Мастертон Грэхэм. Проклятый

   Я протянул руку.
   — Меня зовут Джен Трентон. Эдвард Уордвелл просил меня прийти сюда и представиться. Кажется, завтра мы все вместе ныряем.
   — О, привет, — улыбнулась она. Ее глаза были цвета вылущенных каштанов и ямочка на правой щеке. Я пришел к выводу, что если уж придется нырять в таком обществе, то наверняка я стану энтузиастом подводного спорта. — Эдвард говорил мне, что ты купил вчера эту акварель с «Дэвидом Дарком», — сказал Джилли. — Он совсем забыл об аукционе. Он был здесь, помогал мне готовить выставку. Он был в такой ярости, когда вернулся и заявил, что ты купил картину. «Что за медный лоб! — вопил он. — Я предложил ему триста долларов за картину, а он сказал, что может одолжить картину музею».
   — Эдвард очень привязан к своей теории, касающейся «Дэвида Дарка», не так ли? — спросил я.
   — У него вывих по фазе на этом, — улыбнулась Джилли. — Можешь сам так говорить, Эдвард не обидится. Он сам признает, что у него вывих по фазе, не только потому, что он на самом деле в это верит.
   — А что ты думаешь?
   — Я не очень уверена. Думаю, что он прав, хотя и не очень верю в этих Духов, посещающих Грейнитхед. Еще никогда не встречала кого-то, кто на самом деле видел бы духа. Это может быть какой-то групповой истерией, правда? Так же, как и процессы ведьм.
   Я внимательно посмотрел на нее.
   — Знаешь, что я был обвинен в убийстве? — спросил я.
   Джилли слегка покраснела и кивнула головой.
   — Да, я читала об этом в «Вечерних Известиях».
   — Ну так вот, независимо от того, что писали эти «Вечерние Сплетни», факт в том — что это не я убил эту женщину, и что один из этих духов как раз появился в ее доме ночью. Это другой неоспоримый факт. Я видел его своими собственными глазами и считаю, что убил ее именно он.
   Джилли молча и долго глазела на меня, явно не в силах решить, не свихнулся ли я или обманываю ли ее. Наверно, она не отдавала себе отчета в том, что, стоя так, с руками, скрещенными на пышной груди, она во всем своей фигурой выражала озабоченность и беспокойство.
   — Ну, вот именно, — не улыбаясь, подтвердил я. — Теперь ты думаешь, что я свихнулся. Может, я не должен был этого тебе говорить.
   — О, нет, — прозаикалась она. — Это значит, не в этом дело. Это значит… что я вообще не думаю, что ты свихнулся. Я только думаю, что…
   Она забеспокоилась, потом наконец решила закончить:
   — Я только думаю, что скорее всего трудно поверить в духов.
   — Знаю. Я сам не верил в духов, пока не лично не увидел одного из них.
   — Ты действительно видел духа?
   Я поддакнул.
   — Я действительно видел настоящего духа. Это был Эдгар Саймонс, муж этой убитой женщины. Он выглядел как… сам не знаю, как сказать… как электричество. Человек, созданный из мощного заряда электричества. Это очень трудно описать.
   — Но почему же он ее убил?
   — Не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Может, из мести за что-то, что она ему сделала, когда еще жил. Неизвестно.
   — И ты на самом деле его видел?
   — Я видел его на самом деле.
   Джилли откинула волосы назад.
   — Эдвард всегда говорил, что Грейнитхед — сумасшедшее место. Никто из нас наверно ему не верил, по крайней мере, до этого времени. Эдвард немного пришибленный, сам знаешь, по какой причине. Набил себе голову ведьмами из Салема и Коттоном Мэтером. ^{note 4}. Его интересуют удивительные оккультные секты, которых было полно в Массачусетсе в восемнадцатом веке.
   Я оперся о прилавок и скрестил руки.
   — Не я один в Грейнитхед вижу духов. Парень, который содержит лавку в Грейнитхед, я всегда там делаю покупки, так вот, этот парень видит своего умершего сына. И скажу тебе, что многие в Грейнитхед издавна видят своих умерших родственников, но никому об этом не говорят.
   — Именно так думает и Эдвард. Но почему они держат это в тайне?
   — А разве ты рассказала бы кому-то, если бы однажды ночью дух умершего мужа застучал бы в твои двери? Кто бы тебе поверил? И даже если кто-то тебе поверил бы, то тут же навалилась бы свора прессы и телевидения, орда любопытных любителей сенсаций оккупировала бы твой дом. Потому и сохраняют все это в тайне. Жители Грейнитхед, коренные его жители, знают все это многие годы, даже, может, даже века. По крайней мере, я так думаю. Но сознательно всего этого не разглашают. Они не хотят, чтобы на них навалились орды любопытных.
   — О, Боже, — прошептала Джилли, явно не находя других слов. Потом она посмотрела на меня, покачала головой и повторила:
   — Ты на самом деле видел духа. Настоящего живого духа. Скорее, настоящего мертвого духа, наверно, так надо было сказать.
   — Очень рад, что тебе не надо его видеть. Это крайне неприятное зрелище, уж в этом можешь мне поверить.
   Мы поболтали еще пару минут. Джилли рассказала мне о салоне и о начале своей торговой карьеры. Она окончила курсы кройки и шитья в школе штата в Салеме, а потом открыла небольшой салон моды в торговом центре на площади Готорна, используя наследство от деда размером в сто пятьдесят тысяч долларов и дополнительные фонды, полученные в банке Шоумут-Мерчантс. Дело пошло так хорошо, что когда нашлось помещение для найма в центре Салема, она «схватила его обеими руками», как она выразилась.
   — Я независима, — заявила она. — Независимая деловая женщина. Я продаю собственные модели. Что еще хочешь знать?
   — Ты замужем? — спросил я.
   — Шутишь? У меня нет времени даже на свидания. Знаешь, что я делаю сегодня вечером? Должна поехать в Мидлтон и забрать целую партию кружевных платьев, которые шьют для меня вручную две старые девы из Новой Англии. Если я не сделаю этого сегодня, то я не успею их завтра выставить в салоне, а завтра ведь суббота.
   — Тяжелая работа и никаких развлечений, — заметил я.
   — Для меня сама работа — это развлечение, — парировала она. — Обожаю свою работу. Она заполняет всю мою жизнь.
   — Но завтра все же поедешь с нами?
   — О, конечно. Я люблю доказывать, что и в других обстоятельствах я не хуже мужчин.
   — Я вообще не говорил, что ты хуже мужчин.
   Она покраснела.
   — Знаю, что ты имеешь в виду.
   Но тут в салон влетел Эдвард, неся внушительную кучу книжек и бумаг.
   — Извиняюсь за опоздание, — просопел он, перекладывая какие-то листки и одновременно пытаясь почесать у себя за ухом. — Директор хотел увериться, что все готово на завтрашнюю выставку Джонатана Харадена. Идем выпить?
   — Ясно же, — ответил я. — А ты, Джилли? Идешь с нами?
   — Я должна быть в Мидлтоне около семи, — объяснила она. — А потом вернуться сюда, чтобы выгладить платья и написать для них ценники.
   — Тогда зайди в мотель по пути назад, — предложил я. — Все время я буду в баре.
   — Попробую.
   Мы оставили Джилли в салоне и пошли пешком на улицу Либерти за моей машиной.
   — Джилли необычная девушка, — заявил Эдвард. — Под ее привлекательной внешностью скрывается великолепный мозг для дел. Вот эмансипация женщин в ее лучшем издании. Как ты думаешь, сколько ей лет?
   — Не имею понятия. Наверно, двадцать четыре, может, двадцать пять.
   — Ты не присмотрелся к ней поближе. Обрати внимание на кожу и тело. Ей недавно исполнилось двадцать.
   — Серьезно?
   — Подожди до завтра, пока не увидишь ее в купальном костюме. Тогда сам поймешь.
   — Она тебе нравится?
   Эдвард пожал плечами.
   — Для меня она слишком динамична. Слишком любит быть наверху. Предпочитаю тип мечтательной студентки, знаешь, гретое вино, у камина, поэзия Лоуренса Фергингетти и Лед Зеппелин на адаптере.
   — Просто ты не подходишь к нашим временам.
   Эдвард рассмеялся.
   — Наверно, ты прав.
   Мы появились в «Корчме на Жабрах» как раз тогда, когда освободился один столик у камина. «Корчма» была переполнена, бизнесмены и владельцы магазинов задерживались по пути домой. Было тепло, на стенах были резные дубовые панели, на которых висели картины кораблей и фарфоровые тарелки, украшенные маринистическими мотивами. Он заказал виски «Шивас Регал», а Эдвард потребовал пива.
   — Должен тебе что-то сказать, — начал я. — Вчера я не хотел об этом говорить по личным причинам.
   Эдвард склонился вперед и сплел на столе пальцы рук.
   — Наверно, я знаю, с чем ты хочешь говорить, если так тебе будет легче выдавить это из себя.
   — Три последние ночи меня посещал дух Джейн, моей умершей жены, — заявил я. — В первую ночь я ничего не видел, только — слышал, как она раскачивается на садовых качелях. На следующую ночь я уже видел ее там. Вчера, когда я вышел в сад, я снова ее увидел. Затем она появилась в моей спальне.
   Эдвард озабоченно посмотрел на меня.
   — Понимаю, — задумчиво ответил он. — Да, понимаю, почему ты не хотел об этом говорить. Люди вообще не говорят о таких вещах. Сказала ли что-то она тебе? Передала ли какое-то известие? Ты сам разговаривал с ней?
   — Она… несколько раз звала меня по имени. Потом заявила, что хочет, чтобы я трахнул ее.
   — Да, — Эдвард кивнул головой. — У пары человек было подобное. Говори дальше. Что она еще делала? Ты действительно имел ее?
   — Я… я сам не знаю, как это назвать. Было что-то вроде секса, но ужасно холодное. Никогда не забуду этого холода. Помнишь «Экзорциста», как в комнате неожиданно становилось холодно? Вчера было так же. Кончилось тем, что я увидел ее такой, какой она была во время катастрофы. Знаешь, везде кровь и кости… чуть не умер от страха.
   — И потому ты сегодня ночью не возвращаешься в Грейнитхед?
   — Ты считаешь, что это плохо?
   — Откуда же. Предпочитаю, что бы ты завтра был в хорошей форме, когда будем погружаться. Под влиянием страха люди совершают ошибки. Наверно же ты не хочешь утонуть во время первого же погружения?
   — Твой чертов оптимизм ужасно действует на нервы.
   Официантка в черном смокинговом жилете и черной мушке принесла нам напитки. Эдвард отхлебнул пива, а я вытащил ручку.
   — Есть еще что-то, — сказал я. — Буквы, выжженные на покрывале. Они были на нем утром.
   Я нарисовал на бумажной салфетке буквы, которые появились на моем ложе, стараясь как можно более точно скопировать их. СПАСИ КОРАБЛЬ. Я подал салфетку Эдварду, а он внимательно посмотрел на надпись.
   — Спаси корабль, — прочел он. — Ты уверен, что это не просто «спасение»?
   — Нет. Наверняка речь идет о корабле. Эти буквы появились уже три раза. Один раз были на зеркале в ванной комнате, еще раз на боку чайника. Это значило именно «спаси корабль». Что-то требует, чтобы я спас «Дэвида Дарка».
   Эдвард надул губы со скептической гримасой.
   — Ты на самом деле так думаешь?
   — Эдвард, когда ты видишь призрака, то тебя охватывают чувства, которых ты никогда не переживал, ты осознаешь такое, о чем до сих пор не имел понятия. Разбужены не только чувства, но и интуиция. Мне никто не сказал: «Это значит, что ты должен спасти „Дэвида Дарка“. Такой потребности не было. Это я знаю.
   — Послушай, — запротестовал Эдвард. — Знаю, что я сам, как историк, склонен делать поспешные выводы, но я считаю, что в этом случае ты зашел чересчур далеко. У тебя нет никакой логики в поддержку своего утверждения. Если мы хотим найти «Дэвида Дарка», мы к этому должны подходить логически.
   — Есть ли у тебя кто-то из близких, который бы недавно умер? — мягко спросил я его.
   — Нет.
   — В таком случае, ты должен поверить мне. Я видел свою умершую жену. Я видел ее собственными глазами и даже имел ее, как духа, если можно так сказать. Я начинаю понимать, что рядом с нашим миром существует другой, полный боли, сомнения, страха и тоски. Может, если мы спасем «Дэвида Дарка», что является твоим давнишним желанием, то мы найдем какой-то способ, чтобы облегчить эти страдания, чтобы навсегда утихомирить этот страх и эту тоску.
   Эдвард опустил голову. Задумчиво он надул щеки.
   — Знаешь что, — сказал он без следа иронии. — Это все звучит слишком религиозно.
   — Оно и есть религиозно. Разве ты не понимаешь, что все это как-то связано с религией?
   Эдвард с сомнением посмотрел на меня.
   — Честно говоря, я не знаю, что это такое. Если ты действительно видел этих духов, то ты знаешь больше меня, по крайней мере, в практическом смысле.
   Я поднял стакан.
   — За завтрашнее погружение. Наверно, мне все же придется плавать с вами, хотя мне этого вообще не хочется.

15

   Вскоре после десяти я вышел из «Корчмы на Жабрах» и направился вверх, в мой номер. Эдвард, которого ждала дома сестра, вышел около половины десятого, а Джилли так и не появилась, так что я решил, что закажу себе в номер бифштекс с печеной картошкой и проведу остаток вечера над учебником по нырянию, который одолжил у Эдварда.
   Я получил угловой номер на пятом этаже с видом на Жабры Салема. Из окна я видел между деревьев подиум для оркестра, где позавчера я разговаривал со старой ведьмой. Номер был выдержан в коричневых тонах: коричневый ковер, коричнево-оранжевые занавески, коричнево-белая постель. Немного многовато коричневого на мой вкус, но здесь было тепло, безопасно и далеко от Аллеи Квакеров.
   Лежа в носках на постели и ожидая моего среднепрожаренного бифштекса, я раздумывал, а что теперь творится дома? Появится ли в нем Джейн в мое отсутствие? Связаны ли в какой-то степени духи с особами, которых они навещают? Я представлял себе мигающий призрак, странствующий из комнаты в комнату, ищущий меня, и шепот, сопровождающий ее везде.
   Я подумал еще о чем-то другом. Допустим, что я завтра утону или умру по какой-то другой причине. Попаду ли я в ту же самую, заряженную электричеством область, что и Джейн? Буду ли я, как и она, в образе духа странствовать между одной и другой реальностью, никогда не зная покоя? Сохранила ли Джейн полное сознание? На самом ли деле она осталась сама собой, что она помнила, кто она такая?
   Я все думал еще о Джейн, когда раздался сильный стук в дверь. Невольно я подпрыгнул от страха.
   — Уже иду! — закричал я и прошел на носках по ковру. Я открыл дверь, но вместо своего средне-поджаренного бифштекса с печеной картошкой обнаружил Джилли. Ее нос был багров от холода, но она улыбалась. Она держала коричневый бумажный пакет, в котором безошибочно угадывалась форма бутылки вина.
   — Это в виде извинения за опоздание, — сообщила она. — Я могу войти?
   — Конечно. Сними плащ. Выглядишь так, будто превратилась в сосульку.
   — Я уже немного оттаяла. Промерзла до костей, когда была в Мидлтоне. Эти древние девы яростные противности современности. Если обычной печи для дерева недостаточно для подогрева дома, то по их мнению следует напялить еще один свитер. Центральное отопление — это выдумка дьявола, от которой человек ленится, слабеет и теряет желание к работе.
   — Садись, — пригласил я. — Через минуту мне принесут ужин. Что тебе заказать?
   — Я на диете, но немножко отщипну с твоей тарелки.
   — Какую же диету ты используешь? — заинтересовался я.
   — Я называю ее Ценовой Диетой. Могу есть все, что стоит выше семи долларов за фунт. Это учитывает красную икру, лососину, жареную утку и лучшие сорта говядины. Ведь на самом деле от дорогой еды меньше толстеешь, к тому же ее нельзя съесть много.
   Мы немного поболтали об антиках и о торговле с туристами. Ведь, что ни говори, а мы оба руководили магазинами. Потом кельнер принес мой бифштекс. Мы открыли бутылку вина, марка Флери за 1977 год, и выпили за свое здоровье. Я переполовинил бифштекс, и мы съели его, почти не разговаривая в ходе еды.
   — Наверно, ты думаешь, что я бесстыдница, раз ввалилась к тебе в номер? — наконец заговорила Джилли.
   Я отложил салфетку и улыбнулся.
   — Я как раз ждал, когда ты наконец это заявишь.
   Она покраснела.
   — В конце концов, должна была. Надо же дать тебе возможность, чтобы ты мог возразить, что в этом нет ничего дурного и что порядочная девушка может прийти одна в номер чужого мужчины и съесть у него половину ужина.
   Я внимательно посмотрел на нее.
   — Мне кажется, что если ты руководишь салоном, то ты уже достаточно взрослая, чтобы делать то, что тебе хочется и не объясняться в этом перед кем угодно.
   Она подумала об этом, потом сказала тихим голосом:
   — Спасибо.
   Я выкатил столик кельнера в коридор, а потом вернулся и прилег на постель с руками за головой. Джилли же все торчала на ковре.
   — Знаешь что, — сказал я. — Я никогда не понимал, как бывает, что встречаются два человека и тут же чувствуют друг к другу симпатию, немедленно готовы близко познакомиться. Мне кажется, что то, что самое важное, решается почти молниеносно, без всяких дискуссий, а все более поздние дискуссии — это только лавирование со спущенными парусами.
   — Ну, ну, а ты действительно морской волк, — заметила Джилли.
   — Это потому, что я здесь живу. У меня еще нет морской соли в крови, но я уже начал добавлять ее в салат.
   Джилли посмотрела на меня. Ее губы были слегка приоткрыты, а в глазах было мечтательное, эротическое выражение, которого я не видел ни у одной женщины со времени, когда познакомился с Джейн.
   — Может, погасить свет? — тихо спросила она.
   Я вынул руку и выключил лампу у постели. Теперь комнату освещал только свет от телевизора, на фоне которого четко вырисовывалась фигура Джилли. Медленно, осторожно, она расстегнула манжеты блузки, потом отстегнула кружевное жабо и стянула блузку через голову. У нее были крепкие плечи и груди, еще большие, чем я думал, мягко отдыхающие на подносе кружевного бюстгальтера ручной работы. Она дернула за замок юбки и спустила ее на пол. Она носила темно-серые нейлоновые чулки и черный пояс с подвязками, но ничего больше; в свете, падающем от телевизора, я видел путаницу волос на ее лоне.
   Она расстегнула бюстгальтер, и освобожденные груди с большими сосками слегка заколебались. Я протянул к ней руки.
   — Я особа, которую нелегко удовлетворить, — хрипло промурлыкала она.
   — Потому, между прочим, я избегаю связей с мужчинами. Мне нужно очень много и я много требую, как в эмоциональном, так и в сексуальном смысле.
   — Дам тебе все, на что способен, — сказал я. — Если этого будет достаточно.
   Я сел, стащил рубашку, носки, брюки и шорты. Джилли легла рядом со мной, все еще в чулках и поясе с подвязками. Я Чувствовал мягкость ее волос на плече, упругую тяжесть ее грудей на моей груди и теплую гладкость нейлона, трущегося о мои бедра.
   Мы поцеловались, сначала несмело, потом с возрастающей страстью. Ее пальцы погрузились в мои волосы, гладили плечи, касались бедер. Я ласкал ее пышные груди, пока под моими пальцами они еще больше не увеличились в размерах, затвердев, а соски стали твердыми и выпрямились. Прикосновение скользкого блестящего чулка, под которым чувствовалась округлая упругость, вызвала у меня эрекцию, а Джилли потянулась рукой вниз, плотно обхватила мой член и начала массировать его, прижимая к своим волосам на Никому из нас не требовалось длительной прелюдии, никто из нас не мог бы ее долго выдержать. Мы оба по разным причинам были издавна лишены сексуальных партнеров, что не было хорошо для нас. Напряжение между нами нарастало лавинообразно, пока наконец мы не хотели ничего, кроме твердого, острого, бескомпромисного сношения.
   Я вошел в нее. Она была горячей, влажной и стонала при каждом толчке. Мне казалось, что моя голова лопается, но этот взрыв длился без конца. Джилли обвила меня ногами, чтобы я мог входить еще глубже, впилась ногтями в мою спину и глубоко укусила меня за плечо.
   — О боже, глубже, милый, еще глубже! — молила она. Я обнял ее бедра и вошел в нее изо всех сил, так, что она начала стонать, кричать и мотать головой по подушке.
   Я чувствовал первые судороги оргазма, нарастающие в ее упругом теле, предсказывающие близкое землетрясение. Она выговаривала какие-то слова, которых я не мог понять, тонким, задыхающимся голосом, как будто одновременно молила и проклинала. Ее глаза были плотно прикрыты, на лице вырисовывалось напряжение. Ее пышные груди порозовели, а соски были стоячими и твердыми.
   Именно тогда, на самом краю оргазма, я открыл глаза, посмотрел на нее и замер. На лицо Джилли было наложено другое лицо, как будто светящаяся холодная маска: лицо Джейн, неподвижное, с впавшими глазами, мигающее угрожающим электрическим блеском. На одну ужасную секунду я не знал, в ком я нахожусь, в Джилли или в Джейн, или у меня вообще галлюцинация.
   Джилли заморгала, и ее открытые глаза, полные удивления и страха, выглянули сквозь темные ямы в наэлектризованной маске лица Джейн.
   — Джон, милый, что творится? Джон!
   Я открыл рот, но не мог выдавить ни слова. Глаза Джилли придали видимость жизни посмертной маске Джейн. Это было наиболее ужасное зрелище в моей жизни. Лицо Джейн напоминало нарисованный портрет с живыми глазами. И она была так холодна. И так невозмутима. Так неподвижна. И так обвиняюща.
   — Джон, я замерзаю. Джон!…
   Раздался ужасный гул и треск. Все окна в номере как будто взорвались. Сильный сквозняк дернул по сторонам занавески. В воздухе было густо от блестящих, вращающихся, острых, как бритва, обломков стекла. Я сжался, всем телом прикрывая Джилли, несмотря на это, морозное дуновение достигло меня и сыпануло дождем осколков на мою спину, бедра и ягодицы. Постель была порезана на куски, на продырявленных подушках пух вздымался как снег.
   Я ждал с закрытыми глазами, пока не утих лязг падающего стекла. Холодный мартовский ветер влетел через окна и трепал страницы журнала, который я оставил лежать на телевизоре. Я посмотрел на Джилли. Она снова была собой, не Джейн или кто-то еще, хотя ее лицо было бледно от страха, и сбоку на лбу появилась небольшая ранка.
   — Вылезай из-под меня, — прошептал я. — Внимательно, вся постель в стекле. У меня куча осколков на спине. Наверняка нет ничего серьезного, но я не могу пошевелиться, пока их не вынешь.
   Под влиянием шока и ужаса глаза Джилли наполнились слезами.
   — Что случилось? — спросила она, дрожа. — Я не понимаю, что случилось.
   — Наверно, я переусердствовал с оргазмом, — ответил я, стараясь говорить безалаберным тоном.
   — Ты весь трясешься, — шепнула она. — Не шевелись.
   Она смогла выскользнуть из-под меня. Потом она сказала:
   — Лежи спокойно. У тебя на спине штук двадцать осколков. Но наверно они врезались слишком глубоко.
   Она нашла свои туфли и пошла в ванную за ватой и полотенцем. Потом села рядом со мной на постели и начала вытягивать из моей спины осколки стекла. Крови было немного, но ранки побаливали, и я облегченно вздохнул, когда она вытянула последний осколок, торчавший на внутренней стороне моей левой ляжки.
   В дверь раздался стук. Кто-то закричал:
   — Извините! Вы здесь? Говорит помощник управляющего.
   — А в чем дело? — крикнул я.
   — Кто-то нас уведомил, что в вашем номере был слышен какой-то шум и лязг разбиваемого стекла. Все ли у вас в порядке?
   — Минутку, — ответил я. Джилли нашла мои брюки. Я вытряхнул из них стекло, натянул их и на цыпочках подошел к двери. Я приоткрыл ее, не снимая цепочки, и выглянул. Помощником управляющего был высокий мужчина в смокинге, с очень блестящими черными волосами и в очень блестящих лакированных черных туфлях.
   — Я купил сегодня моей кузине комплект бокалов, — объяснил я. — Сувенир из Салема. К несчастью, у меня ноги запутались в халате, когда я их нес. И к тому же еще я налетел на стол.
   Заместитель управляющего посмотрел на меня проницательным взглядом.
   — Надеюсь, что вы не искалечились?
   — Искалечился? Нет. Нет, нет. Я не искалечился.
   Он помолчал, потом заявил:
   — Вы позволите мне заглянуть в номер?
   — В номер?
   — Если вы согласны.
   Я глубоко вздохнул. Не было смысла блефовать дальше. Если заместитель управляющего хотел заглянуть в номер, то я не мог его удержать.
   — Честно говоря, — сказал я, — у нас были хлопоты с окнами. Но я заплачу за них. Если вы согласитесь.

16

   Мы поехали в жилище Джилли на Уитч Хилл Роуд, с видом на парк Галлеус Хилл. Квартирка была маленькой, но в ней царил педантичный порядок. На выкрашенных в белое стенах висели оправленные проекты платьев, в красивых белых португальских горшочках росли кусты юкки. Мои ранки еле пекли, но все они были чисты, и только одна из них, на плече, еще не закрылась, и из нее продолжала течь кровь.
   — Выпьешь вина? — спросила Джилли.
   Я неестественно сел на покрытый бежевым покрывалом диван.
   — Предпочел бы двойную шотландского, если можно.
   — Мне неприятно, — заявила она, возвращаясь из кухни с большой, покрытой изморозью, бутылкой Пино Шардонне. — Все мои знакомые пьют вино.
   — Только не говори мне, что они еще и вегетарианцы.
   — Некоторые, — улыбнулась она.
   Она поставила на столик два бокала на высоких ножках и села рядом со мной. Я взял бутылку и налил нам обоим до краев. Раз уж я приговорен к вину, подумал я, то по крайней мере не должен ограничиваться в емкости.
   — Как ты думаешь, сколько тебе надо будет заплатить в «Под Боярышником»? — неожиданно спросила Джилли.
   — Наверно, несколько тысяч. Эти большие окна, наверно, стоят кучу денег.
   — Я все еще не понимаю, что случилось.
   Я поднял свой бокал в молчаливом тосте и одним глотком наполовину опорожнил его.
   — Ревнивая жена, — объяснил я.
   Джилли растерянно посмотрела на меня.
   — Ты же говорил, что твоя жена…
   — Мертва, — решительно закончил я. — Потом я повторил еще тише: — Мертва.