Я привык говорить правду, а потому не скрывал, как меня зовут и кто мои родители. Но при этом я думал — позор, до чего я докатился, попал в милицию.
Саня сидел с видом человека, который случайно очутился в милиции и готов немного потерпеть, пока недоразумение уладится, но не больше. Мой друг хранил гордое молчание вовсе не из-за того, что боялся попасть под горячую руку своей мамы, хотя ей и под холодную руку не рекомендовалось попадать — как-никак рука бывшей баскетболистки.
И все-таки Саня не боялся. Саня страдал.
Когда под тяжестью наших тел рухнула стеклянная дверь, в коридор высыпали люди. Появилась и Марина Николаевна. Все не на шутку перепугались. Мы с Саней были в крови (в основном, конечно, мой друг). Но в медпункте, куда нас мгновенно доставили, после обследования сказали, что ничего страшного не произошло, перевязали Саню, помазали йодом мои царапины и влепили нам на всякий случай по уколу. А потом решено было нас передать в детскую комнату милиции.
— За хулиганский срыв записи высокохудожественного произведения, — заявила режиссер.
Саня ужасно обрадовался, когда узнал, что сейчас появится милиционер.
— Вот увидишь, он во всем разберется, — шепнул меня Саня. — И нас тут же отпустят.
Нацепив на нос очки, я вновь превратился в пай-мальчика, бояку и трусишку. А потому при одном упоминании милиции я задрожал противной и унизительной для человеческого достоинства дрожью. Больше всего я боялся, как бы сейчас не появился папа. Я был уверен, что папино сердце не выдержит, когда он меня увидит здесь и в таком состоянии.
Ну, то, что в медпункте были одни женщины, моего друга вовсе не удивило. И его мама была врачом. Но когда вместо одетого в плащ с поднятым воротником, в широкополой шляпе и в темных загадочных очках сыщика пред нами предстала румянощекая женщина в милицейской форме с четырьмя звездочками на погонах, мой друг и вправду потерял дар речи. Все, отчаялся Саня, и здесь сплошные женщины. Справедливости от них не жди. И тогда Саня замкнулся и ушел в себя.
Капитан дотошно всех расспросила, осмотрела место происшествия, составила протокол, а потом повела нас в детскую комнату милиции.
И вот мы сидим напротив инспектора, я отвечаю на вопросы, а Саня по-прежнему молчит.
— С какой целью вы пришли на студию? — обратилась ко мне инспектор.
— Папу повидать, — честно ответил я и объяснил. — Мой папа… выступает по телевидению.
— А почему ты на студии не сказал об этом?
Я знал, почему я не признался, кто мой папа. Если бы режиссер услышала мою фамилию, она бы тут же разыскала папу, а именно этого я больше всего и боялся.
— Ясно, — сказала инспектор, — не хотел, чтобы отец узнал. Но ведь все равно узнает. Я вынуждена буду сообщить родителям.
Да, как ни крути, наказанья рано или поздно не миновать. Но лучше попозже.
— Как вы успели столько там натворить? — полюбопытствовала капитан.
— Мы нечаянно, — промямлил я.
— А поподробнее можно?
Я стал рассказывать, как мы случайно оказались на записи детского спектакля, как вошли в образ хулиганов и когда стали действовать, как в жизни, нам сказали, что мы сорвали спектакль.
Только несколько дней спустя я узнал от папы, из-за чего произошла эта путаница. Неуловимому Красовскому поручили привести двух способных мальчишек, которые справятся с ролями хулиганов, потому что прежние юные актеры переели мороженого и слегли с ангиной. Красовский в суматохе забыл обо всем на свете, а когда мы подвернулись под руку, решил сделать из нас актеров. И, как видите, своего добился.
— О чем спекталь? — поинтересовалась капитан.
— Для детей младшего школьного возраста, — поморщился я. — Там лоботрясов и двоечников перевоспитывают в два счета. Прочитали им мораль, они тут же покаялись в своих грехах.
— Понятно, — сказала инспектор, — жизнью там и не пахнет.
— Ага, — поддержал я женщину в капитанских погонах, — как говорит мой папа, даром перевели продукты.
Саня долго выдерживал характер, а тут и он решил подать голос:
— Я там говорил о матриархате.
Инспектор неожиданно приняла его сторону:
— Ты прав, много бед от того, что в семье главенствует женщина.
Обрадованный, что нашел поддержку там, где вовсе не предполагал ее обрести, Саня решил высказать все, что накипело в душе.
— Человечество медленно, но неуклонно движется к своей гибели, — мрачно закончил Саня свои разглагольствования о матриархате.
Инспектор слушала его внимательно, ни разу не перебила, но сама начала с того, чем кончила.
— А почему женщина главенствует в семье? Вовсе не потому, что ей хочется, а потому что вынуждена. Не кажется ли тебе, что женщины взвалили на свои хрупкие плечи самые большие тяжести? — инспектор показала на капитанские погоны. — А мужчины оставили себе рыбалку, телевизор, футбол. У тебя кто мама?
— Врач-травматолог.
— А папа?
— Футболист, — ответил Саня и тут же поправил себя: — Он был футболистом, а сейчас тренирует мальчишек.
— Вот видишь, — инспектор развела руками.
— Вижу, — печально вздохнул Саня.
— Кстати, — инспектор взяла ручку, — мы с тобой еще не познакомились.
И пришлось Сане выложить капитану все о себе. Когда инспектор заканчивала полное Санино жизнеописание, дверь распахнулась, и на пороге появился папа. А за ним, возвышаясь над папиной лысиной, выросла фигура режиссера.
— Он? — спросила Марина Николаевна.
Вместо ответа папа бросился ко мне, и мы обнялись.
Потом папа отстранил меня, быстро оглядел, ощупал. Я заметил, как блеснули слезы под стеклами его очков.
— Папа, со мной ничего не случилось, — радостно сообщил я и еще раз с удовольствием повторил: — Папа…
Как долго — целых два дня! — я не произносил этого слова — папа. Какое это прекрасное слово — папа.
Наконец, папа оторвался от меня и увидел Саню, всего в бинтах, ссадинах и царапинах. Папино доброе сердце не выдержало, папа бросился к Сане и прижал к груди моего друга.
— Мальчики, что вы натворили? — взволнованно бормотал папа. — Как вас угораздило?
При появлении папы инспектор вскочила, от смущения разрумянилась еще пуще и поправила прическу, бросив торопливый взгляд в зеркало, висевшее на стене.
— Это ваш? Ваши? — спросила капитан, когда папа обнял разом нас двоих.
— Мой, мои, — подтвердил папа и попросил: — Вы уж их простите, шалопаев.
— Да, — властно вмешалась Марина Николаевна, — я забираю свое заявление. Где оно у вас тут?
Инспектор нашла среди бумаг заявление и протянула режиссеру.
— Это было недоразумение, — Марина Николаевна эффектно разорвала лист на мелкие кусочки, — и пусть оно рассеется как дым.
Режиссер хотела было швырнуть бумажки, чтобы они разлетелись по комнате, и уже взмахнула рукой, но под строгим взглядом инспектора остановилась, вероятно, вспомнила, что она не в студии, и опустила бумажки в карман пальто.
Легкость, с какой расправилась со своим заявлением Марина Николаевна, возмутила инспектора.
— Как все просто у вас получается — недоразумение, — язвительно произнесла она и взмахнула рукой, передразнивая режиссера. — Надо было думать, прежде чем вызывать милицию. А разбитые стекла? А причиненный ущерб?
— Ах, — скривила губы Марина Николаевна, мол, было бы о чем говорить. — Мы все уладим.
Папа почуял, что между женщинами назревает перепалка, которая грозит надолго затянуться, и решил вмешаться.
— Я вас очень прошу, давайте прекратим это дело. Ребята хорошие, первый раз оступились, их надо простить.
Вновь чудесная перемена произошла на наших глазах с инспектором. Из строгой блюстительницы законов она превратилась в очаровательную женщину, одарившую моего папу самой нежной улыбкой.
— Милиция не может не прислушаться к просьбе такого известного человека. А ребята и вправду неплохие. На первый раз я вас прощаю, мальчики.
— Спасибо, — сказали мы с Саней.
— Спасибо, — папа прижал обе руки к груди, — и, как у вас не приятно, однако, мы бы хотели, с вашего разрешения, откланяться.
— Позвольте вам пожелать, уважаемый Борис Петрович, больших творческих успехов! А вам, товарищ режиссер, — тут у капитана вновь переменился тон, а главное, выражение лица, — я бы посоветовала поучиться у Бориса Петровича, а не высасывать из пальца истории, тогда бы поменьше было разбитых стекол и приводов в милицию.
Марина Николаевна вспыхнула:
— Ну, знаете, не ваше дело судить об искусстве.
— Почему не мое? — загорелась и капитан. — Когда по телевизору демонстрируют настоящее произведение искусства, у милиции меньше работы.
Папа подмигнул нам с Саней, мол, пора и честь знать. Пока женщины выясняли, какие фильмы и спектакли следует показывать по телевизору, мы потихоньку улизнули.
На улице мы перевели дух.
— Здорово вы нас выручили, — восхитился Саня.
— Сейчас бы снять вам штаны да всыпать по тридцать первое число, — папа дал волю гневу. — Ну, скажите на милость, какая нелегкая принесла вас на студию?
— Я хотел тебя повидать, — признался я.
Папа смущенно кашлянул. Видя, что он не в своей тарелке, я спросил:
— А как ты нас нашел?
— О, это целая пьеса, правда, в одном действии, — папа обрадовался, что я переменил тему разговора, но вдруг спохватился: — Мальчики, вы обедали?
— В школе, — начал я, — но после перенесенных волнений мы непрочь…
— Пообедать по-настоящему, — закончил Саня.
Мы забрели в ближайшее кафе, папа заказал уйму блюд, а в конце мороженое с шоколадом, и пока мы поглощали еду, папа рассказывал, как ему удалось найти нас.
— Вероятно, я появился на студии минут через пятнадцать после того, как вас увела милая капитанша. Вся студия еще гудела. Я видел пустой проем в двери. Между прочим, должен признаться, меня охватило дурное предчувствие. Может, потому, что я все время о тебе думаю, — папа взлохматил мне волосы. — Но я отогнал прочь мрачные мысли и сосредоточился на предстоящей записи. И тут меня перехватила Марина Николаевна. Не поздоровавшись, она долго и внимательно меня разглядывала, причем бесцеремонно вертела моей головой, точно она была ее собственностью. Я человек воспитанный и привык во всем уступать женщинам, но и моему терпению пришел конец. «Марина Николаевна, — вежливо произнес я, — мне лестно то внимание, которое вы оказываете моей внешности, но позвольте узнать, чем вызван такой чрезвычайный интерес к моей персоне». Марина Николаевна, которая к тому времени уже по-свойски дергала меня за уши, словно желала удостовериться мои они или нет, наконец, резким движением оставила меня в покое, отчего я, чтобы устоять на ногах, вынужден был прислониться к стене. Оттолкнула она меня со словами: «Ах, извините, Борис Петрович, ах, здравствуйте, дорогой, как я рада вас видеть, как вы поживаете?» Пробормотав: «Я тоже рад, весьма», я бочком, бочком попытался протиснуться сквозь узкий проход между стеной и Мариной Николаевной. Но она обняла меня за плечи и проникновенным голосом спросила: «Дорогой Борис Петрович, у вас сын есть?» — «Есть», — ответил я и почувствовал, как мое сердце выпрыгнуло из грудной клетки и, словно в замедленной съемке, падает вниз и вот-вот разобьется вдребезги. «Он на вас похож?» — допытывалась между тем Марина Николаевна. «Похож», — отвечал я. «Как две капли воды?» — «Как две капли…» — «И очки носит?» — «Носит, носит!» — Тут я уже взревел, к тому же сердце благополучно вернулось на прежнее место. «Да скажите, наконец, что с ним стряслось?» Тогда Марина Николаевна схватила уже себя за голову и возопила: «Боже, что я натворила!» Тут, вероятно, мне стало плохо по настоящему, потому что Марина Николаевна подхватила меня и сказала: «Вы не волнуйтесь, Борис Петрович, с вашим сыном все отлично, просто замечательно — он в милиции». Я вновь, наверное, закачался, она взяла меня под руку и повела по коридору: «Пойдемте его спасать». По дороге в милицию я и узнал о ваших приключениях.
Перебивая друг дружку, мы с Саней рассказали, что с нами произошло на студии.
— Обеды готовишь? — спросил папа.
— Готовлю, — соврал я, ведь у меня уже второй день подряд не было ни капли свободного времени. И вдруг я вспомнил, ради чего пришел на студию и претерпел столько невзгод. — Папа, тебе угрожает опасность.
— Какая? Откуда? — поразился папа.
— Наташин отец грозится тебя поколотить, — я решил предостеречь папу.
— Что этому троглодиту взбрело в голову? — опешил папа.
— От него ушла жена, — выпалил Саня.
— И Наташу увела, — добавил я.
— Молодец, давно пора, — похвалил папа Наташину маму. — Поэтической натуре невозможно жить с этим роботом. Но при чем тут я!
Я отвел глаза от папы. Самое противное на свете не верить человеку и подозревать его в дурном.
— А-а, — протянул папа. — Нельзя предугадать поступки пещерного жителя с законченным высшим образованием.
Мне показалось голосе что в папином голосе прозвучала тревога, и я поспешил его успокоить.
— Мама его вроде утихомирила.
— Наша мама может справиться и с роботом, — папа повернулся к Сане: — Как твоя борьба с матриархатом?
— 100:1 в пользу матриархата, — уныло сообщил Саня.
— Что? — не понял папа.
— На телевидении на сто женщин один мужчина, — ответил Саня.
— Ну что, мужики, выпьем за успех нашего безнадежного дела?! — предложил папа, и мы чокнулись бокалами, в которых шипел и пузырился лимонад.
Саня меняет тактику
Схватка отцов
Саня сидел с видом человека, который случайно очутился в милиции и готов немного потерпеть, пока недоразумение уладится, но не больше. Мой друг хранил гордое молчание вовсе не из-за того, что боялся попасть под горячую руку своей мамы, хотя ей и под холодную руку не рекомендовалось попадать — как-никак рука бывшей баскетболистки.
И все-таки Саня не боялся. Саня страдал.
Когда под тяжестью наших тел рухнула стеклянная дверь, в коридор высыпали люди. Появилась и Марина Николаевна. Все не на шутку перепугались. Мы с Саней были в крови (в основном, конечно, мой друг). Но в медпункте, куда нас мгновенно доставили, после обследования сказали, что ничего страшного не произошло, перевязали Саню, помазали йодом мои царапины и влепили нам на всякий случай по уколу. А потом решено было нас передать в детскую комнату милиции.
— За хулиганский срыв записи высокохудожественного произведения, — заявила режиссер.
Саня ужасно обрадовался, когда узнал, что сейчас появится милиционер.
— Вот увидишь, он во всем разберется, — шепнул меня Саня. — И нас тут же отпустят.
Нацепив на нос очки, я вновь превратился в пай-мальчика, бояку и трусишку. А потому при одном упоминании милиции я задрожал противной и унизительной для человеческого достоинства дрожью. Больше всего я боялся, как бы сейчас не появился папа. Я был уверен, что папино сердце не выдержит, когда он меня увидит здесь и в таком состоянии.
Ну, то, что в медпункте были одни женщины, моего друга вовсе не удивило. И его мама была врачом. Но когда вместо одетого в плащ с поднятым воротником, в широкополой шляпе и в темных загадочных очках сыщика пред нами предстала румянощекая женщина в милицейской форме с четырьмя звездочками на погонах, мой друг и вправду потерял дар речи. Все, отчаялся Саня, и здесь сплошные женщины. Справедливости от них не жди. И тогда Саня замкнулся и ушел в себя.
Капитан дотошно всех расспросила, осмотрела место происшествия, составила протокол, а потом повела нас в детскую комнату милиции.
И вот мы сидим напротив инспектора, я отвечаю на вопросы, а Саня по-прежнему молчит.
— С какой целью вы пришли на студию? — обратилась ко мне инспектор.
— Папу повидать, — честно ответил я и объяснил. — Мой папа… выступает по телевидению.
— А почему ты на студии не сказал об этом?
Я знал, почему я не признался, кто мой папа. Если бы режиссер услышала мою фамилию, она бы тут же разыскала папу, а именно этого я больше всего и боялся.
— Ясно, — сказала инспектор, — не хотел, чтобы отец узнал. Но ведь все равно узнает. Я вынуждена буду сообщить родителям.
Да, как ни крути, наказанья рано или поздно не миновать. Но лучше попозже.
— Как вы успели столько там натворить? — полюбопытствовала капитан.
— Мы нечаянно, — промямлил я.
— А поподробнее можно?
Я стал рассказывать, как мы случайно оказались на записи детского спектакля, как вошли в образ хулиганов и когда стали действовать, как в жизни, нам сказали, что мы сорвали спектакль.
Только несколько дней спустя я узнал от папы, из-за чего произошла эта путаница. Неуловимому Красовскому поручили привести двух способных мальчишек, которые справятся с ролями хулиганов, потому что прежние юные актеры переели мороженого и слегли с ангиной. Красовский в суматохе забыл обо всем на свете, а когда мы подвернулись под руку, решил сделать из нас актеров. И, как видите, своего добился.
— О чем спекталь? — поинтересовалась капитан.
— Для детей младшего школьного возраста, — поморщился я. — Там лоботрясов и двоечников перевоспитывают в два счета. Прочитали им мораль, они тут же покаялись в своих грехах.
— Понятно, — сказала инспектор, — жизнью там и не пахнет.
— Ага, — поддержал я женщину в капитанских погонах, — как говорит мой папа, даром перевели продукты.
Саня долго выдерживал характер, а тут и он решил подать голос:
— Я там говорил о матриархате.
Инспектор неожиданно приняла его сторону:
— Ты прав, много бед от того, что в семье главенствует женщина.
Обрадованный, что нашел поддержку там, где вовсе не предполагал ее обрести, Саня решил высказать все, что накипело в душе.
— Человечество медленно, но неуклонно движется к своей гибели, — мрачно закончил Саня свои разглагольствования о матриархате.
Инспектор слушала его внимательно, ни разу не перебила, но сама начала с того, чем кончила.
— А почему женщина главенствует в семье? Вовсе не потому, что ей хочется, а потому что вынуждена. Не кажется ли тебе, что женщины взвалили на свои хрупкие плечи самые большие тяжести? — инспектор показала на капитанские погоны. — А мужчины оставили себе рыбалку, телевизор, футбол. У тебя кто мама?
— Врач-травматолог.
— А папа?
— Футболист, — ответил Саня и тут же поправил себя: — Он был футболистом, а сейчас тренирует мальчишек.
— Вот видишь, — инспектор развела руками.
— Вижу, — печально вздохнул Саня.
— Кстати, — инспектор взяла ручку, — мы с тобой еще не познакомились.
И пришлось Сане выложить капитану все о себе. Когда инспектор заканчивала полное Санино жизнеописание, дверь распахнулась, и на пороге появился папа. А за ним, возвышаясь над папиной лысиной, выросла фигура режиссера.
— Он? — спросила Марина Николаевна.
Вместо ответа папа бросился ко мне, и мы обнялись.
Потом папа отстранил меня, быстро оглядел, ощупал. Я заметил, как блеснули слезы под стеклами его очков.
— Папа, со мной ничего не случилось, — радостно сообщил я и еще раз с удовольствием повторил: — Папа…
Как долго — целых два дня! — я не произносил этого слова — папа. Какое это прекрасное слово — папа.
Наконец, папа оторвался от меня и увидел Саню, всего в бинтах, ссадинах и царапинах. Папино доброе сердце не выдержало, папа бросился к Сане и прижал к груди моего друга.
— Мальчики, что вы натворили? — взволнованно бормотал папа. — Как вас угораздило?
При появлении папы инспектор вскочила, от смущения разрумянилась еще пуще и поправила прическу, бросив торопливый взгляд в зеркало, висевшее на стене.
— Это ваш? Ваши? — спросила капитан, когда папа обнял разом нас двоих.
— Мой, мои, — подтвердил папа и попросил: — Вы уж их простите, шалопаев.
— Да, — властно вмешалась Марина Николаевна, — я забираю свое заявление. Где оно у вас тут?
Инспектор нашла среди бумаг заявление и протянула режиссеру.
— Это было недоразумение, — Марина Николаевна эффектно разорвала лист на мелкие кусочки, — и пусть оно рассеется как дым.
Режиссер хотела было швырнуть бумажки, чтобы они разлетелись по комнате, и уже взмахнула рукой, но под строгим взглядом инспектора остановилась, вероятно, вспомнила, что она не в студии, и опустила бумажки в карман пальто.
Легкость, с какой расправилась со своим заявлением Марина Николаевна, возмутила инспектора.
— Как все просто у вас получается — недоразумение, — язвительно произнесла она и взмахнула рукой, передразнивая режиссера. — Надо было думать, прежде чем вызывать милицию. А разбитые стекла? А причиненный ущерб?
— Ах, — скривила губы Марина Николаевна, мол, было бы о чем говорить. — Мы все уладим.
Папа почуял, что между женщинами назревает перепалка, которая грозит надолго затянуться, и решил вмешаться.
— Я вас очень прошу, давайте прекратим это дело. Ребята хорошие, первый раз оступились, их надо простить.
Вновь чудесная перемена произошла на наших глазах с инспектором. Из строгой блюстительницы законов она превратилась в очаровательную женщину, одарившую моего папу самой нежной улыбкой.
— Милиция не может не прислушаться к просьбе такого известного человека. А ребята и вправду неплохие. На первый раз я вас прощаю, мальчики.
— Спасибо, — сказали мы с Саней.
— Спасибо, — папа прижал обе руки к груди, — и, как у вас не приятно, однако, мы бы хотели, с вашего разрешения, откланяться.
— Позвольте вам пожелать, уважаемый Борис Петрович, больших творческих успехов! А вам, товарищ режиссер, — тут у капитана вновь переменился тон, а главное, выражение лица, — я бы посоветовала поучиться у Бориса Петровича, а не высасывать из пальца истории, тогда бы поменьше было разбитых стекол и приводов в милицию.
Марина Николаевна вспыхнула:
— Ну, знаете, не ваше дело судить об искусстве.
— Почему не мое? — загорелась и капитан. — Когда по телевизору демонстрируют настоящее произведение искусства, у милиции меньше работы.
Папа подмигнул нам с Саней, мол, пора и честь знать. Пока женщины выясняли, какие фильмы и спектакли следует показывать по телевизору, мы потихоньку улизнули.
На улице мы перевели дух.
— Здорово вы нас выручили, — восхитился Саня.
— Сейчас бы снять вам штаны да всыпать по тридцать первое число, — папа дал волю гневу. — Ну, скажите на милость, какая нелегкая принесла вас на студию?
— Я хотел тебя повидать, — признался я.
Папа смущенно кашлянул. Видя, что он не в своей тарелке, я спросил:
— А как ты нас нашел?
— О, это целая пьеса, правда, в одном действии, — папа обрадовался, что я переменил тему разговора, но вдруг спохватился: — Мальчики, вы обедали?
— В школе, — начал я, — но после перенесенных волнений мы непрочь…
— Пообедать по-настоящему, — закончил Саня.
Мы забрели в ближайшее кафе, папа заказал уйму блюд, а в конце мороженое с шоколадом, и пока мы поглощали еду, папа рассказывал, как ему удалось найти нас.
— Вероятно, я появился на студии минут через пятнадцать после того, как вас увела милая капитанша. Вся студия еще гудела. Я видел пустой проем в двери. Между прочим, должен признаться, меня охватило дурное предчувствие. Может, потому, что я все время о тебе думаю, — папа взлохматил мне волосы. — Но я отогнал прочь мрачные мысли и сосредоточился на предстоящей записи. И тут меня перехватила Марина Николаевна. Не поздоровавшись, она долго и внимательно меня разглядывала, причем бесцеремонно вертела моей головой, точно она была ее собственностью. Я человек воспитанный и привык во всем уступать женщинам, но и моему терпению пришел конец. «Марина Николаевна, — вежливо произнес я, — мне лестно то внимание, которое вы оказываете моей внешности, но позвольте узнать, чем вызван такой чрезвычайный интерес к моей персоне». Марина Николаевна, которая к тому времени уже по-свойски дергала меня за уши, словно желала удостовериться мои они или нет, наконец, резким движением оставила меня в покое, отчего я, чтобы устоять на ногах, вынужден был прислониться к стене. Оттолкнула она меня со словами: «Ах, извините, Борис Петрович, ах, здравствуйте, дорогой, как я рада вас видеть, как вы поживаете?» Пробормотав: «Я тоже рад, весьма», я бочком, бочком попытался протиснуться сквозь узкий проход между стеной и Мариной Николаевной. Но она обняла меня за плечи и проникновенным голосом спросила: «Дорогой Борис Петрович, у вас сын есть?» — «Есть», — ответил я и почувствовал, как мое сердце выпрыгнуло из грудной клетки и, словно в замедленной съемке, падает вниз и вот-вот разобьется вдребезги. «Он на вас похож?» — допытывалась между тем Марина Николаевна. «Похож», — отвечал я. «Как две капли воды?» — «Как две капли…» — «И очки носит?» — «Носит, носит!» — Тут я уже взревел, к тому же сердце благополучно вернулось на прежнее место. «Да скажите, наконец, что с ним стряслось?» Тогда Марина Николаевна схватила уже себя за голову и возопила: «Боже, что я натворила!» Тут, вероятно, мне стало плохо по настоящему, потому что Марина Николаевна подхватила меня и сказала: «Вы не волнуйтесь, Борис Петрович, с вашим сыном все отлично, просто замечательно — он в милиции». Я вновь, наверное, закачался, она взяла меня под руку и повела по коридору: «Пойдемте его спасать». По дороге в милицию я и узнал о ваших приключениях.
Перебивая друг дружку, мы с Саней рассказали, что с нами произошло на студии.
— Обеды готовишь? — спросил папа.
— Готовлю, — соврал я, ведь у меня уже второй день подряд не было ни капли свободного времени. И вдруг я вспомнил, ради чего пришел на студию и претерпел столько невзгод. — Папа, тебе угрожает опасность.
— Какая? Откуда? — поразился папа.
— Наташин отец грозится тебя поколотить, — я решил предостеречь папу.
— Что этому троглодиту взбрело в голову? — опешил папа.
— От него ушла жена, — выпалил Саня.
— И Наташу увела, — добавил я.
— Молодец, давно пора, — похвалил папа Наташину маму. — Поэтической натуре невозможно жить с этим роботом. Но при чем тут я!
Я отвел глаза от папы. Самое противное на свете не верить человеку и подозревать его в дурном.
— А-а, — протянул папа. — Нельзя предугадать поступки пещерного жителя с законченным высшим образованием.
Мне показалось голосе что в папином голосе прозвучала тревога, и я поспешил его успокоить.
— Мама его вроде утихомирила.
— Наша мама может справиться и с роботом, — папа повернулся к Сане: — Как твоя борьба с матриархатом?
— 100:1 в пользу матриархата, — уныло сообщил Саня.
— Что? — не понял папа.
— На телевидении на сто женщин один мужчина, — ответил Саня.
— Ну что, мужики, выпьем за успех нашего безнадежного дела?! — предложил папа, и мы чокнулись бокалами, в которых шипел и пузырился лимонад.
Саня меняет тактику
У подъезда стояли желтые «Жигули». Наташин отец вертел ключами от автомобиля.
— Покатаемся?
Домой нас сегодня не влекло. Начнутся расспросы, откуда у вас ссадины и царапины, начнутся ахи да охи — кому это интересно слушать. Поэтому мы были рады хоть ненадолго оттянуть минуту встречи с нашими мамами. Папы нас дома не ждали.
Вот почему мы охотно поехали покататься с Наташиным отцом. Как старый знакомый, я сел рядом рядом с водителем. Саня устроился на заднем сидении.
Наташин отец покосился на Санину забинтованную голову, но не спросил, где его так угораздило, и тем более не стал причитать, что тот совсем не думает о своих родителях.
Наташин отец по-мужски промолчал. Захочет Саня, сам расскажет, где с ним такое приключилось, а не пожелает, может промолчать. Я почувствовал, что моему другу это пришлось по душе.
Как и в прошлый раз, мы медленно ехали по городу, а Наташин отец вертел головой по сторонам — высматривал дочь.
— К сожалению, мне ничего не удалось узнать про Наташу, — вынужден был оправдываться я, хотя ничего и не предпринимал, чтобы разведать, куда исчезла девочка.
Наташин отец похлопал меня по колену. Вероятно, у него это было знаком особого расположения.
— Кому я сейчас завидую, так это Наташке, — мечтательно протянул Саня.
Пристегнутый ремнем к своему сидению, я не мог даже подать знак своему другу, чтобы тот остановился и не сморозил какую-нибудь глупость.
У Наташиного отца заходили желваки, он посмотрел в зеркальце на Саню, да что там посмотрел — прожег моего друга взглядом, а тому хоть бы хны.
— Любопытно, — процедил сквозь зубы Наташин отец, — почему ты ей завидуешь?
— Да Наташке любой позавидует, — продолжал Саня как ни в чем не бывало. — Загорает сейчас на песочке, на Крымском побережье иль купается до посинения в Черном море.
Взвигнули тормоза, и машина остановилась. Очень хорошо, что это случилось, когда мы были за городом, а то мы бы наверняка в кого-нибудь врезались.
— Ты знаешь, где она? — Наташин отец обернулся к Сане.
— Кто? — Саня при резкой остановке свалился с идения и у него, наверное, снова отшибло память.
— Наташа, — терпение отца готово было лопнуть.
— Не знаю. Но я бы на ее месте только на Черное море удрал. — Саня по привычке стал загибать на руке пальцы. — Ведь там солнце, море, овощи, фрукты…
Ну, Саня, попал пальцем в небо. 1:0 не в его пользу.
У самого на уме Черное море, так и другие, считает, им только и грезят. А Наташин отец подумал, что Саня знает адрес его дочери. Наташин отец сразу бы развернулся и покатил на юг, только бы ветер засвистел.
— Поводить дадите? — спросил я, чтобы отвлечь Наташиного отца.
— Дам, — охотно согласился Наташин отец.
Он свернул на знакомую проселочную дорогу. Я с опаской поглядел вперед — вроде, стада не видать.
Мы поменялись с Наташиным отцом местами, и когда в моих руках оказался руль, я вновь ощутил себя сильным и смелым, которому все нипочем.
Потом настала очередь Сани. Я думал, что мой друг отлично водит машину, у его папы есть «Жигули». Но Саня оказался таким же новичком, как и я.
— У моего папы совсем нет времени, — Саня вновь стал загибать пальцы. — У него же тренировки, командировки, сборы, первенства…
А потом мы разминались. Наташин отец учил нас всяким приемам. Тут Саня оказался на высоте. Кое-какими приемчиками владел. И Наташин отец боролся с ним с особенным удовольствием.
Разгоряченные, мы уселись на поваленном дереве отдохнуть. У нас прибавилось ссадин и шишек, у Сани почернела повязка на лбу, но мы были счастливы.
Наташин отец размяк, достал сигареты, протянул первому Сане — мой друг решительно отказался. Я хотел закурить, но присоединился к Сане.
Наташин отец не стал настаивать и закурил один. Видя, что он подобрел, Саня решился потолковать с ним о матриархате. В общем, мой друг повторил Наташиному отцу все, о чем уже говорил моему папе и на телевидении. А в конце своего яркого монолога Саня поставил вопрос ребром:
— Как вы считаете, матриархат существует или нет?
Посмеиваясь в бороду, Наташин отец слушал Санины разглагольствования — так внимают речам младенца.
— Матриархат существует там, где мужчины слабаки, хуже баб, а где настоящие мужчины, — он сжал свою лапищу в могучий кулак, — там матриархатом и не пахнет.
Мы поняли, что в доме Наташиного отца матриархат не водится и никогда не заведется.
Саню сегодня словно кто-то тянул за язык. Он открыл рот и вновь ляпнул невпопад.
— А у вас жена увела дочь, чем это не матриархат?
Наташин отец заскрежетал зубами. Все — Саня погиб во цвете лет. Сейчас Наташин отец проглотит моего друга. Я придвинулся поближе к Сане. Вдвоем Наташиному отцу нас не слопать — подавится.
— Ну, парень, ты говори, да не заговаривайся, — Наташин отец встал и ушел к машине.
Я выразительно постучал по забинтованному Саниному лбу. Понимаешь лы ты, башка еловая, что сморозил глупость? 2:0 не в твою пользу. До Сани, наконец, дошло, что с его языка слетели не самые мудрые слова.
Саня подошел к Наташиному отцу и сказал честно и прямо:
— Простите, я не хотел вас обидеть.
Наташин отец был настоящим мужчиной, а потому обид не держал, зла не таил.
— Ладно, чего там. Ну что, ребята, поехали домой?
Весь обратный путь прошел в молчании. Саня на всякий случай не раскрывал рта, да и у Наташиного отца не было охоты разговаривать. А я за компанию не подавал голоса.
— До завтра, ребята, — Наташин отец попрощался с нами у подъезда.
Когда машина уехала, Саня решительно произнес:
— Человеку надо помочь. Видишь, как он мучается?
— Ему можно помочь одним — найти Наташу, — ответил я.
— Ну так надо найти. Ты искал? — напрямик спросил Саня.
— А где искать? — я пожал плечами. — Отец всех родственников и знакомых обошел — никто ничего не знает.
Во дворе мы протянули друг другу руки.
— А как же матриархат? — поддел я друга.
— Матриархат не волк, в лес не убежит, — уклонился от ответа Саня. — Ты смотри, наши отцы нас бросили…
— Твой отец уехал в командировку, — вступился я за Саниного папу.
— Это одно и то же, — махнул рукой Саня. — А тут отец так страдает, что дочь ушла…
Когда я появился дома, мама оглядела меня с головы до пят и ахнула. Мама поискала глазами папу, мол, куда тот смотрит, почему не воспитывает ребенка, мама сейчас устроит папе выволочку. Но папы нигде не было. Мама чувствовала, мама видела, что со мной происходит неладное, но не знала, с какой стороны ко мне подступиться.
Я так устал за длинный день, что у меня хватило лишь сил умыться, сказать маме: «Все нормально», раздеться и упасть на кровать.
— Покатаемся?
Домой нас сегодня не влекло. Начнутся расспросы, откуда у вас ссадины и царапины, начнутся ахи да охи — кому это интересно слушать. Поэтому мы были рады хоть ненадолго оттянуть минуту встречи с нашими мамами. Папы нас дома не ждали.
Вот почему мы охотно поехали покататься с Наташиным отцом. Как старый знакомый, я сел рядом рядом с водителем. Саня устроился на заднем сидении.
Наташин отец покосился на Санину забинтованную голову, но не спросил, где его так угораздило, и тем более не стал причитать, что тот совсем не думает о своих родителях.
Наташин отец по-мужски промолчал. Захочет Саня, сам расскажет, где с ним такое приключилось, а не пожелает, может промолчать. Я почувствовал, что моему другу это пришлось по душе.
Как и в прошлый раз, мы медленно ехали по городу, а Наташин отец вертел головой по сторонам — высматривал дочь.
— К сожалению, мне ничего не удалось узнать про Наташу, — вынужден был оправдываться я, хотя ничего и не предпринимал, чтобы разведать, куда исчезла девочка.
Наташин отец похлопал меня по колену. Вероятно, у него это было знаком особого расположения.
— Кому я сейчас завидую, так это Наташке, — мечтательно протянул Саня.
Пристегнутый ремнем к своему сидению, я не мог даже подать знак своему другу, чтобы тот остановился и не сморозил какую-нибудь глупость.
У Наташиного отца заходили желваки, он посмотрел в зеркальце на Саню, да что там посмотрел — прожег моего друга взглядом, а тому хоть бы хны.
— Любопытно, — процедил сквозь зубы Наташин отец, — почему ты ей завидуешь?
— Да Наташке любой позавидует, — продолжал Саня как ни в чем не бывало. — Загорает сейчас на песочке, на Крымском побережье иль купается до посинения в Черном море.
Взвигнули тормоза, и машина остановилась. Очень хорошо, что это случилось, когда мы были за городом, а то мы бы наверняка в кого-нибудь врезались.
— Ты знаешь, где она? — Наташин отец обернулся к Сане.
— Кто? — Саня при резкой остановке свалился с идения и у него, наверное, снова отшибло память.
— Наташа, — терпение отца готово было лопнуть.
— Не знаю. Но я бы на ее месте только на Черное море удрал. — Саня по привычке стал загибать на руке пальцы. — Ведь там солнце, море, овощи, фрукты…
Ну, Саня, попал пальцем в небо. 1:0 не в его пользу.
У самого на уме Черное море, так и другие, считает, им только и грезят. А Наташин отец подумал, что Саня знает адрес его дочери. Наташин отец сразу бы развернулся и покатил на юг, только бы ветер засвистел.
— Поводить дадите? — спросил я, чтобы отвлечь Наташиного отца.
— Дам, — охотно согласился Наташин отец.
Он свернул на знакомую проселочную дорогу. Я с опаской поглядел вперед — вроде, стада не видать.
Мы поменялись с Наташиным отцом местами, и когда в моих руках оказался руль, я вновь ощутил себя сильным и смелым, которому все нипочем.
Потом настала очередь Сани. Я думал, что мой друг отлично водит машину, у его папы есть «Жигули». Но Саня оказался таким же новичком, как и я.
— У моего папы совсем нет времени, — Саня вновь стал загибать пальцы. — У него же тренировки, командировки, сборы, первенства…
А потом мы разминались. Наташин отец учил нас всяким приемам. Тут Саня оказался на высоте. Кое-какими приемчиками владел. И Наташин отец боролся с ним с особенным удовольствием.
Разгоряченные, мы уселись на поваленном дереве отдохнуть. У нас прибавилось ссадин и шишек, у Сани почернела повязка на лбу, но мы были счастливы.
Наташин отец размяк, достал сигареты, протянул первому Сане — мой друг решительно отказался. Я хотел закурить, но присоединился к Сане.
Наташин отец не стал настаивать и закурил один. Видя, что он подобрел, Саня решился потолковать с ним о матриархате. В общем, мой друг повторил Наташиному отцу все, о чем уже говорил моему папе и на телевидении. А в конце своего яркого монолога Саня поставил вопрос ребром:
— Как вы считаете, матриархат существует или нет?
Посмеиваясь в бороду, Наташин отец слушал Санины разглагольствования — так внимают речам младенца.
— Матриархат существует там, где мужчины слабаки, хуже баб, а где настоящие мужчины, — он сжал свою лапищу в могучий кулак, — там матриархатом и не пахнет.
Мы поняли, что в доме Наташиного отца матриархат не водится и никогда не заведется.
Саню сегодня словно кто-то тянул за язык. Он открыл рот и вновь ляпнул невпопад.
— А у вас жена увела дочь, чем это не матриархат?
Наташин отец заскрежетал зубами. Все — Саня погиб во цвете лет. Сейчас Наташин отец проглотит моего друга. Я придвинулся поближе к Сане. Вдвоем Наташиному отцу нас не слопать — подавится.
— Ну, парень, ты говори, да не заговаривайся, — Наташин отец встал и ушел к машине.
Я выразительно постучал по забинтованному Саниному лбу. Понимаешь лы ты, башка еловая, что сморозил глупость? 2:0 не в твою пользу. До Сани, наконец, дошло, что с его языка слетели не самые мудрые слова.
Саня подошел к Наташиному отцу и сказал честно и прямо:
— Простите, я не хотел вас обидеть.
Наташин отец был настоящим мужчиной, а потому обид не держал, зла не таил.
— Ладно, чего там. Ну что, ребята, поехали домой?
Весь обратный путь прошел в молчании. Саня на всякий случай не раскрывал рта, да и у Наташиного отца не было охоты разговаривать. А я за компанию не подавал голоса.
— До завтра, ребята, — Наташин отец попрощался с нами у подъезда.
Когда машина уехала, Саня решительно произнес:
— Человеку надо помочь. Видишь, как он мучается?
— Ему можно помочь одним — найти Наташу, — ответил я.
— Ну так надо найти. Ты искал? — напрямик спросил Саня.
— А где искать? — я пожал плечами. — Отец всех родственников и знакомых обошел — никто ничего не знает.
Во дворе мы протянули друг другу руки.
— А как же матриархат? — поддел я друга.
— Матриархат не волк, в лес не убежит, — уклонился от ответа Саня. — Ты смотри, наши отцы нас бросили…
— Твой отец уехал в командировку, — вступился я за Саниного папу.
— Это одно и то же, — махнул рукой Саня. — А тут отец так страдает, что дочь ушла…
Когда я появился дома, мама оглядела меня с головы до пят и ахнула. Мама поискала глазами папу, мол, куда тот смотрит, почему не воспитывает ребенка, мама сейчас устроит папе выволочку. Но папы нигде не было. Мама чувствовала, мама видела, что со мной происходит неладное, но не знала, с какой стороны ко мне подступиться.
Я так устал за длинный день, что у меня хватило лишь сил умыться, сказать маме: «Все нормально», раздеться и упасть на кровать.
Схватка отцов
Когда я вернулся из школы домой и отворил дверь, у меня закружилась голова. Я покачнулся и, чтобы устоять на ногах, прижался спиной к стене. Сомнений не было — в доме обитал папа, я чуял его дух.
— Папа! — крикнул я, бросился в кухню, отворил духовку, и новая волна аромата едва не сбила меня с ног. Чтобы не упасть, я опустился на стул и мог сколько угодно разглядывать умопомрачительное блюдо.
Говорят, от счастья не умирают. Я убедился в этом, потому что мгновенно очухался и кинулся на поиски папы. Ведь только он один мог приготовить такую вкуснятину.
— Папа! — крикнул я снова и обежал всю квартиру, но папы нигде не обнаружил.
И папа мне не откликнулся. Тогда я стал отворять дверцы шкафов, заглядывать под кровати, под диван. Но папы нигде не было. Действительно, зачем папе прятаться в собственном доме от собственного сына? Чепуха какая-то? Но я же чуял папин дух.
— Папа! — крикнул я еще раз и выскочил на лестничную площадку.
Если бы я догадался подняться на этаж выше, я бы увидел папу, который, презрев все грозящие ему опасности, отважно пришел домой и приготовил изумительное блюдо. Но внутренний голос мне ничего не подсказал, и я закрыл за собой дверь.
Помыл руки и приступил к еде. Я отрезал кусок мяса и отправил его в рот. Закрыв глаза, я медленно жевал, когда до меня долетели крики с лестничной площадки. Оказалось, что я неплотно закрыл дверь.
Я вскочил и выбежал на площадку. Глянул вниз, в лестничный пролет и обомлел. В драке сцепились Наташин отец и мой папа.
— Наконец-то ты мне попался! — кричал Наташин отец. — Отвечай, где моя дочь?
— Извините, — как всегда вежливо, отвечал мой отец. — Но я не имею представления, где ваша дочь.
— Ах, так ты еще и врать, — Наташин отец схватил моего папу за грудки и потряс. Папиного голоса я уже не слышал.
— Папа! — от волнения я пустил петуха и кубарем скатился вниз, на помощь папе.
Меня опередила Санина мама, неожиданно появившаяся в подъезде. Она взяла обоих пап за шиворот и развела в разные стороны, словно нашкодивших щенков. Или как это делает судья на ринге, разводя по разным углам боксеров в весе мухи.
Осторожно, чтобы меня не заметили родители, на цыпочках я вернулся на свой этаж и занял прежний наблюдательный пункт.
— Постыдились бы, лысые, седые мужики, — отчитывала пап Санина мама, — а ведете себя, как сопливые пацаны.
— Он первый напал, — наябедничал Наташин отец.
— Нет, он первый, — шмыгая носом, оправдывался мой папа. — Я шел себе, а он…
— А ну расходитесь в разные стороны, — рассердилась Санина мама, — чтобы глаза мои вас не видели.
Пристыженные, папы безропотно покинули пол боя. Я услышал, как хлопнула входная дверь. Все ясно — папа сделал свое дело и ушел.
Перемахивая через три ступеньки, Наташин отец подымался по лестнице. Встречаться с ним у меня не было никакого желания, и я скрылся в своей квартире.
Загадочные люди, эти взрослые. Нас учат — прежде чем что-то сделать, надо сто раз подумать. А сами сперва делают, а потом уже думают.
На кухне стыло великолепное папино блюдо. Но есть его мне совершенно расхотелось.
Я ужасно расстроился, что на моих глазах одолели папу.
Я вчера его предупреждал — Наташин отец хочет поговорить с тобой как мужчина с мужчиной. А папа не послушался, потому что он не трус. Это прекрасно, что папе неведом страх, но заодно хорошо бы иметь здоровые кулаки.
Мой папа принадлежит к людям, которых обожают мухи. Потому что он никого не обидит, даже мухи.
Но если бы еще и его никто не обижал, никто бы не посмел даже пальцем тронуть. Если бы мой папа был таким же сильным, как Наташин отец.
Зазвонил телефон, но я трубку не поднял. Я догадался, что это звонит папа, но сейчас я не мог с ним разговаривать. Утешать его у меня язык не повернулся бы. Да и разве настоящий мужчина нуждается в утешении?
Через минуту раздался новый телефонный звонок. Папа решил, что прежний автомат барахлит и нашел другой. Гудки следовали за гудками, а я не брал трубку.
Папа уверен, что я дома. Возможно, он видел, как я вхожу в дом. Но он и не догадывается, что я был свидетелем его позорного поражения.
— Папа не может быть поверженным и побежденным! Папа должен быть победителем — всегда и везде!
В отчаянии я прокричал эти слова в пустой квартире, откуда еще не выветрился папин дух, и убежал на улицу.
Я пошел по улице и незаметно забрел в парк, в тот самый, где когда-то мы гуляли с Наташей.
Я должен отомстить за папу. Я придумывал планы один коварнее другого. Облить Наташиного отца ведром холодной воды, когда он будет утром спешить на работу? Нет, слишком мелко и ничтожно. Выйти с ним один на один в чистом поле и сразиться в честном поединке? Он же за одну секунду положит меня на лопатки.
От собственного бессилия я готов был реветь, но сдержался.
Тогда остается единственный выход. Я сажусь за руль его машины, разгоняю «Жигули» по горной дороге, и мы летим вниз, в ущелье, в пропасть. Я даже зажмурил глаза, когда представил себе эту леденящую кровь картину.
Мне стало холодно, и я очнулся. Оказалось, что я сижу на скамейке в той дальней аллее, по которой мы бродили с Наташей. Я вскочил и замахал руками, чтобы согреться.
— Папа! — крикнул я, бросился в кухню, отворил духовку, и новая волна аромата едва не сбила меня с ног. Чтобы не упасть, я опустился на стул и мог сколько угодно разглядывать умопомрачительное блюдо.
Говорят, от счастья не умирают. Я убедился в этом, потому что мгновенно очухался и кинулся на поиски папы. Ведь только он один мог приготовить такую вкуснятину.
— Папа! — крикнул я снова и обежал всю квартиру, но папы нигде не обнаружил.
И папа мне не откликнулся. Тогда я стал отворять дверцы шкафов, заглядывать под кровати, под диван. Но папы нигде не было. Действительно, зачем папе прятаться в собственном доме от собственного сына? Чепуха какая-то? Но я же чуял папин дух.
— Папа! — крикнул я еще раз и выскочил на лестничную площадку.
Если бы я догадался подняться на этаж выше, я бы увидел папу, который, презрев все грозящие ему опасности, отважно пришел домой и приготовил изумительное блюдо. Но внутренний голос мне ничего не подсказал, и я закрыл за собой дверь.
Помыл руки и приступил к еде. Я отрезал кусок мяса и отправил его в рот. Закрыв глаза, я медленно жевал, когда до меня долетели крики с лестничной площадки. Оказалось, что я неплотно закрыл дверь.
Я вскочил и выбежал на площадку. Глянул вниз, в лестничный пролет и обомлел. В драке сцепились Наташин отец и мой папа.
— Наконец-то ты мне попался! — кричал Наташин отец. — Отвечай, где моя дочь?
— Извините, — как всегда вежливо, отвечал мой отец. — Но я не имею представления, где ваша дочь.
— Ах, так ты еще и врать, — Наташин отец схватил моего папу за грудки и потряс. Папиного голоса я уже не слышал.
— Папа! — от волнения я пустил петуха и кубарем скатился вниз, на помощь папе.
Меня опередила Санина мама, неожиданно появившаяся в подъезде. Она взяла обоих пап за шиворот и развела в разные стороны, словно нашкодивших щенков. Или как это делает судья на ринге, разводя по разным углам боксеров в весе мухи.
Осторожно, чтобы меня не заметили родители, на цыпочках я вернулся на свой этаж и занял прежний наблюдательный пункт.
— Постыдились бы, лысые, седые мужики, — отчитывала пап Санина мама, — а ведете себя, как сопливые пацаны.
— Он первый напал, — наябедничал Наташин отец.
— Нет, он первый, — шмыгая носом, оправдывался мой папа. — Я шел себе, а он…
— А ну расходитесь в разные стороны, — рассердилась Санина мама, — чтобы глаза мои вас не видели.
Пристыженные, папы безропотно покинули пол боя. Я услышал, как хлопнула входная дверь. Все ясно — папа сделал свое дело и ушел.
Перемахивая через три ступеньки, Наташин отец подымался по лестнице. Встречаться с ним у меня не было никакого желания, и я скрылся в своей квартире.
Загадочные люди, эти взрослые. Нас учат — прежде чем что-то сделать, надо сто раз подумать. А сами сперва делают, а потом уже думают.
На кухне стыло великолепное папино блюдо. Но есть его мне совершенно расхотелось.
Я ужасно расстроился, что на моих глазах одолели папу.
Я вчера его предупреждал — Наташин отец хочет поговорить с тобой как мужчина с мужчиной. А папа не послушался, потому что он не трус. Это прекрасно, что папе неведом страх, но заодно хорошо бы иметь здоровые кулаки.
Мой папа принадлежит к людям, которых обожают мухи. Потому что он никого не обидит, даже мухи.
Но если бы еще и его никто не обижал, никто бы не посмел даже пальцем тронуть. Если бы мой папа был таким же сильным, как Наташин отец.
Зазвонил телефон, но я трубку не поднял. Я догадался, что это звонит папа, но сейчас я не мог с ним разговаривать. Утешать его у меня язык не повернулся бы. Да и разве настоящий мужчина нуждается в утешении?
Через минуту раздался новый телефонный звонок. Папа решил, что прежний автомат барахлит и нашел другой. Гудки следовали за гудками, а я не брал трубку.
Папа уверен, что я дома. Возможно, он видел, как я вхожу в дом. Но он и не догадывается, что я был свидетелем его позорного поражения.
— Папа не может быть поверженным и побежденным! Папа должен быть победителем — всегда и везде!
В отчаянии я прокричал эти слова в пустой квартире, откуда еще не выветрился папин дух, и убежал на улицу.
Я пошел по улице и незаметно забрел в парк, в тот самый, где когда-то мы гуляли с Наташей.
Я должен отомстить за папу. Я придумывал планы один коварнее другого. Облить Наташиного отца ведром холодной воды, когда он будет утром спешить на работу? Нет, слишком мелко и ничтожно. Выйти с ним один на один в чистом поле и сразиться в честном поединке? Он же за одну секунду положит меня на лопатки.
От собственного бессилия я готов был реветь, но сдержался.
Тогда остается единственный выход. Я сажусь за руль его машины, разгоняю «Жигули» по горной дороге, и мы летим вниз, в ущелье, в пропасть. Я даже зажмурил глаза, когда представил себе эту леденящую кровь картину.
Мне стало холодно, и я очнулся. Оказалось, что я сижу на скамейке в той дальней аллее, по которой мы бродили с Наташей. Я вскочил и замахал руками, чтобы согреться.