Страница:
за свою и исполнит в городе музыку отца. Случится, однако, так, что ее
услышит, оказавшись в тот день здесь, заезжий провинциальный кантор и
раскроет истину, изобличит сына господина лейпцигского, духовного
композитора. Пока же у отца в папке хранятся достойные сочинения его
талантливого сына-органиста, "галльского Баха".
Пришло радостное письмо из Берлина - сноха Иоганна Мария подарила
Эммануелю дочь Филиппину.
Осталось рассказать о двух с половиной годах жизни Иоганна Себастьяна.
О двух с половиной из шестидесяти пяти.
Увядание таланта? Покой старости? Трагедия одиночества непонятого
художника? Нет, не увядало мастерство Баха: оно вошло в избранное им русло
совершенных форм. Покоя как бездеятельности не знал старый композитор. Бах
успевал исполнять должностные обязанности, сочинял музыку, наставлял
учеников. Не брало власть над ним и чувство одиночества. Он знал свое место
на земле, свой долг в искусстве, и не завершен был еще последний акт
творения.
Великому композитору многое было известно в европейской музыке, по
многого он сторонился. Дружески относясь к Адольфу Гассе и достойно ценя
его, Бах так и не принял близко к сердцу итальянизированное оперное
искусство саксонской столицы. Как и офранцуженное - в столице Пруссии.
Еще в поездках с кетенским князем он не мог не встречаться с чешской
музыкой. Но осталось неизвестным, был ли Бах знаком, например, в последнюю
пору жизни с крепнувшей мангеймской школой. С 1745 года лучшую в Германии
тех лет капеллу в Мангейме возглавлял чешский композитор, скрипач и
капельмейстер Ян (Иоганн) Стамиц. Новая школа отличалась любовью к певучим
мелодиям, окрашенным чувством, поощряла сопоставление ярких нарастаний,
спадов, контрастов в звучаниях. Развивалась форма четырехчастной симфонии.
Музыка чешской школы была сродни культуре грядущей эпохи, предвестия которой
уже ощущались.
...Телесные недуги вершили свое дело. Дух же сосредоточился на
последнем деле жизни. Выбор задачи вызывает удивление. Кому, как не
композитору - эрудированному богослову, автору "Страстей", создателю едва ли
не энциклопедии духовных кантат, отдать оставшиеся силы жанрам церковной
музыки? Так подобало бы его должности, возрасту, правоверным воззрениям. Но
он не усложнял уже в этих жанрах своих задач.
Великий упрямец снова обратился к своей ученой форме музыки - к фуге.
После сочинения "Музыкального приношения" Бах создает монументальный
цикл "Искусство фуги". В форме фуги Бах, как никто другой из композиторов,
_совершенно мыслил_. Так в форме симфонии мыслили величайшие творцы музыки
позднейшей эпохи.
Да, и "Музыкальное приношение", и "Искусство фуги" лишены той доли
"тепла и человечности, которые раньше до краев наполняли самые углубленные и
философско-обобщенные музыкальные образы" - как справедливо заметила историк
В. С. Галацкая.
В "Искусстве фуги" Бах разрабатывал формы красоты или красоту формы.
Выступил художник-конструктор, выявляя закономерность, гармонию прекрасного,
питаемую математическим расчетом голосоведения, полифонии.
Последнее произведение Баха, изданное уже после кончины композитора,
разошлось лишь в количестве тридцати экземпляров. Медные доски с гравировкой
нот вскоре были отданы на переплавку. Музыканты и музицирующие любители не
нуждались в подобном величественном творении... Не по силам было оценить
совершенство произведения и толкователям музыки следующих поколений. Только
в XIX веке слава творчества Баха объяла и этот цикл фуг.
Теоретики и композиторы стали пытливо исследовать "ученые" жанры
баховского творчества. Но высказывались и слова огорчения по поводу того,
что Иоганн Себастьян Бах вынужден был обстоятельствами эпохи, "сухой,
жесткой и педантичной" (оценка Рихарда Вагнера), обращаться к контрапункту.
Характерна своим тоном защита Баха Н. А. Римским-Корсаковым в книге
"Летопись моей музыкальной жизни": "Контрапункт был поэтическим языком
гениального композитора, укорять его за контрапункт было бы так же
неосновательно, как укорять поэта за стих и рифму, которыми он якобы себя
стесняет, вместо того чтобы употреблять свободную и непринужденную прозу".
Пройдет еще полвека, многие видные композиторы мира возвратятся к форме
фуги; будут созданы циклы фуг, при этом старая форма интерпретируется в духе
современного музыкального мышления.
Не подобное ли обновленное влечение к математической первооснове
полифонии предвидел С. И. Танеев, крупнейший исследователь, знаток и
ценитель контрапунктического письма? Своему классическому труду о
"контрапункте старого письма" Танеев предпослал в качестве эпиграфа слова
Леонардо да Винчи (из первого параграфа первой части "Книги о живописи"):
"Никакое человеческое исследование не может почитаться истинной наукой, если
оно не изложено математическими способами выражения".
Выверенные умом и фантазией Иоганна Себастьяна Баха конструкции, как
духовные мосты, перебрасываемые через клубящиеся страстями два века истории
европейской культуры, поразительно сблизили сознание немалого числа
любителей музыки - наших современников с полифоническим музыкальным
мышлением прошлого.
В цикле "Искусство фуги" (1080) четырнадцать фуг и четыре канона на
одну тему.
Фуги этого вариационного цикла названы Бахом контрапунктами. Заключает
произведение неоконченная тройная фуга на тему В - А - С - Н. Еще живя в
Веймаре, Себастьян обратил внимание друзей на то, что слагаемое из тонов
s-bemoll, la, do, si составляет начертание Ь - а - с - h. Некоторые
композиторы последующих веков сочиняли контрапунктические произведения на
эту тему, В - А - С - Н, в знак почитания великого имени.
Иоганн Себастьян записал свой цикл без указания инструмента, и ныне
фуги исполняются на клавесине, рояле, на органе или ансамблем струнных
инструментов. Исполнители пользуются некоторой свободой в выборе порядка
следования контрапунктов, по-своему раскрывают логику произведения, как бы
выделяя группы фуг по признакам - интонационным и ритмическим, при этом
акцентируется внимание на наиболее значительных фугах этих групп.
В сравнении с "Искусством фуги" даже пьесы "Хорошо темперированного
клавира", даже "Инвенции" кажутся насыщенными жизненным содержанием.
Контрапункты последнего баховского цикла - торжество чисто музыкальной идеи
в ее совершенном воплощении. Воспользуемся образом немецкого композитора
нашего века Пауля Хиндемита, который сказал, что деятельность Баха здесь
"независима от всего окружающего, как солнце от жизни, которую оно одаривает
своими лучами".
Про художника, заканчивающего свой жизненный путь, принято с грустью
говорить: если бы у него было еще время, сколько бы он создал! Приложима ли
такая фраза к Баху? Он дал миру столько, сколько хватило бы на жизнь не
одного гения. Создано целое музыкальное мироздание. И последний акт творения
отдан упрочению и идеальной отделке первоопоры, начала начал созданного мира
- контрапункту.
Прикасались ли руки Иоганна Себастьяна к клавесину ради исполнения фуг
этого цикла? Пробовал ля уменье свое кто-нибудь из учеников старого кантора?
Может быть, Иоганн Христоф Альтниколь, кантор города Наумбурга? Как жених
Лизхен, он часто приезжал в Лейпциг; или юноша Готфрид Мюттель, молодой
органист из Шверина, преданный своему учителю? Он не оставлял Иоганна
Себастьяна в дни болезни, даже жил в это время в доме кантора. Впоследствии,
с середины 50-х годов до конца 80-х XVIII века, Мюттель будет служить
органистом в Риге.
Баха посещали и другие приезжие канторы и органисты. Он приободрялся,
радушно встречал гостей. На прощанье иной раз дарил канон-шараду. По
возвращении домой гость часами просиживал над разгадыванием замысловатого
подарка. Сохранился один такой канон, написанный некоему господину Шмидту.
Музыканты посвящали достопочтенному кантору и собственные опусы.
Такова, например, тетрадь клавирных произведений Георга Андреаса Зорге. Член
ученого мицлеровского общества, придворный и городской органист из
Лобенштейна посвятил свои пьесы "князю всех клавирных и органных
исполнителей", как почтительно назвал он Баха на титульном листе тетради. И
в посвящении написал: "великая музыкальная добродетель, которой обладает
Ваше высокородие, украшается еще величайшей добродетелью - приветливостью и
нелицемерной любовью к ближнему".
Ныне опубликованные, с тщанием собранные в разных архивах и редких
изданиях документы ослабляют распространенное суждение о том, что в
последние годы жизни Баха рвались "слабые нити", связывающие его с миром.
Имя Баха в 40-х и 50-х годах XVIII века передавалось из уст в уста знатоками
музыки, часто упоминалось в тогдашних газетах, сборниках и ученых трудах, в
дневниках и письмах современников. Слава его имени пересекла границу
Германии. И сам Джамбаттиста Мартини, знаменитый в целой Европе, а не только
в Италии падре Мартини, теоретик и историк музыки, собиратель нотных
рукописей, музыкант, композитор, педагог, основательно знакомится с
некоторыми сочинениями Баха еще при жизни лешщигского кантора. В письме из
Болоньи к капельмейстеру Паули он относит Баха к "первым органистам мира".
Падре Мартини считает даже ненужным подтверждать это и отзывается о Бахе
определенно: "он весьма известный и вызывающий восхищение не только в
Германии, но и во всей нашей Италии".
Не станем преувеличивать прижизненной известности Баха за рубежами
Германии, но не будем и преуменьшать его известности как музыканта на
родине. Иоганн Себастьян спокойно, с равнодушием относился к молчанию. И не
торопил славу.
Бах и в старости был незлобив. Его и теперь не покидала добродушная
шутка. Подтверждают это сохранившиеся письма Иоганна Себастьяна к
двоюродному брату Иоганну Элиасу. Тот жил теперь в Швейнфурте, состоял в
должности кантора и инспектора местной гимназии. Осенью 1748 года Иоганн
Себастьян отправил Элиасу два письма. Еще ровный и крепкий почерк. 6 октября
он пишет:
"Высокоблагородный многоуважаемый господин кузен.
За недостатком времени я постараюсь вкратце многое сказать, сердечно
призывая к ожидаемой к благословенному сбору винограда свадьбе божью милость
и помощь. Просимого экземпляра прусской фуги в данный момент прислать не
могу, поскольку издание как раз сегодня исчерпано; было напечатано только
100 экземпляров, из коих большинство роздано добрым друзьям бесплатно.
Однако в ближайшее время, до новогодней ярмарки, я думаю заказать еще
некоторое число экземпляров; если г. кузен расположен еще будет получить
один экземпляр, прошу при случае уведомить меня об этом, но также и прислать
1 талер, тогда требуемое будет исполнено. В заключение еще раз шлю лучшие
приветы от нас всех".
Представим Иоганна Себастьяна пишущим вечером это письмо. Щипцами
надрезал обгорелые фитили свечей и дописал последние строки. Ставит подпись:
"И. С. Бах". Тушит одну свечу, с другой в руке идет в спальню, по пути
взглянул в окно - на дворе дождь, осенняя непогода. Магдалена спит. Из-под
чепца спустилась на подушку седая прядь волос. Как же это он забыл сказать
Элиасу о новости в семье? Себастьян осторожно, держась за стулья и косяк
двери, возвращается в кабинет. Обмакивает в чернильницу перо и пишет на
полях:
"Р. S. Мой сын в Берлине имеет уже двух наследников мужского пола;
первый родился в то время, когда мы, к сожалению, имели прусское вторжение,
второму же едва 14 дней".
Еще один наследник по мужской линии! Внучка не упомянута: старая
привычка музыкантского рода. Что касается недавно родившегося внука, то деда
порадовало дополнительное сообщение: крестным стал граф Кейзерлинг.
Благожелатель Баха по-прежнему поддерживает дружескую связь с его семьей.
Может быть, не без совета Кейзерлинга новорожденного и назвали в честь деда
- Иоганном Себастьяном?
В начале ноября Бах снова пишет двоюродному брату, в ответ на очередное
письмо от него. Видно, он в хорошем настроении духа. Перо идет легко.
"Высокоблагородный многоуважаемый господин кузен.
О том, что вы вместе с женой и близкими пребываете в добром здоровии,
убедило меня ваше, вчера только что полученное письмо и присланный мне
бочонок прекрасного молодого вина, за что я приношу большую благодарность.
Приходится, однако, очень сожалеть, что бочонок получил или в пути, или еще
каким образом повреждение, ибо после обычного в нашем городе досмотра
оказался почти на одну треть пустым и, по заявлению досмотрщика, содержал не
более шести кружек; очень жаль, что хоть одна капелька такого благородного
дара божия проливается. Сердечно благодарю за полученное от вас благодеяние;
я должен, однако, в настоящее время признать невозможность для меня на деле
дать реванш. Однако, что отложено, то не отброшено, я надеюсь, что мне
представится оказия мой долг выплатить. Приходится сожалеть, что дальность
расстояния между нашими двумя городами не позволяет нам лично навещать друг
друга, ибо я позволил бы себе пригласить вас, уважаемый г. кузен, к
бракосочетанию моей дочери Лизхен с новым органистом в Наумбурге, г.
Альтниколем, каковое должно состояться в январе 1749 года. Но так как
упомянутое уже дальнее расстояние, а также неудобное время года навряд ли
позволят г. кузену лично прибыть к нам, то я позволю себе заочно послать вам
христианское пожелание. Остаюсь к Вашим услугам, передаю наилучшие пожелания
от всех нас".
Что еще сообщить? Бородкой пера он проводит по бровям и переносице
раз-другой; посыпает лист песком, стряхивает песок на глиняную тарелочку.
Складка между бровями смягчается, лицо кантора светлеет" на губах
появляется лукаво-добродушная улыбка, как есть на портрете Хаусмана в
мицлеровском обществе! Иоганн Себастьян снова берет письмо и на следующей
странице с усмешкой, но в деловитом тоне приписывает:
"Несмотря на то, что г. кузен объявляет себя готовым и впредь
доставлять мне подобный ликер, я тем не менее ввиду чрезмерных расходов от
сего вынужден отказаться, ибо фрахт составляет 16 грошей, доставка 2 гр.
досмотрщик 2 гр., местный акциз 5 гр. 3 пф., генеральный акциз 3 гр.; таким
образом, каждая кружка мне обойдется в 5 грошей, что для подарка окажется
слишком дорогим".
Но, может быть, на сей раз, господин кантор, молодое вино стоило такой
цены? В конце декабря в Наумбурге состоялась помолвка молодых, а 20 января
1749 года в Томаскирхе Элизабет Юлиана Фредерика Бах и Иоганн Христоф
Альтниколь были повенчаны. Еще до свадьбы, наверно, распили присланный дядей
"ликер"!
Весной, спустя месяца три после свадьбы, здоровье Иоганна Себастьяна
резко ухудшилось. Он прервал должностные занятия. Зачастили врачи. Примолкла
музыка, хотя она и не могла вовсе умолкнуть в многодетном доме композитора и
кантора.
Весть о болезни Баха разнеслась по городу. Но с быстротой
примечательнейшей она дошла до дрезденского двора. Суперинтендант ли
Дейлинг, другой ли какой чиновник услужливо сообщил в столицу о безнадежном
состоянии старого кантора. Не теряя дня, сам министр-президент граф Брюль,
тот самый, что в 1736 году подписал рескрипт короля о присвоении Баху
придворного звания, в письме, датированном 2 июня, называет претендентом на
место кантора церкви св. Фомы директора собственной капеллы Готлиба Харрера.
Через шесть же дней, а именно 8 июня, по распоряжению его превосходительства
первого министра объявленный кандидат уже проходит испытание на должность
кантора; исполняется его церковная кантата.
Вот он слово в слово, поразительный по чиновничьему цинизму документ,
сохранившийся в городском архиве Лейпцига:
"8 июня 1749 года по распоряжению муниципалитета нашего города,
большинство членов которого лично явилось в большой музыкальный концертный
зад "Трех лебедей", директор капеллы его превосходительства тайного
советника и премьер-министра графа фон Брюля господин Готлиб Харрер весьма
успешно играл на пробу с той целью, чтобы получить должность кантора в
церкви св. Фомы, если капельмейстер и кантор господин Себастьян Бах
скончается".
А что говорят городские врачи? Они надеются на выздоровление господина
кантора... Бургомистр Маскау и суперинтендант Дейлинг смущены. Услужливо
уведомляя канцелярию первого министра о решении, принятом в пользу его
ставленника, они вынуждены добавить, что, пока кантор Бах жив, его должность
не может быть замещена.
Вряд ли известие о пробном концерте Харрера родные смогли скрыть от
удрученного Баха. Привык, однако, старый музыкант к выходкам власть имущих.
Постепенно к Баху вернулись силы, только зрение неумолимо слабело.
Нужно завершить цикл фуг в поучение преданным искусству музыкантам. А
младшие сыновья? Четырнадцатилетнего Христиана отец может считать
законченным артистом. Ему легко дается и композиция. Спустя несколько лет
после смерти отца он, Христиан, первым из рода Бахов, уедет в Италию,
прославится там как автор приятных опер в чисто итальянском стиле, примет
католичество, потом переедет в Лондон и станет известнейшим и моднейшим
композитором-музыкантом в Англии. Совсем юный Вольфганг Моцарт будет
недолгое время брать у него уроки... По отношению же к наследию отца
"лондонский Бах" проявит больше, чем кто-либо из его братьев, равнодушия,
даже непочтительности. Пока же любимец отца получил в дар от него два лучших
клавесина; Христиан радует своей игрой и живостью нрава.
Иоганн Себастьян озабочен устройством семнадцатилетнего Фридриха.
Прослышав, что молодой граф фон Липпе, владетель Бюккебурга, нуждается в
придворном чембалисте, Бах в конце года обратится к нему с прошением о сыне.
Но уже не повинуются ему глаза и рука. Послание неизвестно чьим почерком
написано под диктовку Иоганна Себастьяна. Двадцатилетний граф согласен взять
на службу сына знаменитого виртуоза, И спустя несколько месяцев Фридрих уже
окажется у графа Липпе. Тихий, терпеливый, самый скромный из сыновей
лейпцигскою кантора, Фридрих войдет в историю немецкой музыки как
"Бюккебургский Бах". Он прослужит в этом городе много десятилетий. Однако
только в наше время будет по достоинству оценен незаурядный композиторский
дар Иоганна Христофа Фридриха Баха.
Иоганн Себастьян работает. Немного, когда отпускает болезнь головы. Он
дорожит тогда каждым часом светлого времени дня. Осенью ли, зимой ли. Пишет
фуги задуманного цикла и делает хоральные обработки, которые могут быть
уподоблены теперь в жизни больного композитора лирическим высказываниям
поэта.
В доме живет Альтниколь. На страницах нот потерявший твердость почерк
Баха сменяется молодым почерком зятя. Потом снова появляется след руки
автора. В тетради, которую спустя полтораста лет держал перед собой Альберт
Швейцер, он с волнением заметил, как высыхающие чернила, очевидно,
разбавляемые водой, становятся жиже, едва прочитываются ноты...
Рано "покончили" с кантором господа советники муниципалитета. Как раз в
это время дошла до него весть о новом наговоре на музыкальное искусство.
Знакомая история! Давно ли Эрнести боролся с музыкой в школе Фомы. Теперь
подобное приключилось во Фрейберге. Тамошний ректор Биедерман ополчился на
молодого кантора Долеса - это был один из способнейших учеников Баха. За что
же? Тот показал себя не только отличным музыкантом и капельмейстером, но
увлеченным и увлекающим педагогом. В своей актовой речи ректор заявил, что
музыка оказывает дурное влияние на юношество и это может привести к
распущенности нравов. Как подобает ученому филистеру, Биедерман ссылается на
историю. Приводит примеры древних христианских общин, не допускавших музыки
в молитвенные места. Ректор оживляет мрачные тени Калигулы и Нерона, у
которых жестокость уживалась с пристрастием к музыке... Все эти доводы так
знакомы Баху еще с мюльхаузенских годов жизни.
С отповедью "мрачному мизантропу" славно выступил гамбуржец Маттесон.
Считает не вправе оставить беззащитным своего недавнего ученика и наш
кантор. Член ученого музыкального общества, он обращается к коллеге по
обществу Готлибу Шретеру в город Нордхаузен. И тот по просьбе почтенного
сотоварища выступает с брошюрой, в которой резко критикует Биедермана.
Кантору нравится брошюра, он доволен. Но, не очень контролируя свои
выражения, он сам вступает в спор.
Полемика между Биедерманом и его противником продолжится в будущем,
1750 году, она не замолкнет и после кончины Баха; имя его будет вдосталь
склоняться участниками спора, как хулителями, так и защитниками музыкального
воспитания.
Фрейбургскому музыканту Долесу впоследствии доведется занять место
кантора церкви св. Фомы. Именно он, Долее, познакомит в будущем Вольфганга
Моцарта с мотетами своего учителя, и эти мотеты вызовут восторг у Моцарта...
В конце же 1749 года, желая завершить полемику с Биедерманом, Бах еще
раз тряхнул стариной. На скорую руку ученики его ставят и исполняют в
Лейпциге давно им сочиненную светскую кантату "Спор между Фебом и Паном"
(201). Она исполнялась в свое время в Музыкальной коллегии. Теперь кантата
бьет в цель. Бах обновляет текст, вводит такое имя героя сатиры, что
слушатели без труда угадывают, в чей лагерь метит свои стрелы старый кантор.
Они узнают двух ректоров: фрейбургского Биедермана и лейпцигского Эрнести.
Великий упрямец дал свой последний бой.
Осенью, как раз в разгар полемики, у Лизхен и Христофа Альтниколя в
Наумбурге родился мальчик, родители, как и Эммануель в Берлине, нарекли его
именем деда. Но радость была недолгой. Всего лишь несколько дней прожил
малютка Иоганн Себастьян. После погребения младенца молодая чета приехала в
дом отца. Теперь Альтниколь будет лишь по служебным обязанностям отлучаться
в Наумбург.
Тестю в новом, 1750 году снова стало хуже. Усилились головокружения и
боли в голове. Катаракта застилает оба глаза.
В городе объявился знаменитый английский врач-окулист Тейлор. Ему
показали больного кантора. По мнению врача, предотвратить полную слепоту
могла только операция, и Иоганн Себастьян решается на нее. Для тех времен
это была трудная и рискованная операция. В конце марта врач Тейлор произвел
ее. Через неделю, между 5 и 7 апреля, кантора Томаскирхе оперируют еще раз.
Неудачно.
С этих дней Иоганн Себастьян живет в комнате с зашторенными окнами,
редко покидая постель.
Дух творца, однако, сопротивляется сумеркам жизни. Баху надо закончить
цикл контрапунктов "Искусства фуги". Больной, превозмогая слабость, он
диктует музыку Альтниколю. Как справедливо отметят исследователи, в музыке
фуг не ощущается ни страдания, ни суеты, ни преходящих настроений.
Просветленная музыка, свидетельствующая о гармонии мира.
Бах диктует также три хорала, завершающих давно задуманный цикл
(651-668). Одновременно диктует короткие деловые письма.
Сочиняет Иоганн Себастьян лежа или в кресле. Он слышит не только
хоральные голоса, но и звуки, заполняющие этажи квартиры: смех маленькой
Каролины, чьи-то клавирные упражнения, звон посуды в кухне, плеск воды,
которую выливает из ведра в чан служитель юколы; о чем-то увлеченно спорит в
своей комнате Христоф с приятелем.
В один из дней июля Иоганн Себастьян подозвал зятя. Альтниколь по
привычке взял перо. Тесть нота за нотой заново продиктовал хоральную
обработку, по счету восемнадцатую, с ведущей мелодией сопрано на тему "Wenn
wir in hochsten Noten sein" ("Когда мы в тяжелой беде"). Продиктовал
неторопливо; отпускал зятя "я себя, потом опять призывал, Альтниколь записал
последнюю фразу. Бах в раздумье, с закрытыми глазами; положил слабую руку на
руку зятя, удерживая его. Велит зачеркнуть название хоральной обработки и
озаглавить ее по-иному; "Vor deinen Thron tret'ich" ("Перед троном твоим
предстаю").
Завершается наполненная трудом и откровениями жизнь. Остается немногое:
расстаться с миром.
За десять дней до кончины, как свидетельствовали близкие, больной
неожиданно прозрел. Проснувшись июльским утром, он открыл глаза, пораженный:
он видит свет! Иоганн Себастьян кликнул родных. Он просит отдернуть оконные
занавеси. На его лице не то просветление, не то испуг. Привстает с постели и
обращает лицо в сторону окна, за которым пылают на солнце летние краски. Его
губы трогает младенческая улыбка, а Анна Магдалена с тревогой и надеждой
следит за своим Себастьяном.
Широко открыты глаза под приподнятыми бровями с сединой. Они стали
такими большими, округлились, будто жадно впитывают свет, но остаются
неподвижными. Видят ли они что, обращенные в окно, к голубеющему небу?
Альтниколь с Мюттелем поддерживают взволнованного, вздрагивающего учителя,
Иоганн Себастьян делает назад несколько шагов и тихо опускается на кровать.
Удивление, растерянность в блуждающей улыбке на бледном лице. Веки
смыкаются, потом поднимаются снова: Бах что-то видит?
Вместе с Анной Магдаленой ("Твои прекрасные руки закроют мои верные
глаза..."), с дочерьми, с учениками, зятем, сыном и Мюттелем побудем же,
читатель, и мы в комнате кантора в эти тревожные минуты зыбкого
просветления...
Спустя несколько часов больного постиг удар. Его лихорадило, поднимался
жар. Послали за врачами. Несколько дней он провел в забытьи. Городские
услышит, оказавшись в тот день здесь, заезжий провинциальный кантор и
раскроет истину, изобличит сына господина лейпцигского, духовного
композитора. Пока же у отца в папке хранятся достойные сочинения его
талантливого сына-органиста, "галльского Баха".
Пришло радостное письмо из Берлина - сноха Иоганна Мария подарила
Эммануелю дочь Филиппину.
Осталось рассказать о двух с половиной годах жизни Иоганна Себастьяна.
О двух с половиной из шестидесяти пяти.
Увядание таланта? Покой старости? Трагедия одиночества непонятого
художника? Нет, не увядало мастерство Баха: оно вошло в избранное им русло
совершенных форм. Покоя как бездеятельности не знал старый композитор. Бах
успевал исполнять должностные обязанности, сочинял музыку, наставлял
учеников. Не брало власть над ним и чувство одиночества. Он знал свое место
на земле, свой долг в искусстве, и не завершен был еще последний акт
творения.
Великому композитору многое было известно в европейской музыке, по
многого он сторонился. Дружески относясь к Адольфу Гассе и достойно ценя
его, Бах так и не принял близко к сердцу итальянизированное оперное
искусство саксонской столицы. Как и офранцуженное - в столице Пруссии.
Еще в поездках с кетенским князем он не мог не встречаться с чешской
музыкой. Но осталось неизвестным, был ли Бах знаком, например, в последнюю
пору жизни с крепнувшей мангеймской школой. С 1745 года лучшую в Германии
тех лет капеллу в Мангейме возглавлял чешский композитор, скрипач и
капельмейстер Ян (Иоганн) Стамиц. Новая школа отличалась любовью к певучим
мелодиям, окрашенным чувством, поощряла сопоставление ярких нарастаний,
спадов, контрастов в звучаниях. Развивалась форма четырехчастной симфонии.
Музыка чешской школы была сродни культуре грядущей эпохи, предвестия которой
уже ощущались.
...Телесные недуги вершили свое дело. Дух же сосредоточился на
последнем деле жизни. Выбор задачи вызывает удивление. Кому, как не
композитору - эрудированному богослову, автору "Страстей", создателю едва ли
не энциклопедии духовных кантат, отдать оставшиеся силы жанрам церковной
музыки? Так подобало бы его должности, возрасту, правоверным воззрениям. Но
он не усложнял уже в этих жанрах своих задач.
Великий упрямец снова обратился к своей ученой форме музыки - к фуге.
После сочинения "Музыкального приношения" Бах создает монументальный
цикл "Искусство фуги". В форме фуги Бах, как никто другой из композиторов,
_совершенно мыслил_. Так в форме симфонии мыслили величайшие творцы музыки
позднейшей эпохи.
Да, и "Музыкальное приношение", и "Искусство фуги" лишены той доли
"тепла и человечности, которые раньше до краев наполняли самые углубленные и
философско-обобщенные музыкальные образы" - как справедливо заметила историк
В. С. Галацкая.
В "Искусстве фуги" Бах разрабатывал формы красоты или красоту формы.
Выступил художник-конструктор, выявляя закономерность, гармонию прекрасного,
питаемую математическим расчетом голосоведения, полифонии.
Последнее произведение Баха, изданное уже после кончины композитора,
разошлось лишь в количестве тридцати экземпляров. Медные доски с гравировкой
нот вскоре были отданы на переплавку. Музыканты и музицирующие любители не
нуждались в подобном величественном творении... Не по силам было оценить
совершенство произведения и толкователям музыки следующих поколений. Только
в XIX веке слава творчества Баха объяла и этот цикл фуг.
Теоретики и композиторы стали пытливо исследовать "ученые" жанры
баховского творчества. Но высказывались и слова огорчения по поводу того,
что Иоганн Себастьян Бах вынужден был обстоятельствами эпохи, "сухой,
жесткой и педантичной" (оценка Рихарда Вагнера), обращаться к контрапункту.
Характерна своим тоном защита Баха Н. А. Римским-Корсаковым в книге
"Летопись моей музыкальной жизни": "Контрапункт был поэтическим языком
гениального композитора, укорять его за контрапункт было бы так же
неосновательно, как укорять поэта за стих и рифму, которыми он якобы себя
стесняет, вместо того чтобы употреблять свободную и непринужденную прозу".
Пройдет еще полвека, многие видные композиторы мира возвратятся к форме
фуги; будут созданы циклы фуг, при этом старая форма интерпретируется в духе
современного музыкального мышления.
Не подобное ли обновленное влечение к математической первооснове
полифонии предвидел С. И. Танеев, крупнейший исследователь, знаток и
ценитель контрапунктического письма? Своему классическому труду о
"контрапункте старого письма" Танеев предпослал в качестве эпиграфа слова
Леонардо да Винчи (из первого параграфа первой части "Книги о живописи"):
"Никакое человеческое исследование не может почитаться истинной наукой, если
оно не изложено математическими способами выражения".
Выверенные умом и фантазией Иоганна Себастьяна Баха конструкции, как
духовные мосты, перебрасываемые через клубящиеся страстями два века истории
европейской культуры, поразительно сблизили сознание немалого числа
любителей музыки - наших современников с полифоническим музыкальным
мышлением прошлого.
В цикле "Искусство фуги" (1080) четырнадцать фуг и четыре канона на
одну тему.
Фуги этого вариационного цикла названы Бахом контрапунктами. Заключает
произведение неоконченная тройная фуга на тему В - А - С - Н. Еще живя в
Веймаре, Себастьян обратил внимание друзей на то, что слагаемое из тонов
s-bemoll, la, do, si составляет начертание Ь - а - с - h. Некоторые
композиторы последующих веков сочиняли контрапунктические произведения на
эту тему, В - А - С - Н, в знак почитания великого имени.
Иоганн Себастьян записал свой цикл без указания инструмента, и ныне
фуги исполняются на клавесине, рояле, на органе или ансамблем струнных
инструментов. Исполнители пользуются некоторой свободой в выборе порядка
следования контрапунктов, по-своему раскрывают логику произведения, как бы
выделяя группы фуг по признакам - интонационным и ритмическим, при этом
акцентируется внимание на наиболее значительных фугах этих групп.
В сравнении с "Искусством фуги" даже пьесы "Хорошо темперированного
клавира", даже "Инвенции" кажутся насыщенными жизненным содержанием.
Контрапункты последнего баховского цикла - торжество чисто музыкальной идеи
в ее совершенном воплощении. Воспользуемся образом немецкого композитора
нашего века Пауля Хиндемита, который сказал, что деятельность Баха здесь
"независима от всего окружающего, как солнце от жизни, которую оно одаривает
своими лучами".
Про художника, заканчивающего свой жизненный путь, принято с грустью
говорить: если бы у него было еще время, сколько бы он создал! Приложима ли
такая фраза к Баху? Он дал миру столько, сколько хватило бы на жизнь не
одного гения. Создано целое музыкальное мироздание. И последний акт творения
отдан упрочению и идеальной отделке первоопоры, начала начал созданного мира
- контрапункту.
Прикасались ли руки Иоганна Себастьяна к клавесину ради исполнения фуг
этого цикла? Пробовал ля уменье свое кто-нибудь из учеников старого кантора?
Может быть, Иоганн Христоф Альтниколь, кантор города Наумбурга? Как жених
Лизхен, он часто приезжал в Лейпциг; или юноша Готфрид Мюттель, молодой
органист из Шверина, преданный своему учителю? Он не оставлял Иоганна
Себастьяна в дни болезни, даже жил в это время в доме кантора. Впоследствии,
с середины 50-х годов до конца 80-х XVIII века, Мюттель будет служить
органистом в Риге.
Баха посещали и другие приезжие канторы и органисты. Он приободрялся,
радушно встречал гостей. На прощанье иной раз дарил канон-шараду. По
возвращении домой гость часами просиживал над разгадыванием замысловатого
подарка. Сохранился один такой канон, написанный некоему господину Шмидту.
Музыканты посвящали достопочтенному кантору и собственные опусы.
Такова, например, тетрадь клавирных произведений Георга Андреаса Зорге. Член
ученого мицлеровского общества, придворный и городской органист из
Лобенштейна посвятил свои пьесы "князю всех клавирных и органных
исполнителей", как почтительно назвал он Баха на титульном листе тетради. И
в посвящении написал: "великая музыкальная добродетель, которой обладает
Ваше высокородие, украшается еще величайшей добродетелью - приветливостью и
нелицемерной любовью к ближнему".
Ныне опубликованные, с тщанием собранные в разных архивах и редких
изданиях документы ослабляют распространенное суждение о том, что в
последние годы жизни Баха рвались "слабые нити", связывающие его с миром.
Имя Баха в 40-х и 50-х годах XVIII века передавалось из уст в уста знатоками
музыки, часто упоминалось в тогдашних газетах, сборниках и ученых трудах, в
дневниках и письмах современников. Слава его имени пересекла границу
Германии. И сам Джамбаттиста Мартини, знаменитый в целой Европе, а не только
в Италии падре Мартини, теоретик и историк музыки, собиратель нотных
рукописей, музыкант, композитор, педагог, основательно знакомится с
некоторыми сочинениями Баха еще при жизни лешщигского кантора. В письме из
Болоньи к капельмейстеру Паули он относит Баха к "первым органистам мира".
Падре Мартини считает даже ненужным подтверждать это и отзывается о Бахе
определенно: "он весьма известный и вызывающий восхищение не только в
Германии, но и во всей нашей Италии".
Не станем преувеличивать прижизненной известности Баха за рубежами
Германии, но не будем и преуменьшать его известности как музыканта на
родине. Иоганн Себастьян спокойно, с равнодушием относился к молчанию. И не
торопил славу.
Бах и в старости был незлобив. Его и теперь не покидала добродушная
шутка. Подтверждают это сохранившиеся письма Иоганна Себастьяна к
двоюродному брату Иоганну Элиасу. Тот жил теперь в Швейнфурте, состоял в
должности кантора и инспектора местной гимназии. Осенью 1748 года Иоганн
Себастьян отправил Элиасу два письма. Еще ровный и крепкий почерк. 6 октября
он пишет:
"Высокоблагородный многоуважаемый господин кузен.
За недостатком времени я постараюсь вкратце многое сказать, сердечно
призывая к ожидаемой к благословенному сбору винограда свадьбе божью милость
и помощь. Просимого экземпляра прусской фуги в данный момент прислать не
могу, поскольку издание как раз сегодня исчерпано; было напечатано только
100 экземпляров, из коих большинство роздано добрым друзьям бесплатно.
Однако в ближайшее время, до новогодней ярмарки, я думаю заказать еще
некоторое число экземпляров; если г. кузен расположен еще будет получить
один экземпляр, прошу при случае уведомить меня об этом, но также и прислать
1 талер, тогда требуемое будет исполнено. В заключение еще раз шлю лучшие
приветы от нас всех".
Представим Иоганна Себастьяна пишущим вечером это письмо. Щипцами
надрезал обгорелые фитили свечей и дописал последние строки. Ставит подпись:
"И. С. Бах". Тушит одну свечу, с другой в руке идет в спальню, по пути
взглянул в окно - на дворе дождь, осенняя непогода. Магдалена спит. Из-под
чепца спустилась на подушку седая прядь волос. Как же это он забыл сказать
Элиасу о новости в семье? Себастьян осторожно, держась за стулья и косяк
двери, возвращается в кабинет. Обмакивает в чернильницу перо и пишет на
полях:
"Р. S. Мой сын в Берлине имеет уже двух наследников мужского пола;
первый родился в то время, когда мы, к сожалению, имели прусское вторжение,
второму же едва 14 дней".
Еще один наследник по мужской линии! Внучка не упомянута: старая
привычка музыкантского рода. Что касается недавно родившегося внука, то деда
порадовало дополнительное сообщение: крестным стал граф Кейзерлинг.
Благожелатель Баха по-прежнему поддерживает дружескую связь с его семьей.
Может быть, не без совета Кейзерлинга новорожденного и назвали в честь деда
- Иоганном Себастьяном?
В начале ноября Бах снова пишет двоюродному брату, в ответ на очередное
письмо от него. Видно, он в хорошем настроении духа. Перо идет легко.
"Высокоблагородный многоуважаемый господин кузен.
О том, что вы вместе с женой и близкими пребываете в добром здоровии,
убедило меня ваше, вчера только что полученное письмо и присланный мне
бочонок прекрасного молодого вина, за что я приношу большую благодарность.
Приходится, однако, очень сожалеть, что бочонок получил или в пути, или еще
каким образом повреждение, ибо после обычного в нашем городе досмотра
оказался почти на одну треть пустым и, по заявлению досмотрщика, содержал не
более шести кружек; очень жаль, что хоть одна капелька такого благородного
дара божия проливается. Сердечно благодарю за полученное от вас благодеяние;
я должен, однако, в настоящее время признать невозможность для меня на деле
дать реванш. Однако, что отложено, то не отброшено, я надеюсь, что мне
представится оказия мой долг выплатить. Приходится сожалеть, что дальность
расстояния между нашими двумя городами не позволяет нам лично навещать друг
друга, ибо я позволил бы себе пригласить вас, уважаемый г. кузен, к
бракосочетанию моей дочери Лизхен с новым органистом в Наумбурге, г.
Альтниколем, каковое должно состояться в январе 1749 года. Но так как
упомянутое уже дальнее расстояние, а также неудобное время года навряд ли
позволят г. кузену лично прибыть к нам, то я позволю себе заочно послать вам
христианское пожелание. Остаюсь к Вашим услугам, передаю наилучшие пожелания
от всех нас".
Что еще сообщить? Бородкой пера он проводит по бровям и переносице
раз-другой; посыпает лист песком, стряхивает песок на глиняную тарелочку.
Складка между бровями смягчается, лицо кантора светлеет" на губах
появляется лукаво-добродушная улыбка, как есть на портрете Хаусмана в
мицлеровском обществе! Иоганн Себастьян снова берет письмо и на следующей
странице с усмешкой, но в деловитом тоне приписывает:
"Несмотря на то, что г. кузен объявляет себя готовым и впредь
доставлять мне подобный ликер, я тем не менее ввиду чрезмерных расходов от
сего вынужден отказаться, ибо фрахт составляет 16 грошей, доставка 2 гр.
досмотрщик 2 гр., местный акциз 5 гр. 3 пф., генеральный акциз 3 гр.; таким
образом, каждая кружка мне обойдется в 5 грошей, что для подарка окажется
слишком дорогим".
Но, может быть, на сей раз, господин кантор, молодое вино стоило такой
цены? В конце декабря в Наумбурге состоялась помолвка молодых, а 20 января
1749 года в Томаскирхе Элизабет Юлиана Фредерика Бах и Иоганн Христоф
Альтниколь были повенчаны. Еще до свадьбы, наверно, распили присланный дядей
"ликер"!
Весной, спустя месяца три после свадьбы, здоровье Иоганна Себастьяна
резко ухудшилось. Он прервал должностные занятия. Зачастили врачи. Примолкла
музыка, хотя она и не могла вовсе умолкнуть в многодетном доме композитора и
кантора.
Весть о болезни Баха разнеслась по городу. Но с быстротой
примечательнейшей она дошла до дрезденского двора. Суперинтендант ли
Дейлинг, другой ли какой чиновник услужливо сообщил в столицу о безнадежном
состоянии старого кантора. Не теряя дня, сам министр-президент граф Брюль,
тот самый, что в 1736 году подписал рескрипт короля о присвоении Баху
придворного звания, в письме, датированном 2 июня, называет претендентом на
место кантора церкви св. Фомы директора собственной капеллы Готлиба Харрера.
Через шесть же дней, а именно 8 июня, по распоряжению его превосходительства
первого министра объявленный кандидат уже проходит испытание на должность
кантора; исполняется его церковная кантата.
Вот он слово в слово, поразительный по чиновничьему цинизму документ,
сохранившийся в городском архиве Лейпцига:
"8 июня 1749 года по распоряжению муниципалитета нашего города,
большинство членов которого лично явилось в большой музыкальный концертный
зад "Трех лебедей", директор капеллы его превосходительства тайного
советника и премьер-министра графа фон Брюля господин Готлиб Харрер весьма
успешно играл на пробу с той целью, чтобы получить должность кантора в
церкви св. Фомы, если капельмейстер и кантор господин Себастьян Бах
скончается".
А что говорят городские врачи? Они надеются на выздоровление господина
кантора... Бургомистр Маскау и суперинтендант Дейлинг смущены. Услужливо
уведомляя канцелярию первого министра о решении, принятом в пользу его
ставленника, они вынуждены добавить, что, пока кантор Бах жив, его должность
не может быть замещена.
Вряд ли известие о пробном концерте Харрера родные смогли скрыть от
удрученного Баха. Привык, однако, старый музыкант к выходкам власть имущих.
Постепенно к Баху вернулись силы, только зрение неумолимо слабело.
Нужно завершить цикл фуг в поучение преданным искусству музыкантам. А
младшие сыновья? Четырнадцатилетнего Христиана отец может считать
законченным артистом. Ему легко дается и композиция. Спустя несколько лет
после смерти отца он, Христиан, первым из рода Бахов, уедет в Италию,
прославится там как автор приятных опер в чисто итальянском стиле, примет
католичество, потом переедет в Лондон и станет известнейшим и моднейшим
композитором-музыкантом в Англии. Совсем юный Вольфганг Моцарт будет
недолгое время брать у него уроки... По отношению же к наследию отца
"лондонский Бах" проявит больше, чем кто-либо из его братьев, равнодушия,
даже непочтительности. Пока же любимец отца получил в дар от него два лучших
клавесина; Христиан радует своей игрой и живостью нрава.
Иоганн Себастьян озабочен устройством семнадцатилетнего Фридриха.
Прослышав, что молодой граф фон Липпе, владетель Бюккебурга, нуждается в
придворном чембалисте, Бах в конце года обратится к нему с прошением о сыне.
Но уже не повинуются ему глаза и рука. Послание неизвестно чьим почерком
написано под диктовку Иоганна Себастьяна. Двадцатилетний граф согласен взять
на службу сына знаменитого виртуоза, И спустя несколько месяцев Фридрих уже
окажется у графа Липпе. Тихий, терпеливый, самый скромный из сыновей
лейпцигскою кантора, Фридрих войдет в историю немецкой музыки как
"Бюккебургский Бах". Он прослужит в этом городе много десятилетий. Однако
только в наше время будет по достоинству оценен незаурядный композиторский
дар Иоганна Христофа Фридриха Баха.
Иоганн Себастьян работает. Немного, когда отпускает болезнь головы. Он
дорожит тогда каждым часом светлого времени дня. Осенью ли, зимой ли. Пишет
фуги задуманного цикла и делает хоральные обработки, которые могут быть
уподоблены теперь в жизни больного композитора лирическим высказываниям
поэта.
В доме живет Альтниколь. На страницах нот потерявший твердость почерк
Баха сменяется молодым почерком зятя. Потом снова появляется след руки
автора. В тетради, которую спустя полтораста лет держал перед собой Альберт
Швейцер, он с волнением заметил, как высыхающие чернила, очевидно,
разбавляемые водой, становятся жиже, едва прочитываются ноты...
Рано "покончили" с кантором господа советники муниципалитета. Как раз в
это время дошла до него весть о новом наговоре на музыкальное искусство.
Знакомая история! Давно ли Эрнести боролся с музыкой в школе Фомы. Теперь
подобное приключилось во Фрейберге. Тамошний ректор Биедерман ополчился на
молодого кантора Долеса - это был один из способнейших учеников Баха. За что
же? Тот показал себя не только отличным музыкантом и капельмейстером, но
увлеченным и увлекающим педагогом. В своей актовой речи ректор заявил, что
музыка оказывает дурное влияние на юношество и это может привести к
распущенности нравов. Как подобает ученому филистеру, Биедерман ссылается на
историю. Приводит примеры древних христианских общин, не допускавших музыки
в молитвенные места. Ректор оживляет мрачные тени Калигулы и Нерона, у
которых жестокость уживалась с пристрастием к музыке... Все эти доводы так
знакомы Баху еще с мюльхаузенских годов жизни.
С отповедью "мрачному мизантропу" славно выступил гамбуржец Маттесон.
Считает не вправе оставить беззащитным своего недавнего ученика и наш
кантор. Член ученого музыкального общества, он обращается к коллеге по
обществу Готлибу Шретеру в город Нордхаузен. И тот по просьбе почтенного
сотоварища выступает с брошюрой, в которой резко критикует Биедермана.
Кантору нравится брошюра, он доволен. Но, не очень контролируя свои
выражения, он сам вступает в спор.
Полемика между Биедерманом и его противником продолжится в будущем,
1750 году, она не замолкнет и после кончины Баха; имя его будет вдосталь
склоняться участниками спора, как хулителями, так и защитниками музыкального
воспитания.
Фрейбургскому музыканту Долесу впоследствии доведется занять место
кантора церкви св. Фомы. Именно он, Долее, познакомит в будущем Вольфганга
Моцарта с мотетами своего учителя, и эти мотеты вызовут восторг у Моцарта...
В конце же 1749 года, желая завершить полемику с Биедерманом, Бах еще
раз тряхнул стариной. На скорую руку ученики его ставят и исполняют в
Лейпциге давно им сочиненную светскую кантату "Спор между Фебом и Паном"
(201). Она исполнялась в свое время в Музыкальной коллегии. Теперь кантата
бьет в цель. Бах обновляет текст, вводит такое имя героя сатиры, что
слушатели без труда угадывают, в чей лагерь метит свои стрелы старый кантор.
Они узнают двух ректоров: фрейбургского Биедермана и лейпцигского Эрнести.
Великий упрямец дал свой последний бой.
Осенью, как раз в разгар полемики, у Лизхен и Христофа Альтниколя в
Наумбурге родился мальчик, родители, как и Эммануель в Берлине, нарекли его
именем деда. Но радость была недолгой. Всего лишь несколько дней прожил
малютка Иоганн Себастьян. После погребения младенца молодая чета приехала в
дом отца. Теперь Альтниколь будет лишь по служебным обязанностям отлучаться
в Наумбург.
Тестю в новом, 1750 году снова стало хуже. Усилились головокружения и
боли в голове. Катаракта застилает оба глаза.
В городе объявился знаменитый английский врач-окулист Тейлор. Ему
показали больного кантора. По мнению врача, предотвратить полную слепоту
могла только операция, и Иоганн Себастьян решается на нее. Для тех времен
это была трудная и рискованная операция. В конце марта врач Тейлор произвел
ее. Через неделю, между 5 и 7 апреля, кантора Томаскирхе оперируют еще раз.
Неудачно.
С этих дней Иоганн Себастьян живет в комнате с зашторенными окнами,
редко покидая постель.
Дух творца, однако, сопротивляется сумеркам жизни. Баху надо закончить
цикл контрапунктов "Искусства фуги". Больной, превозмогая слабость, он
диктует музыку Альтниколю. Как справедливо отметят исследователи, в музыке
фуг не ощущается ни страдания, ни суеты, ни преходящих настроений.
Просветленная музыка, свидетельствующая о гармонии мира.
Бах диктует также три хорала, завершающих давно задуманный цикл
(651-668). Одновременно диктует короткие деловые письма.
Сочиняет Иоганн Себастьян лежа или в кресле. Он слышит не только
хоральные голоса, но и звуки, заполняющие этажи квартиры: смех маленькой
Каролины, чьи-то клавирные упражнения, звон посуды в кухне, плеск воды,
которую выливает из ведра в чан служитель юколы; о чем-то увлеченно спорит в
своей комнате Христоф с приятелем.
В один из дней июля Иоганн Себастьян подозвал зятя. Альтниколь по
привычке взял перо. Тесть нота за нотой заново продиктовал хоральную
обработку, по счету восемнадцатую, с ведущей мелодией сопрано на тему "Wenn
wir in hochsten Noten sein" ("Когда мы в тяжелой беде"). Продиктовал
неторопливо; отпускал зятя "я себя, потом опять призывал, Альтниколь записал
последнюю фразу. Бах в раздумье, с закрытыми глазами; положил слабую руку на
руку зятя, удерживая его. Велит зачеркнуть название хоральной обработки и
озаглавить ее по-иному; "Vor deinen Thron tret'ich" ("Перед троном твоим
предстаю").
Завершается наполненная трудом и откровениями жизнь. Остается немногое:
расстаться с миром.
За десять дней до кончины, как свидетельствовали близкие, больной
неожиданно прозрел. Проснувшись июльским утром, он открыл глаза, пораженный:
он видит свет! Иоганн Себастьян кликнул родных. Он просит отдернуть оконные
занавеси. На его лице не то просветление, не то испуг. Привстает с постели и
обращает лицо в сторону окна, за которым пылают на солнце летние краски. Его
губы трогает младенческая улыбка, а Анна Магдалена с тревогой и надеждой
следит за своим Себастьяном.
Широко открыты глаза под приподнятыми бровями с сединой. Они стали
такими большими, округлились, будто жадно впитывают свет, но остаются
неподвижными. Видят ли они что, обращенные в окно, к голубеющему небу?
Альтниколь с Мюттелем поддерживают взволнованного, вздрагивающего учителя,
Иоганн Себастьян делает назад несколько шагов и тихо опускается на кровать.
Удивление, растерянность в блуждающей улыбке на бледном лице. Веки
смыкаются, потом поднимаются снова: Бах что-то видит?
Вместе с Анной Магдаленой ("Твои прекрасные руки закроют мои верные
глаза..."), с дочерьми, с учениками, зятем, сыном и Мюттелем побудем же,
читатель, и мы в комнате кантора в эти тревожные минуты зыбкого
просветления...
Спустя несколько часов больного постиг удар. Его лихорадило, поднимался
жар. Послали за врачами. Несколько дней он провел в забытьи. Городские