Страница:
«Что ж, тем удобнее будет атаковать, – отметил он про себя. – Сверху вниз – оно завсегда удобнее».
Исходящие из озера упыри тем временем вовсе замедлили продвижение. Последние аршины давались нечисти особенно трудно. Неуклюжие, обожженные солнцем кровопийцы, достигнув обрывистой береговой кромки, едва шевелились. Падали, срывались, съезжали вниз по осыпающейся гальке. Поднимались, карабкались дальше. Снова падали. Толпились и топтали друг друга в жуткой давке.
И визжали. Дико. Пронзительно. Истошно. Не переставая, не умолкая.
– И-и-и-и-и-и!
Визг нечеловеческой боли накрывал все и вся. Несмолкаемый визг этот становился неотъемлемой частью окружающего мира. А порожденный им звон в ушах Всеволод уже воспринимал как часть самого себя.
А упыри лезли, лезли, лезли… Ослепшие, облезшие, беспомощные и обреченные. Темных тварей, вышедших по приказу Властителя на солнечный свет и копошившихся буквально под ногами, сейчас можно было хорошо разглядеть вблизи.
Только до чего же неприятное то было зрелище!
Бледная кожа темнела и трескалась, покрывалась язвами и струпьями, слезала рваными клочьями. Размякшая, оплывшая плоть отваливалась дымящимися кусками. На безволосых шишковатых черепах, на длинных руках и когтистых пальцах, на острых плечах, худых спинах и впалой груди обнажались хрупкие кости. Лопались очи, а из глубоких провалов глазниц сочилась вязкая жижа цвета рыбьего клея. На оскаленных ртах сухой коркой запекалась желтоватая пена. Пузырилась и испарялась густая черная сукровица. Устрашающие на вид загнутые когти – и те утрачивали под солнцем былую прочность и хрустко обламывались, всаженные в гальку.
Знакомый нестерпимо-смрадный дух истаивающей упырятины стоял над озером. А из колышущегося ущелья, из густой тени и плотного зеленого тумана все поднимались новые кровососы. Твари покорно карабкались вверх. К указанной цели. К солнцу. Навстречу собственной мучительной гибели. С превеликим трудом переставляя ноги, пожженные о брызги многократно разбавленного, но не избавленного вовсе от губительной силы серебра раствора адского камня. Вяло цепляясь истонченными руками за крутые склоны. Подтягивая себя к береговой кромке зубами и крошащимися когтями…
Упыри все же продвигались наверх, ведомые неумолимой и безжалостной волей своего князя.
– И-и-и-и-и-и!
Медленно-медленно…
– И-и-и-и-и-и!
Дюйм за дюймом…
– И-и-и-и-и-и!
И поднимутся ведь, заберутся на берег! И вступят в бой прежде, чем издохнут под солнцем!
А с другой стороны, сзади, с плато, к небольшому отряду прикрытия, к тонкой стенке щитов подходили другие упыри. Тоже – визжащие, исходящие зловонным паром, медлительные, ослепшие, шатающиеся на ходу и подволакивающие ноги. Но их были десятки, сотни… И это были лишь первые десятки и сотни.
И эти тоже дойдут. Тоже – достанут. Скоро.
Да чего там – почти уже дошли, почти достали.
– Какая, должно быть, это боль! – невольно поморщился Всеволод, глядя на истлевающую на ходу и без малого разваливающуюся на куски нечисть. Нет, он не сочувствовал. Человек никогда не станет сочувствовать таким тварям. Он просто ужасался. – Какое страдание!
– Какая власть! – неожиданно подхватил Бернгард. – Вот о чем лучше подумай, русич. О безграничной власти, что гонит сейчас этих Пьющих под солнце. На такое не способна даже жажда крови. А власть Властвующего – гонит.
– Эта власть – жестока, – не оборачиваясь, заметил Всеволод.
– Как и любая другая власть, в любом из миров. Впрочем, Пьющих, которых ты видишь перед собой, вполне можно избавить от тяжкого бремени чужой воли, подарив им взамен милосердное небытие.
Над береговой кромкой поднялась упыриная рука – вся почерневшая, сплошь покрытая лопнувшими волдырями и глубокими язвами. С ладони и запястья свисали отслоившиеся, скрученные в трубочку полоски сухой кожи. Тонкие пальцы судорожно царапали камни хрупкими обломанными когтями.
– Не думал я, что когда-либо буду проявлять милосердие к этим тварям, – процедил сквозь зубы Всеволод.
А вот уже и вторая рука шарит рядом с первой в поисках надежной опоры.
– На самом деле ты поступал так всегда, когда убивал их, – отозвался Бернгард.
Упыриные руки подтянули голову. Не голову даже – шишковатый череп, почти полностью уже лишенный кожи. Сквозь рваную дымящуюся плоть выпирают кости. Слепо зияет разверстая чернота пустых глазниц. Слабо шевелится раззявленный в визге безгубый рот.
– И сегодня тебе тоже придется быть милосердным, русич. Возможно, милосерднее, чем когда-либо. Как и мне. Как всем нам.
– Вж-ж-жих…
Бернгард единым махом снес и обе руки, и голову. Содрогающееся тело скользнуло вниз, марая камни густым черным следом. Но над обрывом уже поднимались новые облезлые руки и слепые черепа. А сзади послышались смачные удары боевой стали о разбухшую плоть и податливый хруст ломких костей. До выставленного на берегу заслона тоже добрались первые упыри.
Князь-магистр с лязгом опустит забрало.
– А вот теперь пора, русич. Вперед!
Они не сошли, не сбежали – они свалились на головы напиравшим снизу тварям. Сверзлись, не поломав плотного клинообразного строя. Ударили как с седла. Как на полном скаку.
Да, Бернгард был прав: на солнце истреблять темных тварей оказалось много проще, чем в ночной тьме. Ослепшие, ослабевшие, беспомощные кровопийцы не могли причинить сколь либо серьезного ущерба. Упыри двигались вяло, сами подставляясь под серебрёную сталь. Ответные удары длинных гибких рук были хлесткими, но бесполезными, а зачастую – откровенно вредными для наносивших их. Такие удары не столько рвали доспех противника, сколько вышибали из размякших и обожженных дланей брызги черной слизи, ошметки плоти и осколки кости. Бьющая нечисть теряла пальцы, а порой и вовсе руки целиком отрывались от изъязвленных солнцем плеч.
Хрупкие когти тварей не пробивали посеребренную броню и крошились о щиты. Зубы соскальзывали с латных пластин, застревали и обламывались в кольчужных звеньях. Зато любо-дорого было посмотреть, как легко сечет эту спекшуюся, вареную нелюдь сталь с насечкой из белого металла. Мечи и секиры не рубили даже – разваливали непрочные ходячие остовы на куски.
– Чавк-чавк! Хлюп-хлюп! Шлеп-шлеп! Хрусь-хрусь!
Иногда доставало толчка щитом, удара эфесом меча или кулаком в тяжелой латной перчатке, а то и просто хорошего пинка, чтобы прожженный едва ли не насквозь упырь, загораживающий путь, рассыпался, оседал и растекался бесформенной, чуть подрагивающей кучей.
Как там говорил Бернгард? Придется быть милосердным. Милосерднее, чем когда-либо. О, Всеволод упоенно творил милосердие. Обеими руками и обоими мечами творил, десятками отправляя в блаженное небытие заживо изжаривающихся тварей.
Магистр рубился рядом. Мертвая дружина Бернгарда тоже не отставала. Первые ряды неприятеля они разметали, даже не ощутив сопротивления. Но чем ниже опускался их небольшой выстроенный острым углом отряд, чем ближе подходил к дну, тем сложнее было продвигаться дальше.
Тень отвесных студенистых стен и густой зеленый туман поглощали большую часть солнечных лучей, и в глубинах озерного ущелья упыри уже не столь сильно подвергались губительному воздействию светила. Внизу нечисть билась свирепее, отчаяние и яростнее, чем наверху.
Не было здесь уже облезших черепов и пустых глазниц. Не отваливалась и не пузырилась упыриная плоть, бледная кожа – почти не темнела. Исчезали вялость членов и неуклюжесть движений. Даже визжали твари как-то менее обреченно, что ли… Или, уж скорее, более злобно.
Враг больше не ложился тупо под клинки и ноги, враг норовил зацепить сам. Цапнуть. Укусить. Разорвать. А упыриные зубы и когти, не подточенные солнцем, теперь были не в пример крепче и опасней.
И нести милосердие на острие меча становилось все труднее.
Склон по-прежнему уходил круто вниз. И снизу по-прежнему поднимались все новые и новые твари. Свежие, злые, лишь едва пожженные солнцем. И оттого – еще более злые.
Твари напирали нескончаемой волной. Видимо, не так уж и мало Пьющих увел с собой прошлой ночью за рудную черту темный Властитель. Бледные тела, безволосые головы и непроходимые заросли вьющихся когтистых змей-рук перегораживали узкий проход. Упыри шли плотно, упыри гасили движение пешего клина.
Только бы не остановили! Как тогда, ночью, остановили конную тевтонскую «свинью» перед ущельем. Только бы не выпихнули обратно на берег!
Ведь уже близко! Совсем рядом ведь уже!
Да, солнце почти не проникало в озерные глубины, но на колышущихся стенах раздвинутых мертвых вод багровели отсветы заветной рудной черты. К которой их так не хотят пускать.
Ощущая нарастающее сопротивление нечисти, Всеволод все сильнее раскручивал мечами разящие мельницы. Рубил с плеча. С одного, с другого. Наотмашь. Отсекал тянущиеся снизу, спереди руки, сносил головы, вспарывал нутро, вываливая из сухого и белесого черное и осклизлое.
Кого – швырял под ноги, кого – спихивал с дороги.
Отброшенные упыри с чавкающим звуком впечатывались в деготьно-болотистую муть подрагивающих стенок озерной расщелины. Увязали в противоестественной смеси воды этого мира и темного тумана мира иного, если могли – выбирались обратно. Жадно хватая ртом воздух (дышать в мертвых водах упыриное отродье, оказывается, неспособно), падая под мечами и секирами умрунов, следовавших за Всеволодом.
Случалось и так, что о мертвые воды задевало серебрёное острие чьего-нибудь меча. Порой их касалось крыло наплечника, покрытого белым металлом, посеребренный край щита или налокотник. Тогда стена вздрагивала, вспухала, шла пузырями и испуганными кругами – по всей отвесной поверхности. На вертикальной плоскости зарождалась маленькая буря, грозившая захватить любого, кто окажется в пределах досягаемости. Пару раз захватывала не успевших отскочить.
Впрочем, Всеволоду это пока не грозило. Он шел посреди прохода, на равном удалении от опасных киселеобразных стен. Шел, нанося удар за ударом, освобождая место себе и другим.
Всеволод исступленно сражался впереди – на самом острие клина, однако вовсе не чувствовал себя в этой битве одиноким. Обоерукого лидера, как и предупреждал Бернгард, опекали, оберегали, защищали. Мягко, ненавязчиво. А если возникала необходимость, то и навязчиво тоже.
Вот справа удачно прикрыли щитом от когтистой лапы.
А вот – слева.
Вот вовремя и весьма кстати меч умруна остановил проскочившую под клинком Всеволода темную тварь.
А вот и сам Бернгард ловко срубил невесть откуда взявшегося кровопийцу, покуда Всеволод вырывал увязшее в чужой плоти оружие. При этом два других упыря буквально раскололи когтями щит магистра. Оба, впрочем, тут же пали от его меча. Но и Бернгарду пришлось избавляться от ненужных обломков.
А вот – проклятье! – нога вдруг предательски скользнула в луже черной крови. Оступившегося Всеволода вновь заботливо заслонили щитами. Мертвые рыцари Бернгарда прикрывали именно его – не себя. И потому…
Одного из серебряных умрунов тут же разорвали в клочья. И второго… И третьего – следом. Брызжущее из ран жидкое серебро щедро окропило темных тварей, изъязвило, прожгло, однако не остановило.
Остановило другое. Очередной воин неживой Бернгардовой дружины широко – будто намереваясь объять весь свет – раскинув руки, неожиданно выступил вперед. Захватил с полдесятка тварей. Вместе с ними ухнул в мутную стену озерного ущелья. Посильнее, поглубже вдавливая врага. Увязая сам…
Посеребренный доспех умруна взбудоражил темный студень. Взорвавшиеся, взбурлившие мертвые воды слизнули с пути рыцарского клина еще добрую дюжину упырей. Выплюнув взамен…
Что это? Прямо под ноги Всеволоду выкатилось что-то округлое, опутанное густыми черными нитями. Комок водорослей? Нет, в этих безжизненных глубинах не произрастают ни водоросли, ни тина. Не похоже и на камень. И на отсеченную упыриную голову не похоже тоже.
И все же – голова! Только – человеческая. И не нити то вовсе, а длинные мокрые волосы.
Арнольд? Не он. Волосы – длиннее, и лицо… Лицо – женское. Никогда не виденное Всеволодом воочию, но запечатленное в памяти Эржебетт, с которой однажды смешалась и его память. Лицо не было тронуто тленом. Совершенно. Мертвые воды, оказывается, бережно хранят своих мертвецов.
Всеволод узнал лицо.
Величка! Мать Эржебетт. Ведьма, открывшая проход между мирами. Ее голова была брошена в озеро. Да и обезглавленное тело тоже должно быть где-то поблизости.
А впрочем, что ему теперь за дело до Велички и Эржебетт? Носком сапога Всеволод отшвырнул ведьмину голову туда, где ей сейчас самое место обратно в мертвые воды.
Сам протолкнулся на свое место.
Вперед.
На острие рыцарского клина.
Глава 42
Глава 43
Исходящие из озера упыри тем временем вовсе замедлили продвижение. Последние аршины давались нечисти особенно трудно. Неуклюжие, обожженные солнцем кровопийцы, достигнув обрывистой береговой кромки, едва шевелились. Падали, срывались, съезжали вниз по осыпающейся гальке. Поднимались, карабкались дальше. Снова падали. Толпились и топтали друг друга в жуткой давке.
И визжали. Дико. Пронзительно. Истошно. Не переставая, не умолкая.
– И-и-и-и-и-и!
Визг нечеловеческой боли накрывал все и вся. Несмолкаемый визг этот становился неотъемлемой частью окружающего мира. А порожденный им звон в ушах Всеволод уже воспринимал как часть самого себя.
А упыри лезли, лезли, лезли… Ослепшие, облезшие, беспомощные и обреченные. Темных тварей, вышедших по приказу Властителя на солнечный свет и копошившихся буквально под ногами, сейчас можно было хорошо разглядеть вблизи.
Только до чего же неприятное то было зрелище!
Бледная кожа темнела и трескалась, покрывалась язвами и струпьями, слезала рваными клочьями. Размякшая, оплывшая плоть отваливалась дымящимися кусками. На безволосых шишковатых черепах, на длинных руках и когтистых пальцах, на острых плечах, худых спинах и впалой груди обнажались хрупкие кости. Лопались очи, а из глубоких провалов глазниц сочилась вязкая жижа цвета рыбьего клея. На оскаленных ртах сухой коркой запекалась желтоватая пена. Пузырилась и испарялась густая черная сукровица. Устрашающие на вид загнутые когти – и те утрачивали под солнцем былую прочность и хрустко обламывались, всаженные в гальку.
Знакомый нестерпимо-смрадный дух истаивающей упырятины стоял над озером. А из колышущегося ущелья, из густой тени и плотного зеленого тумана все поднимались новые кровососы. Твари покорно карабкались вверх. К указанной цели. К солнцу. Навстречу собственной мучительной гибели. С превеликим трудом переставляя ноги, пожженные о брызги многократно разбавленного, но не избавленного вовсе от губительной силы серебра раствора адского камня. Вяло цепляясь истонченными руками за крутые склоны. Подтягивая себя к береговой кромке зубами и крошащимися когтями…
Упыри все же продвигались наверх, ведомые неумолимой и безжалостной волей своего князя.
– И-и-и-и-и-и!
Медленно-медленно…
– И-и-и-и-и-и!
Дюйм за дюймом…
– И-и-и-и-и-и!
И поднимутся ведь, заберутся на берег! И вступят в бой прежде, чем издохнут под солнцем!
А с другой стороны, сзади, с плато, к небольшому отряду прикрытия, к тонкой стенке щитов подходили другие упыри. Тоже – визжащие, исходящие зловонным паром, медлительные, ослепшие, шатающиеся на ходу и подволакивающие ноги. Но их были десятки, сотни… И это были лишь первые десятки и сотни.
И эти тоже дойдут. Тоже – достанут. Скоро.
Да чего там – почти уже дошли, почти достали.
– Какая, должно быть, это боль! – невольно поморщился Всеволод, глядя на истлевающую на ходу и без малого разваливающуюся на куски нечисть. Нет, он не сочувствовал. Человек никогда не станет сочувствовать таким тварям. Он просто ужасался. – Какое страдание!
– Какая власть! – неожиданно подхватил Бернгард. – Вот о чем лучше подумай, русич. О безграничной власти, что гонит сейчас этих Пьющих под солнце. На такое не способна даже жажда крови. А власть Властвующего – гонит.
– Эта власть – жестока, – не оборачиваясь, заметил Всеволод.
– Как и любая другая власть, в любом из миров. Впрочем, Пьющих, которых ты видишь перед собой, вполне можно избавить от тяжкого бремени чужой воли, подарив им взамен милосердное небытие.
Над береговой кромкой поднялась упыриная рука – вся почерневшая, сплошь покрытая лопнувшими волдырями и глубокими язвами. С ладони и запястья свисали отслоившиеся, скрученные в трубочку полоски сухой кожи. Тонкие пальцы судорожно царапали камни хрупкими обломанными когтями.
– Не думал я, что когда-либо буду проявлять милосердие к этим тварям, – процедил сквозь зубы Всеволод.
А вот уже и вторая рука шарит рядом с первой в поисках надежной опоры.
– На самом деле ты поступал так всегда, когда убивал их, – отозвался Бернгард.
Упыриные руки подтянули голову. Не голову даже – шишковатый череп, почти полностью уже лишенный кожи. Сквозь рваную дымящуюся плоть выпирают кости. Слепо зияет разверстая чернота пустых глазниц. Слабо шевелится раззявленный в визге безгубый рот.
– И сегодня тебе тоже придется быть милосердным, русич. Возможно, милосерднее, чем когда-либо. Как и мне. Как всем нам.
– Вж-ж-жих…
Бернгард единым махом снес и обе руки, и голову. Содрогающееся тело скользнуло вниз, марая камни густым черным следом. Но над обрывом уже поднимались новые облезлые руки и слепые черепа. А сзади послышались смачные удары боевой стали о разбухшую плоть и податливый хруст ломких костей. До выставленного на берегу заслона тоже добрались первые упыри.
Князь-магистр с лязгом опустит забрало.
– А вот теперь пора, русич. Вперед!
Они не сошли, не сбежали – они свалились на головы напиравшим снизу тварям. Сверзлись, не поломав плотного клинообразного строя. Ударили как с седла. Как на полном скаку.
Да, Бернгард был прав: на солнце истреблять темных тварей оказалось много проще, чем в ночной тьме. Ослепшие, ослабевшие, беспомощные кровопийцы не могли причинить сколь либо серьезного ущерба. Упыри двигались вяло, сами подставляясь под серебрёную сталь. Ответные удары длинных гибких рук были хлесткими, но бесполезными, а зачастую – откровенно вредными для наносивших их. Такие удары не столько рвали доспех противника, сколько вышибали из размякших и обожженных дланей брызги черной слизи, ошметки плоти и осколки кости. Бьющая нечисть теряла пальцы, а порой и вовсе руки целиком отрывались от изъязвленных солнцем плеч.
Хрупкие когти тварей не пробивали посеребренную броню и крошились о щиты. Зубы соскальзывали с латных пластин, застревали и обламывались в кольчужных звеньях. Зато любо-дорого было посмотреть, как легко сечет эту спекшуюся, вареную нелюдь сталь с насечкой из белого металла. Мечи и секиры не рубили даже – разваливали непрочные ходячие остовы на куски.
– Чавк-чавк! Хлюп-хлюп! Шлеп-шлеп! Хрусь-хрусь!
Иногда доставало толчка щитом, удара эфесом меча или кулаком в тяжелой латной перчатке, а то и просто хорошего пинка, чтобы прожженный едва ли не насквозь упырь, загораживающий путь, рассыпался, оседал и растекался бесформенной, чуть подрагивающей кучей.
Как там говорил Бернгард? Придется быть милосердным. Милосерднее, чем когда-либо. О, Всеволод упоенно творил милосердие. Обеими руками и обоими мечами творил, десятками отправляя в блаженное небытие заживо изжаривающихся тварей.
Магистр рубился рядом. Мертвая дружина Бернгарда тоже не отставала. Первые ряды неприятеля они разметали, даже не ощутив сопротивления. Но чем ниже опускался их небольшой выстроенный острым углом отряд, чем ближе подходил к дну, тем сложнее было продвигаться дальше.
Тень отвесных студенистых стен и густой зеленый туман поглощали большую часть солнечных лучей, и в глубинах озерного ущелья упыри уже не столь сильно подвергались губительному воздействию светила. Внизу нечисть билась свирепее, отчаяние и яростнее, чем наверху.
Не было здесь уже облезших черепов и пустых глазниц. Не отваливалась и не пузырилась упыриная плоть, бледная кожа – почти не темнела. Исчезали вялость членов и неуклюжесть движений. Даже визжали твари как-то менее обреченно, что ли… Или, уж скорее, более злобно.
Враг больше не ложился тупо под клинки и ноги, враг норовил зацепить сам. Цапнуть. Укусить. Разорвать. А упыриные зубы и когти, не подточенные солнцем, теперь были не в пример крепче и опасней.
И нести милосердие на острие меча становилось все труднее.
Склон по-прежнему уходил круто вниз. И снизу по-прежнему поднимались все новые и новые твари. Свежие, злые, лишь едва пожженные солнцем. И оттого – еще более злые.
Твари напирали нескончаемой волной. Видимо, не так уж и мало Пьющих увел с собой прошлой ночью за рудную черту темный Властитель. Бледные тела, безволосые головы и непроходимые заросли вьющихся когтистых змей-рук перегораживали узкий проход. Упыри шли плотно, упыри гасили движение пешего клина.
Только бы не остановили! Как тогда, ночью, остановили конную тевтонскую «свинью» перед ущельем. Только бы не выпихнули обратно на берег!
Ведь уже близко! Совсем рядом ведь уже!
Да, солнце почти не проникало в озерные глубины, но на колышущихся стенах раздвинутых мертвых вод багровели отсветы заветной рудной черты. К которой их так не хотят пускать.
Ощущая нарастающее сопротивление нечисти, Всеволод все сильнее раскручивал мечами разящие мельницы. Рубил с плеча. С одного, с другого. Наотмашь. Отсекал тянущиеся снизу, спереди руки, сносил головы, вспарывал нутро, вываливая из сухого и белесого черное и осклизлое.
Кого – швырял под ноги, кого – спихивал с дороги.
Отброшенные упыри с чавкающим звуком впечатывались в деготьно-болотистую муть подрагивающих стенок озерной расщелины. Увязали в противоестественной смеси воды этого мира и темного тумана мира иного, если могли – выбирались обратно. Жадно хватая ртом воздух (дышать в мертвых водах упыриное отродье, оказывается, неспособно), падая под мечами и секирами умрунов, следовавших за Всеволодом.
Случалось и так, что о мертвые воды задевало серебрёное острие чьего-нибудь меча. Порой их касалось крыло наплечника, покрытого белым металлом, посеребренный край щита или налокотник. Тогда стена вздрагивала, вспухала, шла пузырями и испуганными кругами – по всей отвесной поверхности. На вертикальной плоскости зарождалась маленькая буря, грозившая захватить любого, кто окажется в пределах досягаемости. Пару раз захватывала не успевших отскочить.
Впрочем, Всеволоду это пока не грозило. Он шел посреди прохода, на равном удалении от опасных киселеобразных стен. Шел, нанося удар за ударом, освобождая место себе и другим.
Всеволод исступленно сражался впереди – на самом острие клина, однако вовсе не чувствовал себя в этой битве одиноким. Обоерукого лидера, как и предупреждал Бернгард, опекали, оберегали, защищали. Мягко, ненавязчиво. А если возникала необходимость, то и навязчиво тоже.
Вот справа удачно прикрыли щитом от когтистой лапы.
А вот – слева.
Вот вовремя и весьма кстати меч умруна остановил проскочившую под клинком Всеволода темную тварь.
А вот и сам Бернгард ловко срубил невесть откуда взявшегося кровопийцу, покуда Всеволод вырывал увязшее в чужой плоти оружие. При этом два других упыря буквально раскололи когтями щит магистра. Оба, впрочем, тут же пали от его меча. Но и Бернгарду пришлось избавляться от ненужных обломков.
А вот – проклятье! – нога вдруг предательски скользнула в луже черной крови. Оступившегося Всеволода вновь заботливо заслонили щитами. Мертвые рыцари Бернгарда прикрывали именно его – не себя. И потому…
Одного из серебряных умрунов тут же разорвали в клочья. И второго… И третьего – следом. Брызжущее из ран жидкое серебро щедро окропило темных тварей, изъязвило, прожгло, однако не остановило.
Остановило другое. Очередной воин неживой Бернгардовой дружины широко – будто намереваясь объять весь свет – раскинув руки, неожиданно выступил вперед. Захватил с полдесятка тварей. Вместе с ними ухнул в мутную стену озерного ущелья. Посильнее, поглубже вдавливая врага. Увязая сам…
Посеребренный доспех умруна взбудоражил темный студень. Взорвавшиеся, взбурлившие мертвые воды слизнули с пути рыцарского клина еще добрую дюжину упырей. Выплюнув взамен…
Что это? Прямо под ноги Всеволоду выкатилось что-то округлое, опутанное густыми черными нитями. Комок водорослей? Нет, в этих безжизненных глубинах не произрастают ни водоросли, ни тина. Не похоже и на камень. И на отсеченную упыриную голову не похоже тоже.
И все же – голова! Только – человеческая. И не нити то вовсе, а длинные мокрые волосы.
Арнольд? Не он. Волосы – длиннее, и лицо… Лицо – женское. Никогда не виденное Всеволодом воочию, но запечатленное в памяти Эржебетт, с которой однажды смешалась и его память. Лицо не было тронуто тленом. Совершенно. Мертвые воды, оказывается, бережно хранят своих мертвецов.
Всеволод узнал лицо.
Величка! Мать Эржебетт. Ведьма, открывшая проход между мирами. Ее голова была брошена в озеро. Да и обезглавленное тело тоже должно быть где-то поблизости.
А впрочем, что ему теперь за дело до Велички и Эржебетт? Носком сапога Всеволод отшвырнул ведьмину голову туда, где ей сейчас самое место обратно в мертвые воды.
Сам протолкнулся на свое место.
Вперед.
На острие рыцарского клина.
Глава 42
Они протиснулись еще дальше.
Они бились уже не на склоне – на пологом дне Мертвого озера, где проход несколько расширялся, но куда вовсе не доставали солнечные лучи.
Сверху светилась зеленым густая туманная дымка.
Впереди рдела рудная черта.
И до черты той – рукой подать.
Вот она – сияет, переливается красным, алым, багровым сразу за упыриными спинами. Граница, прочерченная древней кровью и ею же порушенная.
– А-а-а-а-а! – обезумев вконец, Всеволод заработал мечами с удвоенной, с утроенной энергией.
– А-а-а-а-а! – рядом колол, рубил, крушил Бернгард.
– У-у-у-у-у! И-и-и-и-и! – выли и визжали темные твари.
Мертвые рыцари валили врага и падали сами молча.
Они двигались. Продвигались. Приближались. К заветному сиянию. И к широкой темной бреши, прерывавшей его.
К дыре, откуда наползали все новые и новые твари, возникая в этом мире из ничего. Да сколько же их там! Проклятых кровопийц, успевших укрыться со своим Князем за кровавой же чертой.
Которая – вот и еще – стала немножко ближе.
На шаг. На полшага. На четверть шага…
Еще.
И еще.
И вот сейчас уже! Дойти! Пустить в Проклятый проход мертвую дружину Бернгарда – чтоб оборонили, загородили, задержали нечисть с той стороны.
А самим – начать ритуал. Кровь – на кровь, слова – на слова. И – закрыть дыру. Запечатать. Залатать…
Темная фигура, возникшая вдруг среди бледных тел, преградила им путь. Только что ее не было – а вот уж и есть. И не обойти, не миновать никак Черного Князя, самолично выступившего в последний миг из-за границы миров.
Свой огромный – в полтора человеческих роста – прямоугольный щит Шоломонар держал поперек тела, закрывая добрую половину прохода меж мертвыми водами. Тяжелый, изогнутый меч-серп – воздет над головой.
Упыри, повинуясь безмолвному приказу, мгновенно раздались, расступились в стороны, давая дорогу Властителю. Кто смог – отошел к рудной черте. Кто не смог – попросту канул бесследно в вязких мутных стенах.
Пришлый Шоломонар времени даром не терял. Напал сразу. Насел, навалился…
Первым на пути Князя стоял Всеволод.
Удар черного серпа он, не подумав, попытался отвести скрещенными над головой клинками. Куда там! Словно глыба, пущенная из порока, обрушилась сверху. Кисти рук едва не выворотило из суставов. Всеволод едва не лишился обоих мечей. Оружие – удержал, но сам на ногах устоять не сумел. Повалился навзничь. И тут же, подхваченный крепкой рукой, был выдернут из-под второго – добивающего – удара.
Бернгард! Магистр бесцеремонно выволок его из первых рядов. Швырнул назад – за спины рыцарей-умрунов. Прогудел из-под забрала:
– Все! Кончилось время твоего геройства, русич. Обожди пока.
Обождать?! Ну уж нет! Следовать совету Берн-гарда Всеволод не собирался. Но покуда поднимался да встряхивал отсушенные длани – битва продолжалась.
Напор притуплённого пешего клина Шоломонар, стоявший у них на пути, принял на щит. Щитом же и задержал, остановил мертвую дружину Бернгарда. А после – невероятно! – тем же щитом начал ломать и выдавливать строй мертвецов. Словно движущаяся скала медленно, но неумолимо оттесняла серебряных умрунов от рудной черты.
Как прежде молчаливые мертвые воители в тевтонских плащах прорубались вперед, так теперь – отходили назад. Поневоле тесня, заставляя отступать и Бернгарда, и Всеволода.
На четверть шага, на полшага, на шаг.
И – на два.
И – на все три.
Шоломонар давил щитом.
А мечом-серпом – рубил. Подцеплял. Рассекал. Крошил. Разваливал.
Вот пал, обращенный в груду подрагивающих обрубков один рыцарь Бернгарда. Через куски почерневшей плоти, клочья кольчуги, расколотый шлем и лужу бесцветной серебряной водицы, Шоломонар переступил, даже не взглянув на останки.
А вот та же участь постигла второго мертвеца…
Клинки, секиры и булавы, отделанные белым металлом, бессильно отскакивали от щита и черной брони напирающего Князя.
И – третьего…
Брызжущее во все стороны жидкое серебро из тел умрунов волновало и будоражило мертвые воды, прожигало насквозь упыриные трупы, но с лат наступающего Властителя стекало безобидными ручейками, оставляя лишь едва заметные шипящие дорожки.
Четвертого…
А ведь рудная черта была так близко!
Впрочем, она и сейчас еще не далеко. Нужно только преодолеть последнюю преграду. Одолеть Шоломонара нужно. Надо. Должно…
Ноющая боль наконец ушла из отшибленных рук. Всеволод попытался вновь протолкнуться вперед. Его мечи, закаленные в крови Черного Князя, сейчас нужны были там как никогда.
– …Не пускать! – донесся из первых рядов обрывок фразы-приказа.
Приказывал, конечно, Бернгард.
«Кого не пускать? – не сразу понял Всеволод. – Куда не пускать?»
Но уже в следующий миг стало ясно: магистр распорядился не пускать его, Всеволода! Вперед не пускать. В бой. В самый ответственный, опасный момент…
«Кончилось время твоего геройства, русич…»
Поредевший рыцарский клин перестроился в плотную цепочку во весь проход. Серебряные умруны сомкнулись неподатливой стеной. И расступаться явно не собирались.
Да что же это такое творится-то!
– Бернгард! – в голос заорал Всеволод.
Поздно!
Бернгарду было уже не до него. Бернгарда-то мертвая дружина пропустила. Бернгард уже выступил из строя и…
Князь-магистр схлестнулся с Шоломонаром-чужаком. Два Властителя вновь бились друг с другом. Секлись насмерть. В узком проходе на границе миров.
В эту решающую схватку не вступали ни упыри темного обиталища, ни мертвая дружина Берн-гарда. Никто не пытался помешать чужому Властителю и помочь своему. Ибо любая помеха на тесном ристалище сейчас вредила обоим, а любая помощь могла стать помехой. Упыри и умруны ждали, пока двое закончат свой поединок.
Бернгард сразу, сходу обрушил на противника град стремительных ударов. Тот же, обремененный огромным щитом, уместным в бою против многих слабейших, но являвшемся, скорее, обузой в единоборстве с равным, двигался не столь ловко и стремительно. Пришлый Шоломонар больше прикрывался и защищался, не имея ни времени, ни возможности избавиться от громоздкой ноши.
Впрочем, это продолжалось недолго.
Меч Бернгарда, прошедший закалку – Всеволод не забывал об этом – кровью Черного Князя, разил сильнее и точнее, нежели оружие его мертвых рыцарей. В считанные секунды магистр разнес черный щит противника. Обломки разлетелись в стороны, и схватка закрутилась в новом – более яростном темпе.
Никто не отступал. Ни за нее, ни от нее. Темные Властители старались достать друг друга хитроумными смертоносными выпадами или бесхитростными, но сокрушительными рубящими ударами. И никто не мог, не успевал. Единоборцы пытались оттолкнуть один другого в вязкие мертвые воды и тем хотя бы на миг обездвижить противника. Ни у кого не выходило и это.
Единственное, что получалось, – бить клинком о клинок. Прямым об изогнутый. Изогнутым о прямой. Белым – о черный. Черным – о белый.
И выдерживать удары невиданной мощи.
Это могло продолжаться долго. Это могло закончиться чем угодно. И взбешенный Всеволод, которого специально готовили к схватке с нечистью, а ныне – не допускали к бою, решился.
– Ты уж не серчай на меня! – буркнул он стоявшему впереди умруну.
Резкий нежданный взмах двумя мечами. Двойной горизонтальный удар с разворота.
Один из мертвых тевтонских рыцарей, загораживавших проход, развалился, рассеченный на три части. Ноги. Нижняя половина тулова. Верхняя…
Растекающаяся серебряная водица…
Одним союзником меньше. Но ведь это не те союзники, которым доверяешь всегда, во всем, всецело. К тому же сейчас мертвецы Бернгарда стоят на пути и чинят препятствия. Так какой прок от этого союза?
Всеволод ринулся в открывшуюся брешь, прежде чем стена белых тевтонских плащей в черных крестах и черных подтеках сомкнулась вновь. Прежде чем успели схватить, остановить…
Прорвался. Вырвался.
Выступил из плотных рядов.
Чудом увернулся от отбитого кривым серпом меча Бернгарда.
Отметил про себя: пострадал, оказывается, не только щит чужака, черный серп – тоже, вон, выщерблен чуть ли не до половины, а клинок магистра – целехонький, будто и не было яростной сечи. Результат особой закалки в особой крови…
К Всеволоду, осмелившемуся вмешаться в единоборство Властителей, устремляются ближайшие упыри. Но им уже не успеть.
Шоломонар, парируя ответный выпад Бернгарда, открылся слева. Всеволод воспользовался. Ударил. Одним мечом. И – сразу, вдогонку – другим. В левое плечо, в шею. Да со всей мочи. Его оружие ведь тоже омыто в крови Черного Князя. Значит…
А ничего, ничегошеньки совершенно это не значило!
Доспех Властителя Всеволода не пробил. Только оттолкнул Шоломонара, да отвлек на себя часть его внимания.
Но тут уж и Бернгард сподобился.
Резкий, длинный колющий удар – и меч магистра с хрустом входит в черную грудь. И выходит из черной спины.
– А-а-а-а!
Рев.
Кровь.
Густая. Червленая.
Звенит исщербленный боевой серп, выпавший из черной длани.
А мгновение спустя и сам пришлый Шоломонар падает навзничь.
Замертво.
И по-прежнему непонятно – почему?! Почему оружие магистра так легко пробивает броню, которую не могут одолеть клинки Всеволода?!
– Зря ты влез, русич, – в голосе князя-магистра слышалось раздражение и крайняя степень неодобрения. – Я бы и сам…
– Не сомневаюсь, – не дослушав, перебил Всеволод.
Его взгляд метнулся с ровнехонького лезвия Бернгардова меча на глубокие изломы, украшавшие черный серповидный клинок, что лежал подле трупа поверженного Властителя.
Еще немного – и Бернгард попросту перерубил бы оружие противника. А после и самого противника. В общем, все верно: Бернгард и сам бы… все сам бы…
Но все-таки – почему? Почему только ему. его мечу только это под силу?!
Они бились уже не на склоне – на пологом дне Мертвого озера, где проход несколько расширялся, но куда вовсе не доставали солнечные лучи.
Сверху светилась зеленым густая туманная дымка.
Впереди рдела рудная черта.
И до черты той – рукой подать.
Вот она – сияет, переливается красным, алым, багровым сразу за упыриными спинами. Граница, прочерченная древней кровью и ею же порушенная.
– А-а-а-а-а! – обезумев вконец, Всеволод заработал мечами с удвоенной, с утроенной энергией.
– А-а-а-а-а! – рядом колол, рубил, крушил Бернгард.
– У-у-у-у-у! И-и-и-и-и! – выли и визжали темные твари.
Мертвые рыцари валили врага и падали сами молча.
Они двигались. Продвигались. Приближались. К заветному сиянию. И к широкой темной бреши, прерывавшей его.
К дыре, откуда наползали все новые и новые твари, возникая в этом мире из ничего. Да сколько же их там! Проклятых кровопийц, успевших укрыться со своим Князем за кровавой же чертой.
Которая – вот и еще – стала немножко ближе.
На шаг. На полшага. На четверть шага…
Еще.
И еще.
И вот сейчас уже! Дойти! Пустить в Проклятый проход мертвую дружину Бернгарда – чтоб оборонили, загородили, задержали нечисть с той стороны.
А самим – начать ритуал. Кровь – на кровь, слова – на слова. И – закрыть дыру. Запечатать. Залатать…
Темная фигура, возникшая вдруг среди бледных тел, преградила им путь. Только что ее не было – а вот уж и есть. И не обойти, не миновать никак Черного Князя, самолично выступившего в последний миг из-за границы миров.
Свой огромный – в полтора человеческих роста – прямоугольный щит Шоломонар держал поперек тела, закрывая добрую половину прохода меж мертвыми водами. Тяжелый, изогнутый меч-серп – воздет над головой.
Упыри, повинуясь безмолвному приказу, мгновенно раздались, расступились в стороны, давая дорогу Властителю. Кто смог – отошел к рудной черте. Кто не смог – попросту канул бесследно в вязких мутных стенах.
Пришлый Шоломонар времени даром не терял. Напал сразу. Насел, навалился…
Первым на пути Князя стоял Всеволод.
Удар черного серпа он, не подумав, попытался отвести скрещенными над головой клинками. Куда там! Словно глыба, пущенная из порока, обрушилась сверху. Кисти рук едва не выворотило из суставов. Всеволод едва не лишился обоих мечей. Оружие – удержал, но сам на ногах устоять не сумел. Повалился навзничь. И тут же, подхваченный крепкой рукой, был выдернут из-под второго – добивающего – удара.
Бернгард! Магистр бесцеремонно выволок его из первых рядов. Швырнул назад – за спины рыцарей-умрунов. Прогудел из-под забрала:
– Все! Кончилось время твоего геройства, русич. Обожди пока.
Обождать?! Ну уж нет! Следовать совету Берн-гарда Всеволод не собирался. Но покуда поднимался да встряхивал отсушенные длани – битва продолжалась.
Напор притуплённого пешего клина Шоломонар, стоявший у них на пути, принял на щит. Щитом же и задержал, остановил мертвую дружину Бернгарда. А после – невероятно! – тем же щитом начал ломать и выдавливать строй мертвецов. Словно движущаяся скала медленно, но неумолимо оттесняла серебряных умрунов от рудной черты.
Как прежде молчаливые мертвые воители в тевтонских плащах прорубались вперед, так теперь – отходили назад. Поневоле тесня, заставляя отступать и Бернгарда, и Всеволода.
На четверть шага, на полшага, на шаг.
И – на два.
И – на все три.
Шоломонар давил щитом.
А мечом-серпом – рубил. Подцеплял. Рассекал. Крошил. Разваливал.
Вот пал, обращенный в груду подрагивающих обрубков один рыцарь Бернгарда. Через куски почерневшей плоти, клочья кольчуги, расколотый шлем и лужу бесцветной серебряной водицы, Шоломонар переступил, даже не взглянув на останки.
А вот та же участь постигла второго мертвеца…
Клинки, секиры и булавы, отделанные белым металлом, бессильно отскакивали от щита и черной брони напирающего Князя.
И – третьего…
Брызжущее во все стороны жидкое серебро из тел умрунов волновало и будоражило мертвые воды, прожигало насквозь упыриные трупы, но с лат наступающего Властителя стекало безобидными ручейками, оставляя лишь едва заметные шипящие дорожки.
Четвертого…
А ведь рудная черта была так близко!
Впрочем, она и сейчас еще не далеко. Нужно только преодолеть последнюю преграду. Одолеть Шоломонара нужно. Надо. Должно…
Ноющая боль наконец ушла из отшибленных рук. Всеволод попытался вновь протолкнуться вперед. Его мечи, закаленные в крови Черного Князя, сейчас нужны были там как никогда.
– …Не пускать! – донесся из первых рядов обрывок фразы-приказа.
Приказывал, конечно, Бернгард.
«Кого не пускать? – не сразу понял Всеволод. – Куда не пускать?»
Но уже в следующий миг стало ясно: магистр распорядился не пускать его, Всеволода! Вперед не пускать. В бой. В самый ответственный, опасный момент…
«Кончилось время твоего геройства, русич…»
Поредевший рыцарский клин перестроился в плотную цепочку во весь проход. Серебряные умруны сомкнулись неподатливой стеной. И расступаться явно не собирались.
Да что же это такое творится-то!
– Бернгард! – в голос заорал Всеволод.
Поздно!
Бернгарду было уже не до него. Бернгарда-то мертвая дружина пропустила. Бернгард уже выступил из строя и…
Князь-магистр схлестнулся с Шоломонаром-чужаком. Два Властителя вновь бились друг с другом. Секлись насмерть. В узком проходе на границе миров.
В эту решающую схватку не вступали ни упыри темного обиталища, ни мертвая дружина Берн-гарда. Никто не пытался помешать чужому Властителю и помочь своему. Ибо любая помеха на тесном ристалище сейчас вредила обоим, а любая помощь могла стать помехой. Упыри и умруны ждали, пока двое закончат свой поединок.
Бернгард сразу, сходу обрушил на противника град стремительных ударов. Тот же, обремененный огромным щитом, уместным в бою против многих слабейших, но являвшемся, скорее, обузой в единоборстве с равным, двигался не столь ловко и стремительно. Пришлый Шоломонар больше прикрывался и защищался, не имея ни времени, ни возможности избавиться от громоздкой ноши.
Впрочем, это продолжалось недолго.
Меч Бернгарда, прошедший закалку – Всеволод не забывал об этом – кровью Черного Князя, разил сильнее и точнее, нежели оружие его мертвых рыцарей. В считанные секунды магистр разнес черный щит противника. Обломки разлетелись в стороны, и схватка закрутилась в новом – более яростном темпе.
Никто не отступал. Ни за нее, ни от нее. Темные Властители старались достать друг друга хитроумными смертоносными выпадами или бесхитростными, но сокрушительными рубящими ударами. И никто не мог, не успевал. Единоборцы пытались оттолкнуть один другого в вязкие мертвые воды и тем хотя бы на миг обездвижить противника. Ни у кого не выходило и это.
Единственное, что получалось, – бить клинком о клинок. Прямым об изогнутый. Изогнутым о прямой. Белым – о черный. Черным – о белый.
И выдерживать удары невиданной мощи.
Это могло продолжаться долго. Это могло закончиться чем угодно. И взбешенный Всеволод, которого специально готовили к схватке с нечистью, а ныне – не допускали к бою, решился.
– Ты уж не серчай на меня! – буркнул он стоявшему впереди умруну.
Резкий нежданный взмах двумя мечами. Двойной горизонтальный удар с разворота.
Один из мертвых тевтонских рыцарей, загораживавших проход, развалился, рассеченный на три части. Ноги. Нижняя половина тулова. Верхняя…
Растекающаяся серебряная водица…
Одним союзником меньше. Но ведь это не те союзники, которым доверяешь всегда, во всем, всецело. К тому же сейчас мертвецы Бернгарда стоят на пути и чинят препятствия. Так какой прок от этого союза?
Всеволод ринулся в открывшуюся брешь, прежде чем стена белых тевтонских плащей в черных крестах и черных подтеках сомкнулась вновь. Прежде чем успели схватить, остановить…
Прорвался. Вырвался.
Выступил из плотных рядов.
Чудом увернулся от отбитого кривым серпом меча Бернгарда.
Отметил про себя: пострадал, оказывается, не только щит чужака, черный серп – тоже, вон, выщерблен чуть ли не до половины, а клинок магистра – целехонький, будто и не было яростной сечи. Результат особой закалки в особой крови…
К Всеволоду, осмелившемуся вмешаться в единоборство Властителей, устремляются ближайшие упыри. Но им уже не успеть.
Шоломонар, парируя ответный выпад Бернгарда, открылся слева. Всеволод воспользовался. Ударил. Одним мечом. И – сразу, вдогонку – другим. В левое плечо, в шею. Да со всей мочи. Его оружие ведь тоже омыто в крови Черного Князя. Значит…
А ничего, ничегошеньки совершенно это не значило!
Доспех Властителя Всеволода не пробил. Только оттолкнул Шоломонара, да отвлек на себя часть его внимания.
Но тут уж и Бернгард сподобился.
Резкий, длинный колющий удар – и меч магистра с хрустом входит в черную грудь. И выходит из черной спины.
– А-а-а-а!
Рев.
Кровь.
Густая. Червленая.
Звенит исщербленный боевой серп, выпавший из черной длани.
А мгновение спустя и сам пришлый Шоломонар падает навзничь.
Замертво.
И по-прежнему непонятно – почему?! Почему оружие магистра так легко пробивает броню, которую не могут одолеть клинки Всеволода?!
– Зря ты влез, русич, – в голосе князя-магистра слышалось раздражение и крайняя степень неодобрения. – Я бы и сам…
– Не сомневаюсь, – не дослушав, перебил Всеволод.
Его взгляд метнулся с ровнехонького лезвия Бернгардова меча на глубокие изломы, украшавшие черный серповидный клинок, что лежал подле трупа поверженного Властителя.
Еще немного – и Бернгард попросту перерубил бы оружие противника. А после и самого противника. В общем, все верно: Бернгард и сам бы… все сам бы…
Но все-таки – почему? Почему только ему. его мечу только это под силу?!
Глава 43
Упыри – те немногие, что еще оставались в разверстом проеме меж мертвых вод, шипя и скалясь, отступали за порушенную черту. Лишившись Властителя, получив избавление от чужой воли, темные твари спешили назад – во тьму. Даже здесь, на озерном дне, надежно укрытом густой тенью и плотным туманом от рассеянных лучей заходящего уже солнца, они ощущали себя неуютно. Порождения темного обиталища предпочитали дожидаться ночи по ту сторону кровавой границы, и бледные тела одно за другим исчезали в ее зияющем разрыве. Твари переходили черту и словно растворялись в клубящейся зеленоватой дымке между мирами.
Ну, вот и всё.
Исчезли. Растворились.
Все.
И вроде бы можно наконец спокойно запирать Проклятый проход. Вроде уж некому помешать. Но – странно: радостного подъема от этой победы Всеволод не испытывал. И умиротворяющего чувства исполненного долга и завершенного дела он не ощущал тоже. Зато все его существо наполняла тревога. Взявшаяся невесть откуда. Хотя почему невесть-то? Очень даже весть…
Тягостное молчание висело меж мертвых вод.
И в душе ворошилось нехорошее предчувствие.
Нет, смерти как таковой Всеволод не боялся. Ему вовсе не страшно было излить свою кровь на рудную черту. Если потребуется – хоть всю, хоть до последней капли. Для того ведь он, собственно, сюда и пришел. А вот те, кто с ним… Для чего они здесь? На самом деле – для чего?
Что сейчас на уме у Бернгарда?
Поднявшего забрало и улыбающегося…
Слишком уж дружелюбно улыбающегося. Как никогда прежде.
Всеволод тоже откинул защитную личину шелома. Утер пот. Огляделся. Несколько уцелевших серебряных умрунов, да Черный Князь в тевтонском одеянии – вот кто был с ним сейчас на дне Мертвого озера, в узком извилистом проходе, укутанном густым зеленым гуманом, стиснутом студнеобразными стенами. Мутными, высоченными, колышущимися, закрывающими и берег, и солнце.
А нет ли в том ошибки?
Роковой, непоправимой?
Бернгард уже вложил меч в ножны. Всеволод же прятать клинки не спешил. Держал в руках. Чуть опустив, но так, чтобы при необходимости, при малейшей опасности можно было поднять, взмахнуть, срубить…
– Бой окончен, русич, – с мягкой снисходительной насмешкой проговорил магистр. – Отчего ж ты так вцепился в свои мечи?
Ну, вот и всё.
Исчезли. Растворились.
Все.
И вроде бы можно наконец спокойно запирать Проклятый проход. Вроде уж некому помешать. Но – странно: радостного подъема от этой победы Всеволод не испытывал. И умиротворяющего чувства исполненного долга и завершенного дела он не ощущал тоже. Зато все его существо наполняла тревога. Взявшаяся невесть откуда. Хотя почему невесть-то? Очень даже весть…
Тягостное молчание висело меж мертвых вод.
И в душе ворошилось нехорошее предчувствие.
Нет, смерти как таковой Всеволод не боялся. Ему вовсе не страшно было излить свою кровь на рудную черту. Если потребуется – хоть всю, хоть до последней капли. Для того ведь он, собственно, сюда и пришел. А вот те, кто с ним… Для чего они здесь? На самом деле – для чего?
Что сейчас на уме у Бернгарда?
Поднявшего забрало и улыбающегося…
Слишком уж дружелюбно улыбающегося. Как никогда прежде.
Всеволод тоже откинул защитную личину шелома. Утер пот. Огляделся. Несколько уцелевших серебряных умрунов, да Черный Князь в тевтонском одеянии – вот кто был с ним сейчас на дне Мертвого озера, в узком извилистом проходе, укутанном густым зеленым гуманом, стиснутом студнеобразными стенами. Мутными, высоченными, колышущимися, закрывающими и берег, и солнце.
А нет ли в том ошибки?
Роковой, непоправимой?
Бернгард уже вложил меч в ножны. Всеволод же прятать клинки не спешил. Держал в руках. Чуть опустив, но так, чтобы при необходимости, при малейшей опасности можно было поднять, взмахнуть, срубить…
– Бой окончен, русич, – с мягкой снисходительной насмешкой проговорил магистр. – Отчего ж ты так вцепился в свои мечи?