Страница:
— Польщен! — вырвалось у товарища Барченко.
— Так вот, уважаемый Александр Васильевич, не согласитесь ли вы о стране Шамбале, обо всем, что с ней связано, рассказать нам тут сейчас поподробней.
— Прямо сейчас?
— Вот именно.
— Да, очень просим! — подал голос хозяин кабинета опять, меняя позу в своем кресле. — Весьма и весьма!
— Извольте! Извольте, господа! — воспрянул мистический ученый, не заметив своего рискованного в этих стенах обращения, и могучий вал вдохновения накрыл его с головой.
Лекция продолжалась больше двух часов, слушатели задавали вопросы, иногда вспыхивал короткий спор. Бледно-серая ночь незаметно сменилась рассветом, когда импровизированная лекция-диспут наконец была закончена. Все были возбуждены, взволнованы, лица у всех раскраснелись.
— Вот что, дорогой Александр Васильевич, — сказал ему на прощание товарищ Картузов. — Все это невероятно, безумно интересно и… может быть, перспективно, весьма и весьма… И посему… Продолжайте, пожалуйста, свои лекции, мы все необходимые разъяснения, где надо, сделаем. Препятствий никаких не будет. И не откажите в любезности: наши товарищи тоже послушают. Да и я постараюсь выбраться раз-другой.
— Пожалуйста, Дмитрий Наумович! Буду рад видеть.
— А там посмотрим, — задумчиво промолвил товарищ Картузов перед тем, как на прощание пожать лектору руку. — Весьма и весьма…
Проводить Александра Васильевича вызвался чекист Владимиров. В машине по пути домой он сказал:
— У меня к вам личная просьба. Профессор…
— Я не профессор, мой юный друг, — перебил мистический ученый.
— Мы вас считаем профессором. Ну, если хотите, произведем в профессора. И уверен, вы скоро будете народным академиком. А просьба такая. Я буду чрезмерно благодарен вам, если получу список книг и публикаций о Шамбале и вообще обо всем таком…
— Оккультном? — усмехнулся Александр Васильевич.
— Да.
— Этот список бесконечен, Константин Константинович, ограничимся пока, скажем, двумя десятками названий. Уверяю вас, это напряженная работа, как минимум на год, — Барченко помедлил. — Особенно для неискушенного ума, когда все начинается с первой строки.
— Я вам заранее благодарен и буду на первой же вашей лекции.
…Действительно, через три дня, когда в Тенишевском училище состоялась очередная лекция-диспут Александра Васильевича, он увидел на ней в первых рядах и Константина Константиновича, и его молодых коллег из Чрезвычайки (Картузова не было). После лекции мистический ученый вручил молодому человеку лист бумаги, на котором в столбик были написаны двадцать два названия книг и их авторы…
— Все эти книги вы сможете достать в публичных библиотеках Питера. Только надо постараться: многие из них выдают неохотно.
Товарищ Владимиров усмехнулся:
— Выдадут, — жестко сказал он.
Молодой, даже юный чекист еще несколько раз появлялся на выступлениях Барченко, потом перестал приходить. Хотя его соратников по петроградской ЧК «профессор» и будущей академик на своих лекциях в самых разных аудиториях видел постоянно; они, как правило, занимали места в первых рядах и старательно конспектировали все, что слышали.
Александр Васильевич, естественно, не знал, что в середине ноября 1918 года товарищ Владимиров отбыл на Украину со специальным заданием от Центрального комитета партии левых эсеров. И тем более он не мог знать, что накануне отбытия Якова Григорьевича Блюмкина из Петрограда в Москву во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем ушло донесение более чем удивительного содержания:
«Я вернусь на Лубянку, — говорил себе он. — Надо сделать нечто громкое на Украине, и тогда…»
А пока пробный шар: Блюмкин проявил инициативу, убедив Дмитрия Наумовича Картузова в том, что Барченко — достояние государства рабочих и крестьян, и что если действительно существует в Тибете страна Шамбала, ее древними могучими знаниями должны завладеть большевики, и как можно скорее, пока их не опередили. Он умело добился того, чтобы ему поручили составить донесение в Москву, и за его конспиративной подписью оно вскоре ушло туда.
«Пусть там знают, — рассуждал Яков Григорьевич, — что я жив, готов действовать и у меня есть конкретное грандиозное предложение, связанное с Барченко. Ведь я им нужен, простят „грех“.
Наш герой не ошибался: ворон ворону глаз не выклюет.
Глава 5
— Так вот, уважаемый Александр Васильевич, не согласитесь ли вы о стране Шамбале, обо всем, что с ней связано, рассказать нам тут сейчас поподробней.
— Прямо сейчас?
— Вот именно.
— Да, очень просим! — подал голос хозяин кабинета опять, меняя позу в своем кресле. — Весьма и весьма!
— Извольте! Извольте, господа! — воспрянул мистический ученый, не заметив своего рискованного в этих стенах обращения, и могучий вал вдохновения накрыл его с головой.
Лекция продолжалась больше двух часов, слушатели задавали вопросы, иногда вспыхивал короткий спор. Бледно-серая ночь незаметно сменилась рассветом, когда импровизированная лекция-диспут наконец была закончена. Все были возбуждены, взволнованы, лица у всех раскраснелись.
— Вот что, дорогой Александр Васильевич, — сказал ему на прощание товарищ Картузов. — Все это невероятно, безумно интересно и… может быть, перспективно, весьма и весьма… И посему… Продолжайте, пожалуйста, свои лекции, мы все необходимые разъяснения, где надо, сделаем. Препятствий никаких не будет. И не откажите в любезности: наши товарищи тоже послушают. Да и я постараюсь выбраться раз-другой.
— Пожалуйста, Дмитрий Наумович! Буду рад видеть.
— А там посмотрим, — задумчиво промолвил товарищ Картузов перед тем, как на прощание пожать лектору руку. — Весьма и весьма…
Проводить Александра Васильевича вызвался чекист Владимиров. В машине по пути домой он сказал:
— У меня к вам личная просьба. Профессор…
— Я не профессор, мой юный друг, — перебил мистический ученый.
— Мы вас считаем профессором. Ну, если хотите, произведем в профессора. И уверен, вы скоро будете народным академиком. А просьба такая. Я буду чрезмерно благодарен вам, если получу список книг и публикаций о Шамбале и вообще обо всем таком…
— Оккультном? — усмехнулся Александр Васильевич.
— Да.
— Этот список бесконечен, Константин Константинович, ограничимся пока, скажем, двумя десятками названий. Уверяю вас, это напряженная работа, как минимум на год, — Барченко помедлил. — Особенно для неискушенного ума, когда все начинается с первой строки.
— Я вам заранее благодарен и буду на первой же вашей лекции.
…Действительно, через три дня, когда в Тенишевском училище состоялась очередная лекция-диспут Александра Васильевича, он увидел на ней в первых рядах и Константина Константиновича, и его молодых коллег из Чрезвычайки (Картузова не было). После лекции мистический ученый вручил молодому человеку лист бумаги, на котором в столбик были написаны двадцать два названия книг и их авторы…
— Все эти книги вы сможете достать в публичных библиотеках Питера. Только надо постараться: многие из них выдают неохотно.
Товарищ Владимиров усмехнулся:
— Выдадут, — жестко сказал он.
Молодой, даже юный чекист еще несколько раз появлялся на выступлениях Барченко, потом перестал приходить. Хотя его соратников по петроградской ЧК «профессор» и будущей академик на своих лекциях в самых разных аудиториях видел постоянно; они, как правило, занимали места в первых рядах и старательно конспектировали все, что слышали.
Александр Васильевич, естественно, не знал, что в середине ноября 1918 года товарищ Владимиров отбыл на Украину со специальным заданием от Центрального комитета партии левых эсеров. И тем более он не мог знать, что накануне отбытия Якова Григорьевича Блюмкина из Петрограда в Москву во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем ушло донесение более чем удивительного содержания:
Барченко А.В. — профессор, занимающийся изысканиями в области древней оккультной науки, поддерживает связь с членами масонской ложи розенкрейцеров, со специалистами по развитию науки в Тибете. Отвечая на провокационные вопросы агента Масона с целью выявления мнения Барченко о Советском государстве, он показал себя лояльным гражданином.Кличка «Рик» была определена Якову Блюмкину сразу же, как только в мае 1918 года он попал на службу в ведомство Феликса Дзержинского на случай участия в операциях, требующих конспирации. Оказавшись в октябре в Петрограде, революционер-террорист быстро узнал, что в ВЧК остались на своих, высоких постах многие члены партии левых эсеров. Правда, им пришлось покаяться в ошибках и перейти в ряды большевиков. Якову Григорьевичу служба в Чрезвычайке была по душе. Кроме того, после убийства германского посла, как ни негодовали официальные руководители советского государства, он был убежден, что и первые лица Совдепии скрытно считают его «героем революции». И не ошибался в этом.
Этот человек интересен нам своими знаниями, в которых заложены некие практические возможности для военной и экономической мощи нашего рабоче-крестьянского государства. В ближайшее время вам будет представлен подробный доклад на этот счет.
Мы убеждены, что профессор Барченко — национальная ценность страны, им надо дорожить. Считаем, что ему надлежит создать условия для его научных занятий, приняв на работу в какое-либо государственное научное учреждение с хорошим окладом и продовольственным пайком первой категории.
Рик
17.XI. 1918»
«Я вернусь на Лубянку, — говорил себе он. — Надо сделать нечто громкое на Украине, и тогда…»
А пока пробный шар: Блюмкин проявил инициативу, убедив Дмитрия Наумовича Картузова в том, что Барченко — достояние государства рабочих и крестьян, и что если действительно существует в Тибете страна Шамбала, ее древними могучими знаниями должны завладеть большевики, и как можно скорее, пока их не опередили. Он умело добился того, чтобы ему поручили составить донесение в Москву, и за его конспиративной подписью оно вскоре ушло туда.
«Пусть там знают, — рассуждал Яков Григорьевич, — что я жив, готов действовать и у меня есть конкретное грандиозное предложение, связанное с Барченко. Ведь я им нужен, простят „грех“.
Наш герой не ошибался: ворон ворону глаз не выклюет.
Глава 5
ШВЕЙЦАРИЯ, СТОКГОЛЬМ, 8 НОЯБРЯ 1918 ГОДА
В этот пасмурный хмурый день — дождь вперемешку со снегом — в столице Швеции, в центре города на улице Валгалла-вейен открылась выставка бежавшего из большевистской России, как писали местные журналисты, знаменитого русского художника Николая Рериха.
Престижный фешенебельный выставочный зал «XX век» набит битком — шикарная аристократическая публика, корреспонденты, живописцы всевозможных направлений, вспышки фотографических камер, праздничный гул голосов. Мелькнуло несколько знакомых русских лиц («На всех тревога», — отметил про себя Николай Константинович). Уже куплено больше десятка картин.
«Полный успех! Полный успех!..» — повторял он про себя, окруженный друзьями-эмигрантами, корреспондентами нескольких шведских и европейских газет; отвечал подробно на вопросы, улыбался, пожимал руки, принимал поздравления и во фраке и белом галстуке вид имел импозантный, даже величественный. Однако испытывал Николай Константинович внутренний дискомфорт. Непонятная, сосущая тревога сжимала сердце, и он думал, что выражение его лица, наверно, такое же, как и у других его соотечественников, оказавшихся здесь, тех, кому удалось вырваться из сотрясаемого революцией отечества. Все смертельно боятся, что их Насильно депортируют назад, «к своим».
История этой выставки такова. Из Лапландии Рерихи вернулись в конце октября, и в Сердоболе их ждало письмо шведского профессора Оскара Бьорка, который был инициатором и продюсером «Балтийской выставки живописи 1914 года», где была представлена и русская экспозиция; подбором картин, а потом их отправкой в Швецию занималось жюри, возглавляемое Рерихом, потому к нему и обратился профессор Бьорк: необходимо было решить дальнейшую судьбу картин русских художников, застрявших в Швеции после мировой войны и русской революции. Среди «застрявших» полотен было тридцать работ Николая Константиновича, и в этой связи господин Оскар Бьорк писал: «Я думаю, будет целесообразно, если Вы примете мое предложение организовать в Стокгольме Вашу персональную выставку, добавив в нее новые последние работы, которые у Вас наверняка есть: по моим наблюдениям, Вы принадлежите к тем творцам, которые работают всегда и при любых обстоятельствах».
Предложение было тут же принято. В Швецию ушла телеграмма, в которой «любезное предложение» с благодарностью принималось.
Вернувшись из экспедиции по Ловозеру и Сейдозеру, Рерихи окончательно решили: необходимо немедленно уезжать в Индию. Сначала — из Российской империи. Бывшей, бывшей… Но де-факто Финляндия юридически остается в составе России, и кто знает, как будут разворачиваться события. Судя по сумбурной, противоречивой информации, приходящей из Петрограда, аппетиты у большевиков наполеоновские, а что они варвары, вандалы — неоспоримый факт: разграбление помещичьих усадеб — «дворянских гнезд», поруганные божьи храмы, расстрелы заложников, среди которых преподаватели университетов, ученые, люди творческого труда.
— Мы не вернемся в Россию, — говорил Николай Константинович, темнея лицом, — пока они у власти.
— Значит, мы не вернемся никогда, — тихо отвечала Елена Ивановна.
— Но почему, Лада?
— Потому что они надолго. Во всяком случае, на нашу жизнь их хватит. А, может быть, и на жизнь сыновей.
Да, сначала надо бежать из России, лучше всего в Англию, и там выхлопотать разрешение на переезд в Индию — есть, есть грандиозный план, связанный с этой великой страной. Но и с Россией тоже…
И вот письмо с предложением шведского профессора Оскара Бьорка. Перст судьбы.
«Что же, начнем со Швеции».
На своей выставке в Стокгольме Рерих к тем тридцати работам, которые участвовали в «Балтийской выставке» 1914 года, добавил больше десяти полотен и среди них «Экстаз», «Рыцарь ночи», «Северные острова», «Если не ушли» — все они были написаны за последние два года в Карелии.
Среди сутолоки вернисажа настал момент, когда Николай Константинович неожиданно оказался один, и куда-то вдруг подевалось его несколько назойливое окружение; кругом по-прежнему было много народу, но ни одного знакомого лица; его вроде бы тоже не узнают… Странно как-то. Гул голосов, яркие краски на картинах, развешанных по стенам, и он не узнает их…
«Неужели все это я написал?»…
Плеча коснулась рука — аккуратно, осторожно. Но было в этом прикосновении нечто… Нечто властное.
— Простите, господин Рерих, — перед ним стоял мужчина лет сорока пяти, весьма экзотического вида: что-то южное в лице, темные, гипнотизирующие глаза, длинные густые волосы, падающие на плечи; на его плотной фигуре безукоризненно сидел прекрасно сшитый фрак, в петлице — большая красная гвоздика. — Не уделите ли вы мне несколько минут?
— Вы журналист?
— Не совсем. Впрочем, и журналист тоже. Не уединиться ли нам вон на том диванчике под пальмой? — его русский язык был слишком правильный, чтобы предположить в нем соотечественника.
Николай Константинович повиновался с непонятной покорностью. Они устроились под ветками внушительных размеров пальмы, росшей в кадке с суховатой землей, в которой зоркий глаз художника заметил окурок русской папиросы.
«Наши везде нагадят», — почему-то раздражаясь, подумал он.
— Вы собираетесь в Англию, не так ли? — без обиняков приступил к делу незнакомец.
— Простите, с кем имею честь беседовать? -Да, извините. Прошу!
Рериху была вручена визитная карточка: «Макс Видрашку. Коммерсант, импресарио». И два адреса, в Стокгольме и Берлине.
— Итак, господин Видрашку, что вам угодно? И откуда вы знаете, что я собираюсь в Англию?
— Такова моя профессия, Николай Константинович: знать о планах великих художников.
«Да, вроде бы я кому-то из русских здесь говорил об Англии… Или не говорил?»
Беспокойство охватило Николая Константиновича.
— Более того, ведь вы собираетесь вывезти в Лондон свою семью — жену, несравненную Елену Ивановну, и двоих сыновей, которые сейчас остались в Карелии, под боком у большевистского Петрограда.
«Ну, об этом я уж определенно никому не говорил!..» По спине живописца пробежал холодок.
— И если я не ошибаюсь, — спокойно продолжал господин Видрашку, — дальнейшие ваши планы, уважаемый Николай Константинович, связаны с Индией, не так ли?
— Да откуда вы взяли это? — растерялся художник. — Что за фантазии?
Коммерсант и импресарио с красной гвоздикой в петлице коротко хохотнул, и Николай Константинович увидел, что вместо двух или трех верхних зубов у него во рту зияет черная отвратительная дырка.
«Фу ты, какая гадость!»
Господин Видрашку спохватился, оборвал хохот и прикрыл рот рукой.
— Понимаете, маэстро, ведь информация — это не только газеты, телефонный звонок или, скажем, выступление в парламенте. Информация, мысли людей, эмоции витают вокруг нас, растворены в эфире, — незнакомец говорил задумчиво, даже печально, и одновременно и пристально наблюдал за художником. — Вы меня понимаете?
— Не совсем.
— Ладно! Оставим это!.. Теперь вот что я хочу сказать, господин Рерих… Я готов поспособствовать переселению вашей семьи в Индию. Могу вас заверить, что такую возможность я… Или лучше сказать, мои коллеги, с которыми я работаю — а они, поверьте мне на слово, могущественные люди, — такую возможность мы имеем.
Рерих молчал.
— Но мы готовы протянуть вам руку помощи при одном условии.
— Каком же?
— Вместо Англии вы с семьей переезжаете в Германию. До отбытия в Индию. На тот срок, пока мы организовываем в крупнейших немецких городах ваши выставки-продажи. Кстати, Николай Константинович! Уверяю вас: в Англии русское искусство не любят, а ваше творчество, весьма своеобразное и национальное, вообще не поймут.
— А в Германии поймут? — усмехнулся Николай Константинович. Он уже взял себя в руки и был спокоен.
— А в Германии поймут обязательно! — Макс Видрашку был сам энтузиазм. — Немцы — истинные ценители прекрасного и вообще, добавил бы я, всего, выраженного в фундаментальных формах; они оценят ваше искусство по достоинству, — он выдержал внушительную паузу. — Итак, господин Рерих, я готов организовать ваши выставки с предварительной широкой рекламой по всей Германии и гарантирую большую продажу картин… Кроме этого я готов сейчас же заключить с вами договор и выплатить задаток. Назовите сумму, и я выписываю чек.
Рерих молчал.
— Десять тысяч немецких марок вас устроит? Или пятнадцать?
— Сейчас, так сразу я не готов ни принять ваше предложение, ни ответить что-либо определенное.
Тень пробежала по лицу господина Видрашку, но лишь на одно мгновение.
— Вам, Николай Константинович, надо подумать?
— Может быть.
— В таком случае сообщите мне; как только примете решение, в течение ближайших десяти дней на стокгольмский адрес, а если позже — в Берлин. И еще раз хочу подчеркнуть: переезд в Индию вашей семьи и оформление всех необходимых документов мы вам гарантируем. Вот вам визитка с номерами телефонов.
Квадратик плотной глянцевой бумаги оказался в нагрудном кармане фрака живописца.
Макс Видрашку исчез — Николай Константинович даже не заметил, каким образом. Что-то вроде отвлекло его, оглянулся — и уже нет рядом с ним на диванчике под пальмой таинственного незнакомца с красной гвоздикой в петлице черного фрака.
Письмо Владимира Рериха, младшего брата Н. К. Рериха, перехваченное немецкой разведкой в Китае (скорее всего, оно отправлялось с оказией, а не почтой) и не дошедшее до адресата:
Дорогие родные Коля и Елена Ивановна!
Господи! Попадет ли в ваши руки это мое письмо? Молю Бога, чтобы попало. Но времени мало, чтобы описать все. Поэтому — самое основное.
О себе. Жив, и это главное. Здоров относительно: мучает кашель, плохо сплю, но это из-за постоянного нервного перенапряжения на работе. Если это можно назвать работой. Я по-прежнему в отряде барона Унгерна. Впрочем, свой пестрый сброд Роман Федорович называет «азиатской дивизией». Я у него в штабе, должность мою можно назвать интендантской. Занимаюсь в основном снабжением воинства продовольствием и фуражом.
Что сказать о мое главнокомандующем? Он яростный, даже беспощадный борец с большевиками здесь, на Востоке. Но интерес у него свой, не московский, а здешний — точнее, монгольский. Когда-нибудь об этом подробно при встрече. Р. Ф. кровожаден, жесток, как Аттила, не щадит и своих, коли провинились, непредсказуем, дик. Думаю, он страдает какой-то психической болезнью. Завтра у него свадьба, женится первый раз в жизни. Невесту его зовут Еленой Павловной, она без фамилии, к тому же китаянка, маньчжурская принцесса, дочь сановника династической крови — так напечатано в местной русской эмигрантской газете. Имя, скорее всего, переделано из китайского — Ли Пао, например, или что-нибудь в этом роде. Да Бог с ней! Словом, у меня сейчас полон рот хлопот по организации свадебного стола.
Теперь о главном. Я горячо одобряю ваше решение перебраться в Индию, подальше от кровавой русской смуты. А она закончится, дорогие мои, в единственном случае: если у нашей родины хватит сил раздавить эту гадину — большевизм. Но не с такими полководцами это можно сделать, как барон Унгерн-Штернберг, ах, не с такими! Ладно, опять меня в эту сторону заносит. Простите. Наболело. Ведь я в самом центре этого пекла и могу судить о происходящем изнутри, как непосредственный участник событий.
Итак, об Индии. Коля, ты там сумеешь осуществить то грандиозное, что задумал уже несколько лет назад. Часто вспоминаю наши долгие разговоры на эту тему. Общность культурных и религиозных истоков русского народа и народов Индии — как это захватывающе интересно и важно для обоих великих государств! И представляю, какие замечательные картины ты создашь, оказавшись среди индийских пейзажей и древних городов! Это во-первых. А во-вторых, вы будете в безопасности, мальчики смогут продолжить свое образование. Ужасно скучаю по своим племянникам.
Но ни в коем случае не следует добираться в Индию ни через воюющую Россию, ни через Сибирь и Монголию, ни юго-восточным, тоже русским, путем: Баку, Каспийское море, Туркестан, Афганистан. Ни в коем случае! Оба эти в основном сухопутные маршруты — через гражданскую войну и национальные междоусобицы. Только океаном, на корабле, из какого-нибудь европейского порта, по Средиземному морю и Суэцкому каналу. Главное — получить визы на въезд в Индию. Думаю, лучшие визы английские, ведь Индия -британская колония. И есть еще один вариант, на случаи осложнений: можно попасть в Индию через Китай, получив визы здесь. Кое-что я уже разузнал на этот счет. Есть некоторые возможности. Мне только надо будет знать, куда вы отправитесь из Европы. Если в Китай — сообщите мне об этом немедленно и как можно быстрее. А получить китайские въездные визы в любой европейской столице, насколько мне известно, не проблема. Я пока начну предварительные хлопоты. Как только вы поднимитесь на палубу парохода, следующего в Индию или Китай, дайте мне две телеграммы, и в зависимости от их содержания я начну действовать. Телеграфируйте по адресам: Россия, Читинская губерния, Даурия, штаб войска атамана Семенова, Владимиру Рериху (что телеграмма по этому адресу дойдет, маловероятно: здесь бесконечные бои, все меняется каждый день, но, как говорится, чем черт не шутит), или — это надежно — Китай, Харбин, Главная почта, до востребования. Мне по долгу службы постоянно приходится мотаться между Даурией и Китаем.
Господи! Когда же мы свидимся? Когда я обниму вас, мальчиков? И наверно, вам хоть что-то известно о нашей матушке. Как там она в большевистском Питере?
Шлю от души лучшие пожелания, обнимаю и целую вас всех.
Владимир 15.VШ.1919г. Харбин
К этому письму Владимира Рериха необходим небольшой комментарий. Вернее, расшифровка двух фраз из письма: «Но интерес у него (барона Унгерна — И. М.) свой, не московский, а здешний — здесь, точнее, в Монголии. Когда-нибудь об этом подробно при встрече…»
Встреча братьев действительно состоялась через несколько лет в Пекине, и Николай Константинович Рерих выслушал пространное повествование Владимира о «самодержце пустыни»29, бароне Романе Федоровиче Унгерне-Штернберге, о его яростной мечте возродить в Монголии и на прилегающих к ней территориях буддистскую империю наподобие той, которую когда-то создал Чингисхан, и отсюда начать великий поход на Россию и Европу с целью освобождения заблудшего, идущего в никуда и погрязшего в грехах Запада от оков «современной машинной цивилизации».
Сама проблема заинтересовала, даже заинтриговала художника: «свет с Востока», новая буддийская империя на развалинах «старого мира», в котором посланники сатаны, коммунисты и социалисты, будут все истреблены до седьмого колена: «Даже ни семени не должно остаться, ни мужчин, ни женщин».
И в этой связи несколько сведений о еще одном «спасителе мире»: цитаты из писаний самого барона Унгерна и из характеристик, данных ему современниками.
Сначала слово Роману Федоровичу. Вот его приказ, изданный в октябре 1919 года:
Я, начальник азиатской конной дивизии генерал-лейтенант барон Унгерн, сообщаю к сведению всех русских отрядов, готовых к борьбе с красными в России. 1917 год дал отвратительный преступный урожай революционного посева. Россию надо строить заново по частям. Народу нужны имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя есть лишь одно — законный хозяин земли русской император всероссийский Михаил Александрович…
(Необходимо заметить, что имя нового государя Роман Федорович, разрабатывая свой «монгольский» план, хотел использовать лишь как временное знамя, рассчитанное на настроения основной людской массы крестьянской России. — И. М.)
Силами моей дивизии совместно с монгольскими войсками свергнута в Монголии незаконная власть китайских революционеров-большевиков и восстановлена власть ее законного главы Богдыхана. Приказываю: подчиняться беспрекословно дисциплине, без которой все развалится. Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество их конфисковывать. Зло, пришедшее на Землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей и преданных слуг красных учителей не ставить никаких преград.
Народами завладел социализм. Социализм, лживо проповедующий мир, — злейший и вечный враг мира, так как смысл социализма — борьба. Нужен мир — высший дар Неба.
Твердо уповая на помощь Божью, отдаю настоящий приказ и призываю всех к стойкости и подвигу.
Начальник Азиатской Конной дивизии барон Унгерн
Большая советская энциклопедия (первое издание):
Барон Унгерн — один из главарей контрреволюции в Сибири, генерал-лейтенант, в 1917-1919 годах подручный атамана Семенова. В 1919-20 годах — диктатор Монголии. В 1921 году его отряды вторглись на территорию Советской России и были разгромлены.
Эмигрантская газета в Пекине «Русская свободная мысль» (ноябрь'1920 года):
Барон Роман Унгерн фон Штернберг принадлежал к одному из феодальных аристократических семейств Прибалтийского края, предки которого были членами известного ордена «Рыцарей меча» и принимали активное участие в крестовых походах. Себя барон Унгерн называл «потомком восемнадцати поколений Штернбергов.
Петр Николаевич Врангель (в 1914 году во время Первой мировой войны, под его началом в Восточной Пруссии недолго воевал есаул Унгерн, получив за доблесть Георгиевский крест): «Превосходный офицер, не теряется ни при каких ситуациях. Склонен к пьянству. Способен на поступки, недостойные офицерского мундира.
Емельян Ярославский, общественный обвинитель на суде над Унгерном, автор книги «Барон Роман фон Штернберг»:
Кровавый палач, лакей империализма, наркоман и пьяница, полупараноик, маньяк и авантюрист.
В 1920 году в Сибири к власти пришли большевики. В это же время Китай, в котором утвердился республиканский строй, оккупирует Монголию, вводит в нее свои войска; монгольскую армию распускают. Богдыхан, духовный и светский правитель страны, практически отстранен от власти, арестован и заключен в своем Зеленом дворце.
В Сибири гражданская война. Против большевиков во главе белого русского воинства — Колчак. В его армии воюет атаман Григорий Семенов со своими полками; среди них Азиатская конная дивизия барона Унгерна, в которой около восьми сотен казаков. И хотя тактическая цель его — борьба с большевиками, с Красной армией (он через атамана Семенова подчинен Колчаку), стратегическая цель Романа Федоровича совсем иная: освобождение от китайцев Монголии, создание там основы будущего буддистского государства. И когда эта цель объявлена местному населению, под его знамена стекаются и русские, прежде всего казацкие офицеры и рядовые, приверженцы «белой идеи», и местные монголы и буряты. В 1921 году, накануне знаменитого похода Унгерна на Ургу30, в его войске уже больше десяти тысяч бойцов и командиров.
В одном из писем Богдыхану накануне решающих событий «самодержец пустыни» писал:
Я, барон Унгерн, родственник русского царя (фантазии Романа Федоровича — И.М.) ставлю цель, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать Богдыхану помощь для освобождения Монголии от китайского ига и восстановления прежней власти. Прошу согласия на вступление моих войск в Ургу…
Престижный фешенебельный выставочный зал «XX век» набит битком — шикарная аристократическая публика, корреспонденты, живописцы всевозможных направлений, вспышки фотографических камер, праздничный гул голосов. Мелькнуло несколько знакомых русских лиц («На всех тревога», — отметил про себя Николай Константинович). Уже куплено больше десятка картин.
«Полный успех! Полный успех!..» — повторял он про себя, окруженный друзьями-эмигрантами, корреспондентами нескольких шведских и европейских газет; отвечал подробно на вопросы, улыбался, пожимал руки, принимал поздравления и во фраке и белом галстуке вид имел импозантный, даже величественный. Однако испытывал Николай Константинович внутренний дискомфорт. Непонятная, сосущая тревога сжимала сердце, и он думал, что выражение его лица, наверно, такое же, как и у других его соотечественников, оказавшихся здесь, тех, кому удалось вырваться из сотрясаемого революцией отечества. Все смертельно боятся, что их Насильно депортируют назад, «к своим».
История этой выставки такова. Из Лапландии Рерихи вернулись в конце октября, и в Сердоболе их ждало письмо шведского профессора Оскара Бьорка, который был инициатором и продюсером «Балтийской выставки живописи 1914 года», где была представлена и русская экспозиция; подбором картин, а потом их отправкой в Швецию занималось жюри, возглавляемое Рерихом, потому к нему и обратился профессор Бьорк: необходимо было решить дальнейшую судьбу картин русских художников, застрявших в Швеции после мировой войны и русской революции. Среди «застрявших» полотен было тридцать работ Николая Константиновича, и в этой связи господин Оскар Бьорк писал: «Я думаю, будет целесообразно, если Вы примете мое предложение организовать в Стокгольме Вашу персональную выставку, добавив в нее новые последние работы, которые у Вас наверняка есть: по моим наблюдениям, Вы принадлежите к тем творцам, которые работают всегда и при любых обстоятельствах».
Предложение было тут же принято. В Швецию ушла телеграмма, в которой «любезное предложение» с благодарностью принималось.
Вернувшись из экспедиции по Ловозеру и Сейдозеру, Рерихи окончательно решили: необходимо немедленно уезжать в Индию. Сначала — из Российской империи. Бывшей, бывшей… Но де-факто Финляндия юридически остается в составе России, и кто знает, как будут разворачиваться события. Судя по сумбурной, противоречивой информации, приходящей из Петрограда, аппетиты у большевиков наполеоновские, а что они варвары, вандалы — неоспоримый факт: разграбление помещичьих усадеб — «дворянских гнезд», поруганные божьи храмы, расстрелы заложников, среди которых преподаватели университетов, ученые, люди творческого труда.
— Мы не вернемся в Россию, — говорил Николай Константинович, темнея лицом, — пока они у власти.
— Значит, мы не вернемся никогда, — тихо отвечала Елена Ивановна.
— Но почему, Лада?
— Потому что они надолго. Во всяком случае, на нашу жизнь их хватит. А, может быть, и на жизнь сыновей.
Да, сначала надо бежать из России, лучше всего в Англию, и там выхлопотать разрешение на переезд в Индию — есть, есть грандиозный план, связанный с этой великой страной. Но и с Россией тоже…
И вот письмо с предложением шведского профессора Оскара Бьорка. Перст судьбы.
«Что же, начнем со Швеции».
На своей выставке в Стокгольме Рерих к тем тридцати работам, которые участвовали в «Балтийской выставке» 1914 года, добавил больше десяти полотен и среди них «Экстаз», «Рыцарь ночи», «Северные острова», «Если не ушли» — все они были написаны за последние два года в Карелии.
Среди сутолоки вернисажа настал момент, когда Николай Константинович неожиданно оказался один, и куда-то вдруг подевалось его несколько назойливое окружение; кругом по-прежнему было много народу, но ни одного знакомого лица; его вроде бы тоже не узнают… Странно как-то. Гул голосов, яркие краски на картинах, развешанных по стенам, и он не узнает их…
«Неужели все это я написал?»…
Плеча коснулась рука — аккуратно, осторожно. Но было в этом прикосновении нечто… Нечто властное.
— Простите, господин Рерих, — перед ним стоял мужчина лет сорока пяти, весьма экзотического вида: что-то южное в лице, темные, гипнотизирующие глаза, длинные густые волосы, падающие на плечи; на его плотной фигуре безукоризненно сидел прекрасно сшитый фрак, в петлице — большая красная гвоздика. — Не уделите ли вы мне несколько минут?
— Вы журналист?
— Не совсем. Впрочем, и журналист тоже. Не уединиться ли нам вон на том диванчике под пальмой? — его русский язык был слишком правильный, чтобы предположить в нем соотечественника.
Николай Константинович повиновался с непонятной покорностью. Они устроились под ветками внушительных размеров пальмы, росшей в кадке с суховатой землей, в которой зоркий глаз художника заметил окурок русской папиросы.
«Наши везде нагадят», — почему-то раздражаясь, подумал он.
— Вы собираетесь в Англию, не так ли? — без обиняков приступил к делу незнакомец.
— Простите, с кем имею честь беседовать? -Да, извините. Прошу!
Рериху была вручена визитная карточка: «Макс Видрашку. Коммерсант, импресарио». И два адреса, в Стокгольме и Берлине.
— Итак, господин Видрашку, что вам угодно? И откуда вы знаете, что я собираюсь в Англию?
— Такова моя профессия, Николай Константинович: знать о планах великих художников.
«Да, вроде бы я кому-то из русских здесь говорил об Англии… Или не говорил?»
Беспокойство охватило Николая Константиновича.
— Более того, ведь вы собираетесь вывезти в Лондон свою семью — жену, несравненную Елену Ивановну, и двоих сыновей, которые сейчас остались в Карелии, под боком у большевистского Петрограда.
«Ну, об этом я уж определенно никому не говорил!..» По спине живописца пробежал холодок.
— И если я не ошибаюсь, — спокойно продолжал господин Видрашку, — дальнейшие ваши планы, уважаемый Николай Константинович, связаны с Индией, не так ли?
— Да откуда вы взяли это? — растерялся художник. — Что за фантазии?
Коммерсант и импресарио с красной гвоздикой в петлице коротко хохотнул, и Николай Константинович увидел, что вместо двух или трех верхних зубов у него во рту зияет черная отвратительная дырка.
«Фу ты, какая гадость!»
Господин Видрашку спохватился, оборвал хохот и прикрыл рот рукой.
— Понимаете, маэстро, ведь информация — это не только газеты, телефонный звонок или, скажем, выступление в парламенте. Информация, мысли людей, эмоции витают вокруг нас, растворены в эфире, — незнакомец говорил задумчиво, даже печально, и одновременно и пристально наблюдал за художником. — Вы меня понимаете?
— Не совсем.
— Ладно! Оставим это!.. Теперь вот что я хочу сказать, господин Рерих… Я готов поспособствовать переселению вашей семьи в Индию. Могу вас заверить, что такую возможность я… Или лучше сказать, мои коллеги, с которыми я работаю — а они, поверьте мне на слово, могущественные люди, — такую возможность мы имеем.
Рерих молчал.
— Но мы готовы протянуть вам руку помощи при одном условии.
— Каком же?
— Вместо Англии вы с семьей переезжаете в Германию. До отбытия в Индию. На тот срок, пока мы организовываем в крупнейших немецких городах ваши выставки-продажи. Кстати, Николай Константинович! Уверяю вас: в Англии русское искусство не любят, а ваше творчество, весьма своеобразное и национальное, вообще не поймут.
— А в Германии поймут? — усмехнулся Николай Константинович. Он уже взял себя в руки и был спокоен.
— А в Германии поймут обязательно! — Макс Видрашку был сам энтузиазм. — Немцы — истинные ценители прекрасного и вообще, добавил бы я, всего, выраженного в фундаментальных формах; они оценят ваше искусство по достоинству, — он выдержал внушительную паузу. — Итак, господин Рерих, я готов организовать ваши выставки с предварительной широкой рекламой по всей Германии и гарантирую большую продажу картин… Кроме этого я готов сейчас же заключить с вами договор и выплатить задаток. Назовите сумму, и я выписываю чек.
Рерих молчал.
— Десять тысяч немецких марок вас устроит? Или пятнадцать?
— Сейчас, так сразу я не готов ни принять ваше предложение, ни ответить что-либо определенное.
Тень пробежала по лицу господина Видрашку, но лишь на одно мгновение.
— Вам, Николай Константинович, надо подумать?
— Может быть.
— В таком случае сообщите мне; как только примете решение, в течение ближайших десяти дней на стокгольмский адрес, а если позже — в Берлин. И еще раз хочу подчеркнуть: переезд в Индию вашей семьи и оформление всех необходимых документов мы вам гарантируем. Вот вам визитка с номерами телефонов.
Квадратик плотной глянцевой бумаги оказался в нагрудном кармане фрака живописца.
Макс Видрашку исчез — Николай Константинович даже не заметил, каким образом. Что-то вроде отвлекло его, оглянулся — и уже нет рядом с ним на диванчике под пальмой таинственного незнакомца с красной гвоздикой в петлице черного фрака.
Письмо Владимира Рериха, младшего брата Н. К. Рериха, перехваченное немецкой разведкой в Китае (скорее всего, оно отправлялось с оказией, а не почтой) и не дошедшее до адресата:
Дорогие родные Коля и Елена Ивановна!
Господи! Попадет ли в ваши руки это мое письмо? Молю Бога, чтобы попало. Но времени мало, чтобы описать все. Поэтому — самое основное.
О себе. Жив, и это главное. Здоров относительно: мучает кашель, плохо сплю, но это из-за постоянного нервного перенапряжения на работе. Если это можно назвать работой. Я по-прежнему в отряде барона Унгерна. Впрочем, свой пестрый сброд Роман Федорович называет «азиатской дивизией». Я у него в штабе, должность мою можно назвать интендантской. Занимаюсь в основном снабжением воинства продовольствием и фуражом.
Что сказать о мое главнокомандующем? Он яростный, даже беспощадный борец с большевиками здесь, на Востоке. Но интерес у него свой, не московский, а здешний — точнее, монгольский. Когда-нибудь об этом подробно при встрече. Р. Ф. кровожаден, жесток, как Аттила, не щадит и своих, коли провинились, непредсказуем, дик. Думаю, он страдает какой-то психической болезнью. Завтра у него свадьба, женится первый раз в жизни. Невесту его зовут Еленой Павловной, она без фамилии, к тому же китаянка, маньчжурская принцесса, дочь сановника династической крови — так напечатано в местной русской эмигрантской газете. Имя, скорее всего, переделано из китайского — Ли Пао, например, или что-нибудь в этом роде. Да Бог с ней! Словом, у меня сейчас полон рот хлопот по организации свадебного стола.
Теперь о главном. Я горячо одобряю ваше решение перебраться в Индию, подальше от кровавой русской смуты. А она закончится, дорогие мои, в единственном случае: если у нашей родины хватит сил раздавить эту гадину — большевизм. Но не с такими полководцами это можно сделать, как барон Унгерн-Штернберг, ах, не с такими! Ладно, опять меня в эту сторону заносит. Простите. Наболело. Ведь я в самом центре этого пекла и могу судить о происходящем изнутри, как непосредственный участник событий.
Итак, об Индии. Коля, ты там сумеешь осуществить то грандиозное, что задумал уже несколько лет назад. Часто вспоминаю наши долгие разговоры на эту тему. Общность культурных и религиозных истоков русского народа и народов Индии — как это захватывающе интересно и важно для обоих великих государств! И представляю, какие замечательные картины ты создашь, оказавшись среди индийских пейзажей и древних городов! Это во-первых. А во-вторых, вы будете в безопасности, мальчики смогут продолжить свое образование. Ужасно скучаю по своим племянникам.
Но ни в коем случае не следует добираться в Индию ни через воюющую Россию, ни через Сибирь и Монголию, ни юго-восточным, тоже русским, путем: Баку, Каспийское море, Туркестан, Афганистан. Ни в коем случае! Оба эти в основном сухопутные маршруты — через гражданскую войну и национальные междоусобицы. Только океаном, на корабле, из какого-нибудь европейского порта, по Средиземному морю и Суэцкому каналу. Главное — получить визы на въезд в Индию. Думаю, лучшие визы английские, ведь Индия -британская колония. И есть еще один вариант, на случаи осложнений: можно попасть в Индию через Китай, получив визы здесь. Кое-что я уже разузнал на этот счет. Есть некоторые возможности. Мне только надо будет знать, куда вы отправитесь из Европы. Если в Китай — сообщите мне об этом немедленно и как можно быстрее. А получить китайские въездные визы в любой европейской столице, насколько мне известно, не проблема. Я пока начну предварительные хлопоты. Как только вы поднимитесь на палубу парохода, следующего в Индию или Китай, дайте мне две телеграммы, и в зависимости от их содержания я начну действовать. Телеграфируйте по адресам: Россия, Читинская губерния, Даурия, штаб войска атамана Семенова, Владимиру Рериху (что телеграмма по этому адресу дойдет, маловероятно: здесь бесконечные бои, все меняется каждый день, но, как говорится, чем черт не шутит), или — это надежно — Китай, Харбин, Главная почта, до востребования. Мне по долгу службы постоянно приходится мотаться между Даурией и Китаем.
Господи! Когда же мы свидимся? Когда я обниму вас, мальчиков? И наверно, вам хоть что-то известно о нашей матушке. Как там она в большевистском Питере?
Шлю от души лучшие пожелания, обнимаю и целую вас всех.
Владимир 15.VШ.1919г. Харбин
К этому письму Владимира Рериха необходим небольшой комментарий. Вернее, расшифровка двух фраз из письма: «Но интерес у него (барона Унгерна — И. М.) свой, не московский, а здешний — здесь, точнее, в Монголии. Когда-нибудь об этом подробно при встрече…»
Встреча братьев действительно состоялась через несколько лет в Пекине, и Николай Константинович Рерих выслушал пространное повествование Владимира о «самодержце пустыни»29, бароне Романе Федоровиче Унгерне-Штернберге, о его яростной мечте возродить в Монголии и на прилегающих к ней территориях буддистскую империю наподобие той, которую когда-то создал Чингисхан, и отсюда начать великий поход на Россию и Европу с целью освобождения заблудшего, идущего в никуда и погрязшего в грехах Запада от оков «современной машинной цивилизации».
Сама проблема заинтересовала, даже заинтриговала художника: «свет с Востока», новая буддийская империя на развалинах «старого мира», в котором посланники сатаны, коммунисты и социалисты, будут все истреблены до седьмого колена: «Даже ни семени не должно остаться, ни мужчин, ни женщин».
И в этой связи несколько сведений о еще одном «спасителе мире»: цитаты из писаний самого барона Унгерна и из характеристик, данных ему современниками.
Сначала слово Роману Федоровичу. Вот его приказ, изданный в октябре 1919 года:
Я, начальник азиатской конной дивизии генерал-лейтенант барон Унгерн, сообщаю к сведению всех русских отрядов, готовых к борьбе с красными в России. 1917 год дал отвратительный преступный урожай революционного посева. Россию надо строить заново по частям. Народу нужны имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя есть лишь одно — законный хозяин земли русской император всероссийский Михаил Александрович…
(Необходимо заметить, что имя нового государя Роман Федорович, разрабатывая свой «монгольский» план, хотел использовать лишь как временное знамя, рассчитанное на настроения основной людской массы крестьянской России. — И. М.)
Силами моей дивизии совместно с монгольскими войсками свергнута в Монголии незаконная власть китайских революционеров-большевиков и восстановлена власть ее законного главы Богдыхана. Приказываю: подчиняться беспрекословно дисциплине, без которой все развалится. Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество их конфисковывать. Зло, пришедшее на Землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человеческой, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей и преданных слуг красных учителей не ставить никаких преград.
Народами завладел социализм. Социализм, лживо проповедующий мир, — злейший и вечный враг мира, так как смысл социализма — борьба. Нужен мир — высший дар Неба.
Твердо уповая на помощь Божью, отдаю настоящий приказ и призываю всех к стойкости и подвигу.
Начальник Азиатской Конной дивизии барон Унгерн
Большая советская энциклопедия (первое издание):
Барон Унгерн — один из главарей контрреволюции в Сибири, генерал-лейтенант, в 1917-1919 годах подручный атамана Семенова. В 1919-20 годах — диктатор Монголии. В 1921 году его отряды вторглись на территорию Советской России и были разгромлены.
Эмигрантская газета в Пекине «Русская свободная мысль» (ноябрь'1920 года):
Барон Роман Унгерн фон Штернберг принадлежал к одному из феодальных аристократических семейств Прибалтийского края, предки которого были членами известного ордена «Рыцарей меча» и принимали активное участие в крестовых походах. Себя барон Унгерн называл «потомком восемнадцати поколений Штернбергов.
Петр Николаевич Врангель (в 1914 году во время Первой мировой войны, под его началом в Восточной Пруссии недолго воевал есаул Унгерн, получив за доблесть Георгиевский крест): «Превосходный офицер, не теряется ни при каких ситуациях. Склонен к пьянству. Способен на поступки, недостойные офицерского мундира.
Емельян Ярославский, общественный обвинитель на суде над Унгерном, автор книги «Барон Роман фон Штернберг»:
Кровавый палач, лакей империализма, наркоман и пьяница, полупараноик, маньяк и авантюрист.
В 1920 году в Сибири к власти пришли большевики. В это же время Китай, в котором утвердился республиканский строй, оккупирует Монголию, вводит в нее свои войска; монгольскую армию распускают. Богдыхан, духовный и светский правитель страны, практически отстранен от власти, арестован и заключен в своем Зеленом дворце.
В Сибири гражданская война. Против большевиков во главе белого русского воинства — Колчак. В его армии воюет атаман Григорий Семенов со своими полками; среди них Азиатская конная дивизия барона Унгерна, в которой около восьми сотен казаков. И хотя тактическая цель его — борьба с большевиками, с Красной армией (он через атамана Семенова подчинен Колчаку), стратегическая цель Романа Федоровича совсем иная: освобождение от китайцев Монголии, создание там основы будущего буддистского государства. И когда эта цель объявлена местному населению, под его знамена стекаются и русские, прежде всего казацкие офицеры и рядовые, приверженцы «белой идеи», и местные монголы и буряты. В 1921 году, накануне знаменитого похода Унгерна на Ургу30, в его войске уже больше десяти тысяч бойцов и командиров.
В одном из писем Богдыхану накануне решающих событий «самодержец пустыни» писал:
Я, барон Унгерн, родственник русского царя (фантазии Романа Федоровича — И.М.) ставлю цель, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать Богдыхану помощь для освобождения Монголии от китайского ига и восстановления прежней власти. Прошу согласия на вступление моих войск в Ургу…