Страница:
университет.
В молодом своем рвении Эрнести готов был изменить характер школы. Он
открыто выражал недовольство тем, что кантор с его музицированием занимает
так много времени у учеников. Сохранилась запись одного из бывших
воспитанников Томасшуле. Он рассказывает, что Эрнести, заметив какого-либо
школьника увлеченно упражняющимся в музыке, насмешливо-сердито бурчал: не
хочет ли тот пилить всю жизнь на скрипке или не готовится ли он, воспитанник
школы,, в бродячие шпильманы; а то, возможно, не без намека на
циммермановскую музыку, вопрошал: не собирается ли ученик в трактирные
музыканты? Подобные выпады Эрнести раздражали кантора, и автор воспоминаний
добавляет: "Бах стал ненавидеть учеников, кои всецело отдавались
гуманитарным наукам, занимаясь музыкой лишь как побочным делом, а Эрнести
стал врагом музыки".
Пренебрежительное отношение к музыкальному искусству в Германии имело
давнюю историю. Баху она была хорошо известна. В своем комическом романе
"Музыкальный шарлатан" Кунау умно высмеял аргументы против увлечения
музыкальным образованием, выдвигавшиеся противниками. Не обошлось даже без
пародирования. "О ты, коварная музыка! Бесстыдная обольстительница! -
глаголет автор романа устами воображаемого гонителя этого искусства. -
Убирайся, весь твой род и твое поведение настолько порочны, что убивается
всякое желание вступить с тобой в священный брачный союз. Ты никогда не
поймаешь меня в сети своих льстивых ласк..."
Иоганн Себастьян, конечно, знал и памфлеты Кунау, и подобный свод
мнений "о вреде музыки", изложенных другим немецким писателем, Вольфгангом
Принтцем, защищавшим в своих трактатах "благородное искусство музыки и
пения" от филиппик старых и новоявленных врагов.
Эрнести - всего-навсего мелкий недоброжелатель кантора. Но выступают
другие критики, и они ущемляют достоинство Баха уже как композитора.
Объявился Иоганн Адольф Шейбе в только что созданном им в Гамбурге издании
"Критический музыкант". Это сын приятеля Себастьяна, органного мастера
Иоганна Исидора Шейбе. Молодой критик посвятил целые страницы Баху, не
назвав, однако, имени лейпцигского композитора. В номере журнала, выпущенном
14 мая 1737 года, передав слово "неизвестному другу", Шейбе словами восторга
говорит о впечатлении, производимом игрой "превосходнейшего из музыкантов",
исполнителя на клавире и органе. Но далее старается свести на нет искусство
композитора, заодно и посетовав на неуживчивый характер сочинителя. Ктокто,
а Шейбе, конечно, знал о постоянных служебных конфликтах лейпцигского
музыканта. Он пишет:
"Этот великий муж стал бы гордостью всей нации, если бы был более
приятным в обхождении и если бы высокопарная и запутанная сущность его
произведений не лишила бы их естественности, а слишком сложное искусство не
затемняло красоту. Так как он судит по собственным пальцам (это хвала
виртуозности Баха! - С. М.), то его произведения вообще трудноисполнимы...
Короче говоря, в музыке он представляет собою то, чем господин Лоэнштейн был
в поэзии (Лоэнштейн, чье имя второстепенно, в истории немецкой литературы,
отличался мертвящим культом фразы, отсутствием вдохновения. - С. М.).
Напыщенность увела обоих от естественного и возвышенного к надуманному и
неясному, смутному; достойны удивления их тяжеловесная работа и весьма
большие усилия; однако они тщетны, ибо неразумны".
Рубя сплеча, Шейбе-сын упрекает Баха в нежелании усваивать "мировую
мудрость - изучать силы природы и разума", в отсутствии интереса к
"исследованиям и правилам в области ораторского и поэтического искусства",
"кои столь необходимы в музыке, ибо без оных невозможно трогательно и
выразительно сочинять".
Ученый журналист любуется мастерством музыканта-исполнителя и _не
слышит_ ясной простоты и идеальных звучаний музыки композитора. Проходит
мимо музыкально-драматических произведений Баха, его кантат и "Страстей". В
"искусственной" контрапунктической музыке лейпцигского мастера он не
расслышал поэзию чувств, величавую простоту, не нашел признаков
превосходства композитора над педантизмом теоретиков музыки.
История снисходительно отнеслась к Иоганну Шейбе, тем более что и
хвалебные, и критические высказывания его о Бахе по своей обширности и
профессиональному подходу к музыке оказались едва ли не единственным такого
рода документом, оставленным современником Иоганна Себастьяна.
В близком Баху кругу людей неблагожелательную запальчивость Иоганна
Шейбе объясняли еще тем, что за несколько лет до того неподкупно строгий
судья Бах отверг кандидатуру Иоганна Шейбе в пробных испытаниях на должность
органиста церкви св. Фомы, хотя тот и был сыном его приятеля, органного
мастера. Сказалась твердость, непреклонность Баха - артиста, художника и
педагога. Иоганн Шейбе затаил неприязнь, которая, конечно же, могла
приметаться теперь к его критическим выпадам против кантора-композитора.
Очевидно, по просьбе Баха в его защиту выступил с анонимной брошюрой в
январе 1738 года преподаватель Лейпцигского университета Иоганн Авраам
Бирнбаум.
Защита велась с дружеских позиций, но автор не был большим знатоком
музыкального искусства. Уже в феврале Шейбе в своем "Критическом музыканте"
опровергает доводы автора брошюры. В марте (какова быстрота в ведении
полемики!) Бирнбаум выпускает вторую брошюру, на этот раз почтительно
посвящаемую Иоганну Себастьяну Баху. Забрало поднято. Автор называет себя. И
действует теперь убедительнее. Бах необразован? Бирнбаум рисует его
просвещенным музыкантом и композитором, осведомленным не только в
музыкальной эстетике, но - что важно было для той эпохи! - в законах
ораторского искусства. Честь лейпцигского мастера защищена. Впоследствии сам
Шейбе косвенно признает неверность тона своих полемических выступлений
против Баха. Во втором издании "Критического музыканта" наряду со своими
статьями справедливости ради он напечатает и текст высказываний Бирнбаума.
Равновесие достигнуто.
Полемика между Шейбе и Бирнбаумом затрагивала существенные стороны
теории музыки. За полемикой следили. Она прямо или косвенно нашла отклик в
публикациях ученых Вальтера и Мицлера. Не отступился от своего друга Баха и
геттингенский профессор Матиас Геснер. Он пылко отозвался на полемику. Как
смеет Шейбе упрекать Баха в недостатке знаний? В 1738 году Геснер печатает
на латинском языке похвальное слово лейпцигскому мастеру в пространном
примечании на страницах своей книги о римском классике Фабии Квинтилиане.
Знаток искусства оратора, римский писатель исследовал ораторские приемы,
включая жесты. В своем трактате Квинтилиан дивился искусству древних
кифаристов: они одновременно пели, играли и отбивали размер ногой. Перед
Геснером встает облик Баха - артиста-виртуоза. В увлечении Геснер пишет:
"Все сие, Фабий, ты счел бы незначительным, если бы ты мог восстать из
мертвых и увидеть Баха (я привожу именно это, так как недавно оный был моим
коллегой по школе св. Фомы в Лейпциге), как он обеими руками и всеми
пальцами играет на клавире, содержащем в себе звуки многих цитр, или на
инструменте инструментов, которого неисчислимые трубы воодушевлены рычагами;
как он здесь обеими руками поспешает, там проворными ногами, и один
воспроизводит множество различных, но подходящих друг к другу рядов звуков;
если бы, говорю я, ты видел его воспроизводящим столько, сколько не в
состоянии были бы воспроизвести многие ваши музыканты на цитре и тысячи
флейтистов, вместе взятых, - когда он не только, как поющий под цитру, дает
одну мелодию и тему, выполняет свою задачу, но следит одновременно за всеми
мелодиями и, окруженный тридцатью или даже сорока музыкантами, удерживает в
порядке - одного кивком, другого выстукиванием такта, третьего угрожающим
пальцем; тому - задает тон в высоком регистре, другому в низком, третьему в
среднем и как сам он, выполняя самую трудную задачу среди громчайшего
звучания всех участников, немедленно замечает, где и когда что-нибудь
нестройно, всех удерживает, повсюду предупреждает если где-нибудь
колеблются, моментально восстанавливает точность; как он ритмом до мозга
костей пропитан, как он воспринимает острым слухом все гармонии и
воспроизводит незначительным объемом своего голоса все другие голоса. Я
большой почитатель старины, но думаю, что мой друг Бах и ему подобные, если
таковые есть, заключают в себе много таких людей, как Орфей и двадцать таких
певцов, как Арион".
Выступление Геснера пришлось кстати. Все причастные к искусству деятели
знали, кому возносит хвалу автор, кого он защищает.
В 1738 году появился в доме Баха двоюродный брат его,
тридцатидвухлетний Иоганн Элиас.
Сохранилась переписка Иоганна Элиаса с его родными и Себастьяном. Кузен
был лет на восемнадцать моложе Иоганна Себастьяна и, можно сказать, с
благоговением относился к искусству и личности своего двоюродного брата.
Два желания влекли Элиаса в Лейпциг: прослушать лекции по богословию в
университете - новое время требовало от канторов солидных знаний - и
поучиться у знаменитого родича. Бахи любили ясность в делах. По контракту с
братом Элиас брал на себя обязанности домашнего учителя трех младших детей и
приватного секретаря господина кантора, за что и получал кров и питание. Он
помогал Анне Магдалене в доме, занимался с Генрихом, обучал наукам
двенадцатилетнюю Лизхен и знакомил с азбукой маленького Фридриха.
Элиас упражнялся под наблюдением брата в игре на органе и клавире.
Спустя три года он покинет дом и займет должность кантора в своем родном
городе...
В письмах Иоганна Элиаса к родным немало строк свидетельствуют об
уважении к Анне Магдалене. Мы узнаем, что она любила цветы, высаживала их,
наверно, под окнами квартиры, что выходили в сторону Променад-аллеи. Элиас
просил свою мать прислать корешки желтой гвоздики. И даже сердился на нее за
то, что она обещания своего долго не выполняла. Года два пришлось ждать! И
лишь однажды осенью кто-то из родственников привез корешки. Расцвели наконец
желтые гвоздики у Анны Магадалены. Еще любила жена кантора певчих птиц.
Как-то Иоганн Себастьян приехал из Галле и рассказал, какая обученная пению
канарейка живет у тамошнего кантора. Анна Магдалена попросила Элиаса
написать этому кантору в Галле, не уступит ли тот по сходной цене певчую
птицу и не пришлет ли с оказией пернатого певца...
Сохранены Иоганном Элиасом свидетельства о радостном лете 1739 года. Из
Дрездена приехал провести отпуск в отчем доме Фридеман. Приехал с двумя
друзьями, превосходными лютнистами Сильвиусом Вейсом и Иоганном Кропфгансом.
Друзья сына по-родному приняты Иоганном Себастьяном и Анной Магдаленой.
Гости проводят в Лейпциге очаровательный месяц. Элиас сообщает в очередном
письме кантору Коху в Ронненбург, что в это время в доме Баха особенно
хорошо музицировали.
Стояли светлые летние вечера. Собирались в гостиной. Музыка неслась в
открытые окна, в Променад-аллею и далее в гущу зелени Апельских садов.
Звучали чембало, клавикорды, скрипки, гамбы. Звучали и лютни. С детства
Себастьян любил этот старинный щипковый инструмент. Выпуклое овальное тело
лютни с шейкой, имеющей множество струн, откинутая назад головка, которую
музыкант иногда клал на левое плечо. Даже внешние приметы выделяли этот
инструмент своей изысканностью. Столетиями звучала лютня, накапливались
навыки игры на ней. И хотя она уже давно уступила первенство сольного
инструмента другим, но в руках искусных музыкантов по-прежнему завораживала
слушателей. У Баха давно зрела мысль улучшить лютню, создать подобие ее -
лютню-клавицимбал. Через два года такой инструмент, задуманный Бахом и
созданный мастером Захариасом Гильдебрандом, зазвучит в Лейпциге.
Трудно допустить, чтобы Иоганн Себастьян не показал сыну и гостям свою
музыку. Лист за листом появлялись в свет из нотопечатни пробные оттиски
новых клавирных пьес Баха. Элиас писал об этом родственникукантору: "Мой
господин кузен готовится издать несколько клавикордных произведений, которые
главным образом предназначены для господ органистов и сочинены чрезвычайно
хорошо... Не могли бы Вы, дорогой брат, найти несколько подписчиков..."
Тетрадь, включающая около восьмидесяти страниц, вышла из печати, в
издании автора, только осенью. Об этом тоже сообщил Элиас в Ронненбург 28
сентября: "...Двоюродный брат перегружен работой... В ближайшую пятницу
снова начнет занятия с Collegium musicum" и вскоре "ко дню рождения его
королевского величества" исполнит "Ночную музыку". И добавляет деловито:
"...Сочинение господина кузена, гравированное на меди, готово, его можно
получить у него по три талера за экземпляр". 30 сентября о выходе издания
"любителям баховских клавирных упражнений" сообщила лейпцигская газета.
Это была третья часть сборника "Упражнений для клавира". Задумана она
была как сборник органных произведений (552, 669-689); их, впрочем, можно
было играть и на клавесинах с двумя клавиатурами и педалью.
Как был принят этот сборник немецкими органистами? Единственные слова
похвалы оставил все тот же Иоганн Элиас. В своем январском письме приятелю
он сказал о печатающихся в типографии "Упражнениях": "Сочинены необыкновенно
хорошо".
Двадцати двум хоральным обработкам сборника с прелюдией и фугой
си-бемоль мажор суждено было войти в музыкальную литературу под названием
"Органной мессы". Редкий концертный сезон в больших музыкальных городах в
наше время проходит без исполнения этого произведения. Очень протяженно по
времени исполнение всего цикла; установилась традиция выборочного исполнения
примерно десяти номеров, предваряемых прелюдией, а завершаемых фугой. Такая
программа заполняет оба отделения сольного органного концерта.
Каждое исполнение "Органной мессы" - это в большей или меньшей мере
новая трактовка цикла. Один музыкант исполнит прелюдии как
"вероисповедальные песни", соответственно стилизуя игру под времена создания
"Упражнений". Другой увлечет слушателей драматургией цикла, пройдет череда
пьес разного эмоционального склада - величальных, лирических,
упоительно-мелодичных... Соответственно подчинен цели и выбор регистров.
Слушатель иной раз и не заглянет в программу с кратким названием хоральных
обработок, он живет в этот час в высоком мире противопоставлений и согласных
сочетаний чисто музыкального характера.
Может быть услышана "Органная месса" и в такой трактовке: органист
предлагает нам представить Баха живого среди живых, знатока душ людских.
Образ человеческой жизни с ее земным содержанием, включающим и тягу к
возвышенному, не оставляет нас во время такого исполнения... Органиста Баха
слушали не только дворяне и чиновники Лейпцига. Слушали ремесленники разных
цехов и простые бюргеры, купцы и учителя, садовники и почтовые форейторы.
Слушали с женами и детьми. Бах помогал своей музыкой возносить молитвы,
помнить о прегрешениях и с душевной веселостью радоваться жизни со всеми ее
благами. Вместе со слушателями своими ходил по грешной земле уже почтенного
возраста кантор Томаскирхе. Как же не послушать еще и еще раз его музыку - в
церкви ли, в летнем ли заведении Циммермана или зимой, в просторной кофейне
на Катариненштрассе?..
После отъезда дрезденских гостей осенью Бах исполнил по традиции
кантату по случаю переизбрания магистрата. Он продолжал занятия и концертные
выступления со студентами Музыкальной коллегии; исполнял с ними и "ночную
музыку". В сентябре Иоганн Себастьян успел побывать в городе Альтенбурге и
испытать там долго строившийся орган. В архиве этого города найдены
документы, позволившие установить, что по случаю испытания нового органа там
одновременно с Бахом побывал "капельмейстер из Гамбурга" Шейбе. Очевидно,
встреча с издателем музыкального журнала, Шейбе-младшим, прошла дружески.
Критик довольно часто и с уважением отзывался теперь о разных сторонах
музыкальной деятельности лейпцигского мастера.
В наше время, когда изучены и опубликованы собрания баховских
документов, стало видно, что известность Баха к концу тридцатых годов была в
Германии довольно большой.
Эту известность поддерживали и ученики, музыканты уже двух поколений.
Старшие из них разъехались по городам и землям Германии - органисты,
чембалисты, канторы и капельмейстеры. Кроме Фридемана и учеников Иоганна
Себастьяна, поселившихся в столичном Дрездене, в другой столице поддерживал
своим талантом фамильную честь второй сын - Карл Филипп Эммануель. Оставив
увлечение юриспруденцией и всецело отдав жизнь музыке, по приглашению короля
Фридриха он переехал в столицу Пруссии Берлин и получил пожизненное
назначение камерным чембалистом, аккомпаниатором короля, увлеченного
любителя флейты. Меценатствующий король создал капеллу, где играли отличные
музыканты. Королевский чембалист встретился в капелле и с бывшими учениками
отца, это были музыканты одной выучки.
(третье авторское отступление)
В 1740 году Баху исполнилось пятьдесят пять лет. Потеря Готфрида,
третьего сына, смягчена радостями, приносимыми младшими детьми. Подрастает
Христоф Фридрих, ему уже девятый год. По комнатам бегает пятилетний Иоганн
Христиан, будущий "лондонский Бах", который вместе со старшими братьями
заслонит на долгое время славу отца... С Христианом пытается играть в
догонялки трехлетняя Каролина.
У Иоганна Себастьяна родится еще один ребенок, двадцатый, дочь Регина
Сюзанна; это произойдет в 1742 году. И все-таки едва ли не с конца тридцатых
годов биографы великого композитора начинают отсчет последней поры его
жизни. Не рано ли для художника, полного сил, замыслов, энергии, воли? Еще
многое предстоит свершить Иоганну Себастьяну.
В предвестии далекого заката приостановим повествование. Еще одно
отступление от последовательного рассказа о событиях жизни Баха:
сосредоточим внимание на некоторых чертах самой личности его.
Обрисуем внешность Баха. Время еще не наложило на него мету увядания.
Он крепко и правильно сложен, среднего роста, довольно широкоплеч, подвижен,
с пластичной походкой. Всю жизнь отличается здоровьем. Выносливый, не
знающий устали мастер, не жалея близоруких с детства глаз, занимается за
столом своей комнаты до позднего часа. Он сочиняет быстро, ноты пишет
скорописью; небрежно зачеркивая целые куски, тут же заполняет нотоносцы
новой редакцией фрагмента.
Во время игры на инструменте или в час дирижирования его лицо
выказывает энергию и волю; полна движения мимика, точно и тонко действуют
руки; дирижер управляет музыкантами и с помощью живых глаз под густыми
подвижными бровями. Лоб высок. Между бровями с годами легла "строгая и
сумрачная морщина". Она участвует в приказаниях, но исчезает, как только за-
кончится игра. Тогда лицо музыканта с легкой улыбкой на губах и доверчивым
взглядом приобретает черты располагающего к себе добродушием,
обходительного, мягкого, приветливого человека - таким Бах был и в домашней
обстановке, в дружеских беседах, в кругу доброжелателей.
Одевался Иоганн Себастьян строго, без расчета на внешний эффект, как
подобало кантору. Но и достойно артиста, всегда готового выступить перед
людьми именитыми и власть имущими или на "вечерней музыке" - перед
горожанами, студентами и заезжими купцами. Нет и намека в свидетельствах
современников на небрежность в одежде или прическе музыканта, а молва, как
известно, во все времена беспощадна даже к мелким промахам артистов.
На прижизненных портретах Баха он одет в нарядные цветные камзолы, чаще
всего в зеленые с красным. Однако даже в портретах известного живописца
Хаусмана Иоганн Себастьян изображается на нейтральном фоне, без принятых в
ту пору предметов - символов профессии человека и положения его в обществе.
В обычае века были фоны, на которых изображались шкафы с фолиантами,
раскрытые книги или свитки нот, атрибуты обстановки кабинета. Платья
рисовались с утрированными тяжелыми складками, что как бы свидетельствовало
о принадлежности человека к сословию избранных. Так написаны портреты
Генделя и Телемана, Маттесона и Геснера. Портреты внушительные. Даже
лейпцигский городской трубач Готфрид Рейхе изображен на портрете в богатом
одеянии с декоративно выписанным духовым инструментом в руках. Портреты Баха
без "возвышающих" декоративных фонов и аксессуаров - немаловажная добавка к
характеристике личности художника.
Никогда не покидавший пределов Германии, церковный музыкант и светский
, капельмейстер провинциальных городов в жизни отличался трудолюбием и
скромностью. Если современники за редким исключением так и не поняли величия
его композиторского дара, то для будущих далеких поколений Бах обратился в
трудно разгадываемую тайну. Как могла сочетаться тернистая, полная мелких
конфликтов будничная жизнь служивого провинциального органиста и кантора с
величием философически-глубокой и обращенной в будущие века музыки
гениального композитора? Подобное сочетание - едва ли не единственный
феномен в истории музыки.
Исследователи жизни и творчества Баха, исходившие из его преданности
религии, искали и ищут разгадку противоречий Баха именно в религиозном его
миросозерцании.
"Поэт Бахианы" Альберт Швейцер в юности написал в своей книге: "В конце
концов сам Бах для нас загадка, ибо внешний и внутренний человек в нем
настолько разъединены и независимы, что один не имеет никакого отношения к
другому..." "Он - человек двух миров: его художественное восприятие и
творчество протекают, словно не соприкасаясь с почти банальным бюргерским
существованием, независимо от него". И далее: "Музыка для него -
богослужение. Искусство было для него религией. Поэтому оно не имело ничего
общего с миром, ни с успехом в мире. Оно было самоцелью. Религия у Баха
входит в определение искусства". В таком идеалистическом аспекте иные
исследователи обращают художника в богослова, в "пятого евангелиста", в
"святого Себастьяна".
Религиозность Баха исторически обусловлена. Верный традициям своей
музыкантской фамилии, традициям тюрингского простонародья, Иоганн Себастьян
с юных лет оставался предан реформатскому учению Лютера в чистоте его,
учению революционизировавшему в свое время народные массы. Но он до конца
жизни так и не нашел в церковных кругах авторитетной опоры своим
художественным воззрениям и своей творческой музыкальной практике.
Бах верил в непреложность евангельских истин, в непреложность учения
Лютера. И как художник входил в противоречия со взглядами церковников. Так
же как и со взглядами чиновничьей знати или представителей услужливой
бюргерской правящей верхушки.
Да, окружавшая рутина бдлла для него трудно выносимой. Но когда
Себастьян садился за рабочий стол, за инструмент, духовно сильный и
преданный искусству художник, он сбрасывал с себя все эти тяготы.
Здесь проступают уникальные черты личности Иоганна Себастьяна Баха.
Как исполнитель-музыкант и капельмейстер, Бах был признан, равнодушие
же к его композиторскому дару мало волновало Иоганна Себастьяна.. Бах не
боролся за признание себя как композитора, и мир признает его искусство без
заметного участия в том современников. Он не стремился к утверждению своего
искусства как лидер школы. Разгадку этого надо искать в самой натуре
художника и человека.
Жизнеописания многих художников, в частности композиторов, содержат
рассказы о взлетах и падениях, о поражениях и победах. Условия социальной
среды, строя феодального, феодально-буржуазного или капиталистического,
усугубляют противоречия между личностью художника и обществом.
Все искусства знают великих художников, борцов в искусстве, наделенных
признаками надломленности, болезненной ранимости. Такие художники часто
вносят высокие ценности в мир искусства, их произведения влекут к себе с
неотразимой властью. Надо сказать, что жизнь и деятельность подобного рода
творцов вызывают повышенный интерес у исследователей психологии
художественного творчества. Справедливо отмечается в научной литературе, что
концепции личности часто опираются на данные невропатологии.
Личность Себастьяна Баха несравнима с подобным типом художников. Порой
кажется, что его жизнь всегда оставалась внутренне неизменной, не знала ни
стремнин, ни приливов, ни отливов. Нет, великий упрямец был борцом и смело
может быть отнесен к творцам, преодолевавшим рутину, косность в искусстве.
Это была тоже форма своеобразной борьбы с системой взглядов, царивших,
пользуясь снова словами Б. Асафьева, на "феодально-бюргерском перекрестке"
Германии. Но при этом как художника Баха отличает величайшее нравственное,
духовное, психическое здоровье. Его жизненный путь - совсем не эффектный
материал для беллетриста, драматурга, киносценариста или поэта. Натуры
художников с невротическими проявлениями дают куда более благодарный
материал авторам. Бытие семьянина Баха полно досадных служебных
неприятностей, что трудно примиряется с величием его как художника. И уход
В молодом своем рвении Эрнести готов был изменить характер школы. Он
открыто выражал недовольство тем, что кантор с его музицированием занимает
так много времени у учеников. Сохранилась запись одного из бывших
воспитанников Томасшуле. Он рассказывает, что Эрнести, заметив какого-либо
школьника увлеченно упражняющимся в музыке, насмешливо-сердито бурчал: не
хочет ли тот пилить всю жизнь на скрипке или не готовится ли он, воспитанник
школы,, в бродячие шпильманы; а то, возможно, не без намека на
циммермановскую музыку, вопрошал: не собирается ли ученик в трактирные
музыканты? Подобные выпады Эрнести раздражали кантора, и автор воспоминаний
добавляет: "Бах стал ненавидеть учеников, кои всецело отдавались
гуманитарным наукам, занимаясь музыкой лишь как побочным делом, а Эрнести
стал врагом музыки".
Пренебрежительное отношение к музыкальному искусству в Германии имело
давнюю историю. Баху она была хорошо известна. В своем комическом романе
"Музыкальный шарлатан" Кунау умно высмеял аргументы против увлечения
музыкальным образованием, выдвигавшиеся противниками. Не обошлось даже без
пародирования. "О ты, коварная музыка! Бесстыдная обольстительница! -
глаголет автор романа устами воображаемого гонителя этого искусства. -
Убирайся, весь твой род и твое поведение настолько порочны, что убивается
всякое желание вступить с тобой в священный брачный союз. Ты никогда не
поймаешь меня в сети своих льстивых ласк..."
Иоганн Себастьян, конечно, знал и памфлеты Кунау, и подобный свод
мнений "о вреде музыки", изложенных другим немецким писателем, Вольфгангом
Принтцем, защищавшим в своих трактатах "благородное искусство музыки и
пения" от филиппик старых и новоявленных врагов.
Эрнести - всего-навсего мелкий недоброжелатель кантора. Но выступают
другие критики, и они ущемляют достоинство Баха уже как композитора.
Объявился Иоганн Адольф Шейбе в только что созданном им в Гамбурге издании
"Критический музыкант". Это сын приятеля Себастьяна, органного мастера
Иоганна Исидора Шейбе. Молодой критик посвятил целые страницы Баху, не
назвав, однако, имени лейпцигского композитора. В номере журнала, выпущенном
14 мая 1737 года, передав слово "неизвестному другу", Шейбе словами восторга
говорит о впечатлении, производимом игрой "превосходнейшего из музыкантов",
исполнителя на клавире и органе. Но далее старается свести на нет искусство
композитора, заодно и посетовав на неуживчивый характер сочинителя. Ктокто,
а Шейбе, конечно, знал о постоянных служебных конфликтах лейпцигского
музыканта. Он пишет:
"Этот великий муж стал бы гордостью всей нации, если бы был более
приятным в обхождении и если бы высокопарная и запутанная сущность его
произведений не лишила бы их естественности, а слишком сложное искусство не
затемняло красоту. Так как он судит по собственным пальцам (это хвала
виртуозности Баха! - С. М.), то его произведения вообще трудноисполнимы...
Короче говоря, в музыке он представляет собою то, чем господин Лоэнштейн был
в поэзии (Лоэнштейн, чье имя второстепенно, в истории немецкой литературы,
отличался мертвящим культом фразы, отсутствием вдохновения. - С. М.).
Напыщенность увела обоих от естественного и возвышенного к надуманному и
неясному, смутному; достойны удивления их тяжеловесная работа и весьма
большие усилия; однако они тщетны, ибо неразумны".
Рубя сплеча, Шейбе-сын упрекает Баха в нежелании усваивать "мировую
мудрость - изучать силы природы и разума", в отсутствии интереса к
"исследованиям и правилам в области ораторского и поэтического искусства",
"кои столь необходимы в музыке, ибо без оных невозможно трогательно и
выразительно сочинять".
Ученый журналист любуется мастерством музыканта-исполнителя и _не
слышит_ ясной простоты и идеальных звучаний музыки композитора. Проходит
мимо музыкально-драматических произведений Баха, его кантат и "Страстей". В
"искусственной" контрапунктической музыке лейпцигского мастера он не
расслышал поэзию чувств, величавую простоту, не нашел признаков
превосходства композитора над педантизмом теоретиков музыки.
История снисходительно отнеслась к Иоганну Шейбе, тем более что и
хвалебные, и критические высказывания его о Бахе по своей обширности и
профессиональному подходу к музыке оказались едва ли не единственным такого
рода документом, оставленным современником Иоганна Себастьяна.
В близком Баху кругу людей неблагожелательную запальчивость Иоганна
Шейбе объясняли еще тем, что за несколько лет до того неподкупно строгий
судья Бах отверг кандидатуру Иоганна Шейбе в пробных испытаниях на должность
органиста церкви св. Фомы, хотя тот и был сыном его приятеля, органного
мастера. Сказалась твердость, непреклонность Баха - артиста, художника и
педагога. Иоганн Шейбе затаил неприязнь, которая, конечно же, могла
приметаться теперь к его критическим выпадам против кантора-композитора.
Очевидно, по просьбе Баха в его защиту выступил с анонимной брошюрой в
январе 1738 года преподаватель Лейпцигского университета Иоганн Авраам
Бирнбаум.
Защита велась с дружеских позиций, но автор не был большим знатоком
музыкального искусства. Уже в феврале Шейбе в своем "Критическом музыканте"
опровергает доводы автора брошюры. В марте (какова быстрота в ведении
полемики!) Бирнбаум выпускает вторую брошюру, на этот раз почтительно
посвящаемую Иоганну Себастьяну Баху. Забрало поднято. Автор называет себя. И
действует теперь убедительнее. Бах необразован? Бирнбаум рисует его
просвещенным музыкантом и композитором, осведомленным не только в
музыкальной эстетике, но - что важно было для той эпохи! - в законах
ораторского искусства. Честь лейпцигского мастера защищена. Впоследствии сам
Шейбе косвенно признает неверность тона своих полемических выступлений
против Баха. Во втором издании "Критического музыканта" наряду со своими
статьями справедливости ради он напечатает и текст высказываний Бирнбаума.
Равновесие достигнуто.
Полемика между Шейбе и Бирнбаумом затрагивала существенные стороны
теории музыки. За полемикой следили. Она прямо или косвенно нашла отклик в
публикациях ученых Вальтера и Мицлера. Не отступился от своего друга Баха и
геттингенский профессор Матиас Геснер. Он пылко отозвался на полемику. Как
смеет Шейбе упрекать Баха в недостатке знаний? В 1738 году Геснер печатает
на латинском языке похвальное слово лейпцигскому мастеру в пространном
примечании на страницах своей книги о римском классике Фабии Квинтилиане.
Знаток искусства оратора, римский писатель исследовал ораторские приемы,
включая жесты. В своем трактате Квинтилиан дивился искусству древних
кифаристов: они одновременно пели, играли и отбивали размер ногой. Перед
Геснером встает облик Баха - артиста-виртуоза. В увлечении Геснер пишет:
"Все сие, Фабий, ты счел бы незначительным, если бы ты мог восстать из
мертвых и увидеть Баха (я привожу именно это, так как недавно оный был моим
коллегой по школе св. Фомы в Лейпциге), как он обеими руками и всеми
пальцами играет на клавире, содержащем в себе звуки многих цитр, или на
инструменте инструментов, которого неисчислимые трубы воодушевлены рычагами;
как он здесь обеими руками поспешает, там проворными ногами, и один
воспроизводит множество различных, но подходящих друг к другу рядов звуков;
если бы, говорю я, ты видел его воспроизводящим столько, сколько не в
состоянии были бы воспроизвести многие ваши музыканты на цитре и тысячи
флейтистов, вместе взятых, - когда он не только, как поющий под цитру, дает
одну мелодию и тему, выполняет свою задачу, но следит одновременно за всеми
мелодиями и, окруженный тридцатью или даже сорока музыкантами, удерживает в
порядке - одного кивком, другого выстукиванием такта, третьего угрожающим
пальцем; тому - задает тон в высоком регистре, другому в низком, третьему в
среднем и как сам он, выполняя самую трудную задачу среди громчайшего
звучания всех участников, немедленно замечает, где и когда что-нибудь
нестройно, всех удерживает, повсюду предупреждает если где-нибудь
колеблются, моментально восстанавливает точность; как он ритмом до мозга
костей пропитан, как он воспринимает острым слухом все гармонии и
воспроизводит незначительным объемом своего голоса все другие голоса. Я
большой почитатель старины, но думаю, что мой друг Бах и ему подобные, если
таковые есть, заключают в себе много таких людей, как Орфей и двадцать таких
певцов, как Арион".
Выступление Геснера пришлось кстати. Все причастные к искусству деятели
знали, кому возносит хвалу автор, кого он защищает.
В 1738 году появился в доме Баха двоюродный брат его,
тридцатидвухлетний Иоганн Элиас.
Сохранилась переписка Иоганна Элиаса с его родными и Себастьяном. Кузен
был лет на восемнадцать моложе Иоганна Себастьяна и, можно сказать, с
благоговением относился к искусству и личности своего двоюродного брата.
Два желания влекли Элиаса в Лейпциг: прослушать лекции по богословию в
университете - новое время требовало от канторов солидных знаний - и
поучиться у знаменитого родича. Бахи любили ясность в делах. По контракту с
братом Элиас брал на себя обязанности домашнего учителя трех младших детей и
приватного секретаря господина кантора, за что и получал кров и питание. Он
помогал Анне Магдалене в доме, занимался с Генрихом, обучал наукам
двенадцатилетнюю Лизхен и знакомил с азбукой маленького Фридриха.
Элиас упражнялся под наблюдением брата в игре на органе и клавире.
Спустя три года он покинет дом и займет должность кантора в своем родном
городе...
В письмах Иоганна Элиаса к родным немало строк свидетельствуют об
уважении к Анне Магдалене. Мы узнаем, что она любила цветы, высаживала их,
наверно, под окнами квартиры, что выходили в сторону Променад-аллеи. Элиас
просил свою мать прислать корешки желтой гвоздики. И даже сердился на нее за
то, что она обещания своего долго не выполняла. Года два пришлось ждать! И
лишь однажды осенью кто-то из родственников привез корешки. Расцвели наконец
желтые гвоздики у Анны Магадалены. Еще любила жена кантора певчих птиц.
Как-то Иоганн Себастьян приехал из Галле и рассказал, какая обученная пению
канарейка живет у тамошнего кантора. Анна Магдалена попросила Элиаса
написать этому кантору в Галле, не уступит ли тот по сходной цене певчую
птицу и не пришлет ли с оказией пернатого певца...
Сохранены Иоганном Элиасом свидетельства о радостном лете 1739 года. Из
Дрездена приехал провести отпуск в отчем доме Фридеман. Приехал с двумя
друзьями, превосходными лютнистами Сильвиусом Вейсом и Иоганном Кропфгансом.
Друзья сына по-родному приняты Иоганном Себастьяном и Анной Магдаленой.
Гости проводят в Лейпциге очаровательный месяц. Элиас сообщает в очередном
письме кантору Коху в Ронненбург, что в это время в доме Баха особенно
хорошо музицировали.
Стояли светлые летние вечера. Собирались в гостиной. Музыка неслась в
открытые окна, в Променад-аллею и далее в гущу зелени Апельских садов.
Звучали чембало, клавикорды, скрипки, гамбы. Звучали и лютни. С детства
Себастьян любил этот старинный щипковый инструмент. Выпуклое овальное тело
лютни с шейкой, имеющей множество струн, откинутая назад головка, которую
музыкант иногда клал на левое плечо. Даже внешние приметы выделяли этот
инструмент своей изысканностью. Столетиями звучала лютня, накапливались
навыки игры на ней. И хотя она уже давно уступила первенство сольного
инструмента другим, но в руках искусных музыкантов по-прежнему завораживала
слушателей. У Баха давно зрела мысль улучшить лютню, создать подобие ее -
лютню-клавицимбал. Через два года такой инструмент, задуманный Бахом и
созданный мастером Захариасом Гильдебрандом, зазвучит в Лейпциге.
Трудно допустить, чтобы Иоганн Себастьян не показал сыну и гостям свою
музыку. Лист за листом появлялись в свет из нотопечатни пробные оттиски
новых клавирных пьес Баха. Элиас писал об этом родственникукантору: "Мой
господин кузен готовится издать несколько клавикордных произведений, которые
главным образом предназначены для господ органистов и сочинены чрезвычайно
хорошо... Не могли бы Вы, дорогой брат, найти несколько подписчиков..."
Тетрадь, включающая около восьмидесяти страниц, вышла из печати, в
издании автора, только осенью. Об этом тоже сообщил Элиас в Ронненбург 28
сентября: "...Двоюродный брат перегружен работой... В ближайшую пятницу
снова начнет занятия с Collegium musicum" и вскоре "ко дню рождения его
королевского величества" исполнит "Ночную музыку". И добавляет деловито:
"...Сочинение господина кузена, гравированное на меди, готово, его можно
получить у него по три талера за экземпляр". 30 сентября о выходе издания
"любителям баховских клавирных упражнений" сообщила лейпцигская газета.
Это была третья часть сборника "Упражнений для клавира". Задумана она
была как сборник органных произведений (552, 669-689); их, впрочем, можно
было играть и на клавесинах с двумя клавиатурами и педалью.
Как был принят этот сборник немецкими органистами? Единственные слова
похвалы оставил все тот же Иоганн Элиас. В своем январском письме приятелю
он сказал о печатающихся в типографии "Упражнениях": "Сочинены необыкновенно
хорошо".
Двадцати двум хоральным обработкам сборника с прелюдией и фугой
си-бемоль мажор суждено было войти в музыкальную литературу под названием
"Органной мессы". Редкий концертный сезон в больших музыкальных городах в
наше время проходит без исполнения этого произведения. Очень протяженно по
времени исполнение всего цикла; установилась традиция выборочного исполнения
примерно десяти номеров, предваряемых прелюдией, а завершаемых фугой. Такая
программа заполняет оба отделения сольного органного концерта.
Каждое исполнение "Органной мессы" - это в большей или меньшей мере
новая трактовка цикла. Один музыкант исполнит прелюдии как
"вероисповедальные песни", соответственно стилизуя игру под времена создания
"Упражнений". Другой увлечет слушателей драматургией цикла, пройдет череда
пьес разного эмоционального склада - величальных, лирических,
упоительно-мелодичных... Соответственно подчинен цели и выбор регистров.
Слушатель иной раз и не заглянет в программу с кратким названием хоральных
обработок, он живет в этот час в высоком мире противопоставлений и согласных
сочетаний чисто музыкального характера.
Может быть услышана "Органная месса" и в такой трактовке: органист
предлагает нам представить Баха живого среди живых, знатока душ людских.
Образ человеческой жизни с ее земным содержанием, включающим и тягу к
возвышенному, не оставляет нас во время такого исполнения... Органиста Баха
слушали не только дворяне и чиновники Лейпцига. Слушали ремесленники разных
цехов и простые бюргеры, купцы и учителя, садовники и почтовые форейторы.
Слушали с женами и детьми. Бах помогал своей музыкой возносить молитвы,
помнить о прегрешениях и с душевной веселостью радоваться жизни со всеми ее
благами. Вместе со слушателями своими ходил по грешной земле уже почтенного
возраста кантор Томаскирхе. Как же не послушать еще и еще раз его музыку - в
церкви ли, в летнем ли заведении Циммермана или зимой, в просторной кофейне
на Катариненштрассе?..
После отъезда дрезденских гостей осенью Бах исполнил по традиции
кантату по случаю переизбрания магистрата. Он продолжал занятия и концертные
выступления со студентами Музыкальной коллегии; исполнял с ними и "ночную
музыку". В сентябре Иоганн Себастьян успел побывать в городе Альтенбурге и
испытать там долго строившийся орган. В архиве этого города найдены
документы, позволившие установить, что по случаю испытания нового органа там
одновременно с Бахом побывал "капельмейстер из Гамбурга" Шейбе. Очевидно,
встреча с издателем музыкального журнала, Шейбе-младшим, прошла дружески.
Критик довольно часто и с уважением отзывался теперь о разных сторонах
музыкальной деятельности лейпцигского мастера.
В наше время, когда изучены и опубликованы собрания баховских
документов, стало видно, что известность Баха к концу тридцатых годов была в
Германии довольно большой.
Эту известность поддерживали и ученики, музыканты уже двух поколений.
Старшие из них разъехались по городам и землям Германии - органисты,
чембалисты, канторы и капельмейстеры. Кроме Фридемана и учеников Иоганна
Себастьяна, поселившихся в столичном Дрездене, в другой столице поддерживал
своим талантом фамильную честь второй сын - Карл Филипп Эммануель. Оставив
увлечение юриспруденцией и всецело отдав жизнь музыке, по приглашению короля
Фридриха он переехал в столицу Пруссии Берлин и получил пожизненное
назначение камерным чембалистом, аккомпаниатором короля, увлеченного
любителя флейты. Меценатствующий король создал капеллу, где играли отличные
музыканты. Королевский чембалист встретился в капелле и с бывшими учениками
отца, это были музыканты одной выучки.
(третье авторское отступление)
В 1740 году Баху исполнилось пятьдесят пять лет. Потеря Готфрида,
третьего сына, смягчена радостями, приносимыми младшими детьми. Подрастает
Христоф Фридрих, ему уже девятый год. По комнатам бегает пятилетний Иоганн
Христиан, будущий "лондонский Бах", который вместе со старшими братьями
заслонит на долгое время славу отца... С Христианом пытается играть в
догонялки трехлетняя Каролина.
У Иоганна Себастьяна родится еще один ребенок, двадцатый, дочь Регина
Сюзанна; это произойдет в 1742 году. И все-таки едва ли не с конца тридцатых
годов биографы великого композитора начинают отсчет последней поры его
жизни. Не рано ли для художника, полного сил, замыслов, энергии, воли? Еще
многое предстоит свершить Иоганну Себастьяну.
В предвестии далекого заката приостановим повествование. Еще одно
отступление от последовательного рассказа о событиях жизни Баха:
сосредоточим внимание на некоторых чертах самой личности его.
Обрисуем внешность Баха. Время еще не наложило на него мету увядания.
Он крепко и правильно сложен, среднего роста, довольно широкоплеч, подвижен,
с пластичной походкой. Всю жизнь отличается здоровьем. Выносливый, не
знающий устали мастер, не жалея близоруких с детства глаз, занимается за
столом своей комнаты до позднего часа. Он сочиняет быстро, ноты пишет
скорописью; небрежно зачеркивая целые куски, тут же заполняет нотоносцы
новой редакцией фрагмента.
Во время игры на инструменте или в час дирижирования его лицо
выказывает энергию и волю; полна движения мимика, точно и тонко действуют
руки; дирижер управляет музыкантами и с помощью живых глаз под густыми
подвижными бровями. Лоб высок. Между бровями с годами легла "строгая и
сумрачная морщина". Она участвует в приказаниях, но исчезает, как только за-
кончится игра. Тогда лицо музыканта с легкой улыбкой на губах и доверчивым
взглядом приобретает черты располагающего к себе добродушием,
обходительного, мягкого, приветливого человека - таким Бах был и в домашней
обстановке, в дружеских беседах, в кругу доброжелателей.
Одевался Иоганн Себастьян строго, без расчета на внешний эффект, как
подобало кантору. Но и достойно артиста, всегда готового выступить перед
людьми именитыми и власть имущими или на "вечерней музыке" - перед
горожанами, студентами и заезжими купцами. Нет и намека в свидетельствах
современников на небрежность в одежде или прическе музыканта, а молва, как
известно, во все времена беспощадна даже к мелким промахам артистов.
На прижизненных портретах Баха он одет в нарядные цветные камзолы, чаще
всего в зеленые с красным. Однако даже в портретах известного живописца
Хаусмана Иоганн Себастьян изображается на нейтральном фоне, без принятых в
ту пору предметов - символов профессии человека и положения его в обществе.
В обычае века были фоны, на которых изображались шкафы с фолиантами,
раскрытые книги или свитки нот, атрибуты обстановки кабинета. Платья
рисовались с утрированными тяжелыми складками, что как бы свидетельствовало
о принадлежности человека к сословию избранных. Так написаны портреты
Генделя и Телемана, Маттесона и Геснера. Портреты внушительные. Даже
лейпцигский городской трубач Готфрид Рейхе изображен на портрете в богатом
одеянии с декоративно выписанным духовым инструментом в руках. Портреты Баха
без "возвышающих" декоративных фонов и аксессуаров - немаловажная добавка к
характеристике личности художника.
Никогда не покидавший пределов Германии, церковный музыкант и светский
, капельмейстер провинциальных городов в жизни отличался трудолюбием и
скромностью. Если современники за редким исключением так и не поняли величия
его композиторского дара, то для будущих далеких поколений Бах обратился в
трудно разгадываемую тайну. Как могла сочетаться тернистая, полная мелких
конфликтов будничная жизнь служивого провинциального органиста и кантора с
величием философически-глубокой и обращенной в будущие века музыки
гениального композитора? Подобное сочетание - едва ли не единственный
феномен в истории музыки.
Исследователи жизни и творчества Баха, исходившие из его преданности
религии, искали и ищут разгадку противоречий Баха именно в религиозном его
миросозерцании.
"Поэт Бахианы" Альберт Швейцер в юности написал в своей книге: "В конце
концов сам Бах для нас загадка, ибо внешний и внутренний человек в нем
настолько разъединены и независимы, что один не имеет никакого отношения к
другому..." "Он - человек двух миров: его художественное восприятие и
творчество протекают, словно не соприкасаясь с почти банальным бюргерским
существованием, независимо от него". И далее: "Музыка для него -
богослужение. Искусство было для него религией. Поэтому оно не имело ничего
общего с миром, ни с успехом в мире. Оно было самоцелью. Религия у Баха
входит в определение искусства". В таком идеалистическом аспекте иные
исследователи обращают художника в богослова, в "пятого евангелиста", в
"святого Себастьяна".
Религиозность Баха исторически обусловлена. Верный традициям своей
музыкантской фамилии, традициям тюрингского простонародья, Иоганн Себастьян
с юных лет оставался предан реформатскому учению Лютера в чистоте его,
учению революционизировавшему в свое время народные массы. Но он до конца
жизни так и не нашел в церковных кругах авторитетной опоры своим
художественным воззрениям и своей творческой музыкальной практике.
Бах верил в непреложность евангельских истин, в непреложность учения
Лютера. И как художник входил в противоречия со взглядами церковников. Так
же как и со взглядами чиновничьей знати или представителей услужливой
бюргерской правящей верхушки.
Да, окружавшая рутина бдлла для него трудно выносимой. Но когда
Себастьян садился за рабочий стол, за инструмент, духовно сильный и
преданный искусству художник, он сбрасывал с себя все эти тяготы.
Здесь проступают уникальные черты личности Иоганна Себастьяна Баха.
Как исполнитель-музыкант и капельмейстер, Бах был признан, равнодушие
же к его композиторскому дару мало волновало Иоганна Себастьяна.. Бах не
боролся за признание себя как композитора, и мир признает его искусство без
заметного участия в том современников. Он не стремился к утверждению своего
искусства как лидер школы. Разгадку этого надо искать в самой натуре
художника и человека.
Жизнеописания многих художников, в частности композиторов, содержат
рассказы о взлетах и падениях, о поражениях и победах. Условия социальной
среды, строя феодального, феодально-буржуазного или капиталистического,
усугубляют противоречия между личностью художника и обществом.
Все искусства знают великих художников, борцов в искусстве, наделенных
признаками надломленности, болезненной ранимости. Такие художники часто
вносят высокие ценности в мир искусства, их произведения влекут к себе с
неотразимой властью. Надо сказать, что жизнь и деятельность подобного рода
творцов вызывают повышенный интерес у исследователей психологии
художественного творчества. Справедливо отмечается в научной литературе, что
концепции личности часто опираются на данные невропатологии.
Личность Себастьяна Баха несравнима с подобным типом художников. Порой
кажется, что его жизнь всегда оставалась внутренне неизменной, не знала ни
стремнин, ни приливов, ни отливов. Нет, великий упрямец был борцом и смело
может быть отнесен к творцам, преодолевавшим рутину, косность в искусстве.
Это была тоже форма своеобразной борьбы с системой взглядов, царивших,
пользуясь снова словами Б. Асафьева, на "феодально-бюргерском перекрестке"
Германии. Но при этом как художника Баха отличает величайшее нравственное,
духовное, психическое здоровье. Его жизненный путь - совсем не эффектный
материал для беллетриста, драматурга, киносценариста или поэта. Натуры
художников с невротическими проявлениями дают куда более благодарный
материал авторам. Бытие семьянина Баха полно досадных служебных
неприятностей, что трудно примиряется с величием его как художника. И уход