Страница:
Действительно, между ним и императором обнаружилось полное совпадение взглядов по всем затрагивавшимся вопросам, и было сущей формальностью, когда Монтенуово, предваряя свой доклад, заявил, что строго придерживался традиций испанского придворного церемониала и что личные мотивы при составлении проекта не играли ровно никакой роли. Он, Монтенуово, всегда ценил выдающиеся качества покойного, которого считал…
Легкое движение руки императора прервало эту совершенно излишнюю тираду. Франц Иосиф знал о своем гофмейстере все, и Монтенуово знал, что императору все известно. Потому тот и дал ему это поручение.
— Ну-с, читайте.
Покойному полагаются придворные похороны по первому разряду и захоронение гроба в императорском некрополе у Капуцинов; разумеется, ни то, ни другое не распространяется на его супругу. Это значит, что должно быть устроено двое похорон разной категории и что тела покойных будут погребены в разных местах.
Император кивнул головой, да, согласно придворному церемониалу… Однако…
— Однако это невозможно. Дело в том, что меня посетил новый наследник, и я не мог ему отказать. Ведь это была первая просьба в новом его сане. Он просил похоронить дядю и его жену вместе. Я дал свое согласие. Впрочем, я убежден, что и в этих обстоятельствах вы найдете правильное решение.
Монтенуово и бровью не повел и как ни в чем не бывало извлек из кожаной папки другую бумагу.
Франц Иосиф едва не выказал своего изумления, но вовремя овладел собой — как умеет этот человек ненавидеть!
Монтенуово предвидел осложнения такого рода и потому преспокойно начал атаку с другого фланга:
— Трогательно, что эрцгерцог Карл питает такие чувства к членам августейшей фамилии! Само собой разумеется, не так уж сложно приноровиться к изменившейся ситуации. Коль скоро похороны будут совместными, то, ввиду известных обстоятельств, это могут быть похороны под эгидой двора, но всего лишь по третьему разряду; разумеется, оповещать об этом общественность ни в коем случае не следует.
— Это значит…
— Это значит, что исходным моментом будет не эрцгерцогский титул покойного, а его должность инспектора сухопутных войск. В практическом плане это предполагает военный кортеж, состоящий из кавалерийского эскадрона и роты пехотной гвардии из личной охраны императора. После того как гробы — разумеется, оба гроба — перевезут с вокзала, их поместят в придворной часовне венского замка и в течение суток к ним будет открыт доступ. Правда, часовня невелика, но это досадное обстоятельство в известном смысле искупается ее принадлежностью к фамильной резиденции Габсбургов. В часовне гроб с телом покойного наследника будет установлен на катафалке, в ногах будет обтянутый черным бархатом поставец со всеми орденами и регалиями эрцгерцога. Катафалк с гробом покойной княгини фон Гогенберг установят рядом с главным катафалком, разумеется, он будет на сорок сантиметров ниже, а на поставце в ногах положат на черной подушечке крестообразно белые лайковые перчатки и веер: символы того положения, какое занимала покойная при дворе, символы придворной дамы. Ибо, согласно придворной субординации…
— Переходите к предложениям относительно самой траурной церемонии. Церковную часть опустите, это определено раз и навсегда, и тут ничего изменить нельзя.
Траурная церемония как таковая, то есть захоронение в склепе, будет происходить в Арштеттене. Это согласуется и с последней волей покойного, выраженной им на тот случай, если он умрет до своего вступления на престол. В этом месте гофмейстер сделал небольшую паузу, но даже в наступившей тишине явственно угадывалась фраза: «После коронации уж он бы сам позаботился о том, чтобы Хотек призрели у Капуцинов».
— Остается еще сказать о траурном шествии от дворцовой часовни до железной дороги, вероятно, это сочтут главной частью всей церемонии. И публика, и гости, которые приедут на похороны. Что касается людей с улицы… — Монтенуово страдальчески вздохнул. — Уж вёнец-то такого случая не упустит, это несомненно, но и не столь существенно. Тем более что по моим расчетам траурное шествие начнется поздно вечером, точнее говоря, уже в темное время суток. Правда, остается еще проблема гостей. Я имею в виду прежде всего участие в траурной церемонии иностранных дворов, членов различных царствующих фамилий, а то и… например, уже получена телеграмма из Берлина о том, что Вильгельм II желает лично участвовать в похоронах; поступили также запросы из Бельгии и от английского двора. Однако с формой церемонии, которую пришлось по необходимости избрать, вряд ли бы гармонировал чрезмерный блеск и пышность, какие придало бы ей присутствие нескольких коронованных особ и представителей других дворов. — И тут Монтенуово незачем было ждать одобрительного кивка монарха. — Таким образом, остается лишь решить вопрос о том, как объяснить зарубежным дворам, приславшим запросы… Ведь было бы неуместно и излишне посвящать их во все сложности здешней ситуации…
Император ничем не побуждал говорившего продолжать свои выкладки: он прекрасно знал, что Монтенуово, выдержав надлежащую паузу, огласит заранее подготовленное им самим предложение,
— Неоспорим тот факт, что приезд высоких гостей потребовал бы от вашего величества большого физического напряжения, если принять в расчет все эти церемонии встреч, приемы, беседы… поэтому можно было бы просто сослаться на состояние здоровья, которое после столь жестокого удара судьбы взывает к осмотрительности…
Разумеется, этот великолепный гофмейстер все заранее предусмотрел, но…
— Но одного этого недостаточно.
— В таком случае у нас имеется еще один неопровержимый факт, — с готовностью подхватил Монтенуово, — на котором можно было бы с чистой совестью сделать надлежащий акцент, — это общая напряженная ситуация; воистину неизвестно, куда вели и ведут нити преступного заговора, кульминацией коего явилось Сараево. Тут ничего еще не прояснилось, и кто может поручиться, не произойдет ли чего-нибудь еще? Причем ответственность за любую, пусть даже самую незначительную неприятность, которая постигла бы высоких гостей, в первую очередь легла бы на венский двор! Обоснованность такого взгляда на положение дел ни у кого не вызвала бы сомнения.
Не вызвала она сомнения и у его величества.
Засим император поблагодарил князя за примерное и похвальное старание, проявленное в деле столь же печальном, сколь и сложном, и направился к письменному столу, где его уже ждали аккуратно сложенные стопки деловых бумаг, которые он еще должен прочесть и подписать.
Он взглянул на часы-сорок минут потеряно!..
Еще и этим досадил ему Франц Фердинанд.
10. ГАЗЕТЫ
11. И ЛЮДИ ТОГО ВРЕМЕНИ…
Легкое движение руки императора прервало эту совершенно излишнюю тираду. Франц Иосиф знал о своем гофмейстере все, и Монтенуово знал, что императору все известно. Потому тот и дал ему это поручение.
— Ну-с, читайте.
Покойному полагаются придворные похороны по первому разряду и захоронение гроба в императорском некрополе у Капуцинов; разумеется, ни то, ни другое не распространяется на его супругу. Это значит, что должно быть устроено двое похорон разной категории и что тела покойных будут погребены в разных местах.
Император кивнул головой, да, согласно придворному церемониалу… Однако…
— Однако это невозможно. Дело в том, что меня посетил новый наследник, и я не мог ему отказать. Ведь это была первая просьба в новом его сане. Он просил похоронить дядю и его жену вместе. Я дал свое согласие. Впрочем, я убежден, что и в этих обстоятельствах вы найдете правильное решение.
Монтенуово и бровью не повел и как ни в чем не бывало извлек из кожаной папки другую бумагу.
Франц Иосиф едва не выказал своего изумления, но вовремя овладел собой — как умеет этот человек ненавидеть!
Монтенуово предвидел осложнения такого рода и потому преспокойно начал атаку с другого фланга:
— Трогательно, что эрцгерцог Карл питает такие чувства к членам августейшей фамилии! Само собой разумеется, не так уж сложно приноровиться к изменившейся ситуации. Коль скоро похороны будут совместными, то, ввиду известных обстоятельств, это могут быть похороны под эгидой двора, но всего лишь по третьему разряду; разумеется, оповещать об этом общественность ни в коем случае не следует.
— Это значит…
— Это значит, что исходным моментом будет не эрцгерцогский титул покойного, а его должность инспектора сухопутных войск. В практическом плане это предполагает военный кортеж, состоящий из кавалерийского эскадрона и роты пехотной гвардии из личной охраны императора. После того как гробы — разумеется, оба гроба — перевезут с вокзала, их поместят в придворной часовне венского замка и в течение суток к ним будет открыт доступ. Правда, часовня невелика, но это досадное обстоятельство в известном смысле искупается ее принадлежностью к фамильной резиденции Габсбургов. В часовне гроб с телом покойного наследника будет установлен на катафалке, в ногах будет обтянутый черным бархатом поставец со всеми орденами и регалиями эрцгерцога. Катафалк с гробом покойной княгини фон Гогенберг установят рядом с главным катафалком, разумеется, он будет на сорок сантиметров ниже, а на поставце в ногах положат на черной подушечке крестообразно белые лайковые перчатки и веер: символы того положения, какое занимала покойная при дворе, символы придворной дамы. Ибо, согласно придворной субординации…
— Переходите к предложениям относительно самой траурной церемонии. Церковную часть опустите, это определено раз и навсегда, и тут ничего изменить нельзя.
Траурная церемония как таковая, то есть захоронение в склепе, будет происходить в Арштеттене. Это согласуется и с последней волей покойного, выраженной им на тот случай, если он умрет до своего вступления на престол. В этом месте гофмейстер сделал небольшую паузу, но даже в наступившей тишине явственно угадывалась фраза: «После коронации уж он бы сам позаботился о том, чтобы Хотек призрели у Капуцинов».
— Остается еще сказать о траурном шествии от дворцовой часовни до железной дороги, вероятно, это сочтут главной частью всей церемонии. И публика, и гости, которые приедут на похороны. Что касается людей с улицы… — Монтенуово страдальчески вздохнул. — Уж вёнец-то такого случая не упустит, это несомненно, но и не столь существенно. Тем более что по моим расчетам траурное шествие начнется поздно вечером, точнее говоря, уже в темное время суток. Правда, остается еще проблема гостей. Я имею в виду прежде всего участие в траурной церемонии иностранных дворов, членов различных царствующих фамилий, а то и… например, уже получена телеграмма из Берлина о том, что Вильгельм II желает лично участвовать в похоронах; поступили также запросы из Бельгии и от английского двора. Однако с формой церемонии, которую пришлось по необходимости избрать, вряд ли бы гармонировал чрезмерный блеск и пышность, какие придало бы ей присутствие нескольких коронованных особ и представителей других дворов. — И тут Монтенуово незачем было ждать одобрительного кивка монарха. — Таким образом, остается лишь решить вопрос о том, как объяснить зарубежным дворам, приславшим запросы… Ведь было бы неуместно и излишне посвящать их во все сложности здешней ситуации…
Император ничем не побуждал говорившего продолжать свои выкладки: он прекрасно знал, что Монтенуово, выдержав надлежащую паузу, огласит заранее подготовленное им самим предложение,
— Неоспорим тот факт, что приезд высоких гостей потребовал бы от вашего величества большого физического напряжения, если принять в расчет все эти церемонии встреч, приемы, беседы… поэтому можно было бы просто сослаться на состояние здоровья, которое после столь жестокого удара судьбы взывает к осмотрительности…
Разумеется, этот великолепный гофмейстер все заранее предусмотрел, но…
— Но одного этого недостаточно.
— В таком случае у нас имеется еще один неопровержимый факт, — с готовностью подхватил Монтенуово, — на котором можно было бы с чистой совестью сделать надлежащий акцент, — это общая напряженная ситуация; воистину неизвестно, куда вели и ведут нити преступного заговора, кульминацией коего явилось Сараево. Тут ничего еще не прояснилось, и кто может поручиться, не произойдет ли чего-нибудь еще? Причем ответственность за любую, пусть даже самую незначительную неприятность, которая постигла бы высоких гостей, в первую очередь легла бы на венский двор! Обоснованность такого взгляда на положение дел ни у кого не вызвала бы сомнения.
Не вызвала она сомнения и у его величества.
Засим император поблагодарил князя за примерное и похвальное старание, проявленное в деле столь же печальном, сколь и сложном, и направился к письменному столу, где его уже ждали аккуратно сложенные стопки деловых бумаг, которые он еще должен прочесть и подписать.
Он взглянул на часы-сорок минут потеряно!..
Еще и этим досадил ему Франц Фердинанд.
10. ГАЗЕТЫ
Сараево, 30.6. Телеграмма с места
Город выглядит так, будто здесь шли бои. Улицы патрулируются солдатами. После антисербских демонстраций многие дома разрушены, некоторые лавки разграблены. Разгромлена демонстрантами и типография газеты «Српска риеч». Вчера было много раненых.
Ущерб, причиненный беспорядками, по предварительным подсчетам властей составит десять миллионов крон.
Передовица «Право лиду», 1.7
Предугадать все политические последствия сараевского покушения в данный момент невозможно. Во многих отношениях их нельзя будет определить вообще, поскольку никто не знает, что стало бы и как все повернулось бы, если бы погибший престолонаследник и в самом деле пришел однажды к власти. Известно: нет ничего более сомнительного, чем слухи, распространяемые о тех, кому еще только предстоит взойти. Кроме того, каждый не чуждый политики человек знает, что именно монархи менее свободны в своих политических решениях, чем обычные люди, и что в первую очередь они являются выразителями исторической необходимости или интересов власть предержащих и в последнюю очередь — выразителями собственной воли. Даже в Австрии, где вследствие национальных противоречий и слабости парламента влияние личности монарха исключительно велико, государь не обладает властью настолько значительной, чтобы вопреки исконным тенденциям и возможностям государства предуказывать какие-либо новые пути. Если престарелый Франц Иосиф может похвастаться достигнутыми за долгие годы его правления неоспоримыми успехами — успехами хотя бы с точки зрения официальных кругов с их концепцией государства и политики, то причина этого заключается в том, что длительный опыт научил его понимать Австрию и ее возможности, что, откликаясь на запросы эпохи, он умел своевременно сделать самые необходимые уступки. Это была политика, которая при всем своем убожестве обеспечивала целостность империи. Сдается, однако, в некоторых кругах не сознают, что самой большой опасностью для настоящего и будущего развития государства явилась бы близорукая политика мести.
В связи с этим необходимо со всей решительностью отвергнуть подстрекательства и скрытые угрозы, прозвучавшие вчера в венгерском парламенте. К сожалению, австрийский сейм в настоящее время безмолвствует, и славянские народы, живущие в Австрии, лишены возможности высказать там свое мнение о внутренней и внешней политике государства…
Сообщение из Берлина
Дня 29-го прошлого месяца в четвертой уголовной палате Краевого суда в Берлине началось судебное слушание по делу Розы Люксембург, обвиняемой прусским военным министром генералом фон Фалькенгайном в том, что она нанесла оскорбление всем офицерам, младшим чинам и солдатам немецкой армии. В ходе слушания государственный прокурор пытался помешать опросу свидетелей, чему воспротивились его помощники, заявившие, что могут привести свыше тридцати тысяч ужасающих примеров истязания рядовых солдат. Иногда солдат доводили до самоубийства, одни топились, другие пускали себе из казенного ружья пулю в лоб.
«Право лиду», 1.7
В субботу 4.7 в восемь час. вечера в ресторане «У ветерана» (улица Тыла) состоится лекция на тему: «Магистр Ян Гус и его время». Лектор из Рабочего университета.
«Новины» за тот же день
Королевский чешский земельный театр в Праге, Национальный театр. Сегодня в среду 1 июля (начало в половине третьего дня) для учеников средних школ Королевского ст. гр.{ [63]} Прага — «Фонарь». Написал Алоис Ирасек, реж. Яр. Квапил. Вечером — спектакль «Кармен» с участием гастролера Отакара Маржака.
Отчаянный поступок жандармского
вахмистра
В Кршишицах бросился в Бероунку жандармский вахмистр И. Чадик. 28-го нынешнего месяца между ним и несколькими гражданами в трактире в Глинче произошло недоразумение и крупная ссора, окончившаяся дракой. У вахмистра вырвали из рук оружие, а сам он был вышвырнут из трактира. Он так близко принял это к сердцу, что тут же покончил с собой. Впоследствии был выловлен его труп.
Регулярные кольцевые поездки
по Праге
в специальном экскурсионном трамвае, устраиваемые попечением Чешского земельного союза инородцев и управления Городской электрической службы, совершаются дважды в день с Йозефинской площади. Отправление трамваев в 9 час. утра и в половине третьего дня.
Вильгельм Либкнехт
в берлинской «Форвертс»
Франц Фердинанд пал жертвой насквозь фальшивой, изжившей себя системы. Австрия все более представляется чем-то совершенно абсурдным. Достичь своих идеалов отнюдь не в рамках Австрии, а завоевать национальную независимость в борьбе с Австрией — таковы стремление и цель каждого из населяющих ее народов. Выстрелы, сразившие наследника престола, убили и веру в дальнейшее существование старого, устаревшего государства.
«Новины» от 2 июля.
«Спарта» в России
Третья встреча «А. К. Спарта»{ [64]} в Лодзи с местной сборной командой закончилась победой чехов со счетом 8:0. О первой встрече «Спарты» лодзенские газеты пишут восторженно: «Первый день матча с «красными дьяволами» привлек на стадион многочисленных зрителей. Гостей так прозвали по праву. Это действительно настоящие дьяволы, мячом они владели от начала до конца».
«Право лиду», июля.
К предстоящей массовой манифестации протеста против абсолютизма на достопамятном Ржипе.
В нынешнее воскресенье во всех селах и городках Роудницкой, Терезинской, Кралупской, Вельварской, Мельницкой, Сланской и Верхнесмиховской округ будут расклеены красные плакаты, призывающие принять участие в манифестации на Ржипе. Судя по приготовлениям, ржипская манифестация станет исторической акцией нашей партии. Из Праги в Роуднице отправится специальный поезд.
Из Берлина
Император Вильгельм ввиду легкого недомогания отказался от поездки в Вену. Болезнь императора — прострел, который затрудняет ему ходьбу. Император весьма сожалеет о том, что не сможет своему столь неожиданно скончавшемуся другу воздать последние почести.
Из Гааги, 3 июля
Нидерландское правительство предложило государствам, приглашенным на второй форум в защиту мира, создать комитет, который выработал бы окончательную программу третьей всемирной конференции. По предложению некоторых правительств только что было принято решение созвать подготовительный комитет 1.7.1915 г. в Гааге.
Газетное объявление
Мы не всегда способны по достоинству оценить значение предупредительных средств, которые являются важным элементом сохранения нашего здоровья. Это относится прежде всего к самому главному врагу человечества — туберкулезу. Среди наиболее эффективных средств, предупреждающих это заболевание, одно из самых первых мест, безусловно, занимает «Сиролен Роше». Поспешим же пополнить свою домашнюю аптечку этим действенным средством. Оно приятно на вкус, и им охотно пользуются.
Город выглядит так, будто здесь шли бои. Улицы патрулируются солдатами. После антисербских демонстраций многие дома разрушены, некоторые лавки разграблены. Разгромлена демонстрантами и типография газеты «Српска риеч». Вчера было много раненых.
Ущерб, причиненный беспорядками, по предварительным подсчетам властей составит десять миллионов крон.
Передовица «Право лиду», 1.7
Предугадать все политические последствия сараевского покушения в данный момент невозможно. Во многих отношениях их нельзя будет определить вообще, поскольку никто не знает, что стало бы и как все повернулось бы, если бы погибший престолонаследник и в самом деле пришел однажды к власти. Известно: нет ничего более сомнительного, чем слухи, распространяемые о тех, кому еще только предстоит взойти. Кроме того, каждый не чуждый политики человек знает, что именно монархи менее свободны в своих политических решениях, чем обычные люди, и что в первую очередь они являются выразителями исторической необходимости или интересов власть предержащих и в последнюю очередь — выразителями собственной воли. Даже в Австрии, где вследствие национальных противоречий и слабости парламента влияние личности монарха исключительно велико, государь не обладает властью настолько значительной, чтобы вопреки исконным тенденциям и возможностям государства предуказывать какие-либо новые пути. Если престарелый Франц Иосиф может похвастаться достигнутыми за долгие годы его правления неоспоримыми успехами — успехами хотя бы с точки зрения официальных кругов с их концепцией государства и политики, то причина этого заключается в том, что длительный опыт научил его понимать Австрию и ее возможности, что, откликаясь на запросы эпохи, он умел своевременно сделать самые необходимые уступки. Это была политика, которая при всем своем убожестве обеспечивала целостность империи. Сдается, однако, в некоторых кругах не сознают, что самой большой опасностью для настоящего и будущего развития государства явилась бы близорукая политика мести.
В связи с этим необходимо со всей решительностью отвергнуть подстрекательства и скрытые угрозы, прозвучавшие вчера в венгерском парламенте. К сожалению, австрийский сейм в настоящее время безмолвствует, и славянские народы, живущие в Австрии, лишены возможности высказать там свое мнение о внутренней и внешней политике государства…
Сообщение из Берлина
Дня 29-го прошлого месяца в четвертой уголовной палате Краевого суда в Берлине началось судебное слушание по делу Розы Люксембург, обвиняемой прусским военным министром генералом фон Фалькенгайном в том, что она нанесла оскорбление всем офицерам, младшим чинам и солдатам немецкой армии. В ходе слушания государственный прокурор пытался помешать опросу свидетелей, чему воспротивились его помощники, заявившие, что могут привести свыше тридцати тысяч ужасающих примеров истязания рядовых солдат. Иногда солдат доводили до самоубийства, одни топились, другие пускали себе из казенного ружья пулю в лоб.
«Право лиду», 1.7
В субботу 4.7 в восемь час. вечера в ресторане «У ветерана» (улица Тыла) состоится лекция на тему: «Магистр Ян Гус и его время». Лектор из Рабочего университета.
«Новины» за тот же день
Королевский чешский земельный театр в Праге, Национальный театр. Сегодня в среду 1 июля (начало в половине третьего дня) для учеников средних школ Королевского ст. гр.{ [63]} Прага — «Фонарь». Написал Алоис Ирасек, реж. Яр. Квапил. Вечером — спектакль «Кармен» с участием гастролера Отакара Маржака.
Отчаянный поступок жандармского
вахмистра
В Кршишицах бросился в Бероунку жандармский вахмистр И. Чадик. 28-го нынешнего месяца между ним и несколькими гражданами в трактире в Глинче произошло недоразумение и крупная ссора, окончившаяся дракой. У вахмистра вырвали из рук оружие, а сам он был вышвырнут из трактира. Он так близко принял это к сердцу, что тут же покончил с собой. Впоследствии был выловлен его труп.
Регулярные кольцевые поездки
по Праге
в специальном экскурсионном трамвае, устраиваемые попечением Чешского земельного союза инородцев и управления Городской электрической службы, совершаются дважды в день с Йозефинской площади. Отправление трамваев в 9 час. утра и в половине третьего дня.
Вильгельм Либкнехт
в берлинской «Форвертс»
Франц Фердинанд пал жертвой насквозь фальшивой, изжившей себя системы. Австрия все более представляется чем-то совершенно абсурдным. Достичь своих идеалов отнюдь не в рамках Австрии, а завоевать национальную независимость в борьбе с Австрией — таковы стремление и цель каждого из населяющих ее народов. Выстрелы, сразившие наследника престола, убили и веру в дальнейшее существование старого, устаревшего государства.
«Новины» от 2 июля.
«Спарта» в России
Третья встреча «А. К. Спарта»{ [64]} в Лодзи с местной сборной командой закончилась победой чехов со счетом 8:0. О первой встрече «Спарты» лодзенские газеты пишут восторженно: «Первый день матча с «красными дьяволами» привлек на стадион многочисленных зрителей. Гостей так прозвали по праву. Это действительно настоящие дьяволы, мячом они владели от начала до конца».
«Право лиду», июля.
К предстоящей массовой манифестации протеста против абсолютизма на достопамятном Ржипе.
В нынешнее воскресенье во всех селах и городках Роудницкой, Терезинской, Кралупской, Вельварской, Мельницкой, Сланской и Верхнесмиховской округ будут расклеены красные плакаты, призывающие принять участие в манифестации на Ржипе. Судя по приготовлениям, ржипская манифестация станет исторической акцией нашей партии. Из Праги в Роуднице отправится специальный поезд.
Из Берлина
Император Вильгельм ввиду легкого недомогания отказался от поездки в Вену. Болезнь императора — прострел, который затрудняет ему ходьбу. Император весьма сожалеет о том, что не сможет своему столь неожиданно скончавшемуся другу воздать последние почести.
Из Гааги, 3 июля
Нидерландское правительство предложило государствам, приглашенным на второй форум в защиту мира, создать комитет, который выработал бы окончательную программу третьей всемирной конференции. По предложению некоторых правительств только что было принято решение созвать подготовительный комитет 1.7.1915 г. в Гааге.
Газетное объявление
Мы не всегда способны по достоинству оценить значение предупредительных средств, которые являются важным элементом сохранения нашего здоровья. Это относится прежде всего к самому главному врагу человечества — туберкулезу. Среди наиболее эффективных средств, предупреждающих это заболевание, одно из самых первых мест, безусловно, занимает «Сиролен Роше». Поспешим же пополнить свою домашнюю аптечку этим действенным средством. Оно приятно на вкус, и им охотно пользуются.
11. И ЛЮДИ ТОГО ВРЕМЕНИ…
В то время люди стали разговорчивыми. Словно громогласная речь долженствовала отпугнуть тени; словно люди, охваченные опасениями, однажды высказанными вслух, искали опоры в голосе другого человека.
Причем говорили главным образом об одном — о том, о чем каждый охотнее промолчал бы.
Говорили в кафе, в театральных фойе во время антрактов, дома в сумраке спальни перед сном, в садах загородных ресторанов, в трактирах.
В Вене, Праге, Берлине, Будапеште, Петербурге. Люди как бы выговаривали свой страх и наговаривали беззаботность.
Ежечасно, денно и нощно, повсюду в Европе.
Надворный советник Шенбек раз в неделю посещал «Централь». Впрочем, к этому кафе он по-настоящему так и не привязался несмотря на то, что находилось оно неподалеку от его службы; оно всегда казалось ему несколько подозрительным: большую его часть, обращенную окнами на Господскую улицу, оккупировала коммерция среднего и мелкого калибра, включая коммивояжеров; другую, узкую, всего лишь с одним рядом столиков вдоль вереницы окон, посещала довольно разношерстная публика; это были главным образом газетчики, но встречались среди них и литераторы, а иногда — иностранцы, люди неопределенных занятий. Шенбек приходил сюда повидаться с доктором Шпитцмюллером, занимавшим в то время должность генерального директора австрийского Kreditanstalt{ [65]}. Завсегдатаем «Централя» Шпитцмюллер стал, когда еще не был финансовой величиной, и по инерции остался верен этому кафе, хотя, по мнению Шенбека, вовсе не подходил для него, вернее, собиравшееся здесь общество перестало с некоторых пор подходить Шпитцмюллеру.
— Ну, как поживает ваш оптимизм? — приветствовал он нынче Шенбека, протягивая ему руку через мраморный столик.
Шенбек пожал плечами. Лишь заказав порцию кофе, он ответил вопросом на вопрос:
— У вас есть какие-нибудь новости?
— Отнюдь. Все делают вид, будто абсолютно ничего не случилось. И все же я вспомнил о вас. Дело в том, что я решил взяться за воспоминания. Не знаю, сочтете ли вы это добрым или дурным знаком, знаете, когда начинают охотнее оглядываться назад и всякое такое… Но дело сейчас не в этом. И вот когда я однажды разбирал свои заметки — ведь я уже несколько лет как готовлюсь писать, — я обнаружил нечто такое, что имеет непосредственное отношение к вашим рассуждениям относительно того, будет война или нет. И запись эта к тому же довольно свежая. Я специально захватил ее для вас. Вот послушайте.
В начале нынешнего года — заметьте, нынешнего! — русское правительство решило переоборудовать Путиловский завод в фабрику по производству орудийных стволов. Разумеется, для этого ему понадобился кредит, и с просьбой о кредите оно обратилось к Франции. Не трудно представить, о какой сумме могла идти речь. И тогда крупные французские банки предложили нам, то есть «Кредиту», принять в этом кредитовании участие. Разумеется, предложение подкреплялось надлежащими гарантиями и сулило значительную прибыль. Однако… Должен вам, Шенбек, признаться, что иногда меня одолевают приступы гуманизма. Почему я об этом говорю?.. Вы ведь знаете, что со времен Балканских войн мы смотрим на Россию как на своего самого большого потенциального врага. И вдруг мы должны помогать перевооружить русскую артиллерию, которая, возможно, станет однажды палить из наших же, так сказать, пушек по нам. Но ко мне уже начал приставать фон Шкода, который с полным основанием рассчитывал на то, что часть заказа на вооружение будет размещена в Пльзене. Я понимал: ему жаль упустить такую сделку, но сам я еще колебался. Шкода знал: если «Кредит» предложение французов не примет, сделке не бывать, и он уговорил меня сообща обратиться хотя бы с просьбой решить этот вопрос к самой компетентной инстанции — к министру иностранных дел. В этом отказать ему я не мог. И знаете, что сказал нам Берхтольд? Что отношение Австрии к России абсолютно корректно и дружественно и что с точки зрения нашей внешней политики никаких возражений против участия в кредитовании нет. Ну, что вы на это скажете?
— Что это великолепный аргумент в пользу моей теории, — Шенбек не медлил с ответом ни секунды. — Международные взаимосвязи крупного капитала в различных странах уже сами по себе являются гарантией того, что войны быть не может.
— А что, если граф Берхтольд вовсе и не думал о столь важных, основанных на общности интересов, взаимосвязях, о которых вы так хорошо сказали, а просто хотел таким образом снискать antree{ [66]} русских?
Дело в том, что, как я тогда же узнал, Берхтольд рассчитывает стать преемником Эренталя, император собирается назначить его главой кабинета в надежде, что Берхтольд скорее сумеет восстановить дружеские отношения с Россией. Ведь он был когда-то послом в Петербурге.
Шенбек недовольно заерзал на стуле:
— Я не отрицаю, что в столь сложных взаимоотношениях порою дают себя знать и личные интересы, но если взглянуть на положение дел в общем и целом, то к чему привело возникновение международных картелей? К интернационализации капитала! А последний ни в коем случае не даст разрушать свою мировую экономическую систему какими-то там войнами, проистекающими из национального шовинизма, соображений престижа или бог весть каких еще эфемерных причин.
— Вы играете на бирже?
— То есть? Что вы имеете в виду? Не понимаю…
— Вижу, что нет. Жаль. Это вас многому научило бы. Ведь биржа представляет собою финансовый мир в миниатюре. Как бы уменьшенный до размеров одного государства. Там борются за свое преуспеяние представители отечественного капитала, и в выигрыше остаются сильные, а слабых — ко всем чертям! Почему же представители большого мирового капитала станут поступать иначе? Безусловно, они сотрудничают, пока им это выгодно, но то и дело вопрос стоит так: кто раньше, кто больше, и уж тут — конец идиллии. Ведь экономический и политический потенциал отдельных государств изменчив, он то уменьшается, то возрастает, и как раз когда он идет на убыль, тот, кто находится по другую сторону качелей, мигом норовит этим воспользоваться и обогатиться за счет слабеющего партнера. Вы когда-нибудь слышали, чтобы крепкий, а потому и цепкий организм по доброй воле пренебрег возможностью дальнейшего своего роста, дальнейшего усиления? А если нынче и есть что-либо здоровое под солнцем, так это монополии, располагающие крупным капиталом! Разумеется, с вашей миролюбивой точки зрения они обладают одним недостатком: их много, и каждая из них стремится быть самой сильной. Так-то вот. Ну-с, извините, мне пора идти.
— Вы знаете о том, что Ганспетер застрелился? Чайное общество госпожи Термины мигом притихло.
— Быть этого не может!
— У баронессы Чехени. Представляете? Досказал одну из своих излюбленных циничных историй — знаете, эту, о гибели «Титаника»? — и не успели оглянуться, как он выхватил револьвер и выстрелил себе в висок. Как это безвкусно.
— Какая бестактность!
— Все поэты сумасшедшие.
— Что вы имеете в виду, моя дорогая?
— Иначе с чего бы они сочиняли стихи?
Ежегодный бал-маскарад в венской опере отличается тем, что это бал, на котором не танцуют.
Конечно, здесь неутомимо трудятся несколько оркестров, но танцевальной музыки они не играют; согласно другому предписанию, дамы должны являться непременно в масках, в то время как для мужчин достаточно фрака и узкой полумаски.
Именно благодаря этой особенности балы-маскарады в опере пользуются успехом и именно поэтому туда вхожи лишь представители высшего общества. Помимо прочего, эти балы — удобнейший случай повидаться с возможно большим числом знакомых сразу или же завязать отношения с теми, с кем иначе свести знакомство было бы затруднительно.
Этому соответствует и содержание разговоров, которые здесь ведутся, разговоров, лишь время от времени прерываемых доставкой напитков или холодных закусок, приносимых лакеями из многочисленных буфетов.
Пока дамы (всегда на таком балу сыщется кружок приятельниц) развлекаются свежими сплетнями кто, с кем, когда и где или об актрисе госпоже Шратт и императоре (правда, эта область абсолютно достоверных сведений все более скудеет год от года), мужчины предаются дебатам на более серьезные темы, и чем выше их общественное положение, тем они безапелляционнее.
— Умоляю, хватит уже об этой Сербии! Это тянется столько лет, а ведь по существу это бесконечные тяжбы ни из-за чего. Эдакая война мышей и лягушек! Потому что на Балканах прекрасно знают: провоцировать нас сверх меры рискованно. Вспомните хотя бы их войны двухлетней давности; Сербия хотела выйти к Адриатике, мы сказали «нет», и Сербия к морю не вышла! А Турция? Мы удержали ее на европейском континенте, так что ж вам еще?
— И тем не менее Балканы — котел, который не перестает бурлить. Взять хотя бы Сараево. Правильнее всего сказал об этом маркграф Палавичини, когда он был еще германским послом в Константинополе. Впрочем, сказал он это не мне, а графу Чернину, от которого я это и слышал: единственная возможность избежать войны с Россией — это отказаться от своего влияния на Балканах, просто уступить эту сферу русским. Но позволить себе этого мы не можем, иначе Австрия тотчас перестанет быть в глазах европейцев великой державой.
— А знаете, что просил передать Мольтке из Берлина нашему Конраду? Любая отсрочка войны уменьшает наши шансы! И было это, между прочим, в мае! А если уж просят такое передать шефы союзных генеральных штабов…
— Я вот слушаю вас и диву даюсь. Да ведь нам с нашим союзником Германией бояться некого! При одном условии: если Англия не выступит против нас. А на этот счет я могу вас заверить, у Англии сейчас других забот по горло: с прошлой осени у ирландских сепаратистов есть даже собственное временное правительство в Белфасте и даже собственная добровольческая армия. Тысяч сто под ружьем! Кстати, пикантная подробность: оружие ирландцам поставляют германские оружейные заводы!
Вид на Париж с вершины лестницы, ведущей к церкви Сакре-Кер, был поистине захватывающий. Необозримое море бурной жизни, которая кишела на улицах и угадывалась под крышами тысяч домов, которая струилась по невидимым лестницам на дневной свет и вновь исчезала за дверьми мастерских, магазинов, кабачков.
А когда все это освещалось солнцем…
Молодой Шарбо стоял наверху, правой рукой опершись на перила, а левой обняв за плечи Мариетту. Ему так хотелось чем-нибудь развеселить ее. В эту минуту он испытывал к ней почти отеческие чувства, хотя она была почти на два года старше его, но какое это имеет значение! С какой стати терзаться из-за этого, коль скоро все остальное он уже уладил! Однако это «все остальное» по-прежнему нагоняло страх на Мариетту. Он это чувствовал. Он это знал. К счастью, самое плохое было у обоих уже позади: Штефи он навсегда прогнал ко всем чертям. Теперь Мариетта жила с ним, Шарбо, хотя невесть почему упорно отказывалась выйти за него замуж. Но он был уверен, что теперь-то не потеряет ее. К тому же он вовсе не был зеленым юнцом, а главное, мнил, будто жизнь уже научила его отличать существенное от несущественного, разбираться, что в жизни важнее всего.
Он работал у Пежо. По автомобильному делу. На самых, самых, самых современных станках нового века. Этого нового, великолепного века. Он любил свою работу, любил преображение металла, который из бесформенной заготовки превращался под его руками в строго продуманную деталь, обретая тем самым смысл — смысл, присущий всему в природе. Вот и эта мертвая часть ее вдруг оживает и, соединяясь с другими, начинает двигаться, жить. И он — один из тех, кто этому способствует!
Причем говорили главным образом об одном — о том, о чем каждый охотнее промолчал бы.
Говорили в кафе, в театральных фойе во время антрактов, дома в сумраке спальни перед сном, в садах загородных ресторанов, в трактирах.
В Вене, Праге, Берлине, Будапеште, Петербурге. Люди как бы выговаривали свой страх и наговаривали беззаботность.
Ежечасно, денно и нощно, повсюду в Европе.
Надворный советник Шенбек раз в неделю посещал «Централь». Впрочем, к этому кафе он по-настоящему так и не привязался несмотря на то, что находилось оно неподалеку от его службы; оно всегда казалось ему несколько подозрительным: большую его часть, обращенную окнами на Господскую улицу, оккупировала коммерция среднего и мелкого калибра, включая коммивояжеров; другую, узкую, всего лишь с одним рядом столиков вдоль вереницы окон, посещала довольно разношерстная публика; это были главным образом газетчики, но встречались среди них и литераторы, а иногда — иностранцы, люди неопределенных занятий. Шенбек приходил сюда повидаться с доктором Шпитцмюллером, занимавшим в то время должность генерального директора австрийского Kreditanstalt{ [65]}. Завсегдатаем «Централя» Шпитцмюллер стал, когда еще не был финансовой величиной, и по инерции остался верен этому кафе, хотя, по мнению Шенбека, вовсе не подходил для него, вернее, собиравшееся здесь общество перестало с некоторых пор подходить Шпитцмюллеру.
— Ну, как поживает ваш оптимизм? — приветствовал он нынче Шенбека, протягивая ему руку через мраморный столик.
Шенбек пожал плечами. Лишь заказав порцию кофе, он ответил вопросом на вопрос:
— У вас есть какие-нибудь новости?
— Отнюдь. Все делают вид, будто абсолютно ничего не случилось. И все же я вспомнил о вас. Дело в том, что я решил взяться за воспоминания. Не знаю, сочтете ли вы это добрым или дурным знаком, знаете, когда начинают охотнее оглядываться назад и всякое такое… Но дело сейчас не в этом. И вот когда я однажды разбирал свои заметки — ведь я уже несколько лет как готовлюсь писать, — я обнаружил нечто такое, что имеет непосредственное отношение к вашим рассуждениям относительно того, будет война или нет. И запись эта к тому же довольно свежая. Я специально захватил ее для вас. Вот послушайте.
В начале нынешнего года — заметьте, нынешнего! — русское правительство решило переоборудовать Путиловский завод в фабрику по производству орудийных стволов. Разумеется, для этого ему понадобился кредит, и с просьбой о кредите оно обратилось к Франции. Не трудно представить, о какой сумме могла идти речь. И тогда крупные французские банки предложили нам, то есть «Кредиту», принять в этом кредитовании участие. Разумеется, предложение подкреплялось надлежащими гарантиями и сулило значительную прибыль. Однако… Должен вам, Шенбек, признаться, что иногда меня одолевают приступы гуманизма. Почему я об этом говорю?.. Вы ведь знаете, что со времен Балканских войн мы смотрим на Россию как на своего самого большого потенциального врага. И вдруг мы должны помогать перевооружить русскую артиллерию, которая, возможно, станет однажды палить из наших же, так сказать, пушек по нам. Но ко мне уже начал приставать фон Шкода, который с полным основанием рассчитывал на то, что часть заказа на вооружение будет размещена в Пльзене. Я понимал: ему жаль упустить такую сделку, но сам я еще колебался. Шкода знал: если «Кредит» предложение французов не примет, сделке не бывать, и он уговорил меня сообща обратиться хотя бы с просьбой решить этот вопрос к самой компетентной инстанции — к министру иностранных дел. В этом отказать ему я не мог. И знаете, что сказал нам Берхтольд? Что отношение Австрии к России абсолютно корректно и дружественно и что с точки зрения нашей внешней политики никаких возражений против участия в кредитовании нет. Ну, что вы на это скажете?
— Что это великолепный аргумент в пользу моей теории, — Шенбек не медлил с ответом ни секунды. — Международные взаимосвязи крупного капитала в различных странах уже сами по себе являются гарантией того, что войны быть не может.
— А что, если граф Берхтольд вовсе и не думал о столь важных, основанных на общности интересов, взаимосвязях, о которых вы так хорошо сказали, а просто хотел таким образом снискать antree{ [66]} русских?
Дело в том, что, как я тогда же узнал, Берхтольд рассчитывает стать преемником Эренталя, император собирается назначить его главой кабинета в надежде, что Берхтольд скорее сумеет восстановить дружеские отношения с Россией. Ведь он был когда-то послом в Петербурге.
Шенбек недовольно заерзал на стуле:
— Я не отрицаю, что в столь сложных взаимоотношениях порою дают себя знать и личные интересы, но если взглянуть на положение дел в общем и целом, то к чему привело возникновение международных картелей? К интернационализации капитала! А последний ни в коем случае не даст разрушать свою мировую экономическую систему какими-то там войнами, проистекающими из национального шовинизма, соображений престижа или бог весть каких еще эфемерных причин.
— Вы играете на бирже?
— То есть? Что вы имеете в виду? Не понимаю…
— Вижу, что нет. Жаль. Это вас многому научило бы. Ведь биржа представляет собою финансовый мир в миниатюре. Как бы уменьшенный до размеров одного государства. Там борются за свое преуспеяние представители отечественного капитала, и в выигрыше остаются сильные, а слабых — ко всем чертям! Почему же представители большого мирового капитала станут поступать иначе? Безусловно, они сотрудничают, пока им это выгодно, но то и дело вопрос стоит так: кто раньше, кто больше, и уж тут — конец идиллии. Ведь экономический и политический потенциал отдельных государств изменчив, он то уменьшается, то возрастает, и как раз когда он идет на убыль, тот, кто находится по другую сторону качелей, мигом норовит этим воспользоваться и обогатиться за счет слабеющего партнера. Вы когда-нибудь слышали, чтобы крепкий, а потому и цепкий организм по доброй воле пренебрег возможностью дальнейшего своего роста, дальнейшего усиления? А если нынче и есть что-либо здоровое под солнцем, так это монополии, располагающие крупным капиталом! Разумеется, с вашей миролюбивой точки зрения они обладают одним недостатком: их много, и каждая из них стремится быть самой сильной. Так-то вот. Ну-с, извините, мне пора идти.
— Вы знаете о том, что Ганспетер застрелился? Чайное общество госпожи Термины мигом притихло.
— Быть этого не может!
— У баронессы Чехени. Представляете? Досказал одну из своих излюбленных циничных историй — знаете, эту, о гибели «Титаника»? — и не успели оглянуться, как он выхватил револьвер и выстрелил себе в висок. Как это безвкусно.
— Какая бестактность!
— Все поэты сумасшедшие.
— Что вы имеете в виду, моя дорогая?
— Иначе с чего бы они сочиняли стихи?
Ежегодный бал-маскарад в венской опере отличается тем, что это бал, на котором не танцуют.
Конечно, здесь неутомимо трудятся несколько оркестров, но танцевальной музыки они не играют; согласно другому предписанию, дамы должны являться непременно в масках, в то время как для мужчин достаточно фрака и узкой полумаски.
Именно благодаря этой особенности балы-маскарады в опере пользуются успехом и именно поэтому туда вхожи лишь представители высшего общества. Помимо прочего, эти балы — удобнейший случай повидаться с возможно большим числом знакомых сразу или же завязать отношения с теми, с кем иначе свести знакомство было бы затруднительно.
Этому соответствует и содержание разговоров, которые здесь ведутся, разговоров, лишь время от времени прерываемых доставкой напитков или холодных закусок, приносимых лакеями из многочисленных буфетов.
Пока дамы (всегда на таком балу сыщется кружок приятельниц) развлекаются свежими сплетнями кто, с кем, когда и где или об актрисе госпоже Шратт и императоре (правда, эта область абсолютно достоверных сведений все более скудеет год от года), мужчины предаются дебатам на более серьезные темы, и чем выше их общественное положение, тем они безапелляционнее.
— Умоляю, хватит уже об этой Сербии! Это тянется столько лет, а ведь по существу это бесконечные тяжбы ни из-за чего. Эдакая война мышей и лягушек! Потому что на Балканах прекрасно знают: провоцировать нас сверх меры рискованно. Вспомните хотя бы их войны двухлетней давности; Сербия хотела выйти к Адриатике, мы сказали «нет», и Сербия к морю не вышла! А Турция? Мы удержали ее на европейском континенте, так что ж вам еще?
— И тем не менее Балканы — котел, который не перестает бурлить. Взять хотя бы Сараево. Правильнее всего сказал об этом маркграф Палавичини, когда он был еще германским послом в Константинополе. Впрочем, сказал он это не мне, а графу Чернину, от которого я это и слышал: единственная возможность избежать войны с Россией — это отказаться от своего влияния на Балканах, просто уступить эту сферу русским. Но позволить себе этого мы не можем, иначе Австрия тотчас перестанет быть в глазах европейцев великой державой.
— А знаете, что просил передать Мольтке из Берлина нашему Конраду? Любая отсрочка войны уменьшает наши шансы! И было это, между прочим, в мае! А если уж просят такое передать шефы союзных генеральных штабов…
— Я вот слушаю вас и диву даюсь. Да ведь нам с нашим союзником Германией бояться некого! При одном условии: если Англия не выступит против нас. А на этот счет я могу вас заверить, у Англии сейчас других забот по горло: с прошлой осени у ирландских сепаратистов есть даже собственное временное правительство в Белфасте и даже собственная добровольческая армия. Тысяч сто под ружьем! Кстати, пикантная подробность: оружие ирландцам поставляют германские оружейные заводы!
Вид на Париж с вершины лестницы, ведущей к церкви Сакре-Кер, был поистине захватывающий. Необозримое море бурной жизни, которая кишела на улицах и угадывалась под крышами тысяч домов, которая струилась по невидимым лестницам на дневной свет и вновь исчезала за дверьми мастерских, магазинов, кабачков.
А когда все это освещалось солнцем…
Молодой Шарбо стоял наверху, правой рукой опершись на перила, а левой обняв за плечи Мариетту. Ему так хотелось чем-нибудь развеселить ее. В эту минуту он испытывал к ней почти отеческие чувства, хотя она была почти на два года старше его, но какое это имеет значение! С какой стати терзаться из-за этого, коль скоро все остальное он уже уладил! Однако это «все остальное» по-прежнему нагоняло страх на Мариетту. Он это чувствовал. Он это знал. К счастью, самое плохое было у обоих уже позади: Штефи он навсегда прогнал ко всем чертям. Теперь Мариетта жила с ним, Шарбо, хотя невесть почему упорно отказывалась выйти за него замуж. Но он был уверен, что теперь-то не потеряет ее. К тому же он вовсе не был зеленым юнцом, а главное, мнил, будто жизнь уже научила его отличать существенное от несущественного, разбираться, что в жизни важнее всего.
Он работал у Пежо. По автомобильному делу. На самых, самых, самых современных станках нового века. Этого нового, великолепного века. Он любил свою работу, любил преображение металла, который из бесформенной заготовки превращался под его руками в строго продуманную деталь, обретая тем самым смысл — смысл, присущий всему в природе. Вот и эта мертвая часть ее вдруг оживает и, соединяясь с другими, начинает двигаться, жить. И он — один из тех, кто этому способствует!