — Два года гардину нельзя повесить — у папы и сына руки не доходят.
— Я, между прочим, целыми днями готовлю обеды и кормлю тебя и ребенка, — завелся и папа. — Мне осточертело быть домашней хозяйкой, если к тому же этого никто не ценит.
— Можешь меня не кормить, — мама отодвинула тарелку, в которой оставалось на самом донышке. — Первый раз вовремя с работы пришла, а так допоздна ставлю опыты.
— Я был бы счастлив, если бы мог работать с утра до вечера, — папа сорвал передник, скомкал его и швырнул на пол. — Тогда бы я книгу написал или даже диссертацию, о которой ты мне плешь проела.
Саня потянул меня за рукав, и мы улизнули.
Занятые выяснением своих отношений, мама и папа не заметили нашего исчезновения. Мне было неловко перед Саней за своих родителей. Друг понял мое состояние и стал меня утешать.
— У вас это еще цветочки! А вот когда мои родители разойдутся — ого-го-го! Правда, мама быстро утихомиривает папу, она ему говорит: «Мы же с тобой в разных весовых категориях». Да, у вас тоже, я гляжу, нормальный матриархат.
Признаться, меня удивил сегодня папа. Обычно такой покладистый, во всем поддакивающий маме, он совершенно переменился. Видно, на него подействовали Санины монологи.
— Пойдем походим по улице, — предложил я.
— Подождем твоего отца, — сказал Саня, усаживаясь на скамейку.
— Откуда ты знаешь, что он придет? — удивился я, примостившись рядом с другом.
— Богатый опыт, — ответил Саня. — Мой отец обычно выскакивает из подъезда и первое, что говорит: «Дышать нечем».
Не прошло и минуты, как во двор выскочил мой папа и на ходу рванул ворот рубахи.
— Ну абсолютно нечем дышать.
Мы не стали хохотать до упаду, потому что были хорошо воспитанными детьми.
Никого не замечая, папа понесся на улицу. Я хотел было его окликнуть, но Саня удержал меня.
— Не волнуйся, побегает полчаса и вернется. Я по своему отцу знаю.
Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет.
— Закуривайте, успокаивает.
Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся.
— Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости.
— Неужели ты курил? — я не узнавал своего папы.
— Еще как смалил! — засмеялся папа. — Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине.
Мы приготовились слушать папины воспоминания.
— У нас в девятом классе смалили все, — папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. — Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии — был у нас такой предмет — невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению — это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет.
Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками.
— С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, — папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. — А сегодня мы с Киром должны кое-кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины.
Папа обнял меня за плечи, глянул — очки в очки — и выдохнул:
— Пошли на место преступления!
Мастер ставит точку
Человек с двумя именами
— А почему он побоялся взять меня с собой? — Саня был заядлым спорщиком.
— Ты знаешь, — задумался папа, — в данном случае твоя мама права.
— Настоящий мужчина поступает так: сказал — сделал, — стоял на своем Саня. — Нет, вы мне не докажете, у нас дома матриархат. Да и всюду тоже.
Я видел, что папа выдыхается. Саня железной логикой уложил его на обе лопатки.
— Я думаю, что традиционный брак приказал долго жить, попросту говоря, умер, — папа совершил последнюю попытку сразить Саню в честном споре и залез в дебри философии. — Ныне муж и жена действительно равны по всем статьям. Вот, к примеру, в нашей семье мы с мамой Кира прежде всего друзья, товарищи. У нас нет главы семьи, да он и не нужен.
Саня деликатно уклонился от спора о нашей семье, он лишь предложил:
— Давайте все же напишем письмо в газету. Или еще лучше — выступите по телевизору, у вас это здорово получается.
— О чем? — спросил папа, хотя и он и я догадывались, что сейчас больше всего волнует Саню.
— О матриархате, — мой друг был непоколебим.
Дверь отворилась, и папа бросился в прихожую — пришла мама.
— Кирилл, это правда, что ты разбил вчера окно? — спросила она, поздоровавшись.
— Правда, — признался я.
До сей поры я не знавал за собой никаких прегрешений, а потому не боялся говорить правду.
— Каким образом?
— Мы играли в футбол, я ударил и нечаянно попал в окно, — на всякий случай виноватым занудливым голосом протянул я, обеспокоенный тем, что мама задает слишком много вопросов — наверное, она все знает.
— У него мяч срезался, — вступился за меня Саня. — Такое случается и с игроками сборной.
Папа подвинул маме стул.
— Мамочка, садись и, пожалуйста, не волнуйся.
— Ты хочешь сказать, Кирилл, — мамина дотошность не знала предела, — что ты играл в футбол и разбил окно? Я тебя правльно поняла?
— Правильно, — склонил я голову, вспомнив, что чистосердечное признание облегчает наказание.
— Ну, Кир, удружил, нечего сказать, — всплеснул руками папа. — Сколько раз я тебе говорил, что играть в футбол — вредно для твоего здоровья. Ну а разбить окно — я не нахожу слов, это переходит все границы. Это позор для родителей и вообще подсудное дело.
Папа на мгновение замолк, и мама вставила реплику.
— Первый в жизни мужской поступок.
То, что произошло на кухне после маминого восклицания, можно смело было назвать немой сценой. Мы замерли в тех самых позах, в которых нас настигла мамина реплика. Папа с воздетыми вверх руками, я — со смиренно склоненной головой, а Саня — с широко открытыми глазами.
А мама, между тем, спокойно намазала маслом кусок черного хлеба и с аппетитом стала его уплетать.
— Инна, — первым очнулся папа, — ты хочешь сказать, что бить стекла — это хорошо?
— Я хочу сказать, что ужасно голодна, — ответила мама. — Ты меня покормишь?
— Ну конечно, извини, — папа завертелся по кухне, загремел кастрюлями. — Все еще горячее, мы только что поели.
Саня подмигнул мне, и мы потянулись на выход.
— Вас не интересует, откуда я узнала о разбитом окне? — спросила мама, окуная ложку в тарелку с борщом.
Зантригованные, мы с Саней сели на табуретки.
Привыкшая управляться с несколькими делами одновременно, мама ела и рассказывала:
— Меня остановила седая женщина в спортивном костюме с буквой «Д» на груди. Во рту она держала папиросу и дымила, как пароход. Женщина попросила меня повлиять на своего сына, в котором пропадает футбольный талант. Я ответила, что у моего сына немало талантов, но футбольного, к сожалению, нет. Тут бабушка не на шутку рассердилась и объявила, что мой сын вчера метров с тридцати великолепным ударом в девятку разбил ей окно.
— Удар был мощнейший, — подтвердил Саня. — Вратарь бы не взял, железно.
— Когда я услышала это, — продолжала мама, — я сразу сказала, вот теперь я абсолютно уверена, что это был не мой сын. Мой сын не способен разбить окно. Тогда бабушка попросила меня не волноваться, потому что она никому не собирается жаловаться. В свою очередь я заявила, что давно мечтала ответить за подобный поступок моего сына. Бабушка сказала, что в этом нет необходимости, она лишь просит, чтобы мой сын принял участие в тренировках дворовой команды, а также привел своего друга Саню — известного мастера кожаного мяча.
Закончив свой рассказ, мама спросила напрямую:
— Так что насчет тренировок?
Известный мастер кожаного мяча, которому польстила похвала бабушки, ответил неопределенно:
— Мы подумаем.
В продолжение маминого рассказа папа вынужден был хранить гордое молчание. Наконец-то теперь у него появилась возможность высказаться.
— Инна, я совершенно не понимаю, к чему ты призываешь?
— Я хочу, чтобы мой сын был мальчишкой.
— А он, по-твоему, кто?
— Я хочу, чтобы он был настоящим мужчиной, чтобы он мог защитить девочку и забить гвоздь в стенку. — Мама показала на окно. — Два года гардину нельзя повесить — у папы и сына руки не доходят.
— Я, между прочим, целыми днями готовлю обеды и кормлю тебя и ребенка, — завелся и папа. — Мне осточертело быть домашней хозяйкой, если к тому же этого никто не ценит.
— Можешь меня не кормить, — мама отодвинула тарелку, в которой оставалось на самом донышке. — Первый раз вовремя с работы пришла, а так допоздна ставлю опыты.
— Я был бы счастлив, если бы мог работать с утра до вечера, — папа сорвал передник, скомкал его и швырнул на пол. — Тогда бы я книгу написал или даже диссертацию, о которой ты мне плешь проела.
Саня потянул меня за рукав, и мы улизнули.
Занятые выяснением своих отношений, мама и папа не заметили нашего исчезновения. Мне было неловко перед Саней за своих родителей. Друг понял мое состояние и стал меня утешать.
— У вас это еще цветочки! А вот когда мои родители разойдутся — ого-го-го! Правда, мама быстро утихомиривает папу, она ему говорит: «Мы же с тобой в разных весовых категориях». Да, у вас тоже, я гляжу, нормальный матриархат.
Признаться, меня удивил сегодня папа. Обычно такой покладистый, во всем поддакивающий маме, он совершенно переменился. Видно, на него подействовали Санины монологи.
— Пойдем походим по улице, — предложил я.
— Подождем твоего отца, — сказал Саня, усаживаясь на скамейку.
— Откуда ты знаешь, что он придет? — удивился я, примостившись рядом с другом.
— Богатый опыт, — ответил Саня. — Мой отец обычно выскакивает из подъезда и первое, что говорит: «Дышать нечем».
Не прошло и минуты, как во двор выскочил мой папа и на ходу рванул ворот рубахи.
— Ну абсолютно нечем дышать.
Мы не стали хохотать до упаду, потому что были хорошо воспитанными детьми.
Никого не замечая, папа понесся на улицу. Я хотел было его окликнуть, но Саня удержал меня.
— Не волнуйся, побегает полчаса и вернется. Я по своему отцу знаю.
Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет.
— Закуривайте, успокаивает.
Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся.
— Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости.
— Неужели ты курил? — я не узнавал своего папы.
— Еще как смалил! — засмеялся папа. — Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине.
Мы приготовились слушать папины воспоминания.
— У нас в девятом классе смалили все, — папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. — Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии — был у нас такой предмет — невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению — это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет.
Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками.
— С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, — папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. — А сегодня мы с Киром должны кое-кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины.
Папа обнял меня за плечи, глянул — очки в очки — и выдохнул:
— Пошли на место преступления!
Мастер ставит точку
Оказалось, что после того как мама с папой выяснили отношения и последнее слово, естественно, осталось за папой, мама будто ненароком произнесла:
— Кстати…
Папа замер. Ох, эти мамины «кстати». Неспроста они. Так и жди подвоха.
— Кстати, — проворковала мама медовым голосом, — стекло в окне до сих пор не вставлено, на дворе еще только апрель, а в доме живет немолодая женщина, пенсионерка.
Папа попался в нехитрую мамину ловушку.
— Вставим! Окно все-таки, а не египетская пирамида!
Мама подлила масла в огонь:
— Может, лучше обратиться в бытуслуги?
— Никаких услуг — сделаем все своими руками, — загорелся папа. — Пусть знают, что не перевелись на свете настоящие мужчины!
Вот тогда и прозвучала эта фраза, после которой папа, точно пробка, вылетел из дома.
А теперь, вдохновляемые этой фразой, мы с папой устремились к месту преступления, то есть к дому, где я разбил окно.
Время от времени папа останавливался и оглашал воздух мудрыми изречениями, сыпавшимися из него, как из рога изобилия.
У детской песочницы папа воскликнул:
— Есть еще порох в пороховницах!
Приближение гаражей папа ознаменовал новой сентенцией:
— Со щитом или на щите!
Когда мы огибали кустарник, встретившийся на нашем пути, папа разразился изречением:
— Дорогу осилит идущий!
Едва показался дом, в котором жила странная бабушка, с папиных губ слетело еще одно крылатое выражение:
— Смеется тот, кто смеется последним!
Я подумал, что последнее изречение несколько не к месту, но ввязываться в дискуссию мне не хотелось, так как мы прибыли на место преступления.
Разбитое окно уже не зияло дырой. Желтая картонка плотно закрывала левый верхний угол.
— Девятка! — папа восхищенно зацокал языком. — И откуда ты бил?
Я показал на кустики, отгораживающие детскую площадку от спортивной.
— Метров тридцать будет! Отличный удар! — похвалил папа.
— Но я целился совсем в другую сторону, — во мне заговорило чувство правды, унаследованное от мамы.
— Это детали, — махнул рукой папа.
Мы вошли в подъезд и позвонили в первую квартиру.
Глафира Алексеевна обрадовалась, увидев меня.
Но папа был настроен скорее печально. Он попросил у Глафиры Алексеевны прощения за поступок своего отпрыска (ну и умеет папа изящно выражаться!), который (наверное, отпрыск?) ложится пятном и на него, отца (значит, не отпрыск, а поступок!). Но папа готов загладить вину своего сына и, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же, немедля вставить новое стекло, а потому просит у любезной хозяйки разрешения измерить окно.
— Я вашей жене говорила — не надо беспокоиться, — Глафира Алексеевна искренне огорчилась, что из-за разбитого окна разгорелся такой сыр-бор. — Я вызвала мастера из бытуслуг, обещали, что завтра поставят новое стекло, а пока я залатала картонкой. Не дует, жить можно.
— Верьте вы их обещаниям, — снисходительно, как малому ребенку, сказал папа бабушке. — Мы измерим, и через час у вас будет сверкать новое стекло.
Тем временем мы уже просочились в кухню, где и было разбитое окно. Удивительное дело, но пострадала лишь внешняя рама, а внутренняя уцелела.
— Прекрасный удар! — папа вновь не удержался, чтобы не отдать должное сыну.
— Великолепный! — с жаром воскликнула Глафира Алексеевна. — Обратите внимание, мяч засел между рамами — и ни туды и ни сюды. Как в биллиардную лузу попал!
Папа похлопал себя по карманам и слегка приуныл. Когда папа покидал наш дом, в спешке он забыл рулетку. Глафира Алексеевна принесла свою и еще раз сказала, что не стоит беспокоиться. Но папа проявил характер и измерил окно вдоль и поперек.
Мы сели в трамвай и поехали на рынок. Там, по воспоминаниям папы, был магазинчик, где продавали стекло.
В тот день нам необычайно везло. И магазинчик оказался на месте, и народу в нем было немного, и уже через полчаса мы возвращались с покупкой. Папа бережно держал стекло за талию и сиял, как именинник. Лишь на мгновение его чело омрачилось, и он спросил:
— Ты когда в последний раз держал молоток?
— Вчера, — ответил я.
— А что было вчера?
— Урок труда.
Папа тут же успокоился и вновь засиял.
А я, наоборот, заволновался. Я вспомнил, что папа бросил курить в девятом классе и с той поры не держал во рту сигарет. Может, с того времени он и молотка в руках не держал?
Впрочем, подумал я, любишь кататься — люби и саночки возить, то есть сам разбил вдребезги стекло, сам и вставь новое.
Глафира Алексеевна ждала нас с нетерпением. Она накрыла стол и принесла самовар.
— Я очень рада, что у меня такие дорогие гости.
Папа приосанился. Все ясно — Глафира Алексеевна тоже без ума от папиных передач.
— Вам не мешает восстановить силы после долгой дороги, — сказала Глафира Алексеевна.
Мы с папой решили не огорчать гостеприимную хозяйку и сели за стол. Бабушка налила нам чай.
— Ты знаешь, Кир, — воскликнула Глафира Алексеевна, — я даже рада, что ты разбил мне окно. Я теперь со всеми вами познакомилась.
И словоохотливая бабушка поведала нам историю своей жизни. Оказалось, что она много лет проработала в учреждении с длинным и незапоминающимся названием. А сейчас вышла на пенсию. Живет Глафира Алексеевна одна.
— Одна как перст, — подчеркнула бабушка.
Папа слушал и уплетал за обе щеки печенье.
— Признаться, я никогда не ел такого вкусного печенья, — похвалил папа бабушку.
Глафира Алексеевна зарделась:
— Ну что вы, это так, проба пера.
— Вы не могли бы мне дать рецепт? — попросил папа.
Пока папа и Глафира Алексеевна вели кулинарные разговоры, я разглядывал комнату бабушки. Мне она очень понравилась. Потому что всюду были книги и журналы. Они стояли на полках, лежали на подоконниках, на столе, на диване.
Я потянулся уже за пухлой книжкой, как папа решительно поднялся из-за стола:
— Делу время, а потехе час!
У Глафиры Алексеевны нашлись и молоток и гвозди. Мы вынули остатки стекла, сняли картонку. Бабушка выбросила осколки в ведро, а картонку положила на стол — в хозяйстве пригодится.
Папа приставил стекло к раме — оно подошло тютелька в тютельку. Папа засиял еще пуще и кивнул мне, мол, начинай.
Я припомнил, как нас учили забивать гвозди на уроках труда, и осторожно ударил молотком, потом второй раз, третий. Вскоре я осмелел и ловко загонял гвозди в раму, но не до конца, а так, чтобы шляпка прижимала стекло.
Папа придерживал стекло и хитрым способом вдохновлял меня. Он говорил, обращаясь к бабушке, но все его слова были про меня:
— Вот мы жалуемся на нашу молодежь, ругаем ее, мол, и старших не уважает, и работать не любит. Все дело в воспитании. Вот полюбуйтесь, пожалуйста. В семье, где труд в почете, дети не вырастают белоручками.
Глафира Алексеевна согласно кивала и все порывалась вставить словечко, да где там — папу невозможно было остановить.
Вдохновленный родительскими речами, я быстро справился с работой и собирался уже забить последний гвоздь как раз в том месте, куда я угодил мячом — в левом верхнем углу окна. Но папа забрал у меня молоток.
— Всю работу делает подмастерье, — торжественно произнес папа, — а точку ставит мастер.
Не знаю, что толкнуло папу взять в руки молоток. Может, его ввела в заблуждение та обманчивая легкость, с какой я управлялся с этим нехитрым орудием труда. А может, ему захотелось покрасоваться перед Глафирой Алексеевной в новой роли? МНе трудно судить, что вдохновило папу на подвиг. Как бы там ни было, папа взял в руки молоток, приладил гвоздь и ударил.
Я зажмурился. Раздался грохот. Когда я открыл глаза, то не поверил им. Хотя все законы физики против, но я увидел, что время покатилось вспять.
Словно не было долгой поездки на рынок и обратного путешествия в трамвае, когда папа сиял, как именинник. Словно не обивал я усердно и осторожно гвоздями стекло. Словно ничего этого не было, и папиной точки тоже не было.
Буквально в том же месте, где днем я нанес свой великолепный удар, зияла точно такая же дыра. Ну что ж, теперь я твердо знаю, что своим футбольным талантом обязан папе.
Повернувшись к нам спиной, бабушка беззвучно хохотала. Папа, однако, не терял присутствия духа.
— Сегодня на рынок мы уже не успеем, но завтра, в крайнем случае, послезавтра…
— Да вы не хлопочите, — утешала нас бабушка. — Завтра обещали из бытуслуг прийти.
Папа лишь махнул рукой, мол, нашли кому верить.
Глафира Алексеевна как в воду глядела — припрятала на всякий случай картонку. Бабушка ловко приколотила ее на прежнее место. Мы с папой переглянулись — ну и бабуся!
— Кирилл, — попросила бабушка, — приходи сам на тренировку и Саню приводи. Наташа тоже будет.
— Хорошо, — сказал я.
Мы с папой отправились домой, на прощанье пообещав бабушке, что завтра, в крайнем случае, послезавтра…
У нашего подъезда папа смущенно почесал подбородок.
— Кир, я всю жизнь учил тебя говорить правду…
— Папа, — нашел я выход, — мы скажем маме, что окно заделали и бабушке тепло, хорошо, не дует.
— Ну и отлично, а мы завтра, в крайнем случае, послезавтра…
Помахав мне рукой, папа помчался на улицу.
Наше долгое отсутствие лучше всяких слов убедило маму, и ей хватило моего короткого объяснения.
Уже засыпая, я вспомнил о Наташе. Вечером мне не удалось с ней повидаться. Но ничего — завтра встретимся, лишь бы у нее все было хорошо.
Я заснул, и мне даже в голову не пришло, что Наташу я увижу совсем не скоро.
— Кстати…
Папа замер. Ох, эти мамины «кстати». Неспроста они. Так и жди подвоха.
— Кстати, — проворковала мама медовым голосом, — стекло в окне до сих пор не вставлено, на дворе еще только апрель, а в доме живет немолодая женщина, пенсионерка.
Папа попался в нехитрую мамину ловушку.
— Вставим! Окно все-таки, а не египетская пирамида!
Мама подлила масла в огонь:
— Может, лучше обратиться в бытуслуги?
— Никаких услуг — сделаем все своими руками, — загорелся папа. — Пусть знают, что не перевелись на свете настоящие мужчины!
Вот тогда и прозвучала эта фраза, после которой папа, точно пробка, вылетел из дома.
А теперь, вдохновляемые этой фразой, мы с папой устремились к месту преступления, то есть к дому, где я разбил окно.
Время от времени папа останавливался и оглашал воздух мудрыми изречениями, сыпавшимися из него, как из рога изобилия.
У детской песочницы папа воскликнул:
— Есть еще порох в пороховницах!
Приближение гаражей папа ознаменовал новой сентенцией:
— Со щитом или на щите!
Когда мы огибали кустарник, встретившийся на нашем пути, папа разразился изречением:
— Дорогу осилит идущий!
Едва показался дом, в котором жила странная бабушка, с папиных губ слетело еще одно крылатое выражение:
— Смеется тот, кто смеется последним!
Я подумал, что последнее изречение несколько не к месту, но ввязываться в дискуссию мне не хотелось, так как мы прибыли на место преступления.
Разбитое окно уже не зияло дырой. Желтая картонка плотно закрывала левый верхний угол.
— Девятка! — папа восхищенно зацокал языком. — И откуда ты бил?
Я показал на кустики, отгораживающие детскую площадку от спортивной.
— Метров тридцать будет! Отличный удар! — похвалил папа.
— Но я целился совсем в другую сторону, — во мне заговорило чувство правды, унаследованное от мамы.
— Это детали, — махнул рукой папа.
Мы вошли в подъезд и позвонили в первую квартиру.
Глафира Алексеевна обрадовалась, увидев меня.
Но папа был настроен скорее печально. Он попросил у Глафиры Алексеевны прощения за поступок своего отпрыска (ну и умеет папа изящно выражаться!), который (наверное, отпрыск?) ложится пятном и на него, отца (значит, не отпрыск, а поступок!). Но папа готов загладить вину своего сына и, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же, немедля вставить новое стекло, а потому просит у любезной хозяйки разрешения измерить окно.
— Я вашей жене говорила — не надо беспокоиться, — Глафира Алексеевна искренне огорчилась, что из-за разбитого окна разгорелся такой сыр-бор. — Я вызвала мастера из бытуслуг, обещали, что завтра поставят новое стекло, а пока я залатала картонкой. Не дует, жить можно.
— Верьте вы их обещаниям, — снисходительно, как малому ребенку, сказал папа бабушке. — Мы измерим, и через час у вас будет сверкать новое стекло.
Тем временем мы уже просочились в кухню, где и было разбитое окно. Удивительное дело, но пострадала лишь внешняя рама, а внутренняя уцелела.
— Прекрасный удар! — папа вновь не удержался, чтобы не отдать должное сыну.
— Великолепный! — с жаром воскликнула Глафира Алексеевна. — Обратите внимание, мяч засел между рамами — и ни туды и ни сюды. Как в биллиардную лузу попал!
Папа похлопал себя по карманам и слегка приуныл. Когда папа покидал наш дом, в спешке он забыл рулетку. Глафира Алексеевна принесла свою и еще раз сказала, что не стоит беспокоиться. Но папа проявил характер и измерил окно вдоль и поперек.
Мы сели в трамвай и поехали на рынок. Там, по воспоминаниям папы, был магазинчик, где продавали стекло.
В тот день нам необычайно везло. И магазинчик оказался на месте, и народу в нем было немного, и уже через полчаса мы возвращались с покупкой. Папа бережно держал стекло за талию и сиял, как именинник. Лишь на мгновение его чело омрачилось, и он спросил:
— Ты когда в последний раз держал молоток?
— Вчера, — ответил я.
— А что было вчера?
— Урок труда.
Папа тут же успокоился и вновь засиял.
А я, наоборот, заволновался. Я вспомнил, что папа бросил курить в девятом классе и с той поры не держал во рту сигарет. Может, с того времени он и молотка в руках не держал?
Впрочем, подумал я, любишь кататься — люби и саночки возить, то есть сам разбил вдребезги стекло, сам и вставь новое.
Глафира Алексеевна ждала нас с нетерпением. Она накрыла стол и принесла самовар.
— Я очень рада, что у меня такие дорогие гости.
Папа приосанился. Все ясно — Глафира Алексеевна тоже без ума от папиных передач.
— Вам не мешает восстановить силы после долгой дороги, — сказала Глафира Алексеевна.
Мы с папой решили не огорчать гостеприимную хозяйку и сели за стол. Бабушка налила нам чай.
— Ты знаешь, Кир, — воскликнула Глафира Алексеевна, — я даже рада, что ты разбил мне окно. Я теперь со всеми вами познакомилась.
И словоохотливая бабушка поведала нам историю своей жизни. Оказалось, что она много лет проработала в учреждении с длинным и незапоминающимся названием. А сейчас вышла на пенсию. Живет Глафира Алексеевна одна.
— Одна как перст, — подчеркнула бабушка.
Папа слушал и уплетал за обе щеки печенье.
— Признаться, я никогда не ел такого вкусного печенья, — похвалил папа бабушку.
Глафира Алексеевна зарделась:
— Ну что вы, это так, проба пера.
— Вы не могли бы мне дать рецепт? — попросил папа.
Пока папа и Глафира Алексеевна вели кулинарные разговоры, я разглядывал комнату бабушки. Мне она очень понравилась. Потому что всюду были книги и журналы. Они стояли на полках, лежали на подоконниках, на столе, на диване.
Я потянулся уже за пухлой книжкой, как папа решительно поднялся из-за стола:
— Делу время, а потехе час!
У Глафиры Алексеевны нашлись и молоток и гвозди. Мы вынули остатки стекла, сняли картонку. Бабушка выбросила осколки в ведро, а картонку положила на стол — в хозяйстве пригодится.
Папа приставил стекло к раме — оно подошло тютелька в тютельку. Папа засиял еще пуще и кивнул мне, мол, начинай.
Я припомнил, как нас учили забивать гвозди на уроках труда, и осторожно ударил молотком, потом второй раз, третий. Вскоре я осмелел и ловко загонял гвозди в раму, но не до конца, а так, чтобы шляпка прижимала стекло.
Папа придерживал стекло и хитрым способом вдохновлял меня. Он говорил, обращаясь к бабушке, но все его слова были про меня:
— Вот мы жалуемся на нашу молодежь, ругаем ее, мол, и старших не уважает, и работать не любит. Все дело в воспитании. Вот полюбуйтесь, пожалуйста. В семье, где труд в почете, дети не вырастают белоручками.
Глафира Алексеевна согласно кивала и все порывалась вставить словечко, да где там — папу невозможно было остановить.
Вдохновленный родительскими речами, я быстро справился с работой и собирался уже забить последний гвоздь как раз в том месте, куда я угодил мячом — в левом верхнем углу окна. Но папа забрал у меня молоток.
— Всю работу делает подмастерье, — торжественно произнес папа, — а точку ставит мастер.
Не знаю, что толкнуло папу взять в руки молоток. Может, его ввела в заблуждение та обманчивая легкость, с какой я управлялся с этим нехитрым орудием труда. А может, ему захотелось покрасоваться перед Глафирой Алексеевной в новой роли? МНе трудно судить, что вдохновило папу на подвиг. Как бы там ни было, папа взял в руки молоток, приладил гвоздь и ударил.
Я зажмурился. Раздался грохот. Когда я открыл глаза, то не поверил им. Хотя все законы физики против, но я увидел, что время покатилось вспять.
Словно не было долгой поездки на рынок и обратного путешествия в трамвае, когда папа сиял, как именинник. Словно не обивал я усердно и осторожно гвоздями стекло. Словно ничего этого не было, и папиной точки тоже не было.
Буквально в том же месте, где днем я нанес свой великолепный удар, зияла точно такая же дыра. Ну что ж, теперь я твердо знаю, что своим футбольным талантом обязан папе.
Повернувшись к нам спиной, бабушка беззвучно хохотала. Папа, однако, не терял присутствия духа.
— Сегодня на рынок мы уже не успеем, но завтра, в крайнем случае, послезавтра…
— Да вы не хлопочите, — утешала нас бабушка. — Завтра обещали из бытуслуг прийти.
Папа лишь махнул рукой, мол, нашли кому верить.
Глафира Алексеевна как в воду глядела — припрятала на всякий случай картонку. Бабушка ловко приколотила ее на прежнее место. Мы с папой переглянулись — ну и бабуся!
— Кирилл, — попросила бабушка, — приходи сам на тренировку и Саню приводи. Наташа тоже будет.
— Хорошо, — сказал я.
Мы с папой отправились домой, на прощанье пообещав бабушке, что завтра, в крайнем случае, послезавтра…
У нашего подъезда папа смущенно почесал подбородок.
— Кир, я всю жизнь учил тебя говорить правду…
— Папа, — нашел я выход, — мы скажем маме, что окно заделали и бабушке тепло, хорошо, не дует.
— Ну и отлично, а мы завтра, в крайнем случае, послезавтра…
Помахав мне рукой, папа помчался на улицу.
Наше долгое отсутствие лучше всяких слов убедило маму, и ей хватило моего короткого объяснения.
Уже засыпая, я вспомнил о Наташе. Вечером мне не удалось с ней повидаться. Но ничего — завтра встретимся, лишь бы у нее все было хорошо.
Я заснул, и мне даже в голову не пришло, что Наташу я увижу совсем не скоро.
Человек с двумя именами
Едва проснувшись, я почуял неладное. Обычно мы с мамой завтракали и собирались — она в институт, я в школу — под аккомпанемент папиного храпа с посвистыванием. Для нас это было все равно, что пение птиц в просыпающемся лесу. Мы с мамой пересмеивались, подшучивали над папиными утренними трелями, но тихо, чтобы не разбудить нашего властелина, то бишь главу семьи.
Сегодня в доме стояла гробовая тишина. Что случилось? Я вскочил с постели. Из нашего дома исчез, испарился папин дух, а кроме того, папины плащ и берет. Я заглянул в спальню — папы и там не было.
Я зашел в кухню. Мама пила кофе.
— Доброе утро, мамочка, — я поцеловал маму. — А где папа?
Мама растерянно пожала плечами.
— Первый мужской поступок, — удивился я.
Так начинался этот день, день исчезновений.
В школе не было сразу двоих — Наташи и Ляльки. Лялька нездорова, а почему нет Наташи? Я спросил у Калерии Васильевны.
— Мать забрала Наташу из нашей школы. Она посчитала, что это будет лучшим выходом из создавшегося положения, — объяснила Калерия Васильевна и добавила лукаво: — И тебе станет полегче.
— Я мужчина, — ответил я, — и не боюсь трудностей.
Калерия Васильевна была довольна ответом своего любимого ученика.
А между тем с ее любимым учеником, то есть со мной, стало твориться что-то нехорошее. Я еще сам не понимал, что со мной происходит, но только чувствовал, что начал меняться. Точно папа, уходя, забрал и мою душу.
Кроме меня, конечно, Саня больше всех был огорчен исчезновением моего папы. Я, естественно, не сказал Сане всей правды, попросту потому, что и сам ее не знал.
— Он же обещал, что мы сегодня начнем борьбу с матриархатом, — переживал Саня.
После уроков мы вместе отправились домой. Первым делом забежали к Наташе. Звонили, звонили, никто не открывал. Тогда постучали в дверь. Ни привета ни ответа. Вот когда я пожалел, что у Наташи нет братца. У него хоть можно было узнать, где Наташа.
— Наташка с родителями укатила на юг, — у Сани не было сомнений, — к Черному морю.
А что? Очень даже просто — сели в машину и поехали.
Я не стал возражать Сане, и мы пошли к нам.
Когда я открывал дверь, мне вдруг показалось, что мне приснился дурной сон и никуда мой папа не уходил, а сейчас встретит нас в неизменном переднике и первым делом скажет:
— Все разговоры после обеда, а теперь — руки мыть и за стол.
Но в наше время чудеса, к сожалению, случаются редко. Папы дома не было, а также не было никаких записок и вообще каких-нибудь свидетельств того, что папа наведывался сегодня домой.
И в это время зазвонил телефон. Сердце у меня екнуло — папа.
На сей раз я не ошибся. В трубке бушевал сердитый папа.
— Я уже третий раз звоню, а тебя все нет и нет. Где ты бродишь?
— Из школы шел с Саней, — впервые в жизни я с удовольствием оправдывался.
— Шел, — уже добродушно ворчал папа. — Скажи лучше — еле-еле ноги переставлял и с Саней трепался.
— Ага, — радостно согласился я, — еле-еле плелся и болтал с Саней.
Услышав свое имя, мой друг навострил уши.
— Ну, здравствуй, Кирюша, — сказал папа. — Как вы… там?
— Здравствуй, папа. Мы — ничего, — ответил я. — А ты как… там?
— Я тоже… ничего, — папа резко переменил тему разговора. — Ты обедал?
— Обедал.
— Где?
— В школе.
— Ну сколько раз тебе говорить, — загремел папа, — что в школе ужасно кормят, и ты можешь испортить себе желудок. Почему ты не ешь дома?
Я дипломатично молчал.
— Ах да, — спохватился папа, но тут же нашел выход. — Есть потрясающая идея!
— Какая? — обрадовался я.
— В школе, конечно, вполне сносно кормят, — говорил папа, — но будет лучше, если я тебе продиктую рецепты, а ты станешь готовить. У мамы, сам понимаешь, нет времени, — папа на секунду замолк. — Как она?
— По-моему, она не ожидала от тебя такого финта, — высказал я предположение.
— Заботься о маме, — попросил папа. — И вообще ничего не изменилось. Будем считать, что я в командировке.
— В длительной? — спросил я.
— Пока не знаю, — немного помолчав, ответил папа. — Ручку нашел? Записывай.
— Записываю, — сказал я.
Папа стал диктовать рецепт замысловатого блюда из мяса с сыром, а я старательно выводил каракули на листе бумаги. Чтобы папа не заподозрил, что я не переписываю его рецепт, я один раз спросил:
— А солить до или после?
— Конечно, после, — ответил папа и продолжал диктовать.
— Записал? — спросил папа и, получив утвердительный ответ, ободрил меня: — Выше голову, Кир. Не боги горшки обжигают!
Я понял, что папа сейчас положит трубку, и спросил:
— А маме сказать, что ты звонил?
— Ни в коему случае, — испугался папа. — Это наша с тобой тайна. Где твоя мужская солидарность? Будь здоров, я завтра позвоню.
— Буду, — я повесил трубку, но от телефона не отходил, будто ждал, что папа спохватится, позвонит и скажет самое важное.
— Слушай, — вдруг спросил Саня, — а сколько человек сразу может смотреть телевизор?
— Миллионов сто, наверное, — прикинул я. — А что?
— Ты по отцу соскучился? — задал в лоб вопрос Саня.
Я кивнул — чего спрашиваешь.
— Понимаешь, я хочу увидеть папу, — объяснил я, — но так, чтобы он меня не увидел.
— Это проще пареной репы, — хмыкнул Саня. — Включи телевизор.
— Но он выступает раз в неделю.
— Тогда пойдем на телевидение, — предложил Саня. — Завтра же. Телевидение — вот что нам нужно.
— А там он может меня увидеть, — напомнил я.
— Положись на меня, — сказал Саня.
Во дворе нас перехватила Глафира Алексеева. Я вспомнил о разбитом и до сих пор не вставленном стекле и хотел улизнуть. Но точно угадав мои мысли, бабушка опередила меня:
— Не беспокойся, стекло уже вставлено. Мальчики, почему вы не пришли сегодня на тренировку, и куда исчезла Наташа?
Первую часть вопроса мы дипломатично опустили, а на вторую ответили, что мама забрала Наташу из школы, а где она сейчас, мы не имеем представления.
— И вы так спокойно говорите, — взорвалась Глафира Алексеевна. — Исчезла девочка, ваша одноклассница, подруга. Да я бы на вашем месте все вверх дном перевернула.
— Вы хотите сказать, что ее похитили? — облизнул губы Саня.
— Родная мать похитила, — хмыкнул я.
— Ну, хорошо — увезла без ее согласия, — бабушка не сдавалась. — Мальчики, найдите ее. Я уверена, она вас ждет.
— А тренировки? — напомнил Саня.
— Я вас освобождаю, — вздохнула Глафира Алексеевна. — Все равно без Наташи команда не команда. Мы такие с ней планы строили.
Слова бабушки нас встревожили не на шутку. Мы снова поднялись к Наташиной квартире и звонили, и стучали, но никто не отзывался.
— Ну, бабуля подняла панику, — ухмыльнулся Саня, расставаясь со мной. — Значит, завтра же после уроков отправляемся на телевидение.
Сегодня в доме стояла гробовая тишина. Что случилось? Я вскочил с постели. Из нашего дома исчез, испарился папин дух, а кроме того, папины плащ и берет. Я заглянул в спальню — папы и там не было.
Я зашел в кухню. Мама пила кофе.
— Доброе утро, мамочка, — я поцеловал маму. — А где папа?
Мама растерянно пожала плечами.
— Первый мужской поступок, — удивился я.
Так начинался этот день, день исчезновений.
В школе не было сразу двоих — Наташи и Ляльки. Лялька нездорова, а почему нет Наташи? Я спросил у Калерии Васильевны.
— Мать забрала Наташу из нашей школы. Она посчитала, что это будет лучшим выходом из создавшегося положения, — объяснила Калерия Васильевна и добавила лукаво: — И тебе станет полегче.
— Я мужчина, — ответил я, — и не боюсь трудностей.
Калерия Васильевна была довольна ответом своего любимого ученика.
А между тем с ее любимым учеником, то есть со мной, стало твориться что-то нехорошее. Я еще сам не понимал, что со мной происходит, но только чувствовал, что начал меняться. Точно папа, уходя, забрал и мою душу.
Кроме меня, конечно, Саня больше всех был огорчен исчезновением моего папы. Я, естественно, не сказал Сане всей правды, попросту потому, что и сам ее не знал.
— Он же обещал, что мы сегодня начнем борьбу с матриархатом, — переживал Саня.
После уроков мы вместе отправились домой. Первым делом забежали к Наташе. Звонили, звонили, никто не открывал. Тогда постучали в дверь. Ни привета ни ответа. Вот когда я пожалел, что у Наташи нет братца. У него хоть можно было узнать, где Наташа.
— Наташка с родителями укатила на юг, — у Сани не было сомнений, — к Черному морю.
А что? Очень даже просто — сели в машину и поехали.
Я не стал возражать Сане, и мы пошли к нам.
Когда я открывал дверь, мне вдруг показалось, что мне приснился дурной сон и никуда мой папа не уходил, а сейчас встретит нас в неизменном переднике и первым делом скажет:
— Все разговоры после обеда, а теперь — руки мыть и за стол.
Но в наше время чудеса, к сожалению, случаются редко. Папы дома не было, а также не было никаких записок и вообще каких-нибудь свидетельств того, что папа наведывался сегодня домой.
И в это время зазвонил телефон. Сердце у меня екнуло — папа.
На сей раз я не ошибся. В трубке бушевал сердитый папа.
— Я уже третий раз звоню, а тебя все нет и нет. Где ты бродишь?
— Из школы шел с Саней, — впервые в жизни я с удовольствием оправдывался.
— Шел, — уже добродушно ворчал папа. — Скажи лучше — еле-еле ноги переставлял и с Саней трепался.
— Ага, — радостно согласился я, — еле-еле плелся и болтал с Саней.
Услышав свое имя, мой друг навострил уши.
— Ну, здравствуй, Кирюша, — сказал папа. — Как вы… там?
— Здравствуй, папа. Мы — ничего, — ответил я. — А ты как… там?
— Я тоже… ничего, — папа резко переменил тему разговора. — Ты обедал?
— Обедал.
— Где?
— В школе.
— Ну сколько раз тебе говорить, — загремел папа, — что в школе ужасно кормят, и ты можешь испортить себе желудок. Почему ты не ешь дома?
Я дипломатично молчал.
— Ах да, — спохватился папа, но тут же нашел выход. — Есть потрясающая идея!
— Какая? — обрадовался я.
— В школе, конечно, вполне сносно кормят, — говорил папа, — но будет лучше, если я тебе продиктую рецепты, а ты станешь готовить. У мамы, сам понимаешь, нет времени, — папа на секунду замолк. — Как она?
— По-моему, она не ожидала от тебя такого финта, — высказал я предположение.
— Заботься о маме, — попросил папа. — И вообще ничего не изменилось. Будем считать, что я в командировке.
— В длительной? — спросил я.
— Пока не знаю, — немного помолчав, ответил папа. — Ручку нашел? Записывай.
— Записываю, — сказал я.
Папа стал диктовать рецепт замысловатого блюда из мяса с сыром, а я старательно выводил каракули на листе бумаги. Чтобы папа не заподозрил, что я не переписываю его рецепт, я один раз спросил:
— А солить до или после?
— Конечно, после, — ответил папа и продолжал диктовать.
— Записал? — спросил папа и, получив утвердительный ответ, ободрил меня: — Выше голову, Кир. Не боги горшки обжигают!
Я понял, что папа сейчас положит трубку, и спросил:
— А маме сказать, что ты звонил?
— Ни в коему случае, — испугался папа. — Это наша с тобой тайна. Где твоя мужская солидарность? Будь здоров, я завтра позвоню.
— Буду, — я повесил трубку, но от телефона не отходил, будто ждал, что папа спохватится, позвонит и скажет самое важное.
— Слушай, — вдруг спросил Саня, — а сколько человек сразу может смотреть телевизор?
— Миллионов сто, наверное, — прикинул я. — А что?
— Ты по отцу соскучился? — задал в лоб вопрос Саня.
Я кивнул — чего спрашиваешь.
— Понимаешь, я хочу увидеть папу, — объяснил я, — но так, чтобы он меня не увидел.
— Это проще пареной репы, — хмыкнул Саня. — Включи телевизор.
— Но он выступает раз в неделю.
— Тогда пойдем на телевидение, — предложил Саня. — Завтра же. Телевидение — вот что нам нужно.
— А там он может меня увидеть, — напомнил я.
— Положись на меня, — сказал Саня.
Во дворе нас перехватила Глафира Алексеева. Я вспомнил о разбитом и до сих пор не вставленном стекле и хотел улизнуть. Но точно угадав мои мысли, бабушка опередила меня:
— Не беспокойся, стекло уже вставлено. Мальчики, почему вы не пришли сегодня на тренировку, и куда исчезла Наташа?
Первую часть вопроса мы дипломатично опустили, а на вторую ответили, что мама забрала Наташу из школы, а где она сейчас, мы не имеем представления.
— И вы так спокойно говорите, — взорвалась Глафира Алексеевна. — Исчезла девочка, ваша одноклассница, подруга. Да я бы на вашем месте все вверх дном перевернула.
— Вы хотите сказать, что ее похитили? — облизнул губы Саня.
— Родная мать похитила, — хмыкнул я.
— Ну, хорошо — увезла без ее согласия, — бабушка не сдавалась. — Мальчики, найдите ее. Я уверена, она вас ждет.
— А тренировки? — напомнил Саня.
— Я вас освобождаю, — вздохнула Глафира Алексеевна. — Все равно без Наташи команда не команда. Мы такие с ней планы строили.
Слова бабушки нас встревожили не на шутку. Мы снова поднялись к Наташиной квартире и звонили, и стучали, но никто не отзывался.
— Ну, бабуля подняла панику, — ухмыльнулся Саня, расставаясь со мной. — Значит, завтра же после уроков отправляемся на телевидение.