Меньшов Виктор. Я боялся - пока был живой

   Паленый не встал, и санитар действительно подошел к нему и сделал укол. Паленый даже не привстал.
   Санитары закончили и ушли дальше.
   - Что за новости? Никогда раньше прививки в камерах не кололи, всегда на больничке, - удивлялся Паленый, потирая плечо, рассерженный санитар с ним не церемонился. - И вообще, раньше предварительно задержанных по подозрению в убийстве держали в одиночках, на худой конец, хотя бы врозь. Ну, времена пошли, ну, дела творятся...
   А в это же время его напарник Платон валялся на койке в одиночке. В камере, как и во всей тюрьме, было тепло и душно, и поэтому случаю лежал он без брюк и рубашки, в трусах и в майке. Лицо его было черным от нанесенных ему при задержании побоев, и он накрыл его мокрым полотенцем.
   Дверь в камеру открылась и выросший на пороге вертухай скомандовал равнодушно:
   - С вещами на выход, быстро!
   Платон не стал ничего спрашивать у него, по опыту зная, что это все равно бесполезно. Он торопливо собрался, и через полчаса стоял перед проходной, но уже со стороны воли.
   - Эй, Платон, садись - подвезем! - услышал он незнакомый голос.
   Платон повернулся и увидел через дорогу новенькую, вишневого цвета "девятку", из окошка которой ему дружелюбно улыбался молодой человек.
   Платон постарался рассмотреть, кто же еще сидит в машине, но за тонированными стеклами никого не разглядел. Посмотрел на номера и даже присвистнул.
   - Ты, мужик, не ошибся? Я по вашему ведомству вроде как не прохожу.
   - Это только вроде как, Платон, - возразил ему пожилой мужчина, выглянув из другого окошка, опустив стекло. - Ты давай, садись, шутки шутить в уголовке будешь, а с нами шутки не шутят, не советую, с нами нужно вежливо и культурно, на "вы". Понял?
   Дверца в машине приоткрылась, приглашая Платона, тот вздохнул и нырнул в салон, на заднее сиденье, где оказался рядом с молчаливым и угрюмым здоровяком.
   Пожилой, пересевший на переднее сиденье, повернулся к Платону и глядя ему прямо в глаза, заговорил сходу, без предисловий.
   - У вас, придурки, увели бумагу. Какую бумагу, сам знаешь. А вот знаешь ли ты, что за такие потери положено отвечать?
   Платон, услышав про бумагу, дернулся к двери, но его удержала за колено тяжелая рука молчаливого соседа. Колено словно горячими щипцами схватили.
   - Ой, суки, больно! - вскрикнул Платон.
   И тут же получил удар все от того же молчаливого здоровяка. Голова у Платона дернулась, и он взвыл, тем более, что удар пришелся по осколкам зубов, и без того вызывавших острую боль, и он заскулил от бессильной ярости и унижения, столь для него непривычного.
   - Ты, Платон, сиди - и не дергайся. Это тебе не на Петровке выкаблучиваться. Мы таких, как ты, об колено пополам ломаем только так. И слушай мое к тебе слово: срок даю на все про все - сутки. Или находишь бумаги, или дальше ты не живешь. Бежать и прятаться - бесполезно. Найдем. Да и не дадим мы тебе убежать. Понял? Ну, то-то. И пшел вон из машины воняет.
   Дверца со стороны Платона открылась, вроде как сама собой, и он почти вылетел из салона на тротуар, бесцеремонно выпихнутый мощной рукой.
   - Сегодня вечером обязательно посмотри "Времечко", там для тебя будет кое-что интересное, - хохотнул ему вслед пожилой.
   Машина фыркнула мотором и умчалась.
   Платон стоял ошарашенный. Давно у него не было таких потрясений. Он, опытный вор в законе, не мог не понимать, что это предупреждение абсолютно серьезно.
   Платон лихорадочно пытался найти выход:
   - Надо срочно ехать на хату и поднимать братву на поиски. Где же Паленый? Куда он делся? Если отпустили меня, и его тоже должны были выкинуть. Где же он, неужели слинял? - мучался сомнениями Платон...
   А Паленый сидел все у того же окна, которое было высоко под потолком и я ростно курил, стараясь заглушить боль в разбитых деснах.
   - Дай потянуть, Паленый, - протянул за бычком лапу мордоворот.
   Паленый зло посмотрел на него, но все же окурок протянул.
   Мордоворот блаженно затянулся, закатил от удовольствия глаза и... сполз с нар. Изо рта у него пошла пена, ноги и руки задергались, заколотили по полу...
   В камере началась легкая суматоха. Опытные заключенные раздвинулись по стенам, чтобы обеспечить упавшему доступ воздуха, кто-то попробовал делать искусственное дыханье, кто-то колотил в двери, с воплями:
   - Врача! Врача! Человеку плохо!
   Врач появился минут через десять, когда он уже мог и не появляться.
   Камера бушевала и неистовствовала от ярости:
   - Это уже восьмой за месяц в камере дохнет!
   - Почему врач так долго шел?! Где он шлялся?!
   - Мы что, скоты?!
   - Разве же можно столько народа в одной камере держать?!
   - Красный крест сюда давай!
   - Есть в этой стране закон и справедливость?!
   - Даешь прогулку! Даешь кондиционер!
   В камеру вошли, не обращая внимания на крики и ропот, двое с носилками, в сопровождении вертухаев с дубинками, положили тело на носилки, накрыли серой простыней и унесли.
   Камера погудела, поорала, выпустила пар и затихла.
   А что было зря шуметь? Умер уже восьмой только за этот месяц, который еще не закончился, но ни протесты, ни бесчисленные и бесконечные жалобы, не принесли пользы и каких либо изменений в лучшую сторону.
   Тем более, что сегодня умер вообще не старожил камеры, а новичок, да и не авторитет, так что особых возмущений и не было. Пошумели, сколько положено, выпустили пар да и притихли, вернувшись к обыденной камерной жизни.
   Паленый, взбудораженный случившимся, сидел на нарах, и никак не мог осознать случившееся. Он-то хорошо знал, что никакой это не сердечный приступ, что никакой сердечной недостаточностью этот, так внезапно скончавшийся бугай, не страдал.
   Но Паленому напели на уши, что это уже восьмой случай в камере, а по тюрьме и вовсе со счета сбились, едва не каждый день жмуриков из камер выносят. И еще ему напели, что чаще всего умирают именно такие бугаи, не привыкшие вести пассивный образ жизни и требующие много кислорода...
   Паленый скоро успокоился и даже слегка задремал, не подозревая, что этой же ночью, вернее, поздним вечером, сам умрет почти от такого же приступа.
   Пока же он только раскачивался в полудреме, как китайский божок, да изредка почесывал место прививки...
   Глава девятая
   Саша Перышкин, отвыкший от обилия вкусной еды, да к тому же под шумок принял основательную дозу спиртного. Павлуша, заметив это, сообразил, что возлияния для Саши необходимо жестко регламентировать, но было уже поздно. Саша тихо и мирно дремал, стараясь держать глазки открытыми и с готовностью улыбался всем, даже абажуру, раскачиваясь на стуле, грозя сверзиться с него в любой момент.
   Наконец Павлуша не выдержал этого зрелища и попросил Федю проводить Перышкина поспать.
   Федя послушно встал, подошел к Саше, бережно взял его на могучие руки и понес из комнаты. Саша блаженно зачмокал губами.
   - Федя, дай ребенку сисю! Не видишь - просит! - подал голос Вася.
   Нинель укоризненно постучала вилкой по столу, все посмеялись и застолье возобновилось, только уже без Саши Перышкина.
   - Ребята, мы же оставили квартиру Саши Перышкина незапертой и совершенно без присмотра! - вспомнил слегка пьяненький, но неизменно заботливый и хозяйственный, Скворцов.
   - Да кому она нужна, его пустая квартира? - отмахнулся Павлуша. - Там и брать-то нечего, да и кто полезет?
   - Всегда кто-то найдется пошарить на халяву в пустой квартире, буркнул упрямый Скворцов.
   - Нет, на эту квартиру охотников не найдется, - уверенно возразил Павлуша. - Да и брать там, действительно, кроме "вискаса", абсолютно нечего...
   Как же он ошибался!
   Именно в эти минуты дверь в Сашину квартиру, после того, как никто не отозвался на упорный и продолжительный стук, тихонько приоткрылась, и в нее просунулась голова Доброй Ниночки.
   - Сашшшаааа, - пропела голова сладким голосом. - Вы дома?
   Не услышав ответа, голова втянула за собой в квартиру все остававшееся до этого на площадке тело.
   Добрая Ниночка подошла к углу, в котором она накануне оставила Несчастного Человека, но его там не оказалось. Только на том месте, где его положили, осталась маленькая грязная лужица.
   Добрая Ниночка огляделась, подошла к стенному шкафу, открыла створки.
   При виде рядов частично вздувшихся банок с "вискасом", выстроившихся ровными рядами, как морские пехотинцы на параде, подвигала их, начав с верхней полки, заглядывая за банки, вытянувшись на цыпочки.
   Потом посмотрела на средней полочке. Нашла за банками лежащую бутылку темного стекла. Вытащила из нее пробку, наклонила бутылку, но оттуда ничего не вытекло. Ни капли.
   Тогда она принялась яростно трясти бутылку над полом двумя руками.
   Когда и после этого из бутылки ничего не появилось, она, рассердясь, хватанула ее об стенку.
   Брызнули во все стороны осколки, а на полу остался сидеть одурело мотающий головой Черт.
   Какой такой Черт? Обыкновенный Черт: с рогами и хвостом. Только очень маленький. Такой Черт живет в каждой винной бутылке. Называется этот Черт Бутылочный Черт.
   Он встал, и пошел, постукивая копытцами и прихрамывая, к дверям. В дверях он обернулся, и с чувством сказал:
   - Сука ты, а не Добрая Ниночка... - и, прихрамывая, вышел прямо сквозь двери, не отпирая.
   - Во, гад хвостатый! - едва перевела дух Добрая Ниночка.
   И продолжила свои методические поиски, выдававшие большой опыт и практику в этом деле.
   Вот так, дотошно перебирая все в шкафу, она добралась до тщательно запрятанной Сашей копии разыскиваемого по всей Москве документа.
   Добрая Ниночка, часто шмыгая носом от возбуждения, прочла эту бумагу, и полезла под стол за телефоном, оставленным безалаберным Сашей.
   - Справочная? Дайте мне срочно телефон Ка Ге Бе. Да, да, Ка Ге Бе... Как это так - нет такой организации?! Ка Ге Бе есть, был и будет всегда! Сама дура! Ой, извини, девушка! Это звонит до вас человек, очень добрый человек, он очень хочет помочь Родине. Ах, милая, вам этого не понять! Не может не быть Ка Ге Бе! Я-то знаю, в какое время живу. А ты, дура крашеная, что ты о времени знаешь?! Откуда я знаю, что ты крашеная? А мне тебя и видеть не нужно: ты все равно - дура! дура! дура! Дай мне свою начальницу немедленно!
   И тут же заворковала изменившимся голосом, вежливым и тихим.
   - Это начальник справочной службы? Я такая необразованная, а ваша девушка мне хамит. Я просила телефон КГБ, может, теперь это как по другому называется, я ее подсказать прошу, а она мне хамит. Да, да, я записываю, спасибо большое! А телефонистку вы накажете? Правильно! Правильно! Пороть надо! Пороть!
   Она положила трубку и стала набирать следующий номер.
   - Дежурный по ФСБ? Очень приятно. А с вами разговаривает Добрая Ниночка. Мне нужно срочно связаться с кем-то из вашего начальства. Что за срочность? У меня в руках одна бумага, я вам не могу ее зачитать, я могу только начальству вашему прочитать. Что? Зачитать хотя бы первые строки? Могу, конечно...
   Она прочитала несколько строк, держа листки перед глазами, потом молча ждала, и заговорила оживленно опять:
   - Ой! Это взаправдашный генерал со мной разговаривает?! Вы взаправду генерал? Не шутите? Да, да, у меня в руках эти самые четыре листочка, скрепочкой сколоты. Да, четыре листочка. Какие? Беленькие такие, с черными буковками. Где я их взяла? На квартире у пьяницы журналиста Перышкина. Да, я в ней, в квартире. Хорошо. Жду. Сами приедете? Только мне ничего не будет? Я случайно в квартиру зашла, она была не заперта. Ха-ха-ха! Жду вас, товарищ генерал...
   Ждать ей пришлось совсем немного. Маленькая Сашина квартирка моментально заполнилась людьми...
   А еще через короткий промежуток времени генерал из большого кабинета на Лубянке, говорил по телефону:
   - Товарищ министр, докладываю: с двух сторон, почти одновременно, мне удалось выйти на поставщика информации в газету. Да, совершенно новое в разработке лицо. Тем и страшно, что бумаги в руках у дилетантов, которые имеют трудно устанавливаемый круг знакомых, требуют длительной разработки. Что за человек? Журналист, практически бывший. Пьяница. Но в кругах журналистов пользуется большим доверием и авторитетом. Как на него вышли? С одной стороны - аналитическая группа, путем анализа последних телефонных переговоров и встреч главного редактора, а с другой стороны - на нас вышла осведомительница. Нет, не штатная, добровольная. Чтобы мы значили, товарищ министр, без поддержки простых людей? Да, притворяется, что вышла на нас впервые, но в картотеке КГБ числится как добровольный осведомитель с тысяча девятьсот шестьдесят четвертого, когда донесла на однокурсника. С тех пор, вполне бескорыстно, без вербовки, абсолютно добровольно, поставляла нам информацию. Крайне болтлива. Ну, если нужно - поможем замолчать. Хорошо, товарищ министр, буду докладывать, всенепременно. Журналист? Никчемный, спившийся журналистишка. Думаю, найдем. Спасибо.
   Генерал закончил беседу с министром и тут же позвонил в другое место:
   - Бельский? Гриша, тут у меня в приемной дамочка сидит, поднимись, проводи. Служба у нас такая.
   Он положил трубку и вышел в приемную.
   Добрая Ниночка сидела, натянув юбку на колени.
   - Что же вы не сказали, что сотрудничали с нами и раньше? Постеснялись?
   Генерал стоял напротив Доброй Ниночки, не позволяя ей встать, отчего она чувствовала себя крайне неловко и неуютно.
   - Я? Я с вами не сотрудничала, наверное, ошибка какая-то произошла, что-то вы перепутали.
   Ниночка заерзала на кожаном стуле.
   - Ну, не совсем с нами, с КГБ, какая разница? Преемственность традиций, знаете ли, и все такое прочее. Зачем же врать? Отказываться от достойных деяний не стоит, Зайка. Так ведь вас окрестили?
   - Я не отказываюсь, я просто не знала, что все осталось так же, что это та же организация...
   - Та же, та же. И не надо стесняться честных поступков. Вы же делаете это из любви к Родине, не так ли?
   - Конечно, конечно... - засуетилась Добрая Ниночка.
   - Вот видите? А разве это плохо - Родину любить? Этим гордиться надо...
   В приемную вошел, прервав их разговор, военный в форме.
   - Разрешите проводить? - вытянулся он.
   - Ну, зачем же так официально? - улыбнулся генерал. - Вы так напугаете нашу очаровательную гостью.
   Рыжий здоровяк в форме повернулся, изобразив подобие улыбки, к Доброй Ниночке.
   - Позвольте, я провожу вас к выходу?
   Он галантно щелкнул каблуками, подставил ей согнутый локоток:
   - Ах, разумеется, разумеется...
   Добрая Ниночка зарделась, взяла галантного провожатого под руку, и он повел ее по коридорам.
   Она заглядывала ему снизу в глаза и чему-то смеялась, смеялась, смеялась...
   Больше Добрую Ниночку никто и никогда не видел.
   А генерал опять разговаривал по телефону.
   - Полковник Хватов? Да, я. Тут некоторые новые обстоятельства открылись, надо несколько скоординировать поиски. Появилось новое, весьма перспективное, направление. Похоже, мы нашли, у кого оригинал документа. Записывай: Перышкин, Александр Ефимович, сорок пятого года рождения, москвич, журналист. Он передал фрагмент бумаг главному редактору, и остальная часть, скорее всего, тоже у него. Так что налет на главного редактора можно отменить, а остановить публикацию мы сможем и другим путем. Что значит, поздно? Ах, чтоб вас! Вы бы там, где нужно, так же шустро поворачивались. Даже так? И уже с телевидения были? Кто? НТВ, ТВ-6,ТВ-Центр, РТР... Дальше можешь не перечислять. Ладно. В принципе, никаких особых проблем это не добавило, просто можем спугнуть. Необходимо активизировать поиски: срочно устанавливайте и проверяйте всех знакомых Перышкина. Знаю, что он журналист. Знаю, что у него в знакомых почти вся Москва ходит, и в других регионах - море разливанное. Но все равно - всех знакомых. Подчеркиваю - всех! Установить, с кем в детском садике на один горшок ходил. И все сведения - немедленно в аналитический отдел. Особое внимание - неопубликованным материалам, героям его интервью, очерков. Все. Действуй.
   Генерал опустил трубку и устало потер вздувшиеся на висках вены.
   Потом он тяжело поднялся из кресла, подошел к двери кабинета, выглянул в коридор, закрыл тихонько двери и запер на ключ.
   Потом на цыпочках пробежал к столу, не садясь набрал номер, закрыв глаза, дождался ответа, и заговорил измененным голосом:
   - Аллеууу! Это квартира Ивановых? Ах, Алексеевых! Извините. А ты Алексеев - дурак! Кто говорит? А все говорят!
   Не дожидаясь ответа бросил трубку, и долго хихикал, забравшись с ногами в кресло, и с наслаждением обкусывая ногти.
   А еще он яростно чесался. Весь. С особой яростью он скреб лицо, словно хотел снять с него невидимую маску...
   Так продолжалось минуты три. Потом генерал успокоился и затих, уронив голову на грудь.
   Со стороны казалось, что он уснул. Но это только казалось: молниеносно он выскочил из кресла и бросился к стене. Там он открыл вмонтированный в стену, за картину, сейф, набуровил в немытый, захватанный стакан водки, почти до краев, и выдул ее стоя, жадно раздувая ноздри и фыркая, как лошадь на водопое.
   Простоял, замерев и опустив веки, на его белые щеки возвращалась краска. Несколько раз он втянул в себя носом воздух, хищно шевеля тонкими ноздрями. Закрыл сейф, вернулся к двери, открыл ее, сел за стол, взял карандаш и стал быстро рисовать крестики на маленьких листочках бумаги.
   Спустя минут десять он оторвался от этого занятия, поднял невидящие глаза в сторону зашторенного окна и, подперев голову рукой, тихонько и плаксиво, отчаянно фальшивя, фальцетом вывел:
   Во поле береза стоялаааа...
   И всхлипнул...
   Глава десятая
   Во поле кудрявая стоялаааа!
   Грохнув кулаком по столу, гаркнул капитально захмелевший Вася.
   К нему, на непослушных ногах, подошел Федя, обнял его за плечи, выбросил вперед руку и красиво подтянул:
   Лю - ли, лю - ли, стоялаааа!
   Лю - ли, лю - ли, стояла!
   Вася и Федя переглянулись между собой и заорали хором, яростно отбивая такт по столу пудовыми кулачищами, отчего вся посуда на столе пришла в движение.
   Некому березу заломатииии,
   Некому кудряву заломатииии
   Плясало вино в голове, плясали на столе стаканы, плясали тени по стенам...
   Приплясывала и гримасничала, прихлопывая в ладоши, никем не замеченная маленькая вертлявая Смерть в белом балахоне, качаясь на оранжевом абажуре....
   Плясал-гремел рифленый железный пол подпрыгивающего на каждой кочке и колдобине проселочной дороги "уазика". А на полу, в такт, подпрыгивал связанный "ласточкой", то есть, когда ноги загнуты и связаны с заведенными за спину руками, перекатывался под ногами в тяжелых ботинках, следователь по особо важным делам Капустин.
   Обладатели тяжелых ботинок сидели на скамейках молча, вроде и не замечая вовсе Капустина. Парни все были здоровые, в камуфляже, безо всяких знаков отличия, в одинаковых шапочках на головах, скрывавших лица, с прорезями для рта и глаз.
   - Мужики, если вы - ребята Паленого, то вы попали в скверную историю, - подал голос Капустин. - Я - следователь по особо важным делам, так что вы думайте. Вы сами знаете, что будет, если вы мента кончите... Тогда кранты вам...
   Четверо в камуфляже молчали безучастно, словно истуканы, глядя куда-то поверх лежащего и мимо друг друга...
   Машина ухнула в очередную колдобину, выровнялась, повернула круто вправо и поплыла, притормаживая, попав на островок ровного асфальта.
   И почти сразу же остановилась, разразившись нетерпеливыми резкими гудками клаксона. Послышался скрип отворяемых ворот, машина опять дернулась и плавно проехав еще метров пятьдесят, остановилась окончательно.
   Открылась боковая дверь, но никто не выходил, все сидели и молча ждали кого-то, или чего-то.
   Светило солнышко, пели птички, в веселой зелени утопало невысокое здание, почему-то без единого окна. От этого здания к машине колобком катился маленький опрятный толстый человек в белоснежном, тщательно отутюженном халате. За ним медленно вышагивал, значительно отставая, другой - высокий, худой, и так же в халате, таком же белом, но мятом.
   - Кого привезли? - деловито осведомился Колобок, стараясь заглянуть в машину.
   - Да вот, - вытянулся перед ним один из сопровождающих, выскочив из машины. - Следователя по особо важным Капустина. На основании дознания по поводу служебного несоответствия и потере оружия необходимо провести осмотр. Вот предписание и направление.
   Он вытащил из машины опечатанный сургучом конверт и передал его Колобку.
   Тот тщательно проверил сохранность печатей, с треском сломал их и разорвал конверт. Достал оттуда единственный лист бумаги, быстро прочитал, нахмурился, и передал бумагу высокому.
   Тот тоже нахмурился, даже что-то явно нецензурное процедил сквозь зубы, потом поджег бумагу, положил ее на асфальтовую дорожку, дождался терпеливо, пока она сгорит, и тщательно растер пепел ногой, превратив его в черную пыль.
   - Ну, где ваш Капустин? - спросил чем-то крайне недовольный Колобок.
   - Да вон он, в машине лежит, - кивнул сопровождавший.
   Колобок заглянул в машину и сразу же заворчал:
   - Кто вам велел так доставлять?! Обычное медицинское обследование, зачем же было связывать, бросать на пол? Это же ваш товарищ по работе!
   - Мы - что? - пожал плечами сопровождающий. - Нам - как прикажут, в таком виде мы и доставляем.
   - Развяжите! - резко приказал Колобок.
   - Но... - заикнулся было сопровождающий.
   - Никаких но! - взорвался криком вежливый и кроткий с виду Колобок. Развяжите немедленно! Пока еще здесь я распоряжаюсь, и будьте любезны выполнять, если уж не просьбы, так хотя бы приказы.
   Капустина развязали и он, с удовольствием разминая затекшие руки и ноги, выскочил из машины.
   - Анатолий! - повернулся Колобок к высокому. - Пускай пациент отдышится, придет в себя, покурит, если он курит, потом приведешь его ко мне. А вы, - он повернулся к сопровождающим, - останетесь здесь и будете ждать. В вашем присутствии необходимости нет. Это приказ!
   И не слушая ответа и возражений, пошел, вернее, почти побежал, семеня короткими ножками, в сторону здания без окон.
   Капустин с наслаждением размялся, подышал воздухом, успокоился, покурил, после чего пошел вслед за терпеливо дожидавшимся его доктором Анатолием в то же здание, в котором скрылся Колобок.
   Если не считать отсутствия окон, кабинет был совершенно обычным кабинетом врача. И осмотр был достаточно традиционен. И вопросы: чем болел, были ли сотрясения мозга, ранения и контузии, про сон, и про все такое прочее.
   Капустин отвечал послушно и подробно, но явно скучая, нервно позевывая, часто поглядывая на блестящий хрустальный шар, стоявший на столе Колобка, почти что под самым носом у Капустина.
   Врач что-то увлеченно писал, прекратив, наконец, задавать надоевшие вопросы. Он писал, а Капустин от безделья рассматривал шарик, на гранях которого плясали, дробясь, отсветы люстры. Потом он ощутил на себе взгляд, поднял глаза и увидел, что врач смотрит на него пристально и прямо в глаза.
   Капустин почувствовал себя неуютно, забеспокоился, хотел что-то спросить у Колобка, но веки его отяжелели, он попытался встать, это ему не удалось, и он почувствовал, что куда-то уплывает. Куда-то туда, где было легко и приятно...
   Очнулся он почти сразу же, по крайней мере, так ему самому показалось. Он осмотрелся и увидел, что Колобок стоит над ним, а сам он возлежит на клеенчатой кушетке. Капустин смутился, решив, что с ним приключился обморок. Он засмущался, а толстый врач добродушно улыбался ему, как бы подбадривая:
   - Ну вот, маленький сеанс гипноза, и мы сняли нервное перенапряжение и стресс. Ничего страшного, обычное переутомление, которое неизбежно при вашей работе. Никаких особых противопоказаний к дальнейшему исполнению вами прежних служебных обязанностей я лично не нахожу и не вижу. Всего вам хорошего, будьте здоровы. Заключение я отправлю позже. Вы свободны.
   Как из-под земли вырос врач Анатолий.
   - Проводите, пожалуйста, нашего гостя, - попросил его Колобок.
   Доктор Анатолий молча повернулся спиной, приглашая Капустина следовать за собой, и проводил его к машине, где его ожидали скучающие сопровождающие, но уже без дурацких масок.
   Только двери за Капустиным закрылись, как в тишине врачебного кабинета прозвучал телефонный звонок. Колобок вздохнул и поднял трубку.
   - Слушаю. Да. Только что закончил. Вы злоупотребляете. Слушаюсь, товарищ полковник. Я выполняю все приказы и распоряжения беспрекословно, но свое собственное мнение я всегда имел и буду иметь. И я заявляю: все это мерзко! Да сколько угодно. Хоть десять. Видал я ваши выговора. Да кто еще, кроме меня дурака, будет такую работу для вас делать? Да бросьте вы, не говорите глупостей.
   Он швырнул трубку на аппарат, скорчил свирепую гримасу, и даже не прикрыв открывшиеся в коридор двери кабинета, занялся онанизмом...
   Капустина везли обратно, уже не связывая. Он даже сидел рядом с сопровождающими на скамейке.
   Отвезли его домой, велев никуда не отлучаться без предварительного доклада по команде. Но попросили об этом вполне вежливо и корректно.
   Машина уехала, а Капустин пошел в свою квартиру, не вызывая лифт, на седьмой этаж, все время шевеля губами, повторяя про себя номер привезшей его машины.
   Войдя в квартиру, он сразу же взялся за телефон, быстро набрав номер:
   - Козлов? Ты говорить можешь? Давай, срочно приезжай ко мне. Да, вот еще что, позвони быстренько Фоменко, скажи, что я просил выяснить кому принадлежит машина, но только тихо, без шума и огласки. Сейчас скажу номер. А, черт! Только что повторял! Никогда раньше такого со мной не бывало. Я же любые цифры слета запоминал. И вот на тебе. Ладно, ты же ко мне едешь, я Фоменко сам позвоню, вот только вспомню...