Во время войны за Объединение Япония, наряду с большей частью Азии, исключая Китай, решила сражаться. В некотором смысле они пострадали меньше, чем Соединенные Штаты — у них не было битв между городами, что явилось отличительным признаком завоевания Америки, но, с другой стороны, они потеряли больше. Летом 2018 года Миротворческие силы взорвали над территорией Японии 14 термоядерных бомб.
   Сегодня, спустя шесть десятилетий, это все еще остается травмой, которую Япония так и не залечила до конца. Многие американцы считают, что войска Объединения бомбили и Нью-Йорк, но это не так. Тактическое термоядерное оружие использовалось и во время войны за Объединение, и во времена Большой Беды, но ущерб при этом был причинен сравнительно небольшой. Для нанесения удара по Японии использовались бомбы эквивалентом в несколько мегатонн, и то обстоятельство, что она оказалась единственной страной в истории, дважды пострадавшей от ядерного оружия, пробудило в ее гражданах чувство глубокого отвращения к насилию.
   В наше время японцы по-прежнему расистски настроены. Это играет нам на руку. Риппер, как американец, то есть гражданин страны, когда-то победившей в войне с Японией, внушает гораздо большее уважение, чем, к примеру, Сэнфорд Мтумка, чернокожий африканец.
   Чжао Пен может рассчитывать на очень незначительный процент японских голосов, и рост его рейтинга не ожидается ни при каком повороте событий.
 
   В Австралии было плохо, в Японии еще хуже.
   Слава богу, хоть без покушений на убийство обошлось. Миротворцы арестовали пару идеологов из «Красной Армии» по подозрению в подрывной деятельности за неделю до визита Риппера, но без всяких последствий. Тем не менее в системе безопасности имелись просчеты, а в подготовке — провалы, и Риппер замечал все это. Его отношения с Дэнис и Ичабодом окончательно испортились и свелись к чисто деловым.
   В Австралии они провели два дня; в Японии Риппер за четыре дня выступал четырнадцать раз. Его рабочий день был перегружен; даже при самых удачных обстоятельствах такой распорядок показался бы выматывающе тяжелым. Они прилетели в Японию во вторник, 5 мая. Это был самый легкий день в графике Риппера: на день прибытия планировалось всего две речи. В среду предполагалось четыре выступления, в четверг пять и еще три в пятницу. К среде Дэнис дошла до такого состояния, что перестала разговаривать с Дугласом, только отвечала на его вопросы или принимала участие в обсуждении каких-то дел. Ночью она спала вполглаза, сидя на диване в их номере отеля с оружием, лежащим рядом, а Риппер храпел в кровати один. В четверг его настроение стало настолько отвратительным, как будто он встал не с той ноги, да и дальше улучшений не предвиделось. Только перед толпой он держался бодро и всем своим существом излучал оптимизм.
   В четверг он дважды выступал в Токио: на митинге и перед группой спонсоров, и по разу в городах Иокогама, Киото и Кобе.
   Это опять повторилось в Киото.
   Она стояла сразу за Риппером, держа пистолет под пиджаком и оглядывая толпу. Внезапно снова вернулась головная боль, и все люди оказались голыми, без кожи; превратившись в коллекцию нервных систем, похожих на мерцающие синие сети. А в самой глубине толпы, там, где слушатели стояли совсем вплотную, вздыбилось танцующее золотое пламя с холодным черным центром — столб света, фонтаном вздымающийся из гущи людей в небо.
   Она несколько раз моргнула, после чего видение исчезло и не возвращалось больше.
   К тому времени, как закончилась последняя речь Риппера, в Кобе было уже почти десять часов вечера, и все они, включая Дэнис, валились с ног. Риппер заснул в лимузине по дороге в Токио, в их отель. Брюс и Джон сидели впереди, Дэнис, примостившись на заднем сиденье вместе с Риппером и Ичабодом, обнаружила, что не в состоянии расслабиться.
   Она касалась кожи Риппера и смутно ощущала его сны, беспокойные и невеселые, краешком задевавшие ее мысли. Обычно его сны — нежные, четкие и добрые — были ей приятны. Но в этот раз они оказались совсем не такими.
   Дэнис слегка отодвинулась от Риппера, чтобы не касаться его, и поняв, что Ичабод заметил это, закрыла глаза и попыталась заснуть.
 
   Они вернулись в Капитолий рано утром в субботу, за два часа до рассвета. Дэнис проводила Риппера до въезда в город, остановила машину, сухо попрощалась игфошла пешком четыре километра до квартиры Роберта Дазай Йо.
   Патрули миротворцев дважды останавливали ее, проверяли комп-идентификатор и сетчатку глаза. Она терпеливо и вежливо переносила это — ведь они проверяли не только личность, но и отношение к властям — и по окончании проверки продолжала путь.
   Уже рассветало, когда она добралась до дома, поднялась по лестнице и вошла в комнату наставника.
   Как она и ожидала, Роберт сидел в центре тренировочного татами, встречая восход солнца. Она знала, что всю ночь он занимался: растяжки, поднятие тяжестей, упражнения на ускорение, а может быть, даже танцы, хотя за последние десять лет его жизни это сделалось чрезвычайно редким явлением.
   Оставшийся до рассвета час он сидел и медитировал.
   Дэнис сняла туфли и присоединилась к нему.
   Роберт не проронил ни слова, пока не поднялось солнце и его свет не полился сквозь высокие восточные окна, по-настоящему осветив зал. Он дышал медленно, и Дэнис стала дышать в такт, чувствуя, как напряжение поездки оставляет ее. Она смотрела на Роберта, а тот — на солнце; свет падал ей на плечи и спину, согревал, расслабляя тугие сгустки мышц.
   Немного позже Роберт заметил:
   — Ты выглядишь так, словно тебя подобрали на задворках Фринджа.
   — Ужасно себя чувствую.
   — Вижу.
   — Я люблю Дугласа.
   — Знаю.
   — И ненавижу свою работу.
   — Я знаю.
   По полу медленно ползли тени.
   — Что ты делаешь сегодня вечером?
   — Пока никаких планов. — Дэнис задумалась. — Моя подружка Тарин Шуйлер сегодня танцует в мюзикле, но не на Бродвее. Она меня приглашала прийти посмотреть. Но это можно сделать в другое время, пьесу будут играть еще пару недель как минимум.
   Роберт наконец открыл глаза. Его лицо показалось Дэнис мрачным.
   — Ты лучшая ученица из всех, которые у меня когда-либо были, единственная, кого я думал научить шиабре. Я никогда не видел, чтобы люди двигались так, как ты, и до недавнего времени не сомневался в том, что ты способна постичь все, чему я в состоянии научить.
   — Но... я полагала, что как раз в этом сомнений быть не может. Все, что ты мне показывал, я схватывала...
   — На лету, — кивнул Роберт. — Никогда не видел, чтобы учились так быстро. Но движение, перемещение — это еще не суть шиабры, так же как форма Тай Чи не является смыслом Тай Чи. Ты никогда не задумывалась, что я имею в виду под шиаброй?
   — Ты же знаешь, что задумывалась. И не раз.
   — И что ты себе представляла?
   — Я считала, что это учение, придуманное тобой самим, — ответила Дэнис. — И что оно похоже на другие боевые искусства, -известные мне.
   Роберт кивнул:
   — Движение — это не учение, но движение можно изобразить, и его изображали. Шиабра была первой. До карате, до дзюдо, до айки-дзюцу, до того, как в Японии открылись первые школы кендзюцу — до всего этого уже существовала шиабра. Это более чем искусство, более чем система защиты и нападения;. это непосредственное общение с Божественным.
   — Ты говоришь как приверженец Викки.
   — Не исключено, что в своих самых темных аспектах Викка имеет какое-то отношение к шиабре. Я не слишком знаком с Виккой, разве что в общих чертах. Просто чтобы понять, что оно, как и многие другие религии и учения, несет в себе отголоски шиабры. Это очень древнее учение, Дэнис, и очень реальное. Когда я говорю о связи с Божеством, это отнюдь не преувеличение. Шиабра переводится на английский как «путь в ночи». И в ней есть самое главное. — Роберт замолчал, не сводя с нее глаз. — Убийство.
   — Понятно.
   — Не уверен, что тебе понятно. Ты когда-нибудь кого-нибудь убивала?
   Где-то в глубине ее памяти мелькнуло смутное воспоминание, но она тут же отогнала его, даже не сознавая, что делает это.
   — Кажется, нет. Тот парень в Португалии выжил.
   — Знаю. Когда ты стреляла в него, что ты ощущала? Восторг? Ликование? Всепоглощающую радость?
   — Нет! Ничего подобного! Я просто испугалась. — Сама не зная почему, Дэнис вдруг призналась: — Я однажды стреляла в каких-то миротворцев. И еще один человек погиб, когда гнался за мной. Но мне это вовсе не доставило радости.
   Роберт согласился. Он не выглядел удивленным.
   — Думаю, случайная смерть — это далеко не то. Если с тобой когда-нибудь такое случится, я имею в виду, выпадет возможность своими руками забрать чью-то жизнь, мне будет интересно узнать твою реакцию.
   — Убивать — это плохо! — с жаром воскликнула Дэнис. Роберт Дазай Йо снисходительно улыбнулся:
   — Многие люди так считают. И для большинства так оно и есть. Просто они не умеют делать это правильно. Если ты будешь убивать, я не сомневаюсь, что ты будешь делать это самым изысканным способом. Настоящее Убийство, девочка, — это искусство высочайшего класса. Когда-нибудь ты оценишь это. — Он медленно поднялся и посмотрел на солнце, вытянувшись во весь рост в своем белом спортивном костюме. — Я иду спать. Приходи в гости вечером.
   — Ты не против, если я останусь сегодня здесь? Роберт сошел с татами:
   — Пожалуйста. Гостевая комната свободна.
   — Просто у Риппера остались ключи от моей квартиры. Роберт пожал плечами и бросил, не оглядываясь:
   — Он заплатил за нее.
   — Да. Думаю, заплатил, — согласилась Дэнис.
 
   По субботам у Роберта не было занятий: один день в неделю он оставил для себя.
   Дэнис провела весь день, танцуя и при этом постоянно меняя жанр и темп музыки. Классический джаз и рок, медленные произведения, написанные для балета, музыка «фьюжн» начала века, следом синкопы пятидесятых годов, а затем бразильский джаз шестидесятых. Она двигалась сквозь звуки, как призрак, теряя себя в ритме танца, погружалась в музыку до тех пор, пока тело не отказалось ей больше подчиняться.
   В обед она сделала перерыв, поднялась в ванную Роберта и набрала такой горячей воды, какую только могла выдержать.
   Десять месяцев работы на Риппера сказались даже на ее железном организме. Может, кто другой и не заметил бы этого. Даже Роберт не замечал. Но десять месяцев назад она легко протанцевала бы весь день, не чувствуя ни малейших признаков усталости. Сегодня же ее мышцы быстро онемели, и в организме явственно ощущался переизбыток токсинов. К тому же она не спала всю ночь.
   Дэнис провела в ванне почти час. Когда вода остывала, она добавляла горячей. Потом приняла ледяной душ для контраста, насухо вытерлась мохнатым полотенцем и завалилась спать. Бессовестно продрыхнув до четырех часов дня, она проснулась бодрой и освеженной.
   Роберт уже встал и шебуршил на кухне. Должно быть, в поисках чего-нибудь съедобного.
   — Ты голодна? — послышался оттуда его голос.
   — Не то слово! Что бы мне такое слопать? Роберт выглянул в открытую дверь:
   — А ты доверься своему телу. Чего тебе хочется?
   — Чего-нибудь живого. Он кивнул:
   — Яблоки на крыше.
   Дэнис поднялась по лестнице на крышу, сорвала и съела два яблока. Покончив с ними, включая сердцевину и семечки, и подождав десять минут, она решила, что хочет еще, и сгрызла третье.
   Когда она спустилась, Роберт уже поел, и на кухне все было убрано. Дэнис прошла в гостевую комнату, достала один из черных гимнастических костюмов, которые Роберт держал для нее, и надела его. Босиком спустилась вниз и обнаружила, что мужчина уже сидит на краю ковра. Он уложил длинную плоскую дощечку на пару кирпичей, чтобы приподнять ее немного над полом. На дощечке разложил в определенном порядке несколько предметов. Занимаясь этим, он не смотрел на Дэнис. Выкладывал медленно, один за другим, словно выполняя какой-то ритуал. Закончив, Роберт Дазай Йо поднял голову и тихо спросил:
   — Узнаешь эти предметы?
   — Они похожи на те, что раскладывают на алтаре Викки.
   — Похожи. Но это другое. — Жестом он пригласил девушку сесть с другой стороны доски. — Присоединяйся.
   Дэнис приняла позу лотоса, встретилась глазами с Робертом и начала дышать в унисон с ним. Ее дыхание и сердцебиение подчинились одному ритму: она точно уловила момент, когда они совпали с дыханием и сердцебиением Роберта. Он потянулся, одной рукой взял с дощечки маленький, с пуговицу, гриб и съел его.
   Дэнис, не задавая вопросов, сделала то же самое. Гриб оказался сухим, как мел, и столь же безвкусным.
   — Дай мне твои руки.
   Она вложила свои ладошки в ладони Роберта. Он не сводил с нее глаз.
   — Повторяй за мной. Ро! Этра шиват...
   — Ро! Этра шиват...
   — Элор ко обэй киша...
   — Элор ко обэй киша...
   — Вата элор ко обэй шиебран.
   — Вата, — повторила Дэнис Кастанаверас, — элор ко обэй шиебран.
   Руки Роберта сжали ее ладони.
   — Эншиа, энситра... — Он внезапно прервался и быстро проговорил: — Нет, подожди, этих слов не повторяй. Дэнис замерла с открытым ртом:
   — Почему?
   — Позже. Как ты себя чувствуешь?
   — Легко. Куда-то плыву. Думаю, это от танцев. А больше ничего. — Она замолчала и неизвестно почему вдруг решила добавить: — Пока.
   — Закрой глаза и продолжай держать меня за руки. Мы будем вместе ждать темноты.
 
   Я тот, кого называют Рассказчиком.
   Я нахожусь на краю реальности и наблюдаю прошлое: слежу за Дэнис Кастанаверас, своей прародительницей и бабушкой человека, которому предстоит основать Ноябрьский дом.
   Земля медленно отворачивается от Солнца, и тень планеты падает на город Нью-Йорк, на маленькую комнату в Гринвич-Вилледж.
   В этой комнате Мастер старейшего учения на Земле и приверженец моего Врага в те времена готовится испытать свою самую способную ученицу, лучше которой у него никогда не было и не будет.
   В погруженной во мрак комнате нет других источников света, кроме далеких отблесков уличных фонарей, едва проникающих сквозь высокие окна. Роберт Дазай Йо, один из шести Ночных Ликов, живших на протяжении всего Непрерывного Времени (если не считать путешественников во времени, чего я, по моим скромным соображениям, и не должен делать), выпускает руки Дэнис Кастанаверас.
   Из спичечной коробки с этикеткой "Бар «Счастливые Часы» он достает спичку и зажигает единственную красную свечу в центре, а потом подносит огонь к горке ладана. Чуть горьковатый аромат апельсиновых цветов начинает струиться с поверхности алтаря.
   Роберт одним скользящим движением поднимается из позы лотоса.
   — Ты готова?
   — Да.
   — Вставай. — Она встает, и Роберт снова спрашивает: — Что ты ощущаешь?
   Ее глаза, глаза Праматери Ноябрьского дома, широко открыты и сверкают изумрудной зеленью даже при тусклом колеблющемся пламени свечи.
   — Как будто что-то должно произойти. Не волнуюсь — просто я готова. Какой прекрасный свет.
   — Тишина. — Он говорит на шиата, хотя и с акцентом, вызванным долгим неупотреблением родного языка. Дэнис застыла в темной комнате. — Тишина и темнота — вот путь в ночи.
   Дэнис смотрит на него.
   — Начинай, — произносит Роберт по-английски.
   Она делает несколько шагов назад, поднимается на носочки и с неподражаемой грацией подносит правое колено к груди. Медленно поворачивается, перенося -центр тяжести ближе к полу. Ее правая ступня возносится к потолку, и она удерживается в этой позе с оттянутыми кончиками пальцев ног в течение трех секунд.
   Затем она начинает Двигаться. Как Танцор.
   Контролируемый взрыв: правое колено назад к груди; она прижимает руки, вытянутые на расстояние двадцати сантиметров, что превращает угловое движение в тугое вращение, и трижды выбрасывает правую ногу, каждый раз под углом сто двадцать градусов за один поворот. Ее правая нога опускается, слегка прикасается к полу, добавляя скорости вращению, и она возвращается назад к Роберту, одновременно проделывая серию непредсказуемых выпадов ногами и руками, ни один из которых никто из ее современников, включая самого Йо и даже Танцора Седона, не смог бы повторить с той же скоростью, точностью и изяществом.
   Дэнис перестает двигаться с ошеломляющей неожиданностью, сразу, как остановившийся механизм, и замирает напротив Учителя. Она не вспотела, и у нее не сбилось дыхание. Через мгновение она произносит:
   — Ну?
   Роберт не сводит с нее глаз. Продолжает гореть одна красная свеча; ни белая, ни черная пока не зажжены.
   — Как ты себя чувствуешь?
   — Как будто что-то должно произойти, — повторяет она.
   — Радость? Злость?
   — Нет. — Дэнис задумывается. — Безбрежный покой. Роберт Дазай Йо все смотрит на нее. Он говорит с размеренной серьезностью человека, взвешивающего каждое свое слово:
   — В том, что ты делаешь, есть... правильность движения, какой я никогда до этого не встречал. Ни у своих учеников, ни в самом себе... ни даже в моем учителе. И все же это неверно. — Он долго молчит. — Я крайне редко употребляю те слова, что говорил тебе. Они не принадлежат ни французскому, ни английскому, ни японскому. Они на языке, именуемом шиата, или «путь в ночи». — Плечи Роберта слегка приподнимаются под черной тканью костюма. — Не было смысла учить тебя нашей истории, насколько я сам ее знаю, пока я не был уверен, что потребуется само учение. Тебя... доставили ко мне, Дэнис. При помощи Оринды Глейгавас, некогда бывшей служанкой моего учителя. Мне поручили обучить тебя всему, сказав при этом, что ты будешь такой ученицей, какой мог бы гордиться любой ши-вата. И заверили в том, что ты способна перенять от меня все, что бы я тебе ни преподал.
   Дэнис Кастанаверас ждет продолжения, застыв на месте, будто каменное изваяние.
   — Существует легенда, являющаяся частью нашего учения, — говорит Роберт, — гласящая, что до того, как возникла шиабра, религия жизни, склоняющейся к смерти, существовал шиа, танец самой жизни. В том, что ты делаешь, я вижу этот танец. — Он отворачивается от нее, задувает красную свечу, разбрасывает курящийся ладан по дереву, пока тот не затухает. Он больше не смотрит на нее. — Я не вижу в тебе «пути в ночи». — Он начинает убирать предметы, разложенные на алтаре, тщательно соблюдая обратный порядок. — Наверное, в тебе есть только шиа.
 
   ПРЕСС-ДАЙДЖЕСТ: ШОУМАК ПО ПОВОДУ СТАТЬИ 58-1022
   Итак, Совет Объединения не желает, чтобы искусственные разумы владели собственностью на законных основаниях. Это далеко не ключевая статья. Поэтому ожидается, что она пройдет безо всякой шумихи; некоторые надеются, что ее даже и не заметят. Внес законопроект Советник Пена из Пуэрто-Рико, что у же само по себе говорит о многом. Пена — один из самых продажных политиков в Капитолии, и это еще мягко сказано.
   Статья 58-1022 озаглавлена следующим образом: «Регулируемая процедура по конфискации собственности, находящейся во владении искусственных разумов». По существу, принятие этой статьи открывает для Объединения (а особенно для ненасытных и безжалостных миротворцев) легальную возможность отобрать любую собственность, какую им захочется, без соответствующего процесса, без оспаривания в суде; миротворцы просто издадут указ, основываясь на новом законе, и в указе будет утверждаться, без всякого освидетельствования и экспертизы, что какая-то собственность считается принадлежащей ИРу. Как только выходит законодательный акт, это создает «презумпцию опровержения вины» для той личности, чью собственность конфисковали. И эту презумпцию может быть чертовски трудно преодолеть. Никто из вас, присутствующих, не желает испытать такое на себе? Налоговая инспекция в подобных случаях не раз выигрывала иски, основанные на «презумпции опровержения вины», а не на «доказательствах, опровергающих всякие сомнения».
   Отсюда вытекает, что жертве остается только распрощаться со своей собственностью, которую рано или поздно конфискует Наблюдательный Совет миротворцев.
   Так-то вот!
   Именно в этом и заключается истинный смысл законопроекта.
   Между прочим, возвращение незаконно конфискованной собственности данной статьей не предусматривается.
   Если этот законопроект пройдет, он неизбежно приведет к концу «Взлета и падения Американской империи», оппозиционной Объединению общественной организации, по слухам контролируемой ИРами.
   Ваши представители голосуют за принятие статьи 58-1033 во вторник. Вы знаете, что делать.
   ВСТАВАЙТЕ — БОРИТЕСЬ САМИ — И ПРИЗЫВАЙТЕ ДРУГИХ.

5

   В темном зале, расположенном на километровой глубине под Капитолием, стоял Мохаммед Венс, терпеливо ожидая появления голограммы. Спустя несколько секунд рядом с ним в воздухе материализовалось изображение человека, называвшего себя Седоном из клана Джи'Суэй. Запись сделали во время недолгого пребывания Седона в миротворческом Центре предварительного заключения под Амьеном.
   Венс медленно обошел изображение вокруг, во всех деталях запоминая строение скелета и черты лица пришельца из прошлого.
   — Очень хорошо, — кивнул он наконец. — Дальше.
   Следующее изображение было немного размытым и двумерным, снятым с расстояния примерно двести метров. Человек выходил из лимузина, в окружении полудюжины известных деятелей подполья направляясь на посадку к ожидающему их шатлу. Его волосы были длинными, светлыми, стянутыми на затылке в хвост; кожа цвета темной бронзы; глаза бледно-голубые. Костная структура совсем не изменилась. Те же высокие скулы, тот же римский нос.
   Венс негромко попросил:
   — Дайте свет, неяркий.
   В зале вместе с ним находились еще трое: Александр Моро, помощник Генерального секретаря, командующая Гвардией Кристина Мирабо и Теренс Лефевр, недавно назначенный главой Министерства по контролю за рождаемостью.
   Венс почти не замечал Лефевра. Это дело не для штатских, и если бы в этом вопросе все решал он, то Лефевра вообще не пригласили бы на совещание. И речь даже не шла о традиционном соперничестве между миротворцами и МКР — Венс попросту не доверял Лефевру, считая его недостаточно компетентным для занимаемой им должности. Вот если бы Министерство послало Габриэль Ларон, главное неизбираемое лицо в их структуре, Венса это устроило бы куда больше. Помимо прочего, когда требовалось вести конкретные переговоры между МС и МКР, Габриэль делала все профессионально.
   Лефевр же был чистым политиком.
   Венс повернулся к Александру Моро, одному из немногих государственных деятелей, лично присутствовавших при открытии вневременной капсулы с Седоном внутри. Комиссар его не слишком уважал, но и не особо опасался.
   — А вы что думаете, мсье Моро?
   Моро был молод — чуть-чуть за тридцать — и занимал свой пост, несомненно, лишь благодаря происхождению и фамилии. Тем не менее он обладал неплохими способностями, и Венс надеялся, что через некоторое время Моро сможет стать первым Генеральным секретарем-французом после Тенер, правившего сорок пять лет назад.
   Моро пожал плечами. Худощавый, часто излишне напряженный, он говорил быстро и отрывисто, производя впечатление человека, совсем не задумывающегося над смыслом произнесенного.
   — Мне он кажется похожим.
   — Кристина?
   — Я никогда не встречалась с Седоном. И видела его только на голограммах. — Начальница Венса пожала плечами. — Если ты считаешь, что это он, то я поддерживаю твою точку зрения.
   Мохаммед Венс кивнул. Он даже и не подумал поинтересоваться мнением Лефевра.
   — Я хотел бы предложить Генеральному секретарю поместить Ободи в список разыскиваемых и назначить вознаграждение шесть миллионов.
   Лефевр с удивлением присвистнул:
   — Да это же на миллион больше, чем за Неуловимого Трента! Венс даже не взглянул на него:
   — Не называйте его так. Это неправильно. Помощник Моро, я внесу предложение за моей подписью. Смею надеяться, что оно поступит к Генеральному секретарю не позднее чем через день.
   Моро покачал головой:
   — Так и произойдет. Но Генсек христианин, вы же знаете, и завтра он будет в церкви. Вы, вероятно, не получите ответа до понедельника.
   — Это приемлемо. Мы закончили. Кристина, можем мы поговорить наедине?
   — Конечно.
   Чиновники вместе направились к дверям и вышли бы, не обладай гвардеец-киборг исключительным слухом. Александр Моро с усмешкой шепнул на ухо Теренсу Лефевру:
   — Хотел бы я знать, как отнесется к этому Трент?
   Венс остановился на полпути. После долгой паузы вернулся:
   — Помощник Моро! Я не ослышался? Молодой человек виновато заморгал:
   — Вы о чем, комиссар?
   — Что вы сказали?
   — А-а... Я просто подумал, как отнесется Трент к тому, что он уже не номер первый.
   — Я так и понял. Возможно, — заметил Венс, — вам стоит меньше заботиться о чувствах врагов Объединения и больше о том, чтобы выполнять свою работу. — Венс не повысил голоса, выражение его лица не изменилось. Он не сводил блестящих черных глаз с глаз Моро. — На вашем месте я бы гораздо больше беспокоился о возможности судебного преследования за халатное отношение к служебным обязанностями, нежели о том, что один из смутьянов расстроится из-за того, что его посчитали менее опасным, чем другого.