"Свяжи его и выкати к лифту! Я утром все запишу". Медсестра, зевая, как и полагается, бинтом связала ему руки на груди, накрыла простыней, вместе с кроватью выкатила из палаты и поставила до утра к грузовому лифту. Утром появилась санитарка-буфетчица Антоновна, которая подняла на лифте котел с кашей, и, выехав с тележкой в коридор, стала орать: "Отдыхающие, кому каши?" – "Мне каши!" – раздался голос из-под простыни, и оттуда высунулась рука за тарелкой
   – как-то он там распутался. Антоновна от неожиданности села прямо в котел. Был страшный скандал. Медсестру тогда уволили, а врач получил выговор. А больной тот протянул еще целых две недели.
   Один больной с лейкозом тоже очень долго умирал, и уже вроде как умер, и тут сидевшая рядом с ним жена вдруг заорала, напугав все отделение: "На кого ты нас покинул!", и тут он вдруг открыл глаза, схватил ее за руку и внятно сказал: "Что ты плачешь, у тебя же есть дети!" Все были потрясены силой такой любови, вернувшей человека на миг с того света, однако потом оказалось, что врач перед этим ввел больному преднизолон, чем продлил ему жизнь на несколько минут.
   На конференции присутствовали и две врачихи с кардиологии. Они сидели прямо за Борисковым и разговаривали о нарушениях ритма.
   Борисков как лицо заинтересованное прислушался. Оказалось, там, у них на отделении, у одной больной случались какие-то наджелудочковые тахиаритмии, ей сделали УЗИ сердца и будто бы нашли в перегородке между предсердиями маленькое отверстие. Существовал очевидный риск инсульта, и надо было внутривенно капать перекись водорода и смотреть, проходят ли в отверстие пузырьки, чтобы уже точно знать, есть оно или нет. Тут же рассказала она и про одного доктора с кафедры, который имел схожие проблемы, но это были уже эпизоды трепетания предсердий, и, будучи по делам в Америке, во время такого приступа обратился в тамошний госпиталь, но там восстанавливать ритм ему не стали, поскольку, несмотря на все его уверения, не было точно известно, когда этот эпизод случился, и все пять дней ему там просто постоянно капали только гепарин, за что потом взяли с него шесть тысяч долларов. Впрочем, по возвращении в Питер, это нарушение ритма тут же в больнице и купировали. Американцы, конечно же, поступили юридически грамотно: а вдруг бы он там у них помер от тромбоэмболии?
   И риск такой был. И риск немаленький.
   Под конец представили нового врача на ультразвуковую диагностику.
   Профессор Терещенко в клинику привел уже своего сына, закончившего медицинский университет и после этого еще и клиническую ординатуру и специализацию по ультразвуковой диагностике. Посадили на хорошее хлебное место: эхография сердца и другие аппаратные исследования.
   Наверняка сразу же будет писать диссертацию. Было ясно, что врачебные профессии, как впрочем, и другие, постепенно становятся клановыми, гильдийными, кастовыми, как уже и было в прошлом. Из поколения в поколение передаются профессии: сапожники, политики, артисты, писатели, художники, врачи. Есть некоторые секреты специальности, есть возможность помочь на ранних и самых трудных этапах – пробиться, раскрутить имя, а далее оно уже само будет работать. По наследству в нынешнее время передавались даже кафедры в государственных ВУЗах, музеи, чиновничьи должности, даже сами государства – вещи, казалось, не имевшие никакого прямого отношения к частной собственности, но тоже наверно бывшие неплохими кормушками, которые отдавать кому-то чужому было бы жалко. Кланы врачей, банкиров, певцов, артистов и так далее – в какой-то степени веяние нового времени. В чем-то возвращение к средневековью – к гильдиям. У Борискова даже была такая пациентка – глава какой-то там гильдии то ли кузнецов, то ли кожевенников. Сама она была по образованию юристом, защищала их права, и пользовалась, как председатель гильдии, какими-то особыми льготами и к тому же получала необыкновенно большую, – с точки зрения Борискова, конечно,
   – зарплату. Летом они всегда снимали в одном и том же месте на
   Канарских островах домик и проводили там целый месяц. И Борискова туда тоже звали отдыхать. Они считали, что у него на это есть деньги.
   Борисков высказался об этом Жизляю, ожидая его немедленной негативной реакции. Но тот только пожал плечами:
   – А что в этом плохого? – Он что-то жевал.
   – Ничего, исключая то, что доступ в такие кастовые места для людей из некаст мягко сказать несколько затрудняется. Ключевые посты контролируется и за продвижение вперед и вход в касту всегда требуют денег! – сказал Борисков.
   – А почему все должно быть легко? Помнишь, что сказать великий древний философ Гераклит: "Все возникает через борьбу!" – это мы еще при коммунистах учили? Он ведь был чуть не первый материалист, этот самый Гераклит. Заметь, в любой сказке и в любой легенде герой всегда проходит некое испытание. Еще мне нравится надпись, которую я прочитал в какой-то книге Владимира Леви по психологии: якобы на камне в Тибете написано: "Научились ли вы радоваться препятствиям?"
   В толпе у выхода на лифты Борисков увидел знакомое лицо. Это был печально известный Лабоданов Александр Яковлевич. Несмотря на то, что он был и доктор наук и даже профессор, за ним числились какие-то нечистые дела. Лет пять назад он организовал частную лабораторию, где производил какие-то анализы, за которые брал большие деньги.
   Потом оказалось, что анализов никаких они там вовсе и не делали, а писали их чисто "от балды", на глазок, а потом делали какие-то выводы и назначали лечение. Такие вещи случались, по рассказам людей, нередко, например, Борискову один пациент из Казахстана рассказывал, что тоже очень долго лечился, делал дорогие анализы, а потом оказалось, что у него просто брали деньги, а весь анализ придумывали. В Питере Борисков с такими делами как-то последнее время не сталкивался, хотя разных частных лабораторий было довольно много. Некоторые реально делали исследования, обладая хорошей лабораторной базой или покупали исследования в крупных медицинских центрах, то есть брали материал, деньги, а анализ делали в самых разных местах, забирая себе немалый процент. Существовали и вовсе непонятные диагностические методики, когда в аптеках сидели люди в белых халатах, тыкали электродами в точки на ушной раковине и на компьютере показывали и распечатывали, какие есть заболевания.
   Заболевания находили самые разные, да сама методика была совершенно бессмысленной, типа лохотронов на юге, когда прикладываешь ладони, и тебе тут же определяют твой биологический возраст. Нередко, аргументом для больных служило то, что это показывали в рекламе по телевизору. В рекламе показывали обычно пищевые добавки, и самые простые и безопасные и, по сути, ни на что не действующие, поскольку рекламировать лекарства запрещено. Одни человек из рекламной компании, который сам придумывал разные стили подачи и слоганы, говорил, что напишет на любую тему все что угодно и как можно убедительнее и так, чтобы товар хорошо продавался.
   Сразу после конференции Борисков пошел в кабинет к заведующей. Там в десять часов собирали консилиум по больному Новикову. Ситуация с ним оставалась совершенно неопределенная. Человек явно умирал, но непонятно от чего. Эндоскопист видел в просвете бронха вроде как опухоль, однако биопсия кусочка не подтвердила, что это опухоль, ткнули еще раз и – снова ничего. Стали проверять на все, что только возможно и ничего не толком не могли сказать. Гистология – царица доказательств, ничего не определила, а у него каждый день скакала температура, он задыхался и непрерывно кашлял. Поговорили, поговорили, да так ни с чем и разошлись.
   Впрочем, бывало всякое не вполне объяснимое. Так, в прошлое воскресенье по страховому полису привезли финна, который лежал на носилках абсолютно неподвижно, как бревно, ни на какие внешние стимулы не реагировал и находился, судя по всему, в глубокой алкогольной коме. Стало известно, что они в компании с двумя нашими товарищами выпивали, и с их слов (они все оставались вроде бы на ногах) выпили якобы "всего-то восемь бутылок пива", и тут этот иностранный гражданин и выключился. Поначалу было даже предположение, что у него произошло кровоизлияние в стволовые структуры мозга, однако магнитно-резонансная томография ничего такого не выявила. Впрочем, на следующий день финн благополучно оклемался и на своих ногах покинул клинику.
   После конференции Борисков сразу пошел в процедурную и сдал на анализ кровь из вены. Процедурная медсестра Марья Дмитриевна была настоящим профессионалом и взяла кровь так мгновенно, что Борисков почти ничего не почувствовал. Марье Дмитриевне было уже за сорок.
   Двое детей, мальчик и девочка, у нее были хорошие, теперь уже взрослые, а муж – пьяница. И сын и дочь жили отдельно со своими семьями, и у дочки только что родился ребенок, со слов Марьи
   Дмитриевны, очень хорошенький. Мужа она бранила, но тоже, наверное, по-своему любила. Такое было свойство ее натуры.
   Борисков тут же из процедурной позвонил в лабораторию:
   – Когда будет готово?
   – Зайди в час, – ответили ему равнодушно.
   Понятно, что только одному ему были интересны результаты, и больше никому. Борисков тут же вспомнил, как работал на практике медбратом в нефрологическом отделении. Перед дежурством его строго-настрого предупредили: никак результатов анализов больным не сообщать, как бы они ни просили. Сделав основные дела, он сел за стол и начал вклеивать в истории болезни поступившие результаты анализов. Тут же откуда-то появился дядька средних лет, стал ходить вокруг, потом вежливо поздоровался, предложил апельсин (Борисков взял) и стал спрашивать про анализ мочи: "Просто посмотрите, есть ли там белок, или нет?" Борисков отказать не смог, но тут же понял, что сделал ошибку. Потом подходили другие больные, которым Борисков говорил уже сурово: "Завтра спросите у своего лечащего врача!"
   Сдав кровь, Борисков пошел в ординаторскую за своей папкой с историями болезни. Там уже был врач-рентгенолог Олег Васильевич
   Колобков. И человек был хороший, но ним висел некий рок. Это был действительно несчастный человек. Много лет он все страдал по жилью, точнее по отсутствию нормального жилья, копил деньги, а жилье все дорожало. Левые деньги он зарабатывать не умел. Он иногда говорил:
   – Врач в Америке получает сто двадцать тысяч долларов в год, сразу же он может снимать жилье или купить его. Любой банк даст ему кредит. Мне же кредит никто не дает. Я, конечно, не великий Боткин, но до революции и обычные врачи всегда имели какое-то приличное жилье. А у меня даже жилья нет.
   Вот и теперь нудел про жилье:
   – Слышали? Квартиры опаять подорожали!
   – Кто про что, а вшивые про баню! – тут же прошипел Жизляй, который лихорадочно заполнял выписные истории болезни, и, кажется, даже тихо сплюнул.
   В настоящее время этот доктор Колобков жил в глухой коммунальной квартире рядом с метро "Чернышевская", и прожил он там все свои лучшие годы, и каких-то перемен не ожидалось, поскольку никто в той квартире умирать вовсе не собирался, а наоборот, уже понаехали молодые, и нужно было держать ухо востро, как бы самого не отравили.
   Никто и выкупать эту коммуналку не собирался, поскольку окна выходили уж больно погано – во двор-колодец – прямо в другие окна таких же коммуналок. В окне напротив каждый вечер в течение многих лет жирная бабища, которая с каждым годом становилась все толще, ходила в неглиже и без оного. Если только не успел завесить окно – считай, испортил себе настроение на весь вечер. Комната Колобкова была на втором этаже, и там не только солнца вообще никогда не бывало, но и обычного дневного света не хватало, в связи с чем в комнате у него постоянно горела лампа. Даже один вид этой комнаты приводил его в полное отчаянье, а цены на рынке недвижимости просто устрашали и вгоняли в депрессию. Сколько Колобков ни зарабатывал, хотя и не голодал, а квартиру купить не мог, разве что два или три квадратных метра. Ипотечный кредит ему не давали по очень простой причине: из-за его смехотворной зарплаты. Рассказывали, что однажды он даже пошел узнать об условиях ипотеки, но банковская девушка, спросив его об его зарплате и получив ответ, просто остолбенела, и лишь потом вдруг с облегчением сказала: "Ах, да, конечно! Это, я так поняла, ваша недельная зарплата! Конечно, немного, но наш банк в таких случаях решает вопрос индивидуально…" Колобков в смятении и с позором ушел. Это была та ситуация, на которую даже жаловаться было стыдно, тут могло прилипнуть клеймо неудачника. А с неудачником никто не хочет общаться, считается, что это штука заразная. Могли ответить: "Крутись, как хочешь!" – а как это "крутиться" он совершенно не представлял. Россия, конечно, очень дорогая страна, но люди как-то потихоньку все-таки крутились: покупали квартиры или меняли их с доплатой, приобретали новые машины, ездили отдыхать за границу.
   Впрочем, Колобкова же интересовало исключительно жилье. Он и любой американский фильм всегда смотрел лишь с точки зрения жилья. Его всегда поражали огромные квартиры, дома с садиком, вторые этажи в них, на которые вели широкие лестницы. Комментарий у него всегда был один: "Вот это дом! Вот это квартирка!" Когда там в фильме по сюжету разрушали дом, он приходит в ярость. Но с такими ценами на жилье выход для него был один – жениться на девушке с квартирой, но такой девушки ему по какому-то стечению обстоятельств никак не попадалось.
   Почему-то без проблем он всегда знакомился только с девушками с периферии, живущими в общежитиях или в лучшем случае снимавших комнаты в коммуналках на паях с компаньонками. Однажды ему попалась реально хорошая девушка, но она была родом из детского дома и вообще не имела своего жилья и жила в общежитии. Колобков считал, что именно потому она и была мастерица на все руки в плане уборки, готовки и поведения в разных сложных жизненных ситуациях, что никто за нее никогда эти вопросы не решал. Самое смешное, что она была бы рада и у него жить в той его жалкой комнатухе. Она и он вместе зарабатывали вроде бы как и прилично, но и этого хватало только на питание и кое-какую одежду. Откладывать из этих денег хоть что-то было просто невозможно. Колобков не был патриотом и даже не болел за
   "Зенит". Кто-то верно сказал: "Любовь к родине и жизнь в коммунальной квартире две вещи несовместимые".
   Все призывали Колобкова брать пример с Гриши Ваганова. Ваганов последнее время, как говориться, "поднялся". Стал дороже и лучше одеваться, поменял машину. А дело все в том, что жена его, Елена, ранее обычная домохозяйка и активная потребительница денег из мужниного кошелька, вдруг решила заняться бизнесом. Она продавала всем знакомым женщинам и подругам, которых у нее было множество, американскую косметику и притом очень удачно – у нее к этому оказался природный талант. Она умела уговаривать. Оказывается, существовала целая система, так называемый сетевой маркетинг, по продаже этой, по мнению Виктоши довольно паршивой, косметики.
   Работали там исключительно женщины. Елена в этом бизнесе очень активно участвовала и имела какой-то карьерный успех – даже получила приз – розовый калькулятор. Там у них в компании за определенные достижения всегда что-то выдавали, типа значка-короны и звания
   "фрейлины". Елена очень надеялась заработать на "алмазного шмеля" и поехать в Америку – в город Денвер, где у этой компании находилась штаб-квартира. Там собрания сотрудников, говорят, происходили с большой помпой – им просто пускали в глаза алмазную пыль: селили в пятизвездном отеле, возили на розовых лимузинах. Должна была создаваться иллюзия близости и реальной достижимости настоящего богатства и возможности самой стать богатым. Им показывали успех вблизи: эти отели, лимузины, небоскребы, мишура, аплодисменты. Им представляли успешных красивых женщин, которые когда-то, как и они теперь, были в самом низу пирамиды. Быть безуспешным было стыдным.
   Между тем, это была, по своей сути, финансовая пирамида, опирающаяся на тысячи женщин, чуть не насильно втюхивающих косметику своим подружкам, коллегам по работе и знакомым. Иногда даже раздавали специальные каталоги, где можно было потереть картинку и тут же ее и понюхать. Ходили слухи, что за особые успехи даже в компании даже дают машины, если ли не "мерседесы", то "форды" уж точно. Теперь разговоры в семье были только об этом. Розовые цвета фирмы.
   Легендарные заработки. Борисков считал, что там был применен какой-то гипноз. Так заморочить людям мозги надо уметь!
   Люди зарабатывали, а Колобков все ныл по поводу своей низкой зарплаты. Нати богатую или обеспеченную подружку ему уже не светило, поскольку та детдомоская девочка уже там у него прижилась, вцепилась в него намертво, и судя по некоторым признакам, вскоре планировала там же и разродиться. Поэтому Колобков с каждым днем ныл все сильнее. Жизляй терпел-терпел, а однажды на это сказал ему так:
   – Не можешь заработать денег здесь, открой аптеку, создай частную клинику, кабинет или медицинский центр – как хочешь его назови, тут значения не имеет, дай рекламу, что лечим все, и народ, уж поверь мне, пойдет. Только нужны какие-то нетрадиционные методы. Простые люди давно уже не верят врачам в поликлинике, те будто бы кормят химией и только травят таблетками. А нужно что-то типа нетрадиционной народной медицины: великие травы Тибета, восточные методы, биополя и прочее такое. Народ во всю эту чепуху верит и идет к шарлатанам. Считается, что платное и дорогое – значит, хорошее. А если тебе лень этим заниматься – тогда молчи!
   Действительно, некоторые знакомые врачи открывали такие медицинские центры. Как-то недавно Борисков проезжал на машине где-то в районе метро "Черная речка" и к своему изумлению увидел на обочине дороги забрызганную грязью рекламу-книжку "Вылечим астму!", и больные, говорят, туда шли.
   По слухам, там лечили массажем и травами. Сам Борисков в травы не особенно верил. А вот Слава Зимозанов, врач функциональной диагностики, с юности имевший проблемы с сердцем, травников очень даже уважал. Был некогда такой знаменитый травник Коньков, который сделал Зимозанову особый травяной состав, который тот пил, и лет десять нарушения ритма его вообще не беспокоили. Однако год назад такие эпизоды возобновились вновь – Зимозанов начал терять сознание, причем однажды упал прямо в метро, поэтому он пошел искать своего травника, но тот, как оказалось, уже лет пять как умер. Деваться
   Зимозанову было теперь некуда, и он пошел сдаваться обычным врачам-кардиологам. Те, перед тем как начать его лечить, сделали ему электрофизиологическое исследование, которое состоит в том, что в пищевод вводят электрод и оттуда проводят разгонку сердечного ритма до цифры на десять ударов больше его собственного ритма, и смотрят, что и где работает не так. Сразу после этого исследования аритмия у
   Зимозанова прошла и больше года уже совершенно его не беспокоила: может быть, такая нагрузка на сердце каким-то образом пережгла дополнительный путь возбуждения сердечной мышцы. Сами кардиологи на это только пожимали плечами.
   Оформив выписку, Борисков зашел в девятую палату посмотреть
   Златогонова. Ночь тот спал хорошо, утром температура была нормальная, последние сутки кашлял уже редко. Борисков послушал у него легкие и ничего не услышал:
   – Все вроде бы хорошо, но надо завтра-послезавтра сделать контрольный рентген грудной клетки.
   Только вчера почти что умиравший Златогонов тут же забеспокоился:
   – Зачем я буду лишний рентген себе делать, зачем мне лишнее облучение? Только что ведь делали.
   – Ерунда все это. Вы знаете, что за один полет на самолете вы получаете такое же облучение, как будто бы вам сделали два рентгеновских снимка? – убеждал его Борисков, который очень хотел узнать, работает антибиотик, либо нет.
   На обходе Борисков застрял, потому что вступил с одной больной в бесплодную беседу. Она требовала каких-то гарантий. Женщина из пятой палаты, которой он принес выписку, вдруг заявила:
   – Вот вы меня выписываете. А вдруг я тяжело больна? Вы даете гарантию?
   Никто этого не мог гарантировать. Но анализы, включая онкомаркеры, ни специальная техника ничего не выявляли. История с одной сотрудницей: у нее появились боли в пояснице, и кажется, делали все, что возможно на самом раннем этапе. Все равно она умерла от опухоли почки. А ведь предчувствовала с самого начала. Может быть, внутренним зрением человек всегда что-то чувствует.
   Борисков на этом обходе застрял, потому что вступил в дискуссию с больными женщинами из четвертой палаты. Те всей палатой читали книгу
   "Черви-паразиты – источник всех болезней". "С больными вообще не надо долго разговаривать!" – в свое время учил Борискова один опытный врач, но и сам разговаривал. И Борисков неоднократно был тому свидетелем. Это было как гипноз: он говорил о субклассах иммуноглобулинов, о кластерной дифференцировке лимфоцитов. Для больного из деревни это было как заклинание шамана, или демонстрация ума, он мог в это время думать: "Вот врач-то у меня какой умный да разученый, значит, он меня точно вылечит! Но хватит ли у меня денег-то оплатить лечение?" Подобный способ воздействия использовали и на самих врачах. Например, бились между собой две конкурирующие фармацевтические компании. И по сути одни и те же профессора выступали на разных симпозиумах, показывали многочисленные графики, доказывавшие, что конкретно этот препарат лучше. Обычные рядовые врачи, сидевшие в зале, ничего из того, что говориться, не понимали, но возникала атмосфера крутой учености: "Круто!" Борисков тоже иногда объяснял, как мог, чуть ли не на уровне физиологии одной пациентке по ее заболевания, причины которого оставались неизвестными.
   Она же настаивала на точной ответе:
   – Но вы можете хоть что-то гарантировать?
   Борисков пожал плечами:
   – Как известно, медицина вторая по точности наука после богословия. Поэтому предпринимаются постоянные, хотя и в целом безуспешные попытки ввести в медицину хоть какую-то определенность.
   В связи с этим была сделана концепция доказательной медицины. Суть ее состоит в том, что пусть хоть всем десятерым вашим больным помогло, это еще не значит, что поможет другой тысяче. Для доказательной медицины личный опыт доказательством не является, тут необходимы специальные сравнительные и контролируемые исследования.
   Так вот, ваш случай в доказательную медицину не входит… Мы получили хороший эффект? Получили. Больше я ничего сказать вам не могу.
   Потом Борисков зашел в ординаторскую отдышаться. Там сидела расстроенная заведующая отделением, которой только что позвонили и сообщили печальную новость и она тут же пошла ею поделиться. Была у нее такая дурная манера: любые свои неприятности она обсуждала со всем коллективом. Так ей казалось легче переносить. Когда у нее дочка не поступила с первого раза в институт, об этом тут же узнала вся больница. На этот раз оказалось, что недели две назад выписанный из больницы шестидесятилетний сердечный больной, лечение которого потребовало от отделения значительных усилий, сегодня ночью умер дома во время полового акта прямо на своей супруге.
   – Вот бабку напугал наверно! – со свойственным ему юношеским цинизмом тут же прокомментировал румяный клинический ординатор
   Никулин. Самому Никулину было только двадцать шесть лет и у него были свои представления о старости, поэтому всех женщин старше пятидесяти он называл не иначе как "бабками", например:
   – Сергей Николаевич, тут вас бабка какая-то ищет! – крикнул он как-то на ходу Борискову. Этой самой "бабкой" оказалась не кто иная как давнишняя пациентка Валечка П., сама себя ни в коей мере бабкой не считавшая, и если бы она услышала, что так ее назвали, то смертельно бы обиделась. Так однажды она до слез расстроилась на то, что во время парковки у больницы охранник обратился к ней: "Эй, мамуля!"
   – Жалко человека, – сказал Борисков просто так, чтобы что-то сказать и не оставлять последнее слово за Никулиным.
   – А чего его жалеть-то? – тут же встрял в разговор откуда-то внезапно возникший Жизляй. – Вот сравни: умереть при оргазме, или, если тебе не повезло, в другой куда как менее приятной ситуации – как например, на прошлой неделе один на кардиологии пошел в туалет, извините, посрать да и помер прямо на горшке. Все сосуды у него были забиты бляшками, только что перенес инфаркт, а тут поднатужился, получил срыв ритма в трепетание желудочков – и каюк! Нарезал коней!
   Так и нашли на унитазе со спущенными штанами и в дерьме. Впрочем, ведь, согласитесь, и это, пожалуй, была, в общем-то, неплохая смерть по сравнению с другими-то.
   Жизляй, возможно, в чем-то тут был прав. И большинство присутствующих, наверно, тоже так подумали.
   Впрочем, Жизляй имел собственную дурную манеру высказываться не слишком корректно и резко, особенно когда окружающие излишне разливали сопли. Как-то в схожей ситуации он поморщился и сказал:
   – Одним человеком больше или одним человеком меньше – понятно, мир не содрогнется. Рождение и смерть – самые естественные процессы… И тут он был прав.