Страница:
И эти встречи становились все короче и короче, и случались все реже и реже. Некогда! И при всем том Миша понимал, что это была, возможно, самая лучшая женщина, которую он когда-либо встречал, и может быть, когда-либо повстречает, и находиться с ней, пусть даже недолго, была для него большая удача. Просто повезло. Она была и лицом красива и прекрасно сложена. Мужчины пасли ее с самого детства. Именно поэтому она тут же, как только восемнадцать исполнилось, вышла замуж за своего одноклассника, который приехал за ней в Петербург из их родного города, откуда-то из южной России, и, как только появилась малейшая возможность, переспал с ней и заделал ей ребенка. И этим он навсегда привязал ее к себе. Плотников же хотел ясности, определенности в отношениях (кстати, типично женская черта) и как-то спросил ее: "Ты выйдешь за меня?" Она тогда не ответила ни "да" ни "нет". Как-то очень хитро вывернулась. Мужчины тоже как-то всегда выворачиваются, никто сам не рвет, все женатые желают протянуть приятную связь максимально: "Я сейчас решаю этот вопрос; скоро и обязательно мы будем вместе!" Все это, конечно, обычное вранье. Вырваться из семейных пут вообще невероятно трудно, а уж женщине – еще сложнее, чем мужчине: муж, дети, дом, родители мужа, ее собственные родители, домашние животные держат ее намертво, как цемент. И даже если еще не успели завести детей, все равно уйти сложно. Расставаться трудно, даже если брак незарегистрированный. А, кажется, что тут такого: встать и уйти. Но все не так просто. Ведь надо поговорить с мужем, как-то собрать свои вещи, иметь какой-то транспорт их перевезти. Во всех случаях это сильный стресс. Это съехаться очень просто: обычно приходят в дом с одной сумкой, а потом за очень короткое время незаметно обрастают огромным количеством вещей и разных мелких вещичек. Так они и существовали с
Мише. Она приходила тогда, когда ей вздумается, не очень часто, обычно в будни вечером, крайне редко – в выходные. Кстати, она сама его "заклеила": активно с ним познакомилась, потом в тот же день они пошли к нему и переспали. Обычно, когда она приходила, они сразу ложились в кровать, занимались любовью и только потом ужинали
(почему-то у них никогда не получалось наоборот: ужин – постель).
Так уж повелось изначально. Он как-то разозлился, когда она, как всегда спеша, подводила помадой губы и щебетала: "Ну, я побежала!
Пока, прока, пока! Не скучай! Чмок-чмок-чмок!" – "Да можешь вообще больше не приходить!" – крикнул из постели с раздражением. Она странно посмотрела на него, но все равно снова появилась через неделю, и он все это время ждал ее с нетерпением и раскаивался, что в прошлый раз сказал ей такое. А после очередного секса снова злился и на нее и на себя. Потом она стала приходить все реже, и однажды после долгого перерыва появилась в каком-то необычном настроении, была весела и грустна одновременно, задумчива и непривычно ласкова.
А потом ушла и уже больше не приходила никогда. В конечном итоге
Мишу выбросили буквально как использованный презерватив. Конечно, было тяжело, но Плотникова от депрессии спасла работа плюс шесть тяжелых суточных дежурств в месяц, коньяк, а потом и новая подружка.
И все равно, когда он случайно видел на улице женщину, похожую на бывшую любовницу, его будто в живот сильно било током. Это было довольно-таки неприятно. К тому же найти себе новую женщину было довольно сложно, поскольку подсознательно приходилось всех сравнивать с прежней подругой, ко всему тому выработался некий стереотип общения, который нужно было преодолеть. Новая подружка вроде бы была неплохая, но ни в какое сравнение с прежней любовницей ни по каким параметрам не шла, постоянно ныла. Они постоянно ругались. Самое ужасное, что человека нельзя полюбить по желанию.
Иногда вроде и человек хороший, а все равно нелюбимый. И хочешь его полюбить и не можешь. К этому состоянию нужно было привыкнуть.
Какое-то время Плотников пребывал в полном раздрае, говорил:
– Ну, я не знаю, что и делать: наверное, куплю себе надувную женщину или, если денег не хватит, отдельно только женскую интимную часть.
Вид у него при этом был такой, что не исключалось, что вдруг и действительно купит. У него было неподвижное, мало выражающее эмоции лицо – никогда не поймешь, когда шутит, а когда говорит серьезно.
– Но это же гадко! Это ведь чистый суррогат! – захохотал Борисков, представив себе указанную картину.
– А мы сейчас все живем в мире суррогата. Всё вокруг суррогат – натурального давно ничего уже нет. Вся жизнь сделана суррогатной.
Искусство – это тоже, по сути, суррогат настоящей жизни. Все вокруг
– фальшивое. Женщина делает макияж, красит лицо, увеличивает грудь, иногда врет тебе, что любит тебя, ведь она тоже ненастоящая. Поэтому разница между искусственной и настоящей женщиной очень-приочень относительная. Это тоже все суррогаты. И притом, я себе найти настоящую просто не могу – мне в этом не везет.
Короче, Борискову от таких любовных мыслей стало довольно грустно.
Ведь печальный итог был таков, что любил он в этой жизни до обидного мало. Он, кстати, никогда в жизни не встречался с девственницей, то есть так-то на улице, наверняка, и встречался, не зная об этом, но в интимных отношениях почему-то оказывалось, что до Борискова кто-то там уже побывал. Он всегда был следующим за кем-то и, наверное, еще и не за одним. Однажды в компании в бане по пьянке он почему-то ляпнул про это, на что приятель, у которого женщин было куда как больше – с ранней юности был любитель этого дела – громко похлопал его по мокрой спине, облепленной березовыми листьями: "Не горюй,
Серега, скажу тебе честно: я их тоже не встречал! Ха-ха-ха!"
Какие-то наверно тут изначально были замешаны гиперсексуальные школьные товарищи или другие специалисты, промышляющие этим делом и рыскающие по младшей возрастной группе. Кто-то другой был первым мужчиной и у нынешней жены Борискова Виктоши, и у Софьи, и у Киры, и у Маши и у немногих других случайных женщин, которых Борисков когда-либо знал. У них была своя личная жизнь и без Борискова.
Конечно, он, без всякого сомнения, занимал в их жизни некую нишу, а в жизни жены Виктоши, возможно, и немалую, раз эта женщина согласилась выйти за него замуж, а значит, решила: почему бы не завести с Борисковым ребенка, создать семью. Ведь известно, что высшая степень приязни женщины к мужчине – это желание завести с ним ребенка. Но была ли тут настоящая любовь? Борисков даже сейчас не мог бы на это ответить ни "да" ни "нет". Было так: они какое-то время после, по сути, совершенно случайного знакомства встречались, потом стали спать вместе, затем однажды она сказала Борискову, что беременна, и они поженились. Виктоше тогда было двадцать три, а
Борискову – двадцать шесть. О ее прежней жизни он вообще ничего не знал. Все только в общих чертах, но один период ее жизни – в течение четырех лет после окончания школы – так и остался ему совершенно неизвестным. Было совершенно неясно, где она жила в тот период и с кем. Подруги ее детства и юности, иногда заходившие в гости, никогда и ничего об этом периоде в присутствии Борискова не говорили. И вдруг оказалось, что она до него, Борискова, один раз уже была замужем, но потом развелась и получила новый чистый паспорт. У нее и фамилия девическая, оказывается, была другая. Тоже как-то совершенно случайно это выяснилось; ее школьная подруга на какой-то посиделке вспоминала: "Я тогда вхожу в класс, а там – Вика! Я ей и говорю:
Качалова, ты чего тут делаешь?" Борисков же встретил ее уже под фамилией Беляева. И еще: ему никогда не попадалось никаких фотографий того четырехлетнего периода – вообще ничего. Школьный период в альбоме еще как-то присутствовал, было и несколько ранних студенческих фотографий и далее – словно какой-то провал. Но однажды
Борискову совершенно случайно попалась фотография: Виктоша лежит голая в ванной. Сквозь воду много что видно. Пожалуй, только сразу после интимной близости возможна такая открытость: ни тени испуга или смущения, что ее снимают обнаженной. Судя по улыбке, блеску в глазах, с каким она смотрела в объектив, фотографировала тут явно не подруга. Интересно, если бы было сверхвысокое разрешение, увеличить это отражение в глазах, в зеркале – хотя, впрочем, лицо все равно будет скрыто камерой, но все равно можно было бы увидеть: одет этот человек или нет, мужчина это или женщина (о, святая наивность!).
Фотка, видимо, завалилась в комод, где Борисков ее нашел, совершенно случайно – прилепилась под книги. Он посмотрел на обороте: там не было никаких надписей или отметок. Других фотографий того периода не было совершенно. Разве что несколько еще вспыли – все с подругами, и лишь одна попалась, разрезанная пополам. Кто-то неизвестный с фотографии был безжалостно удален ножницами.
Кто был ее первый муж, Борискову тоже было неизвестно. Кстати, и то, что Виктоша до Борискова была замужем, тоже выяснилось из совершенно случайно подслушанного разговора ее подруг (те-то наверняка знали о ней много такого, что не ведал Борисков): "Ты,
Ленка, не поверишь, встретила тут на днях бывшего Викиного мужа!"
Борисков тут же прислушался, а она (Люся Крылова) продолжала:
– Иду я по Загородному – по магазинам, и вдруг рядом останавливается здоровенный черный "Мерс", опускается тонированное стекло, – я думаю, что меня хотят похитить, – а оттуда высовывается
– ты не поверишь! – Алик и говорит: "Люсик, привет!"
Борисков, услышав это, просто обалдел. Но ведь не подойдешь же, не спросишь: "Викуля, а что у тебя за бывший муж такой, что за Алик?" -
"Ну, был такой…" – а что она еще может ответить? "А что ж ты мне раньше про него не говорила, Викуля?" – Интересно, что бы она на это ответила? Совершенно непредсказуемо, как это бывает у женщин, например: "Ты просто меня не любишь!" Да и к тому же столько лет уже прошло, зачем ворошить. Излишнее знание не улучшило бы жизнь.
Обманутые мужья еще и потому позже всех узнают об измене жены, что они подсознательно ничего не хотят об этом знать. Так же и онкологические больные реально не осознают информацию о своем заболевании. Тут происходит некая психическая защита.
Итак, у Виктоши был муж. Она, вероятно, тогда, в ранней своей юности, наверняка любила его, спала с ним, строила планы на жизнь, но потом они почему-то развелись. В том прекрасном возрасте женятся только по любви. Детей у них не было, но неизвестно, были ли у
Виктоши до Борискова беременности. Вполне возможно, что и были.
Борисков по каким-то своим внутренним причинам и принципам физиологически не мог рыться в сумочках, в документах, в белье
(фотография в комоде попалась случайно – чинил полку), категорически не мог читать чужие письма; и дневники дочери Лизы тоже никогда не читал. Виктоша, помнится, прибегала с круглыми глазами, тряся у него перед лицом тетрадкой: "Ты почитай-ка, что твоя дочь тут пишет!" А он не читал и не желал знать, что она пишет. Он, по свой работе неизбежно и постоянно касающийся разнообразных людских тайн и выслушивающий страшные истории, не мог себя заставить взять, скажем, в женской консультации Виктошину медицинскую карту и там посмотреть, были ли у нее раньше беременности, и даже если бы эту карту ему принесли и дали бы в руки, то все равно смотреть бы не стал. Он совершенно не желал знать правду. Вот он, законный муж, и формально и юридически, ближайший ей человек по родству, и кажется, все о ней знает, она при нем ходит голая, в свое время с ней было даже можно было, по теперешней моде, пойти и наблюдать величайшее женское таинство – роды, но все же существовала какая-то грань, которую он перейти никак не мог. И не потому, что он был какой-то уж очень щепетильный – напротив, как любой врач он был в определенной мере даже циничен в отношении подобных вопросов. Просто он не желал перешагивать эту грань в своих собственных интересах. Так некоторые или даже очень многие люди не любят и не хотят знать неприятной правды. Они обычно переключают канал телевизора или закрывают глаза, когда им показывают такую неприятную правду: нищету, дома ребенка, инвалидов и прочее подобное.
У каждого человека внутри своя вселенная, свой мир, и он в ней самый главный бог. Вселенные всех людей, и особенно женщин и мужчин существенно различаются. У Виктоши, как и у любой женщины, существует свой личный мир, который переживает отдельные эпохи, такие как детство, юность, замужество за NN, затем вроде бы и короткий, но оглушающий период одиночества и поиска нового партнера, и затем эпоха совместной жизни с Борисковым. Точно также люди переживают и исторические эпохи, которые сами себе же и создают (а кто же еще?), машут флагами, кричат: "Слава великому Сталину! Смерть врагам народа! Слава КПСС!", а потом они меняются, и им уже кажется странным, как такое с ними вообще могло быть. Возможно, что с тем, с кем ей хотелось жить, у Виктоши просто не сложилось. Совершенно не исключено, что и замужество за Борисковым она воспринимала в какой-то степени как личную неудачу. Ведь получилось так, что практически все ее ближайшие подруги жили куда как богаче. И, главным образом, за счет мужей, хотя семенные проблемы были у них у всех. С другой стороны, Борисков знал, что, например, любовных романов Виктоша вообще не читала. Значит, что-то ее и устраивало в их совместной жизни, поскольку запойное чтение таких романов, говорят, является неким индикатором общей женской неустроенности.
Выходит, поженились они с Борисковым, если считать по ее паспорту и по некоторым другим признакам, через год-два после ее развода с неким Аликом. И тогда получается, что с первым мужем она прожила самое большее года три. Впрочем, по нынешним меркам не так уж и мало. Наверняка и в рот у него брала. Борискову тут же вспомнилась давнишняя история: к нему на прием пришли уже пожилые бездетные супруги, видно, что любящие друг друга, с тем, что во время любовного акта у них появились некоторые физиологические проблемы: сухость во влагалище и боли у нее, у него же – обычные мужские: аденома предстательной железы, простатит и, как следствие, недостаток потенции и спермы. Многолетний любовный ритуал был нарушен. И это их испугало, поскольку жили они всю жизнь без детей, и секс было то единственное, что их связывало. Нет, впрочем, оставалась, конечно, духовная связь, но это было уже вне отношений полов. С юности же у них был острый всепоглощающий секс. Сначала это была страсть, которой они оба упивались. Потом это был почти каждодневный привычный ритуал перед сном, и когда он был нарушен, им обоим стало страшно. То единственное, что их объединяло, рушилось на глазах. В духовном же единении была некоторая необязательность и что-то жалкое. Духовно объединяются не любовники, а скорее зрители в филармонии. Борисков тогда поначалу не мог никак понять, зачем им это все нужно. Потрахались уже сколько? – наверно, тысячи раз – да и хватит, пора и меру знать. Самому Борискову тогда было, наверно, лет тридцать и у него была молодая жена. Тогда ему все это казалось странным: ведь все здесь понятно и ничего тут кардинально не сделаешь – возраст. Они тогда казались ему очень старыми.
Вообще в старшей возрастной группе – скажем так, за пятьдесят – нередко попадались очень странные пациенты. Некоторые из них обращались словно в поисках эликсира вечной молодости. Борискова такие люди пугали. Он всегда сам ощущал неудобство за этих людей. И непременно находился какой-нибудь обещавший его изобретатель. И во все времена находились те, кто в это верил. Или молодую кровь вливать, или семенники от обезьяны пересаживать, или гормоны колоть
– что, впрочем, по сути, почти одно и то же. Была одна такое пациентка – обратилась только что после проведенной пластической операции. Глядя на нее, было такое ощущение, что очень подержанную машину просто покрасили сверху, отполировали и издалека она смотрится очень даже ничего. При ближнем же рассмотрении были видны очень серьезные проблемы со здоровьем. Опять же запах. Ее саму особенно мучил собственный же запах. А человек не должен своего запаха никак ощущать, и тем более он не должен быть ему противен.
Жизляй по этому поводу имел такую теорию:
– С годами происходит нарушение обмена веществ, образуются метаболиты, организм зашлаковывается и отсюда появляется очень специфический запах старости. Поэтому с возрастом и начинают сильно душится. Понюхай юную девушку – ее собственный запах так прекрасен, что никакие духи не нужны. Ее можно и подмышкой нюхать и где хочешь, и тебя не стошнит.
Ну, с юными девушками он тут явно перегнул. Если их какое-то время не помыть, они тоже будут пахнут будьте нате! Еще бы и казарму вспомнил с молодыми бойцами!
В итоге Борисков опоздал на работу почти на десять минут. Начмед, кстати, тоже опоздал: парковались с ним почти одновременно, – выходит, наверно, где-то рядом и стояли в пробке. Рядом ставила свою красную "тойоту" гинеколог Анна Львовна Балашова, богатая и успешная женщина. Рассказывали, этой зимой ей родственники из Израиля прислали с оказией пятьдесят долларов, чтобы помочь в тяжелой ситуации с похоронами. После прочтения приложенного к деньгам письма у Анны создалось ощущение, что они оторвали этот полтинник от себя с огромными неимоверными усилиями и теперь ждут от нее благодарности.
Возможно, у них и действительно и были некоторые финансовые проблемы, но Анна в этом сомневалась – Лев там работал врачом. Он и здесь-то в свое время не бедствовал. Все это могло бы показаться анекдотом, но между тем это была истинная правда. Она даже хотела сразу послать им назад свои сто или двести долларов, но побоялась, что они не поймут и обидятся.
На утреннюю конференцию он успел, вошел вместе с начмедом. В терапевтических отделениях за сутки была одна смерть от тромбоэмболии легочной артерии у вполне благополучной больной.
Вероятная причина состояла в том, что эта больная зачем-то стала делать себе на ночь массаж ног с каким-то кремом, тромб из варикозных вен на ногах оторвался и закупорил легочную артерию.
И еще на второй терапии произошло ЧП: у парня, направленного из военкомата на обследования, по сути здорового, только желающего
"закосить", взяли на анализ кровь из вены, через пару минут у него закружилась голова, и он потеряв сознание, упал в коридоре с размаху лбом об пол и получил совершенно реальное сотрясение головного мозга, что и констатировал невропатолог. Из здорового человека в один миг сделали больного, который не мог смотреть на свет и без тошноты оторвать голову от подушки. Во всем обвинили процедурную медсестру, что не предусмотрела это и не довела пациента до палаты.
Борисков этого паренька давеча видел: здоровенный лоб под два метра ростом. А сознание мужики от вида крови теряют нередко: один омоновец завалился прямо по время забора, а он был сам большой любитель кому-нибудь кровь пустить и даже на войне бывал. И еще в том же отделении случилось неприятное происшествие с одной пожилой женщиной, к тому родственницей какого-то чиновника из районной администрации. Поступила она с давлением. Вечером просто повернулась в постели, услышала хруст и почувствовала боль в бедре.
Рентгенологическое исследование выявило у нее перелом шейки бедренной кости. Начмед по этому поводу просто писал кипятком.
В приемном отделении, судя по докладу, дежурство прошло без особых проблем. А бывало, что случались и происшествия вообще вне каких-то разумных объяснений. Так недавно в больницу на "скорой" доставили какого-то мужика с трахеостомой (у него из рассеченной трахеи торчала трубка), вытолкали его из машины и тут же уехали. Поступок был, конечно, сверхглупый, поскольку было ясно, что все равно бригаду эту определят, поскольку вызов-то зафиксирован, если, конечно, они сами его случайно не подобрали на улице. Борисков так и не узнал, чем там дело кончилось с этой бригадой. Но суть дела оказалась в том, что мужик задыхался – был просто синий, как баклажан – и они видно подумали, что он вдохнул инородное тело и сходу сделали ему трахеостомию, да еще и неправильно, повредив артерию, тогда как у него оказался просто тяжелый обструктивный бронхит. Теперь этот случай решили использовать для обучения дежурящего персонала правилам трахеостомии, если кто их забыл.
Выступивший реаниматолог сказал, что в таких неотложных случаях вовсе не следует резать трахею вдоль, как сделали тому мужику, и что-то такое вставлять, а нужно рассекать ее поперек между хрящами или лучше всего просто воткнуть между ними несколько толстых иголок от капельницы (штук пять) и этого обычно для дыхания вполне хватает.
Сидевшая рядом терапевт Женя Смагина поморщилась и сказала:
– А я лично ничего никуда втыкать не буду, и резать горло тоже не буду. Я же не хирург. Сделаешь не так, так потом еще и засудят!
Борисков реаниматологов очень уважал. Известно, что реанимация забирает очень много сил, даже обычный закрытый массаж сердца очень утомляет. Борисков однажды массировал сердце на улице какому-то упавшему человеку. Все это продолжалось довольно долго, поскольку вызванная прохожими "скорая" никак не приезжала. Проблема еще состояла в том, что пока делаешь массаж – мужчина дышит и зрачки у него сужаются, а не делаешь – он тут же перестает дышать. Поэтому
Борисков жал и жал на грудину. Человек хрипел, в сознание не приходил, но был жив. Рядом продолжала течь обычная уличная жизнь.
Прохожие иногда останавливались с советами, и советы эти, неизвестно откуда ими взятые, были в основном глупые: "Надо ему ремень расстегнуть!" или "Суньте ему в рот валидолу!" – "Да он почти мертвый! Какой еще валидол? Засуньте его себе в жопу!" – хотел, было, сказать на это Борисков, очень раздраженный тем, что сам он уже весь взмок, а скорая помощь все никак не приезжала. Наконец откуда-то образовалась машина, но не "скорая", а обычная легковушка, водитель и пассажиры которой сами предложили довезти мужчину до ближайшей больницы. Борисков так устал, что согласился. Он сказал им, чтобы они постоянно продолжали массаж, так как сам в машину уже не помещался, и они уехали с мужиком, а довезли его или не довезли – было Борискову неведомо. После этого дела он какое-то время испытывал страшную слабость, аж ноги дрожали. Энергии ушло очень много, хотя это, возможно, просто с непривычки. Борисков тогда, кстати, подумал о том, как мелочи могут влиять на жизнь человека. Он пошел в тот день этой дорогой совершенно случайно, чтобы купить в спортивном магазине копеечную иголку для накачки волейбольного мяча.
И тут этот самый несчастный дядька и завалился. На принятие решения в подобных ситуациях должно уходить максимум тридцать секунд. Могло и так случиться, что медика здесь вовсе бы не оказалось, и пока ему бы пихали в рот валидол и расслабляли ремень, он бы благополучно и помер. Хотя совсем не факт, что его тогда довезли до больницы или там уже запустили сердце. У него наверняка была фибрилляция желудочков, что требует специальных реанимационных мероприятий.
Жизнь человека вообще находится в цепи случайностей. У самой больницы, прямо напротив, как-то по осени сбило автобусом парня.
Шедший на работу в это самое время анестезиолог обнаружил, что пульса нет, и резким ударом кулака по грудине восстановил сердцебиение. Тут же очнувшийся парень сходу врезал своему спасителю в глаз. Что же касается вопроса резать или не резать трахею, то точно такая же дискуссия шла по вопросу: нужно ли при реанимации делать дыхание "рот в рот". Жизляй тут же вылез с тем, что он где-то прочитал статью, что якобы в Америке выяснили, что простые люди (то есть немедики) в связи с угрозой СПИДа и прочей заразы вовсе не желают делать дыхание рот в рот совершенно чужому человеку на улице хотя бы даже и через тряпочку, и поэтому вообще не оказывают никакой помощи. А вот непрямой массаж сердца делать могут практически все, поскольку тут нет непосредственного контакта слизистых оболочек и воздуха дыхательных путей, поэтому в Чикаго сравнили две группы: одни дышали "рот в рот" и массировали сердце, а другие – только массировали сердце и оказалось, что выживаемость в этих двух группах никак не отличалась, и отсюда сделали вывод, что можно производить только массаж, ведь все равно ведь какие-то сокращения грудной клетки происходят, и кислород как-то в легкие поступает. На это тут же, как и обычно бывает в медицине, была высказана масса противоположных мнений.
Жизляй сказал, что он лично согласен с американцами:
– Вот так будешь дыхание делать рот в рот, а у него, например, кавернозный туберкулез, СПИД или гепатит С. Возможно заразиться? Да запросто!
И тут же рассказал историю, как какие-то его знакомые заразились.
Таких историй у него было великое множество. Еще и добавил к этому:
– Говорят, что за границей врач просто может отказаться проводить реанимационные мероприятия без объяснения причин. У нас же ты это обязан делать в любом случае в течение тридцати минут, а иначе тебе могут предъявить обвинение.
– Ничего ты не обязан! И вообще главное это грамотно записать в документы, что ты их производил, – тут же был на это ответ кого-то из клинических ординаторов.
К слову был и такой случай. На отделении прошлой зимой лежал терминальный бесперспективный больной с раком почки, который вот-вот должен был умереть, но никак не умирал. Был он тоже откуда-то с юга, отчего постоянно окружен многочисленными родственниками. Шансов у него не было никаких, но родственники хотели, чтобы он все-таки оставался в больнице. Все и врачи и родственники уже устали ждать, когда же он умрет, а он все держался. Так продолжалось, наверное, уже месяц. Но однажды ночью на пост медсестры пришел его сосед по палате и сказал, что с ним все плохо: "Сосед-то мой помер!" Сестра, нисколько в этом не усомнившись, позвонила дежурному врачу, который только-только прилег. Тот сказал, полагая, что и так все ясно:
Мише. Она приходила тогда, когда ей вздумается, не очень часто, обычно в будни вечером, крайне редко – в выходные. Кстати, она сама его "заклеила": активно с ним познакомилась, потом в тот же день они пошли к нему и переспали. Обычно, когда она приходила, они сразу ложились в кровать, занимались любовью и только потом ужинали
(почему-то у них никогда не получалось наоборот: ужин – постель).
Так уж повелось изначально. Он как-то разозлился, когда она, как всегда спеша, подводила помадой губы и щебетала: "Ну, я побежала!
Пока, прока, пока! Не скучай! Чмок-чмок-чмок!" – "Да можешь вообще больше не приходить!" – крикнул из постели с раздражением. Она странно посмотрела на него, но все равно снова появилась через неделю, и он все это время ждал ее с нетерпением и раскаивался, что в прошлый раз сказал ей такое. А после очередного секса снова злился и на нее и на себя. Потом она стала приходить все реже, и однажды после долгого перерыва появилась в каком-то необычном настроении, была весела и грустна одновременно, задумчива и непривычно ласкова.
А потом ушла и уже больше не приходила никогда. В конечном итоге
Мишу выбросили буквально как использованный презерватив. Конечно, было тяжело, но Плотникова от депрессии спасла работа плюс шесть тяжелых суточных дежурств в месяц, коньяк, а потом и новая подружка.
И все равно, когда он случайно видел на улице женщину, похожую на бывшую любовницу, его будто в живот сильно било током. Это было довольно-таки неприятно. К тому же найти себе новую женщину было довольно сложно, поскольку подсознательно приходилось всех сравнивать с прежней подругой, ко всему тому выработался некий стереотип общения, который нужно было преодолеть. Новая подружка вроде бы была неплохая, но ни в какое сравнение с прежней любовницей ни по каким параметрам не шла, постоянно ныла. Они постоянно ругались. Самое ужасное, что человека нельзя полюбить по желанию.
Иногда вроде и человек хороший, а все равно нелюбимый. И хочешь его полюбить и не можешь. К этому состоянию нужно было привыкнуть.
Какое-то время Плотников пребывал в полном раздрае, говорил:
– Ну, я не знаю, что и делать: наверное, куплю себе надувную женщину или, если денег не хватит, отдельно только женскую интимную часть.
Вид у него при этом был такой, что не исключалось, что вдруг и действительно купит. У него было неподвижное, мало выражающее эмоции лицо – никогда не поймешь, когда шутит, а когда говорит серьезно.
– Но это же гадко! Это ведь чистый суррогат! – захохотал Борисков, представив себе указанную картину.
– А мы сейчас все живем в мире суррогата. Всё вокруг суррогат – натурального давно ничего уже нет. Вся жизнь сделана суррогатной.
Искусство – это тоже, по сути, суррогат настоящей жизни. Все вокруг
– фальшивое. Женщина делает макияж, красит лицо, увеличивает грудь, иногда врет тебе, что любит тебя, ведь она тоже ненастоящая. Поэтому разница между искусственной и настоящей женщиной очень-приочень относительная. Это тоже все суррогаты. И притом, я себе найти настоящую просто не могу – мне в этом не везет.
Короче, Борискову от таких любовных мыслей стало довольно грустно.
Ведь печальный итог был таков, что любил он в этой жизни до обидного мало. Он, кстати, никогда в жизни не встречался с девственницей, то есть так-то на улице, наверняка, и встречался, не зная об этом, но в интимных отношениях почему-то оказывалось, что до Борискова кто-то там уже побывал. Он всегда был следующим за кем-то и, наверное, еще и не за одним. Однажды в компании в бане по пьянке он почему-то ляпнул про это, на что приятель, у которого женщин было куда как больше – с ранней юности был любитель этого дела – громко похлопал его по мокрой спине, облепленной березовыми листьями: "Не горюй,
Серега, скажу тебе честно: я их тоже не встречал! Ха-ха-ха!"
Какие-то наверно тут изначально были замешаны гиперсексуальные школьные товарищи или другие специалисты, промышляющие этим делом и рыскающие по младшей возрастной группе. Кто-то другой был первым мужчиной и у нынешней жены Борискова Виктоши, и у Софьи, и у Киры, и у Маши и у немногих других случайных женщин, которых Борисков когда-либо знал. У них была своя личная жизнь и без Борискова.
Конечно, он, без всякого сомнения, занимал в их жизни некую нишу, а в жизни жены Виктоши, возможно, и немалую, раз эта женщина согласилась выйти за него замуж, а значит, решила: почему бы не завести с Борисковым ребенка, создать семью. Ведь известно, что высшая степень приязни женщины к мужчине – это желание завести с ним ребенка. Но была ли тут настоящая любовь? Борисков даже сейчас не мог бы на это ответить ни "да" ни "нет". Было так: они какое-то время после, по сути, совершенно случайного знакомства встречались, потом стали спать вместе, затем однажды она сказала Борискову, что беременна, и они поженились. Виктоше тогда было двадцать три, а
Борискову – двадцать шесть. О ее прежней жизни он вообще ничего не знал. Все только в общих чертах, но один период ее жизни – в течение четырех лет после окончания школы – так и остался ему совершенно неизвестным. Было совершенно неясно, где она жила в тот период и с кем. Подруги ее детства и юности, иногда заходившие в гости, никогда и ничего об этом периоде в присутствии Борискова не говорили. И вдруг оказалось, что она до него, Борискова, один раз уже была замужем, но потом развелась и получила новый чистый паспорт. У нее и фамилия девическая, оказывается, была другая. Тоже как-то совершенно случайно это выяснилось; ее школьная подруга на какой-то посиделке вспоминала: "Я тогда вхожу в класс, а там – Вика! Я ей и говорю:
Качалова, ты чего тут делаешь?" Борисков же встретил ее уже под фамилией Беляева. И еще: ему никогда не попадалось никаких фотографий того четырехлетнего периода – вообще ничего. Школьный период в альбоме еще как-то присутствовал, было и несколько ранних студенческих фотографий и далее – словно какой-то провал. Но однажды
Борискову совершенно случайно попалась фотография: Виктоша лежит голая в ванной. Сквозь воду много что видно. Пожалуй, только сразу после интимной близости возможна такая открытость: ни тени испуга или смущения, что ее снимают обнаженной. Судя по улыбке, блеску в глазах, с каким она смотрела в объектив, фотографировала тут явно не подруга. Интересно, если бы было сверхвысокое разрешение, увеличить это отражение в глазах, в зеркале – хотя, впрочем, лицо все равно будет скрыто камерой, но все равно можно было бы увидеть: одет этот человек или нет, мужчина это или женщина (о, святая наивность!).
Фотка, видимо, завалилась в комод, где Борисков ее нашел, совершенно случайно – прилепилась под книги. Он посмотрел на обороте: там не было никаких надписей или отметок. Других фотографий того периода не было совершенно. Разве что несколько еще вспыли – все с подругами, и лишь одна попалась, разрезанная пополам. Кто-то неизвестный с фотографии был безжалостно удален ножницами.
Кто был ее первый муж, Борискову тоже было неизвестно. Кстати, и то, что Виктоша до Борискова была замужем, тоже выяснилось из совершенно случайно подслушанного разговора ее подруг (те-то наверняка знали о ней много такого, что не ведал Борисков): "Ты,
Ленка, не поверишь, встретила тут на днях бывшего Викиного мужа!"
Борисков тут же прислушался, а она (Люся Крылова) продолжала:
– Иду я по Загородному – по магазинам, и вдруг рядом останавливается здоровенный черный "Мерс", опускается тонированное стекло, – я думаю, что меня хотят похитить, – а оттуда высовывается
– ты не поверишь! – Алик и говорит: "Люсик, привет!"
Борисков, услышав это, просто обалдел. Но ведь не подойдешь же, не спросишь: "Викуля, а что у тебя за бывший муж такой, что за Алик?" -
"Ну, был такой…" – а что она еще может ответить? "А что ж ты мне раньше про него не говорила, Викуля?" – Интересно, что бы она на это ответила? Совершенно непредсказуемо, как это бывает у женщин, например: "Ты просто меня не любишь!" Да и к тому же столько лет уже прошло, зачем ворошить. Излишнее знание не улучшило бы жизнь.
Обманутые мужья еще и потому позже всех узнают об измене жены, что они подсознательно ничего не хотят об этом знать. Так же и онкологические больные реально не осознают информацию о своем заболевании. Тут происходит некая психическая защита.
Итак, у Виктоши был муж. Она, вероятно, тогда, в ранней своей юности, наверняка любила его, спала с ним, строила планы на жизнь, но потом они почему-то развелись. В том прекрасном возрасте женятся только по любви. Детей у них не было, но неизвестно, были ли у
Виктоши до Борискова беременности. Вполне возможно, что и были.
Борисков по каким-то своим внутренним причинам и принципам физиологически не мог рыться в сумочках, в документах, в белье
(фотография в комоде попалась случайно – чинил полку), категорически не мог читать чужие письма; и дневники дочери Лизы тоже никогда не читал. Виктоша, помнится, прибегала с круглыми глазами, тряся у него перед лицом тетрадкой: "Ты почитай-ка, что твоя дочь тут пишет!" А он не читал и не желал знать, что она пишет. Он, по свой работе неизбежно и постоянно касающийся разнообразных людских тайн и выслушивающий страшные истории, не мог себя заставить взять, скажем, в женской консультации Виктошину медицинскую карту и там посмотреть, были ли у нее раньше беременности, и даже если бы эту карту ему принесли и дали бы в руки, то все равно смотреть бы не стал. Он совершенно не желал знать правду. Вот он, законный муж, и формально и юридически, ближайший ей человек по родству, и кажется, все о ней знает, она при нем ходит голая, в свое время с ней было даже можно было, по теперешней моде, пойти и наблюдать величайшее женское таинство – роды, но все же существовала какая-то грань, которую он перейти никак не мог. И не потому, что он был какой-то уж очень щепетильный – напротив, как любой врач он был в определенной мере даже циничен в отношении подобных вопросов. Просто он не желал перешагивать эту грань в своих собственных интересах. Так некоторые или даже очень многие люди не любят и не хотят знать неприятной правды. Они обычно переключают канал телевизора или закрывают глаза, когда им показывают такую неприятную правду: нищету, дома ребенка, инвалидов и прочее подобное.
У каждого человека внутри своя вселенная, свой мир, и он в ней самый главный бог. Вселенные всех людей, и особенно женщин и мужчин существенно различаются. У Виктоши, как и у любой женщины, существует свой личный мир, который переживает отдельные эпохи, такие как детство, юность, замужество за NN, затем вроде бы и короткий, но оглушающий период одиночества и поиска нового партнера, и затем эпоха совместной жизни с Борисковым. Точно также люди переживают и исторические эпохи, которые сами себе же и создают (а кто же еще?), машут флагами, кричат: "Слава великому Сталину! Смерть врагам народа! Слава КПСС!", а потом они меняются, и им уже кажется странным, как такое с ними вообще могло быть. Возможно, что с тем, с кем ей хотелось жить, у Виктоши просто не сложилось. Совершенно не исключено, что и замужество за Борисковым она воспринимала в какой-то степени как личную неудачу. Ведь получилось так, что практически все ее ближайшие подруги жили куда как богаче. И, главным образом, за счет мужей, хотя семенные проблемы были у них у всех. С другой стороны, Борисков знал, что, например, любовных романов Виктоша вообще не читала. Значит, что-то ее и устраивало в их совместной жизни, поскольку запойное чтение таких романов, говорят, является неким индикатором общей женской неустроенности.
Выходит, поженились они с Борисковым, если считать по ее паспорту и по некоторым другим признакам, через год-два после ее развода с неким Аликом. И тогда получается, что с первым мужем она прожила самое большее года три. Впрочем, по нынешним меркам не так уж и мало. Наверняка и в рот у него брала. Борискову тут же вспомнилась давнишняя история: к нему на прием пришли уже пожилые бездетные супруги, видно, что любящие друг друга, с тем, что во время любовного акта у них появились некоторые физиологические проблемы: сухость во влагалище и боли у нее, у него же – обычные мужские: аденома предстательной железы, простатит и, как следствие, недостаток потенции и спермы. Многолетний любовный ритуал был нарушен. И это их испугало, поскольку жили они всю жизнь без детей, и секс было то единственное, что их связывало. Нет, впрочем, оставалась, конечно, духовная связь, но это было уже вне отношений полов. С юности же у них был острый всепоглощающий секс. Сначала это была страсть, которой они оба упивались. Потом это был почти каждодневный привычный ритуал перед сном, и когда он был нарушен, им обоим стало страшно. То единственное, что их объединяло, рушилось на глазах. В духовном же единении была некоторая необязательность и что-то жалкое. Духовно объединяются не любовники, а скорее зрители в филармонии. Борисков тогда поначалу не мог никак понять, зачем им это все нужно. Потрахались уже сколько? – наверно, тысячи раз – да и хватит, пора и меру знать. Самому Борискову тогда было, наверно, лет тридцать и у него была молодая жена. Тогда ему все это казалось странным: ведь все здесь понятно и ничего тут кардинально не сделаешь – возраст. Они тогда казались ему очень старыми.
Вообще в старшей возрастной группе – скажем так, за пятьдесят – нередко попадались очень странные пациенты. Некоторые из них обращались словно в поисках эликсира вечной молодости. Борискова такие люди пугали. Он всегда сам ощущал неудобство за этих людей. И непременно находился какой-нибудь обещавший его изобретатель. И во все времена находились те, кто в это верил. Или молодую кровь вливать, или семенники от обезьяны пересаживать, или гормоны колоть
– что, впрочем, по сути, почти одно и то же. Была одна такое пациентка – обратилась только что после проведенной пластической операции. Глядя на нее, было такое ощущение, что очень подержанную машину просто покрасили сверху, отполировали и издалека она смотрится очень даже ничего. При ближнем же рассмотрении были видны очень серьезные проблемы со здоровьем. Опять же запах. Ее саму особенно мучил собственный же запах. А человек не должен своего запаха никак ощущать, и тем более он не должен быть ему противен.
Жизляй по этому поводу имел такую теорию:
– С годами происходит нарушение обмена веществ, образуются метаболиты, организм зашлаковывается и отсюда появляется очень специфический запах старости. Поэтому с возрастом и начинают сильно душится. Понюхай юную девушку – ее собственный запах так прекрасен, что никакие духи не нужны. Ее можно и подмышкой нюхать и где хочешь, и тебя не стошнит.
Ну, с юными девушками он тут явно перегнул. Если их какое-то время не помыть, они тоже будут пахнут будьте нате! Еще бы и казарму вспомнил с молодыми бойцами!
В итоге Борисков опоздал на работу почти на десять минут. Начмед, кстати, тоже опоздал: парковались с ним почти одновременно, – выходит, наверно, где-то рядом и стояли в пробке. Рядом ставила свою красную "тойоту" гинеколог Анна Львовна Балашова, богатая и успешная женщина. Рассказывали, этой зимой ей родственники из Израиля прислали с оказией пятьдесят долларов, чтобы помочь в тяжелой ситуации с похоронами. После прочтения приложенного к деньгам письма у Анны создалось ощущение, что они оторвали этот полтинник от себя с огромными неимоверными усилиями и теперь ждут от нее благодарности.
Возможно, у них и действительно и были некоторые финансовые проблемы, но Анна в этом сомневалась – Лев там работал врачом. Он и здесь-то в свое время не бедствовал. Все это могло бы показаться анекдотом, но между тем это была истинная правда. Она даже хотела сразу послать им назад свои сто или двести долларов, но побоялась, что они не поймут и обидятся.
На утреннюю конференцию он успел, вошел вместе с начмедом. В терапевтических отделениях за сутки была одна смерть от тромбоэмболии легочной артерии у вполне благополучной больной.
Вероятная причина состояла в том, что эта больная зачем-то стала делать себе на ночь массаж ног с каким-то кремом, тромб из варикозных вен на ногах оторвался и закупорил легочную артерию.
И еще на второй терапии произошло ЧП: у парня, направленного из военкомата на обследования, по сути здорового, только желающего
"закосить", взяли на анализ кровь из вены, через пару минут у него закружилась голова, и он потеряв сознание, упал в коридоре с размаху лбом об пол и получил совершенно реальное сотрясение головного мозга, что и констатировал невропатолог. Из здорового человека в один миг сделали больного, который не мог смотреть на свет и без тошноты оторвать голову от подушки. Во всем обвинили процедурную медсестру, что не предусмотрела это и не довела пациента до палаты.
Борисков этого паренька давеча видел: здоровенный лоб под два метра ростом. А сознание мужики от вида крови теряют нередко: один омоновец завалился прямо по время забора, а он был сам большой любитель кому-нибудь кровь пустить и даже на войне бывал. И еще в том же отделении случилось неприятное происшествие с одной пожилой женщиной, к тому родственницей какого-то чиновника из районной администрации. Поступила она с давлением. Вечером просто повернулась в постели, услышала хруст и почувствовала боль в бедре.
Рентгенологическое исследование выявило у нее перелом шейки бедренной кости. Начмед по этому поводу просто писал кипятком.
В приемном отделении, судя по докладу, дежурство прошло без особых проблем. А бывало, что случались и происшествия вообще вне каких-то разумных объяснений. Так недавно в больницу на "скорой" доставили какого-то мужика с трахеостомой (у него из рассеченной трахеи торчала трубка), вытолкали его из машины и тут же уехали. Поступок был, конечно, сверхглупый, поскольку было ясно, что все равно бригаду эту определят, поскольку вызов-то зафиксирован, если, конечно, они сами его случайно не подобрали на улице. Борисков так и не узнал, чем там дело кончилось с этой бригадой. Но суть дела оказалась в том, что мужик задыхался – был просто синий, как баклажан – и они видно подумали, что он вдохнул инородное тело и сходу сделали ему трахеостомию, да еще и неправильно, повредив артерию, тогда как у него оказался просто тяжелый обструктивный бронхит. Теперь этот случай решили использовать для обучения дежурящего персонала правилам трахеостомии, если кто их забыл.
Выступивший реаниматолог сказал, что в таких неотложных случаях вовсе не следует резать трахею вдоль, как сделали тому мужику, и что-то такое вставлять, а нужно рассекать ее поперек между хрящами или лучше всего просто воткнуть между ними несколько толстых иголок от капельницы (штук пять) и этого обычно для дыхания вполне хватает.
Сидевшая рядом терапевт Женя Смагина поморщилась и сказала:
– А я лично ничего никуда втыкать не буду, и резать горло тоже не буду. Я же не хирург. Сделаешь не так, так потом еще и засудят!
Борисков реаниматологов очень уважал. Известно, что реанимация забирает очень много сил, даже обычный закрытый массаж сердца очень утомляет. Борисков однажды массировал сердце на улице какому-то упавшему человеку. Все это продолжалось довольно долго, поскольку вызванная прохожими "скорая" никак не приезжала. Проблема еще состояла в том, что пока делаешь массаж – мужчина дышит и зрачки у него сужаются, а не делаешь – он тут же перестает дышать. Поэтому
Борисков жал и жал на грудину. Человек хрипел, в сознание не приходил, но был жив. Рядом продолжала течь обычная уличная жизнь.
Прохожие иногда останавливались с советами, и советы эти, неизвестно откуда ими взятые, были в основном глупые: "Надо ему ремень расстегнуть!" или "Суньте ему в рот валидолу!" – "Да он почти мертвый! Какой еще валидол? Засуньте его себе в жопу!" – хотел, было, сказать на это Борисков, очень раздраженный тем, что сам он уже весь взмок, а скорая помощь все никак не приезжала. Наконец откуда-то образовалась машина, но не "скорая", а обычная легковушка, водитель и пассажиры которой сами предложили довезти мужчину до ближайшей больницы. Борисков так устал, что согласился. Он сказал им, чтобы они постоянно продолжали массаж, так как сам в машину уже не помещался, и они уехали с мужиком, а довезли его или не довезли – было Борискову неведомо. После этого дела он какое-то время испытывал страшную слабость, аж ноги дрожали. Энергии ушло очень много, хотя это, возможно, просто с непривычки. Борисков тогда, кстати, подумал о том, как мелочи могут влиять на жизнь человека. Он пошел в тот день этой дорогой совершенно случайно, чтобы купить в спортивном магазине копеечную иголку для накачки волейбольного мяча.
И тут этот самый несчастный дядька и завалился. На принятие решения в подобных ситуациях должно уходить максимум тридцать секунд. Могло и так случиться, что медика здесь вовсе бы не оказалось, и пока ему бы пихали в рот валидол и расслабляли ремень, он бы благополучно и помер. Хотя совсем не факт, что его тогда довезли до больницы или там уже запустили сердце. У него наверняка была фибрилляция желудочков, что требует специальных реанимационных мероприятий.
Жизнь человека вообще находится в цепи случайностей. У самой больницы, прямо напротив, как-то по осени сбило автобусом парня.
Шедший на работу в это самое время анестезиолог обнаружил, что пульса нет, и резким ударом кулака по грудине восстановил сердцебиение. Тут же очнувшийся парень сходу врезал своему спасителю в глаз. Что же касается вопроса резать или не резать трахею, то точно такая же дискуссия шла по вопросу: нужно ли при реанимации делать дыхание "рот в рот". Жизляй тут же вылез с тем, что он где-то прочитал статью, что якобы в Америке выяснили, что простые люди (то есть немедики) в связи с угрозой СПИДа и прочей заразы вовсе не желают делать дыхание рот в рот совершенно чужому человеку на улице хотя бы даже и через тряпочку, и поэтому вообще не оказывают никакой помощи. А вот непрямой массаж сердца делать могут практически все, поскольку тут нет непосредственного контакта слизистых оболочек и воздуха дыхательных путей, поэтому в Чикаго сравнили две группы: одни дышали "рот в рот" и массировали сердце, а другие – только массировали сердце и оказалось, что выживаемость в этих двух группах никак не отличалась, и отсюда сделали вывод, что можно производить только массаж, ведь все равно ведь какие-то сокращения грудной клетки происходят, и кислород как-то в легкие поступает. На это тут же, как и обычно бывает в медицине, была высказана масса противоположных мнений.
Жизляй сказал, что он лично согласен с американцами:
– Вот так будешь дыхание делать рот в рот, а у него, например, кавернозный туберкулез, СПИД или гепатит С. Возможно заразиться? Да запросто!
И тут же рассказал историю, как какие-то его знакомые заразились.
Таких историй у него было великое множество. Еще и добавил к этому:
– Говорят, что за границей врач просто может отказаться проводить реанимационные мероприятия без объяснения причин. У нас же ты это обязан делать в любом случае в течение тридцати минут, а иначе тебе могут предъявить обвинение.
– Ничего ты не обязан! И вообще главное это грамотно записать в документы, что ты их производил, – тут же был на это ответ кого-то из клинических ординаторов.
К слову был и такой случай. На отделении прошлой зимой лежал терминальный бесперспективный больной с раком почки, который вот-вот должен был умереть, но никак не умирал. Был он тоже откуда-то с юга, отчего постоянно окружен многочисленными родственниками. Шансов у него не было никаких, но родственники хотели, чтобы он все-таки оставался в больнице. Все и врачи и родственники уже устали ждать, когда же он умрет, а он все держался. Так продолжалось, наверное, уже месяц. Но однажды ночью на пост медсестры пришел его сосед по палате и сказал, что с ним все плохо: "Сосед-то мой помер!" Сестра, нисколько в этом не усомнившись, позвонила дежурному врачу, который только-только прилег. Тот сказал, полагая, что и так все ясно: