Мельников Руслан. Рудная черта

   Такое случается. Редко, но бывает. Когда выматываешься полностью. И телом и душой. Когда в яростной битве опустошаешься целиком, до дна. Когда, чудом выбравшись из лап смерти, не знаешь, как жить дальше. Когда реальность мешается со скверным кошмаром. Когда разум отказывается ворочать тяжелые мысли, а сердце покрывается коркой покрепче черной брони упыриных Властителей. Когда перестаешь верить в завтрашний день. Потому что в дне сегодняшнем утратил слишком многое и ничего не приобрел взамен.
   Когда хочется только одного: чтобы тебя оставили в покое. Или просто убили поскорее. Что в сущности одно и то же.
   Почти физически осязаемое уныние витало над кучкой павших духом воинов. Разноплеменных защитников Сторожи опутывало и обволакивало единое, непреодолимое чувство обреченности. Вязкое, отупляющее, сковывающее волю и разум, множащее усталость, порождающее безразличие…
   – К озеру все же нужно идти, – подводя итог вялому совету, хмуро заключил Всеволод. – Сейчас.
   Нет, это не было необходимостью и не было рациональным решением. Просто хотелось идти хоть куда-нибудь. И хоть что-то делать. Только бы не сидеть вот так, в этой угрюмой тягучей тишине и безысходности, только бы не дожидаться покорно неминуемого.
   – Зачем? – поднял на него тусклые глаза Бернгард. – Зачем нам идти туда днем, русич?
   – Не знаю, – честно и зло процедил Всеволод, чувствуя, как рвется наружу напряжение последних часов. – Но по мне лучше уж поскорее пасть там, чем здесь выжидать невесть чего.
   – Не вижу никакой разницы, где умирать, – рассеянно отозвался Бернгард, – И не вижу смысла торопить смерть. Хотя, конечно, если ты надумал еще до наступления ночи утопиться от отчаяния…
   – Заткнись, Бернгард!
   – И если тебе так важно, чтобы твое мертвое тело непременно плавало в мертвых водах…
   – Я сказал – заткнись! – Взбешенный Всеволод вскочил на ноги, вырывая клинки из ножен.
   – Эй! – Встревоженный Сагаадай тоже поднимался с земли. – Перестаньте! Оба!
   Бернгард же лишь презрительно покосился на обнаженную сталь в руках Всеволода.
   – Если дела обстоят именно так, тогда тебе, русич, следует сразу выбросить свои мечи и скинуть доспех. Мертвое озеро не любит серебра.
   Ах ты, мерзкая темная…
   – Тва-а-а!..
   В первый миг он готов был наброситься на ненавистного магистра, почти радуясь внезапной ссоре, так кстати отвлекшей от решения неразрешимых проблем. Но уже в следующее мгновение…
   Стоп!
   Всеволод осекся на полуслове. Замер на полувздохе. Остановил руку на полувзмахе.
   Озеро! Не любит! Серебра!
   И – картина из недавнего прошлого.
   Как наяву!
   Вот он опускает меч в неподвижную озерную гладь. Через прозрачный слой и дальше, глубже – в черную с прозеленью жижу.
   А вот пронзенное посеребренной сталью озеро вдруг вскипает, бурлит – будто корчится в судорогах. Пузырится и… И – раскрывается! Оно ведь открылась тогда. Пусть ненадолго, пусть на миг, пусть на чуть-чуть. Но до самого дна открылось! От малой толики белого металла, от тонюсеньких проволочек густой насечки, вкованных в сталь. А если серебра будет больше? И если серебро не вытаскивать из воды, как он в тот раз вытащил свой клинок?
   Всеволод шумно выдохнул. Опустил мечи. Улыбнулся.
   Проницательные глаза Бернгарда внимательно следили за ним.
   – У тебя появилась идея, русич?
   Он кивнул:
   – Кажется, я знаю, как добраться до рудной черты днем. Как при свете солнца раздвинуть мертвые воды… Чем их раздвинуть…
   – В самом деле? – глаза Бернгарда заблестели.
   Всеволод поймал на себе и другие заинтересованные взгляды. Живые бойцы Сторожи вновь оживали – по-настоящему. Даже слабенькая надежда в безнадежной ситуации способна творить чудеса.
   – Попробовать, во всяком случае, стоит. Мы пойдем к озеру не с пустыми руками. Мне нужно серебро. Много серебра. Очень много.
   – Серебро? – кажется, Бернгард начинал понимать.
   – Да. Если бросить его в озеро… смешать с водой…
   – С водой? Смешать? – Магистр вмиг подобрался, вскинул голову. – А ведь, в самом деле, может получиться. Если серебро… с водой… Как верно, и до чего просто! Странно, что я сам раньше не додумался.
   – Наверное, раньше в том не было большой нужды, – пожал плечами Всеволод. – А ныне – появилась.
   – Серебро! С водой! Смешать! – восхищенно бормотал Бернгард. Взгляд магистра блуждал, подобно взгляду безумца…

Глава 37

   Нa пустынном каменистом плато было тихо и покойно. Ни ветерка, ни птичьего пения, ни шелеста травы, ни звона мошкары. Ущелье за спиной Всеволода закрывала густая молочная пелена тумана, сползшего после полудня с горных вершин и смешавшегося со смрадными испарениями пожженной солнцем падали. Впереди раскинулись неподвижные мертвые воды.
   У озера тоже валялись трупы. Издохшая и истлевающая нечисть. Упыри, павшие в бою от упыриных же когтей. И твари, не успевшие вовремя укрыться от губительного света. Поверженный темный Властитель лежал на краю плато – у спуска в ущелье. Черный доспех его был не столько порублен, сколько смят боевым серпом победителя, а кое-где и проплавлен солнцем. Плоть под латами – тоже. Измята, прожжена…
   Впрочем, Всеволода сейчас интересовал не мертвый Шоломонар. С низкого берега, круто обрывавшегося сразу же за водяной кромкой, он всматривался в озерные глубины. Знакомая картина: сверху – прозрачный слой этак в локоть с небольшим. Ниже – маслянисто поблескивает непроглядная чернота, слабо разбавленная зеленоватой колдовской мутью.
   Верхний, кристально чистый слой не отражал ничего. На нижнем, прятавшемся под ним, Всеволод явственно видел собственное отражение. Обычное, неперевернутое.
   Озеро ведь пока – спокойное. Ничем не потревоженное.
   Пока…
   Чуть поодаль ратники разгружали лошадей – тех, кого удалось отыскать и изловить после ночного штурма и вылазки. Тягловые и боевые кони, работяги-тяжеловозы и породистые скакуны, выносливые низкорослые татарские лошадки и крупные рыцарские жеребцы – все были навьючены неподъемными мешками, тюками, коробами и позвякивающими связками, туго обмотанными рогожей.
   Люди тоже пришли не налегке. И живые люди, и мертвые рыцари Бернгарда. Каждый помимо собственного доспеха и оружия притащил на горбу увесистую котомку или суму.
   Да, непростой выдался денек… Сначала – работа в замковых кузнях, где в тиглях и котлах из всего, что попадалось под руку, наспех выплавлялось серебро, созданное стараниями орденских алхимиков. В огонь шли неиспользованные заготовки и испорченное снаряжение, доспехи, которые некому было уже носить и оружие, которым некому драться, посеребренная оболочка метательных снарядов, рубленая серебряная проволока и иглы, используемые для громовых шаров, покрытые белым металлом бревна и наконечники разбросанных всюду стрел.
   С подъемного моста содрали всю обивку. Булавами и секирами во множестве посбивали со стен серебрёные шипы. В воротах развели костер, дабы собрать побольше белой слезы из опущенных решеток, поднятых штырей, крюков и лезвий, вмурованных в арочные своды. Слеза та текла из арки ручьями.
   Добытое серебро укладывали в мешки бесформенными грязными кусками – большими, малыми. Не особо утруждая себя очисткой благородного металла от примесей и окалины. Не для красы потому как брали его с собой и не для торга. Под конец, что не успевали выплавить, – увозили, как есть. Серебрёные клинки, шеломы, кольчуги, наконечники копий и стрел… Груза хватило всем.
   Потом был тяжелый и долгий путь через заваленное камнями и трупами ущелье. Нагруженных коней вели в поводу. Сами сгибались под немалой ношей. Ноги и копыта скользили в оплывших останках мертвой нечисти. Навязанные на лица влажные тряпицы не спасали от невыносимых смрадных испарений.
   Но – прошли, но – дошли. И – главное – донесли, что несли.
   А теперь – все позади.
   Именно все. Ибо солнце, хоть и светит еще ярко, но уже клонится к закату. И значит, назад, в Сторожу, засветло не вернуться.
   Никто, впрочем, и не собирался. Саксонские рыцари, русские дружинники и татарские стрелки сваливали на камни вперемешку и спекшиеся комья серебра, и посеребренную сталь, так и не попавшую в тигли. Мертвецы Бернгарда помогали живым. Сам магистр с задумчивым видом наблюдал за ходом работы.
   Ну что…
   Всеволод поднял из кучи металла небольшой кусок серебра. Подбросил в руке. Серебряный окатыш был легким, плоским, шершавым, пористым. Грязным. Но на тусклой неровной поверхности в солнечном свете нет-нет, да и поблескивали незамутненные, не окислившиеся еще росинки.
   Ничего, мертвые воды отмоют остальное.
   Подошел Сагаадай. Встал рядом, почти касаясь носками сапог кромки неподвижной воды. Пару секунд юзбаши тоже задумчиво смотрел в маслянистую чернь с прозеленью, затем произнес – негромко, не глядя на Всеволода:
   – Если твой план не сработает, урус…
   И – умолк, не договорив.
   Всеволод закончил за него:
   – Значит, все – впустую. Но мы, по крайней мере, сделаем все, что в наших силах, Сагаадай. И потому нас не в чем будет упрекнуть.
   – А главное – некому, – прозвучал невеселый ответ.
   Всеволод сплюнул налево, повернулся к стоящим сзади. Предупредил, памятуя о буйном норове тихого на вид озера:
   – Глядеть в оба. Всем быть начеку. Как серебришко бросать начнете – за водой следить не забывайте. Коли озеро из берегов выйдет – захлестнуть может, затащить в себя.
   Помедлил немного. Вздохнул поглубже.
   Приказал:
   – Приступай!
   Свой кусок серебра он швырнул первым. Так далеко, как смог.
   И кто-то еще швырнул. И еще, и еще…
   Плюханье, всплески. Кристальные брызги, казавшиеся на солнце росплесками белого металла. Ленивое колыхание темной мути, похожей на зловещую бездонную топь.
   И – круги по воде. По верхнему слою – чистому, прозрачному. И по нижнему – черному, непроглядному. Мертвому. С ядовитой зеленцой. Ширящиеся, мешающиеся друг с другом круги…
   Каждый из стоявших на берегу воинов успел бросить только по одному предмету. Серебро, посеребренная сталь – все брошенное – почти одновременно ушло в темные глубины.
   А потом началось…
   Такое…
   Словно несметные запасы сарацинского громового порошка вдруг разом взорвались на озерном дне. Неведомая сила в единый миг разметала верхний прозрачный водяной слой, обратив его в мелкую морось, повисшую в воздухе. Тяжелую черно-зеленую муть тоже выплеснуло… подняло на несколько саженей. И с оглушительно-смачным хлюпом обрушило вниз.
   И вновь – подняло.
   И снова – вниз.
   Всеволода и Сагаадая, стоявших у самой воды, окатило с ног до головы. Тем, кто находился сзади, досталось тоже. Мутные мертвые воды облепляли броню, но тут же бессильно опадали, стекали с серебрёных лат, оставляя за собой лишь ореол зеленоватого мерцания.
   А серебро и серебрёная сталь все сыпались и сыпались в воду. Охапками. Люди и умруны старались зашвырнуть побольше. И – подальше. И это было совсем не то, что омочить в мертвой воде один-единственный клинок с насечкой из белого металла, да туг же его и вынуть, Это было куда как серьезнее. Серебро и сталь в серебре топили пудами. И вытягивать обратно утопленное никто не собирался.
   Озеро ворочалось, бушевало, ярилось и безумствовало, будто раненое живое существо – тяжело, быть может, даже смертельно раненное. Буквально из ничего, на ровном месте, при полном штиле возникали стремительные водовороты, буруны из черной пены и чудовищные темные валы, то тут, то там шумно захлестывающие пустынный берег.
   Волнение силилось, множилось… Крутобокий котлован в центре каменистого плато обращался в кипящий колдовской котел. При этом сбросившую защитные покровы, обнажившуюся бурлящую муть пронизывали клинки солнечных лучей. Сияющие мечи безжалостно кололи и рубили содрогающуюся тушу мертвых вод, в изобилии пуская зеленоватую кровь-туман.
   Струйки и облачка цвета гнили и плесени поднимались к погожему небу, рассеивались, истаивали… Но не так быстро, как хотелось бы. Клубящаяся пелена постепенно густела, обволакивая озеро, берег…
   А берег? Что с ним?!
   Толчок. Еще…
   Дрожь воды передается земле. И вот уже берег тоже ходит ходуном. И берег, и все плато, стиснутое горной грядой. Перепуганные кони уносились прочь, а люди с трудом держались на ногах. Где-то на границе плато проседали своды пещер, рушились скальные пики, осыпались обвалы.
   Потом от озера по земной тверди, по берегу пошли трещины.
   Побежали, зазмеились.
   Одна.
   Другая.
   Третья…
   Глубже.
   Шире…
   Расколы, впрочем, тут же засыпало камнем. Но – не только им. В одну из разверзшихся трещин угодил тевтонский кнехт. Отчаянный, душераздирающий вопль – и бедолага сгинул бесследно – раздавленный, погребенный заживо. В другую щель угодил рыцарь из мертвой дружины Бернгарда. Умрун ушел под землю молча, без звука.
   – Назад! – в голос крикнул Всеволод. – Все назад!
   Ни к чему было сейчас так рисковать. Сейчас следовало отступить, выбраться из буйства деготьной мути и зеленоватого тумана. Отойти в сторону. Издали оценить содеянное.
   Отступали. Подальше. Наблюдали уже с безопасного расстояния…
   Как очередная волна смыла груду серебра и серебрёной стали, оставленную на берегу. Как безумствующее озеро само слизнуло губительный белый металл.
   Как сглотнуло сдуру.
   Как поперхнулось.
   Как необъятный водоем отчаянно бился в каменных тисках. Но никуда не мог уже деться от утопленного, от глубоко – до самого дна – всаженного в темную жидкую плоть ненавистного серебра.
   Озеро выбрасывалось на берег огромными – в крепостную стену – волнами, разбивалось о камни и бессильно стекало обратно. Взбесившиеся мертвые воды цеплялись пенистыми руками за валуны, пытаясь вырвать самое себя из впадины, отравленной серебром. Но лишь без толку ворочали глыбы. Так провалившийся под лед человек хватается за края полыньи. А лед – трескается, а лед – не держит.
   Начинались новые взрывы-всплески мутных вод – громче и страшнее прежних. И новое сотрясение тверди – сильнее, чем раньше. И новый выброс холодных зеленоватых испарений. Плотных, заволакивающих все и вся…
   Колдовской туман прогибался и таял под солнцем. Но снизу, от бурлящей черной жижи поднимались еще более густые клубы, и разглядеть, что творится за этой сплошной колышущейся пеленой, было уже невозможно. А – ох и творилось же!

Глава 38

   Затихло Мертвое озеро нескоро. И не до конца затихло. Что-то еще ворочалось, пыхтело, перекатывалось под непроглядной зеленоватой шапкой, окутавшей берег. Но волны вроде бы уже не бились о камень, и земля больше не содрогалась.
   – Стойте здесь, – распорядился Всеволод. – Я взгляну.
   Мягкой кошачьей походкой он направился к озеру. Шел сторожко, готовый в любой миг прянуть назад.
   Но не он один шел. За спиной послышались шаги… Кого там еще понесло?! Всеволод раздраженно оглянулся. Бернгард! Тевтонский магистр не пожелал оставаться со всеми на безопасном расстоянии. Ладно, пусть его…
   Молча они вступили в блекло-зеленый туман, приблизились к воде. Разглядели наконец…
   Всеволод остолбенел.
   Да, его предположение оказалось верным. Да, Мертвое озеро столь сильно страшилось серебра, что даже при свете дня разверзло свои холодные воды до самого дна. Вот только как разверзло!
   Зрелище было немыслимым, невероятным!
   Вся водяная морось уже полностью осела, и верхний прозрачный слой вновь укрывал темную муть от солнечных лучей. Однако теперь в озерной глади беспорядочно зияли многочисленные дыры. Не воронки, не круговороты, а именно ДЫРЫ. Пустоты, разорвавшие, вскрывшие, пробившие водный покров изнутри. Одни – побольше, другие – поменьше. С ровными отвесными стенками, глубокие, как шурфы рудокопов. Водяные шурфы!
   Пронизывая озерные воды насквозь, они курились зеленоватыми испарениями, как торфяные пожары на болотах, а через некоторые из них можно было даже различить пробивающиеся со дна слабые багровые отсветы рудной черты. Однако воспользоваться подобными прорехами было никак невозможно: слишком уж малы. Человеку ни в одну из таких дыр не протиснуться. И разбросаны они друг от друга изрядно. И от берега далековато. Пока доберешься – утопнешь в мертвых водах.
   Это могло являться чем угодно, но только не заветным проходом к древней кровавой границе. Уж Всеволоду-то было с чем сравнивать. Настоящий проход – ровный, широкий, идущий от берега до берега да через все дно – он видел глазами Эржебетт. А это… Нет, это не то. Это – НЕ НАСТОЯЩЕЕ. Вскрытое, взломанное грубо, неумело, не по правилам, не ночью, а средь бела дня. И белым металлом. И именно поэтому – НЕ ТО.
   Темные мертвые воды дрожали часто и мелко. Как студень на ветру. Огромный такой, гигантский, дырявый, дымящийся студень в каменном котле.
   Всеволод тупо хлопал глазами.
   Бернгард стоял рядом и смотрел безмолвно, не дыша. Как будто… Восхищенно?
   Два отражения колыхались на беспокойной ряби деготьного цвета. Отражение Всеволода – перевернутое вверх ногами. Головой к берегу. И отражение магистра. Обычное. Правильное. Головой к центру водоема, изъеденного дырами. Всеволод отметил это лишь краем сознания. Ничуть не удивившись. Что ж, так ведь и должно быть. Сам он родился в этом обиталище. Бернгард – пришел из мира иного, однажды уже переступив рудную черту, сокрытую на озерном дне. Оттого и не меняется отражение магистра в напуганных мертвых водах.
   «Так гоже можно отличать человека от нечеловека», – говорил когда-то Бранко. Волох был прав. Но сейчас о его правоте Всеволод думал меньше всего. Мысли сейчас крутились вокруг оспин, пронзивших озерную гладь.
   Прорехи, словно прорубленные, пробитые, проломленные, прогрызенные в мертвых водах, смутно повторяли очертания брошенных на дно предметов, И были совершенно… абсолютно бесполезны.
   Все вышло не так. Вышло иначе!
   Всеволод с трудом подавил рвущийся из груди стон разочарования. Повернулся к Бернгарду:
   – Что это?! ЧТО?! ЭТО?!
   Магистр пожал плечами. Ответил спокойно. Даже вроде бы удовлетворенно:
   – Мертвые воды не выносят серебра. И они действительно расступились, отгородив себя от него. И его – от себя.
   – Отгородив?
   – Да, русич. Так засевшая в человеческом теле заноза или наконечник стрелы обволакивается гноем, а после с гноем же выходит наружу. У озера нет возможности вытолкнуть серебро вовне. Поэтому его воды просто отступили, разорвались, разошлись в тех местах, где лежит белый металл.
   – Бернгард, мы сможем как-нибудь пустить в эти прорехи мою кровь и сказать твои слова? – спросил Всеволод.
   Магистр покачал головой:
   – Кровь падет не на кровавую границу, а на серебро, лежащее на дне. Слова – тоже. И вряд ли сейчас, при свете солнца, мертвые воды пропустят их дальше. И потом нам ведь все равно не добраться до этих водяных дыр. Они открылись слишком далеко от берега. А у нас нет ни лодки, ни плота. Да если бы и были… Это особое озеро, русич. По нему невозможно плавать. Здесь тонет все. Проваливается сквозь верхний слой. Увязает в нижнем.
   Тонет все? Проваливается? Увязает? Что ж…
   – А если мы… – вскинул голову Всеволод. – Сами… Если просто войдем туда?
   – Куда? – поднял брови Бернгард. – В озеро?
   – Ну да! На нас – серебряная броня. Значит, перед нами мертвые воды должны расступиться. Нужно только без страха идти вперед, и…
   – И воды, конечно, расступятся, – перебил Бернгард. – Вот только не сразу. Вначале они всех нас изломают. Превратят в кольчужные мешки с месивом из раздавленных внутренностей и раздробленных костей. А потом – да, расступятся. Над тем, что от нас останется. Ты же видел – озеро не разверзается сразу. Оно противится белому металлу. Пытается его поглотить, справиться с ним. Оно бьется и борется. Долго и отчаянно.
   – А разве оно еще не успокоилось? – нахмурился Всеволод.
   – Посмотри на эту рябь, русич. Посмотри на свое отражение. Это мнимое спокойствие. Оно продлится лишь до следующего соприкосновения с серебром. Хочешь проверить?
   Не дожидаясь ответа, Бернгард вынул из ножен меч. Коснулся клинком дрожащей воды, самым кончиком тронул темную жижу под прозрачным слоем. И – тут же отдернул серебрёное оружие, отступая на шаг.
   Все верно! Даже от этого слабого касания мертвые воды дернулись, вздыбились, взбурлили, вскипели. И долго не могли утихомириться.
   – Нам нужен проход на дно, русич, – твердо сказал Бернгард. – Настоящий проход, по которому можно беспрепятственно спуститься с берега до самой кровавой черты. Без него – никак.
   Всеволод обреченно вздохнул:
   – Ты же видишь – это невозможно. Днем до дна не добраться.
   – Я так не считаю, – губы магистра вдруг раздвинулись в довольной улыбке. – Главное, мы убедились, что Мертвое озеро действительно обнажает дно перед лунным металлом.
   – И что ты задумал? – насторожился Всеволод.
   – Попробуем использовать не куски серебра и не серебрёную сталь.
   – А что же тогда?
   – То, что можно, выражаясь твоими же словами, смешать с водой.
   – Серебряную стружку? Порошок? – Всеволод лихорадочно соображал. – И ссыпать все в озеро? Но что это даст? Да и нет ведь у нас уже серебра. Только то, что на латах и оружии. А другого взять негде.
   Бернгард покачал головой:
   – Ты не понял меня, русич. Я говорю о жидком серебре. О lapis internalis.
   – Раствор адского камня? – Всеволод испытующе взглянул на Бернгарда – Но разве у тебя есть?
   – Есть, – кивнул Бернгард.
   – Здесь?
   – Здесь.
   – С собой?
   – С собой.
   – И много?
   – Надеюсь, что хватит.
   Откуда? Как? Впрочем, в данной ситуации это не столь важно. Сейчас гораздо важнее другое.
   – И ты думаешь, что серебряная вода…
   – В том-то и дело, что вода! – торжествующе повторил магистр. – Именно вода. Вода – в воду, вода против воды. Мертвые воды легко обтекают твердые предметы, но отгородиться от жидкого серебра им будет непросто. Хоть ты и не занимался алхимией, но все же должен представлять, что происходит, когда один раствор проникает в другой. Жидкости либо смешиваются, либо нет, верно?
   – Ну-у… – растерянно протянул Всеволод.
   Магистр продолжал – быстро, уверенно, напористо:
   – В нашем случае дело будет обстоять так. Сначала с серебряным раствором смешается вот этот защитный покров. – Бернгард кивнул на верхний слой кристально чистой водицы. – Конечно, концентрация адского камня при этом значительно ослабнет, но ведь не исчезнет вовсе. А мертвые воды, насколько я могу судить, весьма чувствительны к лунному металлу. И чрезвычайно уязвимы перед ним. Даже раствор, содержащий мизерную толику серебра, способен взбудоражить озеро и поднять таку-у-ую бурю!.. А удерживать на себе новую субстанцию, которая пропитает и, по сути, обратит в себя весь верхний слой, мертвые воды уже не смогут. Значит – сбросят ее. Сольют. И, во-первых, окажутся беззащитными перед солнцем. А во-вторых… Им придется дать дорогу серебряному ручью, который, разумеется, устремится на дно этой каменной чаши. Lapis internalis проведет нас вниз, русич.
   – О чем ты говоришь, Бернгард?! Ты же сам только что доказывал мне, что озеро так просто не сдается. Да оно в два счета разметает твою серебряную водицу в мельчайшие капли. Обратит ее в туман.
   – И что? – безмятежно усмехнулся Бернгард. – Туман осядет, капли опадут. И вновь сольются друг с другом. Согласен, реакция будет бурной, но ее итог очевиден. Полагаю, для достижения нужного результата нам хватит нескольких пинт раствора адского камня.
   – Пинт?! – Всеволод вытаращил глаза. Что за бред?! Алхимическая лаборатория – завалена, а все запасы серебряной воды израсходованы. – Где ты умудрился отыскать столько? И… и как смог дотащить сюда?
   – Я ничего не искал и ничего не тащил. Я – привел.
   – Что?! – Всеволод ничего не понимал. – Привел?!
   Улыбка Бернгарда становилась все шире.
   – Не тебе одному предстоит сегодня пожертвовать своей кровью ради спасения этого мира. А кровь, как ты уже знаешь, бывает разной.
   Ах вот оно что! Пропитанные серебром умруны из замкового склепа! Ходячие бурдюки, под завязку наполненные раствором адского камня! Для мертвой дружины Бернгарда, похоже, нашлось новое применение…
   – Начнем с твоего старого знакомого, русич. Если потребуется – призовем кого-нибудь еще…
   – Ты о чем?.. – нахмурился Всеволод. – О ком?..
   О каких знакомых идет речь?
   Но на этот раз Бернгард, не снизошел до объяснений. Князь-магистр повернулся назад, и…
   – Брат Арнольд! – Его зычный зов раскатисто и глухо прокатился над берегом, все еще укрытым зеленоватым туманом. – Подойди сюда!

Глава 39

   Некоторое время спустя из плотной пелены выступила одинокая фигура. Посеребренный доспех, глухой шлем-горшок на голове, меч в ножнах… Умрунов Бернгарда не всегда можно было отличить одного от другого, но уж этого-то Всеволод признал сразу. Еще бы! Имелись характерные приметы. Давно, целую вечность назад, он застал этого рыцаря у дверей Эржебетт.
   От белого орденского плаща с отхваченным краем после ночной битвы, правда, остались лишь рваные, обвисшие на плечах клочья – будто подрезанные крылья. Зато рассеченная перчатка на левой руке, некогда перехватившая клинок Всеволода, никуда не делась. И на груди – вон – знакомая рваная кольчуга, грубо перехваченная старым, подржавевшим уже проволочным швом, в который упирался тот самый клинок.