– Да, у нас останавливалось семейство с такой фамилией – приблизительно две недели назад. Но они уже оплатили счет и уехали.
Портье сделал акцент на оплате счета. Этим он хотел подчеркнуть состоятельность уехавших постояльцев.
– Вы знаете, куда они уехали?
– К сожалению, у меня нет никаких сведений об этом. Они не оставили адреса. Скорее всего, они янки – точнее, американцы, я думаю, – сказал он, поправляя себя, чтобы ненароком их не обидеть. – Очень красивые леди, на самом деле, особенно молодые. Я могу предположить, что они вернулись в Штаты. Так они, я слышал, называли свою страну.
– В Штаты! Да, нет, разве это возможно? – сказал посетитель, задавая сам себе вопрос-сомнение. – Как давно они покинули гостиницу?
– Около двух недель назад, что-то вроде этого. Я могу посмотреть в книгу регистрации и сказать вам точно!
– Прошу вас, посмотрите и скажите!
Смотритель «Кларендона» – для скромного кандидата в аристократическое общество это было так же естественно, как если бы он был важным клерком – открыл ящик регистраций и начал его просматривать.
На него произвел впечатление внешний вид господина, обратившегося к нему с просьбой. И он не мог отказать этому «важному джентльмену».
– Выехали 25-го, – сказал он, глядя на регистрационную запись. – Лорд С. и Леди С.; Хон. Аугуст Стэйшен; Герцогиня П.; Миссис Гирдвуд и ее семья – это они. Они уехали 25-го, сэр.
– 25-го? В котором часу?
– О нет, я этого не запомнил. Вы сами видите, как много было въезжающих и отъезжающих. Но, судя по тому, что их имена в списке одни из первых, я полагаю, они уехали утренним поездом.
– Вы уверены, что они уехали и не оставили ни для кого сообщения?
– Я могу спросить. Как ваше имя, сэр?
– Свинтон. Мистер Ричард Свинтон.
– Кажется, они спрашивали это имя, несколько раз. Да, пожилая леди спрашивала вас – она мать молодых леди, я полагаю. Я узнаю, не оставила ли она сообщение.
Портье покинул свое место и направился внутрь отеля, оставив растерянного мистера Свинтона одного.
Но вот лицо экс-гвардейца, который было совсем пал духом, снова просветлело. По крайней мере, ему было приятно узнать, что о нем спрашивали. И можно надеяться, что ему оставили сообщение, которое наведет его на их след.
– Нет, они ничего не оставили, – вернулся с этим разочаровывающим ответом портье. – Никакого сообщения.
– Так вы говорили, что они искали мистера Свинтона? Можно узнать, они спрашивали обо мне непосредственно у вас? – этот вопрос мистер Свинтон сопроводил сигарой, которую предложил гостиничному слуге.
– Спасибо, сэр, – сказал польщенный портье, принимая подарок. – Вопросы насчет вас присылали мне из их комнат. Они спрашивали, прибыл ли мистер Свинтон и оставил ли свою визитную карточку. Они также спрашивали о лорде. Они не назвали его имя. Но у нас не было никаких лордов, ни до, ни после них.
– Какой-нибудь джентльмен посещал их за это время? Вы можете убедиться, что эти сигары одни из лучших – я привез их с другой стороны Атлантики. Желаете еще одну? Такие вы не найдете здесь, в Лондоне.
– Вы очень любезны, сэр. Спасибо! – и гостиничный слуга взял себе еще одну сигару.
– О, да! Было несколько господ, которые их навещали. Я не думаю, что кто-то из них был лордом, хотя всё может быть. Леди производили впечатление респектабельных людей. Я бы сказал, довольно респектабельных.
– Вам известен адрес хотя бы одного из этих джентльменов? Я спрашиваю, потому что эти леди мне близки, и я мог бы расспросить у посещавших их джентльменов, куда они могли уехать.
– Они были совершенно мне не знакомы, и никто в отеле их не знает. Я работаю здесь уже десять лет, и никогда не видел их прежде.
– Вы могли бы вспомнить, как выглядит кто-то из них?
– Да, был тот, кто появлялся здесь часто, и выходил из отеля вместе с дамами. Коренастый джентльмен со светлыми волосами и округлым полным лицом. Иногда также появлялся человек с худым лицом, более молодой джентльмен. Они сопровождали двух молодых леди на прогулку на лошадях – на Роттен Роу, и, я думаю, также в оперу.
– Вам известны их имена?
– Нет, сэр. Они приходили и уходили, не оставляя визитные карточки. Только в самый первый раз, но я не обратил внимания, что на них было написано. Они спросили миссис Гирдвуд и затем поднялись по ступенькам в их комнату. Они выглядели как их близкие друзья.
Свинтон понял, что этим исчерпывается вся информация, которую он мог получить от портье. Он развернулся, чтобы уйти, и портье подобострастно открыл ему дверь.
В это время он задал еще один вопрос.
– Миссис Гирдвуд говорила что-либо о возвращении назад, в эту гостиницу?
– Не знаю, сэр, но если вы подождете минуту, я могу спросить.
И снова портье направился внутрь отеля, и снова принес отрицательный ответ.
– Вот невезение! – прошипел Свинтон сквозь зубы, когда спустился по лестнице вниз и вышел из отеля. – Вот невезение! – повторил он, подавленный, когда медленной, нерешительной походкой направился к улице с «нашими лучшими магазинами».
– Лукас и они были в полной уверенности, что я прибуду следующим пароходом! Мне следовало иметь это в виду при отъезде из Нью-Йорка, когда я советовал им, где остановиться. Они должны были отплыть ближайшим пароходом, и, пусть меня повесят, но я думаю, что меня завлекли в этот игорный дом специально, чтобы лишить возможности последовать за ней. И они преуспели в этом! Я потратил несколько месяцев, чтобы собрать деньги на билет! И вот, их уже нет, Б-г знает, где они! Проклятое невезение!
Размышления мистера Свинтона объясняют, почему он не дал знать о себе в отель Бонд Стрит, – миссис Гирдвуд ошибалась, думая, что он прервал связь с ними.
Тысяча долларов, которые он просадил в игорном доме Нью-Йорка, были все его деньги; после этого всё, что он смог выручить за драгоценности своей жены, большинство из которых уже были заложены за три золотых шара, – было достаточно для оплаты поездки на океанском пароходе только одного человека.
Поскольку Фан не желала быть одной – Бродвей ничем не хуже чем Регент Стрит, – оба они вынуждены были остаться в Америке, пока не отыщется сумма, достаточная для покупки двух билетов за океан.
При всем таланте мистера Свинтона в «манипулировании картами» требовалось несколько месяцев, чтобы собрать нужную сумму.
Его друг Лукас уехал, и он не мог больше найти голубей в Америке – остались только ястребы!
Страна свободы не подходила для него. Птицей ее свободы был сокол, и люди, которых он встречал, были отмечены этим символом; поэтому как только Свинтону удалось собрать деньги, достаточные для оплаты билетов второго класса на пароходе «Канард», он поспешил отплыть в страны, более благоприятные для него и его возлюбленной.
Когда они прибыли в Лондон, у них было ненамного больше средств, чем стоимость одежды на них; они остановились в дешевом отеле с соседями-полуджентльменами, в районе, где почти каждая улица, площадь, парк, место или терраса назывались одним и тем же именем Вестборн.
К этому кварталу и направился мистер Свинтон после того как покинул Бонд Стрит; взяв экипаж за два пенни, он вскоре оказался в Роял Оак, что было недалеко от его загородной квартиры.
* * *
– Они уехали! – воскликнул мистер Свинтон, входя в снятые ими комнаты и обращаясь к красивой женщине, единственной, кто кроме него жил там.
Это была Фан, в шелковом платье, несколько потертом и перекрашенном, но все же украшавшем эту женщину. Фан, с ее прекрасными волосами, как будто подросла – она не была более одета как слуга и снова выросла до титула жены!
– Уехали? Покинули Лондон, как ты полагаешь? Или только гостиницу?
Эти вопросы говорили о том, что она все еще доверяла мужу.
– И то и другое.
– И ты не знаешь, куда, верно?
– Да, я не знаю.
– Ты думаешь, они покинули Англию?
– Я не знаю. Они выехали из «Кларендона» 25 числа прошлого месяца – 10 дней назад. И знаешь, кто был там, встречал и провожал их?
– Не знаю.
– Но кто, как ты думаешь?
– Не знаю, нет.
Она могла кое-что предполагать. У нее была мысль, но она не высказывала ее, так же как и прочие мысли относительно этого человека. Если бы она все же высказалась, прозвучало бы имя Майнард.
Но она ничего не сказала, предоставив мужу возможность объяснить всё.
Он так и сделал, отрезвив супругу.
– Хорошо, я скажу. Это был Лукас. Та самая тупоголовая скотина, которую мы встретили в Ньюпорте и затем в Нью-Йорке.
– Да, лучше бы мы не встречали его ни там и ни здесь. Это человек, с которым не следовало иметь никаких дел, Дик.
– Мне это хорошо известно. Возможно, у меня еще будет шанс отплатить ему за все вдвойне.
– Итак, они уехали; и, я полагаю, тем самым на них можно поставить крест. Хорошо, пусть будет так, меня они больше не интересуют. Я вполне довольна возвращению в старую и дорогую мне Англию.
– И в эти дешевые комнаты?
– Мне все равно. Лачугу здесь я предпочитаю дворцу в Америке! Я лучше бы жила на чердаке в Лондоне, здесь, в этих дешевых комнатах, которые ты так любишь, чем стала хозяйкой того дома на Пятом Авеню, где мы так вкусно пообедали. Я ненавижу их республиканскую страну!
Такие чувства были свойственные женщине, произнесшей эти слова.
– Я получу все это, – сказал в ответ Свинтон, имея в виду, конечно, не страну, а дом на Пятой Авеню. – Я завладею всем этим, даже если мне потребуется десять лет на выполнение такой операции.
– Ты по-прежнему намерен продолжать это дело?
– Конечно, почему я должен отступить?
– Но, возможно, ты упустил свой шанс. Этот мистер Лукас может завоевать расположение леди?
– Вах! Я не вижу у него ничего такого, что могло бы понравиться ей, – он обычная ничем ни примечательная скотина. Он сейчас вертится вокруг нее, без сомнения. Но что с этого? Я не думаю, чтобы у него что-нибудь вышло с мисс Джулией Гирдвуд. Кроме того, я знаю, что ее мать будет против этого. Если я и потерял шанс добиться ее, так только благодаря тебе, милая.
– Благодаря мне? И как же это, хотела бы я знать?
– Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад, и я мог бы предотвратить их отъезд, или, еще лучше, сумел бы поехать вместе с ними. Я смог бы это сделать. Мы потеряли время на то, чтобы собрать деньги на билеты для нас обоих.
– Замечательно! И я одна виновата в этом, как я понимаю? Я думаю, что я внесла свою долю. Ты, наверное, забыл, что были проданы мое золото, мои кольца и браслеты, и даже моя великолепная шкатулка?
– А кто подарил тебе все это?
– Замечательно! Вполне достойно тебя – напомнить мне об этом сейчас! Как жаль, что я так и не приняла у тебя эти подарки.
– И мне жаль, что я так и не подарил их тебе.
– Негодяй!
– Ах! Ты, как всегда, знаешь как меня назвать, ты всегда можешь подобрать для меня гадкое слово!
– Да, я буду называть тебя жалким ничтожеством, трусом!
Это задело его за живое. Возможно, это был не единственный обидный и вполне оправданный для него эпитет, но ему было особенно неприятно, что жена знала его слабое место.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, внезапно покраснев.
– Что я имею в виду? Что ты трус, и ты это знаешь. Ты герой безнаказанно оскорблять женщину, но когда мужчина встанет у тебя на пути – нет! Ты ничего не можешь ему сказать, только шипишь как гусь! Вспомни Майнарда!
В первый раз за все время был брошен такой упрек открыто, хотя уже не раз после памятных сцен в Ньюпорте она высказывала разнообразные намеки по поводу схемы, позволившей ему избежать дуэли. Ранее он предполагал, что для нее это не более чем подозрения, поскольку она никак не могла знать о послании, доставленном якобы слишком поздно. Он приложил немало усилий, чтобы скрыть это обстоятельство. Однако из того, что она сейчас сказала, было ясно, что она знает все.
И это было действительно так. Джеймс, официант и другие слуги рассказали ей о всех сплетнях и слухах, ходивших в гостинице; все это, дополненное ее собственными наблюдениями, составило цельную картину. И если ее подозрение только неприятно беспокоило Свинтона, то ее уверенность просто бесила его.
– Повтори, ну-ка еще раз повтори свои слова! – закричал он, вскакивая со стула. – Повтори это снова, и я, клянусь Б-гом, достойно отвечу на этот грязный пасквиль!
Подтверждая свою угрозу, он схватил деревянный стул и занес его над головой своей супруги.
Во всех их многочисленных перепалках никогда еще не доходило до такого – их отношения дошли до критической точки.
Она не была высокой или сильной – только красивой, в то время как задирами были оба. Но она не верила в то, что он способен ее ударить; и в то же время она чувствовала, что если она дрогнет, то тем самым признает себя побежденной. Пускай даже если ее ответ оскорбит его.
Поэтому она ответила с особенной издевкой.
– Говоришь, повторить? Помнишь Майнарда? Я не должна напоминать тебе о нем, ты и так навряд ли его забудешь!
Едва эти слова успели слететь с ее губ, как она горько пожалела об этом: стул опустился на ее красивую головку, и от сильного удара она рухнула на пол как подкошенная!
ГЛАВА XXX. В ТЮИЛЬРИ
Этот день в истории Парижа запомнится как самый позорный, отмеченный горем и гневом.
И не только парижанам, но и всем французам – тем, кто в этот день потерял свободу.
Для парижан этот день стал днем слез; и теперь каждая его годовщина никогда не проходит для французов без того, чтобы не услышать плач в каждом доме, плач, идущий из глубины сердца.
Это было второго декабря 1851 года.
Утром этого дня пять человек встретились во дворце Тюильри. Это была та же самая комната, о которой мы уже писали, где собрались заговорщики несколько месяцев назад.
Настоящая встреча имела ту же самую цель, но, несмотря на то же число собравшихся, как и в прошлый раз, только один из них был участником также и предыдущей встречи. Это был президент страны-хозяина – Президент Франции!
И еще одно достаточно странное совпадение – в титулах собравшихся: там были граф, фельдмаршал, дипломат и герцог, – с той только разницей, что все они представляли только одну нацию – французов.
Это были граф де М., маршал Ст. А., дипломат ля Ж. и герцог С.
Хотя, как было сказано, цель собрания была та же, люди сильно отличались, как по составу, так и по характеру обсуждения. Прежняя пятерка была похожа на банду грабителей, которые занимались приготовлениями к очередному ограблению. К собравшимся теперь больше бы подошло сравнение с подельниками, уже приступившими к своей «работе».
Предыдущие заговорщики вступили в сговор с целью осуществления тщательно разработанного плана – подавления Свободы во всей Европе. Нынешние собрались с аналогичной целью, только речь шла на этот раз о свободе Франции.
В прошлый раз компания только намечалась и должна была быть проведена храбрыми солдатами на поле битвы. На этот раз действия должны были последовать немедленно, и их осуществление было поручено жалким трусам, специально подобранным для этих целей.
Способ осуществления их грязных дел станет понятен, если мы прислушаемся к беседам участников этого сговора.
Не было слышно ни одной шутки или легких и веселых разговоров, как в предыдущем собрании, которое развлекали речи английского виконта. В этот момент было не до шуток; приближалось время насилия и убийств.
Не наблюдалось также в компании спокойствия, подобного предыдущему собранию. Люди входили и выходили; офицеры были в полной униформе и вооружены. Генералы, полковники и капитаны допускались сюда, как если бы они были свободными гражданами, однако они заходили только для того, чтобы отдать рапорт или получить задание, и затем покидали комнату.
Тот, кто отдавал эти приказы, был не Президентом Франции и главнокомандующим ее армией. Это был другой человек из пятерки, и в этот момент он был важнее Президента!
Этого человека звали Граф де М.
Ему, как казалось, не удавалось осуществить этот дьявольский заговор, и Франция могла остаться свободной!
Это был странный, непонятный кризис, и человек, на которого была возложена эта миссия, стоял спиной к огню, в расстегнутом мундире и имел весьма подавленный вид. Несмотря на неоднократный прием крепких напитков и беспрерывное выкуривание сигар, он не мог скрыть дрожь, которая охватила его.
Де М. понимал серьезность момента, поэтому он взял пример с убийцы алжирских арабов, бродячего актера, а ныне фельдмаршала Франции.
– Имейте в виду! – крикнул грешный, но храбрый Граф. – Никаких полумер – никаких, даже малейших послаблений! Мы должны покончить с этим делом, и мы пройдем через это! Кто-нибудь из вас сомневается и трусит?
– Только не я, – ответил Ст. А.
– И не я, – сказал ля Ж., бывший биллиардный шулер Лестер-сквера в Лондоне.
– Я не боюсь, – сказал герцог. – Но вы уверены, что это правильный шаг?
Он был единственным из всей пятерки, в чьем сердце еще оставались некоторые искры человечности. Его связывали с остальными только тесные дружеские отношения, сам же он был скромным и нерешительным человеком.
– Правильный шаг? – отозвался ля Ж. – Что здесь может быть неправильным? Может быть, будет правильным допустить, чтобы это сборище демагогов, эти канальи взяли власть в Париже и во всей Франции? Вот что произойдет, если мы не будем действовать. Сейчас или никогда – говорю я!
– И я!
– И каждый из нас!
– Мы должны сделать даже больше, чем говорим, – сказал де М., и в его орлиных глазах сверкнула молния, что было полной противоположностью герцогу, смотревшему растерянно и нерешительно. – Мы должны поклясться в этом.
– Ну, Луи! – продолжил он, обращаясь непосредственно к Принцу-Президенту. – Мы все здесь в одной лодке. Это вопрос жизни и смерти, и мы должны быть откровенны друг перед другом. Я предлагаю произнести клятву.
– Я не возражаю, – сказал племянник Наполеона, про которого было известно, что он во всем слушается своего великого дядю. – Я дам любую клятву, какая вам будет угодна.
– Довольно! – вскричал де М., доставая с каминной полки пару дуэльных пистолетов и кладя их крест-накрест на стол, один на другой. – Сюда, господа! Здесь есть настоящий христианский крест, и на нем мы сможем принести присягу, что мы сделаем эту работу или умрем вместе.
– Клянемся этим на Кресте!
– Клянемся Крестом и Святой девой!
– Клянемся Крестом и Святой девой!
Едва слова клятвы слетели с их уст, как дверь открылась, и вошел курьер в униформе, один из тех, кто постоянно входил и выходил от них.
Все они были офицерами высокого ранга, мужчинами с бесстрашными зловещими лицами.
– Ну, полковник Гардотт! – спросил его де М., не дожидаясь, пока Президент заговорит первым. – Что нового происходит на Бульваре Бастилия?
– Все замечательно! – ответил полковник. – Еще один круг шампанского, и мои друзья будут готовы – готовы к любому делу!
– Дайте им это! Дважды, если потребуется. Вот вам для оплаты владельцам кабаре. Если этого не достаточно, дайте им слово офицера оплатить выпивку. Или скажите, что это за счет… ха! за счет Лориаларда!
Полковник Гардотт, в великолепной зуав-униформе, был вскоре забыт, или, во всяком случае, оставлен на время, для того, чтобы обратить внимание на крупного бородатого человека в грязной блузе, в этот момент вошедшего в комнату.
– Что с тобой, храбрый малый?
– Я пришел узнать, когда мы можем начинать стрелять на баррикадах? Все уже готово и мы только ждем сигнала.
Лориалард говорил вполголоса, хриплым торопливым шепотом.
– Терпение, славный Лориалард! – отвечали ему. – Дай своим товарищам еще по стаканчику и жди, пока не услышишь, как орудие выстрелит по Мадлен. Но будьте осторожны, не опьянейте настолько, чтобы не услышать этот сигнал. А также будьте осторожны и не стреляйте в солдат, которые будут атаковать вас, или дайте им стрелять в вас!
– Я буду особенно осторожен насчет последнего, мой граф. Так вы говорите, орудие выстрелит по Мадлен?
– Да, выстрелит дважды для надежности – но вы не должны дожидаться второго выстрела. Во-первых, стреляйте вашими холостыми патронами и не принесите вреда нашим дорогим зуавам. Здесь есть кое-что лично для тебя, Лориалард! Это только задаток, остальное получишь, когда перестрелка закончится.
Мнимый баррикадный борец взял золотые монеты, положенные на его в ладонь; с приветствием, более похожим на салют пирата боцману, он протиснулся в полуоткрытую дверь и исчез.
Входили и выходили другие курьеры, большинство из которых в военной форме, доставляя различные донесения и отчеты – некоторые из них устно, другие – таинственным полушепотом, причем многие из курьеров были под влиянием крепких напитков.
В тот день армия в Париже была в состоянии опьянения – она была готова не просто к подавлению восстания, что от нее требовали; – армия была готова на все, включая массовое убийство парижан.
В три часа пополудни все уже было готово. Шампанское было выпито, колбаса съедена. Солдаты снова были голодны и мучимы жаждой, но это были голод злой охотничьей собаки и жажда крови.
– Время пришло! – сказал де М. своим товарищам по заговору. – Теперь можно спустить их с цепи! Зарядить пушку!
ГЛАВА XXXI. В ОТЕЛЕ ДЕ ЛУВР
– Давайте, девочки! Вам нужно переодеться. Джентльмены будут через полчаса.
Эти слова были сказаны в красивом номере отеля де Лувр и адресованы двум молодым леди в изящных халатах, одна из которых сидела в мягком кресле, а другая разлеглась на диване.
Негритянка в клетчатом тюрбане стояла возле двери, чтобы помочь юным леди нарядиться в свои туалеты.
В этих женщинах читатель без труда узнает миссис Гирдвуд, ее дочь, племянницу и служанку.
Прошло несколько месяцев с того момента, как мы расстались с ними. Они совершили тур по Европе: по Рейну, Альпам и Италии. Обратный путь лежал через Париж, в который они всегда стремились попасть, но посетили его только в последнюю очередь; теперь они осматривали этот город.
– Посетите Париж последним, – так советовали им парижские джентльмены, с которыми они познакомились; и когда миссис Гирдвуд, немного уже освоившая французский язык, спросила: «Почему?», ей ответили, что иначе после Парижа им уже будет не интересно смотреть на все остальное.
Она последовала совету французов, и вот теперь завершала тур осмотром Парижа.
Хотя она встречала немецких баронов и итальянских графов десятками, ее девочки все еще оставались свободными. Никто не предложил им руку и титул. Оставалось только надеяться на Париж.
Джентльмены «на полчаса» были из старых знакомых; двое из них были ее соотечественниками; совершая аналогичный тур, они периодически появлялись в ее компании. Это были господа Лукас и Спайлер.
Она относилась к ним с безразличием. Но был здесь еще и другой момент, и она смотрела на это с гораздо большим интересом. Речь шла о джентльмене, который познакомился с ними только на день раньше и которого они не видели больше после домашнего обеда на Пятом Авеню в Нью-Йорке. Это был потерявшийся лорд.
Однако вчерашний его визит объяснил все: и как его задержали в Штатах дипломатические дела, и как он прибыл в Лондон уже после их отъезда на континент, с извинениями, что он не смог им написать, так как не знал, где они находятся.
Со стороны мистера Свинтона последнее утверждение была такая же ложь, как и первое. В течение всего этого времени у него было достаточно возможностей их разыскать. Он тщательно изучил американскую газету, издаваемую в Лондоне, которая регистрирует все прибытия и отъезды трансатлантических туристов, и с точностью до часа мог знать, когда миссис Гирдвуд и ее девочки покидали Кельн, пересекали Альпы, бывали на Мосту Вздохов, или поднимались на вулкан Везувий.
Он только вздыхал и мечтал быть вместе с ними, но не мог. Кое-что мешало осуществлению его мечты, а именно: отсутствие наличных денег.
Деньги появились только тогда, когда семья Гирдвуд прибыла в Париж: ему удалось наскрести некоторую сумму, достаточную, чтобы прибыть в Париж морем и на некоторое, достаточно краткое время остановиться во Франции; это произошло благодаря улыбке Фортуны и красоте его возлюбленной Фан. После этого Фан осталась в дешевом отеле в Лондоне. По ее собственному желанию. Она была согласна не покидать Лондон, несмотря на скудные средства, которые смог оставить ей на проживание отправившийся в путешествие муж. В Лондоне симпатичная наездница была как дома.
– У вас есть только полчаса, мои дорогие, – напомнила им миссис Гирдвуд, чтобы девочки могли подготовиться к встрече.
Корнелия, сидевшая в кресле, поднялась, отложив вязание, которым она занималась, и вышла из комнаты, чтобы Кеция помогла ей переодеться.
Джулия, лежавшая на диване, только зевнула.
И лишь после третьего по счету напоминания от матери она отложила французский роман, который читала, и встала с дивана.
– Надоели эти джентльмены! – воскликнула она, потягиваясь. – Я хочу, чтобы ты, мама, не приглашала их. Лучше я останусь в комнате на целый день, чтобы дочитать этот прекрасный роман. Небеса благословили талант обожаемой Жорж Санд. Такая женщина как она должна была родиться мужчиной. Она знает их так, как будто сама побывала в их шкуре, ей известны все их претензии и предательство. Ах, мама! Ну почему, когда ты решила завести ребёнка, ты завела дочь? Я бы отдала все на свете, чтобы быть твоим сыном!
– Фи, фи, Джулия! Не дай Б-г, кто-нибудь услышит, какие глупости ты говоришь!
– Меня не волнует, пусть слышат. Пускай весь Париж, вся Франция, весь мир знает это! Я хочу быть мужчиной и хочу быть сильной как мужчина.
– Пфф, дитя мое! Сильной как мужчина! Нет у мужчин никакой силы, только одна видимость. Не было еще такого, чтобы женщина не увидела обратной стороны медали. Вот тебе и хваленая мужская сила.