Моспан Татьяна. Подиум

   К ним уже спешила Зинка.
   – Какая распущенность! – принялась она выговаривать Катерине. – Выяснять отношения на людях… Ты разве не знаешь, что, когда она выпьет, ее лучше не трогать?
   – Да я не трогала ее, – искренне возмутилась Катя. – Она сама.
   От несправедливости Царева чуть не расплакалась.
   К ней подошла Тамара:
   – Я ведь тебе уже намекала, чтобы ты держалась от Бориса подальше.
   – Я к нему вообще не приближаюсь.
   – Ой ли? А вчера на лестнице кто с ним любезничал?
   – Он сам подошел. Спросил – я ответила. Он мне тысячу лет не нужен!
   Тамара удивленно взглянула на Цареву:
   – Да? А мне Надька говорила, что ты ему на шею вешаешься. Проходу не даешь.
   – Кто – я?! – У Кати даже голос пропал от возмущения.
   – Не ерепенься, – подумав, рассудила Тамара. – С Надькой я поговорю. Она баба вздорная, но отходчивая. Но в темных местах с этим пижоном постарайся не встречаться. От Надежды всего, чего угодно, можно ожидать. – И Тамара царственной походкой удалилась.
   Катя с тоской смотрела на веселящихся людей: ей было одиноко и вообще – паршиво… Никто из них не придет на помощь, никто не пожалеет. Здесь до нее никому нет дела. Кроме Наташки.
   Тут Катю будто током ударило – надо же, из-за собственных мелких обид совсем забыла о подруге! Она незаметно выскользнула из зала… Ну их к черту, пусть Нина Ивановна потом выговаривает, что рано ушла. Она не нанималась терпеть нападки пьяной Наденьки и слушать всякие глупости.

***

   Катя торопливо шагала по улице. К вечеру подморозило, подошвы скользили, и ноги разъезжались в разные стороны. Чем быстрее она шла, тем нетерпеливее стучало сердце… Что с Наташкой, что? Почему не пришла сегодня?
   Подойдя к дому, где Богданова снимала квартиру, Катя подняла голову: в окнах Наташиной комнаты горел свет. Ну, слава богу, обрадовалась она. Значит, все в порядке.
   Катя едва ли не бегом припустилась к подъезду.
   Квартира находилась на третьем этаже. Катерина, не дожидаясь лифта, стала подниматься пешком…
   Она уже несколько минут безрезультатно нажимала на кнопку звонка. Ей никто не открывал, и Катя начала волноваться: что происходит? Она прислушалась. В квартире стояла тишина.
   Катя еще раз позвонила.
   – Нет, что ли, никого? – вслух произнесла она, чтобы себя подбодрить. Уйти просто так она не могла.
   Катерина от усталости прислонилась к двери – и вдруг с удивлением почувствовала, что та отворяется.
   Царева шагнула в темную прихожую. Свет горел только на кухне и в комнате, заглянула сначала на кухню. Там полный порядок. Остановилась перед дверью в комнату, которая была прикрыта. Почему-то она медлила, не хотела открывать эту дверь…
   Ужас от того, что увидела Катя, буквально пригвоздил ее к месту. В кресле, боком привалившись к высокой спинке, полулежала Наталья, одетая в длинный халат, распахнутый на груди. Левая рука бессильно свисала вниз, правая, со скрюченными пальцами, лежала на ручке кресла. А голова… Катя едва не потеряла сознание, когда до нее дошло, что случилось: левую половину Наташиной головы залила кровь. В виске темнело аккуратное отверстие.
   Богданова, судя по всему, была мертва уже почти сутки. Кожа ее уже приобрела характерный оттенок. Хоть она и полулежала в кресле в естественной позе, на лице – холодном, чужом, с заострившимся носом – уже был заметен страшный отпечаток смерти. В комнате царил порядок, не было видно каких-либо следов борьбы. Лишь высокий торшер, который всегда стоял в самом углу, оказался почему-то передвинутым вдоль стены. И еще горел верхний свет. Катя знала, что Наташа зажигала люстру лишь в исключительных случаях – обычно ей хватало света от настенных бра или торшера.
   – Господи!
   Цареву качнуло. Она стояла посредине комнаты, боясь шевельнуться. Внутри будто что-то оборвалось, горький тяжелый комок подкатывал к горлу. Она не могла оторвать глаз от жуткой картины… Это невозможно, невозможно!
   – Так не бывает, так не бывает… – качая головой, твердила она вслух, сама не замечая этого.
   Впервые Катя близко видела смерть. И сразу вспомнила, как Наташа несколько дней назад кричала в истерике: "Ты когда-нибудь видела, как убивают?! А труп – с вывалившимися мозгами и снесенной челюстью?! Это страшно!" Это действительно было страшно.
   Что делать? Нельзя стоять здесь как истукан: надо действовать! Взгляд Кати беспомощно метался с одного предмета на другой. Она плохо соображала.
   – Наташенька, как же так? Наташа! – Сцепив руки, Царева пыталась унять начавшуюся дрожь.
   Она опустила глаза – и еще больше похолодела. Рядом с креслом, почти сливаясь с рисунком большого пестрого ковра – Наталья часто ругалась, утверждая, что на этом ковре никогда ничего нельзя найти сразу, – валялся небольшой плоский предмет. С того места, где стояла Катя, виднелась лишь темная рифленая рукоятка.
   – Пистолет!
   Катя была уверена, что это тот самый, что она видела недавно в сумочке подруги. Девушка попятилась и вдруг почувствовала под ногой что-то твердое. Она наклонилась: на ковре лежала сережка-подковка с изумрудной капелькой посредине… Только одна сережка из пары.
   Она уже ничем не могла помочь Наташе Богдановой.
   Катя не помнила, как выбралась из квартиры, как шла потом по улице. Способность соображать вернулась к ней лишь некоторое время спустя – благодаря холодному февральскому воздуху. Царева осознала одно: Наташа кому-то помешала, и ее убили. Сделали это люди, связанные в прошлом с Николаем Линьковым.
   И все же последний долг перед погибшей подругой Катя выполнила. Уже дотащившись до своего дома, она вдруг подумала: а ведь никто, кроме нее, Кати, не знает про смерть Наташи! Никто, кроме убийц. Значит, так и будет сидеть мертвая в кресле, пока случайно не обнаружат тело. Перед Катиными глазами вновь предстала страшная картина.
   – Не-ет! – выкрикнула она так громко, что шедшая впереди парочка испуганно оглянулась.
   Царева резко повернулась и побежала в противоположном направлении: к ближнему ресторану, возле него имелись всегда исправные телефоны-автоматы…
   Катя говорила по телефону – и сама не узнавала своего голоса, до того он изменился от пережитого волнения.
   – Труп в квартире… – Царева больно закусила губу, чтобы не заплакать.
   – Адрес, адрес какой?
   Катя не сразу сообразила, о чем ее спрашивают.
   – Терешкова, тридцать, тридцать вторая квартира…
   – Кто говорит?
   – Соседка… – Она повесила трубку и, шатаясь, пошла прочь.
   Что же теперь будет-то, Господи!

ЧАСТЬ II
ФАКТОР "ИКС"

Глава 11

   Дом моды «Подмосковье» гудел, как растревоженный улей. Шутка ли – ведущая манекенщица свела счеты с жизнью! Достоверные сведения об этом событии обрастали самыми невероятными слухами…
   – Ты слыхала новость? – встретив утром Катерину, сразу спросила Тамара. (В ее темных глазах стояли слезы.) И, не дожидаясь ответа, добавила:
   – Жалко Наташку. Чего ей не хватало? Говорят, сама себя из пистолета…
   Катя непонимающе уставилась на нее. "Почему сама? Что ты несешь?" – хотела закричать она. Но вовремя прикусила язык.
   – Тут такое творится! – продолжала Тамара. – Говорят, дня три назад она пристрелила своего любовника Линькова, а потом сама… Ну дела! – Лицо "царицы Тамары" горело от возбуждения. Всегда такая спокойная, сейчас она даже размахивала руками.
   Дом моды «Подмосковье» лихорадило. Утром позвонили из прокуратуры и сообщили трагическую новость.
   – Слышишь, как зашевелились? Нинок бегает – как чумовая! – Тамара больно сжала Катину руку и не выпускала ее. – Все теперь говорят, что предчувствовали неладное… Врут! Все врут! Жалеют ее теперь, плачут крокодиловыми слезами. Мертвых всегда жалеют. Знаешь почему? – Тамара презрительно прищурилась.
   – Н-нет, – выдавила из себя Катя.
   – Потому что мертвые никому не мешают. Ей же все завидовали. И я тоже. – Она опустила голову. – Только я могу это сказать, а они все… – Девушка пренебрежительно махнула рукой.
   Кате очень хотелось спросить, откуда Тамаре извест-но про Линькова и про пистолет, но она не осмелилась.
   На примерках у Царевой все валилось из рук, работа не спорилась. Катя еле двигалась. К тому же ее настораживала подозрительная предупредительность Зинки Кудрявцевой. "Слова никому не скажу! – думала, сжимая зубы, Царева. – Наташку с того света не вернешь…"
   Она зря беспокоилась: похоже, ее мнение никого особенно не интересовало – все и так уже все знали. И каждый толковал обстоятельства трагического случая на свой лад.
   – Я и говорю: такие подарки даром не делают!..
   – Она его из ревности…
   – Ну нет, он сам ее ревновал к каждому столбу…
   – Неделю назад она мне и говорит…
   "Бред! Что за чушь вы бормочете?!" – мысленно восклицала Катя.
   Царева была единственным человеком, который знал правду, но она твердо решила молчать.
   Сразу после обеда примчалась возбужденная Элла Борисовна Хрусталева:
   – Нина Ивановна, что же это у вас творится? Я ушам своим не поверила, когда услышала.
   – Я сама сначала не поверила, – хмуро сказала Пономарева. – Меня вызывают в прокуратуру завтра утром. Хочешь не хочешь, а поверишь.
   – А про этого… Линькова – тоже правда? Что Богданова его пристрелила, а потом сама?..
   – Не знаю, – еще больше нахмурилась Нина Ивановна. – Слухи разные ползут. Наш город хоть и большой, но все здесь на виду.
   – А когда это случилось?
   – Поздно вечером кто-то позвонил в милицию. Приехали, подняли с постели соседей. В этом доме одна из наших работниц живет. Она видела, как тело выносили. Мне сегодня утром из прокуратуры позвонили… Какой-то кошмар, а не жизнь!
   Царева могла видеть, как начальственные дамы о чем-то шушукались. Потом к ним присоединилась Зинка.
   – Ужасно, ужасно! – причитала Кудрявцева. – Такая красавица!
   – Главное, ума не приложу, что теперь делать. Мозги враскорячку. Богданову мне, конечно, жалко, до сих пор поверить не могу, что ее нет. И кем ее теперь заменить? Такой успех после показа, и вдруг… Нет, не везет мне, не везет, – плакалась Пономарева.
   Она и вправду пребывала в полной растерянности: всегда знала, что делать, а тут будто голову чем-то ей ушибли. И помыслить не могла Пономарева, что именно Богданова доставит ей такие неприятности… Кто угодно, только не она! Такой скандал вокруг ее Дома моды, такой скандал!
   – А все любовники, любовники… – ханжески закатывая глаза, говорила Зинка.
   Пономарева, недобро взглянув на нее, тем не менее ничего не сказала. Лишь со злобой подумала: "Молчала бы уж, мочалка старая!"
   – Да, мужики до добра не доводят, – неожиданно поддержала Зинку Элла Хрусталева.
   В отличие от Нины Ивановны Элла Борисовна мгновенно сориентировалась: девчонку, конечно, жаль, но живые о живом думают, и если бы она, главный редактор модного журнала, руководствовалась в жизни только эмоциями, где бы сейчас была Элла Хрусталева?
   – А вы ее еще фотографировали для своего издания! – произнесла Зинка. – Теперь придется, наверное, снимать материал из номера. – В ее голосе слышалось сожаление.
   – Зачем снимать?
   – Ну как же? – удивилась Кудрявцева. – Такое чепэ…
   На губах Эллы Борисовны появилась снисходительная улыбка… Да, означала эта улыбка, Нина Ивановна, видно, очень расторопная женщина, если с такими тупыми работничками ей удается добиваться хороших результатов!
   – Дорогая моя… – Хрусталева покровительственно взяла Кудрявцеву под руку. – В издательском деле свои законы. Скандалы и сенсации собирают громадные тиражи. Я уже отдала распоряжение – полосный снимок с Богдановой поместить на обложку журнала…
   Видавшая виды Нина Ивановна была ошарашена: вот это хватка! Как у волкодава. Она-то ловчит, выгадывает на мелочах, а тут сразу – бах и в дамки!
   – Наша редакция – единственная, кто обладает эксклюзивными снимками, сделанными незадолго до смерти…
   Тут и Кудрявцева приоткрыла рот от удивления… Пока она бестолково чешет языком, люди-то дела проворачивают! И зарабатывают деньги, которых ей всегда катастрофически не хватает.
   – Мне уже три издания сегодня звонили и просили дать снимки, – откровенничала Хрусталева. – Журналисты пронюхали про смерть Линькова и самоубийство Богдановой, вот и засуетились. Дело обещает быть громким. Красавица манекенщица пристрелила своего любовника, а потом покончила счеты с жизнью. Говорят, оба выстрела произведены из одного пистолета – «ТТ», кажется. У нее все лицо было кровью залито.
   Пономарева удивленно вскинула брови: этого даже она не знала. Да, с информацией у главной редакторши дело поставлено хорошо.
   – Какой кошмар! – услышав про залитое кровью лицо, опять захныкала Зинка. – Жить бы да жить… Он ей недавно такой роскошный подарок сделал: шубку подарил и серьги. Мы все внимание обратили.
   – Вот как? Подарок? – округлила глаза Элла Борисовна. – Это очень интересно.
   – А как журналисты разузнали про… про все это? – спросила любопытная Зинка.
   – Очень просто. Издания, пишущие на криминальные темы, поддерживают постоянные отношения с прокуратурой и милицией.
   Зинка всплеснула руками:
   – Да что вы?
   Хрусталева пожала плечами:
   – Это обычное дело. В правоохранительных органах всегда есть люди, готовые делиться информацией…
   Элла Борисовна сказала, разумеется, не все. Она знала, что кое-кто из расторопных журналюг сумел даже раздобыть посмертный снимок Богдановой. Но Хрусталевой он был ни к чему: "Магия моды" – совсем другого рода издание… Зачем отпугивать респектабельного читателя страшилками? Ни к чему это. Пусть бульварные газетенки подобными вещами занимаются. У нее же иные планы. Вместе с тем публикации в желтой прессе сейчас будут играть ей на руку: создадут дополнительную – и бесплатную! – рекламу журналу "Магия моды".
   Элла Борисовна после небольшой паузы строго посмотрела на молчавшую Пономареву:
   – У меня к вам есть разговор, Нина Ивановна.
   – Слушаю вас, – напряглась Пономарева.
   – Я хотела бы в своем журнале дать очерк о Богдановой. Открою новую рубрику – типа: "Русский подиум".
   – И что? – Пономарева уже догадывалась, куда клонит главная редакторша.
   – Статья будет о последнем дне трагически ушедшей из жизни манекенщицы. Распишу про ваш Дом моды, про показ. Про изумительную коллекцию… – медленно выговаривала Хрусталева. – Но у меня к вам есть просьба. – Нина Ивановна подняла глаза на Эллу Борисовну. – Думаю, вы меня правильно поймете: я хочу, чтобы ваши сотрудницы не давали интервью другим изданиям. Иначе все будет смазано. Понимаете?
   – Понимаю.
   – Надо будет четко за этим проследить.
   Нина Ивановна задумалась, что можно выторговать за такую услугу, оказанную пробивной даме.
   – Я в долгу не останусь. Дом моды «Подмосковье» начинает набирать силу. Завоевывать современный рынок очень и очень нелегко – не мне вам об этом говорить…
   Пономарева кивала, слушая сладкие речи Эллы Борисовны, а та невозмутимо продолжала:
   – У нас наладился неплохой контакт. Думаю, он может стать еще более тесным. Я могу быть вам полезна по многим вопросам. – Хрусталева вопросительно посмотрела на главного художника-модельера. "Так как?" – можно было прочитать в ее глазах.
   – Никто без моего ведома рта не откроет!
   Зинка Кудрявцева с нескрываемой завистью слушала весь разговор. Ей здесь и малой крошки не достанется.

***

   Похороны Богдановой вызвали большой общественный интерес и потому отличались многолюдно-стью. Всем хотелось посмотреть на рано почившую красавицу. И к тому же топ-модель. Люди, собравшись в группки, негромко перешептывались.
   – Говорят, из-за любовника…
   – Раньше самоубийц только за оградой кладбища хоронили, а теперь – всех под одну гребенку!.. – Пожилая женщина в коричневом платке, поджав губы, неодобрительно смотрела на стайку девчонок-подрост-ков, теснившихся возле гроба.
   – Что ты несешь? – остановила ее другая женщина, помоложе. – Боишься, что тебе места не хватит? Не переживай! Земли много, два-то метра каждому намеряют, а там разберутся – кого куда.
   – Актеров раньше тоже на церковном кладбище не хоронили… – подал голос мужчина в мягкой фетровой шляпе. Дул холодный ветер, мужчина ежился и головного убора не снимал.
   Наташу хорошо загримировали. Отверстие от пули было почти не заметно.
   Царева, затерявшись в толпе, смотрела на гроб, обитый чем-то розовым. "Нет, не верю, не верю!.." – твердила она про себя.
   У Наташи застыло на лице такое же выражение, как в тот день, когда Катя обнаружила труп: чужое, отрешенное лицо. Персиковый цвет кожи исчез, округлый подбородок тоже куда-то пропал, зато резко выделились скулы. Сейчас, глядя на застывшее тело Богдановой, никто бы не смог себе представить, что это именно она слыла самой обаятельной и привлекательной манекенщицей Дома моды "Подмосковье".
   – Вот жизнь, а? Если бы болела чем…
   Катя вглядывалась в лицо мертвой подруги. Наташа, лежавшая в гробу, словно укоряла всех за что-то.
   Катя обернулась, услышав всхлипывания. Плакала Наденька. Ее кукольное личико некрасиво морщилось.
   – Смерть никого не красит, – бормотала она, вытирая кулачком слезы.
   Притихшие модельки, сбившись в тесную стайку, молчали. Каждая переживала беду по-своему.
   – Наташке за всех пришлось отдуваться. С каждой из нас могло такое случиться! – Эти слова произнесла Тамара.
   На кладбище Катерина стояла рядом с ней. В отличие от других девушек Тамара не плакала. Она лишь все плотнее сжимала губы, болезненно переживая каждую услышанную реплику.
   Тамара оглянулась назад и, подтолкнув Цареву локтем, указала ей на двух незнакомых молодых людей с камерами:
   – Журналисты понаехали. Нина Ивановна запретила нашим с ними общаться.
   – Почему?
   – Чтобы не было конкуренции. Хрусталева в своем журнале "Магия моды" дает статью. Они с Нинкой заключили какую-то договоренность. Эксклюзивный материал это называется. Ко мне сегодня один журналистишка подъехал, так Зинка Кудрявцева его чуть не растерзала. И на меня наорала. Вот так. Живая Богданова на них работала, теперь еще и мертвая будет рекламу делать.
   У Кати внутри все будто окаменело. Она очнулась, только когда услышала стук молотков: рабочие вколачивали гвозди в крышку гроба. От этого звука рвалось сердце. Притихли на время даже говорливые тетки, до того продолжавшие потихоньку обсуждать случившееся.
   – Кто они? – спросила Катерина.
   – Черт их знает! Какие-то дальние родственницы… Слышала, что Наташина маман отчудила?
   – Нет.
   – Скандал в прокуратуре закатила. Наташкину «девятку» опечатали – вроде как для следственных действий. Так мамаша такую бучу подняла! Какие, кричала, следственные действия, если человека уже нет? Грозила, что жаловаться будет. Такая расторопная тетка – быстро во всем сориентировалась; другая бы не знала, как рот открыть, а эта на все лапу наложила. И муженек у нее, Наташин отчим, тоже не промах…
   Тамара еще что-то говорила, но Катя почти не слушала. Ей было уже наплевать на всю окружавшую суету.
   После похорон Царева не пошла на поминки, потому что не могла больше слышать всяких пересудов и разговоров. "Почему Тимофея не было на кладбище? – вдруг подумала она. – Куда он подевался?"
   Вечером к Кате пришла мать с Иринкой.
   – Поесть тебе принесла… – Мать выгружала какие-то свертки, пакеты и что-то переставляла в холодильнике.
   – Не хочу.
   – Доченька, ну так же нельзя! Ты не виновата в том, что случилось.
   "Виновата! – мучительно хотелось выкрикнуть Кате. – Я не убедила ее. Не смогла убедить…"
   Мать скрылась в глубине кухни и загремела посудой.
   – Кать! – Детская Иринкина рука осторожно до-тронулась до Катерины. – А теперь Наташа не повезет меня в зоопарк? Она обещала…
   Катя вздрогнула. От простого детского вопроса у нее опять сжалось сердце.
   – Я сама с тобой съезжу, только попозже, ладно?
   Мария Александровна вошла в комнату:
   – Может, к нам ночевать пойдешь?
   Катя покачала головой:
   – Здесь останусь.
   Мать с Иринкой ушли, а она осталась неподвижно сидеть на диване… Как жить дальше? Она знала, что профессия манекенщицы связана со множеством соблазнов. Слыхала Катя и про молодцов на белых «Мерседесах» – девчонки говорили: на белых «меринах», – которые после показов поджидали красоток и забрасывали их визитками. Соблазнов много: не каждая равнодушно может пройти мимо богатого красавца. В Доме моды «Подмосковье» обстановка пока выглядела скромнее.
   Катя не ставила перед собой цели стать манекенщицей – все получилось само собой. Долго ли сумеет она продержаться на этом месте?..
   Царева не сразу услышала трели дверного звонка, доносившиеся из прихожей. Ничему не удивляясь, Катя прошла в прихожую и молча распахнула дверь.
   На пороге стоял Кошелев. Один. Она не видела Алексея с тех самых пор, как встретила его прогуливавшимся под ручку с Юлечкой Иванченко.
   – Можно? – Алексей нерешительно топтался на пороге.
   – Заходи, – равнодушно сказала Катя.
   Он прошел в комнату.
   – Я слышал, у вас чепэ в Доме моды. Об этом весь город говорит.
   – Да, – проговорила она тем же безжизненным голосом.
   – Катюша! – Кошелев во все глаза смотрел на нее. – Ты знаешь, я в последнее время много думал… О тебе.
   Катя не отвечала. Взгляд ее скользил мимо Алексея… Этот-то откуда на ее голову навязался?! Хотелось вскочить, наорать на него, но она так устала сегодня, что было лень лишний раз шевельнуться.
   – Ты прости меня, а?
   – О чем ты?
   – Я себя вел тогда… как подонок! Пьяный был, а тут еще дружок подзуживал. Мне никто не нужен, кроме тебя!
   – Давно понял?
   – Давай помиримся, а? Эта Юлька такая стерва! Надоела она мне…
   – Не понимаю – при чем здесь я?
   – Нет, ну как… Нам ведь было хорошо с тобой, помнишь?
   – Извини, нет.
   – Катюша! – Алексей шагнул к ней. – Ну что ты?
   Катя заставила себя взглянуть на Кошелева в упор: неужели этот парень когда-то так много значил в ее жизни? Казалось, все было очень давно. И вообще – не с ней…
   – Ты простишь меня?
   – Алексей… – Она будто споткнулась на слове. – Сейчас все это никому не нужно. Простила, не простила – какая разница? Я забыла обо всем.
   – Конечно, у тебя сейчас другая жизнь, – с раздражением сказал он.
   – Это ничего не меняет. Извини, но ты мне не нужен. Что у нас с тобой было-то? Переспали раз, и все… – Бессознательно она копировала сейчас чужую манеру вести разговор – Тамары или Наденьки или всех сразу. – Не было у нас ничего, а главное – не будет. Возвращайся к Юлечке, с ее папашей не пропадешь. А я уж как-нибудь обойдусь без тебя.
   – Ты изменилась.
   – Конечно. А теперь тебе надо уйти. Спать очень хочу…
   Она произносила слова равнодушным, усталым голосом. Так говорят с чужим и к тому же надоевшим до смерти человеком, от которого хотят поскорее избавиться. Кошелев и был чужой.
   – Не уйду! – зло бросил он.
   В комнату через открытое окно донесся шум подъехавшего к дому автомобиля.
   Спустя минуту в прихожей опять прозвенел звонок.
   – Очень кстати, – насмешливо пробормотала Катя.
   Она распахнула дверь – и увидела перед собой Сазонова.
   – Тимофей! – Она бросилась к нему на шею. – Как хорошо, что ты приехал!
   – Катенька, ну что ты!
   – Наташка… – В первый раз за сегодняшний день она заплакала громко, навзрыд.
   Тимофей крепко прижал ее к себе и практически так и внес в комнату.
   – Я поругался с Нинкой, написал заявление на отпуск за свой счет. Уехал, а тут – звонок. На похороны не успел… – торопливо говорил он. И вдруг заметил незнакомого парня в комнате.
   – Это Алексей, мой одноклассник, – безо всякого выражения сказала Катя и не думая отстраняться от Сазонова. – Познакомьтесь. Тимофей Сазонов, ведуший художник-модельер Дома моды "Подмосковье".
   – Я не вовремя?.. – замялся Тимофей.
   – Вовремя! – твердо произнесла Катя.
   Она заметила, как при этом перекосилось лицо Кошелева… Ей плевать! Пусть думает что угодно. А главное – пусть убирается отсюда навсегда!
   …Кошелев, выходя из подъезда, громко хлопнул дверью.
   "Ну, стерва, погоди! Я еще тебе покажу… Променяла меня на какого-то фраера! Художник-модельер… Подумаешь, фигура! – Он с ненавистью посмотрел на припаркованную у подъезда машину. – Ишь, на иномарке прикатил, зараза. А у меня папаша на простой «жигуль» раскошелиться не хочет. Говорит, сначала на права сдай. А чего на них сдавать? Купить все можно… Все бабы – шалавы и подстилки! – продолжал злиться он. – Все, все до одной! Пальцем помани – прибежит! А я-то сегодня хорош: Катюша, Катюша! Примчался с распростертыми объятиями, а она… Тьфу!" – Кошелев грязно выругался, поднял воротник куртки, спасаясь от леденящего ветра, и зашагал прочь.
   А Катя в это время сидела на диване рядом с Сазоновым и пристально смотрела на Тимофея. Она невольно сравнивала его с Кошелевым. Тот, выхоленный красавец, был для нее пустым местом, а Тимофей…
   – Можно я тоже буду звать тебя Тимом, как Наташа?
   – Конечно, Катюша.
   – Мне было так плохо, так тяжело… – Взгляд ее громадных зеленых глаз не отрывался от его лица. – Я никому не могу ничего рассказать…
   Тимофей обнимал Катю за плечи и гладил, нежно и бережно: