Страница:
– это подлинная страна дураков!"
Конечно, очень важно не пропустить миг удачи. Генри Форд как-то сказал умную вещь: "Используй любой шанс, ибо он может оказать последним". Так у одного клинического ординатора мама в самый что ни есть дефолт работала в банке и провернула там по сути полузаконную операцию, то есть взяла на время огромное количество рублей и еще задешево в своем же банке купила доллары, а совсем вскоре, когда курс подскочил раза в три, своему же банку третью часть их и продала и рублевый займ вернула туда же в том же объеме, оставив себе огромную прибыль в валюте. Банк их, как и многие другие, благополучно рухнул, но она осталась на плаву с большими деньгами и больше уже не работала, а только вкладывала свои огромные капиталы в разные доходные денежные предприятия. Сын-доктор проживал отдельно, пытался от нее не зависеть и жить на свою зарплату, но это у него не получалось, и приходилось постоянно просить денег у матери, ехать к ней на поклон в ее загородный дом. Та, конечно, радовалась, что он приезжает, и денег всегда давала, но не без внушения. Это тоже был определенный вариант выигрыша. Мечта любого – заработать не работая.
Вернувшись домой с прогулки, Борисков хотел быстро помыть Микоше лапки и, наконец, залечь, но сразу в ванную было не попасть, ждали пока оттуда выйдет Олег. Каждый день одно и то же. Виктоша загоняла
Олега спать, а тот никак не загонялся: бесконечно долго чистил зубы, а после этого пытался еще что-то поесть, кричал, что голодный.
Олег был мальчик с необыкновенно буйной фантазией и, хотя почти ничего не читал, зато замечательно рисовал и придумывал, так что сразу было и не отличить, где правда, а где ложь. Пришел как-то из леса с прогулки возбужденный, показал руками Виктоше: "Мама, я видел вот такого комара!" – получалось, что сантиметров тридцать в длину.
Еще он вечно наблюдал в небе какие-то падающие взрывающиеся метеориты и спутники. Других детей спрашивали, но они никогда ничего подобного не видели: ни комаров, величиной с ворону, ни падающих звезд. Еще он совершенно серьезно убеждал всех своих друзей и знакомых, что маленькая безобидная Микоша и есть самая настоящая боевая собачка-нинзя. Кроме того, он утверждал, что фамилия Микоши почему-то Зиберман, и даже называл ее иногда "Зиберманка". В другое время он говорил всем, что настоящая фамилия Микоши – Казанкина. Еще они с друзьями играли в одну своеобразную игру. Назвалась она "Коза
Надька". Это было что-то вроде кукольного театра, в котором участвовали не только игрушки, но и некоторые предметы обихода. Сама центральная фигура театра коза Надька была старая резиновая игрушка с разорванным до ушей ртом. Вследствие этого она корчила под пальцами мальчишек самые уморительные рожи. Разыгрывались целые представления. Особенностями этого театра была, пожалуй, излишняя физиологичность, чего обычно в настоящем театре не бывает: действующие лица постоянно испражнялись со всеми сопутствующими звуками, пердели, совокуплялись, как кролики, грязно бранились и по любому поводу дрались. Все действие спектакля придумывалось на ходу.
Олег с друзьями играли в эту игру регулярно, сами же хохотали на всю квартиру. Борисков не знал, как ему к этому относится, и поэтому никак не относился. В игре обычно участвовал Олегов закадычный дружок, которого звали Петр. Он так всегда другим и представлялся
"Петр". Воспитывали его бабушка и дедушка. Мама Петра, их дочь, была мать-одиночка, очень активная молодая женщина. Два года назад она поехала отдохнуть с близким другом в Египет и погибла там во время погружения с аквалангом, оставив Петра круглым сиротой. Хорошо, что сын еще тогда остался дома в Питере с бабашкой и дедушкой, потому что представьте себе ужас ребенка, который смотрит на воду, а мама его никак не всплывает.
Наконец, Олег угомонился и улегся в кровать. Дверь в его комнату закрыли. И тут Борисков понял, что его тревожит. Непонятно почему, по каким-то необъяснимым признакам ему вдруг показалось, что приходила дочь Лиза. Тогда Борисков, с минуту послонявшись по квартире, как бы мимоходом спросил у Виктоши, не звонила ли Лиза.
"Нет, не звонила", – ответила Виктоша, как будто бы так было в порядке вещей. Эта ситуация в семье мучила их всех уже давно и было совершенно непонятно, как это вообще когда-нибудь может разрешиться.
Это была болевая точка, которая постоянно ныла, как зуб, хотя оказалось, что и к ней можно привыкнуть, как люди привыкают к постоянной боли или хронической болезни. Суть состояла в том, что их восемнадцатилетняя дочка Лиза уже почти год как ушла от них и теперь жила вместе с каким-то непризнанным художником-декоратором в качестве гражданской жены.
В детстве, лет до двенадцати, Лиза, можно сказать, была образцово-показательным ребенком (или это только уже кажется). В подростковый же период она слетела с тормозов. До седьмого класса она училась неплохо, а в восьмом классе у нее оказался уже не один дневник, а целых два. Один дневник был для того, чтобы показывать родителям и еще один дневник – для школы, в котором она за родителей расписывалась сама. В тех дневниках были абсолютно разные отметки, а
Борисков еще наивно радовался, что за последнее время совершенно не было двоек. Его, правда, несколько смущала надпись на обложке дневника, который он просматривал и подписывал: "Fuck the school!", однако, он как-то сразу на это не среагировал. Когда пришел на собрание в школу, классная руководительница, отводя глаза, показала ему классный журнал: там были сплошные прогулы, то есть в школу она, считай, не ходила, разве что крайне редко – в отдельные дни, да и там были сплошь одни двойки и только очень редко – тройки. То есть учеба была заброшена и заброшена капитально. Впрочем, в школе никому особенно до этого не было дела. Хотите, хоть сейчас забирайте документы, с радостью вам их и отдадим. Только попросите и напишите заявление.
Лиза… Помнится, он всегда с удовольствием забирал ее из детского сада. Когда приходил в группу, заглядывал в комнату, где играли дети. С радостью какое-то время смотрел, как малыши играют. Потом кто-то из них его замечал, и кричал: "Лиза, за тобой папа пришел!"
Она тут же отрывалась от игры и бежала к нему со всех ног в его раскрытые объятья. Они шли к ее шкафчику, на котором была изображена уточка, и надевали кофты, пальто и сапожки. Одевал ее долго, как капусту – тогда была очень холодная зима. Она сидела, болтала ножками, а он натягивал на нее носки и рейтузы, потом за ручку шли домой через садик и там играли со снежной бабой и на горке. Она бесконечно могла съезжать с горки. Когда приходили домой, она сразу бежала к печке, обхватывала ее руками и прижималась к кафелю щекой:
"Здравствуй, мама печка!" Где была теперь та милая девочка? Все это навсегда осталось в прошлом, порвалось как-то мгновенно – в один миг, точнее в один год. Конечно, девочка эта была и маленькая с характером. Как-то Борисков привет ее в детский сад. Его поразила сцена, когда пришли в детский сад: "Ой, Лизанька, пришла!
Здравствуй, Лиза!" – слащаво вскрикнула воспитательница, чуть не всплеснув руками. В глазах у нее он увидел явный испуг. Наташа ничего не ответила, смотрела сурово исподлобья. Пришла поздороваться и нянечка, и несколько детей из других групп. Все ее почему-то знали. На его же никто не обратил никакого внимания.
Но если вспоминать, то проблемы у нее начали в возрасте тринадцати лет. До этого было все как будто ничего, а тут – вдруг внезапно человек изменился. Послушный ребенок чуть не в один миг превратился в нервного озлобленного подростка. Кошмаром было утро. Разбудить ее было просто невозможно, поскольку она полночи болтала по телефону с друзьями. Она грязно ругалась и бросалась разными предметами. Она постепенно перестала ходить в школу, сначала на первые уроки, а потом и вообще, постоянно что-то врала, появились у нее какие-то чокнутые приятели – такие же бездельники, и все планы жизни полетели в тартарары. Школу было никак не закончить, а ведь по статистике известно, что у тех, кто не заканчивает хотя бы девять классов, жизнь складывается неудачно. И это полностью подтверждалось. Это была как тьма, надвигающаяся на их семью из будущего, и то будущее было далеко не светлым, а темным и устрашающим. Это было как удар в спину – нечто неожиданное, как внезапно начавшаяся и спутавшая все жизненные планы война или тяжелая болезнь. В четырнадцать лет ее уже не интересовал ни спорт, ни кино, ни книги, интересы ее были неясны и туманны. Только электронная музыка – долбежка по голове, некий вид гипноза или звукового наркотика. Она уже существовала в другом мире, куда не было доступа ни Борискову, ни Виктоше. Отчуждение было таким явным, что Борисков реально испугался, и в этом испуге находился довольно долго, пока к нему не привык, поскольку человек привыкает ко всему. Так, наверное, люди привыкали к войне, к революции и прочим хроническим стрессовым событиям. Что бы ни случилось, а жить-то дальше надо. С тех пор любые разговоры о детях и их воспитании, которые он слышал краем уха на работе, пугали его, и он почти стразу убегал из комнаты, поскольку притаившийся в глубине страх немедленно возвращался. Ему долго казалось, что у всех остальных было, в общем-то, неплохо, а это у него полный провал.
Пытались как-то выкрутиться и перевелись в другую школу, Борисков даже сделал там благотворительный взнос. Но она все равно упорно не ходила на занятия. Это был признак либо сумасшествия или великого внутреннего чувства свободы.
Лиза на все вопросы утверждала, что школа в наше время вообще никому не нужна, что все "звезды" не имеют никакого образования, а хорошо учатся только те, у кого нет ясной цели в жизни. Кроме того, у нее обнаружились какие-то странные и довольно крупные долги, и будто бы даже в школу приходил некий мужчина, который искал ее по поводу какого-то долга. Когда Борисков стал выяснять детали, она тут же сбежала из дома, и дня три ее искали по подружкам. Потом она клялась и врала прямо в лицо, что никаких долгов нет, и что в школу она ходит постоянно, а вообще-то не хочет ничего делать, устала и не собирается учиться дальше. Вроде договорились учиться дальше. Вместе готовились к контрольной по физике. С трудом в уме она разделила двадцать на четыре, еще и пыталась набирать это действие на калькуляторе наращенными акриловыми ногтями (Олег про такие ногти сказал: "Страшные когти, как у бабы-яги"). Борисков ужаснулся. И во всем этом было невероятное упорство, какой-то свой мир, ему непонятный и необъяснимый, в котором жила Лиза и куда ему входа не было. Он по своему опыту знал только одно, что мир этот был насквозь ложный, опасный, чужой, что надо бы как-то вытащить ее оттуда, но уже было поздно. Он как-то позвонил ей на трубку, там гремела музыка, кто-то орал, она тут же отключила телефон, а потом, вероятно, ввела его вызов в запретные номера. Однажды он ее ударил, и тогда она сказала: "Теперь у меня нет отца!" и они не разговаривали после этого, наверно, месяца три. Потом мир восстановился, но ненадолго.
Наконец, как только ей исполнилось пятнадцать, ее все же из школы за постоянные прогулы и вышибли. Высшее образование, казалось, было уже закрыто для нее навсегда. Чтобы хоть как-то закончить этот год, пошли в специальную летнюю школу, где со всего города подбирались такие вот детишки – бездельники и придурки. Другим словом, как выразилась сама Лиза, "охломоны и гопники". Был у них один такой мальчик, который вдруг внезапно садился в поезд и куда-то уезжал и неделями колесил по всей стране. Он тоже был слишком свободен или просто сумасшедший. Скорее, конечно, второе. Он был человеком вне человеческого социума. Все с нетерпением ждали, как бы от него избавиться.
Поступая туда, с полчаса Борисков вместе с Лизой сидели вместе на собеседовании у директора. Вид у Лизы был ангельский, она на все соглашалась, что-де надо учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин. Борисков выложил за это школу кучу денег, но она исчезла буквально через пять минут после выхода из школы, выключила мобильный телефон, дома не ночевала и на какие занятия не пошла. Все было зря. Как-то надо было еще хотя бы год отучиться, но и этого было уже невозможно. Нет, и все. Уже записал ее в платную вечернюю школу на три раза в неделю, но и туда тоже не ходила. Так пропал еще один год.
Когда в августе поехали на Азовское море – в Ейск, то постоянно, чуть не каждый вечер, приходилось ходить и вылавливать Лизу по дискотекам. Это превратилось в истинное мученье. Ни одной ночи они с
Виктошей спокойно не спали. Помнится, Борисков в поисках всунулся куда-то в юную компанию, оглядывая, где же Лиза. Те отпрянули:
– Чего надо?
Кто-то взвизгнул:
– Гони ты этого старого козла!
"Старый козел" (а это и был сам Борисков), стиснув зубы, пошел от них прочь по темной улице.
Притом, на все упреки она всегда говорила матери: "А ты что, была не такая в молодости?" Виктоша от ответа на этот вопрос как-то очень очень ловко уходила, и Борисков стал подозревать, что Виктория именно такая и была. А откуда еще взялась в дочке такая тяга гулять и болтаться неизвестно где? Не было ли в ней случайно занесенной цыганской крови? Ведь они ее и запирали, и денег не давали – ничего не помогало. Кончилось тем, что она теперь жила с каким-то театральным декоратором, не звонила и с родителями не общалась. Отца своего она считала неудачником по жизни, а его работу врача – самой что ни есть тупой, не приносящей денег. Какое-то время даже попрекала Борискова, что сам он плохо одет, что они бедны и что машина у них старая и на ней стыдно ездить. Да и Борискову говорила:
"Да с тобой стыдно рядом ходить по улице, ты меня позоришь! Ты живешь в полном дерьме! Ты даже не можешь заработать денег. Если бы ты был хороший врач, то у тебя были бы деньги, а значит ты – плохой врач!" Последний телефонный разговор с Борисковым, который пробовал
Лизу увещевать, закончился такими ее словами: "Ну, и пошел ты к черту, урод!" и бесконечными короткими гудками в трубке.
Наверное, практически у всех детей в той или иной мере бывают конфликты с родителями по поводу так называемого "недостатка свободы". Один такой сынок обещал своим родителям "однажды укокошить их обоих, пока они спят", потому что "достали-нету сил!" Потом он это дело перерос, сходил в армию и вроде как ничего – выправился.
Женился, теперь у него уже свой ребенок. Работает на стройке, хорошо зарабатывает. Иногда выпивает, но в меру. Теперь у него уже другие претензии к родителям: почему не заставляли учиться, надо было бить, но заставлять. Они переглядываются, но ничего не говорят. Он просто забыл, каким жестоким по отношению к ним он когда-то был.
На памяти Борискова была прошлогодняя история дочки одного пациента из первой хирургии Логинова, – девочки четырнадцати лет от роду, которая постоянно спорила и ругалась со своим отцом, запрещавшим ей гулять по ночам. Говорила всем: "Я его ненавижу!"
Дружила она с семнадцатилетним парнем и подговорила того, чтобы он отца убил. Парень, не долго думая, изготовил заточку вечером и в парке воткнул ее Логинову прямо под левую лопатку. Случайно в этом месте проходили люди, которые тут же позвонили в милицию, сами погнались за убийцей, и в конечном итоге парня задержали. На этом все и вскрылось в деталях.
В итоге Логинов получил проникающее ранение грудной клетки с повреждением легкого, пневмонией и еще массу послеоперационных осложнений… Навещать его приходила только его родная сестра
Наталья Ивановна – она-то все Борискову и рассказала. Логинов, надо сказать, выглядел плохо, температурил. Жить дальше, по большому счету, ему было и незачем. Он сам это чувствовал и особенно-то смерти не сопротивлялся. Сестра говорила ему в больнице: "Вот ведь тебя угораздило!" – "Наверное, есть за что!" – отвечал он на это, глядя в потолок полными слез глазами. Что-то он о себе такое знал.
Видать было за что. Когда он умер, почему-то особо никто его и не жалел.
А скандально известный сын предпринимателя Соколовского? Это был, казалось бы, обычный подросток из обеспеченной семьи, которая сама недавно только вылезла из нищеты, а теперь строили из себя новых аристократов, завели служанку и все такое прочее. Отец давал ему карманные деньги, и довольно большие, он же не учился, болтался по ночным клубам. Но когда отец однажды не то, чтобы отказал ему в деньгах, но несколько чуть сократил выдачу, сказав: "Не хочешь учиться – иди, работай! Или лучше в армию – тебе пойдет на пользу!"
– тут уже была смертельная обида. Он подговорил приятелей застрелить отца, чтобы получить наследство, поскольку с матерью он вообще никак не считался и крутил ею как хотел. Приятели подкараулили папашу прямо у них же во дворе между стоянкой и подъездом, заранее разбив уличный фонарь, и застрелили его из охотничьего ружья. Обоих поймали и посадили, однако сам заказчик, которому мать наняла хорошего адвоката, отделался только штрафом в десять тысяч рублей. Выбирая между мужем и сыном, женщина естественно выбрала сына, тем более что мужа все равно было уже не вернуть. Впрочем, было бы странно, если бы она поступила по-другому. Короче, искомое наследство младший
Соколовский получил. Кто-то был во всем этом виноват. Отец? Где-то им была сделана ошибка в воспитании.
Возможно, срабатывают и какие-то скрытые генетические коды. У матери этого мальчика родной отец сидел в тюрьме за убийство.
У одной пациентки до какого-то времени было с ребенком все хорошо, как-то слишком хорошо. Она все хвасталась: "Ах, мой Петруша, мой
Петруша!" Петруша был то и это, короче, гениальный ребенок. Но, наконец, исполнилось ему шестнадцать лет, и тут Петруша ее стал выдавать такие кренделя, что спаси Господи, например, взял кредит на чужой паспорт, снял все деньги с материной карточки, проиграл в автоматы тридцать тысяч, отнял у кого-то на улице мобильник. И тут она в слезах рассказала Борискову следующую историю. Оказывается, подлинное происхождение Петруши было неизвестным, о чем не догадывались даже соседи. Своих детей у них с мужем почему-то никак не получились, тогда она пошла в роддом и там договорилась с начальницей, чтобы взять себе отказного ребенка, которых в тот период бывало довольно много. Перед тем, как забрать малыша, она некоторое время ходила с животом и в широких платьях, которые делают женщину похожей на беременную. А потом с подушкой пошла в роддом, полежала там некоторое время и вышла оттуда уже с ребенком. И врачам тоже была радость – здоровый ребенок пристроен в хорошее место.
Говорят, в документе, остающемся в роддоме, не указывается, куда выбыл этот приемный ребенок, чтобы передумавшая мать-отказница не смогла его найти, даже если вдруг захочет вернуть или же посмотреть на ребенка и забрать его к себе. Конечно, дали кому надо денег. В
России испокон веку без взятки ничего не делалось. Так не принято.
Даже неприлично. А что были за родители? Хорошие? Да вряд ли.
Хорошие-то ведь ребенка не оставят. Вот, возможно, генетика и начала работать.
Эта же несчастная женщина еще рассказала, что в том же самом доме ребенка какое-то жили-были два близнеца, которых их мать – одинокая женщина, родившая без мужа, оставила там будто бы пока на два года, чтобы потом забрать (так она совершенно серьезно и предполагала).
Лет ей было тогда точно не более двадцати, она днем работала, вечером училась, не имела никакой жилплощади и хотела сначала сама куда-нибудь пристроиться. Пока жила в общежитии. Потом к ней стал подкатываться какой-то парень, она его полюбила и стала с ним жить, но всегда очень боялась, что он узнает, что у нее уже есть дети, и даже двое, поэтому стеснялась раздеваться перед ним при включенном свете, поскольку после рождения близнецов у нее остались растяжки на животе и несколько обвисли груди. Во всем остальном она после родов необыкновенно расцвела. После некоторого срока совместной жизни, когда они уже подали заявление в ЗАГС, тот парень стал строить планы на жизнь и обязательно чтобы сразу завести ребенка, но и тогда рассказать про своих близняшек она не решилась. Она вообразила себе такой разговор: "Да, слушай, Ваня, я как-то все забываю тебе рассказать одну вещь… Конечно, ничего особенного, безделица, но…" и так далее. И представила себе, как у Вани нижняя челюсть отваливается и уже через секунду лежит на полу. А тут ее Ваня еще к тому же и венчаться в церкви затеял, а там, говорят (это она в кино видела), будто бы всегда спрашивают, есть ли кто-нибудь против брака. Уже и платье с фатой купили. Причем совершенно новое. Тут почувствовала, что снова беременна. Спросила на всякий случай:
"Вань, а можно ли беременной-то венчаться?" – "А ты батюшке не говори!" – "А вдруг он как-то почувствует?" – "Да как он может почувствовать?" И она молчала, потому что однажды сама видела, когда свадьба расстроилась только оттого, что у жениха вдруг оказался внебрачный ребенок. А тут – сразу двое. И то, что она оставила их в детском доме, совершенно ее не красило. Одна знакомая женщина, впрочем, сказала: "Ты об этом не думай, матушка, ходят слухи, сама беременная венчалась!" – впрочем, та женщина могла и соврать – откуда ей знать-то?
Борискову иногда даже казалось, что Лиза поступала так, будто хотела ему за что-то отомстить. Бывало, что дочери поступали со своими отцами очень жестоко. Впрочем, Борискову были известны и такие случаи, когда, казалось бы, даже абсолютно ангельские в детстве и в подростковом возрасте дети, в зрелости проявляли буквально звериную жестокость и неблагодарность по отношению к своим родителям.
Буквально перед глазами стоял совсем недавний страшный живой пример, когда взрослая тридцатилетняя дочь просто выгнала отца из квартиры, которую он сам на нее перевел в ее собственность, и только своевременная смерть от последствий перенесенного инфаркта избавила его от моральных и физических мук. Это был своеобразный король Лир, только бедный король – почти что без средств к существованию.
Борисков надолго запомнил, что когда выписывал его из больницы, он сидел на койке с застывшим лицом – ему просто некуда было идти.
Или другой случай, пожалуй, не менее нелепый и страшный, причем, с применением современных технологий.
Генеральный директор крупной строительной компании Иван Сергеевич
Вахромеев как обычно председательствовал на производственном совещании, когда в сумочке на поясе завибрировал мобильный телефон.
Оказалось, прислали какую-то картинку, он раскрыл ее и ему будто бы плеснули кипятку на спину: на присланной фотографии его родная дочь была снята во время орального секса – прямо с половым членом во рту.
Она лежала между ног у какого-то ублюдка, который ее к тому же за этим делом и заснял. Видно было, что снимал сам владелец телефона.
Страшно было то, что на ее лице было глумливое, пакостное, какое бывает только в мерзких журнальчиках выражение, но лицо было хорошо узнаваемое. В жизни существуют вещи, которые человеку нельзя и не должно видеть. Невозможно и неприятно даже просто их перечислять. И это была именно такая вещь. Видно было заросший черным курчавым волосом низ живота этого мужчины или молодого парня. Член у него был лиловый. Судя по всему, снято было тем же козлом, меж чьих ног она лежала. На другой картинке лицо и губы у нее уже были забрызганы спермой. Что-то в его жизни изменилось навсегда. И восстановить прежнее уже было невозможно.
Вахромееву показалось, что ему дали бейсбольной битой по затылку.
Он тут же потерял нить беседы, извинился и вышел. В этой ситуации даже посоветоваться было не с кем, разве что с психологом, да и тот наверняка скажет: "Покажите-ка", – да еще про себя и подумает: "А ведь как хороша, сучка! Вот бы ее трахнуть!" Интересно, что сказала бы ее мать? Или может быть, напротив, оценила бы некоторые технические моменты – тут вполне могла быть своя специфичная женская точка зрения. Если бы это был его сын, то есть драл бы на фотке какую-нибудь девицу, то такого ужаса и не было бы, и вероятно заслужил бы одобрение с обеих сторон: вот так молодец, проявил себя мужчиной, и прибор у него ничего.
Никогда человек любящий не будет снимать любимую женщину в таком виде, или тем более передавать подругу во временное пользование кому-нибудь другому – сделай, мол, и ему хорошо. Не похоже, чтобы он хотел зафиксировать на память приятные моменты интимной близости.
Выглядело это крайне гнусно. Это подонок снял, чтобы показать друзьям или послать на порносайт. Это явно демонстративное послание могло означать лишь одно: "Тебя, Ванька Вахромеев, отымели по полной!"
Определение номера было отправителем заблокировано, и номер идентифицировался просто как "частный вызов". Подумав, Вахромеев позвонил Соколову, тот когда-то служил еще в КГБ, а сейчас был на пенсии и работал заместителем директора по организационным вопросам.
– Палыч, сможешь узнать, кто сейчас звонил на мой телефон?
– Без проблем. Позвоню через десять минут.
Действительно позвонил:
– Понятно, что может быть, телефон и передали, подарили или что, но покупатель симм-карты зарегистрирован на Товарищеском проспекте.
Пишите адрес.
– А можешь вычислить, где он в данный момент находится?
– Сходу, Иван Сергеевич, не смогу. Я сейчас в Гатчине. Если не застанете его по месту регистрации – позвоните завтра с утра. Тогда определим местонахождение.
Записал. Место было незнакомое. Ехать туда одному очень не хотелось.
Подумав, он позвонил начальнику охраны: "Петрович, Костриков Женя сейчас где – у тебя? Дай-ка его номер!" Вскоре пришел Женя, невысокий, коренастый и очень спокойный. Рыжеватые волосы зачесаны назад. Было ему чуть за тридцать. Когда-то был боксером, мастером спорта, по юности даже очень перспективным, а в бурные годы возрождения капитализма в России он влился в какую-то группировку, и даже некоторое время отсидел в СИЗО за незаконное хранение оружия, но как-то выкарабкался. Потом группировка его распалась, какое-то время он мотался без работы и наконец пристроился к Петровичу одновременно водителем и охранником. Он был женат и имел сына трех лет. Интересно, что жена у него была актриса музыкального театра – танцовщица. Вахромеев его сюда, кстати, сам и устроил – кто-то его попросил. Трудно было передать словами, но в нем было что-то такое, что тут же усмиряло буйных людей. И еще: он владел той необходимой манерой поведения и жаргоном, который был нужен в определенном кругу
Конечно, очень важно не пропустить миг удачи. Генри Форд как-то сказал умную вещь: "Используй любой шанс, ибо он может оказать последним". Так у одного клинического ординатора мама в самый что ни есть дефолт работала в банке и провернула там по сути полузаконную операцию, то есть взяла на время огромное количество рублей и еще задешево в своем же банке купила доллары, а совсем вскоре, когда курс подскочил раза в три, своему же банку третью часть их и продала и рублевый займ вернула туда же в том же объеме, оставив себе огромную прибыль в валюте. Банк их, как и многие другие, благополучно рухнул, но она осталась на плаву с большими деньгами и больше уже не работала, а только вкладывала свои огромные капиталы в разные доходные денежные предприятия. Сын-доктор проживал отдельно, пытался от нее не зависеть и жить на свою зарплату, но это у него не получалось, и приходилось постоянно просить денег у матери, ехать к ней на поклон в ее загородный дом. Та, конечно, радовалась, что он приезжает, и денег всегда давала, но не без внушения. Это тоже был определенный вариант выигрыша. Мечта любого – заработать не работая.
Вернувшись домой с прогулки, Борисков хотел быстро помыть Микоше лапки и, наконец, залечь, но сразу в ванную было не попасть, ждали пока оттуда выйдет Олег. Каждый день одно и то же. Виктоша загоняла
Олега спать, а тот никак не загонялся: бесконечно долго чистил зубы, а после этого пытался еще что-то поесть, кричал, что голодный.
Олег был мальчик с необыкновенно буйной фантазией и, хотя почти ничего не читал, зато замечательно рисовал и придумывал, так что сразу было и не отличить, где правда, а где ложь. Пришел как-то из леса с прогулки возбужденный, показал руками Виктоше: "Мама, я видел вот такого комара!" – получалось, что сантиметров тридцать в длину.
Еще он вечно наблюдал в небе какие-то падающие взрывающиеся метеориты и спутники. Других детей спрашивали, но они никогда ничего подобного не видели: ни комаров, величиной с ворону, ни падающих звезд. Еще он совершенно серьезно убеждал всех своих друзей и знакомых, что маленькая безобидная Микоша и есть самая настоящая боевая собачка-нинзя. Кроме того, он утверждал, что фамилия Микоши почему-то Зиберман, и даже называл ее иногда "Зиберманка". В другое время он говорил всем, что настоящая фамилия Микоши – Казанкина. Еще они с друзьями играли в одну своеобразную игру. Назвалась она "Коза
Надька". Это было что-то вроде кукольного театра, в котором участвовали не только игрушки, но и некоторые предметы обихода. Сама центральная фигура театра коза Надька была старая резиновая игрушка с разорванным до ушей ртом. Вследствие этого она корчила под пальцами мальчишек самые уморительные рожи. Разыгрывались целые представления. Особенностями этого театра была, пожалуй, излишняя физиологичность, чего обычно в настоящем театре не бывает: действующие лица постоянно испражнялись со всеми сопутствующими звуками, пердели, совокуплялись, как кролики, грязно бранились и по любому поводу дрались. Все действие спектакля придумывалось на ходу.
Олег с друзьями играли в эту игру регулярно, сами же хохотали на всю квартиру. Борисков не знал, как ему к этому относится, и поэтому никак не относился. В игре обычно участвовал Олегов закадычный дружок, которого звали Петр. Он так всегда другим и представлялся
"Петр". Воспитывали его бабушка и дедушка. Мама Петра, их дочь, была мать-одиночка, очень активная молодая женщина. Два года назад она поехала отдохнуть с близким другом в Египет и погибла там во время погружения с аквалангом, оставив Петра круглым сиротой. Хорошо, что сын еще тогда остался дома в Питере с бабашкой и дедушкой, потому что представьте себе ужас ребенка, который смотрит на воду, а мама его никак не всплывает.
Наконец, Олег угомонился и улегся в кровать. Дверь в его комнату закрыли. И тут Борисков понял, что его тревожит. Непонятно почему, по каким-то необъяснимым признакам ему вдруг показалось, что приходила дочь Лиза. Тогда Борисков, с минуту послонявшись по квартире, как бы мимоходом спросил у Виктоши, не звонила ли Лиза.
"Нет, не звонила", – ответила Виктоша, как будто бы так было в порядке вещей. Эта ситуация в семье мучила их всех уже давно и было совершенно непонятно, как это вообще когда-нибудь может разрешиться.
Это была болевая точка, которая постоянно ныла, как зуб, хотя оказалось, что и к ней можно привыкнуть, как люди привыкают к постоянной боли или хронической болезни. Суть состояла в том, что их восемнадцатилетняя дочка Лиза уже почти год как ушла от них и теперь жила вместе с каким-то непризнанным художником-декоратором в качестве гражданской жены.
В детстве, лет до двенадцати, Лиза, можно сказать, была образцово-показательным ребенком (или это только уже кажется). В подростковый же период она слетела с тормозов. До седьмого класса она училась неплохо, а в восьмом классе у нее оказался уже не один дневник, а целых два. Один дневник был для того, чтобы показывать родителям и еще один дневник – для школы, в котором она за родителей расписывалась сама. В тех дневниках были абсолютно разные отметки, а
Борисков еще наивно радовался, что за последнее время совершенно не было двоек. Его, правда, несколько смущала надпись на обложке дневника, который он просматривал и подписывал: "Fuck the school!", однако, он как-то сразу на это не среагировал. Когда пришел на собрание в школу, классная руководительница, отводя глаза, показала ему классный журнал: там были сплошные прогулы, то есть в школу она, считай, не ходила, разве что крайне редко – в отдельные дни, да и там были сплошь одни двойки и только очень редко – тройки. То есть учеба была заброшена и заброшена капитально. Впрочем, в школе никому особенно до этого не было дела. Хотите, хоть сейчас забирайте документы, с радостью вам их и отдадим. Только попросите и напишите заявление.
Лиза… Помнится, он всегда с удовольствием забирал ее из детского сада. Когда приходил в группу, заглядывал в комнату, где играли дети. С радостью какое-то время смотрел, как малыши играют. Потом кто-то из них его замечал, и кричал: "Лиза, за тобой папа пришел!"
Она тут же отрывалась от игры и бежала к нему со всех ног в его раскрытые объятья. Они шли к ее шкафчику, на котором была изображена уточка, и надевали кофты, пальто и сапожки. Одевал ее долго, как капусту – тогда была очень холодная зима. Она сидела, болтала ножками, а он натягивал на нее носки и рейтузы, потом за ручку шли домой через садик и там играли со снежной бабой и на горке. Она бесконечно могла съезжать с горки. Когда приходили домой, она сразу бежала к печке, обхватывала ее руками и прижималась к кафелю щекой:
"Здравствуй, мама печка!" Где была теперь та милая девочка? Все это навсегда осталось в прошлом, порвалось как-то мгновенно – в один миг, точнее в один год. Конечно, девочка эта была и маленькая с характером. Как-то Борисков привет ее в детский сад. Его поразила сцена, когда пришли в детский сад: "Ой, Лизанька, пришла!
Здравствуй, Лиза!" – слащаво вскрикнула воспитательница, чуть не всплеснув руками. В глазах у нее он увидел явный испуг. Наташа ничего не ответила, смотрела сурово исподлобья. Пришла поздороваться и нянечка, и несколько детей из других групп. Все ее почему-то знали. На его же никто не обратил никакого внимания.
Но если вспоминать, то проблемы у нее начали в возрасте тринадцати лет. До этого было все как будто ничего, а тут – вдруг внезапно человек изменился. Послушный ребенок чуть не в один миг превратился в нервного озлобленного подростка. Кошмаром было утро. Разбудить ее было просто невозможно, поскольку она полночи болтала по телефону с друзьями. Она грязно ругалась и бросалась разными предметами. Она постепенно перестала ходить в школу, сначала на первые уроки, а потом и вообще, постоянно что-то врала, появились у нее какие-то чокнутые приятели – такие же бездельники, и все планы жизни полетели в тартарары. Школу было никак не закончить, а ведь по статистике известно, что у тех, кто не заканчивает хотя бы девять классов, жизнь складывается неудачно. И это полностью подтверждалось. Это была как тьма, надвигающаяся на их семью из будущего, и то будущее было далеко не светлым, а темным и устрашающим. Это было как удар в спину – нечто неожиданное, как внезапно начавшаяся и спутавшая все жизненные планы война или тяжелая болезнь. В четырнадцать лет ее уже не интересовал ни спорт, ни кино, ни книги, интересы ее были неясны и туманны. Только электронная музыка – долбежка по голове, некий вид гипноза или звукового наркотика. Она уже существовала в другом мире, куда не было доступа ни Борискову, ни Виктоше. Отчуждение было таким явным, что Борисков реально испугался, и в этом испуге находился довольно долго, пока к нему не привык, поскольку человек привыкает ко всему. Так, наверное, люди привыкали к войне, к революции и прочим хроническим стрессовым событиям. Что бы ни случилось, а жить-то дальше надо. С тех пор любые разговоры о детях и их воспитании, которые он слышал краем уха на работе, пугали его, и он почти стразу убегал из комнаты, поскольку притаившийся в глубине страх немедленно возвращался. Ему долго казалось, что у всех остальных было, в общем-то, неплохо, а это у него полный провал.
Пытались как-то выкрутиться и перевелись в другую школу, Борисков даже сделал там благотворительный взнос. Но она все равно упорно не ходила на занятия. Это был признак либо сумасшествия или великого внутреннего чувства свободы.
Лиза на все вопросы утверждала, что школа в наше время вообще никому не нужна, что все "звезды" не имеют никакого образования, а хорошо учатся только те, у кого нет ясной цели в жизни. Кроме того, у нее обнаружились какие-то странные и довольно крупные долги, и будто бы даже в школу приходил некий мужчина, который искал ее по поводу какого-то долга. Когда Борисков стал выяснять детали, она тут же сбежала из дома, и дня три ее искали по подружкам. Потом она клялась и врала прямо в лицо, что никаких долгов нет, и что в школу она ходит постоянно, а вообще-то не хочет ничего делать, устала и не собирается учиться дальше. Вроде договорились учиться дальше. Вместе готовились к контрольной по физике. С трудом в уме она разделила двадцать на четыре, еще и пыталась набирать это действие на калькуляторе наращенными акриловыми ногтями (Олег про такие ногти сказал: "Страшные когти, как у бабы-яги"). Борисков ужаснулся. И во всем этом было невероятное упорство, какой-то свой мир, ему непонятный и необъяснимый, в котором жила Лиза и куда ему входа не было. Он по своему опыту знал только одно, что мир этот был насквозь ложный, опасный, чужой, что надо бы как-то вытащить ее оттуда, но уже было поздно. Он как-то позвонил ей на трубку, там гремела музыка, кто-то орал, она тут же отключила телефон, а потом, вероятно, ввела его вызов в запретные номера. Однажды он ее ударил, и тогда она сказала: "Теперь у меня нет отца!" и они не разговаривали после этого, наверно, месяца три. Потом мир восстановился, но ненадолго.
Наконец, как только ей исполнилось пятнадцать, ее все же из школы за постоянные прогулы и вышибли. Высшее образование, казалось, было уже закрыто для нее навсегда. Чтобы хоть как-то закончить этот год, пошли в специальную летнюю школу, где со всего города подбирались такие вот детишки – бездельники и придурки. Другим словом, как выразилась сама Лиза, "охломоны и гопники". Был у них один такой мальчик, который вдруг внезапно садился в поезд и куда-то уезжал и неделями колесил по всей стране. Он тоже был слишком свободен или просто сумасшедший. Скорее, конечно, второе. Он был человеком вне человеческого социума. Все с нетерпением ждали, как бы от него избавиться.
Поступая туда, с полчаса Борисков вместе с Лизой сидели вместе на собеседовании у директора. Вид у Лизы был ангельский, она на все соглашалась, что-де надо учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин. Борисков выложил за это школу кучу денег, но она исчезла буквально через пять минут после выхода из школы, выключила мобильный телефон, дома не ночевала и на какие занятия не пошла. Все было зря. Как-то надо было еще хотя бы год отучиться, но и этого было уже невозможно. Нет, и все. Уже записал ее в платную вечернюю школу на три раза в неделю, но и туда тоже не ходила. Так пропал еще один год.
Когда в августе поехали на Азовское море – в Ейск, то постоянно, чуть не каждый вечер, приходилось ходить и вылавливать Лизу по дискотекам. Это превратилось в истинное мученье. Ни одной ночи они с
Виктошей спокойно не спали. Помнится, Борисков в поисках всунулся куда-то в юную компанию, оглядывая, где же Лиза. Те отпрянули:
– Чего надо?
Кто-то взвизгнул:
– Гони ты этого старого козла!
"Старый козел" (а это и был сам Борисков), стиснув зубы, пошел от них прочь по темной улице.
Притом, на все упреки она всегда говорила матери: "А ты что, была не такая в молодости?" Виктоша от ответа на этот вопрос как-то очень очень ловко уходила, и Борисков стал подозревать, что Виктория именно такая и была. А откуда еще взялась в дочке такая тяга гулять и болтаться неизвестно где? Не было ли в ней случайно занесенной цыганской крови? Ведь они ее и запирали, и денег не давали – ничего не помогало. Кончилось тем, что она теперь жила с каким-то театральным декоратором, не звонила и с родителями не общалась. Отца своего она считала неудачником по жизни, а его работу врача – самой что ни есть тупой, не приносящей денег. Какое-то время даже попрекала Борискова, что сам он плохо одет, что они бедны и что машина у них старая и на ней стыдно ездить. Да и Борискову говорила:
"Да с тобой стыдно рядом ходить по улице, ты меня позоришь! Ты живешь в полном дерьме! Ты даже не можешь заработать денег. Если бы ты был хороший врач, то у тебя были бы деньги, а значит ты – плохой врач!" Последний телефонный разговор с Борисковым, который пробовал
Лизу увещевать, закончился такими ее словами: "Ну, и пошел ты к черту, урод!" и бесконечными короткими гудками в трубке.
Наверное, практически у всех детей в той или иной мере бывают конфликты с родителями по поводу так называемого "недостатка свободы". Один такой сынок обещал своим родителям "однажды укокошить их обоих, пока они спят", потому что "достали-нету сил!" Потом он это дело перерос, сходил в армию и вроде как ничего – выправился.
Женился, теперь у него уже свой ребенок. Работает на стройке, хорошо зарабатывает. Иногда выпивает, но в меру. Теперь у него уже другие претензии к родителям: почему не заставляли учиться, надо было бить, но заставлять. Они переглядываются, но ничего не говорят. Он просто забыл, каким жестоким по отношению к ним он когда-то был.
На памяти Борискова была прошлогодняя история дочки одного пациента из первой хирургии Логинова, – девочки четырнадцати лет от роду, которая постоянно спорила и ругалась со своим отцом, запрещавшим ей гулять по ночам. Говорила всем: "Я его ненавижу!"
Дружила она с семнадцатилетним парнем и подговорила того, чтобы он отца убил. Парень, не долго думая, изготовил заточку вечером и в парке воткнул ее Логинову прямо под левую лопатку. Случайно в этом месте проходили люди, которые тут же позвонили в милицию, сами погнались за убийцей, и в конечном итоге парня задержали. На этом все и вскрылось в деталях.
В итоге Логинов получил проникающее ранение грудной клетки с повреждением легкого, пневмонией и еще массу послеоперационных осложнений… Навещать его приходила только его родная сестра
Наталья Ивановна – она-то все Борискову и рассказала. Логинов, надо сказать, выглядел плохо, температурил. Жить дальше, по большому счету, ему было и незачем. Он сам это чувствовал и особенно-то смерти не сопротивлялся. Сестра говорила ему в больнице: "Вот ведь тебя угораздило!" – "Наверное, есть за что!" – отвечал он на это, глядя в потолок полными слез глазами. Что-то он о себе такое знал.
Видать было за что. Когда он умер, почему-то особо никто его и не жалел.
А скандально известный сын предпринимателя Соколовского? Это был, казалось бы, обычный подросток из обеспеченной семьи, которая сама недавно только вылезла из нищеты, а теперь строили из себя новых аристократов, завели служанку и все такое прочее. Отец давал ему карманные деньги, и довольно большие, он же не учился, болтался по ночным клубам. Но когда отец однажды не то, чтобы отказал ему в деньгах, но несколько чуть сократил выдачу, сказав: "Не хочешь учиться – иди, работай! Или лучше в армию – тебе пойдет на пользу!"
– тут уже была смертельная обида. Он подговорил приятелей застрелить отца, чтобы получить наследство, поскольку с матерью он вообще никак не считался и крутил ею как хотел. Приятели подкараулили папашу прямо у них же во дворе между стоянкой и подъездом, заранее разбив уличный фонарь, и застрелили его из охотничьего ружья. Обоих поймали и посадили, однако сам заказчик, которому мать наняла хорошего адвоката, отделался только штрафом в десять тысяч рублей. Выбирая между мужем и сыном, женщина естественно выбрала сына, тем более что мужа все равно было уже не вернуть. Впрочем, было бы странно, если бы она поступила по-другому. Короче, искомое наследство младший
Соколовский получил. Кто-то был во всем этом виноват. Отец? Где-то им была сделана ошибка в воспитании.
Возможно, срабатывают и какие-то скрытые генетические коды. У матери этого мальчика родной отец сидел в тюрьме за убийство.
У одной пациентки до какого-то времени было с ребенком все хорошо, как-то слишком хорошо. Она все хвасталась: "Ах, мой Петруша, мой
Петруша!" Петруша был то и это, короче, гениальный ребенок. Но, наконец, исполнилось ему шестнадцать лет, и тут Петруша ее стал выдавать такие кренделя, что спаси Господи, например, взял кредит на чужой паспорт, снял все деньги с материной карточки, проиграл в автоматы тридцать тысяч, отнял у кого-то на улице мобильник. И тут она в слезах рассказала Борискову следующую историю. Оказывается, подлинное происхождение Петруши было неизвестным, о чем не догадывались даже соседи. Своих детей у них с мужем почему-то никак не получились, тогда она пошла в роддом и там договорилась с начальницей, чтобы взять себе отказного ребенка, которых в тот период бывало довольно много. Перед тем, как забрать малыша, она некоторое время ходила с животом и в широких платьях, которые делают женщину похожей на беременную. А потом с подушкой пошла в роддом, полежала там некоторое время и вышла оттуда уже с ребенком. И врачам тоже была радость – здоровый ребенок пристроен в хорошее место.
Говорят, в документе, остающемся в роддоме, не указывается, куда выбыл этот приемный ребенок, чтобы передумавшая мать-отказница не смогла его найти, даже если вдруг захочет вернуть или же посмотреть на ребенка и забрать его к себе. Конечно, дали кому надо денег. В
России испокон веку без взятки ничего не делалось. Так не принято.
Даже неприлично. А что были за родители? Хорошие? Да вряд ли.
Хорошие-то ведь ребенка не оставят. Вот, возможно, генетика и начала работать.
Эта же несчастная женщина еще рассказала, что в том же самом доме ребенка какое-то жили-были два близнеца, которых их мать – одинокая женщина, родившая без мужа, оставила там будто бы пока на два года, чтобы потом забрать (так она совершенно серьезно и предполагала).
Лет ей было тогда точно не более двадцати, она днем работала, вечером училась, не имела никакой жилплощади и хотела сначала сама куда-нибудь пристроиться. Пока жила в общежитии. Потом к ней стал подкатываться какой-то парень, она его полюбила и стала с ним жить, но всегда очень боялась, что он узнает, что у нее уже есть дети, и даже двое, поэтому стеснялась раздеваться перед ним при включенном свете, поскольку после рождения близнецов у нее остались растяжки на животе и несколько обвисли груди. Во всем остальном она после родов необыкновенно расцвела. После некоторого срока совместной жизни, когда они уже подали заявление в ЗАГС, тот парень стал строить планы на жизнь и обязательно чтобы сразу завести ребенка, но и тогда рассказать про своих близняшек она не решилась. Она вообразила себе такой разговор: "Да, слушай, Ваня, я как-то все забываю тебе рассказать одну вещь… Конечно, ничего особенного, безделица, но…" и так далее. И представила себе, как у Вани нижняя челюсть отваливается и уже через секунду лежит на полу. А тут ее Ваня еще к тому же и венчаться в церкви затеял, а там, говорят (это она в кино видела), будто бы всегда спрашивают, есть ли кто-нибудь против брака. Уже и платье с фатой купили. Причем совершенно новое. Тут почувствовала, что снова беременна. Спросила на всякий случай:
"Вань, а можно ли беременной-то венчаться?" – "А ты батюшке не говори!" – "А вдруг он как-то почувствует?" – "Да как он может почувствовать?" И она молчала, потому что однажды сама видела, когда свадьба расстроилась только оттого, что у жениха вдруг оказался внебрачный ребенок. А тут – сразу двое. И то, что она оставила их в детском доме, совершенно ее не красило. Одна знакомая женщина, впрочем, сказала: "Ты об этом не думай, матушка, ходят слухи, сама беременная венчалась!" – впрочем, та женщина могла и соврать – откуда ей знать-то?
Борискову иногда даже казалось, что Лиза поступала так, будто хотела ему за что-то отомстить. Бывало, что дочери поступали со своими отцами очень жестоко. Впрочем, Борискову были известны и такие случаи, когда, казалось бы, даже абсолютно ангельские в детстве и в подростковом возрасте дети, в зрелости проявляли буквально звериную жестокость и неблагодарность по отношению к своим родителям.
Буквально перед глазами стоял совсем недавний страшный живой пример, когда взрослая тридцатилетняя дочь просто выгнала отца из квартиры, которую он сам на нее перевел в ее собственность, и только своевременная смерть от последствий перенесенного инфаркта избавила его от моральных и физических мук. Это был своеобразный король Лир, только бедный король – почти что без средств к существованию.
Борисков надолго запомнил, что когда выписывал его из больницы, он сидел на койке с застывшим лицом – ему просто некуда было идти.
Или другой случай, пожалуй, не менее нелепый и страшный, причем, с применением современных технологий.
Генеральный директор крупной строительной компании Иван Сергеевич
Вахромеев как обычно председательствовал на производственном совещании, когда в сумочке на поясе завибрировал мобильный телефон.
Оказалось, прислали какую-то картинку, он раскрыл ее и ему будто бы плеснули кипятку на спину: на присланной фотографии его родная дочь была снята во время орального секса – прямо с половым членом во рту.
Она лежала между ног у какого-то ублюдка, который ее к тому же за этим делом и заснял. Видно было, что снимал сам владелец телефона.
Страшно было то, что на ее лице было глумливое, пакостное, какое бывает только в мерзких журнальчиках выражение, но лицо было хорошо узнаваемое. В жизни существуют вещи, которые человеку нельзя и не должно видеть. Невозможно и неприятно даже просто их перечислять. И это была именно такая вещь. Видно было заросший черным курчавым волосом низ живота этого мужчины или молодого парня. Член у него был лиловый. Судя по всему, снято было тем же козлом, меж чьих ног она лежала. На другой картинке лицо и губы у нее уже были забрызганы спермой. Что-то в его жизни изменилось навсегда. И восстановить прежнее уже было невозможно.
Вахромееву показалось, что ему дали бейсбольной битой по затылку.
Он тут же потерял нить беседы, извинился и вышел. В этой ситуации даже посоветоваться было не с кем, разве что с психологом, да и тот наверняка скажет: "Покажите-ка", – да еще про себя и подумает: "А ведь как хороша, сучка! Вот бы ее трахнуть!" Интересно, что сказала бы ее мать? Или может быть, напротив, оценила бы некоторые технические моменты – тут вполне могла быть своя специфичная женская точка зрения. Если бы это был его сын, то есть драл бы на фотке какую-нибудь девицу, то такого ужаса и не было бы, и вероятно заслужил бы одобрение с обеих сторон: вот так молодец, проявил себя мужчиной, и прибор у него ничего.
Никогда человек любящий не будет снимать любимую женщину в таком виде, или тем более передавать подругу во временное пользование кому-нибудь другому – сделай, мол, и ему хорошо. Не похоже, чтобы он хотел зафиксировать на память приятные моменты интимной близости.
Выглядело это крайне гнусно. Это подонок снял, чтобы показать друзьям или послать на порносайт. Это явно демонстративное послание могло означать лишь одно: "Тебя, Ванька Вахромеев, отымели по полной!"
Определение номера было отправителем заблокировано, и номер идентифицировался просто как "частный вызов". Подумав, Вахромеев позвонил Соколову, тот когда-то служил еще в КГБ, а сейчас был на пенсии и работал заместителем директора по организационным вопросам.
– Палыч, сможешь узнать, кто сейчас звонил на мой телефон?
– Без проблем. Позвоню через десять минут.
Действительно позвонил:
– Понятно, что может быть, телефон и передали, подарили или что, но покупатель симм-карты зарегистрирован на Товарищеском проспекте.
Пишите адрес.
– А можешь вычислить, где он в данный момент находится?
– Сходу, Иван Сергеевич, не смогу. Я сейчас в Гатчине. Если не застанете его по месту регистрации – позвоните завтра с утра. Тогда определим местонахождение.
Записал. Место было незнакомое. Ехать туда одному очень не хотелось.
Подумав, он позвонил начальнику охраны: "Петрович, Костриков Женя сейчас где – у тебя? Дай-ка его номер!" Вскоре пришел Женя, невысокий, коренастый и очень спокойный. Рыжеватые волосы зачесаны назад. Было ему чуть за тридцать. Когда-то был боксером, мастером спорта, по юности даже очень перспективным, а в бурные годы возрождения капитализма в России он влился в какую-то группировку, и даже некоторое время отсидел в СИЗО за незаконное хранение оружия, но как-то выкарабкался. Потом группировка его распалась, какое-то время он мотался без работы и наконец пристроился к Петровичу одновременно водителем и охранником. Он был женат и имел сына трех лет. Интересно, что жена у него была актриса музыкального театра – танцовщица. Вахромеев его сюда, кстати, сам и устроил – кто-то его попросил. Трудно было передать словами, но в нем было что-то такое, что тут же усмиряло буйных людей. И еще: он владел той необходимой манерой поведения и жаргоном, который был нужен в определенном кругу