Страница:
Одну за другой ворон просвечивал взглядом пещеры, загроможденные всяким хламом, занесенным сюда первым гибельным валом потопа, а потом погребенным под толщей воды. Но верхние полости некоторых пещер до сих пор оставались заполненными воздухом. Из одной такой пещеры и исходил предательский импульс от драгоценного металла.
— Золото!
Пронзительный торжествующий крик эхом разнесся но утесам Авена. Ворон камнем рухнул вниз, но над самой поверхностью свинцового моря недвижно завис, распластав огромные, черные как смоль крылья. И вот уже вместо ворона возникла хрупкая женщина с копной белокурых волос, облаченная в вороненый панцирь, наколенники и латные рукавицы. Фелиция громко рассмеялась и в один миг предстала обнаженной — с белым, словно схваченным соляной изморозью телом, с широко распахнутыми глазами.
Без единого всплеска, словно стрела из плоти и крови, вошла она в воду. Одним броском, будто торпеда, преодолела подводный туннель, ведущий в пещеру. Источая бледный голубоватый свет, подобный огням святого Эльма, подошла по воде к узкому выступу, на котором лежало тело. При виде мертвого врага Фелиция снова громко рассмеялась, но неожиданно поняла, что потускневшее стекло доспехов имеет рубиново-красный цвет, а вовсе не аметистовый, как вначале ей показалось в лучах обманчивого голубого сияния. Красный — цвет Гильдии Целителей.
— Нет! — пронзительно вскрикнула Фелиция, падая на колени перед трупом рыцаря тану.
Его глаза были прикрыты набрякшими веками, челюсть безвольно отвисла, к раздробленному черепу прилипли светлые волосы. Золотой торквес был забрызган ошметками гниющей плоти.
— Ох, нет, — запричитала Фелиция. — Только не он…
Подвывая и судорожно всхлипывая, она стала соскребать плесень, покрывшую геральдические символы на нагруднике. Наконец рисунок полностью открылся взору. Это было стилизованное изображение дерева, отягощенного самоцветными плодами, а не пронзенный стрелой череп — эмблема Куллукета.
По сырой пещере разнеслись громоподобные раскаты смеха. Какая же она дура. Ну конечно, это не он!
Вскочив на ноги, Фелиция вцепилась в соединенные шарнирами нагрудные пластины рубиновых доспехов, рывком содрала их, и они попадали на каменный пол пещеры с громким гулким звуком. А вслед за доспехами покатилась отделившаяся от тела голова, потому что Фелиция с такой яростью рванула торквес, что сломала позвоночное сочленение.
Она подняла торквес высоко над головой, и он ослепительно заблестел в своей первозданной чистоте. Фелиция нырнула в воду, а через мгновение в небо стрелой взмыл ворон, зажав в мощных когтях золотой обруч. Мысленный голос птицы полнился торжеством и абсолютной свободой. Как часто случалось, она воззвала к своему Возлюбленному, перейдя на декламационный режим телепатической речи, и сигнал этот полетел над континентами и океанами, раскатываясь по всему миру подобно отзвукам замирающего грома:
«Куллукет!»
Высоко в сером, унылом небе над затопленным Авеном Фелиция звала его.
И дьяволы ответили ей.
Восторг Фелиции сменился ужасом. Она сжалась внутри непроницаемого ментального экрана и со скоростью снаряда понеслась к землям Испании, прикрывшись от обжигающих струй воздушного потока психогенным щитом в форме усеченного конуса. Лишь достигнув окрестностей горы Муласен, она замедлила свой безумный полет и отважилась на робкую вылазку за пределы своего кокона, чтобы посмотреть, не взяли ли след дьяволы.
Дьяволов не было. Она опять ускользнула от них.
Фелиция свернула все защитные экраны, издала хриплое, дерзкое карканье и полетела к дому, крепко сжимая в когтистых лапах свое новое сокровище.
— Золото!
Пронзительный торжествующий крик эхом разнесся но утесам Авена. Ворон камнем рухнул вниз, но над самой поверхностью свинцового моря недвижно завис, распластав огромные, черные как смоль крылья. И вот уже вместо ворона возникла хрупкая женщина с копной белокурых волос, облаченная в вороненый панцирь, наколенники и латные рукавицы. Фелиция громко рассмеялась и в один миг предстала обнаженной — с белым, словно схваченным соляной изморозью телом, с широко распахнутыми глазами.
Без единого всплеска, словно стрела из плоти и крови, вошла она в воду. Одним броском, будто торпеда, преодолела подводный туннель, ведущий в пещеру. Источая бледный голубоватый свет, подобный огням святого Эльма, подошла по воде к узкому выступу, на котором лежало тело. При виде мертвого врага Фелиция снова громко рассмеялась, но неожиданно поняла, что потускневшее стекло доспехов имеет рубиново-красный цвет, а вовсе не аметистовый, как вначале ей показалось в лучах обманчивого голубого сияния. Красный — цвет Гильдии Целителей.
— Нет! — пронзительно вскрикнула Фелиция, падая на колени перед трупом рыцаря тану.
Его глаза были прикрыты набрякшими веками, челюсть безвольно отвисла, к раздробленному черепу прилипли светлые волосы. Золотой торквес был забрызган ошметками гниющей плоти.
— Ох, нет, — запричитала Фелиция. — Только не он…
Подвывая и судорожно всхлипывая, она стала соскребать плесень, покрывшую геральдические символы на нагруднике. Наконец рисунок полностью открылся взору. Это было стилизованное изображение дерева, отягощенного самоцветными плодами, а не пронзенный стрелой череп — эмблема Куллукета.
По сырой пещере разнеслись громоподобные раскаты смеха. Какая же она дура. Ну конечно, это не он!
Вскочив на ноги, Фелиция вцепилась в соединенные шарнирами нагрудные пластины рубиновых доспехов, рывком содрала их, и они попадали на каменный пол пещеры с громким гулким звуком. А вслед за доспехами покатилась отделившаяся от тела голова, потому что Фелиция с такой яростью рванула торквес, что сломала позвоночное сочленение.
Она подняла торквес высоко над головой, и он ослепительно заблестел в своей первозданной чистоте. Фелиция нырнула в воду, а через мгновение в небо стрелой взмыл ворон, зажав в мощных когтях золотой обруч. Мысленный голос птицы полнился торжеством и абсолютной свободой. Как часто случалось, она воззвала к своему Возлюбленному, перейдя на декламационный режим телепатической речи, и сигнал этот полетел над континентами и океанами, раскатываясь по всему миру подобно отзвукам замирающего грома:
«Куллукет!»
Высоко в сером, унылом небе над затопленным Авеном Фелиция звала его.
И дьяволы ответили ей.
Восторг Фелиции сменился ужасом. Она сжалась внутри непроницаемого ментального экрана и со скоростью снаряда понеслась к землям Испании, прикрывшись от обжигающих струй воздушного потока психогенным щитом в форме усеченного конуса. Лишь достигнув окрестностей горы Муласен, она замедлила свой безумный полет и отважилась на робкую вылазку за пределы своего кокона, чтобы посмотреть, не взяли ли след дьяволы.
Дьяволов не было. Она опять ускользнула от них.
Фелиция свернула все защитные экраны, издала хриплое, дерзкое карканье и полетела к дому, крепко сжимая в когтистых лапах свое новое сокровище.
2
В восьми тысячах километров к западу от Европы огромные тарпоны плиоценовой эпохи начали очередную весеннюю миграцию к местам нереста, расположенным вокруг островов Окала и неразгаданных Бермуд. Для Джека, старшего брата святого, пришла пора оторваться от своих изнурительных звездных поисков ради единственной утехи, которую он позволял себе — охоты на этих серебристых чудищ.
Недвижимо и безмолвно сидя в лодке среди мангровых зарослей и цветущих эпифитов эстуария Сувонны на западной оконечности острова, рыболов трансментальным зрением наблюдал за проплывающими мимо рыбами. Он намеренно ограничивал поле зрения руслом реки в пределах нескольких сот метров от своего укрытия, потому как сам устанавливал для себя правила охоты на крупных тарпонов и не хотел — по крайней мере умышленно — нарушать их.
Повинуясь видовому инстинкту, рыбы всплывали к поверхности блестящей голубоватой воды и заглатывали воздух. От их чешуй размером больше человеческой ладони, как от зеркал, отражались лучи тропического солнца. Выпяченная нижняя челюсть, блестящие черные глаза и растопыренные жабры фантастически алого цвета делали тарпонов похожими не на обычных рыб, а на каких-то водных драконов. Многие из них достигали в длину трех метров, но рыболов хорошо знал, что некоторые особи бывают еще крупнее. Попав на крючок, тарпоны люто сопротивлялись и могли до двенадцати часов кряду с маниакальным упорством бороться за жизнь.
Рыбак наблюдал, как рыбы проплывают мимо, а солнце тем временем поднималось все выше над горизонтом, и вскоре его дочерна загорелая кожа заблестела от бисеринок пота. На рыбаке были лишь рабочие брюки из хлопчатобумажной саржи, выцветшие от времени и соленой воды. Его самоомолаживающееся тело с узлами крепких мышц, как всегда, было налито силой, но по лицу, словно по карте, сложенной из костей и плоти, можно было прочесть наполненную испытаниями одиссею идеалиста-неудачника. Лишь когда мимо проплыл особенно крупный тарпон, челюсти которого покрывали рубцы, полученные в схватке, случившейся несколькими годами раньше, губы рыболова, вспомнившего об этом редкостном удовольствии, тронула кривая усмешка.
— Нет, мне нужен не ты, — сказал он громадной рыбине. — Ты уже имел возможность посидеть на крючке. Теперь мне нужен другой, крупнее тебя.
Несмотря на поглощенность наблюдением за тарпонами, рыбак тем не менее сразу почувствовал легкое как перышко прикосновение чужого взгляда — трансментального взгляда детей. Они снова подглядывали за ним, хотя всем жителям Окалы было известно, что беспокоить его во время хода рыбы категорически запрещено. Никто из мятежников старшего поколения, доживших до нынешних времен, не мог бы и помыслить о подобной наглости, слишком хорошо памятуя о силе того, кто привел их к конфронтации с галактикой. Но второе поколение, уже вступившее в начальную, самую неугомонную пору взросления, не отличалось склонностью к проявлениям почтительности. Даже его собственные дети Хаген и Клу (так ничего и не узнавшие о планах своего родителя относительно их будущего в случае успешного исхода Мятежа) считали, что ментальная мощь отца ослабла от времени и от тщетных, изнурительных попыток обнаружить среди примерно тридцати шести тысяч обследованных им плиоценовых звездных систем расы, обладающие ментальным сродством.
Лишь однажды он сбил с юнцов спесь. Случилось это прошлой осенью, когда доведенная до отчаяния Фелиция Лэндри взмолилась о помощи. Генерируемый девушкой призывный сигнал был настолько сильным, что активные операторы Окалы, даже находясь на другом краю Земли, поняли, что она пытается сотворить с Гибралтаром. А Марк, улыбнувшись своей причудливой улыбкой, сказал: «Почему бы Ангелу Бездны не поддержать свою репутацию?» И тотчас, собрав воедино и сконцентрировав психическую энергию сорока трех уцелевших участников метапсихического восстания — и присовокупив к ней еще незрелую, но уже довольно внушительную психогенную мощь их тридцати двух взрослых детей, отдал всю эту суммарную энергию в распоряжение помешанной. И котлован Средиземного моря заполнился водой.
То был всего лишь намек, всего лишь слабый отголосок его истинного потенциала, но и этого оказалось достаточно, чтобы наиболее сообразительные юнцы изменили свое отношение к одинокому звездному скитальцу.
— Сидящий в лодке рыбак снова почувствовал, что к нему приглядываются, хотя и крайне осторожно. Он знал, что на уме у молодежи. Им наскучила жизнь в изгнании на Окале, надоели бесконечные интригу и строгие запреты взрослых, а больше всего их тяготила собственная неспособность влиться в Единство разумов (ибо никто из беглых мятежников не прошел специальной подготовки, необходимой для операторов-наставников). Теперь, когда стало известно, что в Европе, в таинственной и притягательной Многоцветной Земле, воцарился хаос, наиболее честолюбивые представители второго поколения стали вынашивать планы завоевательных кампаний. Методичное, терпеливое зондирование планет в поисках родственного разума — все это было не по ним. Дети питали надежды на обретение могущества и Единства прямо здесь, на плиоценовой Земле. А самые самоуверенные вынашивали еще более грандиозные, поистине невообразимые планы.
На стрежне в лучах солнца сверкнула громадная рыба.
Рыбак достал из футляра удилище, открыл коробку с рыболовной снастью, проверил катушку, просветив механизм трансментальным взглядом, установил ее на удилище и принялся стравливать леску. Свое клееное бамбуковое удилище он сам любовно сработал более двадцати лет назад. Катушка тоже была самодельная. Лишь леска была изготовлена в том мире, который отстоял во времени от эстуария Сувонны эпохи плиоцена на шесть миллионов лет. Эта сбалансированная и неизнашиваемая, аккуратно армированная по всей длине леска, способная противостоять стальным челюстям тарпона, заканчивалась тонким поводком из плетеного волоса, рассчитанным на нагрузку всего лишь в 6,75 килограмма: такая оснастка придавала ловле дополнительный спортивный интерес, уравнивая шансы рыбака и рыбы. Поймать на спиннинг с таким волоском-паутинкой даже самое мелкое из этих величественных созданий (само собой, не прибегая ни к каким метапсихическим ухищрениям!) уже было величайшим достижением. Но в этом сезоне рыбак решил превзойти самого себя и достичь пределов совершенства. Он намеревался поймать какого-нибудь патриарха тарпоньего племени, сверкающего левиафана под четыре метра длиной и под триста килограммов весом. И вытащить такую рыбину он собирался при помощи самодельного бамбукового удилища и непрочной снасти.
«У меня получится», — сказал он сам себе, улыбаясь очаровательной кривой ухмылкой: один древний монстр собирался помериться силами с другим.
Рыболов снова почувствовал скользящий трансментальный взгляд детей.
Отгородив сознание от всех посторонних сигналов, Марк Ремилард поудобнее устроился на солнцепеке в своей лодке и стал поджидать добычу.
Недвижимо и безмолвно сидя в лодке среди мангровых зарослей и цветущих эпифитов эстуария Сувонны на западной оконечности острова, рыболов трансментальным зрением наблюдал за проплывающими мимо рыбами. Он намеренно ограничивал поле зрения руслом реки в пределах нескольких сот метров от своего укрытия, потому как сам устанавливал для себя правила охоты на крупных тарпонов и не хотел — по крайней мере умышленно — нарушать их.
Повинуясь видовому инстинкту, рыбы всплывали к поверхности блестящей голубоватой воды и заглатывали воздух. От их чешуй размером больше человеческой ладони, как от зеркал, отражались лучи тропического солнца. Выпяченная нижняя челюсть, блестящие черные глаза и растопыренные жабры фантастически алого цвета делали тарпонов похожими не на обычных рыб, а на каких-то водных драконов. Многие из них достигали в длину трех метров, но рыболов хорошо знал, что некоторые особи бывают еще крупнее. Попав на крючок, тарпоны люто сопротивлялись и могли до двенадцати часов кряду с маниакальным упорством бороться за жизнь.
Рыбак наблюдал, как рыбы проплывают мимо, а солнце тем временем поднималось все выше над горизонтом, и вскоре его дочерна загорелая кожа заблестела от бисеринок пота. На рыбаке были лишь рабочие брюки из хлопчатобумажной саржи, выцветшие от времени и соленой воды. Его самоомолаживающееся тело с узлами крепких мышц, как всегда, было налито силой, но по лицу, словно по карте, сложенной из костей и плоти, можно было прочесть наполненную испытаниями одиссею идеалиста-неудачника. Лишь когда мимо проплыл особенно крупный тарпон, челюсти которого покрывали рубцы, полученные в схватке, случившейся несколькими годами раньше, губы рыболова, вспомнившего об этом редкостном удовольствии, тронула кривая усмешка.
— Нет, мне нужен не ты, — сказал он громадной рыбине. — Ты уже имел возможность посидеть на крючке. Теперь мне нужен другой, крупнее тебя.
Несмотря на поглощенность наблюдением за тарпонами, рыбак тем не менее сразу почувствовал легкое как перышко прикосновение чужого взгляда — трансментального взгляда детей. Они снова подглядывали за ним, хотя всем жителям Окалы было известно, что беспокоить его во время хода рыбы категорически запрещено. Никто из мятежников старшего поколения, доживших до нынешних времен, не мог бы и помыслить о подобной наглости, слишком хорошо памятуя о силе того, кто привел их к конфронтации с галактикой. Но второе поколение, уже вступившее в начальную, самую неугомонную пору взросления, не отличалось склонностью к проявлениям почтительности. Даже его собственные дети Хаген и Клу (так ничего и не узнавшие о планах своего родителя относительно их будущего в случае успешного исхода Мятежа) считали, что ментальная мощь отца ослабла от времени и от тщетных, изнурительных попыток обнаружить среди примерно тридцати шести тысяч обследованных им плиоценовых звездных систем расы, обладающие ментальным сродством.
Лишь однажды он сбил с юнцов спесь. Случилось это прошлой осенью, когда доведенная до отчаяния Фелиция Лэндри взмолилась о помощи. Генерируемый девушкой призывный сигнал был настолько сильным, что активные операторы Окалы, даже находясь на другом краю Земли, поняли, что она пытается сотворить с Гибралтаром. А Марк, улыбнувшись своей причудливой улыбкой, сказал: «Почему бы Ангелу Бездны не поддержать свою репутацию?» И тотчас, собрав воедино и сконцентрировав психическую энергию сорока трех уцелевших участников метапсихического восстания — и присовокупив к ней еще незрелую, но уже довольно внушительную психогенную мощь их тридцати двух взрослых детей, отдал всю эту суммарную энергию в распоряжение помешанной. И котлован Средиземного моря заполнился водой.
То был всего лишь намек, всего лишь слабый отголосок его истинного потенциала, но и этого оказалось достаточно, чтобы наиболее сообразительные юнцы изменили свое отношение к одинокому звездному скитальцу.
— Сидящий в лодке рыбак снова почувствовал, что к нему приглядываются, хотя и крайне осторожно. Он знал, что на уме у молодежи. Им наскучила жизнь в изгнании на Окале, надоели бесконечные интригу и строгие запреты взрослых, а больше всего их тяготила собственная неспособность влиться в Единство разумов (ибо никто из беглых мятежников не прошел специальной подготовки, необходимой для операторов-наставников). Теперь, когда стало известно, что в Европе, в таинственной и притягательной Многоцветной Земле, воцарился хаос, наиболее честолюбивые представители второго поколения стали вынашивать планы завоевательных кампаний. Методичное, терпеливое зондирование планет в поисках родственного разума — все это было не по ним. Дети питали надежды на обретение могущества и Единства прямо здесь, на плиоценовой Земле. А самые самоуверенные вынашивали еще более грандиозные, поистине невообразимые планы.
На стрежне в лучах солнца сверкнула громадная рыба.
Рыбак достал из футляра удилище, открыл коробку с рыболовной снастью, проверил катушку, просветив механизм трансментальным взглядом, установил ее на удилище и принялся стравливать леску. Свое клееное бамбуковое удилище он сам любовно сработал более двадцати лет назад. Катушка тоже была самодельная. Лишь леска была изготовлена в том мире, который отстоял во времени от эстуария Сувонны эпохи плиоцена на шесть миллионов лет. Эта сбалансированная и неизнашиваемая, аккуратно армированная по всей длине леска, способная противостоять стальным челюстям тарпона, заканчивалась тонким поводком из плетеного волоса, рассчитанным на нагрузку всего лишь в 6,75 килограмма: такая оснастка придавала ловле дополнительный спортивный интерес, уравнивая шансы рыбака и рыбы. Поймать на спиннинг с таким волоском-паутинкой даже самое мелкое из этих величественных созданий (само собой, не прибегая ни к каким метапсихическим ухищрениям!) уже было величайшим достижением. Но в этом сезоне рыбак решил превзойти самого себя и достичь пределов совершенства. Он намеревался поймать какого-нибудь патриарха тарпоньего племени, сверкающего левиафана под четыре метра длиной и под триста килограммов весом. И вытащить такую рыбину он собирался при помощи самодельного бамбукового удилища и непрочной снасти.
«У меня получится», — сказал он сам себе, улыбаясь очаровательной кривой ухмылкой: один древний монстр собирался помериться силами с другим.
Рыболов снова почувствовал скользящий трансментальный взгляд детей.
Отгородив сознание от всех посторонних сигналов, Марк Ремилард поудобнее устроился на солнцепеке в своей лодке и стал поджидать добычу.
3
После полуночи, когда зашла луна, покров облаков над побережьем Бретани рассеялся, и в великолепным мартовском небе над Горией стали видны многочисленные падающие метеориты. Поддавшись легкомысленно-веселому настроению, Эйкен Драм распорядился погасить в городе огни, поднять с постели Мерси и привести ее к узкому парапету, окаймляющему самый высокий шпиль Стеклянного замка.
— Ах! — воскликнула Мерси, ступив под своды изумительно красивой ночи.
Западную часть небосклона прочерчивали дугообразные белые проблески, метеориты покрупнее оставляли за собой светящиеся серебристые шлейфы, время от времени небо пронизывали фосфоресцирующие оранжевые росчерки болидов. Все эти небесные частицы разлетались в стороны от некоего плотного центрального ядра и походили на спицы звездного колеса или на непрестанно раскрывающиеся лепестки звездной хризантемы. Пролетая над головами Эйкена и Мерси, метеориты исчезали за островом Бретон по ту сторону пролива. Некоторые из них угасали, падая в черные воды моря. Ночь полнилась тихими шелестящими звуками, словно кто-то перешептывался в межзвездном эфире.
— Все это — для тебя! — царственно провозгласил Эйкен Драм, обводя зрелище хозяйским жестом. — Это одно из моих самых скромных творений, но и оно достойно королевы тану!
Мерси, рассмеявшись, приблизилась к нему.
— Пока я еще не королева, мой светозарный хвастунишка, несмотря на все твои пылкие заверения. Но этот звездный дождь прелестен, хотя я ни на миг не поверила, что он твоих рук дело.
— Опять сомневаешься в моих способностях, женщина?
Невысокий мужчина в золотистом костюме, сплошь покрытом карманами, воздел руки. С небосклона с пугающим свистом прямо к его ладоням упала дюжина метеоритов и, объединившись, образовала корону из белых, мерцающих ослепительным светом огоньков. С торжествующей ухмылкой Эйкен Драм преподнес корону Мерси.
— Венчаю тебя королевой Многоцветной Земли!
— Обманщик! — воскликнула она. — Вот тебе за этот иллюзорный дар любви, лорд Луганн Эйкен Драм!
Мерси щелкнула пальцами, и звездная диадема развалилась, огни посыпались меж пальцев Эйкена, словно догоревшие угли сквозь каминную решетку. Но, увидев его вытянувшееся лицо. Мерси неожиданно улыбнулась ему в мерцающей тьме, и сердце Эйкена зашлось от хмельной радости.
— Но я и вправду люблю настоящие метеориты, так что очень рада, что мой милый мошенник пригласил меня полюбоваться ими.
Широко распахнув безумные глаза, Мерси поцеловала Эйкена долгим, страстным поцелуем и в тот момент, когда его ментальные щиты сдвинулись со своих мест и он остался беззащитным, провела психозондаж.
— Ты на самом деле любишь меня! — воскликнула она.
— Черта с два.
Эйкен принялся приводить в порядок защиту и восстанавливать самоконтроль, стараясь уйти от изучающего ментального взгляда Мерси, не причиняя ей боли. Его могучая метапсихическая сила, окрепшая за зимние месяцы, та сила, что вызывала у одной части уцелевших лордов тану восторженное подобострастие, а у другой — благоговейный страх, слабела перед Мерси-Розмар.
— Я не люблю тебя! — возмутился он. — Этого не требуется.
Мерси развеселилась.
— Ах, не требуется? Но ведь ты не отказался бы принять от меня сладостные дары, а, архиплут? И неважно как — по любви или нет… Тебя и сейчас снедает желание, признайся! Ну что же, раз так…
Трансментальный луч, терзавший плоть Эйкена, словно бы притупился, утратив свою остроту, и породил сладостное жжение, волной прокатившееся по его нервам, обдавшее пламенем сексуального восторга и повалившее его навзничь.
— Чародейка, — простонал распростертый на стеклянном полу башни Эйкен, запутавшийся в длинном, доходящем до самых пят пеньюаре Мерси. Опомнившись, он принялся хохотать, маскируя смехом свои чувства.
Мерси опустилась на колени и, обхватив голову Эйкена, стала успокаивать его, целуя в веки.
— Не бойся, — сказала она. — Я все сделаю так, как ты задумал.
— Я ничего не боюсь! — возмутился он. — Вместе мы одолеем кого угодно, леди Возжигательница страсти.
— Я говорю не об этом, мой интриган… — Мерси посмотрела на Эйкена: размякнув в ее объятиях, он положил голову ей на колени, прижавшись к полному животу. — Но я и вправду почти поверила в то, что ты способен возродить былое величие.
— Способен! Верь мне. Я все продумал: как прибрать к рукам фирвулагов, как добиться расположения несгибаемых тану, как восстановить экономику. Я буду королем, а ты королевой, и все, о чем мы с тобой мечтали этой зимой, воплотится в жизнь.
Лицо Эйкена со страшноватой, как у пугала, улыбкой напоминало маску, сделанную из пустой тыквы. Вдруг он почувствовал, что Мерси пришла в такое сильное возбуждение, что в ее утробе зашевелился ребенок.
— Я уже где-то видела твое лицо, — удивленно произнесла Мерси. — В Старом Мире. Точно… Это было в Италии, во Флоренции.
— Ерунда. На Старой Земле я побывал всего один раз, по пути в пансионат «У врат», и кроме Франции никуда не заезжал.
— И все же я тебя где-то видела, — продолжала настаивать Мерси. — Или это было твое изображение? Может быть, в Палаццо Веккьо? Чей же там был портрет?
— В моем органоне нет итальянских генов, — прошептал Эйкен Драм, гладя ее по волосам. Метеориты высвечивали над головой Мерси сюрреалистический нимб. — Я вырос на Далриаде, это шотландская планета. И все наше пробирочное отродье было снабжено патентованными тартановыми хромосомами.
Силой левитации Эйкен поднялся в воздух, и их губы встретились. Как он и ожидал. Мерси снова растворилась в нем, пробежав сладостным пожаром по его нервной системе, пожаром, погасить который не мог даже гнездящийся в нем страх. Когда Эйкен очнулся, он снова лежал, положив голову на колени Мерси, младенец толкал его в ухо, а проклятые метеориты строили свои пиротехнические эффекты.
— Как тебе не совестно тревожить мою родную Аграйнель? — сказала Мерси.
Эйкен почувствовал, что она мысленно запела колыбельную, чтобы успокоить еще не родившуюся девочку. Внезапно на его глаза без всякой видимой причины навернулись слезы. Устыдившись, Эйкен порывисто водворил на место самый непробиваемый из своих ментальных экранов, чтобы Мерси не почувствовала, как он завидует ребенку.
— До родов остался всего месяц, — сказал он. — А потом ты будешь полностью моей, леди Возжигательница! Не могу дождаться момента, когда ты станешь сбивать меня с орбиты и сама получать сполна!
— Нет, не раньше мая, — возразила Мерси. — На праздник Великой Любви, как мы договорились.
— Э, нет!.. Тогда будет официальная свадьба. Но ты же не собираешься так долго томить меня! И вот еще о чем я подумал… Почему бы мне метапсихически не овладеть тобой прямо сейчас, точно так же, как ты ментально удовлетворяешь меня? — Руки Эйкена сомкнулись на плечах Мерси и с силой потянули ее вниз. Его психоэнергетическая субстанция начала тыкаться в мягкую плоть Мерси. — Научи меня заниматься магическим сексом! Научи, а не то я сам дойду до этого методом проб и ошибок!
— Не смей! — воскликнула Мерси, делая ответный ментальный выпад, чуть не ослепивший Эйкена. — Помимо нервного стресса это приводит к сильному сокращению матки, что очень вредно для ребенка. Уж так мы, женщины, устроены.
Эйкен отпустил ее. Снова подступил проклятый страх, а вместе с ним — слезы.
— Черт бы побрал этого ребенка.
Мерси наклонилась над ним: негодование на ее лице сменилось нежностью.
— Ах, мой бедный малыш. Я так тебя понимаю…
Она хотела губами осушить его слезы.
Распластанный по полу Эйкен неистово задергался, желая уклониться от физических объятий. Его рот сжался в узкую щель, широко раскрытые глаза потемнели.
— Вот этого мне от тебя не надо! Ни сейчас, ни потом.
— Ну что же… — пожала плечами Мерси. — Только не стоит пугаться. Ведь так естественно, когда две живые сущности соединяются в любви.
— Ты не любишь меня, а я не люблю тебя. К чему притворяться? Не нужна мне, черт побери, твоя жалость! — Эйкен лихорадочно искал доводы, которые заставили бы Мерси почувствовать себя неправой. — Почему ты ни разу не дала мне ублажить тебя? Вогнать меня в кому — вот к чему ты всегда готова, а к себе не позволяешь даже прикоснуться. Я что, такой урод?
— Не говори глупостей. Я же объясняла — это из-за ребенка.
— Когда ты была с Ноданном, то вы трахались так, что только пыль столбом стояла, и тогда тебя не беспокоило здоровье младенца. Ты удовлетворяла любые сладострастные прихоти несчастного антрополога-недоноска. В чертовой столице любому было известно, что вы вытворяете!
Мерси снисходительно улыбнулась:
— Тогда шел лишь второй триместр беременности, и Аграйнель не выказывала никакого неудовольствия. А теперь ей совсем тесно и не терпится поскорей родиться.
— Нечего мне голову морочить. — Эйкен поднялся на ноги, его лицо перестало лучиться, в голосе послышался металл: — Ты не допускаешь меня к себе из-за того, что до сих пор скорбишь по Ноданну.
— Да, скорблю, — холодно признала Мерси. Поднявшись с пола, она встала перед Эйкеном. В свете звездной карусели казалось, что по бледному шифону ее одеяния пробегает рябь.
— Мейвар все рассказала мне о твоем драгоценном Солнцеликом! — в бешенстве закричал Эйкен. — Хорош бы получился из него король. Правителю тану надлежит передавать народу свои выдающиеся гены, а ты знаешь, что твой бесподобный Ноданн, черт бы его побрал, был чуть ли не стерильным? Тоже мне, Великий Стратег! Он прожил восемьсот лет, а породил всего лишь жалкую кучку детей. Причем способностями они отнюдь не блещут! Создательница Королей Мейвар его забраковала. И кронпринцем его провозгласили только потому, что клан Нантусвель надавил на Тагдала. Как ты думаешь, почему Мейвар была так рада, когда появился я? Почему, по-твоему, она провозгласила меня Луганном?
Мерси перехватила руки бурно жестикулирующего Эйкена. Они стояли друг перед другом лицом к лицу, и Мерси возвышалась над ним на несколько сантиметров, хотя оба были без обуви.
— Верно, ты был избран Создательницей Королей, — спокойно сказала она. — Может быть, ты и победил бы Стратега в поединке на Серебристо-Белой равнине… а может быть, и нет. Ноданн мертв. Он утонул. А ты, лорд Эйкен-Луганн, жив и занимаешь место Ноданна, место хозяина Гории. Когда мы встретились с тобой в ритуальном котле, болтавшемся посреди Великого Потопа, насквозь промокшие, блюющие, словно щенки, кто бы мог подумать, что все обернется таким образом! Мы знакомы с тобой меньше пяти месяцев, но у меня такое чувство, будто я знаю тебя целую вечность. Ты будешь королем, не сомневайся! Я вижу… я знаю это! Ни среди тану, ни среди людей с золотыми торквесами не найдется ни одного с равными тебе ментальными способностями. Никто, кроме тебя, не сможет собрать по кускам этот мир и начать отстраивать его заново. Вот почему я останусь с тобой и буду работать рядом, плечом к плечу. А после того, как я рожу дочь Тагдала, я выйду за тебя замуж и стану королевой. Это будет в мае, на праздник Великой Любви, как мы и договорились. А что касается твоих собственных детей… Увидим, чем одарит нас милосердная богиня.
Ярость Эйкена испарилась, оставив после себя лишь одну неотступную мысль: если бы только она полюбила меня, я был бы спасен.
Переменчивая, как западное море. Мерси мысленно улыбнулась ему в ответ. В такую игру они не переставали играть с первых дней своего знакомства, и до сей поры Эйкен верил, что победитель в этой игре — он, что он невосприимчив к той магии, с помощью которой Мерси была способна привязать к себе любого.
— Ты боишься меня и рассчитываешь, что, пользуясь моей любовью, сумеешь удержать в своих руках. Но готов ли ты к ответной любви, готов ли отдавать и делиться? Или ты собираешься только повелевать?
Внутри у Эйкена распались мощные барьеры, скрывавшие правду.
— Ты знаешь, что я уже полюбил тебя.
— Но настолько ли, чтобы не требовать ничего взамен? Бескорыстна ли твоя любовь?.
— Не знаю.
Мысли Мерси стали шаловливыми, голос зазвучал беспечно:
— А что, если я не отвечу на твою любовь? Что ты со мной сделаешь?
Эйкен обнял ее, зарывшись лицом в благоуханные волосы, каскадом ниспадавшие на плечи. Он ощутил ироничное торжество, скрывающееся за этим вопросом. Она знает, она все знает…
Отпустив Мерси, он отступил в сторону. Тусклый рассвет уже окрасил небо серым. Метеоритный дождь пошел на убыль.
— На самом деле я не вызывал звездный дождь, — признался Эйкен. — Каждую весну именно в это время начинается активное падение метеоритов. Такова примета окончания сезона дождей. Просто я хотел преподнести тебе сюрприз.
— И все-таки, что ты со мной сделаешь, если я так и не полюблю тебя?
— повторила свой вопрос Мерси.
— Думаю, ты и сама хорошо знаешь.
Эйкен подал ей руку, и они удалились под темные своды башни, оставив последним метеоритам прочерчивать огнями неприветливое небо.
— Ах! — воскликнула Мерси, ступив под своды изумительно красивой ночи.
Западную часть небосклона прочерчивали дугообразные белые проблески, метеориты покрупнее оставляли за собой светящиеся серебристые шлейфы, время от времени небо пронизывали фосфоресцирующие оранжевые росчерки болидов. Все эти небесные частицы разлетались в стороны от некоего плотного центрального ядра и походили на спицы звездного колеса или на непрестанно раскрывающиеся лепестки звездной хризантемы. Пролетая над головами Эйкена и Мерси, метеориты исчезали за островом Бретон по ту сторону пролива. Некоторые из них угасали, падая в черные воды моря. Ночь полнилась тихими шелестящими звуками, словно кто-то перешептывался в межзвездном эфире.
— Все это — для тебя! — царственно провозгласил Эйкен Драм, обводя зрелище хозяйским жестом. — Это одно из моих самых скромных творений, но и оно достойно королевы тану!
Мерси, рассмеявшись, приблизилась к нему.
— Пока я еще не королева, мой светозарный хвастунишка, несмотря на все твои пылкие заверения. Но этот звездный дождь прелестен, хотя я ни на миг не поверила, что он твоих рук дело.
— Опять сомневаешься в моих способностях, женщина?
Невысокий мужчина в золотистом костюме, сплошь покрытом карманами, воздел руки. С небосклона с пугающим свистом прямо к его ладоням упала дюжина метеоритов и, объединившись, образовала корону из белых, мерцающих ослепительным светом огоньков. С торжествующей ухмылкой Эйкен Драм преподнес корону Мерси.
— Венчаю тебя королевой Многоцветной Земли!
— Обманщик! — воскликнула она. — Вот тебе за этот иллюзорный дар любви, лорд Луганн Эйкен Драм!
Мерси щелкнула пальцами, и звездная диадема развалилась, огни посыпались меж пальцев Эйкена, словно догоревшие угли сквозь каминную решетку. Но, увидев его вытянувшееся лицо. Мерси неожиданно улыбнулась ему в мерцающей тьме, и сердце Эйкена зашлось от хмельной радости.
— Но я и вправду люблю настоящие метеориты, так что очень рада, что мой милый мошенник пригласил меня полюбоваться ими.
Широко распахнув безумные глаза, Мерси поцеловала Эйкена долгим, страстным поцелуем и в тот момент, когда его ментальные щиты сдвинулись со своих мест и он остался беззащитным, провела психозондаж.
— Ты на самом деле любишь меня! — воскликнула она.
— Черта с два.
Эйкен принялся приводить в порядок защиту и восстанавливать самоконтроль, стараясь уйти от изучающего ментального взгляда Мерси, не причиняя ей боли. Его могучая метапсихическая сила, окрепшая за зимние месяцы, та сила, что вызывала у одной части уцелевших лордов тану восторженное подобострастие, а у другой — благоговейный страх, слабела перед Мерси-Розмар.
— Я не люблю тебя! — возмутился он. — Этого не требуется.
Мерси развеселилась.
— Ах, не требуется? Но ведь ты не отказался бы принять от меня сладостные дары, а, архиплут? И неважно как — по любви или нет… Тебя и сейчас снедает желание, признайся! Ну что же, раз так…
Трансментальный луч, терзавший плоть Эйкена, словно бы притупился, утратив свою остроту, и породил сладостное жжение, волной прокатившееся по его нервам, обдавшее пламенем сексуального восторга и повалившее его навзничь.
— Чародейка, — простонал распростертый на стеклянном полу башни Эйкен, запутавшийся в длинном, доходящем до самых пят пеньюаре Мерси. Опомнившись, он принялся хохотать, маскируя смехом свои чувства.
Мерси опустилась на колени и, обхватив голову Эйкена, стала успокаивать его, целуя в веки.
— Не бойся, — сказала она. — Я все сделаю так, как ты задумал.
— Я ничего не боюсь! — возмутился он. — Вместе мы одолеем кого угодно, леди Возжигательница страсти.
— Я говорю не об этом, мой интриган… — Мерси посмотрела на Эйкена: размякнув в ее объятиях, он положил голову ей на колени, прижавшись к полному животу. — Но я и вправду почти поверила в то, что ты способен возродить былое величие.
— Способен! Верь мне. Я все продумал: как прибрать к рукам фирвулагов, как добиться расположения несгибаемых тану, как восстановить экономику. Я буду королем, а ты королевой, и все, о чем мы с тобой мечтали этой зимой, воплотится в жизнь.
Лицо Эйкена со страшноватой, как у пугала, улыбкой напоминало маску, сделанную из пустой тыквы. Вдруг он почувствовал, что Мерси пришла в такое сильное возбуждение, что в ее утробе зашевелился ребенок.
— Я уже где-то видела твое лицо, — удивленно произнесла Мерси. — В Старом Мире. Точно… Это было в Италии, во Флоренции.
— Ерунда. На Старой Земле я побывал всего один раз, по пути в пансионат «У врат», и кроме Франции никуда не заезжал.
— И все же я тебя где-то видела, — продолжала настаивать Мерси. — Или это было твое изображение? Может быть, в Палаццо Веккьо? Чей же там был портрет?
— В моем органоне нет итальянских генов, — прошептал Эйкен Драм, гладя ее по волосам. Метеориты высвечивали над головой Мерси сюрреалистический нимб. — Я вырос на Далриаде, это шотландская планета. И все наше пробирочное отродье было снабжено патентованными тартановыми хромосомами.
Силой левитации Эйкен поднялся в воздух, и их губы встретились. Как он и ожидал. Мерси снова растворилась в нем, пробежав сладостным пожаром по его нервной системе, пожаром, погасить который не мог даже гнездящийся в нем страх. Когда Эйкен очнулся, он снова лежал, положив голову на колени Мерси, младенец толкал его в ухо, а проклятые метеориты строили свои пиротехнические эффекты.
— Как тебе не совестно тревожить мою родную Аграйнель? — сказала Мерси.
Эйкен почувствовал, что она мысленно запела колыбельную, чтобы успокоить еще не родившуюся девочку. Внезапно на его глаза без всякой видимой причины навернулись слезы. Устыдившись, Эйкен порывисто водворил на место самый непробиваемый из своих ментальных экранов, чтобы Мерси не почувствовала, как он завидует ребенку.
— До родов остался всего месяц, — сказал он. — А потом ты будешь полностью моей, леди Возжигательница! Не могу дождаться момента, когда ты станешь сбивать меня с орбиты и сама получать сполна!
— Нет, не раньше мая, — возразила Мерси. — На праздник Великой Любви, как мы договорились.
— Э, нет!.. Тогда будет официальная свадьба. Но ты же не собираешься так долго томить меня! И вот еще о чем я подумал… Почему бы мне метапсихически не овладеть тобой прямо сейчас, точно так же, как ты ментально удовлетворяешь меня? — Руки Эйкена сомкнулись на плечах Мерси и с силой потянули ее вниз. Его психоэнергетическая субстанция начала тыкаться в мягкую плоть Мерси. — Научи меня заниматься магическим сексом! Научи, а не то я сам дойду до этого методом проб и ошибок!
— Не смей! — воскликнула Мерси, делая ответный ментальный выпад, чуть не ослепивший Эйкена. — Помимо нервного стресса это приводит к сильному сокращению матки, что очень вредно для ребенка. Уж так мы, женщины, устроены.
Эйкен отпустил ее. Снова подступил проклятый страх, а вместе с ним — слезы.
— Черт бы побрал этого ребенка.
Мерси наклонилась над ним: негодование на ее лице сменилось нежностью.
— Ах, мой бедный малыш. Я так тебя понимаю…
Она хотела губами осушить его слезы.
Распластанный по полу Эйкен неистово задергался, желая уклониться от физических объятий. Его рот сжался в узкую щель, широко раскрытые глаза потемнели.
— Вот этого мне от тебя не надо! Ни сейчас, ни потом.
— Ну что же… — пожала плечами Мерси. — Только не стоит пугаться. Ведь так естественно, когда две живые сущности соединяются в любви.
— Ты не любишь меня, а я не люблю тебя. К чему притворяться? Не нужна мне, черт побери, твоя жалость! — Эйкен лихорадочно искал доводы, которые заставили бы Мерси почувствовать себя неправой. — Почему ты ни разу не дала мне ублажить тебя? Вогнать меня в кому — вот к чему ты всегда готова, а к себе не позволяешь даже прикоснуться. Я что, такой урод?
— Не говори глупостей. Я же объясняла — это из-за ребенка.
— Когда ты была с Ноданном, то вы трахались так, что только пыль столбом стояла, и тогда тебя не беспокоило здоровье младенца. Ты удовлетворяла любые сладострастные прихоти несчастного антрополога-недоноска. В чертовой столице любому было известно, что вы вытворяете!
Мерси снисходительно улыбнулась:
— Тогда шел лишь второй триместр беременности, и Аграйнель не выказывала никакого неудовольствия. А теперь ей совсем тесно и не терпится поскорей родиться.
— Нечего мне голову морочить. — Эйкен поднялся на ноги, его лицо перестало лучиться, в голосе послышался металл: — Ты не допускаешь меня к себе из-за того, что до сих пор скорбишь по Ноданну.
— Да, скорблю, — холодно признала Мерси. Поднявшись с пола, она встала перед Эйкеном. В свете звездной карусели казалось, что по бледному шифону ее одеяния пробегает рябь.
— Мейвар все рассказала мне о твоем драгоценном Солнцеликом! — в бешенстве закричал Эйкен. — Хорош бы получился из него король. Правителю тану надлежит передавать народу свои выдающиеся гены, а ты знаешь, что твой бесподобный Ноданн, черт бы его побрал, был чуть ли не стерильным? Тоже мне, Великий Стратег! Он прожил восемьсот лет, а породил всего лишь жалкую кучку детей. Причем способностями они отнюдь не блещут! Создательница Королей Мейвар его забраковала. И кронпринцем его провозгласили только потому, что клан Нантусвель надавил на Тагдала. Как ты думаешь, почему Мейвар была так рада, когда появился я? Почему, по-твоему, она провозгласила меня Луганном?
Мерси перехватила руки бурно жестикулирующего Эйкена. Они стояли друг перед другом лицом к лицу, и Мерси возвышалась над ним на несколько сантиметров, хотя оба были без обуви.
— Верно, ты был избран Создательницей Королей, — спокойно сказала она. — Может быть, ты и победил бы Стратега в поединке на Серебристо-Белой равнине… а может быть, и нет. Ноданн мертв. Он утонул. А ты, лорд Эйкен-Луганн, жив и занимаешь место Ноданна, место хозяина Гории. Когда мы встретились с тобой в ритуальном котле, болтавшемся посреди Великого Потопа, насквозь промокшие, блюющие, словно щенки, кто бы мог подумать, что все обернется таким образом! Мы знакомы с тобой меньше пяти месяцев, но у меня такое чувство, будто я знаю тебя целую вечность. Ты будешь королем, не сомневайся! Я вижу… я знаю это! Ни среди тану, ни среди людей с золотыми торквесами не найдется ни одного с равными тебе ментальными способностями. Никто, кроме тебя, не сможет собрать по кускам этот мир и начать отстраивать его заново. Вот почему я останусь с тобой и буду работать рядом, плечом к плечу. А после того, как я рожу дочь Тагдала, я выйду за тебя замуж и стану королевой. Это будет в мае, на праздник Великой Любви, как мы и договорились. А что касается твоих собственных детей… Увидим, чем одарит нас милосердная богиня.
Ярость Эйкена испарилась, оставив после себя лишь одну неотступную мысль: если бы только она полюбила меня, я был бы спасен.
Переменчивая, как западное море. Мерси мысленно улыбнулась ему в ответ. В такую игру они не переставали играть с первых дней своего знакомства, и до сей поры Эйкен верил, что победитель в этой игре — он, что он невосприимчив к той магии, с помощью которой Мерси была способна привязать к себе любого.
— Ты боишься меня и рассчитываешь, что, пользуясь моей любовью, сумеешь удержать в своих руках. Но готов ли ты к ответной любви, готов ли отдавать и делиться? Или ты собираешься только повелевать?
Внутри у Эйкена распались мощные барьеры, скрывавшие правду.
— Ты знаешь, что я уже полюбил тебя.
— Но настолько ли, чтобы не требовать ничего взамен? Бескорыстна ли твоя любовь?.
— Не знаю.
Мысли Мерси стали шаловливыми, голос зазвучал беспечно:
— А что, если я не отвечу на твою любовь? Что ты со мной сделаешь?
Эйкен обнял ее, зарывшись лицом в благоуханные волосы, каскадом ниспадавшие на плечи. Он ощутил ироничное торжество, скрывающееся за этим вопросом. Она знает, она все знает…
Отпустив Мерси, он отступил в сторону. Тусклый рассвет уже окрасил небо серым. Метеоритный дождь пошел на убыль.
— На самом деле я не вызывал звездный дождь, — признался Эйкен. — Каждую весну именно в это время начинается активное падение метеоритов. Такова примета окончания сезона дождей. Просто я хотел преподнести тебе сюрприз.
— И все-таки, что ты со мной сделаешь, если я так и не полюблю тебя?
— повторила свой вопрос Мерси.
— Думаю, ты и сама хорошо знаешь.
Эйкен подал ей руку, и они удалились под темные своды башни, оставив последним метеоритам прочерчивать огнями неприветливое небо.
4
Еще один день, и Тони Вейланд вырвался бы на свободу. Будь у него этот день, он спокойно ушел бы с караваном в Ржавый форт, а уж чтобы убежать оттуда, большого ума не требовалось.
Но ревуны напали на рудник Железной Девы прежде, чем караван успел тронуться в путь, и Тони понял, что теперь его ожидает неминуемая смерть…
В плиоценовой эпохе Тони считался rara avis note 1
— был инженером-металлургом и полноценным носителем серебряного торквеса (его ментальные способности были весьма средненькими, а своим высоким статусом у тану Тони был обязан тому, что предложил применить на Финийских бариевых рудниках усовершенствованную технологию очистки), поэтому новые хозяева из комитета первобытных держали его под своим неусыпным контролем во избежание возникновения опасных для жизни ситуаций. Поездки по рудным поселкам, всегда чреватые различными неприятностями, Тони совершал обычно лишь при свете дня, когда враждебно настроенные экзотики редко покидали пределы своих владений. И повсюду за ним следовал сэр Дугал, дюжий телохранитель, подобранный для Тони стариком Каваи. Псевдосредневековые чудачества Дугала с лихвой окупались фанатичной преданностью своему хозяину и мастерским владением усовершенствованным луком. К тому же Тони, сказать по правде, льстило, что хоть один человек до сих пор величает его «лордом». Большинство же членов металлургической общины первобытных относилось к бывшим обладателям серебряных торквесов вроде Тони с оскорбительным панибратством, а то и с откровенным высокомерием. Он сотрудничал с тану и делал это по собственной воле, следовательно, считался предателем человеческой расы.
Но ревуны напали на рудник Железной Девы прежде, чем караван успел тронуться в путь, и Тони понял, что теперь его ожидает неминуемая смерть…
В плиоценовой эпохе Тони считался rara avis note 1
— был инженером-металлургом и полноценным носителем серебряного торквеса (его ментальные способности были весьма средненькими, а своим высоким статусом у тану Тони был обязан тому, что предложил применить на Финийских бариевых рудниках усовершенствованную технологию очистки), поэтому новые хозяева из комитета первобытных держали его под своим неусыпным контролем во избежание возникновения опасных для жизни ситуаций. Поездки по рудным поселкам, всегда чреватые различными неприятностями, Тони совершал обычно лишь при свете дня, когда враждебно настроенные экзотики редко покидали пределы своих владений. И повсюду за ним следовал сэр Дугал, дюжий телохранитель, подобранный для Тони стариком Каваи. Псевдосредневековые чудачества Дугала с лихвой окупались фанатичной преданностью своему хозяину и мастерским владением усовершенствованным луком. К тому же Тони, сказать по правде, льстило, что хоть один человек до сих пор величает его «лордом». Большинство же членов металлургической общины первобытных относилось к бывшим обладателям серебряных торквесов вроде Тони с оскорбительным панибратством, а то и с откровенным высокомерием. Он сотрудничал с тану и делал это по собственной воле, следовательно, считался предателем человеческой расы.