Мерцалов Игорь. Схаас

   — Так ты не спал? — удивилась Истер.
   — Какой тут сон, эта гнида безносая так и вьется вокруг тебя. И вообще, не доверяю я ему.
   — Может быть, напрасно, — проговорила Истер. — Кажется, он становится мне понятен… Нет, ты не думай, он не так глуп, чтобы вызывать твой гнев, я для него — Ракош, Недостижимая. Может, будь он простым орком, он и рискнул бы… Но нет, его забота — это забота о клане. Ты разве еще не понял, что Клахар — вождь Калу?
   — Да хоть бог орков, а на тебя пусть клыки не скалит, а то недосчитается. Ну да я ему это еще скажу. Вот штурканов побьем, так и скажу.
   — Скажи, скажи, — кивнула Истер, думая уже о другом.
   Над землей занимается утро третьего дня, с тех пор как она получила весть от духов воздуха. От Рэдхэндхолла до Драконовой горы около недели езды. Значит, у нее остается от силы пять дней, чтобы остановить таинственного незнакомца…

Глава 18
ВЯЗОВЫЙ ЧЕРТОГ

   До рассвета оставалось не так уж много времени, когда Джон понял, что заснуть не сможет. Стараясь не скрипеть половицами, он добрался до двери и вышел наружу.
   Лес дышал ночной прохладой, его таинственные звуки сплетались в чарующую мелодию. Молодой граф вынул свой портсигар. Он давно не вспоминал о сигаретах, не до них было, а теперь курить захотелось со страшной силой. Он глубоко затянулся, остро чувствуя нелепость картины: человек странной судьбы, сын двух народов, которые еще не стали тем, чем им суждено быть, обитатель двадцать первого века, детище эпохи высших технологий, курит посреди лесов далекого прошлого, прохаживаясь, шуршит травой, протянув руку, гладит шершавые стены хижины Финна, слушает голоса ночных птиц. Сейчас он бросит окурок в траву, уже семь веков как увядшую. А утром продолжит путь. Он, любитель выпивать чашку кофе утром и бокал итальянского вина вечером, привыкший к газетам и спутниковому телефону, нынче опоясан древним Мечом Света и собирается убить дракона. Из роскошного сибаритства — в поход на Змея Горыныча. А еще — против ведьмы и разбойника и против полчищ орков, да по личной просьбе двоих призраков…
   — Дивная ночь, — тихо сказал невесть откуда взявшийся поблизости Аннагаир. — Звезды все те же — в большинстве своем Аил Аннэр! Предвечный Свет в Чертогах Бренности. Эти звезды светили мне и будут светить тебе. Чувствуешь аромат ночи? Нетесаные бревна под пальцами? Прошлое живо, как моя память… Из всех смертных ты один можешь понять меня.
   — Я тебя не понимаю, эльф.
   — Понимаешь, только еще не знаешь этого. Мы, эльфы, живем вне времени, хотя будущее и сокрыто от нас. Ты, затерявшийся в былом, вернувшийся к истокам, прикоснулся к самой сути нашей жизни. И что за беда, если осмыслишь ты это потом?
   — Ты хочешь сказать мне что-то еще?
   — Нет, только спросить. Правду ли ты сказал об оружии, что страшнее доспехов Рота?
   — Как сказать, — пожал плечами Джон. — Правду, конечно, но сравнивать трудно. Магическое оружие создает один разум, им пользуются одни руки. Оно сеет смерть там, куда обратится один взор. В моем времени люди пользуются техникой. Понадобилась прорва денег и труд сотен тысяч людей, умственное напряжение десятков и сотен ученых, десятилетия работы, чтобы создать атомную бомбу. Это такая штука, которая за миг уничтожает город и отравляет землю и воздух на сотни миль вокруг. Не ядом, а невидимым смертоносным светом. А потом… понимаешь, таковы принципы производства в наши дни: главное — поставить вещь на конвейер, то есть, как бы сказать, запустить в поточное производство, и можно изготовлять ее бесконечно. Видишь разницу? Клинок Рота один в своем роде, а ядерные ракеты — это дело целых государств.
   — И много их создано?
   — Не помню точного числа, но этого хватит, чтобы уничтожить землю в пыль несколько десятков раз. И это не все…
   — Не все? — удивился Аннагаир. — Вам после этого еще что-то нужно было?
   — Да на самом деле это никому не нужно, но оно есть. Это как рок. Ладно, долго рассказывать.
   — И все-таки расскажи.
   — О чем? Мое время сильно изменило мир. Рассказать тебе о бомбах, которые ничего не разрушают, но выпускают смертельные болезни? Об установках залпового огня? О танках — бронированных машинах, этаких стальных самодвижущихся коробках, которые плюются огнем и человека давят, не замедляя хода? Рассказать тебе об иприте или о психотропных веществах? Так, может, тогда рассказать и о политике, в которой воцарился обезличенный Закон и которую покинул Человек, но в которой все равно тот и другой стремятся подменить друг друга?
   — Да, — произнес Аннагаир, — я вижу, твой рассказ может оказаться еще длиннее моего… Скажи мне, что противостоит всему этому? Что в твоем времени удерживает мир от гибели?
   — Да ничего, — в сердцах сказал Джон, растаптывая окурок. — Живем по привычке жить, не больше. Давно уже ни от кого ничего не зависит, мир движется не человеческой волей, а выгодой. И если перевесит выгода от войны — полетят эти атомные бомбы как миленькие, никуда не денутся.
   Аннагаир долго молчал, а потом сказал:
   — Не печалься, человек грядущего. Ты только что избавил свой мир от лишней напасти.
   Джон удивленно поднял бровь.
   — Я обманывал вас, — признался эльф. — Все, сказанное мною о прошлом, — правда, но я скрыл от вас, что…
   Он замялся, и Джон закончил вместо него:
   — Ты намеревался забрать доспехи Рота себе и вновь надеть их?
   — Ты понял это?
   — Трудно не понять. Видел бы ты, как сверкали твои глаза, когда ты рассказывал о них… Да и разве не сам ты сказал, что доспехи Рота порабощают владельца?
   — Ты рассудил верно, человек грядущего. Должно быть, ваше время не столь ужасно, раз порождает такую мудрость.
   — Это отдельный вопрос, — усмехнулся Джон. — Да и мудрости особой не потребовалось. Просто читал «Властелина колец»… есть у нас умные книги, но это тоже долго рассказывать. Знаешь, я заметил, как Изабелла насторожилась, глядя на тебя. Стал думать, из-за чего бы это. Она не могла понять, что ее встревожило, а вот в моем времени есть еще одна беда, не в обиду будь сказано, родственная твоей. Называется она наркоманией. Это такая разновидность медленного самоубийства с помощью различных зелий, которые дают человеку чудесные сны. Как воплощение мечты в воображении каждого. От наркотиков, этих зелий, нельзя отказаться, они быстро иссушают людей, быстро сводят сначала с ума, а затем в гроб. Нет преступления, которое не совершил бы наркоман ради новой порции зелья. Нет излечения от этой беды. И все, решительно все это знают, и все равно каждый день тысячи новых людей становятся наркоманами. Их миллионы, и ряды их множатся… Я работал с ними. Поездки в страны третьего мира, раздача одноразовых шприцев, пропаганда… Так что повидал эту братию. И вот теперь сообразил, что мне напомнили твои глаза.
   — Миллионы? — переспросил эльф. Голос его был странным, и Джон не сразу понял, что Аннагаир смеется — столь горьким смехом, что, казалось, сама ночь содрогнулась от ужаса, даже птицы смолкли и застыл в неподвижности потрясенный воздух. — Миллионы, сказал ты? Миллионы гаснущих смертных вместо одного обезумевшего от власти эльфа? Клянусь тебе, человек грядущего, я не без оснований думал, что перевидал все обличья Зла, но я ошибался. Аннагаиру Победоносному нечего делать в мире, где миллионы глупцов живут жалким подобием его страшной судьбы. Но по твоим словам выходит, что и для меня нет исцеления?
   — Для тебя, наверное, есть, — подумав, сказал Джон. — Ты все-таки не человек. Ты бессмертный, в тебе — мудрость веков. Да, ты мог бы обмануть сам себя. Я убежден, что ты надел бы доспехи Рота только для того, чтобы истребить или загнать обратно союзников Истер. Потом — чтобы помочь мне и сэру Томасу очистить леса от чудовищ. Потом — чтобы еще раз наведаться к оркам и навсегда отбить у них желание пересекать Грань Миров. Потом и другие дела нашлись бы, столь же благородные и неотложные. Например, научить правильно жить людей — сперва ближних, а потом и дальних. Надо полагать, доспехи помогли бы тебе воплотиться, из тени эльфа снова стать эльфом…
   — Воистину тебе дарован острый ум, — прошептал Аннагаир, закрыв на миг лицо рукой. — В точности так все и свершилось бы. Но где же спасение?
   — В тебе есть благородство и мудрость. Надеюсь, их будет достаточно, чтобы ты понял, что нужно делать, когда я или сэр Томас отдадим тебе доспехи Рота.
   — А ты решил отдать их мне, хотя говоришь не об уверенности, а только о надежде? Я не ослышался?
   Вспоминая потом этот разговор, Джон Рэдхэнд так и не понял, из каких глубин души поднялись его следующие слова:
   — А ты посмотри мне в глаза. Ты же бессмертный, Аннагаир, ты из Высшей расы, ты должен уметь читать сердца людей. Посмотри в меня и сам скажи; ослышался ты или нет.
   Но Аннагаир только отвернулся. И сказал так:
   — Воистину должны смениться эпохи. Время эльфов ушло, настало время людей. Воистину безумно спорить с замыслом Создателя. Когда это станет возможно, можешь отдать мне доспехи Рота со спокойной душой — я оправдаю твое доверие, человек.
   — Ты ведь так и любил ее до самого конца? — после некоторого молчания решился спросить Джон.
   — Довольно, — отрезал Аннагаир. — Ты уже показал свою мудрость, хватит. Тебе нужно поспать.
   — Теперь уже нет смысла, скоро рассвет. Медлить нельзя, ты ведь говорил, что Истер уже близка к цели.
   — Не беспокойся об этом. Пин поведет вас тайными тропами, они гораздо короче, ибо подвластны Хранителям леса. Вы доберетесь до горы за час.
   Молодой граф не стал выказывать удивления. Еще немного магии и волшебства, что ж такого? Может, метрополитен и комфортабельнее, зато тайными тропами лесовиков наверняка интереснее. Он широко зевнул, поймав себя на ощущении невероятной сонливости.
   — Тогда я, пожалуй, и впрямь прилягу, — пробормотал он, позабыв извиниться.
   Вернулся в хижину, пробрался к своему месту, снял пояс с мечом (мимоходом подивившись про себя: а зачем вообще брал его с собой? Видно, вырабатываются походные привычки средневековья) и мгновенно уснул.
   И приснился ему донельзя странный сон.
   Джону снилась туманная, бледная мгла, в которой клубились обрывки времен и эпох (он почему-то твердо знал, что зыбкие миражи, вспыхивающие и перетекающие друг в друга по краям поля зрения, — это обрывки времен). А прямо перед ним высилась черная гора, угрюмая и несокрушимая, и гора эта была садом — самым странным садом на свете.
   Садовничала в нем девушка, красивая, но внушающая ужас безумным огнем в антрацитово-черных глазах. Простоволосая, в небрежно накинутом плаще, она закапывала в землю семя, и из него на глазах вырастало невиданное дерево, раскидистое, увешанное гроздьями огромных плодов. Тогда девушка срывала один плод и клала на землю. Он рос опять-таки на глазах, и она разрубала его лопатой. Из распавшихся половинок выходил человек — то зрелый воин в сияющей броне, то калека в лохмотьях, то утонченный юнец из высшего света, то слабоумный старик, то звездочет, то крестьянин… Что-то неясное роднило их всех. Каждый нес в руке семя, с поклоном отдавал его девушке, затем делал несколько шагов к вершине и падал замертво, а девушка выкапывала могилу, сбрасывала в нее труп, сверху кидала семя — и вот уже новое дерево вставало, грозя невидимому небу цепкими ветвями.
   Труд этот длился, если верить миражам, много веков, хотя Джону и показалось, что весь путь пройден за считанные минуты. Тут он заметил, что над горой багровеет недобрая заря, а точно над вершиной лучится холодная и острая, как взор Демона, звезда. Иногда девушка беспокойно оглядывалась, и взгляд ее неизменно останавливался на Джоне, и ему становилось страшно, но на последних подступах к вершине непонятный труд целиком захватил садовницу.
   Вот вознеслось последнее древо, безлистое, зловещее, одетое в зарю, как в огонь. Плодов на нем не было, но из тени вышел человек, высокий, молодой, складный, он страстно поцеловал девушку. Та протянула руку вверх и легко сняла льдинку звезды, вложила ее в руку пришедшего из тени как величайший дар.
   А потом показала на Джона. И, когда высокий человек со звездой в руке посмотрел ему в глаза, Джон понял, что лишь теперь знает, что такое настоящий страх.
   Должно быть, он проснулся вовремя. Не случись этого в ту же секунду, он уже не смог бы оторвать взгляд от цепенящих глаз этой жуткой парочки.
 
   По хижине гуляли ароматы позднего завтрака: Изабелла хозяйничала у очага.
   — Ну и заспался же ты, сэр Джон, — улыбнулась она. — Хотя, кажется, тебе не очень спокойно сегодня спалось.
   — Пожалуй, что так. Наши уже на ногах?
   — Да, ждем тебя. Пин сказал, что отведет нас короткой дорогой, как только мы будем готовы.
   — Я уже знаю. Под утро у меня был очень содержательный разговор с Аннагаиром. Кстати, где он?
   — Ушел еще ночью. Пин сказал, что он пожелал нам удачи и ушел.
   — Ясно. А Финн?
   — За твоей спиной. Он не вставал сегодня.
   Джон подошел к лежанке и склонился над стариком. Глаза у того были открыты.
   — Доброе утро, Финн.
   — Доброе и тебе. Извини, сэр Джон, я догадываюсь, о чем ты хочешь спросить, но ничем не могу помочь. Я ведь не толкователь снов, только провидец.
   — Но ты знаешь, что мне снилось? — спросил Джон.
   — Нет, — с грустной улыбкой ответил старик, — Я только знаю, что и тебя посетило сегодня ночью видение, ниспосланное Первозданной Силой, но что в нем было — закрыто от меня. Сам я сегодня видел свой последний сон, и он касался только меня.
   — Почему же последний?
   — Потому что настал последний день моей жизни, — спокойно ответил Финн. — Я теперь знаю, для чего судьба привела меня в эти края, для чего Первозданная Сила пробудила во мне дар провидца. Круг жизни завершен, дела закончены, пора и на покой.
   — Что ты такое говоришь, Финн? — воскликнула Изабелла, пытавшая его слова. — Как будто нельзя пожить просто так!
   Старик слабо усмехнулся:
   — Добрая девочка, ведомо ли тебе, что я гораздо старше, чем кажусь? Мне уже давно пора отдохнуть, я все-таки не эльф.
   Изабелла быстро отвернулась.
   — Ну хоть бы недельку еще пожил, посмотрел бы, чем все кончится, — сказала она, гремя плошками.
   — А я и так знаю, — откликнулся Финн. — У меня сегодня был насыщенный сон.
   — Правда? И чем же все кончится? — спросил Джон.
   — Уверен, что хочешь знать? Так вышло, что мне известно кое-что о тебе, молодой граф, хотя и не все, конечно, далеко не все. Но у меня сложилось впечатление, что предопределенность тебе не очень-то по вкусу. Так действительно ли ты хочешь знать?
   — Ты прав, мудрый старец, — вздохнул Джон. — Не говори ничего… Позавтракаешь с нами?
   Финн глянул на него как на сумасшедшего:
   — Спасибо за приглашение. Конечно, у меня сейчас только и забот, чтобы помереть с набитым брюхом.
   — Извини, — пробормотал Джон, отходя от лежанки. Случалось ему в жизни сболтнуть нелепость, но чтобы такую…
   — Ты и сам не наедайся, тебе через пару часов драться, — посоветовал Финн.
   Уже? Неужели тайные тропы Пина настолько коротки?
   Завтракали снаружи, под навесом, старик попросил подать ему Библию и не беспокоить. День выдался особенно светлый и радостный, но настроение жующих людей таковым назвать было нельзя. Вроде бы не так уж и много связывало их с Финном, и все же всем было грустно. Изабелла пару раз украдкой смахнула слезинки.
   Что касается молодого графа, то он был мрачен сразу по нескольким причинам. Из всех походников он лучше всех мог понять Финна, многие годы прожившего не «просто так» и даже не ради каких-то личных целей, а только по властному велению Судьбы. О, вряд ли ему жилось плохо, скорее наоборот, однако не могла не тронуть сердце участь человека, вдруг обнаружившего, что вся цель его жизни — встретить еще не родившегося человека и обеспечить его разговор с давно не живым эльфом.
   Упоминание Финна о скорой драке тоже не добавляло оптимизма. Джон не чувствовал себя готовым к бою. До сих пор дракон, уже ставший в сознании молодого графа вполне реальной величиной, был все-таки отдален временем и расстоянием. И вдруг нате вам — уже сегодня…
   Драма приближалась к развязке, но теперь Джон понимал, что раньше не представлял себе ее сюжета, включавшего в себя, как выяснилось, уйму действующих лиц, из которых большая часть была не совсем тем, чем казалась. Аннагаир не эльф, а тень эльфа. Старая Кора — спасибо, хоть ее не довелось видеть! — не выжившая из ума ведьма, а былая владычица дум и сердец, могучая чародейка. Длинный Лук — не жалкий идиот, а опасный боец, предводитель чудовищной армии. Меч на поясе не клинок Рэдхэндов, а древний меч Света, или Правосудия, персонаж совсем другой истории. И даже он сам, граф Джон Рэдхэнд, оказывается, был участником не только событий, связанных с основанием собственного рода…
   Все смешалось в его голове. Интересно, что же призрак ни словом не обмолвился о столь резких переменах в сюжете? Неужели он просто… не знал?
   Похоже, его слова Бенджамину об изменении судьбы грозили обернуться правдой.
   — Итак, друзья мои, — сказал он, когда все поели, — наступил решающий день. Все вы видите теперь, что будущее и впрямь туманно, а значит, не предначертание ведет нас, а собственная воля. Отбросьте же гнетущие мысли, и пусть каждый сделает то, что подсказывает ему сердце.
   Он не стал присматриваться к реакции спутников — и так знал, что короткая речь будет воспринята неоднозначно. Что поделаешь, таково устройство средневековых мозгов: им спокойнее ощущать себя частью предначертания. Это путь, который ведет их имена в легенду, а заодно облегчает груз ответственности за свои поступки. Неважно. Эти люди все равно были дороги ему.
   Как по заказу, явился Пин. На солнце он казался вяловатым и держался в тени. Бен и Гарри еще утром собрали пожитки — одобрительно кивнув, Пин скользнул в хижину и вышел, только когда кони были оседланы.
   — Как Финн? — спросила Изабелла.
   — Желает вам счастливого пути.
   — Надо бы попрощаться…
   — Он же ясно сказал: не беспокоить его! — отрезал Пин и скомандовал: — Вперед!
   Отряд ступил под сень деревьев. Джон оглянулся в последний раз на хижину. Потом стена леса сомкнулась.
   Изабелла оглядываться не стала. Качнув челкой, произнесла:
   — Что за жизнь! Кругом одни призраки, умирающие и обреченные. Как это тяжело, оказывается, — жить в легенде… Ты прав, Джон, лучше не знать будущего. Кому как, а мне приятнее ехать с тобой просто потому, что я не хочу тебя бросать.
   — Я рад, что ты поняла. Но давай прибавим ходу, мы отстали…
   «Надо же, за одно утро две глупости сморозил, — подумал он через минуту. — Что мне стоило просто сказать Изабелле спасибо?»
   Полог ветвей становился все плотнее, вскоре над тропой воцарился непроглядный сумрак. Ни единый лучик не пронзал его, и редко-редко можно было заметить короткий золотой проблеск вверху. Пин заметно оживился, но сегодня он был непохож на себя — говорил то отстраненно, то резко и отрывисто и ни к кому конкретно не обращался.
   — Вообще-то в мире лесовиков не счесть. Я по молодости выбирался в далекие края, побродил по свету, но скажу прямо: такой жизни, как у нас, нигде нет. А все почему? Да потому, что здесь родина наша, отсюда Хранители лесов разбрелись по миру. А мир что — мир меняется, порой и оглянуться не успеешь. Люди — это вообще смех один, ровно бабочки-однодневки. Я их на своем веку столько перевидал, что и не упомню. Потому как всех запоминать, даже просто по именам, — того и гляди, кучу важных вещей позабудешь. Уж вроде бы эльфы, бессмертные, и тех не стало. А лес стоит… Да, вот вы думаете небось, я вас долго помнить буду? Да ничего подобного, и уж не обижайтесь, пожалуйста. Ну, может, вот сэра Джона через сколько-то там веков, положим, увижу да и припомню: э, да ведь мы уже встречались! А что, сэр Джон, не было ли такого на твоей памяти? Не помнишь, нет?
   — Нет, Пин, только в благословенном тринадцатом веке увидел я тебя впервые, а до того даже не слышал.
   — Как это — не слышал? Обо мне или вообще о Хранителях не знал?
   — Знал, только из небылиц. Не обижайся, дружище, но я действительно не думал, что вы есть на самом деле.
   — Так, — сказал Пин, помолчал, потом решил уточнить: — Но лес-то стоит в твоем веке?
   — Конечно. Правда, он стал поменьше, но не слишком. Мы никогда не разрешали вырубок в нем.
   — Не разрешали? Это хорошо. А про нас, значит, даже не слышал.
   Джон не стал повторять ответа. Что-то не в духе был лесовичок. Около минуты тот шагал молча, а потом вернулся к прерванному рассказу:
   — И кстати, очень многие Хранители, придя из других краев, остаются здесь. По большей части, конечно, поживут, наберутся опыта и уходят обратно, а есть такие, что и оседают. Вот и выходит, что нам, местным, до внешнего мира дела нет. Что бы там ни происходило, что бы кто ни придумывал на свою голову, а нас это не касается.
   — И до каких пор вам не будет дела до того, что за опушкой творится? — не удержался Бенджамин от язвительного тона.
   — Как сами решим, так и будет, — последовал резкий ответ.
   — Так может, вас и вторжение орков не беспокоит?
   — А почему, ты думаешь, я вообще веду вас? — оскорбился Пин. — Как раз потому, что ни орки, ни эта полоумная Истер мне здесь не нужны!
   — Я думала, это по просьбе Аннагаира, — вставила Изабелла.
   — Да что мне Аннагаир? — неожиданно зло воскликнул лесовик. — Вот велика важность — призрак эльфа. Да он, может, в подметки не годится… не годится, в общем, ни на что толковое. Какой прок от призрака? Только что рассказывает красиво. Тоже мне бессмертный… Ушли эльфы, ушли, все, нету их! Время людей настало, а что мне люди? Я ведь это к чему все говорю — вы не обижайтесь, друзья, да только не думайте о себе слишком много. Вы смертные, вот и весь сказ…
   Он осекся на полуслове и замер.
   Отряд как раз находился на дне ложбины, такой же темной, как и весь этот странный бор, и тропа здесь совершенно терялась из виду. Однако лесовику сумрак был не столько помехой, сколько помощью, он явно углядел что-то в траве. Вдруг, суетясь, пробежал несколько шагов влево, потом вправо и глухо простонал:
   — О, Вседержитель, за что?
   — В чем дело? — несколько раздраженно спросил Джон. Он не сразу различил испуг в голосе лесовика.
   — Тролли! — падая на колени, воскликнул Пин. — Древесные тролли прошли к Вязовому Чертогу!
   — Я не вижу никаких следов, — заметил Бен, свешиваясь с седла.
   — Людскому глазу их здесь и не увидеть, только Хранители леса ясно различают следы троллей. Но я-то вижу: они прошли здесь совсем недавно!
   — А что это за Вязовый Чертог? — спросил Гарри.
   — Это… — Голос Пина сорвался. — Это наш дом. Но как они его нашли?! Ведь эта тропа тайная тайных! О Вседержитель… о люди, что теперь делать?
   — Это настолько опасно? — спросил Джон.
   — Они убьют всех.
   Несколько секунд стояла тишина. Потом стоящего на коленях Пина прорвало:
   — Люди! Люди, спасите мой народ, защитите Вязовый Чертог! Их четверо или пятеро, вы справитесь, вы же воины! Прошу вас, если они убьют Хранителей, то завладеют лесом, тогда вам никуда не пройти, не вернуться, они вам и шагу не дадут сделать! Пожалуйста, люди…
   — Сколько их, ты сказал?
   — Четыре или пять, не больше!
   Бенджамин, быстро оглянувшись на графа, обратился к лесовику:
   — Великим Хранителям лесов нужна помощь смертных? Как трудно поверить! Может, по такому случаю ты даже запомнишь наши имена?
   — Ну что ты такое говоришь, Бен? — встрепенулся Гарри. — Ты же видишь, какое у него горе.
   — Мы должны помочь, — объявила Изабелла. — Пин помог нам, мы ему обязаны.
   Да уж, обязаны, подумалось Джону. Не приключение, а водоворот какой-то. Сначала дерись за свой род, тут еще все понятно. Потом — дерись за тень когда-то набедокурившего эльфа, в перспективе — за весь мир, теперь за лесной народец. Не было ничего подобного в «пророчестве», ни словом не намекал призрак на такой поворот событий!
   А впрочем, что ж… Не Джон ли совсем недавно бесился от предопределенности? Ведь жаждал свободы — так вот она.
   — Я и не отказываюсь, — заявил между тем Бен таким тоном, что стало ясно: прежние слова Пина о смертных он не забудет по гроб жизни.
   «О чем я рассуждаю? — рассердился на себя Джон. — Проклятый век мой, приучил к тысячам мыслей, которые приковывают к месту…»
   — Показывай дорогу, — велел он.
   Лесовик тотчас сорвался к стене кустарника справа.
   — Сюда! Тут всего несколько шагов, потом тропа возобновится!
   Кони поначалу спасовали, но Цезарь, презрительно фыркнув, уверенно шагнул вперед и прошел сквозь плотно переплетенные ветви удивительно легко, словно через какой-то шуршащий мираж. Мышонок, давно подружившийся с вороным гигантом, юркнул за ним, далее последовали и остальные.
   На миг тьма плотно окутала людей, но по ту сторону кустарника стало заметно светлее, хотя и неясно было, откуда исходит этот тускло-серебряный свет: то ли от древесной коры, то ли от густого разнотравья по краям тропы. Над головами крышей висел полог тени. Сама тропа оказалась гладкой, как асфальтовая дорожка в парке. Ехали быстро. Пин мчался со всех ног, его серый плащ мелькал не ближе десяти шагов от морды Цезаря.
   — Скоро? — спросил Джон.
   — Уже почти пришли!
   — Тогда стой. Я вижу, тут валяются сучья — подбери несколько штук подлиннее.
   — Но мы опаздываем, я уже слышу крики!..
   — Делай что говорят.