Страница:
Вернемся, однако, к прерванному изложению исследователя «пермского злодеяния». На следующий день после получения телеграммы из Москвы, окончательно санкционировавшей предстоящую расправу с вел. кн. Михаилом, в Пермь прибыла командированная из Екатеринбурга тройка. Она была снабжена мандатом Белобородова и Войкова. В мандате рекомендовалось оказывать товарищам Корсуновскому, Лушкину и Парфенову содействие в возложенной на них «чрезвычайной миссии». Перечисленные лица были как раз теми людьми, которые, по изысканиям Гана, помогали Мясникову произвести «похищение» вел. кн. Михаила[424]. Мы совершенно не можем быть уверены, что «мандат», подписанный Белобородовым и Войковым, реально существовал, что во всяком случае его видели те, кто производил изыскания. Ведь все-таки по меньшей мере странно, что лица, которые должны были из предосторожности скрытно явиться в Пермь и по предписанию из центра совершить потаенное убийство, снабжаются специальным «мандатом» почему-то из Екатеринбурга, со своеобразным предписанием или рекомендацией оказывать «содействие возложенной на них чрезвычайной миссии». Если допустить, что «мандат» действительно существовал, но отнюдь еще не будет доказано, что перечисленные в нем лица и являлись помощниками Мясникова в убийстве, ген. Дитерихс на основании следственного материала, бывшего в его распоряжении, убийцами считал совсем других лиц, а именно членов «мотовилихинской следственной комиссии» – Плещева, Берескова и Жужковича. Если признать реальность «мандата», подписанного председателем екатеринбургского совета и его комиссаром продовольствия и снабжения, то при сопоставлении с телеграммой из центра за подписью Свердлова и Горбунова об утверждении какого-то «плана», о чем говорил пермский телеграфист, приходится еще в большей мере укрепиться в представлении, что в данном случае дело шло совершенно об ином «плане», который вызвал некоторое смущение и в сибирском следствии, именно у Дитерихса.
Припомним, что 4 июля (н. ст.) Белобородов уведомил через Свердлова Голощекина, находившегося в Москве, о смене комендатуры в Доме Ипатьева. Соколов не привел тех слов, какими начиналась телеграмма, сделав в книге, изданной в 21 г., оговорку, что «первая часть текста телеграммы не имеет значения для дела». Дитерихс в своей работе, выпущенной в 22 году, это начало привел: «Сыромолотов как раз поехал для организации дела, согласно указаниям, центра». Из этого Дитерихс делал заключение, что центральной властью было дано в Екатеринбург «распоряжение» подготовить все необходимое для вывоза куда-то царской семьи из этого города. Для организации дела, согласно указаниям центра, и был командирован областной комиссар финансов Сыромолотов; туда же была послана для охранной службы из Екатеринбурга «особо надежная» команда из состава «особого отряда» Голощекина – в Перми формировался «особый поезд». Жильяр спешил сделать заключение, что «в это время убийство царской семьи уже было решено в Москве». Соколов разобрал смысл обменных телеграмм за это время между Москвой и Екатеринбургом и определенно говорил, что речь шла о «вывозе денег из Екатеринбурга в Пермь». Телеграмма из Екатеринбурга за подписью Белобородова и телеграмма Горбунова из Москвы, оказавшаяся в руках следствия, были помечены 26 июня и 8 июля н. ст., т.е. первая телеграмма, сохранившаяся и опубликованная, была послана через две недели после гибели Михаила Александровича. Но эта телеграмма, как видно из ее содержания, не была первой, а завершала собой предварительные переговоры: «Мы уже сообщали, что весь запас золота и платины вывезен отсюда. Два вагона стоят (на) колесах (в) Перми. Просим указать способ хранения на случай поражения советской власти. Мнение облакома партии и обласовета: (в) случае неудачи весь груз похоронить, дабы не оставлять врагам». Какое распоряжение было дано из Москвы, мы не знаем, но 7 июля Белобородов послал Сыромолотову такую телеграмму: «Если поезд Матвеева еще не отправлен, то задержите; если отправлен, примите все меры к тому, чтобы он был задержан в пути и ни в коем случае не следовал (к) ответу, указанному нами. (В) случае ненадежности нового места, поезд вернуть (в) Пермь». Телеграмма эта приведена у Дитерихса (у Соколова ее нет). Дитерихс ее толковал, как отмену первоначального решения вывезти царскую семью из Екатеринбурга. Дитерихс приводит еще дополнительную телеграмму того же Сыромолотова 8 июля: «Если можно заменить безусловно надежными людьми командную охрану поезда, всех сменить, пошлите обратно Екатеринбург…» «Очевидно, – комментирует Ди-терихс, – для новой идеи и эти особые люди понадобились Ис. Голощекину в Екатеринбурге – в период 17 – 19 июля они несли охрану района «Ганиной Ямы», где скрывались тела убитых членов царской семьи». Почему, однако, для ненужного уже поезда «особого назначения» надо было екатеринбургскую стражу заменить «безусловно надежными людьми»! В телеграмме Белобородова 8 июля на имя Горбунова (она имеется у Соколова) разъясняется дело: «Для немедленного ответа. Гусев (из) Петербурга сообщил, что (в) Ярославе восстание белогвардейцев. Поезд наш возвращен обратно в Пермь. Как поступить далее, обсудите (с) Голошекиным». Едва ли подлежит сомнению, что телеграмма Свердлова и Горбунова в Пермь, данная в середине мая (ст. ст.), касается того самого дела, о котором телеграфировал Белобородов, и что екатеринбургские люди, явившиеся с мандатом Белобородова и Войкова, имели прикосновение именно к этому делу: поэтому, вероятно, прибывшие из Екатеринбурга остановились в Перми на поездных путях «около вокзала». Перипетии о золоте и платине и нашли в изложении Гана свой своеобразный отклик и сплелись с тайной убийства вел. кн. Михаила.
По завершении кровавого акта Мясников шифрованной телеграммой уведомил Ленина и Свердлова о выполнении «московской директивы» – сообщил и Белобородову в Екатеринбург. Вновь это лишь догадка того, кто обследовал «пермское злодеяние», – догадка, выданная нам за факт как бы несомненный. На деле все взаимоотношения организаторов убийства с центром пока еще остаются по меньшей мере тайной. Официальная советская историография (она представлена книгой Быкова) стоит на том, что расстрел «Михаила Романова» учинен тайной группой рабочих Мотовилихи под руководством Мясникова[425], не связанной «ни с партийными, ни с советскими организациями» и действовавшей на «собственный страх и риск». Эта группа «с подложными документами Губчека» в ночь с 12 на 13 июня явилась в гостиницу на Сибирской ул. и предъявила М. А. документ о «срочном выезде из Перми». Так как М. А. отказался следовать за ними, то пришлось объявить, что они увезут его силой. Хотя Джонсон не входил «в планы группы», однако, ввиду заявления его, что он последует за М. А., чтобы «не задерживаться в номере, решено было взять его». Арестованных повезли по тракту к Мотовилихе и, свернув в 6 верстах от завода, в лесу расстреляли «Мих. Романова» [426]. После этого, чтобы скрыть следы, телефонировали в милицию и Чр.Ком. об «увозе неизвестными лицами Мих. Романова по направлению Сибирского тракта», т.е. в нанравлении противоположном, чем то было в действительности.
«Похищение это было полной неожиданностью для всех организаций Перми», – заключает Быков. Эта официальная версия заключает в себе меньше фальсификации, чем то хитросплетение, которое мы разбирали выше. Представляется очень правдоподобным, что группа «левых» коммунистов по собственной инициативе предприняла уничтожение главного кандидата на вакантный престол. Писатели антибольшевистского лагеря всегда подчеркивают провокационный характер сообщений тогдашних советских и партийных (большевистских и левоэсеровских) органов печати о готовящейся реставрации с выдвижением на престол Михаила Александровича. В конце мая в связи с началом чехословацкого выступления такие статьи не раз появлялись в уральской прессе – в частности в пермских «Известиях». Поскольку речь шла о конкретном «манифесте», провозглашавшем Михаила «царем», конечно, это была грубая демагогия. Деникин, однако, вспоминает, что, тогдашняя молва действительно настойчиво связывала чехов с именем великого князя» [427]; поскольку речь шла о реставрационных возможностях, поставленных на очередь дня, это, как мы уже видели, до известной степени соответствовало действительности – Михаил Александрович был главным кандидатом – не для немцев и правых, – а для всех конституционных монархистов того времени, т.е. кругов общественно авторитетных. Сам Михаил Александрович был, очевидно, достаточно осведомлен об этих тенденциях и настроениях – по крайней мере кор. Сербская Елена Петровна сообщала своему приближенному Смирнову, что М. А., решительно отказываясь от занятия престола, готов быть «диктатором». Кто знает, не могло ли быть что-нибудь сказано неосторожным конспиратором в каких-либо перехваченных письмах? На этой почве и могла родиться мысль об убийстве того, кто мог явиться реальной опасностью для «революции». Но очень сомнительно, чтобы «тайная группа», возглавляемая Мясниковым, ограничилась лишь рабочими с Мотовилихи и не была ничем связана ни с партийными, ни с советскими организациями, особенно при той роли, какую, по всеобщему мнению, играл Мясников в пермской Ч. К. Чекист Бородулин показывал, что в «тайну великого князя» не был посвящен даже председатель Ч. К. [428]. По неисповедимым путям чекистское око оказалось в нитях, когда ночью, как утверждает официальная версия, или под вечер, по версии свидетелей, в «Королевские номера» явились «какие-то неизвестные люди и увезли Михаила Романова». Несомненно, в последних числах мая в связи с внешними событиями наблюдение над «Королевскими номерами» должно было усилиться. В ночь на 13 июня внешний чекистский надзор отсутствует – так следует из показаний всех решительно свидетелей. Одно это уже заставляет думать, что комедия, разыгранная в «Королевских номерах», была предварительно разработана и подготовлена в недрах Ч. К. Произошло все, может быть, не так грубо, как изображает Ган, ибо в его изложении исчезают все следы какой-либо скрытности – так, Мясников с пьяными, воспаленными глазами «метался по городу как угорелый, отдавая распоряжения»; «к 6 часам вечера была снята внешняя и внутренняя охрана в гостинице; милиция была предупреждена, чтобы она не реагировала ни на какие заявления о налете на гостиницу». В довершение всего, Мясников заранее решил местом трагического конца своего кровавого деяния сделать то «обычное место, где еженощно Ч. К. расстреливает и где заранее были вырыты ямы, которыми можно было… воспользоваться…» С такими целями будто бы была отсрочена на один день назначенная на эту дату казнь 28 человек.
Вероятно, все это было не так, но «выкрасть» кандидата на престол, уже бывшего один день монархом и вверившего судьбу страны Учредительному Собранию, не помешали – это факт.
Шило в мешке утаить было невозможно. Уже на другой день, свидетельствовал позже на столбцах «Руля» один из пермяков, в городе разнеслись слухи, что М. А. обманом увезен с ведома Ч. К. Слухи не могли не дойти до Москвы, если в центре даже и не знали о роли, которую сыграл Мясников (конечно, «под влиянием требований рабочих»), и не получить здесь соответствующего толкования. Осведомленности, впрочем, помогла и болтовня самого пьянствовавшего Мясникова. Бывший секретарь большевистского пермского комитета, Карнаухов, показывал в Екатеринбурге следователю Соколову 2 июля 19 г.: «Пришел как-то в наш комитет чекист Мясников, человек кровожадный, озлобленный, вряд ли нормальный. Он с кем-то разговаривал, и до меня донеслась его фраза: «Дали бы мне Николая, я бы с ним сумел расправиться, как с Михаилом».
3. Московская директива
Припомним, что 4 июля (н. ст.) Белобородов уведомил через Свердлова Голощекина, находившегося в Москве, о смене комендатуры в Доме Ипатьева. Соколов не привел тех слов, какими начиналась телеграмма, сделав в книге, изданной в 21 г., оговорку, что «первая часть текста телеграммы не имеет значения для дела». Дитерихс в своей работе, выпущенной в 22 году, это начало привел: «Сыромолотов как раз поехал для организации дела, согласно указаниям, центра». Из этого Дитерихс делал заключение, что центральной властью было дано в Екатеринбург «распоряжение» подготовить все необходимое для вывоза куда-то царской семьи из этого города. Для организации дела, согласно указаниям центра, и был командирован областной комиссар финансов Сыромолотов; туда же была послана для охранной службы из Екатеринбурга «особо надежная» команда из состава «особого отряда» Голощекина – в Перми формировался «особый поезд». Жильяр спешил сделать заключение, что «в это время убийство царской семьи уже было решено в Москве». Соколов разобрал смысл обменных телеграмм за это время между Москвой и Екатеринбургом и определенно говорил, что речь шла о «вывозе денег из Екатеринбурга в Пермь». Телеграмма из Екатеринбурга за подписью Белобородова и телеграмма Горбунова из Москвы, оказавшаяся в руках следствия, были помечены 26 июня и 8 июля н. ст., т.е. первая телеграмма, сохранившаяся и опубликованная, была послана через две недели после гибели Михаила Александровича. Но эта телеграмма, как видно из ее содержания, не была первой, а завершала собой предварительные переговоры: «Мы уже сообщали, что весь запас золота и платины вывезен отсюда. Два вагона стоят (на) колесах (в) Перми. Просим указать способ хранения на случай поражения советской власти. Мнение облакома партии и обласовета: (в) случае неудачи весь груз похоронить, дабы не оставлять врагам». Какое распоряжение было дано из Москвы, мы не знаем, но 7 июля Белобородов послал Сыромолотову такую телеграмму: «Если поезд Матвеева еще не отправлен, то задержите; если отправлен, примите все меры к тому, чтобы он был задержан в пути и ни в коем случае не следовал (к) ответу, указанному нами. (В) случае ненадежности нового места, поезд вернуть (в) Пермь». Телеграмма эта приведена у Дитерихса (у Соколова ее нет). Дитерихс ее толковал, как отмену первоначального решения вывезти царскую семью из Екатеринбурга. Дитерихс приводит еще дополнительную телеграмму того же Сыромолотова 8 июля: «Если можно заменить безусловно надежными людьми командную охрану поезда, всех сменить, пошлите обратно Екатеринбург…» «Очевидно, – комментирует Ди-терихс, – для новой идеи и эти особые люди понадобились Ис. Голощекину в Екатеринбурге – в период 17 – 19 июля они несли охрану района «Ганиной Ямы», где скрывались тела убитых членов царской семьи». Почему, однако, для ненужного уже поезда «особого назначения» надо было екатеринбургскую стражу заменить «безусловно надежными людьми»! В телеграмме Белобородова 8 июля на имя Горбунова (она имеется у Соколова) разъясняется дело: «Для немедленного ответа. Гусев (из) Петербурга сообщил, что (в) Ярославе восстание белогвардейцев. Поезд наш возвращен обратно в Пермь. Как поступить далее, обсудите (с) Голошекиным». Едва ли подлежит сомнению, что телеграмма Свердлова и Горбунова в Пермь, данная в середине мая (ст. ст.), касается того самого дела, о котором телеграфировал Белобородов, и что екатеринбургские люди, явившиеся с мандатом Белобородова и Войкова, имели прикосновение именно к этому делу: поэтому, вероятно, прибывшие из Екатеринбурга остановились в Перми на поездных путях «около вокзала». Перипетии о золоте и платине и нашли в изложении Гана свой своеобразный отклик и сплелись с тайной убийства вел. кн. Михаила.
По завершении кровавого акта Мясников шифрованной телеграммой уведомил Ленина и Свердлова о выполнении «московской директивы» – сообщил и Белобородову в Екатеринбург. Вновь это лишь догадка того, кто обследовал «пермское злодеяние», – догадка, выданная нам за факт как бы несомненный. На деле все взаимоотношения организаторов убийства с центром пока еще остаются по меньшей мере тайной. Официальная советская историография (она представлена книгой Быкова) стоит на том, что расстрел «Михаила Романова» учинен тайной группой рабочих Мотовилихи под руководством Мясникова[425], не связанной «ни с партийными, ни с советскими организациями» и действовавшей на «собственный страх и риск». Эта группа «с подложными документами Губчека» в ночь с 12 на 13 июня явилась в гостиницу на Сибирской ул. и предъявила М. А. документ о «срочном выезде из Перми». Так как М. А. отказался следовать за ними, то пришлось объявить, что они увезут его силой. Хотя Джонсон не входил «в планы группы», однако, ввиду заявления его, что он последует за М. А., чтобы «не задерживаться в номере, решено было взять его». Арестованных повезли по тракту к Мотовилихе и, свернув в 6 верстах от завода, в лесу расстреляли «Мих. Романова» [426]. После этого, чтобы скрыть следы, телефонировали в милицию и Чр.Ком. об «увозе неизвестными лицами Мих. Романова по направлению Сибирского тракта», т.е. в нанравлении противоположном, чем то было в действительности.
«Похищение это было полной неожиданностью для всех организаций Перми», – заключает Быков. Эта официальная версия заключает в себе меньше фальсификации, чем то хитросплетение, которое мы разбирали выше. Представляется очень правдоподобным, что группа «левых» коммунистов по собственной инициативе предприняла уничтожение главного кандидата на вакантный престол. Писатели антибольшевистского лагеря всегда подчеркивают провокационный характер сообщений тогдашних советских и партийных (большевистских и левоэсеровских) органов печати о готовящейся реставрации с выдвижением на престол Михаила Александровича. В конце мая в связи с началом чехословацкого выступления такие статьи не раз появлялись в уральской прессе – в частности в пермских «Известиях». Поскольку речь шла о конкретном «манифесте», провозглашавшем Михаила «царем», конечно, это была грубая демагогия. Деникин, однако, вспоминает, что, тогдашняя молва действительно настойчиво связывала чехов с именем великого князя» [427]; поскольку речь шла о реставрационных возможностях, поставленных на очередь дня, это, как мы уже видели, до известной степени соответствовало действительности – Михаил Александрович был главным кандидатом – не для немцев и правых, – а для всех конституционных монархистов того времени, т.е. кругов общественно авторитетных. Сам Михаил Александрович был, очевидно, достаточно осведомлен об этих тенденциях и настроениях – по крайней мере кор. Сербская Елена Петровна сообщала своему приближенному Смирнову, что М. А., решительно отказываясь от занятия престола, готов быть «диктатором». Кто знает, не могло ли быть что-нибудь сказано неосторожным конспиратором в каких-либо перехваченных письмах? На этой почве и могла родиться мысль об убийстве того, кто мог явиться реальной опасностью для «революции». Но очень сомнительно, чтобы «тайная группа», возглавляемая Мясниковым, ограничилась лишь рабочими с Мотовилихи и не была ничем связана ни с партийными, ни с советскими организациями, особенно при той роли, какую, по всеобщему мнению, играл Мясников в пермской Ч. К. Чекист Бородулин показывал, что в «тайну великого князя» не был посвящен даже председатель Ч. К. [428]. По неисповедимым путям чекистское око оказалось в нитях, когда ночью, как утверждает официальная версия, или под вечер, по версии свидетелей, в «Королевские номера» явились «какие-то неизвестные люди и увезли Михаила Романова». Несомненно, в последних числах мая в связи с внешними событиями наблюдение над «Королевскими номерами» должно было усилиться. В ночь на 13 июня внешний чекистский надзор отсутствует – так следует из показаний всех решительно свидетелей. Одно это уже заставляет думать, что комедия, разыгранная в «Королевских номерах», была предварительно разработана и подготовлена в недрах Ч. К. Произошло все, может быть, не так грубо, как изображает Ган, ибо в его изложении исчезают все следы какой-либо скрытности – так, Мясников с пьяными, воспаленными глазами «метался по городу как угорелый, отдавая распоряжения»; «к 6 часам вечера была снята внешняя и внутренняя охрана в гостинице; милиция была предупреждена, чтобы она не реагировала ни на какие заявления о налете на гостиницу». В довершение всего, Мясников заранее решил местом трагического конца своего кровавого деяния сделать то «обычное место, где еженощно Ч. К. расстреливает и где заранее были вырыты ямы, которыми можно было… воспользоваться…» С такими целями будто бы была отсрочена на один день назначенная на эту дату казнь 28 человек.
Вероятно, все это было не так, но «выкрасть» кандидата на престол, уже бывшего один день монархом и вверившего судьбу страны Учредительному Собранию, не помешали – это факт.
Шило в мешке утаить было невозможно. Уже на другой день, свидетельствовал позже на столбцах «Руля» один из пермяков, в городе разнеслись слухи, что М. А. обманом увезен с ведома Ч. К. Слухи не могли не дойти до Москвы, если в центре даже и не знали о роли, которую сыграл Мясников (конечно, «под влиянием требований рабочих»), и не получить здесь соответствующего толкования. Осведомленности, впрочем, помогла и болтовня самого пьянствовавшего Мясникова. Бывший секретарь большевистского пермского комитета, Карнаухов, показывал в Екатеринбурге следователю Соколову 2 июля 19 г.: «Пришел как-то в наш комитет чекист Мясников, человек кровожадный, озлобленный, вряд ли нормальный. Он с кем-то разговаривал, и до меня донеслась его фраза: «Дали бы мне Николая, я бы с ним сумел расправиться, как с Михаилом».
3. Московская директива
Между убийством вел. кн. Михаила Александровича и гибелью императора Николая II и его семьи прошел месяц. Лица, обследовавшие екатеринбургскую трагедию, не имели перед собой последующих объяснений большевистских историков о роли, сыгранной центром в кровавых событиях на Урале; они стояли перед несомненным для них фактом убийства всей царской семьи и официальным заявлением советской власти в виде телеграммы «пресс-бюро», напечатанным в московских «Известиях» 19 июля.
Вот оно: «На состоявшемся 18 июля первом заседании президиума ВЦИК советов председатель Свердлов сообщает полученное по прямому проводу сообщение от областного Уральского совета о расстреле бывшего царя Николая Романова. За последние дни столице Красного Урала Екатеринбургу серьезно угрожала опасность приближения чехословацких банд. В то же время был раскрыт заговор контрреволюционеров, имевший целью вырвать из рук Советов коронованного палача. Ввиду всех этих обстоятельств президиум Уральского областного Совета постановил расстрелять Николая Романова, что и было приведено в исполнение. Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место. Документ о раскрытии заговора послан в Москву со специальным курьером». Сделав это сообщение, Свердлов напомнил историю перевода Романова из Тобольска в Екатеринбург, когда была раскрыта такая же организация белогвардейцев в целях устройства побега Романова. За последнее время предполагалось предать бывшего Царя суду за все его преступления против народа. Только разразившиеся сейчас события помешали осуществлению этого суда. Президиум, обсудив все обстоятельства, заставившие областной Уральский Совет принять решение о расстреле Романова, постановил признать решение областного Совета о расстреле Романова правильным. Затем председатель сообщил, что в распоряжении ВЦИК находится сейчас важный материал: документы Николая Романова, его собственноручные дневники, которые он вел до времени казни, дневники его жены, детей, переписка Романовых. Имеются, между прочим, письма «Григория Распутина Романову и его семье, все эти материалы будут разработаны и опубликованы в ближайшее время».
«Свердлов лгал, когда так говорил», – заключает Соколов, ибо уже 17 июля после 9 час веч. на имя Горбунова пришла из Екатеринбурга шифрованная телеграмма Белобородова с сообщением о том, что произошло в Ипатьевском доме. Копия этой телеграммы попала в руки следствия, и надо отдать справедливость Соколову, он проявил большую энергию и искусство для того, чтобы добиться раскрытия смысла телеграммы первостепенной важности для истории екатеринбургской трагедии и обличения лживости официального советского сообщения. В расшифрованном виде телеграмма гласила: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации». Такой текст определенно указывал, что в Москве или заранее уже знали, какая участь должна была постигнуть «главу», или этой телеграмме предшествовала другая, не оставившая следа в екатеринбургских документах, что маловероятно. Телеграмма была послана на имя секретаря Совнаркома Горбунова, следовательно, то, что произошло в «доме особого назначения», не являлось последствием каких-то секретных личных сношений екатеринбургских палачей с председателем ВЦИК. Эта сторона не остановила внимания следователя, его более заинтересовала второстепенная сторона дела – опрометчивое хвастовство Свердлова, заявившего, что в распоряжении президиума ЦИК находятся «важные материалы» в виде собственноручных дневников Царя и его семьи. «Свердлов торжествовал кровавую победу и в радости сердца опрометчиво похвастал тем, чем еще не овладел… Этой своей оплошностью он сам определял свое меето: самого главного среди других соучастников убийства». 18 июля Свердлов «не мог иметь у себя ни дневников, ни писем царской семьи». Эти «ценные документы были отправлены Свердлову с особым курьером. Им был Янкель Юровский, выехавший с ними из Екатеринбурга 19 июля».
Заключение следствия было слишком поспешно и не вытекало из текста сообщения «пресс-бюро»: значительная часть дневника Николая II, переписка (в частности письма Распутина) и пр. до тобольского периода давно уже находились в распоряжении власти, унаследовавшей их от Чрез. След. Комиссии при Временном Правительстве. Следствие в свое распоряжение получило и другой документ – тот разговор Свердлова по прямому проводу 20 июля с неуказанным в ленте лицом из Екатеринбурга, который мы уже цитировали[429]. На вопрос Свердлова: «что у вас слышно», неизвестный отвечал: «Положение на фронте несколько лучше, чем казалось вчера. Выясняется, что противник оголил весь фронт, бросил все силы на Екатеринбург, удержим ли долго Екатеринбург, трудно сказать. Принимаем все меры к удержанию. Все лишнее из Екатеринбурга эвакуировалось. Вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами. Сообщите решение ЦИК и можем ли оповестить население известным вам текстом». Свердлов отвечал: «В заседании президиума ЦИК от 18 постановлено признать решение Ур. Обл. Совдепа правильным. Можете опубликовать свой текст. У нас вчера во всех газетах было помещено соответствующее сообщение. Сейчас послал за точным текстом текста и передам его тебе». Слова вопрошавшего: «можем ли оповестить население известным вам текстом», и ответ Свердлова: «можете опубликовать свой текст» – для всех участников сибирского следствия были решающими – скажем словами Булыгина: Москва заранее знала текст Екатеринбурга[430]. Между тем, если оставаться строго в пределах текста, переданного телеграфной лентой, то толкование может получиться иное. Когда Голощекин или Белобородов спрашивали разрешение на оповещение населения «известным вам текстом», то скорее здесь имелась в виду телеграмма 17 го, где говорилось, что «официально семья погибнет при эвакуации». Ответ Свердлова: «можете опубликовать свой текст», допуская специальное опубликование в Екатеринбурге, отнюдь не санкционировал предложенный проект. Ведь это так ясно при сопоставлении опубликованного в Москве текста с тем, что предполагал Екатеринбург: он уведомлял о гибели «всей семьи», а не только «главы»; в московском тексте категорически заявлялось, что «жена и сын Николая отправлены в надежное место». О дочерях Москва молчала. Московский текст и был воспроизведен в екатеринбургской публикации 23 июля (21-го он был объявлен Голощекиным на митинге).
Мы еще остановимся на том, как центральная власть в течение долгого времени пыталась скрыть факт расправы с семьей Царя, факт, столь осложнявший взаимные отношения с германским правительством в критическое время, которое переживала советская власть. В сущности, впервые пермское, екатеринбургское, алапаевское «злодеяния» раскрыты были в статье Быкова, помещенной в 21 г. в сборнике «Рабочая революция на Урале» областного управления государственного издательства. Отклик этой статьи нашел свое место и в центре, в «Коммунистическом Труде», где «последние дни последнего царя» были перепечатаны. Однако тогда негласно самый сборник изъят был из продажи. В статье Быкова признавалось, что сообщения о похищении, бегстве и увозе членов императорской фамилии не соответствовали действительности – последние все были «уничтожены». Замалчивание этого факта не было, однако, «результатом нерешительности местных советов». Уральские советы – и областной, и пермский, и алапаевский, «действовали смело и определенно, решив уничтожить всех близких к самодержавному престолу». Для всех них «Урал стал могилой».
Таким образом, роль центральной власти в этом изображении сводилась к замалчиванию того, что произошло: советы Урала действовали «на свой страх и риск». Такова основная тенденция очерка Быкова. И лишь в самом конце 25 г. в статье Юренева, появившейся в столичной петроградской «Красной Газете» в виде корреспонденции из Свердловска под заглавием «Новые материалы о расстреле Романовых», установлены были взаимоотношения того времени между Екатеринбургом и Москвой. Одновременно появился отдельным изданием пополненный очерк Быкова[431]. Отношения с центром в статье Юренева излагались так: «В одном из своих заседаний, по словам Быкова, Совет (областной) единодушно высказался за расстрел Николая Романова[432]. Все же большинство Совета не хотело брать на себя ответственность без предварительного переговора по этому вопросу с центром. Решено было вновь командировать в Москву Голощекина для того, чтобы поставить вопрос о судьбе Романова в Ц. К. партии и президиумов ВЦИК. Президиум ВЦИК, – продолжает Быков, – склонялся к необходимости назначения над Николаем Романовым открытого суда. В это время созывался 5 й Всероссийский Съезд Советов. Предполагалось поставить вопрос о судьбе Романова на Съезде – о том, чтобы провести на нем решение о назначении над Романовым гласного суда в Екатеринбурге». Как «главный обвинитель» б. Царя должен был выступить Троцкий. Разговоры о суде в советской среде в это время действительно были, как можно судить, напр., по сообщениям газеты «Анархия» и др.; о решении постановки «царского» процесса, между прочим, говорил Урицкий при допросе 9 июля н. с. гр. Коковцева[433]. Может быть, боевое настроение, создавшееся около съезда с готовившимся выступлением левых с. р., сняло этот вопрос. По утверждению Быкова, вопрос был пересмотрен в ВЦИК в связи с докладом Голощекина о военных действиях на Урале: «Голощекину предложено было ехать в Екатеринбург и в конце июля подготовить сессию суда над Романовыми, на которую и должен был приехать Троцкий». «По приезде из Москвы Голощекиным, числа 12 июля, было созвано собрание Областного Совета, на котором был заслушан доклад об отношении центральной власти к расстрелу Романовых. Областной Совет признал, что суда, как это было намечено Москвой, организовать уже не удастся – фронт был слишком близок, и задержка с судом над Романовым могла вызвать новое осложнение. Решено было запросить командующего фронтом о том, сколько дней продержится Екатеринбург и каково положение фронта. Военное командование сделало в Областном Совете доклад, из которого было видно, что положение чрезвычайно плохое. Чехи уже обошли Екатеринбург с юга и ведут на него наступление с двух сторон. Силы красной армии недостаточны, и падение города можно ждать через три дня. В связи с ним Областной Совет решил Романова расстрелять, не ожидая суда над ним». Под Романовыми, очевидно, надо подразумевать не только семью Царя в узком смысле, но и членов императорской фамилии, находившихся в Алапаевске[434]. Отсюда логически следует сделать заключение, что екатеринбургское и алапаевское убийства связаны, действительно, скорее всего «единой волей».
Вот оно: «На состоявшемся 18 июля первом заседании президиума ВЦИК советов председатель Свердлов сообщает полученное по прямому проводу сообщение от областного Уральского совета о расстреле бывшего царя Николая Романова. За последние дни столице Красного Урала Екатеринбургу серьезно угрожала опасность приближения чехословацких банд. В то же время был раскрыт заговор контрреволюционеров, имевший целью вырвать из рук Советов коронованного палача. Ввиду всех этих обстоятельств президиум Уральского областного Совета постановил расстрелять Николая Романова, что и было приведено в исполнение. Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место. Документ о раскрытии заговора послан в Москву со специальным курьером». Сделав это сообщение, Свердлов напомнил историю перевода Романова из Тобольска в Екатеринбург, когда была раскрыта такая же организация белогвардейцев в целях устройства побега Романова. За последнее время предполагалось предать бывшего Царя суду за все его преступления против народа. Только разразившиеся сейчас события помешали осуществлению этого суда. Президиум, обсудив все обстоятельства, заставившие областной Уральский Совет принять решение о расстреле Романова, постановил признать решение областного Совета о расстреле Романова правильным. Затем председатель сообщил, что в распоряжении ВЦИК находится сейчас важный материал: документы Николая Романова, его собственноручные дневники, которые он вел до времени казни, дневники его жены, детей, переписка Романовых. Имеются, между прочим, письма «Григория Распутина Романову и его семье, все эти материалы будут разработаны и опубликованы в ближайшее время».
«Свердлов лгал, когда так говорил», – заключает Соколов, ибо уже 17 июля после 9 час веч. на имя Горбунова пришла из Екатеринбурга шифрованная телеграмма Белобородова с сообщением о том, что произошло в Ипатьевском доме. Копия этой телеграммы попала в руки следствия, и надо отдать справедливость Соколову, он проявил большую энергию и искусство для того, чтобы добиться раскрытия смысла телеграммы первостепенной важности для истории екатеринбургской трагедии и обличения лживости официального советского сообщения. В расшифрованном виде телеграмма гласила: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации». Такой текст определенно указывал, что в Москве или заранее уже знали, какая участь должна была постигнуть «главу», или этой телеграмме предшествовала другая, не оставившая следа в екатеринбургских документах, что маловероятно. Телеграмма была послана на имя секретаря Совнаркома Горбунова, следовательно, то, что произошло в «доме особого назначения», не являлось последствием каких-то секретных личных сношений екатеринбургских палачей с председателем ВЦИК. Эта сторона не остановила внимания следователя, его более заинтересовала второстепенная сторона дела – опрометчивое хвастовство Свердлова, заявившего, что в распоряжении президиума ЦИК находятся «важные материалы» в виде собственноручных дневников Царя и его семьи. «Свердлов торжествовал кровавую победу и в радости сердца опрометчиво похвастал тем, чем еще не овладел… Этой своей оплошностью он сам определял свое меето: самого главного среди других соучастников убийства». 18 июля Свердлов «не мог иметь у себя ни дневников, ни писем царской семьи». Эти «ценные документы были отправлены Свердлову с особым курьером. Им был Янкель Юровский, выехавший с ними из Екатеринбурга 19 июля».
Заключение следствия было слишком поспешно и не вытекало из текста сообщения «пресс-бюро»: значительная часть дневника Николая II, переписка (в частности письма Распутина) и пр. до тобольского периода давно уже находились в распоряжении власти, унаследовавшей их от Чрез. След. Комиссии при Временном Правительстве. Следствие в свое распоряжение получило и другой документ – тот разговор Свердлова по прямому проводу 20 июля с неуказанным в ленте лицом из Екатеринбурга, который мы уже цитировали[429]. На вопрос Свердлова: «что у вас слышно», неизвестный отвечал: «Положение на фронте несколько лучше, чем казалось вчера. Выясняется, что противник оголил весь фронт, бросил все силы на Екатеринбург, удержим ли долго Екатеринбург, трудно сказать. Принимаем все меры к удержанию. Все лишнее из Екатеринбурга эвакуировалось. Вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами. Сообщите решение ЦИК и можем ли оповестить население известным вам текстом». Свердлов отвечал: «В заседании президиума ЦИК от 18 постановлено признать решение Ур. Обл. Совдепа правильным. Можете опубликовать свой текст. У нас вчера во всех газетах было помещено соответствующее сообщение. Сейчас послал за точным текстом текста и передам его тебе». Слова вопрошавшего: «можем ли оповестить население известным вам текстом», и ответ Свердлова: «можете опубликовать свой текст» – для всех участников сибирского следствия были решающими – скажем словами Булыгина: Москва заранее знала текст Екатеринбурга[430]. Между тем, если оставаться строго в пределах текста, переданного телеграфной лентой, то толкование может получиться иное. Когда Голощекин или Белобородов спрашивали разрешение на оповещение населения «известным вам текстом», то скорее здесь имелась в виду телеграмма 17 го, где говорилось, что «официально семья погибнет при эвакуации». Ответ Свердлова: «можете опубликовать свой текст», допуская специальное опубликование в Екатеринбурге, отнюдь не санкционировал предложенный проект. Ведь это так ясно при сопоставлении опубликованного в Москве текста с тем, что предполагал Екатеринбург: он уведомлял о гибели «всей семьи», а не только «главы»; в московском тексте категорически заявлялось, что «жена и сын Николая отправлены в надежное место». О дочерях Москва молчала. Московский текст и был воспроизведен в екатеринбургской публикации 23 июля (21-го он был объявлен Голощекиным на митинге).
Мы еще остановимся на том, как центральная власть в течение долгого времени пыталась скрыть факт расправы с семьей Царя, факт, столь осложнявший взаимные отношения с германским правительством в критическое время, которое переживала советская власть. В сущности, впервые пермское, екатеринбургское, алапаевское «злодеяния» раскрыты были в статье Быкова, помещенной в 21 г. в сборнике «Рабочая революция на Урале» областного управления государственного издательства. Отклик этой статьи нашел свое место и в центре, в «Коммунистическом Труде», где «последние дни последнего царя» были перепечатаны. Однако тогда негласно самый сборник изъят был из продажи. В статье Быкова признавалось, что сообщения о похищении, бегстве и увозе членов императорской фамилии не соответствовали действительности – последние все были «уничтожены». Замалчивание этого факта не было, однако, «результатом нерешительности местных советов». Уральские советы – и областной, и пермский, и алапаевский, «действовали смело и определенно, решив уничтожить всех близких к самодержавному престолу». Для всех них «Урал стал могилой».
Таким образом, роль центральной власти в этом изображении сводилась к замалчиванию того, что произошло: советы Урала действовали «на свой страх и риск». Такова основная тенденция очерка Быкова. И лишь в самом конце 25 г. в статье Юренева, появившейся в столичной петроградской «Красной Газете» в виде корреспонденции из Свердловска под заглавием «Новые материалы о расстреле Романовых», установлены были взаимоотношения того времени между Екатеринбургом и Москвой. Одновременно появился отдельным изданием пополненный очерк Быкова[431]. Отношения с центром в статье Юренева излагались так: «В одном из своих заседаний, по словам Быкова, Совет (областной) единодушно высказался за расстрел Николая Романова[432]. Все же большинство Совета не хотело брать на себя ответственность без предварительного переговора по этому вопросу с центром. Решено было вновь командировать в Москву Голощекина для того, чтобы поставить вопрос о судьбе Романова в Ц. К. партии и президиумов ВЦИК. Президиум ВЦИК, – продолжает Быков, – склонялся к необходимости назначения над Николаем Романовым открытого суда. В это время созывался 5 й Всероссийский Съезд Советов. Предполагалось поставить вопрос о судьбе Романова на Съезде – о том, чтобы провести на нем решение о назначении над Романовым гласного суда в Екатеринбурге». Как «главный обвинитель» б. Царя должен был выступить Троцкий. Разговоры о суде в советской среде в это время действительно были, как можно судить, напр., по сообщениям газеты «Анархия» и др.; о решении постановки «царского» процесса, между прочим, говорил Урицкий при допросе 9 июля н. с. гр. Коковцева[433]. Может быть, боевое настроение, создавшееся около съезда с готовившимся выступлением левых с. р., сняло этот вопрос. По утверждению Быкова, вопрос был пересмотрен в ВЦИК в связи с докладом Голощекина о военных действиях на Урале: «Голощекину предложено было ехать в Екатеринбург и в конце июля подготовить сессию суда над Романовыми, на которую и должен был приехать Троцкий». «По приезде из Москвы Голощекиным, числа 12 июля, было созвано собрание Областного Совета, на котором был заслушан доклад об отношении центральной власти к расстрелу Романовых. Областной Совет признал, что суда, как это было намечено Москвой, организовать уже не удастся – фронт был слишком близок, и задержка с судом над Романовым могла вызвать новое осложнение. Решено было запросить командующего фронтом о том, сколько дней продержится Екатеринбург и каково положение фронта. Военное командование сделало в Областном Совете доклад, из которого было видно, что положение чрезвычайно плохое. Чехи уже обошли Екатеринбург с юга и ведут на него наступление с двух сторон. Силы красной армии недостаточны, и падение города можно ждать через три дня. В связи с ним Областной Совет решил Романова расстрелять, не ожидая суда над ним». Под Романовыми, очевидно, надо подразумевать не только семью Царя в узком смысле, но и членов императорской фамилии, находившихся в Алапаевске[434]. Отсюда логически следует сделать заключение, что екатеринбургское и алапаевское убийства связаны, действительно, скорее всего «единой волей».