Мэнсон Майкл. Конан и дар Митры

   Повернувшись к суккубу, Конан слегка стиснул пальцы, с мстительным наслаждением ощущая пронизавшую ведьму дрожь.
   - Ну что, так хорошо? - с усмешкой спросил он.
   - Глу-пе-ец... - прохрипела Инилли, и киммериец ослабил хватку. Глупец... Ты отказываешься от дара счастливой смерти? Безболезненной прекрасной смерти в моих объятиях?
   - Я предпочитаю счастливую жизнь. Прекрасную жизнь и объятия настоящих женщин, а не ночного вампира.
   Пальцы варвара снова начали сжиматься, и ведьма, широко разинув клыкастую пасть, простонала:
   - От-пус-ти! Глу-пе-ец! От-пус-ти!
   - Нет! Ты же просила, чтоб я тебя погрел, так? И помнишь, что я тебе ответил?
   - От-пус-ти! Жал-кий... жал-кий... ку-сок... мя-са... Пи-ща...
   - Я поклялся Кромом, что никто не согреет тебя лучше по эту и по ту сторону Вилайета! - на губах Конана играла жестокая ухмылка. - Кром - это мой бог, милашка, и я не хочу его обманывать... Тебе будет жарко, очень жарко!
   Он встал, одним движением огромной руки свернул шею суккубу и бросил обмякшее тело в костер. Некоторое время он всматривался в призрачную плоть, что корчилась и таяла в огне, затем его глаза обратились к мечам, по-прежнему лежавшим на дорожном мешке. Клинки больше не звенели, и сполохи тоже погасли.
   15. НАСТАВНИК
   Тянулись дни, томительные, как неволя в гладиаторской казарме Хаббы; взмахом черных крыл отлетали ночи. Конан то брел по пескам, по бесконечным пологим барханам и каменистым осыпям, то проваливался в сон, мучительный и неглубокий, не приносивший ни отдыха, ни облегчения. Ему виделись кошмары: огненное жерло кардальского вулкана, гигантские чешуйчатые гады, выползающие из-под земли; чудовища с грозно разверстыми пастями, извергающие пламя; драконы, закованные в роговую зеленоватую броню; демоны, что жадно следили за одиноким путником с пылающих небес. Иногда над ним склонялось лицо Инилли - прекрасное, беломраморное, холодное; в жутком полусне-полубреду он наблюдал за тем, как раздвигаются ее пунцовые губы, обнажая острые клыки, как пасть суккуба медленно-медленно приближается к его шее - к тому месту, где бились наполненные горячей кровью жилки... Как и прежде, странное чувство охватывало киммерийца; ему хотелось разбить череп ведьмы могучим ударом кулака и, в то же время, слиться с ней, познать до конца эту прекрасную плоть, манящую и отталкивающую одновременно.
   После ночлега у разрушенной башни гирканский конек, верный сотоварищ Конана, протянул еще пять дней - без травы и почти без воды. Это было великим подспорьем; за такое время путник преодолел не один десяток тысяч шагов и находился теперь в самом центре пустыни, за которой вздымались остроконечные пики горного хребта. Когда лошадь начала спотыкаться через шаг, киммериец забил ее, напился крови, вырезал с ляжек несколько полос мяса и подсушил их на солнце. В тот вечер ему пришлось расстаться не только со своим скакуном, но и с большей частью поклажи; теперь он нес два последних бурдюка с водой, скудные запасы пищи, оружие да колючий волосяной аркан. Эта веревка, расстеленная кольцом на песке, спасала его ночью от змей.
   Пустыня, по которой он странствовал, тянулась к северу на много дневных переходов. Тут не было ни воды, ни растительности, ни животных кроме все тех же змей, мерзких гадов толщиной в руку, которые питались неведомо чем. Конан полагал, что они пожирали друг друга, однако это не объясняло их многочисленности. К счастью, змеи выползали на поверхность только ночью, когда песок немного остывал, и волосяная веревка служила хорошей защитой от них.
   Киммерийцу же приходилось путешествовать днем, под палящим солнцем. Возможно, ночами идти было бы легче, но тогда в светлое время ему пришлось бы спать, а в этой пустыне ему не встретилось ни скал, ни больших валунов - ничего, что давало бы хоть клочок тени. На многие тысячи шагов тянулись пески, ровные и сыпучие; их сменяли пологие барханы, похожие на застывшие морские валы, либо каменистая почва, покрытая щебнем, иссеченная трещинами. Идти по мелким камням было труднее всего; обувь Конана вскоре не выдержала, и теперь, пересекая щебеночные осыпи, он оставлял за собой кровавый след.
   Но все это - и жажда, и раны, и палящее солнце - казалось ему не стоящим внимания. Он не сомневался, что дойдет; он чувствовал меру своих сил и верил, что их хватит, чтобы на равных потягаться с пустыней. Еще Конана поддерживала мысль о том, что многие прошли этой дорогой до него десятки, если не сотни людей. Троих он знал сам, и хотя все трое были крепкими людьми, родились они все же не в Киммерии. Да, эти люди относились к могучей породе - и аквилонец Фарал, странник в сером плаще, и Маленький Брат, хитроумный бритунец, и Рагар из Аргоса по прозвищу Утес; однако Конан полагал, что он сильнее любого из этой троицы. Они больше знали и больше умели, им подчинялись таинственные силы Мироздания и, возможно, они лучше владели оружием; но путешествие в пустыне требовало прежде всего выносливости и грубой физической мощи. Итак, обладая и тем, и другим, Конан не сомневался, что повторит путь, которым прошли прежние Ученики.
   Тем не менее, он был осторожен и расчетлив, как истый варвар, всосавший с материнским молоком умение выживать всюду - даже там, где околеет с голода волк и высохнет на солнце ящерица. Главной заботой была вода - и Конан пил ее крохотными глотками, утром и вечером, не позволяя себе прикоснуться к бурдюкам во время дневного перехода. Он знал, что без воды не сможет есть - чтобы протолкнуть в глотку сушеное мясо, нужно было хоть немного ее смочить. В любом другом месте ему удалось бы выдержать без воды восемь или десять дней и вдвое дольше - без пищи, но жаркое солнце пустыни выкачивало влагу из тела словно насос; тут он мог рассчитывать на два-три дня, не больше.
   Бурдюки тем временем пустели, и вскоре, распоров их ножом, киммериец слизал последние капли воды. Это его не обеспокоило; на горизонте уже темнела иззубренная темная полоска гор. Еще немного, и он до них доберется, доковыляет, доползет... Однако последнее его не устраивало; ему хотелось появиться перед Учителем твердо держась на ногах, подобно человеку, а не ползучему гаду. Может быть, эта жуткая дорога по пустыне являлась своего рода испытанием, проверкой мужества и упорства будущего ученика? Если так, думал Конан, надо приберечь капельку сил, чтобы встретиться с наставником достойно, как положено воину, привыкшему переносить тяготы долгих и трудных походов.
   Памятуя об этом, он исхитрился ночью изловить змею. Большой риск, если учесть размеры и подвижность пустынных гадов, струившихся по песку точно черные молнии; но Конан оказался быстрее. Освежевав свою добычу, он съел ее сырой, ибо ни веток, ни травы тут не было, и наутро с новыми силами отправился в путь. Змеиная плоть показалась ему отвратительной, но у нее было одно достоинство: холодная и скользкая, она немного утолила палящую жажду.
   Но вскоре жажда вернулась. Она терзала его без перерыва, будто голодный зверь, раскаленными клещами сжимала горло, впивалась в желудок, моливший о капле влаги; от нее трескались губы, язык становился похожим на вбитый в горло кол. Конан, однако, двигался вперед, к выраставшему на севере горному хребту, упрямо переставляя ноги и стараясь не думать о воде; тем не менее, потоки и водопады всего мира звенели у него в ушах.
   Наконец пришел день, когда в воздухе повеяло запахом нагретого камня и песчаный грунт под дырявыми подошвами сапог словно бы стал плотнее. Конан поднял голову, смахнул пот со лба и огляделся.
   Перед ним, упираясь в небеса изрезанной вершиной, вставал огромный бурый конус древнего вулкана. Его пологие склоны, где - сравнительно ровные, где - покрытые трещинами или бугрящиеся уступами и карнизами, уходили вверх, обожженные солнцем, иссеченные ветрами; следы старых лавовых потоков казались застывшими реками с темной водой. Над макушкой каменного исполина киммериец не заметил ни дыма, ни дрожания нагретого воздуха: вулкан был мертв, и мертв давно. Впрочем, быть может, он всего лишь задремал? Уснул тысячелетним сном, как умеют спать только горы?
   За вулканическим конусом вздымался горный хребет, темная мрачная стена, протянувшаяся с запада на восток; зубчатые башни, неприступные замки из гранита и базальта, остроконечные клыки скал, водопады осыпей, серые, бурые и черные утесы. Ни травинки, ни деревца, один лишь безжизненный камень, такой же мертвый и унылый, как склоны вулкана... Но нет! Его темную коническую тушу у самого подножья рассекала зеленая полоска, ясно различимый мазок, нанесенный кистью некоего милосердного божества. Оступаясь, еле волоча ноги, киммериец побрел по песку, не сводя воспаленных глаз с этой яркой ленточки, сулившей покой и прохладу.
   Глоток воды! Теперь он страстно мечтал о нем, он чувствовал, как влага касается пересохших губ, ощущал ее упоительно-свежий запах... Он видел ручей, струившийся среди травы, слышал звонкие трели водопада, вдыхал насыщенный холодными парами воздух, что клубится над колодцем... Потом наваждение кончалось, и распухший язык вновь становился кляпом, забитым в глотку; судорожно пытаясь сглотнуть слюну, Конан делал еще один шаг, еще и еще, с трудом переставляя непослушные ноги. Однако зеленая полоска на склоне горы постепенно приближалась.
   Солнце прошло зенит, когда он наконец добрел до обрывистого подножья горы. Теперь перед ним возвышалась довольно большая терраса, заросшая высокими деревьями и травой; она уходила влево и вправо изогнутым полумесяцем, тянувшимся на добрых полторы или две тысячи шагов. Сравнительно с гигантским конусом вулкана терраса была невысока, примерно в десяток длин копья - даже теперь, полумертвым, Конан мог бы забросить булыжник в шелестевшие на ее краю травы. Темную базальтовую стену, подпиравшую эту площадку, рассекала широкая лестница, вырубленная прямо в скале; ее ступени были выщерблены, тут и там бурый камень пересекали разломы, нижняя часть, заметенная песком, выглядела полуразрушенной.
   С того места, где находился сейчас киммериец, можно было разглядеть, что лестница тянется на довольно значительную высоту; она вела на террасу с садом и дальше, на вторую площадку и нависавшую над ней третью. Эти верхние карнизы казались гораздо меньше нижнего, поросшего зеленью, и выглядели пустынными; лишь на среднем Конану удалось разглядеть одинокое дерево и какой-то кустарник.
   Едва шевеля ногами, он направился к лестнице и начал карабкаться вверх. Преодолеть первые ступени было нелегко; песок сыпался из-под подошв, сапоги скользили по отполированному временем и ветрами камню. Потом дело пошло легче, и киммериец, обливаясь потом, очутился наконец в саду, на прямой и довольно широкой дорожке, что вела к следующему лестничному маршу.
   Восхитительная истома охватила его. Казалось, поднявшись чуть-чуть над жаркой, засыпанной раскаленным песком равниной, он попал совсем в иной мир, благоухающий, свежий и зеленый; земля тут была покрыта не бесплодным щебнем, а сочной травой, густые кроны деревьев скрывали безжалостное жаркое небо, и где-то неподалеку слышалось журчанье ручья.
   Вода! Не бред, не мираж, не фантомное видение изнемогающего от жажды путника - настоящая вода! Конан прислушался к серебряному перезвону струй, и на миг разум его затмился. Он сделал шаг, другой, потом замер и, упрямо сжав потрескавшиеся губы, решительно направился к ступеням. Вода подождет! Хоть жажда томила его, первым делом он хотел увидеть господина и хозяина сих благословенных мест. Он ничего не тронет тут, ни травинки, ни листка, ни капли желанной влаги, пока не склонит голову перед наставником. А там... там - как решит Учитель! Пусть он прогонит пришельца, пусть не захочет оставить в своем райском саду, но хоть напиться-то позволит! В этом Конан не испытывал сомнений; к тому же, он сохранил еще силы, и жажда не совсем помрачила его разум.
   Итак, бодрясь и стискивая зубы, он вскарабкался на второй карниз, который был много меньше первого. Тут взгляду киммерийца предстала ровная полукруглая площадка, покрытая травой и обсаженная со стороны обрыва невысоким плотным кустарником; она простиралась на тридцать шагов в ширину и вдвое больше в длину. Справа от лестницы, что вела дальше, на самый верх, зиял вход в пещеру; его стрельчатая арка была настолько высока, что всадник, поднявшись в седле, не дотянулся бы до нее кончиками пальцев. Рядом с аркой рос огромный дуб с темной раскидистой кроной - наверняка тот самый, который Конан разглядел с равнины; под дубом, друг против друга, блестели две широкие каменные скамьи. Приблизившись к ним, киммериец понял, что то были просто два отполированных временем базальтовых блока без спинок и подпор; на каждом мог улечься мужчина его роста.
   Затем глаза Конана метнулись к дубу. Там, прижавшись спиной к стволу, стоял человек - босой, в набедренной повязке, перехваченной нешироким кожаным пояском. Его гладкая смугловатая кожа резко контрастировала с бугристой корой, фигура - рядом с могучим деревом - казалась еще более маленькой и хрупкой, чем на самом деле. Человек этот выглядел старым, но не дряхлым; на лице его не проступали морщины, в черных, коротко подрезанных волосах не мелькала седина. Лишь взгляд, спокойный и уверенный, выдавал возраст; зрачки редкостного янтарного оттенка казались двумя крохотными солнечными дисками, готовыми озарить сиянием лицо или метнуть всесокрушающую молнию.
   Конан не испытывал трепета перед людьми - да и перед богами тоже, но тут он почувствовал, что ноги его начали дрожать. Была ли тому виной усталость после долгого и тяжкого пути или пронизывающий насквозь взгляд старца? Странная сила, таившаяся в суровом изгибе рта, твердых очертаниях скул и подбородка, в четком росчерке густых бровей, похожих на распластанные крылья хищной птицы, смущала огромного варвара. Нерешительно он шагнул вперед, потом опустился на колени.
   - Да будет с тобой благословение Митры, Учитель... - Голос Конана звучал хрипло, словно в опаленном его горле перекатывались жаркие пески пустыни.
   - Омм-аэль! Да славится Великий! - раздалось в ответ.
   Некоторое время старик в молчании смотрел на киммерийца, потом медленно, не торопясь, направился к нему, обошел - раз, другой, третий, оглядывая с ног до головы. Хотя Конан стоял на коленях, лица их оказались прямо друг против друга - наставник и в самом деле был невысок. Брови его сдвинулись, и Конан, встретившись взглядом со старцем, вздрогнул: золотистые зрачки пылали, словно раскаленные уголья. У человека не могло быть таких глаз! Он припомнил свой давешний сон - там, на корабле, когда Рагар, Фарал и Маленький Брат явились ему все трое... Видно, не врали ученики, говоря, что их наставник стоит ближе к богам, чем к людям!
   Старец что-то пробормотал себе под нос - словно коршун заклекотал; голос его показался киммерийцу резким, хрипловатым, повелительным. Напрягая слух, он начал разбирать отдельные слова.
   - Крепкий парень... крепкий и острый, как наточенная секира... сильный, очень сильный... однако не слишком молод... хмм... зато здоров, как бык... северянин... северяне хорошие бойцы, но злы и неистовы... не умеют владеть собой... хотя бывает по-разному... да, по-разному... этот, похоже, терпелив... терпелив и упрям...
   Казалось, наставник спорит сам с собой, взвешивая все "за" и "против"; его голос то падал до шепота, то становился отчетливым и ясным. Конан ждал, склонив голову и стоя на коленях. В глотке у него будто бы скреблись когтистые паучьи лапы, томительная жажда мучила все сильней и сильней, яростное солнце пекло затылок, обрушивало на темя удары жарких беспощадных кулаков - туда, где он застыл в позе полной покорности, не досягала древесная тень. Прикрыв воспаленные глаза, он погрузился в полузабытье; неразборчивые речи Учителя звучали бормотаньем грифа, топчущегося около падали.
   Внезапно сухая рука с сильными цепкими пальцами сжала плечо киммерийца, заставив очнуться.
   - Пойдем! - Рука потянула его вверх, и Конан поднялся. - Пойдем, парень, отдохнешь с дороги!
   Они зашагали ко входу в пещеру: невысокий быстрый хозяин чуть впереди, гость, едва передвигавший ноги, следом за ним. Миновав стрельчатую арку и скрывшись от жаркого солнца, Конан с облегчением вздохнул и огляделся. Подземный покой, порог которого он только что переступил, выглядел обширным и хорошо освещенным - потоки солнечных лучей струились и со стороны входа, и сквозь круглое отверстие, пробитое в потолке. Слева и справа темнели проемы, ведущие, должно быть, в другие камеры и гроты; напротив входной арки располагался огромный очаг, а по бокам, на вбитых в стену крюках и вырубленных в камне полках, висело и лежало оружие.
   Подобного собрания Конан не видел нигде! Ни у властителей Замбулы, Шадизара, Бельверуса или Кордавы, ни при дворе богатейшего из земных владык, повелителя Турана! Ни в Стигии, ни в Шеме, ни в Аргосе, ни в Офире! Ни в одной из стран, ни в одном из великого множества городов, где ему случалось побывать, разбойничая или честно впрягаясь в солдатскую лямку! Впрочем, мелькнуло у него в голове, чему тут удивляться: наставник обучал Великому Искусству Убивать, и всему, что подходило для этой цели, нашлось место на просторной каменной стене.
   Тут были пики - длинные рыцарские из Аквилонии и Немедии, и те, которыми вооружали пеших фалангитов, с древками, окованными железом; копья с одним или двумя наконечниками и трезубцы, оружие Кхитая; ассегаи с лезвиями длиной в локоть и метательные дротики из всех стран мира; протазаны, щетинившиеся лунообразными лезвиями. За ними сверкали мечи короткие и длинные, прямые, изогнутые и подобные морским волнам, с эфесами под одну или обе руки; тяжелые эспадоны и ятаганы, расширявшиеся к концу, соседствовали с изящными саблями, кинжалами, метательными ножами и походившими на змей клинками из Зингары. Отдельно висели алебарды и секиры, боевые молоты и топоры, цепы, кистени, гладкие и шипастые булавы, луки, самострелы, арбалеты, пращи. Много было и такого оружия, которое оставалось Конану неизвестным и выглядело странновато - к примеру, небольшие стальные звездочки и диски с заточенным краем или соединенные цепочкой гладкие палки.
   Очарованный зрелищем смертоносной стали, блестящего полированного дерева, кости и рога, что пошли на древки и рукояти, Конан замер, уставившись на очаг и арсенал, размещавшийся вокруг него. Потом глаза его обежали остальную обстановку пещеры: жаровню, подвешенную над очагом, пару массивных столов, скамьи, табуреты и кресла с жесткими сиденьями, полки с нехитрой кухонной утварью, лари и свисавшие с потолка гирлянды сушеных трав. Наконец он услышал сладостные звуки водяного перезвона - в одной из ниш сверху сочилась влага, капля за каплей собираясь в огромной каменной чаше.
   - Садись, - Учитель похлопал ладонью по скамье. Конан снял мечи, присел, положив их рядом с собой; лицо его было неподвижно, губы крепко сжаты. Старец покосился на него, затем - на оружие, хмыкнул и, достав с полки кувшин, направился в дальнюю нишу - ту самую, где, не прекращаясь ни на миг, звенела капель.
   - Пей! - Кувшин, полный хрустальной влаги, опустился на стол перед киммерийцем. Он протянул к нему руки, стараясь, чтобы пальцы не дрожали, и ощутил восхитительный холод шероховатой запотевшей глины.
   - Спасибо, Учитель, - Конан осторожно смочил губы, потом сделал пару глотков и отставил кувшин.
   - Еще? - Старец приподнял бровь, похожую на крыло коршуна.
   - Хватит... - с хрипом выдохнул киммериец. - Я не пил три дня... Теперь надо обождать.
   - Хмм... Терпеливый! - это прозвучало с явным одобрением. - Не первый раз в пустыне?
   - Не первый.
   Наставник замолк, посматривая то на мечи Конана, то на его лицо; затем неожиданно спросил:
   - Откуда?
   - С западного побережья... - в горле у Конана хрипело и булькало. Чтобы добраться до тебя, я прошел Аргос, Шем, туранские пустыни, перебрался через Вилайет, а потом...
   Старец движением руки прервал его.
   - Меня не интересует, где ты бывал и что делал раньше. Я спрашиваю, откуда ты родом!
   - Из Киммерии, Учитель. Мое имя...
   Снова резкий жест.
   - Это мне тоже не важно. Дай-ка сюда свое оружие, киммериец. Оба меча!
   Конан распутал перевязи и, не вынимая клинков из ножен, протянул их старцу рукоятями вперед. Учитель прихлопнул ладонью по столу; повинуясь этому молчаливому приказу, киммериец опустил мечи на гладкие оструганные доски.
   Старик, склонив голову к плечу, долго рассматривал то один меч, то другой; сейчас он еще больше напоминал нахохлившуюся хищную птицу. Его пристальный немигающий взгляд скользил по ножнам к перекрестью гарды, затем вдоль рукояти и обратно к ножнам - неторопливо, основательно, словно ему требовалось разглядеть каждую царапину и каждое пятно на потертой коже. Конан мог поклясться, что старец никогда не видел раньше этих мечей; и, в то же время, он как будто узнавал их.
   Наконец, коснувшись рукоятей кончиками пальцев, Учитель ненадолго прикрыл глаза и замер; лицо его окаменело, он словно бы прислушивался к чему-то, мысленно вопрошая сталь и кожу. Вдруг, не поднимая век, он поинтересовался:
   - Где взял? Не твое!
   - Теперь мое, - ответил Конан; он бережно, обеими руками, поднял кувшин и приник к холодному горлышку. На этот раз он позволил себе выпить пять глотков. В горле у него больше не хрипело.
   Сухие ладони старца погладили мечи - от рукоятей до середины ножен.
   - Их носил один из наших... - пробормотал он.
   - Рагар из Аргоса, по прозвищу Утес. Просил передать тебе поклон, Учитель. Его уже нет в живых.
   - Утес... - Старик задумчиво покачал головой. - Омм-аэль! Да упокоит Великий его душу в мире! Мне кажется, я припоминаю этого парня... Смуглый, как ты, с темными волосами... Как он умер?
   - Как подобает бойцу. Сразился с огненными демонами на далеком острове, что лежит в западных морях, за краем земли.
   - Сразился - и победил?
   - Победил, - Конан, отхлебнув несколько глотков, вытер ладонью рот. Его могучее тело быстро восстанавливало былую мощь. Вот если б старик расщедрился еще на кусок мяса... Но мясным в пещере не пахло; в ней витали запахи кожи и железа, смешанные с ароматами фруктов, меда и свежеиспеченного хлеба.
   Словно подслушав мысли гостя, Учитель снова поднялся, подошел к очагу и начал копаться там, что-то собирая с жаровни. Затем он открыл ларь, оглядел полки с припасами и довольно хмыкнул. Вскоре на столе появилось блюдо с лепешками, миска меда, яблоки, виноград и еще какие-то плоды, которых киммерийцу прежде не доводилось видеть - желтые, похожие на месяц в новолунье, и другие, в плотной темно-зеленой кожуре. Невзирая на голод, Конан глядел не столько на все это изобилие, сколько на самого Учителя; теперь, когда жажда перестала мучить его и мутная пелена перед глазами слегка рассеялась, он видел, как точны и легки движения старца. Учитель словно скользил по каменному полу, едва прикасаясь к нему босыми ступнями; жесты его, стремительные и в то же время плавно-неторопливые, казались исполненными гармонии и силы.
   Конан чувствовал, что сила эта не выставляется напоказ. Она таилась в самом существе наставника, как драгоценный булатный клинок в невидных ножнах, как крепкое старое вино в амфоре из грубой глины. Но сейчас, когда он собирал на стол, то склоняясь над ларем, то привставая на носках, вытягиваясь и оглядывая полки, скрытая мощь прорывалась в каждом его движении, словно блеск обнаженной стали, на мгновение покинувшей темный кожаный чехол.
   - Ешь! - Старик опустил на стол последнюю миску - с крупными орехами - и уселся напротив Конана. Тот протянул руку к лепешкам, выбрал одну, макнул в мед и с наслаждением принялся жевать. Теперь пронизывающие глаза Учителя не тревожили киммерийца; старик явно не собирался смущать гостя, и взгляд его, казалось бы бесцельно, блуждал по стенам и потолку пещеры. Блюдо с лепешками быстро пустело, как и миски с медом и орехами.
   - Зачем пришел? - спросил старец, когда Конан, сыто отдуваясь, принялся расстегивать ремень на поясе.
   - Хочу поучиться у тебя, отец мой. Если не прогонишь...
   - Похоже, ты и так обучен всему, что тебе надо знать, - Учитель окинул быстрым взглядом могучую фигуру киммерийца.
   - Нет. Я владею мечом и копьем, луком и секирой, но есть много людей, которые умеют делать то же самое. Рагар - на том острове в западных морях - сражался иначе.
   - Значит, ты хочешь научиться убивать лучше всех? - Янтарные глаза старика снова уставились в лицо Конана. Он моргнул; после сытной еды веки наливались сонной тяжестью.
   - Да, наставник. Я видел, как бьются твои ученики... им подвластна не только сталь... я тоже хочу испепелять своих врагов молниями.
   - Зачем?
   Конан задумался. Конечно, ответ был ему ясен; вот только устроит ли он Учителя? Добираясь с берегов Западного океана к этой пещере на краю мира, он мечтал о могуществе и власти, о великих завоеваниях, об армиях, перед которыми содрогнутся империи и королевства, о славе... Но подобные вещи не стоили для Учителя ничего; возможно, даже меньше, чем ничего. Или это было не так?
   Солгать? Он чувствовал, что под этим немигающим взглядом язык не повернется произнести лживые слова; старец видел его насквозь. Внезапно Конану почудилось, что резкие черты Учителя напоминают гигантский лик, явившийся ему в голубом тумане, висевшем над кардальским вулканом; такие же бездонные глаза, выпуклый лоб, крепко сжатые губы... Неужто наставник и в самом деле сродни божеству? - мелькнуло в голове сквозь накатывавшие волны дремоты. Киммериец потер висок, пытаясь прогнать сон, и пробормотал: