Страница:
Мешок выглядел битком набитым: похоже, родители напихали в него не меньше еды, чем выложили на стол.
Не забыл отец и набрать кружку холодной водицы – он знал, что я предпочитаю ее вину и чаю. Особенно по утрам.
Пока я насыщался, он сидел на кухонном табурете, не произнося ни слова. Да и что тут скажешь, ведь это не ему, а мне предстояло под страхом изгнания пройти процедуру гармонизации опасности. Или выхолащивания опасности – разные люди называли это испытание по-разному.
Завтрак не занял у меня много времени. Подкрепившись, я буркнул «спасибо», подхватил с подоконника мешок и двинул за посохом. Чтобы добраться до Найлана к полудню, следовало выходить не мешкая, а что сказать еще, я просто не знал.
Правда уже выйдя из дома, я замешкался и призадумался, удивившись тому, что матушка так и не появилась, чтобы попрощаться со мной.
– Она уже проснулась, Леррис, – словно прочитав мои мысли, сказал отец. – Проснулась, но не хочет, чтобы ты видел ее в слезах.
«В слезах? Ничего себе! Почему она плачет?»
– Потому что она твоя мать, – тут же ответил он на так и оставшийся невысказанным вопрос. – Ты ведь хочешь, чтобы мы принимали тебя таким, каков ты есть. А она разве она не вправе быть собой?
Я понял одно – между нами по-прежнему лежит пропасть, преодолеть которую нам, видимо, не дано.
– Преодолеем мы ее или нет, это зависит от тебя, Леррис. А мы с мамой желаем тебе добра и надеемся...
Я отвернулся, сделав вид, будто не заметил, как дрогнул его голос. Надо же: всегда был спокоен, как валун, а тут вдруг расчувствовался!
Не оглянувшись и не помахав рукой, я двинулся вперед, однако еще не разношенные сапоги заставили меня поубавить прыти еще до того, как Уондернот остался позади. Проходя мимо невысокого, увенчанного черной колоннадой храма холма, я еще раз вспомнил весь этот никчемный разговор о гармонии и хаосе – и пожал плечами.
Посох в моей руке почему-то казался несколько тяжелее, чем торба за плечами, и к тому же меня что-то смутно беспокоило. А через некоторое время стало ясно, что именно: каким образом отец ухитрялся сразу откликаться на вопросы, еще только возникавшие в моей голове? Он что – и вправду мысли читал? Или просто знает меня как облупленного?
Впрочем, об этом я заставил себя не гадать – какой смысл? Там, куда я направляюсь, подобные вещи не будут иметь никакого значения. Решительно никакого.
Утро стило теплое, пожалуй, теплее, чем мне бы хотелось. Рубаху пришлось расстегнуть почти до пояса, но спина под заплечным мешком потела. Плащ, само собой, был скатан и упрятан внутрь. Может, он и понадобится мне через несколько месяцев, но лишь при том условии, что я протяну так долго.
В садах к югу от Уондернота уже вовсю кипела работа, но Главный тракт был безлюден.
Эта прочная, мощеная каменными плитами дорога, способная пропустить в ряд четыре подводы, являлась центральной магистралью Отшельничьего, пересекавшей остров из края в край. На нее выходили все дороги местного значения, а общины прилегавших к тракту городков отвечали за поддержание его в порядке. В бытность подмастерьем у дядюшки Сардита мне довелось принять участие в замене нескольких гранитных плит, но нужда в таких работах возникала нечасто: гранит – материал долговечный. Куда большего внимания требовала постоянная очистка дренажных канав. Конечно, учитывая надежность полотна и каменную наброску по краям, трудно было предположить, что даже самые сильные дожди способны подмыть тракт, однако водостоки все равно следовало содержать незасоренными.
Следующим городом по пути из Уондернота в Найлан являлся Энстронн, лежавший на перекрестье Главного и Поперечного трактов. Последний представлял собой крупнейшую из дорог, пересекавших остров в направлении с востока на запад.
У западной окраины Энстронна я поравнялся с низенькой повозкой, груженой ранними дынями. Возчица шагала рядом с лошадкой, тихонько напевая:
Девица – сзади казалось, что она чуточку постарше меня – услышала шаги и, обернувшись, бросила на меня взгляд из-под широких полей подвязанной бело-голубой лентой шляпы. Волосы у нее оказались темными, лицо узким, а лет ей было примерно двадцать пять.
– В такую рань – и уже в пути, – молвила девушка со славной, под стать голосу, улыбкой. – Надо думать, у тебя важное дело.
– Ага, – откликнулся я. – Гармонизация.
– Ну? А не слишком ли ты молод?
– Не ко мне вопрос, – буркнул я, малость осерчав. – Не сам же я это затеял.
И тут ее взгляд упал на посох, который я небрежно держал в руке. Глаза девушки расширились.
– Это что, твой посох?
– Ну мой, – пожал я плечами, не понимая, какое ей-то дело до того, кому принадлежит эта палка из черного лоркена. – Посох – он и есть посох. Конечно, сейчас он мне вроде как ни к чему, но в диких землях за пределами острова наверняка пригодится.
– Слушай, а могу я попросить тебя об одном одолжении? – сказала она, и улыбка ее стала застенчивой и чуточку грустной.
Я, признаться, опешил. Какую услугу могу оказать ей я, неоперившийся юнец?
– Ну, если это в моих силах...
– Надо же, такой молодой – и уже такой рассудительный. Думаю, да, в твоих. Просьба моя совсем не трудная. Ежели случится тебе встретить рыжеволосого малого из Энстронна – он странствует под именем Лейт – передай что Шрезан желает ему всего доброго.
– Шрезан?
– Это все. И то, пожалуй, слишком много. – Голос девушки зазвучал деловито. – Ну а теперь, наверное, тебе лучше поспешить в Найлан.
– А ты так хорошо пела...
– Может быть, в другой раз... – пробормотала она, отвернувшись и легонько подстегнув лошадь вожжами.
Поняв, что ей уже не до меня, я пожал плечами:
– В другой так в другой. Всего доброго, Шрезан.
Она кивнула, так и не встретившись со мной взглядом. Я ускорил шаг, и вскоре Энстронн остался позади. Я так больше никого и не встретил. Что не удивляло – городские строения не разрешалось возводить ближе, чем в шестистах локтях от Главного тракта.
А поскольку говорить было не с кем, я принялся думать, благо вопросов у меня накопилось выше головы. Похоже, что гармонизация не нравилась никому, хотя все признавали ее необходимой. А почему так – никто не мог или не хотел объяснить. Сколько ни спрашивай, не услышишь ничего, кроме набивших оскомину рассуждений касательно борьбы гармонии с хаосом. Ну кто, скажите на милость, против гармонии? И кому, ежели он не умалишенный, нужен полный хаос? И какое отношение ко всему этому может иметь гармонизация?
Мысли путались, один безответный вопрос сменялся другим, а ноги шагали и шагали по безупречно гладкому граниту.
V
VI
Не забыл отец и набрать кружку холодной водицы – он знал, что я предпочитаю ее вину и чаю. Особенно по утрам.
Пока я насыщался, он сидел на кухонном табурете, не произнося ни слова. Да и что тут скажешь, ведь это не ему, а мне предстояло под страхом изгнания пройти процедуру гармонизации опасности. Или выхолащивания опасности – разные люди называли это испытание по-разному.
Завтрак не занял у меня много времени. Подкрепившись, я буркнул «спасибо», подхватил с подоконника мешок и двинул за посохом. Чтобы добраться до Найлана к полудню, следовало выходить не мешкая, а что сказать еще, я просто не знал.
Правда уже выйдя из дома, я замешкался и призадумался, удивившись тому, что матушка так и не появилась, чтобы попрощаться со мной.
– Она уже проснулась, Леррис, – словно прочитав мои мысли, сказал отец. – Проснулась, но не хочет, чтобы ты видел ее в слезах.
«В слезах? Ничего себе! Почему она плачет?»
– Потому что она твоя мать, – тут же ответил он на так и оставшийся невысказанным вопрос. – Ты ведь хочешь, чтобы мы принимали тебя таким, каков ты есть. А она разве она не вправе быть собой?
Я понял одно – между нами по-прежнему лежит пропасть, преодолеть которую нам, видимо, не дано.
– Преодолеем мы ее или нет, это зависит от тебя, Леррис. А мы с мамой желаем тебе добра и надеемся...
Я отвернулся, сделав вид, будто не заметил, как дрогнул его голос. Надо же: всегда был спокоен, как валун, а тут вдруг расчувствовался!
Не оглянувшись и не помахав рукой, я двинулся вперед, однако еще не разношенные сапоги заставили меня поубавить прыти еще до того, как Уондернот остался позади. Проходя мимо невысокого, увенчанного черной колоннадой храма холма, я еще раз вспомнил весь этот никчемный разговор о гармонии и хаосе – и пожал плечами.
Посох в моей руке почему-то казался несколько тяжелее, чем торба за плечами, и к тому же меня что-то смутно беспокоило. А через некоторое время стало ясно, что именно: каким образом отец ухитрялся сразу откликаться на вопросы, еще только возникавшие в моей голове? Он что – и вправду мысли читал? Или просто знает меня как облупленного?
Впрочем, об этом я заставил себя не гадать – какой смысл? Там, куда я направляюсь, подобные вещи не будут иметь никакого значения. Решительно никакого.
Утро стило теплое, пожалуй, теплее, чем мне бы хотелось. Рубаху пришлось расстегнуть почти до пояса, но спина под заплечным мешком потела. Плащ, само собой, был скатан и упрятан внутрь. Может, он и понадобится мне через несколько месяцев, но лишь при том условии, что я протяну так долго.
В садах к югу от Уондернота уже вовсю кипела работа, но Главный тракт был безлюден.
Эта прочная, мощеная каменными плитами дорога, способная пропустить в ряд четыре подводы, являлась центральной магистралью Отшельничьего, пересекавшей остров из края в край. На нее выходили все дороги местного значения, а общины прилегавших к тракту городков отвечали за поддержание его в порядке. В бытность подмастерьем у дядюшки Сардита мне довелось принять участие в замене нескольких гранитных плит, но нужда в таких работах возникала нечасто: гранит – материал долговечный. Куда большего внимания требовала постоянная очистка дренажных канав. Конечно, учитывая надежность полотна и каменную наброску по краям, трудно было предположить, что даже самые сильные дожди способны подмыть тракт, однако водостоки все равно следовало содержать незасоренными.
Следующим городом по пути из Уондернота в Найлан являлся Энстронн, лежавший на перекрестье Главного и Поперечного трактов. Последний представлял собой крупнейшую из дорог, пересекавших остров в направлении с востока на запад.
У западной окраины Энстронна я поравнялся с низенькой повозкой, груженой ранними дынями. Возчица шагала рядом с лошадкой, тихонько напевая:
Песенка была незнакомой, голосок приятным, и я непроизвольно сбавил шаг, чтобы послушать. Не знаю уж почему, но мне захотелось убрать посох, однако куда спрячешь этакую орясину? Не потащишь же на спине, привязав к торбе.
...Словно я увлеклась и решилась сама...
Главный тракт пролегает под льдинками звезд,
Ходом солнышка летнего правит зима...
Девица – сзади казалось, что она чуточку постарше меня – услышала шаги и, обернувшись, бросила на меня взгляд из-под широких полей подвязанной бело-голубой лентой шляпы. Волосы у нее оказались темными, лицо узким, а лет ей было примерно двадцать пять.
– В такую рань – и уже в пути, – молвила девушка со славной, под стать голосу, улыбкой. – Надо думать, у тебя важное дело.
– Ага, – откликнулся я. – Гармонизация.
– Ну? А не слишком ли ты молод?
– Не ко мне вопрос, – буркнул я, малость осерчав. – Не сам же я это затеял.
И тут ее взгляд упал на посох, который я небрежно держал в руке. Глаза девушки расширились.
– Это что, твой посох?
– Ну мой, – пожал я плечами, не понимая, какое ей-то дело до того, кому принадлежит эта палка из черного лоркена. – Посох – он и есть посох. Конечно, сейчас он мне вроде как ни к чему, но в диких землях за пределами острова наверняка пригодится.
– Слушай, а могу я попросить тебя об одном одолжении? – сказала она, и улыбка ее стала застенчивой и чуточку грустной.
Я, признаться, опешил. Какую услугу могу оказать ей я, неоперившийся юнец?
– Ну, если это в моих силах...
– Надо же, такой молодой – и уже такой рассудительный. Думаю, да, в твоих. Просьба моя совсем не трудная. Ежели случится тебе встретить рыжеволосого малого из Энстронна – он странствует под именем Лейт – передай что Шрезан желает ему всего доброго.
– Шрезан?
– Это все. И то, пожалуй, слишком много. – Голос девушки зазвучал деловито. – Ну а теперь, наверное, тебе лучше поспешить в Найлан.
– А ты так хорошо пела...
– Может быть, в другой раз... – пробормотала она, отвернувшись и легонько подстегнув лошадь вожжами.
Поняв, что ей уже не до меня, я пожал плечами:
– В другой так в другой. Всего доброго, Шрезан.
Она кивнула, так и не встретившись со мной взглядом. Я ускорил шаг, и вскоре Энстронн остался позади. Я так больше никого и не встретил. Что не удивляло – городские строения не разрешалось возводить ближе, чем в шестистах локтях от Главного тракта.
А поскольку говорить было не с кем, я принялся думать, благо вопросов у меня накопилось выше головы. Похоже, что гармонизация не нравилась никому, хотя все признавали ее необходимой. А почему так – никто не мог или не хотел объяснить. Сколько ни спрашивай, не услышишь ничего, кроме набивших оскомину рассуждений касательно борьбы гармонии с хаосом. Ну кто, скажите на милость, против гармонии? И кому, ежели он не умалишенный, нужен полный хаос? И какое отношение ко всему этому может иметь гармонизация?
Мысли путались, один безответный вопрос сменялся другим, а ноги шагали и шагали по безупречно гладкому граниту.
V
Приблизительно к середине утра, когда стало ясно, что если я и опоздаю в Найлан, то совсем ненадолго, напомнил о себе мой желудок.
К тому времени у меня за спиной остались не только Энстронн, но и Кларион и местечко под названием Сигил. О последнем – хоть это название и красовалось на солидном придорожном столбе – я отродясь ничего не слышал, а стало быть, ничего примечательного там и быть не могло. Я, признаться, вообще не приметил никаких признаков жилья, хотя вовсю таращил глаза на север и дом с шестисот ярдов мог бы и углядеть.
За Сигилом дорога, и без того не слишком оживленная, совсем обезлюдела. Зато прибавилось пыли. Да еще и солнце стало припекать сильнее.
Потом слева от дороги появилось размытое пятно. Еще толком его не разглядев, я сообразил, что это не иначе как странноприимный дом. Странноприимный дом на пути к одному из главных портов острова.
Такого рода заведения попадались нечасто, поскольку лишь немногие граждане Отшельничьего предпринимали дальние путешествия, а из чужеземцев на остров допускали лишь некоторых купцов. Попытки нелегального проникновения мастера пресекали, причем создавалось впечатление, будто им заранее известно о всяком проникновении контрабандистов у изрезанного фьордами гористого северного побережья. Северная гряда служила острову защитой от суровых зимних бурь, но одновременно задерживала потоки влажного и теплого воздуха с юга, отчего высокогорья отличались высокой влажностью.
Иноземцы, получавшие дозволение на торговые поездки по острову, редко бывали молоды и словоохотливы. Скупали они в основном гончарные и прочие ремесленные изделия, а на продажу привозили редкие драгоценные камни: желтые алмазы и темно-зеленые изумруды, добывавшиеся лишь на дальних рубежах Хамора.
Помнится, мне казалось, будто все они используют одни и те же монеты, но потом выяснилось, что это не так. Просто почти во всех странах – кроме разве что Пантарана – имеют хождение монеты, очень похожие на хаморианские и наши. Золотые, серебреники и медяки. Надписи, если приглядеться, – разные, но размер и вес одинаковы. Ежели, конечно, монета не обрезана. Почему так? Да наверное потому, что почти вся торговля идет через Хамор, и даже остранцы, при всей их гордыне, вынуждены чеканить похожую монету. Правда, называют они свои деньги по-другому, но этих названий все одно никто не использует. Даже в самой Остре.
А еще помнится, я с детства не мог понять – зачем потребовалось строить столь величественные дороги, если народу по ним путешествует всего ничего? Но в ответ на мои вопросы отец, как водится, качал головой, а дядюшка Сардит просто отмалчивался.
По мере того, как натруженные ноги вели меня все ближе к странноприимному дому, мысль о коротком отдыхе начинала казаться мне все более соблазнительной.
Все странноприимные дома устроены одинаково: черепичная кровля над четырьмя глухими, без окон, стенами, закрывающаяся на засов дверь и широкая крытая веранда с каменными скамьями. Внутри нет никакой отделки, нет даже очага, чтобы приготовить пищу. Эти дома годятся лишь для недолгого отдыха да дают возможность переждать непогоду.
Устроившись на задней каменной скамье – самой прохладной – я стянул сапоги, протер ноги, хлебнул из фляги теплой воды и принялся за провизию, которой снабдил меня отец. Вчерашняя утка была очень хороша, да и два слоеных пирожка – один без начинки, другой с вишневым вареньем, пришлись весьма кстати. Все эти яства я заел одной кислой грушей, а другую приберег на потом.
Дожевывая последний кусок, я почувствовал чье-то приближение и увидел человека, который вел в поводу лошадь, тащившую крытую повозку. Более всего он смахивал на торговца, но на всякий случай я, морщась, натянул на сбитые ноги сапоги, уложил мешок с провизией в заплечную торбу, а немногочисленные крошки разбросал по дороге для птичек. Торба была увязана, прислоненный к скамье посох стоял под рукой – бери да иди. Правда, идти что-то не хотелось.
– Привет, паренек, – окликнул меня незнакомец. Молодой для купца, моложе дядюшки Сардита, он имел косматую черную шевелюру и стриженую бороду. Его одежду составляли туника с короткими рукавами, штаны и сапоги – все из мягкой кожи блекло-желтого цвета. В плечах он был пошире дядюшки Сардита, с внушительной мускулатурой. На широком коричневом поясе висело несколько ножей.
– Добрый день, – вежливо отозвался я, привстав. – Держишь путь из Найлана?
– А то откуда? – со смехом отозвался он, привязывая своего темно-каурого мерина. – А ты?
– Я с востока...
– А не молод ты путешествовать без старших? – промолвил торговец, закончив с лошадью и поднявшись на две каменные ступеньки.
– Может, и молод... – Тон его мне почему-то не понравился, и я подался поближе к посоху.
– Впрочем, на вашем чудном острове вообще мало кто куда ездит.
– Это верно.
– А ты, небось, такой же «приветливый», как и все ваши. Невысокого мнения обо всем остальном мире.
– По правде сказать, я слишком мало знаю об остальном мире, чтобы иметь на сей счет какое-либо мнение.
– Надо же! Впервые встречаю здесь человека, готового признать, что за пределами вашего острова, где вы и впрямь угнездились сущими отшельниками, тоже существует какая-то жизнь.
Я предпочел отмолчаться: что тут можно сказать?
– Да, чудно вы тут живете, – продолжал он. – Ежели ты не принимаешь душ хотя бы три раза в неделю, женщины отворачиваются от тебя, как от зачумленного. Но хоть ты мойся и трижды в день, они все едино не перемолвятся с тобой и словечком, кроме как насчет торговли. Думаю, всех держат в страхе эти молодцы в черном. И то сказать, с ними даже империя предпочитает не связываться.
– Империя?
– А ты что, и о Хаморе не слыхал? О Восточной империи?
Купчина оказался таким же надоедливым хвастуном, как и вся их братия. Будто бы кое-что повидав, он сделался невесть каким умником.
– Что, парнишка, не нравлюсь тебе, да? Это не горе: мы, купцы, сюда не любиться приезжаем, а торговать. Хочешь драгоценности – покупай, есть что на продажу – предлагай. Правда, откуда у такого мальца стоящие вещи? Разве твой посох... Недурная работенка.
Он потянулся к посоху, словно меня там и не было.
А я вроде бы и не тянулся, во всяком случае, ничего такого не помню. Однако посох каким-то образом оказался в моей руке и хрястнул его по запястью.
Он яростно завопил и другой рукой схватился за рукоять ножа.
Внутри у меня все сжалось: похоже, этот малый собирался метнуть в меня нож. А ведь я и не хотел его бить, все вышло само собой.
– Не думаю, чтобы Мастерам понравилось то, что ты затеваешь, – сказал я, с трудом заставив свой голос звучать спокойно.
– Пропади они все пропадом, твои Мастера, – рыкнул он. Но нож оставил в покое и лишь смерил меня долгим, злобным взглядом.
Я опустил посох, который, невесть почему, сделался на ощупь теплым. Как будто полежал на солнце или возле костра.
– А ты, значит, тоже из этих... – проворчал торговец. Он медленно пятился, хотя я и не думал к нему приближаться.
– Не знаю, о чем ты. Я пока никто.
– Проклятый остров! – Купчина уже отвязывал свою лошадь.
Закинув торбу за плечи, я направился к ближнему спуску с веранды – благо он был как раз со стороны Найлана.
– Я все равно ухожу, а ты можешь остаться. Тебе нужно передохнуть.
Он молчал, но я чувствовал на себе его взгляд, полный ненависти, глубокой, как Северная река во время паводка, и почти столь же неистовой. Морщась от боли в стертых ногах, я зашагал прочь, желая поскорее оказаться подальше от странноприимного дома и этого торговца.
А шагая, размышлял о том, все ли торговцы столь же нахальны и бесцеремонны, когда думают, будто имеют дело с беспомощными людьми. А еще о том, отчего разогрелся посох. Я неплохо разбирался в свойствах дерева и знал кое-что о металлах, а посох как раз и представлял собой комбинацию лоркена со сталью. Прекрасно выполненную комбинацию, которую можно было назвать произведением искусства – недаром купец обратил на посох внимание. Но сочетание дерева с металлом не обладает никакими необычными свойствами.
В свое время – еще до ученичества у дядюшки Сардита – отец обучил меня приемам палочного боя, заявляя, что это-де полезное упражнение. Было это давно, но, говорят, хорошо усвоенные приемы не забываются. Ладно, этим можно объяснить, как вышло, что я огрел этого малого по руке, но ведь он заорал так, словно его обожгло огнем. И посох нагрелся – определенно нагрелся!
А вдруг в обличье купца мне повстречался дьявол? В такое, конечно, верилось с трудом, но в старых легендах рассказывалось, будто дьяволы корчатся от прикосновения холодного железа.
На нагретой солнцем пыльной дороге было душно, однако меня пробрала дрожь. Сначала та молодая женщина, теперь этот торговец... Поневоле подумаешь, будто со мной что-то не так. Или с моим посохом.
Но у нас на Отшельничьем нет никакой магии. И уж я-то точно не маг.
Мне оставалось лишь поежиться и продолжить путь.
К тому времени у меня за спиной остались не только Энстронн, но и Кларион и местечко под названием Сигил. О последнем – хоть это название и красовалось на солидном придорожном столбе – я отродясь ничего не слышал, а стало быть, ничего примечательного там и быть не могло. Я, признаться, вообще не приметил никаких признаков жилья, хотя вовсю таращил глаза на север и дом с шестисот ярдов мог бы и углядеть.
За Сигилом дорога, и без того не слишком оживленная, совсем обезлюдела. Зато прибавилось пыли. Да еще и солнце стало припекать сильнее.
Потом слева от дороги появилось размытое пятно. Еще толком его не разглядев, я сообразил, что это не иначе как странноприимный дом. Странноприимный дом на пути к одному из главных портов острова.
Такого рода заведения попадались нечасто, поскольку лишь немногие граждане Отшельничьего предпринимали дальние путешествия, а из чужеземцев на остров допускали лишь некоторых купцов. Попытки нелегального проникновения мастера пресекали, причем создавалось впечатление, будто им заранее известно о всяком проникновении контрабандистов у изрезанного фьордами гористого северного побережья. Северная гряда служила острову защитой от суровых зимних бурь, но одновременно задерживала потоки влажного и теплого воздуха с юга, отчего высокогорья отличались высокой влажностью.
Иноземцы, получавшие дозволение на торговые поездки по острову, редко бывали молоды и словоохотливы. Скупали они в основном гончарные и прочие ремесленные изделия, а на продажу привозили редкие драгоценные камни: желтые алмазы и темно-зеленые изумруды, добывавшиеся лишь на дальних рубежах Хамора.
Помнится, мне казалось, будто все они используют одни и те же монеты, но потом выяснилось, что это не так. Просто почти во всех странах – кроме разве что Пантарана – имеют хождение монеты, очень похожие на хаморианские и наши. Золотые, серебреники и медяки. Надписи, если приглядеться, – разные, но размер и вес одинаковы. Ежели, конечно, монета не обрезана. Почему так? Да наверное потому, что почти вся торговля идет через Хамор, и даже остранцы, при всей их гордыне, вынуждены чеканить похожую монету. Правда, называют они свои деньги по-другому, но этих названий все одно никто не использует. Даже в самой Остре.
А еще помнится, я с детства не мог понять – зачем потребовалось строить столь величественные дороги, если народу по ним путешествует всего ничего? Но в ответ на мои вопросы отец, как водится, качал головой, а дядюшка Сардит просто отмалчивался.
По мере того, как натруженные ноги вели меня все ближе к странноприимному дому, мысль о коротком отдыхе начинала казаться мне все более соблазнительной.
Все странноприимные дома устроены одинаково: черепичная кровля над четырьмя глухими, без окон, стенами, закрывающаяся на засов дверь и широкая крытая веранда с каменными скамьями. Внутри нет никакой отделки, нет даже очага, чтобы приготовить пищу. Эти дома годятся лишь для недолгого отдыха да дают возможность переждать непогоду.
Устроившись на задней каменной скамье – самой прохладной – я стянул сапоги, протер ноги, хлебнул из фляги теплой воды и принялся за провизию, которой снабдил меня отец. Вчерашняя утка была очень хороша, да и два слоеных пирожка – один без начинки, другой с вишневым вареньем, пришлись весьма кстати. Все эти яства я заел одной кислой грушей, а другую приберег на потом.
Дожевывая последний кусок, я почувствовал чье-то приближение и увидел человека, который вел в поводу лошадь, тащившую крытую повозку. Более всего он смахивал на торговца, но на всякий случай я, морщась, натянул на сбитые ноги сапоги, уложил мешок с провизией в заплечную торбу, а немногочисленные крошки разбросал по дороге для птичек. Торба была увязана, прислоненный к скамье посох стоял под рукой – бери да иди. Правда, идти что-то не хотелось.
– Привет, паренек, – окликнул меня незнакомец. Молодой для купца, моложе дядюшки Сардита, он имел косматую черную шевелюру и стриженую бороду. Его одежду составляли туника с короткими рукавами, штаны и сапоги – все из мягкой кожи блекло-желтого цвета. В плечах он был пошире дядюшки Сардита, с внушительной мускулатурой. На широком коричневом поясе висело несколько ножей.
– Добрый день, – вежливо отозвался я, привстав. – Держишь путь из Найлана?
– А то откуда? – со смехом отозвался он, привязывая своего темно-каурого мерина. – А ты?
– Я с востока...
– А не молод ты путешествовать без старших? – промолвил торговец, закончив с лошадью и поднявшись на две каменные ступеньки.
– Может, и молод... – Тон его мне почему-то не понравился, и я подался поближе к посоху.
– Впрочем, на вашем чудном острове вообще мало кто куда ездит.
– Это верно.
– А ты, небось, такой же «приветливый», как и все ваши. Невысокого мнения обо всем остальном мире.
– По правде сказать, я слишком мало знаю об остальном мире, чтобы иметь на сей счет какое-либо мнение.
– Надо же! Впервые встречаю здесь человека, готового признать, что за пределами вашего острова, где вы и впрямь угнездились сущими отшельниками, тоже существует какая-то жизнь.
Я предпочел отмолчаться: что тут можно сказать?
– Да, чудно вы тут живете, – продолжал он. – Ежели ты не принимаешь душ хотя бы три раза в неделю, женщины отворачиваются от тебя, как от зачумленного. Но хоть ты мойся и трижды в день, они все едино не перемолвятся с тобой и словечком, кроме как насчет торговли. Думаю, всех держат в страхе эти молодцы в черном. И то сказать, с ними даже империя предпочитает не связываться.
– Империя?
– А ты что, и о Хаморе не слыхал? О Восточной империи?
Купчина оказался таким же надоедливым хвастуном, как и вся их братия. Будто бы кое-что повидав, он сделался невесть каким умником.
– Что, парнишка, не нравлюсь тебе, да? Это не горе: мы, купцы, сюда не любиться приезжаем, а торговать. Хочешь драгоценности – покупай, есть что на продажу – предлагай. Правда, откуда у такого мальца стоящие вещи? Разве твой посох... Недурная работенка.
Он потянулся к посоху, словно меня там и не было.
А я вроде бы и не тянулся, во всяком случае, ничего такого не помню. Однако посох каким-то образом оказался в моей руке и хрястнул его по запястью.
Он яростно завопил и другой рукой схватился за рукоять ножа.
Внутри у меня все сжалось: похоже, этот малый собирался метнуть в меня нож. А ведь я и не хотел его бить, все вышло само собой.
– Не думаю, чтобы Мастерам понравилось то, что ты затеваешь, – сказал я, с трудом заставив свой голос звучать спокойно.
– Пропади они все пропадом, твои Мастера, – рыкнул он. Но нож оставил в покое и лишь смерил меня долгим, злобным взглядом.
Я опустил посох, который, невесть почему, сделался на ощупь теплым. Как будто полежал на солнце или возле костра.
– А ты, значит, тоже из этих... – проворчал торговец. Он медленно пятился, хотя я и не думал к нему приближаться.
– Не знаю, о чем ты. Я пока никто.
– Проклятый остров! – Купчина уже отвязывал свою лошадь.
Закинув торбу за плечи, я направился к ближнему спуску с веранды – благо он был как раз со стороны Найлана.
– Я все равно ухожу, а ты можешь остаться. Тебе нужно передохнуть.
Он молчал, но я чувствовал на себе его взгляд, полный ненависти, глубокой, как Северная река во время паводка, и почти столь же неистовой. Морщась от боли в стертых ногах, я зашагал прочь, желая поскорее оказаться подальше от странноприимного дома и этого торговца.
А шагая, размышлял о том, все ли торговцы столь же нахальны и бесцеремонны, когда думают, будто имеют дело с беспомощными людьми. А еще о том, отчего разогрелся посох. Я неплохо разбирался в свойствах дерева и знал кое-что о металлах, а посох как раз и представлял собой комбинацию лоркена со сталью. Прекрасно выполненную комбинацию, которую можно было назвать произведением искусства – недаром купец обратил на посох внимание. Но сочетание дерева с металлом не обладает никакими необычными свойствами.
В свое время – еще до ученичества у дядюшки Сардита – отец обучил меня приемам палочного боя, заявляя, что это-де полезное упражнение. Было это давно, но, говорят, хорошо усвоенные приемы не забываются. Ладно, этим можно объяснить, как вышло, что я огрел этого малого по руке, но ведь он заорал так, словно его обожгло огнем. И посох нагрелся – определенно нагрелся!
А вдруг в обличье купца мне повстречался дьявол? В такое, конечно, верилось с трудом, но в старых легендах рассказывалось, будто дьяволы корчатся от прикосновения холодного железа.
На нагретой солнцем пыльной дороге было душно, однако меня пробрала дрожь. Сначала та молодая женщина, теперь этот торговец... Поневоле подумаешь, будто со мной что-то не так. Или с моим посохом.
Но у нас на Отшельничьем нет никакой магии. И уж я-то точно не маг.
Мне оставалось лишь поежиться и продолжить путь.
VI
Найлан всегда был Черным Городом, точно так же, как ныне забытый Фэрхэвен был некогда Белым. И неважно, что народу в Найлане живет чуть больше, чем в деревне, что это морской порт, которым пользуется только Братство, или что это крепость, которая никогда не была захвачена и лишь единожды подверглась осаде.
Найлан – Черный Город и всегда им будет.
С Главного тракта он сначала показался низкой тучей черной дорожной пыли, потом приземистым черным холмом. На большом расстоянии истинные размеры скрадываются, так что оценить, насколько велик город, я смог, лишь приблизившись примерно на кай. Стены были не слишком высокими – локтей эдак в шестьдесят; однако они перегораживали полуостров от края до края. Единственными имевшимися в них воротами и заканчивался Главный тракт. Мне доводилось видеть рисунки с изображением крепостей Кандара, Хамора и Остры, но Найлан выглядел совсем по-другому. Здесь не было ни башен, ни амбразур, ни бойниц, ни рва и моста. Дорога подходила к самым воротам.
Я знал, что другой конец этого пути длиной в тысячу кай упирается в Край Земли. Действительно Край, самую дальнюю точку острова, бывшую морским портом до того, как изменившиеся течения и ветра превратили уютную гавань в гнездо штормов. Теперь корабли приставали там крайне редко, когда вынуждала непогода. Единственным открытым портом Отшельничего являлся Найлан. Услышав об этом от магистра Кервина, я, помнится, нашел такое положение дел странным.
Но если что в Найлане и впечатляло, так это не стены, а утесы. Отвесные, гладкие, словно угольно-черный лед, они обрывались с высоты двухсот локтей к серой голубизне волн. Вид этих стен и утесов открылся мне в ясный полдень, но даже при полном солнечном свете они напоминали тени. Невольно поежившись, я сжал посох, оказавшийся на ощупь теплым, словно хотел меня согреть.
Одного взгляда на эти скалы, стены и массивные металлические ворота было достаточно, чтобы понять, почему город именуют Черным. По правде сказать, это зрелище отнюдь не прибавило мне спокойствия насчет того, что ожидало впереди. Впрочем, при столь небогатом выборе это не имело особого значения.
Не заметив никакой стражи, я приблизился к широко распахнутым воротам и, вступив в полоску тени, поднял глаза на безликие стены.
– Что привело тебя сюда, путник? – послышался приятный женский голос.
Поискав взглядом, я обнаружил его обладательницу на огражденном парапетом выступе локтях в восьми над дорогой. Когда ворота закрывались, это место оказывалось за створами.
Одетая в черное женщина имела под рукой темный посох, похожий на мои. В тени ее волосы казались темно-каштановыми.
– Итак, какова причина твоего прибытия в Найлан?
– Гармонизация.
– Твое имя?
– Леррис.
– Откуда?
– Вырос в Уондерноте, ученичество проходил в Маттре.
– Ну что ж, прибыл примерно вовремя, – произнесла она вежливо, но с налетом скуки в голосе. – Как пройдешь ворота, поверни налево и шагай прямо к маленькому зданию с зеленым треугольником рядом с дверью. Больше никуда не заходи.
– А если зайду?
– Ничего не будет. Решительно ничего, просто зря потратишь время. И свое, и чужое, если тебя придется искать. Но куда бы ты ни сунулся, тебя направят к месту сбора.
Она говорила с таким безразличием, что я снова ощутил холодок.
– Спасибо.
Женщина кивнула в ответ, и я ступил под арочный свод высотой в пятнадцать локтей. Стены казались толще, чем я думал. В толщину они, пожалуй, были не меньше, чем в высоту. Вблизи камень, которым они были сложены, более всего походил на гранит, хотя никогда прежде мне не случалось видеть черного гранита. Под аркой стояла тень, с моря веяло приятной прохладой.
Вынырнув снова на солнцепек, я огляделся. От ворот начинались три улицы – одна шла направо, к приземистому квадратному зданию, другая налево, а третья прямо, строго на запад. Облик самого города в чем-то разочаровывал, а чем-то, наоборот – пленял. После долгого пути через безлесные равнины я не мог не порадоваться множеству деревьев, украшавших Найлан, Среди них попадались очень старые, а крона росшего посреди главной улицы величественного черного дуба поднималась выше городских стен.
Но вид улиц и зданий удручал однообразием: черное каменное мощение, черные каменные дома – все одноэтажные; черные крыши из материала, который я бы назвал каменной черепицей. Будучи того же цвета, что и стены, крыши отличались по текстуре: кажется, строения здесь крыли сланцем. Дома стояли на расстоянии пятидесяти-шестидесяти локтей один от другого.
Трава на газонах, в отличие от пожухлой придорожной травки вдоль Главного тракта, удивляла сочным зеленым цветом. Улицы были почти безлюдны. Редкие прохожие были одеты в черное платье.
Оказалось, что Найлан тянется куда дальше на запад, чем я предполагал. Между воротами и концом полуострова, где, по моим догадкам, должен был находиться надежно защищенный порт Братства, пролегало не менее пяти кай. А поскольку местность в том направлении шла под уклон, я мог убедиться, что и дальше на запад город выглядит примерно так же. Примерно – поскольку обзор затрудняли деревья. При всем обилии яркой зелени в городе господствовал черный цвет. Он не угнетал, не подавлял, но и не позволял о себе забыть.
Оглядевшись, я подхватил посох и зашагал по черной каменной мостовой. Женщина у ворот могла бы не утруждать себя упоминанием о здании с зеленым треугольником: оно маячило на первом же перекрестке, и я в него уткнулся. По всей видимости, цветные фигуры заменяли надписи и служили для определения назначения зданий. И то сказать – разбери где здесь что, ежели все дома почти одинаковы. Все-таки удивительно: неужто мастера, с их-то могуществом, не могли выстроить город менее однообразным и скучным?
Черная дубовая дверь была открыта. Сработанная на совесть, почти как изделия дядюшки Сардита, она, однако, уже одним только своим видом навеяла на меня привычную скуку. Неужто эти хваленые Мастера не знают других материалов, кроме черного дуба да черного камня? Тоска смертная!
– Еще один...
Оторвав взгляд от лепнины, я увидел, что нахожусь на вершине лестницы из трех ступеней шириной во всю комнату. Внизу на двух каменных скамьях расселись люди: двое мужчин и три женщины.
Кивнув, я спустился вниз и, оказавшись поближе, понял, что являюсь в этой компании самым младшим, не считая, может быть, одной девицы – мускулистой блондинки. И единственным обладателем посоха. У ног остальных лежали лишь торбы.
– Леррис, – представился я.
Немолодой, лет сорока мужчина с редеющей каштановой шевелюрой и глубоко посаженными круглыми глазами встал со скамьи:
– Саммел.
– Кристал, – назвала себя тоненькая белокожая брюнетка с великолепным, ниспадавшими до талии волосами.
– Ринн, – бросила широкоплечая блондинка с натруженными руками.
– Дорте, – безразличным тоном произнесла особа с оливковой кожей, колечками отливавших красным волос и золотыми кольцами на каждом пальце.
– Миртен. – Остроносый малый с глазами хорька и бизоньими космами отличался высоким и резким голосом.
Кивнув всем, я снял торбу и поставил в уголок посох.
– Почти все в сборе, – сообщил Саммел перед тем, как сесть. – Как мне сказали, нас должно быть шестеро.
Голос его был глубоким и спокойным.
Хотя ноги мои по-прежнему ныли, садиться я не стал. Хотелось осмотреться, а насидеться всегда успею.
Прихожая, зал ожидания или как там следовало называть помещение, в котором мы находились, имело примерно десять локтей в ширину и чуточку поменьше – в длину. Помимо входа туда вели три двери из черного дуба, окованного черной сталью. Все они были закрыты. Стены, сложенные, по моим догадкам, из бруса, покрывали прямоугольные панели из однослойного дубового шпона. Со стороны трех внутренних стен вдоль потолка бежал лепной бордюр с треугольным орнаментом. Потолок был покрыт серой штукатуркой. На фоне всего черного он выглядел голубоватым.
Над каждой скамьей висело по портрету: справа женский, слева мужской. Оба, ясное дело, в черном. Этот черный цвет уже начинал нагонять на меня зевоту.
Все молчали. Да и что тут было особо говорить? Кристал, одетая в пыльную голубую рубаху и брюки, смотрела словно бы сквозь меня, что меня ничуть не печалило. Больно уж худая, к тому же какая-то отрешенная. Ринн уставилась в пол. Оказалось, что у нее очень красивые ноги – этого не могли скрыть даже обшитые бахромой кожаные штаны.
Дорте переглядывалась с худощавым Мартеном.
Саммел сидел печально понурясь и устремив взгляд в никуда.
Ну а я прохаживался по комнате, пытаясь сообразить, какими инструментами пользовались здешние столяры при изготовлении этих панелей. А о чем еще было думать, коль скоро насчет гармонизации мне до сих пор не удалось выяснить ничего определенного? Кроме того, что от этого, видимо, не отвертеться.
И компания, похоже, подобралась не из лучших.
Раздался стук каблуков.
Все подняли глаза навстречу новоприбывшей. Она тоже имела посох – черный, вроде моего, но выглядевший... трудно сказать точно, как. Не сбитым, не потертым, однако... как бы дольше использованным. Ее волосы были ярко-рыжие, глаза – как голубые льдинки, а дорожная пыль на веснушчатом лице делала ее моложе своих лет. Она могла сойти за мою ровесницу, хотя на деле была старше лет на пять – шесть.
Найлан – Черный Город и всегда им будет.
С Главного тракта он сначала показался низкой тучей черной дорожной пыли, потом приземистым черным холмом. На большом расстоянии истинные размеры скрадываются, так что оценить, насколько велик город, я смог, лишь приблизившись примерно на кай. Стены были не слишком высокими – локтей эдак в шестьдесят; однако они перегораживали полуостров от края до края. Единственными имевшимися в них воротами и заканчивался Главный тракт. Мне доводилось видеть рисунки с изображением крепостей Кандара, Хамора и Остры, но Найлан выглядел совсем по-другому. Здесь не было ни башен, ни амбразур, ни бойниц, ни рва и моста. Дорога подходила к самым воротам.
Я знал, что другой конец этого пути длиной в тысячу кай упирается в Край Земли. Действительно Край, самую дальнюю точку острова, бывшую морским портом до того, как изменившиеся течения и ветра превратили уютную гавань в гнездо штормов. Теперь корабли приставали там крайне редко, когда вынуждала непогода. Единственным открытым портом Отшельничего являлся Найлан. Услышав об этом от магистра Кервина, я, помнится, нашел такое положение дел странным.
Но если что в Найлане и впечатляло, так это не стены, а утесы. Отвесные, гладкие, словно угольно-черный лед, они обрывались с высоты двухсот локтей к серой голубизне волн. Вид этих стен и утесов открылся мне в ясный полдень, но даже при полном солнечном свете они напоминали тени. Невольно поежившись, я сжал посох, оказавшийся на ощупь теплым, словно хотел меня согреть.
Одного взгляда на эти скалы, стены и массивные металлические ворота было достаточно, чтобы понять, почему город именуют Черным. По правде сказать, это зрелище отнюдь не прибавило мне спокойствия насчет того, что ожидало впереди. Впрочем, при столь небогатом выборе это не имело особого значения.
Не заметив никакой стражи, я приблизился к широко распахнутым воротам и, вступив в полоску тени, поднял глаза на безликие стены.
– Что привело тебя сюда, путник? – послышался приятный женский голос.
Поискав взглядом, я обнаружил его обладательницу на огражденном парапетом выступе локтях в восьми над дорогой. Когда ворота закрывались, это место оказывалось за створами.
Одетая в черное женщина имела под рукой темный посох, похожий на мои. В тени ее волосы казались темно-каштановыми.
– Итак, какова причина твоего прибытия в Найлан?
– Гармонизация.
– Твое имя?
– Леррис.
– Откуда?
– Вырос в Уондерноте, ученичество проходил в Маттре.
– Ну что ж, прибыл примерно вовремя, – произнесла она вежливо, но с налетом скуки в голосе. – Как пройдешь ворота, поверни налево и шагай прямо к маленькому зданию с зеленым треугольником рядом с дверью. Больше никуда не заходи.
– А если зайду?
– Ничего не будет. Решительно ничего, просто зря потратишь время. И свое, и чужое, если тебя придется искать. Но куда бы ты ни сунулся, тебя направят к месту сбора.
Она говорила с таким безразличием, что я снова ощутил холодок.
– Спасибо.
Женщина кивнула в ответ, и я ступил под арочный свод высотой в пятнадцать локтей. Стены казались толще, чем я думал. В толщину они, пожалуй, были не меньше, чем в высоту. Вблизи камень, которым они были сложены, более всего походил на гранит, хотя никогда прежде мне не случалось видеть черного гранита. Под аркой стояла тень, с моря веяло приятной прохладой.
Вынырнув снова на солнцепек, я огляделся. От ворот начинались три улицы – одна шла направо, к приземистому квадратному зданию, другая налево, а третья прямо, строго на запад. Облик самого города в чем-то разочаровывал, а чем-то, наоборот – пленял. После долгого пути через безлесные равнины я не мог не порадоваться множеству деревьев, украшавших Найлан, Среди них попадались очень старые, а крона росшего посреди главной улицы величественного черного дуба поднималась выше городских стен.
Но вид улиц и зданий удручал однообразием: черное каменное мощение, черные каменные дома – все одноэтажные; черные крыши из материала, который я бы назвал каменной черепицей. Будучи того же цвета, что и стены, крыши отличались по текстуре: кажется, строения здесь крыли сланцем. Дома стояли на расстоянии пятидесяти-шестидесяти локтей один от другого.
Трава на газонах, в отличие от пожухлой придорожной травки вдоль Главного тракта, удивляла сочным зеленым цветом. Улицы были почти безлюдны. Редкие прохожие были одеты в черное платье.
Оказалось, что Найлан тянется куда дальше на запад, чем я предполагал. Между воротами и концом полуострова, где, по моим догадкам, должен был находиться надежно защищенный порт Братства, пролегало не менее пяти кай. А поскольку местность в том направлении шла под уклон, я мог убедиться, что и дальше на запад город выглядит примерно так же. Примерно – поскольку обзор затрудняли деревья. При всем обилии яркой зелени в городе господствовал черный цвет. Он не угнетал, не подавлял, но и не позволял о себе забыть.
Оглядевшись, я подхватил посох и зашагал по черной каменной мостовой. Женщина у ворот могла бы не утруждать себя упоминанием о здании с зеленым треугольником: оно маячило на первом же перекрестке, и я в него уткнулся. По всей видимости, цветные фигуры заменяли надписи и служили для определения назначения зданий. И то сказать – разбери где здесь что, ежели все дома почти одинаковы. Все-таки удивительно: неужто мастера, с их-то могуществом, не могли выстроить город менее однообразным и скучным?
Черная дубовая дверь была открыта. Сработанная на совесть, почти как изделия дядюшки Сардита, она, однако, уже одним только своим видом навеяла на меня привычную скуку. Неужто эти хваленые Мастера не знают других материалов, кроме черного дуба да черного камня? Тоска смертная!
– Еще один...
Оторвав взгляд от лепнины, я увидел, что нахожусь на вершине лестницы из трех ступеней шириной во всю комнату. Внизу на двух каменных скамьях расселись люди: двое мужчин и три женщины.
Кивнув, я спустился вниз и, оказавшись поближе, понял, что являюсь в этой компании самым младшим, не считая, может быть, одной девицы – мускулистой блондинки. И единственным обладателем посоха. У ног остальных лежали лишь торбы.
– Леррис, – представился я.
Немолодой, лет сорока мужчина с редеющей каштановой шевелюрой и глубоко посаженными круглыми глазами встал со скамьи:
– Саммел.
– Кристал, – назвала себя тоненькая белокожая брюнетка с великолепным, ниспадавшими до талии волосами.
– Ринн, – бросила широкоплечая блондинка с натруженными руками.
– Дорте, – безразличным тоном произнесла особа с оливковой кожей, колечками отливавших красным волос и золотыми кольцами на каждом пальце.
– Миртен. – Остроносый малый с глазами хорька и бизоньими космами отличался высоким и резким голосом.
Кивнув всем, я снял торбу и поставил в уголок посох.
– Почти все в сборе, – сообщил Саммел перед тем, как сесть. – Как мне сказали, нас должно быть шестеро.
Голос его был глубоким и спокойным.
Хотя ноги мои по-прежнему ныли, садиться я не стал. Хотелось осмотреться, а насидеться всегда успею.
Прихожая, зал ожидания или как там следовало называть помещение, в котором мы находились, имело примерно десять локтей в ширину и чуточку поменьше – в длину. Помимо входа туда вели три двери из черного дуба, окованного черной сталью. Все они были закрыты. Стены, сложенные, по моим догадкам, из бруса, покрывали прямоугольные панели из однослойного дубового шпона. Со стороны трех внутренних стен вдоль потолка бежал лепной бордюр с треугольным орнаментом. Потолок был покрыт серой штукатуркой. На фоне всего черного он выглядел голубоватым.
Над каждой скамьей висело по портрету: справа женский, слева мужской. Оба, ясное дело, в черном. Этот черный цвет уже начинал нагонять на меня зевоту.
Все молчали. Да и что тут было особо говорить? Кристал, одетая в пыльную голубую рубаху и брюки, смотрела словно бы сквозь меня, что меня ничуть не печалило. Больно уж худая, к тому же какая-то отрешенная. Ринн уставилась в пол. Оказалось, что у нее очень красивые ноги – этого не могли скрыть даже обшитые бахромой кожаные штаны.
Дорте переглядывалась с худощавым Мартеном.
Саммел сидел печально понурясь и устремив взгляд в никуда.
Ну а я прохаживался по комнате, пытаясь сообразить, какими инструментами пользовались здешние столяры при изготовлении этих панелей. А о чем еще было думать, коль скоро насчет гармонизации мне до сих пор не удалось выяснить ничего определенного? Кроме того, что от этого, видимо, не отвертеться.
И компания, похоже, подобралась не из лучших.
Раздался стук каблуков.
Все подняли глаза навстречу новоприбывшей. Она тоже имела посох – черный, вроде моего, но выглядевший... трудно сказать точно, как. Не сбитым, не потертым, однако... как бы дольше использованным. Ее волосы были ярко-рыжие, глаза – как голубые льдинки, а дорожная пыль на веснушчатом лице делала ее моложе своих лет. Она могла сойти за мою ровесницу, хотя на деле была старше лет на пять – шесть.