- А что - Президент? - притворно удивился Сергей Ильич. - Шлепните его, и все дела, давно мечтаете... Шучу я так, - строго оборвал он сам себя. - Президента мы берем на себя. Мы не будем устраивать покушений, органы должны быть вне подозрений, мы не должны подставляться столь откровенно. Вы же первые нас потом трясти будете. Мы все сделаем тихо. Как - это наше дело. Ваша задача - захватить все важные государственные объекты, кроме банка, банк мы вам не доверяем, и объявить, что вы берете власть в свои руки законным путем, по праву результатов прошлых выборов, где вы имели второе место. Не имели, говорите, второго? А кто помнит? Через два часа будет важное сообщение, и вы немедленно начинаете. Времени нет. Вас поддержат внутренние силы, милиция. Армию мы нейтрализуем. Бумага где-то в городе. Вы, товарищ Суканов, договоритесь с остальными партиями сами. Мне некогда время тратить на уговоры и переговоры, церемонии разводить некогда. И первым делом захватывайте газеты и связь. Все. Не засиживайтесь, времени нет.
Сергей Ильич быстро вышел из зала...
Глава двадцатая первая
Президент сидел в глубоком кресле, в спортивном костюме, в белых шерстяных носках и смотрел по телевизору мультики, прихлебывая чай из блюдечка, что обожал делать всегда, когда был не на виду.
А дома он мог себе позволить.
И он позволил. Чуть-чуть. Чисто символически - накапал четверть стакана, всего и делов-то.
Но настроение было благостное.
Делами его в последнее время не слишком одолевали, да и толку в этом было мало. Большинство бумаг он подписывал готовыми, по представлению первого вице-премьера, роль которого все больше становилась похожей на роль регента при Президенте. А что делать? Когда за семьдесят - управлять государством в полном объеме просто безумие, или самоубийство...
Мультики Президент очень любил, и когда его отрывали, бывал крайне недоволен, как и сейчас, когда в кабинет зашел какой-то молоденький, но с отличной выправкой, секретарь. Он почтительно положил на маленький столик около кресла Президента тонкую, атласную папку бордового цвета.
Что делать! Президент легко отказался от прошлых убеждений, которыми и не был сильно отягощен, но не мог отказаться от пристрастий.
Увлеченный мультиком Президент раздраженно отодвинул папку на другой край столика, но молоденький вежливо придвинул ее обратно и не уходил.
Стоял почтительно и ждал.
Президент хмыкнул, довольный, что ему так ненавязчиво дают понять, что бумаги срочные.
Он вздохнул, подвинул папочку к себе и положил ее на колени, не отрывая глаз от телевизора.
Когда он открыл эту папочку, молоденький взял со столика пульт и уменьшил у телевизора звук.
Президент еще раз довольно хмыкнул, отметив про себя, что надо попросить в секретариате, чтобы этого молоденького закрепили за ним постоянно.
Погладывая краем глаза за приключениями забавных зверюшек на экране и улыбаясь уголками рта, он начал читать бумаги...
Умер он мгновенно, едва прочитал первые фамилии в описке. Он даже не успел толком осознать прочитанное, на лице его даже полуулыбка не сошла. Сердцем он почувствовал беду раньше.
И сердце не выдержало.
Он сполз из кресла на пол, на мягкий ковер. Ноги его, в белых, мягкой шерсти, носках, дернулись чуть-чуть, и он замер.
Молоденький смотрел на него сверху, потом наклонился, взял из рук папку, вытащил первый листок, сложил его и спрятал в карман. Потом еще раз наклонился, пощупал пульс на шее, удовлетворенно кивнул и подошел к телефону. Ткнул несколько раз кнопку и сказал:
- Сделано.
Ответа он не ждал.
И, еще раз осмотревшись, вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Везде бывают накладки, случился такой маленький сбой и в этой, продуманной до мелочей, операции, правда, нисколько не отразившийся на ее развитии.
Так получилось, что в кабинет Президента никто долго не входил. И родные, а так же обслуга, узнали о смерти Президента по телевизору и бросились в его кабинет...
Глава двадцать вторая
Машина затормозила около небольшого домика с железной оградой. Мы высыпали на улицу, а меня выпростали из-под брезента. Ворота были заперты. Сверху на нас смотрели беспристрастные глаза телекамер наружного наблюдения. Ваня махнул на них рукой:
- Еще не подключили, не успели. Только установили. А вот сигнализация работает, поэтому надо успеть быстро проникнуть в здание, пока нас около него не повязали.
- А мы успеем передать? - засомневался Арнольдик.
- Нам бы только в здание попасть! - гордо произнес Ваня. - А изнутри это здание - настоящая крепость! Точно-точно. Кругом броня, стены усилены, все по спецзаказу, да еще и ставни бронированные изнутри.
- А снаружи?
- А снаружи - простой сейфовский замок пока, - пожал плечами Ваня. Мы спешили оборудование завезти и работу начать, вернее, не прерывать, а все остальное - потом...
- Да что вы пристали к человеку? Вы спасибо скажите его начальству за халатность, иначе бы мы сюда не попали, - вступился за Ваню Скворцов.
- Стой! Стой! - заорал на Ваню Арнольдик, увидев, как он пытается приладить гранату к дверному замку. - Ты так нас всех на клочки разнесешь, а не замок. Давай-ка я этим делом займусь, мне это привычнее.
И он принялся колдовать с гранатой.
По его команде мы отошли за машину, а он, размотав шнурок, прибежал к нам и дернул за этот шнурок.
Взрыв показался нам довольно тихим, но замок он снес подчистую. И тут яростно замигала лампочка над входом.
Мы бегом ворвались в распахнутую дверь. Ваня бросился к аппаратуре, пригласив на помощь меня и Павлушу.
Арнольдик, Скворцов и Вася бегали как сумасшедшие, закрывая двери. Окна были снабжены бронещитами с прорезями, как амбразуры. Домик на глазах превращался изнутри в крепость.
А у нас уже ожила и заработала, погнала информацию, аппаратура. Мы уже начали передавать по телексам и телетайпам, по факсам, только спутниковая связь не давалась Ване.
Управились мы вовремя: к особнячку уже подъехала патрульная милицейская машина.
Скворцов дал в щель короткую очередь вверх, и машина отъехала на безопасное расстояние, ожидая подкрепление.
Со всего, что только мы смогли запустить и включить, шла на всю Россию и за ее рубежи информация. Шли драгоценные секунды...
Глава двадцать третья
В кабинет к Сергею Ильичу влетел его брат:
- На улицах все идет по плану, левые вышли, захватили телеграф, банк мы не дали, хотя они, несмотря на договоренность, все же сунулись. Берут вокзалы, правительственные здания, редакции независимых и других газет и журналов, телевидение пока под нашим контролем. Их туда пускать нельзя разнесут все, дикари. Шаболовку отдали - пускай оттуда вякают, там уже Вампиров в эфире от радости слюной захлебывается. Из частного агентства информации на улице Рылеева, на Арбате, идет сброс информации по интересующей нас бумаге... Идут тексты, на все СМИ и прочее.
- Разнесите этих сволочей в порошок! Хоть с самолетов их бомбите!
- Это уже не ко мне, мое дело - аналитика.
- И к тебе тоже! Тут без крови никто не выйдет! Раз пошло на все газеты - спускай правых, выводите на улицы центристов и демократов, разоружай милицию, выводи армию. Пора...
С призывом к демократии выступил по телевидению весьма популярный актер, потом писатель, потом...
У здания мэрии стали собираться сторонники Президента, потянулись они и к Белому Дому, но и там и там сразу же произошли кровавые стычки с боевиками левой оппозиции.
Такие же кровавые события произошли и у телецентра, но там вмешалась неожиданно армия, и с брони БТРов расстреляли всех подряд: и левых, и правых, и тех что в центре...
На улицах разоружали милицию, выступившую на стороне левых.
По всему городу шла стрельба. Армия арестовала министра внутренних дел, росли баррикады, в город входили танки...
А мы, ничего не подозревая, передавали, передавали, передавали, в захваченные газеты, в молчащее уже радио, на взятое под жесткий контроль телевидение...
Передавали, как выяснилось позже, в никуда. У самого здания шел жестокий бой, а мы бегали, как заведенные, от аппарата к аппарату, заправляли, включали, переключали...
Вася, Арнольдик, Скворцов, носились от окна к окну и стреляли, стреляли, стреляли...
Все помещение было в дыму, мы повязали лица мокрыми платками, и это нас хотя бы немного спасало от раздирающего легкие едкого порохового дыма...
Меня и Павлушу Ваня отправил воевать, крикнув, что теперь он сам справится.
Отправил он нас вовремя, потому что к домику нашему подошел хорошо вооруженный отряд, в камуфляже, со спецоборудованием, сразу было видно специалистов.
Они быстро и сноровисто установили безоткатное орудие, задымили окна шашками, затруднив нам видимость, гранатометами прицельно разнесли одно из окон, разбив бронированный щит, словом, дело наше было худо.
Сражаться на равных с бойцами такого уровня подготовки и выучки нам было явно не по силам, а тут еще подошел и вломился прямо через ограду тяжелый танк, и начал стволом ощупывать стены.
Потом он грохнул по стальной двери...
Дверь влетела внутрь, в помещение посыпались кирпичи, загудели осколки, с треском стали лопаться мониторы, задымили и загорелись провода.
Павлушу буквально расплющило стальной дверью.
А в проход бросились солдаты и милиция...
Мы встретили их яростным огнем, отбросив обратно за ограду, за броню танка. Но у нас внутри здания начался сильный пожар, который тушить нам было не с руки, не было у нас лишних рук и лишнего времени. Мы поняли, что пошли последние минуты.
Арнольдик едва успел скомандовать нам встать по стенам, как грохнул еще один выстрел танкового орудия. Рухнула, обвалившись, часть наружной стены.
Ваня, тоже понявший, что настали последние секунды, выставил, что смог, на автоматический режим, а сам подхватил на полу автомат и бросился к нам, но остановился на полпути, растерянно глядя себе на грудь, где растекалось большое красное пятно.
Он успел еще поднять автомат и выстрелить в набегавших на нас солдат, вернее, сделать попытку выстрелить, потому что его автомат стоял на предохранителе, а он не умел обращаться с оружием.
Мы не могли прийти ему на помощь. Нас прижал к полу огонь с улицы, мы могли только отстреливаться.
В комнату влетела граната. Нас раскидало в разные стороны...
Когда я очнулся - было странно тихо. Я подумал, что оглох, но услышал тихий голос:
- Жив кто-нибудь?
Я с трудом выполз из-под обломков, ко мне подошел Арнольдик, помог поставить на колеса кресло и залезть в него.
Мы огляделись: кругом был дым, все горело.
На полу лежали Павлуша, Скворцов, Вася и Ванечка...
Перед самим домиком почему-то никого не было. А по всему городу разрасталась яростная стрельба. Стреляли много и часто: из пулеметов, автоматов и даже из орудий.
Можно было сказать, что стоит настоящая канонада.
Мы с надеждой осмотрели наших товарищей, но тщетно. Никому из них мы помочь не могли. От смерти не лечат, увы.
Арнольдик сам едва стоял на ногах, он был сильно контужен
Все, что мы смогли сделать, это отнести наших товарищей на улицу и уложить около остатков стены.
Потом накрыли их сорванными в здании шторами.
Оглядевшись вокруг, мы молча, не сговариваясь, стали носить и укладывать напротив них, в стороне, убитых солдат, милиционеров, парней в штатском, в камуфляже, которых побросали здесь по непонятным причинам.
Мы не могли поверить, что хотя бы кого-нибудь из нас могли оставить в живых, даже случайно. После такой яростной охоты.
Но было именно так...
И мы носили молоденьких ребят, которых убили мы, укладывая их напротив таких же молодых, которых убили они.
У нас не было зла.
У нас была усталость.
А еще у каждого из нас была мысль, что лучше бы - меня...
Мы шли через весь город, плюнув на засады и облавы, которых почему-то и не было.
Город горел, по улицам носились группы людей, все в одинаковом камуфляже, но с разными эмблемами и повязками на рукавах.
Изредка перебегали улицу группы солдат, зато совсем не было видно милиции.
Горели обломки сооружений, похожих на баррикады, а возможно, это и были баррикады.
Хрустело стекло под ногами. Улицы вымерли.
Мы не могли понять, что же происходит?
Глава двадцать четвертая
- Что же происходит?! - спросил Сергеи Ильич у своего брата, сидевшего напротив него в кресле.
- Ситуация несколько вышла из-под контроля, - спокойно ответил тот. Из-под твоего контроля.
- Это как прикажешь понимать? - спросил хозяин кабинета.
- Мы просто немного видоизменили, откорректировали первоначальную схему, нам она показалась несколько недодуманной и не очень изящной, глядя ему в глаза говорил брат. - Нас не устраивает власть военных. Министр обороны - законченный пьяница и дурак. Ты - психически неуравновешенный тип, тебе лечиться надо, а не государством управлять. Да и масштаб мышления у тебя не государственный, не андроповский. Да и вообще, КГБ, пускай и под другим названием, никогда не будет популярно.
- Ты что?! - взревел Сергей Ильич. - Охренел?!
- Отнюдь! - холодно улыбнулся Иван Ильич.
В это время зазвонил один из телефонов.
Сергей Ильич хотел снять трубку, но его остановил брат:
- Это меня, - и, не дожидаясь согласия, снял трубку.
Он ничего не говорил в нее. Он только слушал. Положив трубку, сказал брату:
- Только что, во время ареста, застрелился министр обороны. Войскам дан приказ выйти из города и отвести танки.
- И что будет с городом - восстание?!
- Какое восстание? Все восстания уже произошли. Восстание побило другое восстание, а это восстание раздавила гусеницами танков армия, а теперь два генерала в отставке, весьма популярные в народе, возглавили десантные части, взяли под контроль все важнейшие стратегические точки, в том числе и банк. В город, для обеспечения спокойствия и гарантий конституции, входит южная армия, которую некогда возглавлял один из генералов, армия, имеющая боевой опыт.
- Ты что это затеял?
- Это не я, это ты затеял. А мы только прекратили, вот и все. Военный переворот не состоялся, гарантами правопорядка станут спасители нации. Во имя прекращения беспорядков объявлено военное положение и введен комендантский час. Особый режим. Полная цензура печати. Мародеров расстреливают на месте. Порядок железный...
- Да это же - клоунада!
Иван Ильич только рукой махнул на брата. Подошел к двери и скомандовал:
- Генерал устал. Проводите его на закрытую дачу, пускай отдыхает. Да охрану поставьте понадежнее - пускай хорошенько отдыхает...
Глава двадцать пятая
Когда мы добрались до дома, откуда нас пару часов назад провожали, мы застали там Нинель и Лену, сидевших на диване в обнимку, заплаканных и расстроенных.
Оказалось, что они все время смотрели телевизор, и где-то в хронике показали несколько раз подряд двор, где лежали наши друзья.
Лена узнала Ванечку по костюму.
А по так и не выключенному телевизору, выступал известный всей России Генерал:
- Президент наш был старенький, не выдержал, дедушка, я же предупреждал. Теперь, что мы имеем? Теперь мы имеем порядок. Теперь я пришел. Я буду краток: воров - стрелять. Теперь будет так. Чего с судами возиться? Украл - отвечай тут же. Чтобы был порядок. А порядок люди хотят. Устали люди бояться. Дадим порядок. Комендантский час. Мародеров - стрелять на месте. Со всеми прочими - разберемся. Враги народа будут судимы. Народом, разумеется. Пока мы не разберемся, кто и на чьи денежки работал, прекращен выпуск газет и журналов. Какие будут выходить - мы решим при помощи народа. Пускай народ решает. Потом. А пока пусть будет меньше, да лучше. Главное - порядок. А это я вам обещаю. Потерпите временные неудобства - все уладим.
- В этой стране постоянно только что-то временное, - вздохнул Арнольдик.
В это время в двери позвонили.
Мы с Арнольдиком привычно схватились за оружие.
Оказалось, что приехала мама Леночки и Ванина мама, привезли с собой детей. Им кто-то позвонил и сообщил о горе в их семье.
Дом сразу наполнился слезами и запахом валерьянки.
Мы потоптались, чувствуя, что мы здесь явно лишние в эти минуты. Не сговариваясь, мы потихоньку вышли в прихожую, где нас догнала Леночка.
Она бросилась на шею Нинели и сказала сквозь слезы:
- Милые мои, простите, я не виню никого из вас, нисколечко и не жалею о том, что отпустила Ванечку. Но я не могу... Не могу...
- Милая моя девочка, - сама плача, пыталась успокоить ее Нинель. - Мы тебя очень любим и очень благодарны и тебе и Ванечке. Мы еще обязательно придем, а сейчас иди, тебе надо побыть с родными...
Эпилог
Я ехал на коляске, а по бокам меня шли Нинель и Арнольдик. По нашим с Арнольдиком закопченным мордам текли слезы.
Нинель свои уже выплакала и теперь шла, глядя куда-то поверх дороги...
По улицам мимо нас гремели гусеницами танки яркой пестрой раскраски. На броне сидели солдатики в выгоревшей под нездешним солнцем форме.
По улицам проходили патрули в камуфляже, с нашивками с белыми медведями, рычащими тиграми, скачущими лошадьми.
У стен лежали неубранные трупы, в основном штатские. Стрельба почти прекратилась, и через трупы перешагивали осторожно люди с ведерками и рулонами бумаги под рукой. Рулоны эти оказались плакатами, которые эти люди расклеивали по стенам, прямо над головами убитых.
На всех плакатах были изображены два известных отставных генерала. Оба в штатском, они смотрели прямо на прохожих.
Надписи на плакатах гласили:
"ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ НЕ НАДО ХОДИТЬ НА ВЫБОРЫ! ДЕМОКРАТИЯ - ЭТО МЫ!"
Лицо одного из генералов напоминало портрет орангутанга. С низеньким лбом, волосами от бровей, вывернутым носом и маленькими пустыми глазами. На лице было полное отсутствие всякого присутствия мысли. Второй выглядел просто как самодовольный дурак, каковым он, скорее всего, и был...
- Может, попробуем попасть домой? - спросила Нинель Арнольдика.
Тот глядел задумчиво в небо, по которому плыли пятна копоти, потом повернулся к Нинель и сказал:
- Знаешь, дорогая, я всю жизнь считал, что про любовь написано огромное количество, просто масса книг. И только теперь понял, что это совсем не так. Все эти книги - про чувственность, про страсть, про измены, про влюбленность, про что-то еще, я не знаю, но не про любовь. А про любовь во всей огромной мировой литературе написана всего-навсего одна единственная книжка, которая скромно затаилась в этой массе. Это, конечно же, Гоголь, "Старосветские помещики". Вот это действительно - Любовь. Сохраненная и охраненная.
Он помолчал, подошел ко мне, хотел что-то сказать, но только молча пожал руку...
Я сидел в своей коляске и смотрел в спину уходящим под руку двум милейшим и отважнейшим старичкам...
Потом я понял, что очень хочу есть. Я огляделся, заметил, что отдельные граждане идут через дорогу, через подземный переход на другую сторону улицы, чтобы вернуться оттуда с авоськами, заполненными в магазинчике, и на робко притулившимся рядом с этим магазинчиком самопальным рыночком.
Аккуратно держась за перила я съехал в переход, встал около стены, положив перед собой пустую коробку из-под ботинок.
А сам, нисколько не заботясь о сборах, задремал.
Очнулся я оттого, что было тихо. Я огляделся и заметил, что сердобольные граждане стараются обойти меня по противоположной стенке, делая вид, что не хотят тревожить мой сон.
Я заглянул в коробочку. В коробочке было пусто.
Пришлось загнусавить:
- Гражданы! Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонному человеку. Я сплю днем в трубах крематория, которые не успевают остыть за ночь!
Я блажил и вспоминал Скворцова, Павлушу, Васю, Федю, Сашу Перышкина, Ванечку, Другого Васю, Лысого, всех, всех, всех, кого мы потеряли. И я вспоминал тех мальчишек, которых мы укладывали напротив наших друзей...
И слезы текли у меня по всей моей морде:
- Я питаюсь собачьими экскрементами! Государство выплюнуло меня, даже не пережевав! Помогите, гражданы!
Поооомоооогиииитееее!!!
Я орал и бился в истерике, колотя головой по стене...
Вдруг рядом со мной красивый женский голос запел:
Ох, и жизнь пошла,
словно в сказоче!
Эх, браточек, не
Торррмози!
Довези меня на
колясочке,
до обрыва меня
довези!
Я поднял зареванную морду и увидел рядом с собой Нинель. С другой стороны мне на плечо опустилась рука Арнольдика, который подмигнул мне и старательно вывел:
Подтолкни !
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Он пел, прикрыв глаза, серьезно и старательно, не стесняясь того, что он, ученый человек, поет в этом заплеванном подземном переходе. Он, ветеран, увешанный во всю грудь регалиями.
Переглянулся он с Нинель, и они вывели дуэтом:
Для меня, братан,
это семечки,
ну, как вырастить
пару ног...
Приходи ко мне
На скамеечку
Поплевать на мой
бугорок...!
Арнольдик слегка подтолкнул меня в плечо, и мы грянули хором, утирая по щекам сопли и слезы:
Ты поправь
кепарь
на затылочке
и бранить меня
ты не будь!
Если я тебе
из могилочки
тоже выплюну
что-нибудь!
И совсем уже захлебываясь горькими своими воспоминаниями о таких близких и, как оказалось, напрасных потерях, мы душевно закончили, прямо на разрыв души:
Подтолкни!
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Потом мы обнялись и просто ревели.
Когда же проревелись, заметили вокруг себя небольшую толпу, которая в большинстве своем тоже плакала, бросая нам деньги...
Я смотрел на зареванные эти рожи и понимал, что этим людям, способным плакать с другими, с любым другим, просто так, за компанию, друг по другу, что не донести к ним никакой истины.
Никогда.
Потому что это - мой народ. И не нужно ему никаких истин. Он сам истина.
Этот самый великий, самый несчастный, самый ленивый, самый пьяный, самый добрый и талантливый народ...
А я вдруг понял, что ничего уже не боюсь, и больше никогда ничего не буду бояться.
Потому, что я боялся совсем в другой жизни.
Я боялся, когда был живой...
Люди мы, может, и маленькие, но народ мы - Великий!
Эх, построю тете Кате протез, и будем с ней жить!
Я наклонился, и заглянул в коробку под ногами: на обед мы, кажется, заработали.
А об ужине думать было рано.
XXX
Сергей Ильич быстро вышел из зала...
Глава двадцатая первая
Президент сидел в глубоком кресле, в спортивном костюме, в белых шерстяных носках и смотрел по телевизору мультики, прихлебывая чай из блюдечка, что обожал делать всегда, когда был не на виду.
А дома он мог себе позволить.
И он позволил. Чуть-чуть. Чисто символически - накапал четверть стакана, всего и делов-то.
Но настроение было благостное.
Делами его в последнее время не слишком одолевали, да и толку в этом было мало. Большинство бумаг он подписывал готовыми, по представлению первого вице-премьера, роль которого все больше становилась похожей на роль регента при Президенте. А что делать? Когда за семьдесят - управлять государством в полном объеме просто безумие, или самоубийство...
Мультики Президент очень любил, и когда его отрывали, бывал крайне недоволен, как и сейчас, когда в кабинет зашел какой-то молоденький, но с отличной выправкой, секретарь. Он почтительно положил на маленький столик около кресла Президента тонкую, атласную папку бордового цвета.
Что делать! Президент легко отказался от прошлых убеждений, которыми и не был сильно отягощен, но не мог отказаться от пристрастий.
Увлеченный мультиком Президент раздраженно отодвинул папку на другой край столика, но молоденький вежливо придвинул ее обратно и не уходил.
Стоял почтительно и ждал.
Президент хмыкнул, довольный, что ему так ненавязчиво дают понять, что бумаги срочные.
Он вздохнул, подвинул папочку к себе и положил ее на колени, не отрывая глаз от телевизора.
Когда он открыл эту папочку, молоденький взял со столика пульт и уменьшил у телевизора звук.
Президент еще раз довольно хмыкнул, отметив про себя, что надо попросить в секретариате, чтобы этого молоденького закрепили за ним постоянно.
Погладывая краем глаза за приключениями забавных зверюшек на экране и улыбаясь уголками рта, он начал читать бумаги...
Умер он мгновенно, едва прочитал первые фамилии в описке. Он даже не успел толком осознать прочитанное, на лице его даже полуулыбка не сошла. Сердцем он почувствовал беду раньше.
И сердце не выдержало.
Он сполз из кресла на пол, на мягкий ковер. Ноги его, в белых, мягкой шерсти, носках, дернулись чуть-чуть, и он замер.
Молоденький смотрел на него сверху, потом наклонился, взял из рук папку, вытащил первый листок, сложил его и спрятал в карман. Потом еще раз наклонился, пощупал пульс на шее, удовлетворенно кивнул и подошел к телефону. Ткнул несколько раз кнопку и сказал:
- Сделано.
Ответа он не ждал.
И, еще раз осмотревшись, вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Везде бывают накладки, случился такой маленький сбой и в этой, продуманной до мелочей, операции, правда, нисколько не отразившийся на ее развитии.
Так получилось, что в кабинет Президента никто долго не входил. И родные, а так же обслуга, узнали о смерти Президента по телевизору и бросились в его кабинет...
Глава двадцать вторая
Машина затормозила около небольшого домика с железной оградой. Мы высыпали на улицу, а меня выпростали из-под брезента. Ворота были заперты. Сверху на нас смотрели беспристрастные глаза телекамер наружного наблюдения. Ваня махнул на них рукой:
- Еще не подключили, не успели. Только установили. А вот сигнализация работает, поэтому надо успеть быстро проникнуть в здание, пока нас около него не повязали.
- А мы успеем передать? - засомневался Арнольдик.
- Нам бы только в здание попасть! - гордо произнес Ваня. - А изнутри это здание - настоящая крепость! Точно-точно. Кругом броня, стены усилены, все по спецзаказу, да еще и ставни бронированные изнутри.
- А снаружи?
- А снаружи - простой сейфовский замок пока, - пожал плечами Ваня. Мы спешили оборудование завезти и работу начать, вернее, не прерывать, а все остальное - потом...
- Да что вы пристали к человеку? Вы спасибо скажите его начальству за халатность, иначе бы мы сюда не попали, - вступился за Ваню Скворцов.
- Стой! Стой! - заорал на Ваню Арнольдик, увидев, как он пытается приладить гранату к дверному замку. - Ты так нас всех на клочки разнесешь, а не замок. Давай-ка я этим делом займусь, мне это привычнее.
И он принялся колдовать с гранатой.
По его команде мы отошли за машину, а он, размотав шнурок, прибежал к нам и дернул за этот шнурок.
Взрыв показался нам довольно тихим, но замок он снес подчистую. И тут яростно замигала лампочка над входом.
Мы бегом ворвались в распахнутую дверь. Ваня бросился к аппаратуре, пригласив на помощь меня и Павлушу.
Арнольдик, Скворцов и Вася бегали как сумасшедшие, закрывая двери. Окна были снабжены бронещитами с прорезями, как амбразуры. Домик на глазах превращался изнутри в крепость.
А у нас уже ожила и заработала, погнала информацию, аппаратура. Мы уже начали передавать по телексам и телетайпам, по факсам, только спутниковая связь не давалась Ване.
Управились мы вовремя: к особнячку уже подъехала патрульная милицейская машина.
Скворцов дал в щель короткую очередь вверх, и машина отъехала на безопасное расстояние, ожидая подкрепление.
Со всего, что только мы смогли запустить и включить, шла на всю Россию и за ее рубежи информация. Шли драгоценные секунды...
Глава двадцать третья
В кабинет к Сергею Ильичу влетел его брат:
- На улицах все идет по плану, левые вышли, захватили телеграф, банк мы не дали, хотя они, несмотря на договоренность, все же сунулись. Берут вокзалы, правительственные здания, редакции независимых и других газет и журналов, телевидение пока под нашим контролем. Их туда пускать нельзя разнесут все, дикари. Шаболовку отдали - пускай оттуда вякают, там уже Вампиров в эфире от радости слюной захлебывается. Из частного агентства информации на улице Рылеева, на Арбате, идет сброс информации по интересующей нас бумаге... Идут тексты, на все СМИ и прочее.
- Разнесите этих сволочей в порошок! Хоть с самолетов их бомбите!
- Это уже не ко мне, мое дело - аналитика.
- И к тебе тоже! Тут без крови никто не выйдет! Раз пошло на все газеты - спускай правых, выводите на улицы центристов и демократов, разоружай милицию, выводи армию. Пора...
С призывом к демократии выступил по телевидению весьма популярный актер, потом писатель, потом...
У здания мэрии стали собираться сторонники Президента, потянулись они и к Белому Дому, но и там и там сразу же произошли кровавые стычки с боевиками левой оппозиции.
Такие же кровавые события произошли и у телецентра, но там вмешалась неожиданно армия, и с брони БТРов расстреляли всех подряд: и левых, и правых, и тех что в центре...
На улицах разоружали милицию, выступившую на стороне левых.
По всему городу шла стрельба. Армия арестовала министра внутренних дел, росли баррикады, в город входили танки...
А мы, ничего не подозревая, передавали, передавали, передавали, в захваченные газеты, в молчащее уже радио, на взятое под жесткий контроль телевидение...
Передавали, как выяснилось позже, в никуда. У самого здания шел жестокий бой, а мы бегали, как заведенные, от аппарата к аппарату, заправляли, включали, переключали...
Вася, Арнольдик, Скворцов, носились от окна к окну и стреляли, стреляли, стреляли...
Все помещение было в дыму, мы повязали лица мокрыми платками, и это нас хотя бы немного спасало от раздирающего легкие едкого порохового дыма...
Меня и Павлушу Ваня отправил воевать, крикнув, что теперь он сам справится.
Отправил он нас вовремя, потому что к домику нашему подошел хорошо вооруженный отряд, в камуфляже, со спецоборудованием, сразу было видно специалистов.
Они быстро и сноровисто установили безоткатное орудие, задымили окна шашками, затруднив нам видимость, гранатометами прицельно разнесли одно из окон, разбив бронированный щит, словом, дело наше было худо.
Сражаться на равных с бойцами такого уровня подготовки и выучки нам было явно не по силам, а тут еще подошел и вломился прямо через ограду тяжелый танк, и начал стволом ощупывать стены.
Потом он грохнул по стальной двери...
Дверь влетела внутрь, в помещение посыпались кирпичи, загудели осколки, с треском стали лопаться мониторы, задымили и загорелись провода.
Павлушу буквально расплющило стальной дверью.
А в проход бросились солдаты и милиция...
Мы встретили их яростным огнем, отбросив обратно за ограду, за броню танка. Но у нас внутри здания начался сильный пожар, который тушить нам было не с руки, не было у нас лишних рук и лишнего времени. Мы поняли, что пошли последние минуты.
Арнольдик едва успел скомандовать нам встать по стенам, как грохнул еще один выстрел танкового орудия. Рухнула, обвалившись, часть наружной стены.
Ваня, тоже понявший, что настали последние секунды, выставил, что смог, на автоматический режим, а сам подхватил на полу автомат и бросился к нам, но остановился на полпути, растерянно глядя себе на грудь, где растекалось большое красное пятно.
Он успел еще поднять автомат и выстрелить в набегавших на нас солдат, вернее, сделать попытку выстрелить, потому что его автомат стоял на предохранителе, а он не умел обращаться с оружием.
Мы не могли прийти ему на помощь. Нас прижал к полу огонь с улицы, мы могли только отстреливаться.
В комнату влетела граната. Нас раскидало в разные стороны...
Когда я очнулся - было странно тихо. Я подумал, что оглох, но услышал тихий голос:
- Жив кто-нибудь?
Я с трудом выполз из-под обломков, ко мне подошел Арнольдик, помог поставить на колеса кресло и залезть в него.
Мы огляделись: кругом был дым, все горело.
На полу лежали Павлуша, Скворцов, Вася и Ванечка...
Перед самим домиком почему-то никого не было. А по всему городу разрасталась яростная стрельба. Стреляли много и часто: из пулеметов, автоматов и даже из орудий.
Можно было сказать, что стоит настоящая канонада.
Мы с надеждой осмотрели наших товарищей, но тщетно. Никому из них мы помочь не могли. От смерти не лечат, увы.
Арнольдик сам едва стоял на ногах, он был сильно контужен
Все, что мы смогли сделать, это отнести наших товарищей на улицу и уложить около остатков стены.
Потом накрыли их сорванными в здании шторами.
Оглядевшись вокруг, мы молча, не сговариваясь, стали носить и укладывать напротив них, в стороне, убитых солдат, милиционеров, парней в штатском, в камуфляже, которых побросали здесь по непонятным причинам.
Мы не могли поверить, что хотя бы кого-нибудь из нас могли оставить в живых, даже случайно. После такой яростной охоты.
Но было именно так...
И мы носили молоденьких ребят, которых убили мы, укладывая их напротив таких же молодых, которых убили они.
У нас не было зла.
У нас была усталость.
А еще у каждого из нас была мысль, что лучше бы - меня...
Мы шли через весь город, плюнув на засады и облавы, которых почему-то и не было.
Город горел, по улицам носились группы людей, все в одинаковом камуфляже, но с разными эмблемами и повязками на рукавах.
Изредка перебегали улицу группы солдат, зато совсем не было видно милиции.
Горели обломки сооружений, похожих на баррикады, а возможно, это и были баррикады.
Хрустело стекло под ногами. Улицы вымерли.
Мы не могли понять, что же происходит?
Глава двадцать четвертая
- Что же происходит?! - спросил Сергеи Ильич у своего брата, сидевшего напротив него в кресле.
- Ситуация несколько вышла из-под контроля, - спокойно ответил тот. Из-под твоего контроля.
- Это как прикажешь понимать? - спросил хозяин кабинета.
- Мы просто немного видоизменили, откорректировали первоначальную схему, нам она показалась несколько недодуманной и не очень изящной, глядя ему в глаза говорил брат. - Нас не устраивает власть военных. Министр обороны - законченный пьяница и дурак. Ты - психически неуравновешенный тип, тебе лечиться надо, а не государством управлять. Да и масштаб мышления у тебя не государственный, не андроповский. Да и вообще, КГБ, пускай и под другим названием, никогда не будет популярно.
- Ты что?! - взревел Сергей Ильич. - Охренел?!
- Отнюдь! - холодно улыбнулся Иван Ильич.
В это время зазвонил один из телефонов.
Сергей Ильич хотел снять трубку, но его остановил брат:
- Это меня, - и, не дожидаясь согласия, снял трубку.
Он ничего не говорил в нее. Он только слушал. Положив трубку, сказал брату:
- Только что, во время ареста, застрелился министр обороны. Войскам дан приказ выйти из города и отвести танки.
- И что будет с городом - восстание?!
- Какое восстание? Все восстания уже произошли. Восстание побило другое восстание, а это восстание раздавила гусеницами танков армия, а теперь два генерала в отставке, весьма популярные в народе, возглавили десантные части, взяли под контроль все важнейшие стратегические точки, в том числе и банк. В город, для обеспечения спокойствия и гарантий конституции, входит южная армия, которую некогда возглавлял один из генералов, армия, имеющая боевой опыт.
- Ты что это затеял?
- Это не я, это ты затеял. А мы только прекратили, вот и все. Военный переворот не состоялся, гарантами правопорядка станут спасители нации. Во имя прекращения беспорядков объявлено военное положение и введен комендантский час. Особый режим. Полная цензура печати. Мародеров расстреливают на месте. Порядок железный...
- Да это же - клоунада!
Иван Ильич только рукой махнул на брата. Подошел к двери и скомандовал:
- Генерал устал. Проводите его на закрытую дачу, пускай отдыхает. Да охрану поставьте понадежнее - пускай хорошенько отдыхает...
Глава двадцать пятая
Когда мы добрались до дома, откуда нас пару часов назад провожали, мы застали там Нинель и Лену, сидевших на диване в обнимку, заплаканных и расстроенных.
Оказалось, что они все время смотрели телевизор, и где-то в хронике показали несколько раз подряд двор, где лежали наши друзья.
Лена узнала Ванечку по костюму.
А по так и не выключенному телевизору, выступал известный всей России Генерал:
- Президент наш был старенький, не выдержал, дедушка, я же предупреждал. Теперь, что мы имеем? Теперь мы имеем порядок. Теперь я пришел. Я буду краток: воров - стрелять. Теперь будет так. Чего с судами возиться? Украл - отвечай тут же. Чтобы был порядок. А порядок люди хотят. Устали люди бояться. Дадим порядок. Комендантский час. Мародеров - стрелять на месте. Со всеми прочими - разберемся. Враги народа будут судимы. Народом, разумеется. Пока мы не разберемся, кто и на чьи денежки работал, прекращен выпуск газет и журналов. Какие будут выходить - мы решим при помощи народа. Пускай народ решает. Потом. А пока пусть будет меньше, да лучше. Главное - порядок. А это я вам обещаю. Потерпите временные неудобства - все уладим.
- В этой стране постоянно только что-то временное, - вздохнул Арнольдик.
В это время в двери позвонили.
Мы с Арнольдиком привычно схватились за оружие.
Оказалось, что приехала мама Леночки и Ванина мама, привезли с собой детей. Им кто-то позвонил и сообщил о горе в их семье.
Дом сразу наполнился слезами и запахом валерьянки.
Мы потоптались, чувствуя, что мы здесь явно лишние в эти минуты. Не сговариваясь, мы потихоньку вышли в прихожую, где нас догнала Леночка.
Она бросилась на шею Нинели и сказала сквозь слезы:
- Милые мои, простите, я не виню никого из вас, нисколечко и не жалею о том, что отпустила Ванечку. Но я не могу... Не могу...
- Милая моя девочка, - сама плача, пыталась успокоить ее Нинель. - Мы тебя очень любим и очень благодарны и тебе и Ванечке. Мы еще обязательно придем, а сейчас иди, тебе надо побыть с родными...
Эпилог
Я ехал на коляске, а по бокам меня шли Нинель и Арнольдик. По нашим с Арнольдиком закопченным мордам текли слезы.
Нинель свои уже выплакала и теперь шла, глядя куда-то поверх дороги...
По улицам мимо нас гремели гусеницами танки яркой пестрой раскраски. На броне сидели солдатики в выгоревшей под нездешним солнцем форме.
По улицам проходили патрули в камуфляже, с нашивками с белыми медведями, рычащими тиграми, скачущими лошадьми.
У стен лежали неубранные трупы, в основном штатские. Стрельба почти прекратилась, и через трупы перешагивали осторожно люди с ведерками и рулонами бумаги под рукой. Рулоны эти оказались плакатами, которые эти люди расклеивали по стенам, прямо над головами убитых.
На всех плакатах были изображены два известных отставных генерала. Оба в штатском, они смотрели прямо на прохожих.
Надписи на плакатах гласили:
"ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ НЕ НАДО ХОДИТЬ НА ВЫБОРЫ! ДЕМОКРАТИЯ - ЭТО МЫ!"
Лицо одного из генералов напоминало портрет орангутанга. С низеньким лбом, волосами от бровей, вывернутым носом и маленькими пустыми глазами. На лице было полное отсутствие всякого присутствия мысли. Второй выглядел просто как самодовольный дурак, каковым он, скорее всего, и был...
- Может, попробуем попасть домой? - спросила Нинель Арнольдика.
Тот глядел задумчиво в небо, по которому плыли пятна копоти, потом повернулся к Нинель и сказал:
- Знаешь, дорогая, я всю жизнь считал, что про любовь написано огромное количество, просто масса книг. И только теперь понял, что это совсем не так. Все эти книги - про чувственность, про страсть, про измены, про влюбленность, про что-то еще, я не знаю, но не про любовь. А про любовь во всей огромной мировой литературе написана всего-навсего одна единственная книжка, которая скромно затаилась в этой массе. Это, конечно же, Гоголь, "Старосветские помещики". Вот это действительно - Любовь. Сохраненная и охраненная.
Он помолчал, подошел ко мне, хотел что-то сказать, но только молча пожал руку...
Я сидел в своей коляске и смотрел в спину уходящим под руку двум милейшим и отважнейшим старичкам...
Потом я понял, что очень хочу есть. Я огляделся, заметил, что отдельные граждане идут через дорогу, через подземный переход на другую сторону улицы, чтобы вернуться оттуда с авоськами, заполненными в магазинчике, и на робко притулившимся рядом с этим магазинчиком самопальным рыночком.
Аккуратно держась за перила я съехал в переход, встал около стены, положив перед собой пустую коробку из-под ботинок.
А сам, нисколько не заботясь о сборах, задремал.
Очнулся я оттого, что было тихо. Я огляделся и заметил, что сердобольные граждане стараются обойти меня по противоположной стенке, делая вид, что не хотят тревожить мой сон.
Я заглянул в коробочку. В коробочке было пусто.
Пришлось загнусавить:
- Гражданы! Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонному человеку. Я сплю днем в трубах крематория, которые не успевают остыть за ночь!
Я блажил и вспоминал Скворцова, Павлушу, Васю, Федю, Сашу Перышкина, Ванечку, Другого Васю, Лысого, всех, всех, всех, кого мы потеряли. И я вспоминал тех мальчишек, которых мы укладывали напротив наших друзей...
И слезы текли у меня по всей моей морде:
- Я питаюсь собачьими экскрементами! Государство выплюнуло меня, даже не пережевав! Помогите, гражданы!
Поооомоооогиииитееее!!!
Я орал и бился в истерике, колотя головой по стене...
Вдруг рядом со мной красивый женский голос запел:
Ох, и жизнь пошла,
словно в сказоче!
Эх, браточек, не
Торррмози!
Довези меня на
колясочке,
до обрыва меня
довези!
Я поднял зареванную морду и увидел рядом с собой Нинель. С другой стороны мне на плечо опустилась рука Арнольдика, который подмигнул мне и старательно вывел:
Подтолкни !
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Он пел, прикрыв глаза, серьезно и старательно, не стесняясь того, что он, ученый человек, поет в этом заплеванном подземном переходе. Он, ветеран, увешанный во всю грудь регалиями.
Переглянулся он с Нинель, и они вывели дуэтом:
Для меня, братан,
это семечки,
ну, как вырастить
пару ног...
Приходи ко мне
На скамеечку
Поплевать на мой
бугорок...!
Арнольдик слегка подтолкнул меня в плечо, и мы грянули хором, утирая по щекам сопли и слезы:
Ты поправь
кепарь
на затылочке
и бранить меня
ты не будь!
Если я тебе
из могилочки
тоже выплюну
что-нибудь!
И совсем уже захлебываясь горькими своими воспоминаниями о таких близких и, как оказалось, напрасных потерях, мы душевно закончили, прямо на разрыв души:
Подтолкни!
И не мучай вопросами,
я имею жить,
как хочу,
полечу я вниз
вверх колесами,
но как птица я
полечу!
Потом мы обнялись и просто ревели.
Когда же проревелись, заметили вокруг себя небольшую толпу, которая в большинстве своем тоже плакала, бросая нам деньги...
Я смотрел на зареванные эти рожи и понимал, что этим людям, способным плакать с другими, с любым другим, просто так, за компанию, друг по другу, что не донести к ним никакой истины.
Никогда.
Потому что это - мой народ. И не нужно ему никаких истин. Он сам истина.
Этот самый великий, самый несчастный, самый ленивый, самый пьяный, самый добрый и талантливый народ...
А я вдруг понял, что ничего уже не боюсь, и больше никогда ничего не буду бояться.
Потому, что я боялся совсем в другой жизни.
Я боялся, когда был живой...
Люди мы, может, и маленькие, но народ мы - Великий!
Эх, построю тете Кате протез, и будем с ней жить!
Я наклонился, и заглянул в коробку под ногами: на обед мы, кажется, заработали.
А об ужине думать было рано.
XXX