интересовались, когда свадьба. Тамаз, перехвативший этот вопрос, отвечал:
- Следите за вечерними газетами, возможен экстренный выпуск...
Когда волна поздравляющих схлынула и за столом воцарилось относительное
спокойствие, Джумбер, обращаясь к Гиязу, спросил:
- И все-таки - когда?
Гияз неопределенно пожал плечами.
И тут обыкновенно молчаливый Роберт заявил:
- Думаю, в следующую субботу - в самый раз. Во-первых, откладывать нет
никаких причин, во-вторых, в среду последняя игра первого круга, и у нас
двухнедельный перерыв. Значит, мы, твои друзья, располагаем временем и можем
гулять на свадьбе, не оглядываясь на тренера. Себя назначаю главным
распорядителем,- хоть раз в жизни похожу в высокой должности,- и только
потому, что осенью я выдавал замуж сестренку, у меня по этой части есть
опыт. Джумбер, Тамаз, подтвердите.
Друзья согласно кивали головами.
- Где проводить, надеюсь, вопроса не возникает - конечно, в
"Жемчужине",- продолжал Роберт.
- Злые языки будут утверждать, что Глория ее специально для себя
построила,- перебил Тамаз.
Но Глория отпарировала:
- Нет, Тамаз, "Жемчужину" я создала для того, чтобы встретиться здесь с
Гиязом.
- К вам, молодожены,- продолжал Роберт,- просьба одна: чтоб ко вторнику
был полный список гостей...
- Роберт, дорогой, прошу тебя только об одном, не женись раньше меня,
хочу, чтобы ты и на моей свадьбе был распорядителем,- Тамаз обнял друга.
Такой суматошной недели у Глории с Гиязом никогда в жизни больше не
было. Во вторник Глории на работу позвонил секретарь горкома комсомола, тот
самый, что поддержал идею "Жемчужины". Слегка пожурив ее за то, что скрыла
от комсомола предстоящий факт изменения биографии, он объявил, как нечто
решенное и не подлежащее обсуждению, что свадьба будет
комсомольско-молодежной. Глория пыталась отговориться, мол, у горкома и без
свадеб дел невпроворот. Но секретарь был неумолим: доказывал, что она - член
горкома комсомола, знаменитость их молодого города, да и жених, судя по
отзывам, хороший прораб, возглавляет передовой участок,- короче, для
комсомольской свадьбы лучшей пары не сыскать.
В среду, после игры, Роберт за столом в "Жемчужине" сказал Глории с
Гиязом:
- Для начала примите первый свадебный подарок - нашу сегодняшнюю
победу. Теперь мы с легким сердцем можем гулять на свадьбе, промежуточный
финиш за нами, по итогам первого круга мы лидеры в зоне. А сейчас я передам
слово директору "Жемчужины", моему заму, нашему другу Бахтияру,- и под
шутливые аплодисменты Роберт сел на свое место.
- Друзья мои, на Востоке говорят: сколько о халве ни говори, во рту
слаще не станет. Поэтому я много говорить не буду, только заверю вас, что
все будет на высоте. Это и для нас, коллектива "Жемчужины",- экзамен, первая
свадьба в кафе. Если архитектор Глория сделала нашему городу такой подарок,
разве город останется неблагодарным, это не в обычаях нашего края.
... Свадьба во сне то и дело перебивалась их прекрасными днями на море.
Два дня спустя после свадьбы собрались компанией у Глории дома, куда
переехал Гияз. Слушали музыку, вспоминали веселую, шумную свадьбу.
И тут Джумбер предложил:
- А не поехать ли вам в свадебное путешествие, чтобы заодно убежать от
жары?
Тамаз не преминул вмешаться:
- Думаю, итальянцы не успели отстроить отель. Глория ведь не
предупредила, что по возвращении осчастливит Гию.
- Не в пример тебе, Тамаз, я даю только мудрые советы, и потому у меня
шестой разряд плотника-штукатура, а у тебя только пятый. Верно я говорю,
Гия?.. Так вот... У нас две недели перерыва между играми, и я собирался дней
на десять слетать в Гагры, на море. Там у меня родной дядя живет в
двухэтажном особняке, прямо на берегу моря. Не махнуть ли нам туда вместе?
Так они с Глорией оказались на море, и провели там отпуск за два года.
Это были самые счастливые дни их совместной жизни.
Джумбер, в студенческие годы проводивший отпуск в Гаграх, прекрасно
знал не только сам город, но и все маленькие городки-курорты в округе, и
пока был с ними, успел показать многое и познакомить со своими гагринскими
друзьями. Пицунду они открыли для себя случайно, уже после отъезда Джумбера.
В те годы на мысе Пицунда, что рядом с Гагрой, крупное строительство только
разворачивалось, и знаменитый ныне мировой курорт только поднимался из
фундаментов.
Глория сразу оценила размах предстоявшего строительства, правда, сами
запроектированные шестнадцатиэтажные корпуса ее не очень радовали,- слишком
обычно и однотипно, на ее взгляд, не на чем глазу задержаться,- зато
пространственное решение она находила замечательным. Вся зона продувалась
насквозь морскими ветрами, реликтовый сосновый лес вплотную подступал к
корпусам. Прогулочные дорожки, аллеи, скульптурные композиции на развилках
дорог, площадях, летние рестораны и кафе очаровали ее. Она быстро сошлась с
архитекторами, большинство из которых приехали из Тбилиси, и они часто
проводили с ними вечера в Гаграх. Уже создавались необычные
гипсокерамические, покрытые яркой цветной глазурью, сказочные драконы,
спруты, осьминоги, задиристые петухи, важные павлины, сонные совы, волшебные
терема, горницы, сакли - автобусные остановки от Гагр до Пицунды - работа
уже знаменитого тогда Зураба Каргаретели, с которым у Глории с первого дня
знакомства установились дружеские отношения.
Бывало, что Каргаретели вдруг загорался какой-нибудь идеей, и не было
сил удержать его за столом, не говоря уже о том, чтобы убедить его дождаться
утра. Тут же находилась машина, и она в ночь несла к Пицунде творца,
которому необходимо было тут же проверить свою мысль. "Одержимый",- говорила
Глория о Каргаретели и, конечно, подразумевала, что только таким и должен
быть созидатель.
Возвращались они в Заркент через Тбилиси. В Грузии, в Тбилиси они оба
оказались впервые и, уезжая, увозили в своих сердцах нежную любовь к этому
удивительному краю и его людям...
...Проснулся он рано, хотя и спал всего два-три часа,- привычка,
выработанная в молодости в Заркенте, срабатывала до сих пор. Двери соседних
купе еще не открывались, и проводник обрадовался Гиязу,- теперь ему было с
кем словом перекинуться. Но Гияз, обменявшись с ним двумя-тремя ничего не
значившими фразами о погоде, расписании, ближайшей стоянке, попросил чайник
чая и вновь скрылся в купе.
Поутру кондиционер был отключен, и он опустил створку окна. Близость
пустыни уже ощущалась, свежести той, что в Озерном, не чувствовалось, хотя
день только начинался. Взгляд его то и дело задерживался на диване,-
наверное, надо было собрать письма и фотографии, сложить их, но каждый раз
какая-то новая мысль отвлекала его.
Неизвестно почему вдруг вспомнилась сейчас телеграмма: "Гия, задержусь
в Ташкенте еще на три дня. Проект завалили, буду бороться". Такие телеграммы
от Глории он получал не раз, и не только из Ташкента: он знал о каждом ее
проекте, взлелеянном в муках бессонными ночами, точно дитя. На этот раз речь
шла о Доме молодежи, который Глория сдавала три года спустя после свадьбы.
Дом молодежи давался ей трудно, браковался вариант за вариантом, каждый
из которых забирал уйму сил и бездну времени. Дважды она летала в Тбилиси,
показывала работу Каргаретели и его друзьям-архитекторам. Возвращалась из
Грузии окрыленная, с блокнотами, полными записей, советов, рекомендаций.
Говорила, вот, кажется, все - нашла. Но через неделю уже почти законченная
работа браковалась, советы казались ей банальными, ненужными, запоздалыми,
блокноты летели в мусорное ведро...
Глория вдруг почувствовала, что Заркент, предоставляя ей шанс выразить
себя, в то же время лишал ее профессиональной среды, той атмосферы, которая
нужна каждому творческому работнику. Живя вдали от признанных центров
архитектурной мысли страны, она тем не менее стала ощущать, что в их "цехе"
происходят какие-то серьезные перемены. Она уловила это по проектам, которые
неожиданно получали широкую огласку, тем самым становясь неким эталоном. И
это новое веяние в архитектуре, быстро набиравшее силу и мощь, как весенний
горный ливень, застало Глорию врасплох. Она не находила иных слов, кроме
возмущенных: бездарность, безликость, коробки, стандарт... С работы она
возвращалась так же поздно, как и Гияз, часто с охрипшим голосом,- без боя
архитекторы все же не сдавались.
- Гия, милый,- говорила она, волнуясь,- ну как я могу утверждать проект
нового жилого массива, если потолки требуют занизить до двух с половиной
метров! И это у нас, в Заркенте, где и так дышать нечем, жара
сорокаградусная все лето. Люстру можно использовать вместо супницы на столе.
А совмещать санузел с ванной у нас, в Средней Азии, где много детей, большие
семьи, где ванна служит семье и прачечной,- это же полный абсурд!
Глория горячилась, забывала об ужине.
- А что скажете вы, строители? Архитекторы с ума посходили? В здравом
ли мы уме, спросите? В здравом, да что толку, не завизирую проект я, это с
удовольствием сделает другой.
Гияз запомнил из той поры термин, многое изменивший в судьбе Глории,-
"архитектурные излишества".
Жена его выработала для себя несколько главных принципов, которые
считала обязательными для своих работ в Средней Азии. Она не представляла ни
одного проекта без зеленой зоны - не тех формальных клумб и посадок
"Зеленстроя", которые в общем-то имеются в каждом проекте, а той солидной
парковой архитектуры, которая со временем убережет строение от пыли и зноя,
главных разрушителей в Азии, и создаст вокруг него необходимый микроклимат.
Не мыслила она свою архитектуру и без воды: фонтанов, арыков, каналов,
всяких лягушатников, питьевых фонтанчиков,- здесь она опиралась на
традиционное восточное зодчество, всегда чтившее воду, и как элемент
архитектуры - тоже. Чтобы раз и навсегда решить для себя вопрос с водой,- а
собиралась она работать в Узбекистане всю жизнь,- Глория копалась в архивах,
объездила не только прославленные Хиву, Самарканд и Бухару, но и
малоизвестные города Китаб, Коканд, говорила со старцами. И создавала затем
оригинальной формы хаузы, нечто вроде нынешних бассейнов, но имевших еще и
эстетическое назначение.
Ее парковая зона с фонтанами и хаузами предусматривала места отдыха:
для уставших, любопытных, гуляющих и, конечно, для влюбленных. Скамейки,
лавки, айваны, для одного человека, для двоих, для компании, которые Глория
создавала с неиссякаемой фантазией и смелостью, поражали не только формой,
материалом, но и тем, как она умудрялась их расположить. Они у нее словно
вырастали из земли, как грибы, естественно, будто только тут им и место.
Зная любовь народов Востока к фонтанам, и видя, что по вечерам возле них
собираются люди, она придумала вокруг фонтана, в зоне, куда не долетают
брызги, разрезанное кольцо-скамейку, где можно было, никому не мешая,
отдыхать у воды. Удивляла она и своими шатрами-беседками для влюбленных.
Легкие, ажурные, по весне оплетенные виноградником, вьющейся зеленью,
чайными розами, они словно сошли на землю со страниц восточных сказок.
Глория сетовала, что у нас, к сожалению, мало архитекторов по парковой
культуре, и получи она когда-нибудь солидный заказ, где понадобится возле
сооружения разбить настоящий сквер, сад, парк, она и знать не будет, к кому
обратиться, кого пригласить для совместной работы. Очень об этом жалела и
часто говорила: пока строится город, заложить бы где-нибудь загородный парк,
чтобы он спокойно поднялся, пока город подступит к нему. И для себя,
уверенная, что это непременно пригодится когда-нибудь, изучала и парковую
культуру. Часто ездила в Ташкент, в Ботанический сад, в институт Шредера и
многое узнала о деревьях, кустарниках, цветах Средней Азии. По крайней мере
она точно знала, сколько нужно лет, чтобы выбранные ею деревья создали
вокруг здания достойный ландшафт.
Но и деревья, и вода, которым Глория придавала такое большое значение,
все же служили, так сказать, антуражем для главного - самого здания. В
Глории, несмотря на молодость, на женский романтизм, кое-где
проскальзывавший в работах, чувствовались прежде всего мужская
рациональность, мужской расчет. Гияз помнит, как однажды за столом в Гаграх
Зураб Каргаретели сказал: "Стоит мне взглянуть на безымянный проект, я
всегда безошибочно скажу - мужская это или женская работа". Друзья Зураба,
тоже архитекторы, тогда рассмеялись и сказали, что такое чутье дано не ему
одному. Сколько раз Глория, отправлявшая на архитектурные конкурсы свои
работы, получала ответы, начинавшиеся словами: "Уважаемый товарищ Караян..."
А ведь в жюри этих конкурсов наверняка тоже сидели люди, уверенные, что без
труда отличат мужскую работу от женской.
Эту мужскую хватку в Глории Гияз уловил сразу, в первый же вечер их
знакомства, когда она рассказывала ему о "Жемчужине", и позже не раз
убеждался в этом, когда они поженились и он уже жил интересами жены, зная об
архитектуре больше, чем иной дипломированный специалист, потому что у Глории
был еще и талант педагога, умеющего раскрыть самую суть проблемы. Но Глория,
несмотря ни на что, оставалась настоящей женщиной. И Гияз понял, что в ее
архитектуре обязательно будет присутствовать что-то такое, что неподвластно
ни одному талантливому мужчине - должно же было как-то выразиться ее
неповторимое сочетание женственности, обаяния, вкуса и характера. Ведь она
работала неистово, отдаваясь делу целиком, забывая порой о муже, о семье, о
доме. Эта рациональность, чувство ответственности перед грядущими
поколениями, полнейшее отсутствие конъюнктурных соображений, погони за
сиюминутной выгодой позволили ей выработать главные принципы, которым она
следовала в любых обстоятельствах. По ее убеждению, в Средней Азии для
зданий, строившихся по индивидуальному проекту, для сооружений, определявших
лицо города, годились только материалы, менее всего подверженные действию
солнца и пыли: высококачественный светлый кирпич, камень, желательно
полированный, и металл... тонкие листы красной меди, цинка, свинца, алюминия
и их сплавов. Каждый из этих материалов годился сам по себе, но Глория
считала, что лучше их сочетать. Работая, она не витала в облаках, не
закладывала в проект того, чего днем с огнем не сыщешь, - все это имелось в
достатке в Средней Азии, кроме хорошего кирпича. А цветной металл,
непривычный для нашей архитектуры, за которым Глория видела будущее, она
решилась использовать только потому, что жила в Заркенте, где он
производился. Она иногда говорила с грустью, что опоздала в архитектуру лет
на десять. Проектируя Дом молодежи, Глория, конечно, знала, что наступило
время блочного строительства, бетона, подвижной опалубки, новых облицовочных
материалов, время стекла. Время серийного строительства, эра
домостроительных комбинатов. Знала и часто с карандашом в руках убеждала,
что дешевые, на первый взгляд, материалы, дают только сиюминутную выгоду, с
годами на ремонт во много раз больше уйдет, чем на материалы, рассчитанные
на десятилетия. "Скупой платит дважды - это сказано об архитектуре",-
уверяла она.
О стекле в одной из своих статей Глория высказалась резко и
определенно: для Средней Азии с ее жарой и солнцем оно противопоказано. Да и
в других климатических зонах... Пройдут первые восторги, и во весь рост
встанет проблема отопления: на ее взгляд, обогревать стеклянные здания - все
равно что отапливать улицу. А человек в аквариуме, по ее мнению,
подвергается насилию архитектора. С этой статьей у нее тоже были
неприятности: Союз архитекторов обвинил ее в непонимании современных задач
градостроительства, недооценке новых материалов, за которыми будущее
архитектуры. Гияз помнит, как Глория написала тогда ответ, состоявший из
одной фразы: "Во все времена перед архитектором стояла и будет стоять одна
задача: строить красиво, добротно, на века". Но Гияз, вызвавшийся отнести
письмо на почту, ответ не отправил, ибо уже знал: молодым дерзости не
прощают.
Сейчас в коридоре, у окна вагона, спустя много лет, вспоминая борьбу
Глории за свой взгляд на архитектуру, Гияз понимал, что во многом она была
права, хотя и тогда нисколько не сомневался в правильности ее взглядов и
идей.
Ему припомнились многие здания Ташкента, отстроенные после
землетрясения. За какой-то десяток лет бетон и облицовка выгорели, постарели
- и тут ничем помочь уже нельзя. С многих высотных зданий падают изразцы
облицовки, казавшиеся тогда такими заманчиво дешевыми, а теперь замена одной
плитки на недосягаемой высоте оборачивается сотнями рублей, кажется
неразрешимой технологической задачей.
Гияз хорошо помнил работу Глории над Домом молодежи, ведь она
приступила к ней сразу после свадьбы. Все три года, что жена трудилась над
этим проектом, ни одна встреча у них в доме не заканчивалась без разговоров
о нем. Тамаз шутил, что если Глория будет так интересно рассказывать об
архитектуре, то она отобьет у футбола всех болельщиков. А Глория не без
грусти отвечала: мне бы как вам, футболистам, стадион заполучить, вырваться
к народу, я бы отстояла каждое свое детище. Иногда кто-нибудь намекал ей:
вот если бы у тебя был покровитель, учитель...
На это Глория всегда говорила: я желала бы, чтобы моим покровителем
стали массы. И она всегда терзалась оттого, что у нее нет массовой
аудитории. Может, она не могла забыть свой первый проект, когда напрямую
вышла на молодежь города и убедила ее в состоятельности своей работы?
В Дом молодежи она "заложила" рваный и шлифованный камень,
высокосортный светлый кирпич и почти все цветные металлы Заркента, но больше
всего красной меди, потому что считала: медь - металл Востока. Глория к тому
времени объездила весь Узбекистан и уверяла, что почти не встречала
современных зданий, где летом не обливались бы потом - тогда бытовых
кондиционеров и в помине не было. Вопрос о том, как обеспечить зданию
прохладу, волновал ее больше всего. Шутила, что, например, в концертных
залах, больших и малых, принимая здание, комиссия обращает внимание на полы,
потолки, лестницы, на что угодно, кроме главного - слышимости. Оттого
"звонкие" залы можно по пальцам пересчитать, спросите у певцов. Обращала
внимание и на то, что в современной архитектуре исчез целый элемент - крыша.
Это и натолкнуло Глорию на идею. Поначалу она хотела сделать обыкновенную
крышу из оцинкованного железа, как зеркало отражающего солнечные лучи. Но
Дом молодежи она представляла себе романтическим зданием, хотела, чтобы уже
внешним видом он притягивал молодежь, потому и от традиционной крыши
отказалась. А идею, считай, подал Гияз: почему бы ей на крыше не сделать
кафе?
"А действительно - почему бы и нет?" - подумала она, ибо рациональность
используемой площади была одним из главных ее принципов. Кафе она набросала
быстро, но главное - придумала крышу-шатер над ним, а значит, и над всем
строением. Кафе она сделала на восточный манер: крыша-шатер из легкого
хромированного цинка опиралась на множество столбов, украшенных затейливой
национальной узбекской резьбой - ганчем. Глория честно признавалась, что
этот элемент она позаимствовала из полюбившейся ей самаркандской мечети.
Крыша по ее задумке решала сразу две проблемы: отражала самые жаркие, прямые
лучи солнца и способствовала возникновению постоянного аэродинамического
потока воздуха, охлаждающего здание. Оттого и родилось название кафе
"Ветерок" - в жарком краю это ох как важно.
На этом Глория не успокоилась и, опять же по предложению Гияза,
увеличила толщину стен против сложившегося современного норматива, а в
стенах положила трубы, по которым летом циркулировала бы холодная вода,
охлаждая здание. Интерьеры, лестницы, освещение Глории давались легко:
фантазия ее была щедра. Гияз, слушая ее неожиданные решения, потихоньку их
записывал, и записи эти не однажды оказывались кстати. Тогда Гияз понял, что
архитектурная мысль похожа на поэтическую строку: не запиши вовремя - не
вернется.
Большую стену холла должно было украшать мозаичное панно "Мотогонщики".
Глория все-таки не забыла страсти на гаревой дорожке. Панно обещал выполнить
сам Зураб Каргаретели, человек неравнодушный к скорости. Гиязу нравился весь
проект: и кафе, и крыша, и концертный зал, но больше всего холл, где со
второго этажа на рваные камни заструится водопад, у края бирюзового хауза
зажурчит фонтан, а в прозрачных шахтах сквозь здание будут бесшумно
двигаться лифты, поднимающие из холла гостей в "Ветерок".
Раньше Гияз, слыша выражение "родиться вовремя", не придавал ему
никакого значения, - может, потому, что чаще всего оно упоминалось всуе и
касалось времен романтических, когда хотелось быть мушкетером или скакать
рядом с Чапаевым, а девушки мечтали о балах во дворцах и чтобы из-за них
дрались на дуэлях, а поутру воздыхатели присылали им корзины роз... А ведь
это выражение, скорее всего, родилось вдогонку чьей-то трагической судьбе.
Гияз понимал, что людей, отстающих от своего времени, тьма, и они нисколько
не страдают от этого, потому что их большинство, а людей, опережающих время,
единицы, и судьбы их - великие или трагичные, если некому их понять,
поддержать, ведь даже время не всегда подтверждает их правоту.
Хотя он закончил институт и жил в Омске, некогда признанном культурном
центре Сибири, целых пять лет, особым культурным багажом похвастаться не
мог. Да и многие ли его товарищи, сокурсники, положа руку на сердце, могли
назвать себя культурными людьми? Так, внешние приметы: кое-что читали,
кое-что видели, научились завязывать галстуки, а вся культура в основном
черпалась из затрепанной книжки "Правила хорошего тона", большей частью
пропагандировавшей манеры салонов, канувших в Лету, с которыми легче попасть
впросак, чем прослыть человеком воспитанным. А ведь они были людьми с высшим
образованием! Конечно, у его поколения было много причин недополучить
чего-то по части культуры: и объективных и субъективных - две трети
студентов жили только на стипендию, и мысли чаще всего были о том, как не
бросить институт, хотя оправданием это, конечно, теперь служить не может. А
может, они прятались за модной тогда формулой "физики-лирики"? Технари -
зачем, мол, нам, поэзия, живопись, музыка, скульптура? Жаль, что не
разглядели тогда, в этой, казалось бы, безобидной формулировке, большого
вреда. Главным, как теперь понимал Гияз, было отсутствие духовности в стенах
самого института и общежития. Конечно, учились там и другие студенты, как
они сами себя называли - элита, именно они-то и нарекли ребят, подобных
Гиязу, "колхозниками". Но эти подвижничеством себя не утруждали, а жили сами
по себе, общаясь с себе подобными. Среда - носитель культуры, она весомее
любых мудрых трактатов. Это он понял там, в Заркенте, случайно попав в
компанию Джумбера. Кроме ребят из Тбилиси, имевших высшее образование,- а за
Джумбером и Робертом и музыкальная школа числилась,- были здесь врачи,
музыканты, педагоги - молодая интеллигенция молодого города. Но больше всего
он почерпнул от Глории,- сама жизнь с нею ежедневно обогащала его как
личность.
В их библиотеке были книги о людях, родившихся не вовремя... Родиться
не вовремя... Это вовсе не значит, что надо оперировать лишь веками и
эпохами,- для человека может хватить и одного десятилетия, того самого, к
которому его талант набрал силу, к которому он подошел с программными
работами, идеями. Бороться и ждать десятилетия дано далеко не каждому,
человек может и не отступить, а надломиться.
Проект Дома молодежи Глории утвержден не был: как корабль на айсберг,
он наскочил на только что вышедшее постановление "об излишествах в
архитектуре". И, как часто бывает, в этом в общем-то справедливом и
своевременном деле начались перегибы, вплоть до упрощенчества, примитивизма.
Выбор, павший на нее, как понимала Глория, оказался случайным, чьих-то
козней она тут не усматривала - просто судьба. Конечно же, в ее проекте, с
позиций нового постановления, излишеств хватало с избытком.
Смелое, изящное, красивое? Все это коммиссии казалось непозволительной
роскошью. А затея с охлаждением здания? Иначе как барство и не
воспринималась. Лифты, водопады, внутренние хаузы, фонтаны? В Доме молодежи?
В Заркенте, который и не на всякой карте обозначен? Все было отвергнуто
практически с ходу, без обсуждения. Как ни странно, дольше всего споры шли о
"Мотогонщиках"... Гонщики в Доме молодежи города металлургов? Глория
пыталась объяснить, что скорость, гонки - символы молодости, времени, века.
Один из руководителей комиссии великодушно сказал, что панно - это не
главное, изменить, мол, нетрудно и подал бесценную, на его взгляд, идею -
дать во всю высоту стены улыбающегося металлурга с кочергой в руке на фоне
огненной меди,- и сам засветился от восторга и выдумки своей, как
заркентская медь. На что Глория, не сдержавшись, резко ответила: это все
равно, что изобразить вас рядом с ванной и с мухобойкой в руках, потому что
медь добывают в Заркенте химическим способом, в гальванических ваннах, очень
похожих на домашние, только размером побольше, и выложены они винипластом,
против агрессивной среды, так что никакой героики в добыче меди нет, правда,
раствор красивого изумрудного цвета ядовит. Этот выпад задел председателя
- Следите за вечерними газетами, возможен экстренный выпуск...
Когда волна поздравляющих схлынула и за столом воцарилось относительное
спокойствие, Джумбер, обращаясь к Гиязу, спросил:
- И все-таки - когда?
Гияз неопределенно пожал плечами.
И тут обыкновенно молчаливый Роберт заявил:
- Думаю, в следующую субботу - в самый раз. Во-первых, откладывать нет
никаких причин, во-вторых, в среду последняя игра первого круга, и у нас
двухнедельный перерыв. Значит, мы, твои друзья, располагаем временем и можем
гулять на свадьбе, не оглядываясь на тренера. Себя назначаю главным
распорядителем,- хоть раз в жизни похожу в высокой должности,- и только
потому, что осенью я выдавал замуж сестренку, у меня по этой части есть
опыт. Джумбер, Тамаз, подтвердите.
Друзья согласно кивали головами.
- Где проводить, надеюсь, вопроса не возникает - конечно, в
"Жемчужине",- продолжал Роберт.
- Злые языки будут утверждать, что Глория ее специально для себя
построила,- перебил Тамаз.
Но Глория отпарировала:
- Нет, Тамаз, "Жемчужину" я создала для того, чтобы встретиться здесь с
Гиязом.
- К вам, молодожены,- продолжал Роберт,- просьба одна: чтоб ко вторнику
был полный список гостей...
- Роберт, дорогой, прошу тебя только об одном, не женись раньше меня,
хочу, чтобы ты и на моей свадьбе был распорядителем,- Тамаз обнял друга.
Такой суматошной недели у Глории с Гиязом никогда в жизни больше не
было. Во вторник Глории на работу позвонил секретарь горкома комсомола, тот
самый, что поддержал идею "Жемчужины". Слегка пожурив ее за то, что скрыла
от комсомола предстоящий факт изменения биографии, он объявил, как нечто
решенное и не подлежащее обсуждению, что свадьба будет
комсомольско-молодежной. Глория пыталась отговориться, мол, у горкома и без
свадеб дел невпроворот. Но секретарь был неумолим: доказывал, что она - член
горкома комсомола, знаменитость их молодого города, да и жених, судя по
отзывам, хороший прораб, возглавляет передовой участок,- короче, для
комсомольской свадьбы лучшей пары не сыскать.
В среду, после игры, Роберт за столом в "Жемчужине" сказал Глории с
Гиязом:
- Для начала примите первый свадебный подарок - нашу сегодняшнюю
победу. Теперь мы с легким сердцем можем гулять на свадьбе, промежуточный
финиш за нами, по итогам первого круга мы лидеры в зоне. А сейчас я передам
слово директору "Жемчужины", моему заму, нашему другу Бахтияру,- и под
шутливые аплодисменты Роберт сел на свое место.
- Друзья мои, на Востоке говорят: сколько о халве ни говори, во рту
слаще не станет. Поэтому я много говорить не буду, только заверю вас, что
все будет на высоте. Это и для нас, коллектива "Жемчужины",- экзамен, первая
свадьба в кафе. Если архитектор Глория сделала нашему городу такой подарок,
разве город останется неблагодарным, это не в обычаях нашего края.
... Свадьба во сне то и дело перебивалась их прекрасными днями на море.
Два дня спустя после свадьбы собрались компанией у Глории дома, куда
переехал Гияз. Слушали музыку, вспоминали веселую, шумную свадьбу.
И тут Джумбер предложил:
- А не поехать ли вам в свадебное путешествие, чтобы заодно убежать от
жары?
Тамаз не преминул вмешаться:
- Думаю, итальянцы не успели отстроить отель. Глория ведь не
предупредила, что по возвращении осчастливит Гию.
- Не в пример тебе, Тамаз, я даю только мудрые советы, и потому у меня
шестой разряд плотника-штукатура, а у тебя только пятый. Верно я говорю,
Гия?.. Так вот... У нас две недели перерыва между играми, и я собирался дней
на десять слетать в Гагры, на море. Там у меня родной дядя живет в
двухэтажном особняке, прямо на берегу моря. Не махнуть ли нам туда вместе?
Так они с Глорией оказались на море, и провели там отпуск за два года.
Это были самые счастливые дни их совместной жизни.
Джумбер, в студенческие годы проводивший отпуск в Гаграх, прекрасно
знал не только сам город, но и все маленькие городки-курорты в округе, и
пока был с ними, успел показать многое и познакомить со своими гагринскими
друзьями. Пицунду они открыли для себя случайно, уже после отъезда Джумбера.
В те годы на мысе Пицунда, что рядом с Гагрой, крупное строительство только
разворачивалось, и знаменитый ныне мировой курорт только поднимался из
фундаментов.
Глория сразу оценила размах предстоявшего строительства, правда, сами
запроектированные шестнадцатиэтажные корпуса ее не очень радовали,- слишком
обычно и однотипно, на ее взгляд, не на чем глазу задержаться,- зато
пространственное решение она находила замечательным. Вся зона продувалась
насквозь морскими ветрами, реликтовый сосновый лес вплотную подступал к
корпусам. Прогулочные дорожки, аллеи, скульптурные композиции на развилках
дорог, площадях, летние рестораны и кафе очаровали ее. Она быстро сошлась с
архитекторами, большинство из которых приехали из Тбилиси, и они часто
проводили с ними вечера в Гаграх. Уже создавались необычные
гипсокерамические, покрытые яркой цветной глазурью, сказочные драконы,
спруты, осьминоги, задиристые петухи, важные павлины, сонные совы, волшебные
терема, горницы, сакли - автобусные остановки от Гагр до Пицунды - работа
уже знаменитого тогда Зураба Каргаретели, с которым у Глории с первого дня
знакомства установились дружеские отношения.
Бывало, что Каргаретели вдруг загорался какой-нибудь идеей, и не было
сил удержать его за столом, не говоря уже о том, чтобы убедить его дождаться
утра. Тут же находилась машина, и она в ночь несла к Пицунде творца,
которому необходимо было тут же проверить свою мысль. "Одержимый",- говорила
Глория о Каргаретели и, конечно, подразумевала, что только таким и должен
быть созидатель.
Возвращались они в Заркент через Тбилиси. В Грузии, в Тбилиси они оба
оказались впервые и, уезжая, увозили в своих сердцах нежную любовь к этому
удивительному краю и его людям...
...Проснулся он рано, хотя и спал всего два-три часа,- привычка,
выработанная в молодости в Заркенте, срабатывала до сих пор. Двери соседних
купе еще не открывались, и проводник обрадовался Гиязу,- теперь ему было с
кем словом перекинуться. Но Гияз, обменявшись с ним двумя-тремя ничего не
значившими фразами о погоде, расписании, ближайшей стоянке, попросил чайник
чая и вновь скрылся в купе.
Поутру кондиционер был отключен, и он опустил створку окна. Близость
пустыни уже ощущалась, свежести той, что в Озерном, не чувствовалось, хотя
день только начинался. Взгляд его то и дело задерживался на диване,-
наверное, надо было собрать письма и фотографии, сложить их, но каждый раз
какая-то новая мысль отвлекала его.
Неизвестно почему вдруг вспомнилась сейчас телеграмма: "Гия, задержусь
в Ташкенте еще на три дня. Проект завалили, буду бороться". Такие телеграммы
от Глории он получал не раз, и не только из Ташкента: он знал о каждом ее
проекте, взлелеянном в муках бессонными ночами, точно дитя. На этот раз речь
шла о Доме молодежи, который Глория сдавала три года спустя после свадьбы.
Дом молодежи давался ей трудно, браковался вариант за вариантом, каждый
из которых забирал уйму сил и бездну времени. Дважды она летала в Тбилиси,
показывала работу Каргаретели и его друзьям-архитекторам. Возвращалась из
Грузии окрыленная, с блокнотами, полными записей, советов, рекомендаций.
Говорила, вот, кажется, все - нашла. Но через неделю уже почти законченная
работа браковалась, советы казались ей банальными, ненужными, запоздалыми,
блокноты летели в мусорное ведро...
Глория вдруг почувствовала, что Заркент, предоставляя ей шанс выразить
себя, в то же время лишал ее профессиональной среды, той атмосферы, которая
нужна каждому творческому работнику. Живя вдали от признанных центров
архитектурной мысли страны, она тем не менее стала ощущать, что в их "цехе"
происходят какие-то серьезные перемены. Она уловила это по проектам, которые
неожиданно получали широкую огласку, тем самым становясь неким эталоном. И
это новое веяние в архитектуре, быстро набиравшее силу и мощь, как весенний
горный ливень, застало Глорию врасплох. Она не находила иных слов, кроме
возмущенных: бездарность, безликость, коробки, стандарт... С работы она
возвращалась так же поздно, как и Гияз, часто с охрипшим голосом,- без боя
архитекторы все же не сдавались.
- Гия, милый,- говорила она, волнуясь,- ну как я могу утверждать проект
нового жилого массива, если потолки требуют занизить до двух с половиной
метров! И это у нас, в Заркенте, где и так дышать нечем, жара
сорокаградусная все лето. Люстру можно использовать вместо супницы на столе.
А совмещать санузел с ванной у нас, в Средней Азии, где много детей, большие
семьи, где ванна служит семье и прачечной,- это же полный абсурд!
Глория горячилась, забывала об ужине.
- А что скажете вы, строители? Архитекторы с ума посходили? В здравом
ли мы уме, спросите? В здравом, да что толку, не завизирую проект я, это с
удовольствием сделает другой.
Гияз запомнил из той поры термин, многое изменивший в судьбе Глории,-
"архитектурные излишества".
Жена его выработала для себя несколько главных принципов, которые
считала обязательными для своих работ в Средней Азии. Она не представляла ни
одного проекта без зеленой зоны - не тех формальных клумб и посадок
"Зеленстроя", которые в общем-то имеются в каждом проекте, а той солидной
парковой архитектуры, которая со временем убережет строение от пыли и зноя,
главных разрушителей в Азии, и создаст вокруг него необходимый микроклимат.
Не мыслила она свою архитектуру и без воды: фонтанов, арыков, каналов,
всяких лягушатников, питьевых фонтанчиков,- здесь она опиралась на
традиционное восточное зодчество, всегда чтившее воду, и как элемент
архитектуры - тоже. Чтобы раз и навсегда решить для себя вопрос с водой,- а
собиралась она работать в Узбекистане всю жизнь,- Глория копалась в архивах,
объездила не только прославленные Хиву, Самарканд и Бухару, но и
малоизвестные города Китаб, Коканд, говорила со старцами. И создавала затем
оригинальной формы хаузы, нечто вроде нынешних бассейнов, но имевших еще и
эстетическое назначение.
Ее парковая зона с фонтанами и хаузами предусматривала места отдыха:
для уставших, любопытных, гуляющих и, конечно, для влюбленных. Скамейки,
лавки, айваны, для одного человека, для двоих, для компании, которые Глория
создавала с неиссякаемой фантазией и смелостью, поражали не только формой,
материалом, но и тем, как она умудрялась их расположить. Они у нее словно
вырастали из земли, как грибы, естественно, будто только тут им и место.
Зная любовь народов Востока к фонтанам, и видя, что по вечерам возле них
собираются люди, она придумала вокруг фонтана, в зоне, куда не долетают
брызги, разрезанное кольцо-скамейку, где можно было, никому не мешая,
отдыхать у воды. Удивляла она и своими шатрами-беседками для влюбленных.
Легкие, ажурные, по весне оплетенные виноградником, вьющейся зеленью,
чайными розами, они словно сошли на землю со страниц восточных сказок.
Глория сетовала, что у нас, к сожалению, мало архитекторов по парковой
культуре, и получи она когда-нибудь солидный заказ, где понадобится возле
сооружения разбить настоящий сквер, сад, парк, она и знать не будет, к кому
обратиться, кого пригласить для совместной работы. Очень об этом жалела и
часто говорила: пока строится город, заложить бы где-нибудь загородный парк,
чтобы он спокойно поднялся, пока город подступит к нему. И для себя,
уверенная, что это непременно пригодится когда-нибудь, изучала и парковую
культуру. Часто ездила в Ташкент, в Ботанический сад, в институт Шредера и
многое узнала о деревьях, кустарниках, цветах Средней Азии. По крайней мере
она точно знала, сколько нужно лет, чтобы выбранные ею деревья создали
вокруг здания достойный ландшафт.
Но и деревья, и вода, которым Глория придавала такое большое значение,
все же служили, так сказать, антуражем для главного - самого здания. В
Глории, несмотря на молодость, на женский романтизм, кое-где
проскальзывавший в работах, чувствовались прежде всего мужская
рациональность, мужской расчет. Гияз помнит, как однажды за столом в Гаграх
Зураб Каргаретели сказал: "Стоит мне взглянуть на безымянный проект, я
всегда безошибочно скажу - мужская это или женская работа". Друзья Зураба,
тоже архитекторы, тогда рассмеялись и сказали, что такое чутье дано не ему
одному. Сколько раз Глория, отправлявшая на архитектурные конкурсы свои
работы, получала ответы, начинавшиеся словами: "Уважаемый товарищ Караян..."
А ведь в жюри этих конкурсов наверняка тоже сидели люди, уверенные, что без
труда отличат мужскую работу от женской.
Эту мужскую хватку в Глории Гияз уловил сразу, в первый же вечер их
знакомства, когда она рассказывала ему о "Жемчужине", и позже не раз
убеждался в этом, когда они поженились и он уже жил интересами жены, зная об
архитектуре больше, чем иной дипломированный специалист, потому что у Глории
был еще и талант педагога, умеющего раскрыть самую суть проблемы. Но Глория,
несмотря ни на что, оставалась настоящей женщиной. И Гияз понял, что в ее
архитектуре обязательно будет присутствовать что-то такое, что неподвластно
ни одному талантливому мужчине - должно же было как-то выразиться ее
неповторимое сочетание женственности, обаяния, вкуса и характера. Ведь она
работала неистово, отдаваясь делу целиком, забывая порой о муже, о семье, о
доме. Эта рациональность, чувство ответственности перед грядущими
поколениями, полнейшее отсутствие конъюнктурных соображений, погони за
сиюминутной выгодой позволили ей выработать главные принципы, которым она
следовала в любых обстоятельствах. По ее убеждению, в Средней Азии для
зданий, строившихся по индивидуальному проекту, для сооружений, определявших
лицо города, годились только материалы, менее всего подверженные действию
солнца и пыли: высококачественный светлый кирпич, камень, желательно
полированный, и металл... тонкие листы красной меди, цинка, свинца, алюминия
и их сплавов. Каждый из этих материалов годился сам по себе, но Глория
считала, что лучше их сочетать. Работая, она не витала в облаках, не
закладывала в проект того, чего днем с огнем не сыщешь, - все это имелось в
достатке в Средней Азии, кроме хорошего кирпича. А цветной металл,
непривычный для нашей архитектуры, за которым Глория видела будущее, она
решилась использовать только потому, что жила в Заркенте, где он
производился. Она иногда говорила с грустью, что опоздала в архитектуру лет
на десять. Проектируя Дом молодежи, Глория, конечно, знала, что наступило
время блочного строительства, бетона, подвижной опалубки, новых облицовочных
материалов, время стекла. Время серийного строительства, эра
домостроительных комбинатов. Знала и часто с карандашом в руках убеждала,
что дешевые, на первый взгляд, материалы, дают только сиюминутную выгоду, с
годами на ремонт во много раз больше уйдет, чем на материалы, рассчитанные
на десятилетия. "Скупой платит дважды - это сказано об архитектуре",-
уверяла она.
О стекле в одной из своих статей Глория высказалась резко и
определенно: для Средней Азии с ее жарой и солнцем оно противопоказано. Да и
в других климатических зонах... Пройдут первые восторги, и во весь рост
встанет проблема отопления: на ее взгляд, обогревать стеклянные здания - все
равно что отапливать улицу. А человек в аквариуме, по ее мнению,
подвергается насилию архитектора. С этой статьей у нее тоже были
неприятности: Союз архитекторов обвинил ее в непонимании современных задач
градостроительства, недооценке новых материалов, за которыми будущее
архитектуры. Гияз помнит, как Глория написала тогда ответ, состоявший из
одной фразы: "Во все времена перед архитектором стояла и будет стоять одна
задача: строить красиво, добротно, на века". Но Гияз, вызвавшийся отнести
письмо на почту, ответ не отправил, ибо уже знал: молодым дерзости не
прощают.
Сейчас в коридоре, у окна вагона, спустя много лет, вспоминая борьбу
Глории за свой взгляд на архитектуру, Гияз понимал, что во многом она была
права, хотя и тогда нисколько не сомневался в правильности ее взглядов и
идей.
Ему припомнились многие здания Ташкента, отстроенные после
землетрясения. За какой-то десяток лет бетон и облицовка выгорели, постарели
- и тут ничем помочь уже нельзя. С многих высотных зданий падают изразцы
облицовки, казавшиеся тогда такими заманчиво дешевыми, а теперь замена одной
плитки на недосягаемой высоте оборачивается сотнями рублей, кажется
неразрешимой технологической задачей.
Гияз хорошо помнил работу Глории над Домом молодежи, ведь она
приступила к ней сразу после свадьбы. Все три года, что жена трудилась над
этим проектом, ни одна встреча у них в доме не заканчивалась без разговоров
о нем. Тамаз шутил, что если Глория будет так интересно рассказывать об
архитектуре, то она отобьет у футбола всех болельщиков. А Глория не без
грусти отвечала: мне бы как вам, футболистам, стадион заполучить, вырваться
к народу, я бы отстояла каждое свое детище. Иногда кто-нибудь намекал ей:
вот если бы у тебя был покровитель, учитель...
На это Глория всегда говорила: я желала бы, чтобы моим покровителем
стали массы. И она всегда терзалась оттого, что у нее нет массовой
аудитории. Может, она не могла забыть свой первый проект, когда напрямую
вышла на молодежь города и убедила ее в состоятельности своей работы?
В Дом молодежи она "заложила" рваный и шлифованный камень,
высокосортный светлый кирпич и почти все цветные металлы Заркента, но больше
всего красной меди, потому что считала: медь - металл Востока. Глория к тому
времени объездила весь Узбекистан и уверяла, что почти не встречала
современных зданий, где летом не обливались бы потом - тогда бытовых
кондиционеров и в помине не было. Вопрос о том, как обеспечить зданию
прохладу, волновал ее больше всего. Шутила, что, например, в концертных
залах, больших и малых, принимая здание, комиссия обращает внимание на полы,
потолки, лестницы, на что угодно, кроме главного - слышимости. Оттого
"звонкие" залы можно по пальцам пересчитать, спросите у певцов. Обращала
внимание и на то, что в современной архитектуре исчез целый элемент - крыша.
Это и натолкнуло Глорию на идею. Поначалу она хотела сделать обыкновенную
крышу из оцинкованного железа, как зеркало отражающего солнечные лучи. Но
Дом молодежи она представляла себе романтическим зданием, хотела, чтобы уже
внешним видом он притягивал молодежь, потому и от традиционной крыши
отказалась. А идею, считай, подал Гияз: почему бы ей на крыше не сделать
кафе?
"А действительно - почему бы и нет?" - подумала она, ибо рациональность
используемой площади была одним из главных ее принципов. Кафе она набросала
быстро, но главное - придумала крышу-шатер над ним, а значит, и над всем
строением. Кафе она сделала на восточный манер: крыша-шатер из легкого
хромированного цинка опиралась на множество столбов, украшенных затейливой
национальной узбекской резьбой - ганчем. Глория честно признавалась, что
этот элемент она позаимствовала из полюбившейся ей самаркандской мечети.
Крыша по ее задумке решала сразу две проблемы: отражала самые жаркие, прямые
лучи солнца и способствовала возникновению постоянного аэродинамического
потока воздуха, охлаждающего здание. Оттого и родилось название кафе
"Ветерок" - в жарком краю это ох как важно.
На этом Глория не успокоилась и, опять же по предложению Гияза,
увеличила толщину стен против сложившегося современного норматива, а в
стенах положила трубы, по которым летом циркулировала бы холодная вода,
охлаждая здание. Интерьеры, лестницы, освещение Глории давались легко:
фантазия ее была щедра. Гияз, слушая ее неожиданные решения, потихоньку их
записывал, и записи эти не однажды оказывались кстати. Тогда Гияз понял, что
архитектурная мысль похожа на поэтическую строку: не запиши вовремя - не
вернется.
Большую стену холла должно было украшать мозаичное панно "Мотогонщики".
Глория все-таки не забыла страсти на гаревой дорожке. Панно обещал выполнить
сам Зураб Каргаретели, человек неравнодушный к скорости. Гиязу нравился весь
проект: и кафе, и крыша, и концертный зал, но больше всего холл, где со
второго этажа на рваные камни заструится водопад, у края бирюзового хауза
зажурчит фонтан, а в прозрачных шахтах сквозь здание будут бесшумно
двигаться лифты, поднимающие из холла гостей в "Ветерок".
Раньше Гияз, слыша выражение "родиться вовремя", не придавал ему
никакого значения, - может, потому, что чаще всего оно упоминалось всуе и
касалось времен романтических, когда хотелось быть мушкетером или скакать
рядом с Чапаевым, а девушки мечтали о балах во дворцах и чтобы из-за них
дрались на дуэлях, а поутру воздыхатели присылали им корзины роз... А ведь
это выражение, скорее всего, родилось вдогонку чьей-то трагической судьбе.
Гияз понимал, что людей, отстающих от своего времени, тьма, и они нисколько
не страдают от этого, потому что их большинство, а людей, опережающих время,
единицы, и судьбы их - великие или трагичные, если некому их понять,
поддержать, ведь даже время не всегда подтверждает их правоту.
Хотя он закончил институт и жил в Омске, некогда признанном культурном
центре Сибири, целых пять лет, особым культурным багажом похвастаться не
мог. Да и многие ли его товарищи, сокурсники, положа руку на сердце, могли
назвать себя культурными людьми? Так, внешние приметы: кое-что читали,
кое-что видели, научились завязывать галстуки, а вся культура в основном
черпалась из затрепанной книжки "Правила хорошего тона", большей частью
пропагандировавшей манеры салонов, канувших в Лету, с которыми легче попасть
впросак, чем прослыть человеком воспитанным. А ведь они были людьми с высшим
образованием! Конечно, у его поколения было много причин недополучить
чего-то по части культуры: и объективных и субъективных - две трети
студентов жили только на стипендию, и мысли чаще всего были о том, как не
бросить институт, хотя оправданием это, конечно, теперь служить не может. А
может, они прятались за модной тогда формулой "физики-лирики"? Технари -
зачем, мол, нам, поэзия, живопись, музыка, скульптура? Жаль, что не
разглядели тогда, в этой, казалось бы, безобидной формулировке, большого
вреда. Главным, как теперь понимал Гияз, было отсутствие духовности в стенах
самого института и общежития. Конечно, учились там и другие студенты, как
они сами себя называли - элита, именно они-то и нарекли ребят, подобных
Гиязу, "колхозниками". Но эти подвижничеством себя не утруждали, а жили сами
по себе, общаясь с себе подобными. Среда - носитель культуры, она весомее
любых мудрых трактатов. Это он понял там, в Заркенте, случайно попав в
компанию Джумбера. Кроме ребят из Тбилиси, имевших высшее образование,- а за
Джумбером и Робертом и музыкальная школа числилась,- были здесь врачи,
музыканты, педагоги - молодая интеллигенция молодого города. Но больше всего
он почерпнул от Глории,- сама жизнь с нею ежедневно обогащала его как
личность.
В их библиотеке были книги о людях, родившихся не вовремя... Родиться
не вовремя... Это вовсе не значит, что надо оперировать лишь веками и
эпохами,- для человека может хватить и одного десятилетия, того самого, к
которому его талант набрал силу, к которому он подошел с программными
работами, идеями. Бороться и ждать десятилетия дано далеко не каждому,
человек может и не отступить, а надломиться.
Проект Дома молодежи Глории утвержден не был: как корабль на айсберг,
он наскочил на только что вышедшее постановление "об излишествах в
архитектуре". И, как часто бывает, в этом в общем-то справедливом и
своевременном деле начались перегибы, вплоть до упрощенчества, примитивизма.
Выбор, павший на нее, как понимала Глория, оказался случайным, чьих-то
козней она тут не усматривала - просто судьба. Конечно же, в ее проекте, с
позиций нового постановления, излишеств хватало с избытком.
Смелое, изящное, красивое? Все это коммиссии казалось непозволительной
роскошью. А затея с охлаждением здания? Иначе как барство и не
воспринималась. Лифты, водопады, внутренние хаузы, фонтаны? В Доме молодежи?
В Заркенте, который и не на всякой карте обозначен? Все было отвергнуто
практически с ходу, без обсуждения. Как ни странно, дольше всего споры шли о
"Мотогонщиках"... Гонщики в Доме молодежи города металлургов? Глория
пыталась объяснить, что скорость, гонки - символы молодости, времени, века.
Один из руководителей комиссии великодушно сказал, что панно - это не
главное, изменить, мол, нетрудно и подал бесценную, на его взгляд, идею -
дать во всю высоту стены улыбающегося металлурга с кочергой в руке на фоне
огненной меди,- и сам засветился от восторга и выдумки своей, как
заркентская медь. На что Глория, не сдержавшись, резко ответила: это все
равно, что изобразить вас рядом с ванной и с мухобойкой в руках, потому что
медь добывают в Заркенте химическим способом, в гальванических ваннах, очень
похожих на домашние, только размером побольше, и выложены они винипластом,
против агрессивной среды, так что никакой героики в добыче меди нет, правда,
раствор красивого изумрудного цвета ядовит. Этот выпад задел председателя