Меньшов Виктор. Сердца Лукоморов

   - Отпусти ты его, отец, - вмешалась Морская Царевна, едва смех сдерживая. - Он и вправду костёр у тебя в животе разведёт.
   Испугался Царь Морской такой неприятности. Живущий в воде, он огонь ненавидел. Вынырнул из воды, всех, кто на берегу стоял, перепугал насмерть, отрыл пасть, а оттуда, как ни в чём ни бывало, Иван выходит. Царь Морской увидел, что Иван вышел, и скорее обратно в море нырнул, чтобы этот разбойник опять к нему в живот не залез.
   Ивана на берегу хвалить стали, смелостью его восхищаться, спасибо ему говорить. Он же отдал кольцо волшебное Царю Денису, и собрался уйти.
   - Ты куда? - остановил его удивлённый Царь. - Тебе же награда полагается: полцарства, да ещё и дочка моя...
   - Я от Царевны Морской отказался, а уж какая красавица! - отвечает Иван, - К тому же она мне кольцо вернула и жизнь спасла. Не могу я на твой дочке жениться, нечестно это, если я от Морской Царевны отказался.
   - Ладно, - согласился Царь Денис. - Дочку мою ты можешь в жёны не брать, насильно мил не будешь, но полцарства я тебе обещал, и слово своё выполнить обязан.
   - Зачем мне полцарства? - замахал руками Иван. - Это мне совсем ни к чему, Моё дело пастушеское. Я со стадом коров не всегда справляюсь, а тут полцарства. Нет уж, не нужны мне такие хлопоты.
   - Не могу же я тебя без награды оставить! - воскликнул Царь Денис. Меня все неблагодарным назовут. Не хочешь дочку мою в жёны, не хочешь полцарства взять, сам говори, что хочешь. Только попроси хоть что-то.
   - Ладно, - смущённо согласился Иван. - Дай мне, Царь Денис, пятак. Куплю я себе на него мешок пряников, и будем мы с тобой квиты.
   - И всего-то?! - удивился Царь.
   - Давай пятак, Царь, или передумаю, - улыбнулся Иван.
   Что Царю делать? Не оставаться же в должниках у Пастуха? Не по царски это. Дал пятак.
   Иван на этот пятак купил мешок медовых пряников, и пошёл коров пасти. И всех пряниками угощал.
   Про него потом завистники говорили, что он дурак, что не взял ни принцессу, ни полцарства.
   Только сам Иван с этим был не согласен.
   - Вот так вот, - подмигнул скоморох, закончив.
   - Дурак ты, Яшка, и сказки у тебя дурацкие, - проворчал Лукомор. - Ну да ладно, свадьбу гулять будем! Беги, скоморох, за музыкой! Что ты тут вертишься?! Только чтоб скоморошины веселее пел! Давай, Черномор, доставай чай вприсядку, сегодня всё дозволяю, гулять будем! Я за всё плачу! Не шишками, денежкой! Я сам законы устанавливаю, почему бы мне самому их иногда и не нарушать?! Свадьбу гуляем! Давай, Черномор, что есть в печи, всё на стол мечи!
   Лукомор кричал весёлые, озорные, задиристые слова, а глаза его оставались колючими и пустыми.
   Глава одиннадцатая
   Свадьба и скоморошины
   Зелёные слуги, подгоняемые новым судьёй, Малютой, бросились в трактир и тащили оттуда на улицу столы и скамейки. Засвистели стрелы, сбили несколько пролетавших над просторами болота птиц и принялись жарить их на костре, насадив на сабли, как на вертела.
   Выкатили из кустов, выкопав из земли, пузатый бочонок, выбили у него донце и по маленькой полянке распространился резкий запах чая вприсядку, бражки Черномора.
   Лукомор махнул рукой, и один из его слуг принялся черпать из бочонка и подносить всем желающим ковшик бурлящей браги. Желающими были все, а хлебнув веселого чая, лица повеселили, все оживились, засуетились, накрывая на столы, позабыв про только что пережитые страхи.
   - Свадьбу гулять будем! - старательно изображал веселье Лукомор.
   - Свадьбу гуляем! Свадьбу!
   Шумели все, дружно подхватывая веселье, накрывая столы, щедро наполняя озорным чаем вприсядку кружки и ковши.
   Единственным, кому было не до веселья, оказался, конечно же, я. Свадьба-то гулялась не чья-то, а моя и Лягушкина. Интересно, а есть ли у них, на болоте, такое понятие, как "развод"? Наверное, нет, если все завсегдатаи кабака от своих Лягушек избавиться не могут. Все, кроме хитрого Буяна, который цаплю в дом принёс.
   Моя Царевна Лягушка торжественно восседала рядом со мной, невероятно раздутая от важности и гордости. Царевне показалось, что ей низко сидеть, что её плохо видно гостям, и она бесцеремонно вскарабкалась мне на плечо, и теперь с высоты своего положения рассматривала подготовительную суету, снисходительно позволяя всем любоваться невестой.
   Я сидел напряжённый, стараясь не поворачиваться в её сторону, чтобы не коснуться щекой холодной скользкой лягушачьей кожи. Только бородавок мне не хватало! Мало с меня козлиного обличия.
   Справа от меня, возле скамьи, сидел Волк. Он заметил, как я старательно отворачиваюсь от своей суженой, хитро оскалился, и спросил, кивнув в её сторону:
   - Ну что, сослужить тебе еще одну службу? Мне запросто, мне эта Царевна на один зубок. Нет Лягушки, нет и проблемы. Ну так как? Соглашайся!
   Он издевательски облизнул свои сабли длинным красным языком и подмигнул.
   - Ты что, - покосился я на Царевну. - Не думай даже! Живое сушество всё же.
   - Как знаешь, - согласился Волк. - Если пожелаешь, только мигни, я разом проблему твою проглочу.
   Я не сомневался, что он так и сделает, но это было бы совсем нечестно по отношению к несчастной болотной Царевне Лягушке.
   Веселье разгоралось, когда из-за угла трактира, со стороны стоявших стеной камышей, послышались заунывные звуки. Все обернулись, кто-то с оживлением на лице, а кто-то, вроде меня, с недоумением.
   Оказалось, это пришёл скоморох Яшка. Он переоделся в скоморошьи одежды и был теперь в козьей безрукавке, вывернутой мехом наружу, в кожаной маске, изображавшей козла, и дудел в волынку, которая издавала такие звуки, словно под эту музыку не меня с Лягушкой, а чертей женили.
   К моему счастью, заунывная музыка продолжалась недолго. Яшка отложил в сторону волынку, передохнул, вытер губы и вытащил из-за пояса две погремушки, сделанные из надутого бычьего пузыря, на коротких палочках, затряс ими, изредка ударяя локтями в бубен, висевший на поясе, на животе.
   - Что это у него в погремушках гремит? - спросил я у Волка.
   - Горох сушёный в бычьи пузыри насыпан, он и гремит. Потому и называют скомороха шут гороховый, оттуда и пошло это название.
   - А ещё отсюда же пословица пошла, как об стенку горох. Слышишь, как горошины стучат о стенки пузыря? - подмигнул через стол мой просветитель Буян. - Сухой горох кидаешь в стенку, а он обратно отскакивает, и хоть бы хны ему, целёхонек.
   - Почему у скомороха на физиономии маска козлиная? Он что, меня изображает? - с плохо скрытой обидой спросил я.
   - Нет, брат, - улыбнулся Буян. - Ну, если только самую малость. У скоморохов разные маски были. Только сами по себе скоморохи хулиганы, богохульники. Их за это власти всегда не любили. Церковь тоже. Скоморохи всё больше чертей изображали. А чтобы их за это плетью не отходили, церковь не любила, когда люди чертей изображали, они оправдывались тем, что изображали вовсе не чертей, а козлов. Вот откуда и маски эти козлиные. На самом деле, это маски, изображающие чертей. Скоморохов попы за это так ненавидели, что даже на кладбище возле церкви запрещали хоронить.
   - Это за что же? - удивился я. - За то, что маски носили?
   - И за это, - утвердительно кивнул Буян. - Церковь на них ополчилась за то, что они под маской лицо скрывали, лицом играли, лицедействовали. И тем самым оскорбляли Бога.
   - Да чем же? - не понял я.
   - Тем, что Бог человека создал по образу, и подобию своему, вот почему церковь всех лицедеев всегда преследовала. И актёров потом так же преследовали. И не только православная церковь так поступала. Великого Мольера во Франции запретили хоронить возле церкви. Так и похоронили за церковной оградой.
   Позже и народ на скоморохов натравили. Говорили, что скоморохи пьяницы, бездельники, воры и скандалисты. Ну, что-то и правду было. Но не настолько, чтобы так их ненавидеть.
   До того доходило, что когда Лже-Дмитрия свергли, народ в Кремль ворвался, и Гришку Отрепьева, самозванца, который сам себя царевичем Дмитрием назвал, казнил, а его тело на виду, на лобном месте бросили, чтобы все его видели, на лицо ему напялили маску скоморошью, козлиную. Так ему своё презрение выразили, козлом его посмертно обозвали. Да только всё сложнее было. Его этой маской вроде как в самовольном присвоении царского титула обличили, назвали лже-царём, лицедеем. Как бы показали, что он не тот, за кого себя выдавал.
   Этой маской, напяленной на лицо убитого Отрепьева, вскрыли его сатанинский облик, будто истинное лицо его показали. Вот так-то...
   Скоморох тем временем звонко заблажил:
   - Я - скоморох Яшка, порвана у меня рубашка! Мне вместо короны на голову нагадили вороны! Вы на меня глядите, а от рыжего карманы берегите! Все рыжие - воры бесстыжие! Не скажу вам, как я крестился, расскажу, как козёл на лягушке женился!
   За столами заулыбались, предвкушая веселье, стали оборачиваться на меня и мою Царевну. Шутки скомороха в этой компании пользовались успехом, только меня они не радовали. Скоморох же готовился к представлению. Он поправил на лице маску козлиную, одернул безрукавку, вывернутую мехом наружу.
   Я старался героически выдержать насмешливые взгляды, старательно кривил подобие улыбки, на самом деле не зная куда деваться от стыда. Я хотел выйти из-за стола, сославшись на какую-то необходимость, но Яшка опять заблажил, мерзким козлиным голосом, изображая меня:
   - Задумал я, братцы, жениться, да не было где деньгами на свадьбу разжиться!
   Присваталась ко мне невеста, свет Хавроньюшка любезна. Красавица какая, хромоногая, кривая, лепетунья и заика. Сама ростом не велика, лицо узко, как лопата, а назади-то заплата, оборвали ей ребята!
   На этих самых словах скоморох повернулся к столам, наклонился, задрал кверху длинную безрукавку, и все увидели его сверкающий голый зад в большой прорехе штанов.
   Он звонко хлопнул себя по тощему заду, с нарисованной на нём углем смеющейся рожицей, и продолжил балагурить под дружный, несмолкаемый хохот, а ко мне перегнулся через стол Буян.
   - Вот даёт Яшка! Во насыпает перцу! Правильно в народе говорят: бог дал попа, а чёрт скомороха! - хлопнул себя по коленям Буян, приглашая разделить с ним восторг Яшкиными талантами.
   Я кисло улыбнулся. А Яшка, чувствуя успех, вовсю отрывался:
   - Звали мою любезную невесту Ненила, которая юбки не мыла. Какие у ней ножки, чистые, как у кошки. На руках носит браслеты, кушает всегда коклеты. Сарафан у ней французское пике и рожа в муке.
   Как только задумал жениться, мне и по ночам не спится. С испугу не стал молчать, стал караул кричать. Тут сейчас прибежали, меня связали, невесте сказали, так меня связанного и венчали.
   Свадьба была пышная, только не было ничего лишнего. Кареты и коляски не нанимали, ни за что денег не давали. Невесту в телегу вворотили, а меня, доброго молодца, к мерину на хвост посадили да и повезли под мост. Там и была свадьба.
   Батюшки! А гостей-то! Гостей!
   Яшка схватился за голову, и пошёл вдоль столов, заглядывая сидящим в лица:
   - Ух ты! Со всех волостей! Был Герасим, который у нас крыши красил. Был еще важный франт, сапоги в рант, на высоких каблуках и поганое ведро в руках. Я думал, что придворный повар, а он был француз Гельдант, собачий комендант.
   Еще были на свадьбе таракан и паук, заморский петух, курица и кошка, старый пономарь Ермошка, лесная лисица, да старого попа кобылица.
   Была на свадьбе чудная мадера нового манера. Сам ее к столу готовил! Взял я бочку воды да полфунта лебеды, ломоточек красной свёклы утащил у тетки Фёклы, толокна два стакана в воду, чтобы пили слаще меду. Стакана по два поднести, да березовым поленом по затылку оплести - право, на ногах не устоишь. Во, какая она мадера, нового манера!
   Вот так вот я и женился.
   А жена моя солидна, за три версты её каждому видно. Стройная, с неделю ростом. Как в красный сарафан нарядится, да на люди покажется, даже извозчики ругаются, очень лошади пугаются. Как она кому поклонится, так с неё три фунта грязи отломится...
   Яшка балагурил, нес околесицу, за столом смеялись, только мне было не по себе. Я махнул на всё рукой и хлебнул как следует чая вприсядку. Стало заметно веселее.
   Вскоре Волк толкнул меня лапой в бок.
   - Чего барином сидишь? - проворчал он. - Иди уже, пора.
   - Куда пора? - не понял я.
   - Куда, куда, - проворчал Волк. - Иди к Лукомору, проси его.
   - О чём мне его просить-то?
   - Да ты что - совсем от чая вприсядку присел?! - рассердился Волк. Забыл, что слышал, когда в круге стоял? Забыл, что тебе нужно?!
   Я отогнал хмель и услышал тихий, как ветерок, шепот:
   Козлом стал - умней не стал.
   Сер стал - умней не стал.
   Однажды стар - умней не стал.
   И дважды стар - умней не стал.
   Тот, кто трижды стар,
   тот умнее стал...
   - Ну, вспомнил? - спросил Волк.
   - Вспомнил, - кивнул я, заметно протрезвев.
   - Тогда иди к тому, кто трижды стар, - нетерпеливо подгонял он меня. - Иди, если козлом на всю жизнь остаться не хочешь.
   Что-то не лежала у меня душа идти на поклон к этому высокому седому старику с недобрым странным взглядом и крючковатым носом, который назначает судьями на болото палачей и самодуров. Но делать было нечего, Волк прав. Помочь мне было некому, оставалась одна надежда. На Лукомора.
   Кем бы он ни был.
   Я встал и пошёл вокруг стола к смотревшему на меня, и в то же время мимо меня, из-под кустистых бровей старику, который сидел во главе стола, поставив рядом с собой деревянный посох, украшенный сверху донизу замысловатой резьбой, изображающей травы, птиц и зверей, в том числе единорогов и трёхглавых драконов.
   Заметив моё продвижение в сторону старика, навстречу устремился рыжий Малюта, стоявший за спиной Лукомора.
   - Что требуется? - спросил он, грозной глыбой нависая надо мной.
   - У меня дело к Лукомору, - как можно твёрже ответил я.
   Малюта стоял на пути, возвышаясь как скала. Поняв, что его не миновать, я решил соврать.
   - У меня к Лукомору грамота имеется.
   - Не иначе, как Филькина грамота, - хохотнул Малюта.
   - Почему Филькина? - обиделся на его насмешки. - Не Филькина вовсе. Что за Филькина грамота?
   - Царь наш, Иван Грозный, очень много врагов имел, - удерживая меня на расстоянии, охотно вступил в пояснения Малюта. - Бояр всяких там. Князей. И все они шибко грамотные были. Один такой князь Курбский, он воевода был знатный. Поначалу дружбу большую с царём водил. Царь Иван Грозный его жаловал за отвагу, сам ему на пиру чашу подносил.
   Так этот самый князь потом удрал за границу и оттуда царю письма писал, обвинял его в грехах всяких. Только предатель, он и есть предатель. Рано или поздно кара господняя его настигает. За границей его новые покровители зарубежные за что-то судили, да в кипящем масле сварили. Тьфу! Собаке и смерть собачья...
   - А при чём тут Филька? - делая попытку пройти мимо увлёкшегося воспоминаниями Малюты, спросил я.
   - А при том, - отодвигая меня на место, отозвался Малюта. - Был такой митрополит Московский, Филиппом его звали. Ему все новшества Ивана Грозного не нравились. И он писал многие грамоты в народ, и самому царю. А в грамотах этих укорял царя за то, что тот опричнину ввёл, требовал, чтобы опричников распустили. Ну и другие всякие глупости.
   Иван Грозный смеялся над этими посланиями. И Филиппа иначе, как Филькой, не называл. Все грамоты его обзывал презрительно "филькиными грамотами". Вот так и стали ложные бумаги, да такие, в которых ерунда всякая написана, называть - филькиной грамотой. И ещё всё, что митрополит Филипп высказывал, Иван Грозный называл "филиппикой", и это слово потом стало обозначать пустословие...
   - А вот это ты врёшь! - вмешался Буян. - Насчёт "филькиной грамоты" ты всё верно сказал, а вот "Филиппиками" называл свои речи против Антония философ Цицерон. И даже не он это придумал, и не скрывал. Он просто приравнивал свои речи к речам Демосфена против Филиппа Македонского. Вот так-то, умник...
   - Ты не лезь в разговор, когда тебя не спрашивают! - рассердился Малюта. - Не то как дам сейчас!
   Я воспользовался тем, что рассердившийся Скуратов отвлёкся на Буяна, и проскользнул к Лукомору, который повернул ко мне голову.
   Но меня перехватил Малюта, прокричав Лукомору, что к нему рвётся какой-то наглец, предложив отрубить мне голову, или всыпать плетей.
   Лукомор задержал его властным движением руки, и что-то тихо сказал, глядя на меня мёртвым остановившимся взглядом.
   Малюта, недовольно ворча, как дворовая собака, у которой отобрали кость, отступил обратно за спину Лукомора, но не спускал с меня злого взгляда маленьких глазок, держа ладонь на рукояти висевшей у него на боку кривой татарской сабли.
   Чем ближе я подходил к Лукомору, тем тише становилось за столами. Все, мимо кого я проходил, замолкали и поворачивали головы вслед за мной. Я подошел остановился напротив старика.
   Он смотрел на меня всё так же пристально, безо всякого выражения в застывших, как зимняя вода, глазах. Я стоял и молчал, онемев внезапно от робости, глядя прямо в глаза Лукомора.
   Тёмные, с огромными зрачками, широко распахнутые, они втягивали в себя не только мой взгляд, но казалось, и меня самого.
   Я непроизвольно сделал ещё один шаг вперёд, вплотную подойдя к старику. Малюта не выдержал, вышел из-за спины Лукомора, встал рядом, остановил меня, положив на плечо тяжелую ладонь и слегка оттолкнув назад.
   - Стой, где стоишь! - грозно сдвинув редкие брови и сжимая на моём плече железные пальцы, приказал он мне в ухо жарким шёпотом, для убедительности чувствительно ткнув меня увесистым кулаком в бок.
   - Ну, что скажешь? - усмехнулся, раздвинув тонкие губы, но оставив колкие льдинки в глазах, спросил Лукомор.
   Я молчал, пытаясь побороть внезапную немоту, и старался отвести свои глаза от колдовского, затягивающего как омут, взгляда Лукомора.
   - Да говори же ты! -шлёпнула меня по затылку задней лапой так и сидевшая у меня на плече Лягушка, про которую я как-то позабыл.
   Шлепок пришелся очень кстати, молчание моё затягивалось.
   Малюта всё крепче сжимал пальцы на моем плече, а Лукомор всё больше сдвигал брови над бездонными темными глазами.
   Я ещё раз посмотрел в них, не в силах преодолеть себя, и только сейчас увидел, что Лукомор - СЛЕП!
   Все слова, которые только что вернулись ко мне, застряли на языке. Кажется, им грозила участь так и не быть сказанными.
   - Так и будешь стоять немым перед слепым? - поморщился недовольный моим затянувшимся молчанием Лукомор. - Говори же! Если есть что сказать.
   - Говори же! - подхватив его слова сердитым эхом, тряхнул меня Малюта и так стиснул железные пальцы, что острая боль привела меня в чувство.
   - Ты на мужа моего не серчай, - поспешно квакнула с моего плеча Лягушка. - Он квакой-то стеснительный. Но ты не думай, он помолчит-помолчит, а потом квак скважет что-нибудь квалифицированное!
   - Вот и мы ждем, когда он нам что-то такое скажет, - холодно улыбнулся Лукомор. - Да судя по тому, как он резво говорит, вряд ли мы этого дождёмся. Он у тебя всегда такой разговорчивый?
   - Он скважет! - всерьёз забеспокоилась Лягушка. - Он всё скважет. Он уже говорит.
   - Да? - приподнял кусты седых бровей Лукомор. - Так что же мы тогда ничего не слышим? Или это у меня одного уши заложило?
   - Он твак чудно говорит! - подпрыгнула Лягушка. - Он твак торопится, что слова сразу же проглатывает.
   - Тогда понятно, почему он молчит, - насмешливо кивнул старик. Только как же мы услышим эти слова, если он их заглатывает?
   - Давай я его вскрою! - гоготнул Скуратов, потянув из ножен саблю. Посмотрим, что он там глотает.
   - Ты, Гришка, говори, когда тебе слово дадут, - резко остановил его Лукомор, стукнув посохом.
   - Просьба у меня к тебе есть, Лукомор, - поспешно выпалил я, наклонив почтительно голову.
   - У всех ко мне просьбы, - дёрнул Лукомор седой бородой. - Да что с тобой делать? Излагай, послушаем.
   - Помоги вернуть обличие мое прежнее. Я напился водицы из болотной лужи и в козла обернулся.
   - А что же ты на двух ногах ходишь? - прищурил незрячие глаза старик.
   Я усомнился, а верно ли я подумал, посчитав его слепым? Может быть, мне это только показалось? На самом деле этот старик всё видит!
   - Глазами я точно слеп, можешь не сомневаться, зато другим зрением больше зрячих вижу, - нетерпеливо махнул Лукомор. - Только это не твоего ума дело. Ты своё дело говори. Да поскорее, пока я слушаю.
   - Я всё сказал. На ногах я потому, что... - я вспомнил, как Дядюшка Леший превращался в пенёк, и промямлил. - Так получилось, я не полностью в козла превратился, частично.
   - Частично, говоришь? - почесал кустистую бровь Лукомор. - Ну да ладно. Значит, вернуть тебе прежнее обличие нужно. И это всё, что ты хочешь?
   - Ну да, наверное, - не понял я, о чём он.
   - Ладно, над этой просьбой стоит подумать, - кивнул Лукомор. - И что ты мне взамен предложишь?
   Вот этого вопроса я как-то не ожидал. Что я мог предложить всесильному Лукомору?
   Он и сам это понял, потому что ответа моего ждать не стал, а стукнул посохом и приказал, глядя куда-то вверх:
   - Оставьте нас все!
   Шумных гостей как метлой вымело. Лукомор хмуро постучал длинными пальцами с острыми ногтями по столу, чего-то ожидая. Кашлянул. Опять подождал. Ничего не происходило. Тогда Лукомор стукнул посохом по земле и грозно сказал за спину:
   - Ну?! Я жду! Тебе что - особое приглашение требуется? Иди, не обидит меня гость.
   Малюта, остававшийся за его спиной, хотел что-то возразить. Но передумал, и покорно поспешил в трактир, вслед за остальными.
   - Значит, не хочешь козлом оставаться? - спросил Лукомор. - Дело поправимое, хотя...
   Он задумался и замолчал, думая о чем-то своем.
   - А что - есть большие сложности? - осторожно спросил я.
   - Как тебе сказать? Должен ты мне будешь службу сослужить, иначе я тебе помочь не смогу. Служба простая, не служба даже, а так себе, мелкая службишка, - махнул рукой Лукомор. - Должен ты отыскать на болоте Сокровища Лукоморов. А я тебе за это обличие человеческое верну, дам в награду мешок золотых монет, и выйти из болота помогу. Ну так как - по рукам?
   - Как же я найду сокровища, если я на болоте возле острова плутаю. Всего на два шага от своего лагеря отошёл, сразу заблудился, - удивился и засомневался я. - И не знаю я здесь ничего. Мне говорили, что болота тянутся на десятки, если не на сотни, километров. Где же мне отыскать сокровища? Ты же их и сам, наверное, искал.
   - Искал, - кивнул Лукомор. - И не я один. Все Лукоморы много лет искали. Все слуги Лукоморов. Всё болото перевернули.
   - Ну вот! - воскликнул я. - Как же я отыщу то, что такие всесильные создания столько времени искали и все без результата?!
   - Почему без результата? - дернул бровью Лукомор. - Кое-что мы нашли, кое-что всё же узнали.
   - И что же вы узнали? - недоверчиво спросил я.
   - Вот слушай, может быть, пригодится тебе в поисках. Расскажу я тебе про Сокровища Лукоморов всё, что сам знаю, тогда ты поймёшь, почему я тебя выбрал.
   - Ты меня выбрал?! Так это ты меня козлом сделал?!
   - Какая разница? - равнодушно пожал плечами Лукомор. - Специально, не специально. Разве это так важно? Скажи спасибо, что в шишку не превратился. Тебе важно только то, кто тебе человеческий облик вернуть сумеет.
   - Ладно, - согласился я. - Я подумаю над твоими словами. Рассказывай пока, что ты про сокровища знаешь.
   - Тогда слушай...
   Глава двенадцатая
   Сокровища Лукоморов
   Лукоморы жили на земле всегда. Наши древние легенды гласят, что все мы, Лукоморы, вышли из моря, которое сначала покрывало землю. А когда стала образовываться суша, первыми на неё ступили вышедшие из моря Лукоморы. Только много позже нас появились остальные народы и расы. И все они произошли от Лукоморов.
   Всё дело в том, что мы, выходцы из моря, только днём на суше обретаемся, а ночью непременно в море возвращаемся. Потому мы и на болото только на день прилетаем.
   Суши становилось на земле всё больше и больше, народы обживали её, расходились по ней во все стороны, а Лукоморы так и жили возле моря. Возле его изгибов, у излучин моря, у его изгибов, откуда им и название пошло Лукоморы.
   Всё дальше и дальше отступало море, всё дальше и дальше отступали вместе с ним Лукоморы. Не могли они без воды жить, потому что дышали жабрами. Очень им не нравилось, что воды на земле всё меньше остается, а суши все прибывает и прибывает.
   Стали могучие Лукоморы роптать и возводить хулу на Богов за то, что они так несправедливо по отношению к ним поступают. Лукоморы считали, что они самые великие, самые главные на земле, они всем и всеми править хотели, а без моря жить никак не могли. Когда суши мало были, вся торговля шла по морям. Вся дань, все товары, все богатства мимо Лукоморов морями проходили, все им дань платили, все их уважали.
   Но как только стало суши больше, пролегли другие торговые пути, сухопутные. Стали другие народы множиться, всё дальше от моря уходили люди. Лукоморы ничего с этим поделать не могли, только беспомощно взирали, как безвозвратно уходит былое могущество. Другие народы даже завоевать Лукоморов попробовали, но победить их, бессмертных, в открытом бою не смогли. Но и Лукоморы не сумели воевать против других, от моря далеко не могли уходить.
   Вот и стали тогда Лукоморы винить во всем Богов.
   Лукоморы в те времена были бессмертны, а потому посчитали себя ровней Богам, надменно позабыв, кто их бессмертием наделил.
   Возроптали они, не желая смириться с новыми временами и не лучшими переменами в своей судьбе. Стали дерзко требовать от Богов вернуть им утраченную власть над землёй и людьми, либо же сделать так, чтобы они могли не только возле воды морской жить, а так же, как и люди, по всей земле.