Страница:
– Иначе он бы на тебе не женился.
– Конечно! – немедленно отозвалась Ида. – Михаил всегда знал, что ему нужно. А уж в постельных делах… – она хихикнула, – толк понимал.
– Вряд ли он делился такой информацией со своими отпрысками, – рассмеялась Элла.
– Это точно. Ну их в задницу, этих паразитов!
Ида выпила коньяк и поставила рюмку на стол. В какой-то момент ей стало по-настоящему легко и хорошо. Она выжидающе посмотрела на Эллу.
– Не замерзнешь? – Элла, подойдя сзади, прижалась к ней.
По телу Иды будто пробежал электрический разряд… Что это с ней? Раньше лишь мужик, сильный, опытный самец, мог вызвать у нее подобную реакцию.
– Ну что ты… – прошептала она, выгибая спину.
Женские руки прикасались к ее груди – так легко, ласково, что Ида почти не ощущала их давления. Это было ново и приятно.
– Мужик уже давно раза два тебя отодрал бы, да?
Ида застонала, сама прижимаясь сильнее к жен-ским пальцам:
– О-о… – Она спиной чувствовала сильное чужое тело.
– Пошли, я сделаю тебе массаж…
В спальне Элла включила боковую подсветку.
В эту комнату Ида еще не заглядывала: громадная кровать, застланная шелковым одеялом, настенные зеркала, которые бесчисленное число раз отражали ее полуприкрытое прозрачным одеянием тело.
Элла зарядила видеомагнитофон и включила телевизор, встроенный в стенку.
– Ложись.
Ида беспрекословно легла, сбросив с себя легкую материю. Сама хозяйка и не думала раздеваться.
Ида лежала на животе; сильные руки гладили ее спину. Сначала движения были легкими, неторопливыми: так начинался обычный сеанс массажа. Потом они стали убыстряться…
– Слушай! – Садчикова попробовала поднять голову. – Ты классно делаешь массаж, могла бы деньги этим зарабатывать.
– Лежи, не двигайся. Деньги я зарабатываю по-другому, а это я делаю для собственного удовольствия.
Ида припомнила, как в далекой юности (ей едва исполнилось тогда семнадцать) она заболела воспалением легких и попала в больницу. Девушке прописали массаж – десять сеансов. В палате лежало шесть человек легочных больных, но на массаж взяли ее одну. Массажистка – крупная женщина лет тридцати пяти – имела довольно приятную наружность. Но в выражении ее лица Ида отметила что-то странное. Пару дней она просто разминала пациентке спину, спрашивала ее о чем-то, а потом… Ида долгое время думала потом обо всем этом со смешанным чувством: и стыдно, и неловко, и… хотелось попробовать еще.
У Иды уже в семнадцать лет была сильно развита грудь. Все обмирали от ее роскошных форм. Видимо, на массажистку она тоже произвела впечатление. На третий день та перевернула Иду на спину. Сначала происходившее выглядело безобидно и приятно. Ида, расслабившись, лежала, закрыв глаза. А когда их открыла, то наткнулась на странный взгляд женщины. Массажистка, не отрывая глаз от Идиного лица, взяла пальцами ее соски. И началось… Никогда и никто не ласкал Садчикову так страстно и нежно. Она готова была заорать от желания, но лишь тихо стонала, подчиняясь сильным рукам… Закончив массаж, женщина, не глядя на пациентку, быстро ушла.
Все оставшиеся дни, пока Ида находилась в больнице, она жила как во сне. Ждала и боялась этих встреч. Могла бы и отказаться от массажа – но каждый день приходила в кабинет.
После ничего подобного в ее жизни не происходило. И она сочла эпизод в больнице случайностью.
Выходит, ошиблась. Видно, было в ней нечто такое, что притягивало подобных дамочек. Элла Хрусталева с первых минут знакомства словно приворожила ее чем-то: она чувствовала напор, силу – и не могла отказать. Вот и теперь, лежа на спине, Садчикова ощущала, как ее воля исчезала, растворялась, оставалось только желание выполнять то, что приказывали женские руки. И еще собственное ее, Идино, желание… Ну и пусть, думала она.
– Неужели никто из сегодняшних моделек тебе не показался? – задыхаясь, спросила Садчикова Эллу.
Хрусталева на секунду оставила женскую грудь в покое.
– У Пономаревой есть одна стоящая девица. Настоящая секс-бомба!
– Да? – притворно оскорбилась Ида. – Что-то я сегодня подобной на подиуме не заметила.
– А ее и не было сегодня. Говорят, заболела…
– И что же тебе мешает заняться девчонкой?
– У нее бойфренд сильно крутой: башку за Наташу оторвет.
– Значит, ее зовут Наташа?
Хрусталева не ответила… Богданову она заприметила давно, да только что толку? Эх, попади ей в руки эта девчонка, она бы ее раскрутила – такую бы топ-модель сделала!
Ида вновь перевернулась на живот. Ее серьезно занимал происходивший разговор. Подстегивало и то, что вести его можно было вот так, запросто. Это придавало еще большую остроту ощущениям.
– А мне показалось, что там еще есть одна моделька. Красивая, но немного скованная.
– Кто?
– Слышала я, она новенькая, это ее первый сезонный показ. Катей зовут.
– Знаю. Катерина Царева. Пожалуй, ты права, девчонка чем-то выделяется из всех остальных. На этих Наденьках, Лизах, Аленах пробы ставить негде. – Тяжелый взгляд Эллы снова уперся в роскошный бюст Садчиковой. – Хватит болтать! Давай делом займемся…
Ида ощутила прикосновение требовательных пальцев, которые опять мяли и ласкали ее: грудь, бедра – везде, куда можно дотянуться. Эти руки ничем не напоминали женские.
– Ты как хороший мужик!
Элла презрительно хмыкнула:
– Что они могут, эти твои мужики? Эгоисты – только о собственном удовольствии думают! Трахаться нечем, – она сказала грубее, – а все на бабу норовят залезть. И потом считают, что облагодетельствовали ее по гроб жизни. Не-ет, – протянула Хрусталева, – я лучше мужика…
Она становилась то нарочито грубой, то ласковой и не отпускала послушное тело ни на минуту.
Ида простонала:
– О-ох, никогда не испытывала ничего подобного. Это извращение, извращение… – шептала она. И страстно желала, чтобы ее ласкали еще и еще.
Глава 7
Глава 8
– Конечно! – немедленно отозвалась Ида. – Михаил всегда знал, что ему нужно. А уж в постельных делах… – она хихикнула, – толк понимал.
– Вряд ли он делился такой информацией со своими отпрысками, – рассмеялась Элла.
– Это точно. Ну их в задницу, этих паразитов!
Ида выпила коньяк и поставила рюмку на стол. В какой-то момент ей стало по-настоящему легко и хорошо. Она выжидающе посмотрела на Эллу.
– Не замерзнешь? – Элла, подойдя сзади, прижалась к ней.
По телу Иды будто пробежал электрический разряд… Что это с ней? Раньше лишь мужик, сильный, опытный самец, мог вызвать у нее подобную реакцию.
– Ну что ты… – прошептала она, выгибая спину.
Женские руки прикасались к ее груди – так легко, ласково, что Ида почти не ощущала их давления. Это было ново и приятно.
– Мужик уже давно раза два тебя отодрал бы, да?
Ида застонала, сама прижимаясь сильнее к жен-ским пальцам:
– О-о… – Она спиной чувствовала сильное чужое тело.
– Пошли, я сделаю тебе массаж…
В спальне Элла включила боковую подсветку.
В эту комнату Ида еще не заглядывала: громадная кровать, застланная шелковым одеялом, настенные зеркала, которые бесчисленное число раз отражали ее полуприкрытое прозрачным одеянием тело.
Элла зарядила видеомагнитофон и включила телевизор, встроенный в стенку.
– Ложись.
Ида беспрекословно легла, сбросив с себя легкую материю. Сама хозяйка и не думала раздеваться.
Ида лежала на животе; сильные руки гладили ее спину. Сначала движения были легкими, неторопливыми: так начинался обычный сеанс массажа. Потом они стали убыстряться…
– Слушай! – Садчикова попробовала поднять голову. – Ты классно делаешь массаж, могла бы деньги этим зарабатывать.
– Лежи, не двигайся. Деньги я зарабатываю по-другому, а это я делаю для собственного удовольствия.
Ида припомнила, как в далекой юности (ей едва исполнилось тогда семнадцать) она заболела воспалением легких и попала в больницу. Девушке прописали массаж – десять сеансов. В палате лежало шесть человек легочных больных, но на массаж взяли ее одну. Массажистка – крупная женщина лет тридцати пяти – имела довольно приятную наружность. Но в выражении ее лица Ида отметила что-то странное. Пару дней она просто разминала пациентке спину, спрашивала ее о чем-то, а потом… Ида долгое время думала потом обо всем этом со смешанным чувством: и стыдно, и неловко, и… хотелось попробовать еще.
У Иды уже в семнадцать лет была сильно развита грудь. Все обмирали от ее роскошных форм. Видимо, на массажистку она тоже произвела впечатление. На третий день та перевернула Иду на спину. Сначала происходившее выглядело безобидно и приятно. Ида, расслабившись, лежала, закрыв глаза. А когда их открыла, то наткнулась на странный взгляд женщины. Массажистка, не отрывая глаз от Идиного лица, взяла пальцами ее соски. И началось… Никогда и никто не ласкал Садчикову так страстно и нежно. Она готова была заорать от желания, но лишь тихо стонала, подчиняясь сильным рукам… Закончив массаж, женщина, не глядя на пациентку, быстро ушла.
Все оставшиеся дни, пока Ида находилась в больнице, она жила как во сне. Ждала и боялась этих встреч. Могла бы и отказаться от массажа – но каждый день приходила в кабинет.
После ничего подобного в ее жизни не происходило. И она сочла эпизод в больнице случайностью.
Выходит, ошиблась. Видно, было в ней нечто такое, что притягивало подобных дамочек. Элла Хрусталева с первых минут знакомства словно приворожила ее чем-то: она чувствовала напор, силу – и не могла отказать. Вот и теперь, лежа на спине, Садчикова ощущала, как ее воля исчезала, растворялась, оставалось только желание выполнять то, что приказывали женские руки. И еще собственное ее, Идино, желание… Ну и пусть, думала она.
– Неужели никто из сегодняшних моделек тебе не показался? – задыхаясь, спросила Садчикова Эллу.
Хрусталева на секунду оставила женскую грудь в покое.
– У Пономаревой есть одна стоящая девица. Настоящая секс-бомба!
– Да? – притворно оскорбилась Ида. – Что-то я сегодня подобной на подиуме не заметила.
– А ее и не было сегодня. Говорят, заболела…
– И что же тебе мешает заняться девчонкой?
– У нее бойфренд сильно крутой: башку за Наташу оторвет.
– Значит, ее зовут Наташа?
Хрусталева не ответила… Богданову она заприметила давно, да только что толку? Эх, попади ей в руки эта девчонка, она бы ее раскрутила – такую бы топ-модель сделала!
Ида вновь перевернулась на живот. Ее серьезно занимал происходивший разговор. Подстегивало и то, что вести его можно было вот так, запросто. Это придавало еще большую остроту ощущениям.
– А мне показалось, что там еще есть одна моделька. Красивая, но немного скованная.
– Кто?
– Слышала я, она новенькая, это ее первый сезонный показ. Катей зовут.
– Знаю. Катерина Царева. Пожалуй, ты права, девчонка чем-то выделяется из всех остальных. На этих Наденьках, Лизах, Аленах пробы ставить негде. – Тяжелый взгляд Эллы снова уперся в роскошный бюст Садчиковой. – Хватит болтать! Давай делом займемся…
Ида ощутила прикосновение требовательных пальцев, которые опять мяли и ласкали ее: грудь, бедра – везде, куда можно дотянуться. Эти руки ничем не напоминали женские.
– Ты как хороший мужик!
Элла презрительно хмыкнула:
– Что они могут, эти твои мужики? Эгоисты – только о собственном удовольствии думают! Трахаться нечем, – она сказала грубее, – а все на бабу норовят залезть. И потом считают, что облагодетельствовали ее по гроб жизни. Не-ет, – протянула Хрусталева, – я лучше мужика…
Она становилась то нарочито грубой, то ласковой и не отпускала послушное тело ни на минуту.
Ида простонала:
– О-ох, никогда не испытывала ничего подобного. Это извращение, извращение… – шептала она. И страстно желала, чтобы ее ласкали еще и еще.
Глава 7
Катя наконец придумала, как вывести Наташу из состояния, в котором та находилась. План был прост.
Богданова на днях рассказывала ей про одну свою знакомую, с которой случилась беда. Ту девушку звали Валя. Она лежала в больнице. Наташа хотела ее навестить сразу после демонстрации моделей "Весна – лето 2000"…
– Собирайся, собирайся! – Утром Катя предстала перед подругой непреклонная, как стена.
– Не стой над душой, – вяло сопротивлялась Наташа.
– Ты же матери ее обещала, что непременно сходишь в больницу, – не отставала Катя. – Помнишь, как мне рассказывала?
– Помню. – Наташа нахмурилась и стала сползать с постели.
Катя ликовала: сработало! А то заладила: не нужно ей, дескать, ничего, отстаньте, жизнь кончена…
– Хоть сдохни! – услышала Катя бурчание, доносившееся из ванной. ("Ничего, ничего, пусть побурчит, лишь бы не плакала".) Царева выбрала верную тактику. Легкомысленная с виду, Наташа Богданова была в общем-то очень обязательным человеком. И добрым. Она старалась помочь каждому нуждавшемуся в помощи, если имела такую возможность.
Выйдя на улицу, Богданова пошатнулась.
– Ты чего? – испугалась Катя.
– От свежего воздуха голова закружилась.
– Конечно, если сутками сидеть, не вылезая из постели, еще не то будет! Ноги откажут…
Богданова направилась к своей темно-синей «девятке», которая с той памятной ночи так и стояла во дворе.
– Ты на машине собираешься ехать? – удивилась Катя.
– Ну не пешком же я пойду!
Вчера, выйдя днем на улицу, Царева заметила, что соседки поглядывают на нее с повышенным вниманием.
– Машину никак купила? – не выдержав, спросила одна из них, самая любопытная.
– Нет, это подружкина.
– А-а! То-то я смотрю: стоит и стоит. А это, выходит, не твоя… – с облегчением произнесла тетка.
Народец в их доме с трудом переносил чужое благополучие. С этой соседкой жила внучка, Катина ровесница, и пожилая женщина ревностно следила за тем, чтобы у кого-то, не дай бог, не было чего-то лучшего, чем у ее раскрасавицы внучки.
Сейчас соседка тоже находилась на своем боевом посту: она неодобрительно покосилась на Наташину шубку – и поджала губы.
– Публика тут у вас… – невольно улыбнулась Богданова, заметив косой взгляд.
– Нравы вороньей слободки, – вздохнула Катя.
– По-моему, эту тетку сейчас кондрашка от злобы хватит.
– К счастью, не все здесь такие. Мамина подруга, тетя Нина, она в квартире напротив живет, про завист-ливых людей говорит так: "Что такое для них счастье? Счастье – это не когда он корову купил, а когда у соседа свинья сдохла".
Наташа впервые за все последнее время рассмеялась:
– Здорово! Надо будет запомнить. Метко сказано.
Они подъехали к терапевтическому корпусу районной клинической больницы.
– Четвертая терапия? – переспросила у Кати в отделе справок пожилая медсестра. – А кто вам там нужен?
– Поздеева, – вместо Кати ответила Наташа.
На лице медсестры появилось странное выражение – На четвертый этаж подниметесь. Пешком, лифт не работает. Сразу налево, где написано: "Третье хирургическое отделение". Его пройдете до конца. За медицинским постом будет терапия. Таблички там нет, – предупредила медсестра. – Раздевалка временно не работает: затопило. Верхнюю одежду снимете на лестнице и аккуратненько пронесете с собой.
Похоже, в этой больнице не только лифт сломался. Здание имело запущенный вид и давно нуждалось в ремонте: облупленные стены, драный линолеум, растрескавшиеся рамы на окнах – смотреть на все это было тоскливо.
Пока поднимались по лестнице, нанюхались всевозможных запахов. Пахло едой, лекарствами и еще чем-то неприятным. Больные, одетые в принесенные из дому разноцветные халаты, молча провожали глазами двух хорошеньких девушек.
– Господи, какая нищета! – с дрожью в голосе прошептала Наташа. – И здесь вынуждены находиться больные люди, которые нуждаются в лечении и уходе!
Они, не встретив никого из медперсонала, прошли насквозь длинный коридор третьего хирургического отделения и, толкнув стеклянную дверь, оказались в четвертой терапии.
– Вам кого? – тут же остановила их дежурная медсестра.
– К Поздеевой Валентине.
– У нее сейчас мать находится… – Медсестра помедлила, словно хотела еще что-то добавить, но передумала. – Можете пройти. Только недолго!
Девушки подошли к палате.
– Мне как-то не по себе, – пролепетала всегда такая дерзкая Наташа. – Все так странно на нас смотрят.
Они толкнули дверь и оказались в нужном помещении…
Там стояли четыре кровати, две из которых пустовали. На третьей сидела старуха с распущенными волосами и что-то бормотала. На четвертой постели лежала больная. В ногах у нее расположилась посетительница, она почему-то уткнулась лицом в колени.
Валентины в палате Наташа не увидела.
– Мы, наверное, ошиблись… – оглядевшись, начала Богданова. И испуганно смолкла.
Посетительница подняла голову.
– Наташенька? – Она вытерла слезы. – Ты не ошиблась. Это моя Валечка.
Больная открыла глаза и уставилась на девушек.
Наташа едва не вскрикнула от удивления и ужаса. Это на самом деле была Валя Поздеева.
– Не может быть! – невольно вырвалось у Наташи.
Это Валя?! На больничной койке лежала старуха со сморщенным лицом. Наташа помнила, как гордилась своей роскошной прической Поздеева, а теперь… сквозь редкие волосы просвечивала кожа головы. В уголках губ появились заеды. Кожа лица напоминала сухой, тонкий пергамент. Рука, лежавшая поверх одеяла, была костлявой, как у жертвы концлагеря.
– Господи! Ужас-то какой… – Наташа отшатнулась от постели.
– Да, Наташенька, да. – Женщина стиснула зубы и отвернулась. – Она уже несколько дней не встает.
Открылась дверь, и на пороге показалась медсестра с наполненным шприцем в руке.
– Пора делать укол.
Она откинула одеяло, и у девушек болезненно сжалось сердце. На кровати лежал скелет, обтянутый кожей.
Катя закрыла глаза: она не могла этого видеть. Вторая больная, жестикулируя, мычала что-то нечленораздельное.
– Сейчас вам лучше уйти. Я ввела питательный раствор, и она должна поспать, – сказала медсестра.
Наташа стала торопливо вытаскивать из сумки принесенные пакеты с фруктами.
– Да что вы! Этого она не ест.
– Все равно. – Наташа продолжала выкладывать на тумбочку яблоки, бананы, апельсины.
Катя и Наташа вместе с Валиной матерью вышли в больничный коридор. Последняя продолжала плакать.
– Как называется эта болезнь? – тихо спросила Катя.
– Кахексия – крайнее истощение.
– Не думала, что все так страшно… – Наташа прижала пальцы к губам.
– Сначала – анорексия. Ее журналисты еще называют смертельной модой, болезнью несбывшейся мечты. Потом – кахексия. С каждым днем ей становится все хуже и хуже, скоро она меня перестанет узнавать. Я только по выражению глаз понимаю, что она меня видит.
– Что же с ней случилось? – решилась спросить Богданова. – Ведь Валя казалась вполне нормальным человеком! Я хорошо помню ее по прошлогоднему показу "Весна – лето 1999". Она даже была немного полновата.
– Вот с этого все и началось. Вбила себе в голову, что должна похудеть. И непременно быстро. Целыми днями говорила только об этом…
– Да, я помню. Она и тогда, на демонстрации, сильно расстраивалась: считала, что набрала избыточный вес. Я еще пошутила – сказала, что мы не на парижских Днях высокой моды.
Валина мама тяжело вздохнула:
– Она решила иметь идеальную фигуру. Захотела быть лучше всех. Села на диету, а точнее – отказалась от еды. Мучительно борясь с голодом, жевала пищу и выплевывала ее. Пила слабительные и мочегонные препараты. Ставила клизмы, промывала желудок. Все это она проделывала тайком от меня. Я заметила, что она похудела. Валечка радовалась каждому сброшенному килограмму – и продолжала худеть. А тут еще генеральный директор Дома моды, где она работала, похвалил ее: вот, мол, берите пример с Поз-деевой – у нее есть сила воли, а у вас нет!..
Женщина опять горько заплакала.
– Сила воли… Она везде привыкла быть первой, стремилась к лидерству еще в школе. Если бы я знала, чего это ей стоило! Потом она рассказывала мне во всех подробностях, как научилась «насыщаться» взглядом: ходила по продуктовым магазинам, рассматривала витрины, представляла, будто ест все это. Чувство голода немного притуплялось. Иногда она не выдерживала и начинала есть всякую дрянь.
– Зачем?! – вырвалось у Кати.
Губы Поздеевой-старшей скривились в грустной улыбке.
– Чтобы вызвать рвоту. Говорила, что, когда начинала есть, уже не могла остановиться. Ей казалось, что желудок у нее бездонный. И она не могла насытиться.
– И вы ничего не замечали?
– Нет, – покачала головой женщина. – Днем я на работе. Вечером она уверяла меня, что перекусила где-то на стороне. Когда мы с мужем садились ужинать, Валя уходила в свою комнату.
– Садизм какой-то! – не выдержала Катя.
– Ох, девочка, не дай Господь никому пережить такого! Я заметила, что у нее стали возникать резкие перепады настроения. Только что была веселая – и вдруг срывается, кричит на нас с отцом. Сделалась злая, невыдержанная.
– Не помню, чтобы она когда-либо с кем-нибудь поругалась, – вставила Наташа.
– Да, у нее ведь очень спокойный характер. Был… Пока это все не началось. Я обратила внимание, что дочь очень быстро устает: шли вместе куда-нибудь, а она не могла угнаться за мной. Сразу появлялась одышка. По-настоящему я испугалась, когда заметила, что у нее дрожат руки. Подумала, это как-то связано с наркотиками. Потом… потом уже насильно повезла ее к врачу… – Она надолго замолчала.
– Это можно вылечить? – осторожно спросила спустя некоторое время Катя.
– Врач говорит, что поздно обратились: в организме произошли дистрофические изменения.
Обе девушки внутренне сжались, вспомнив, как выглядит теперь Валентина.
– Зачем все это – она ведь была такая хорошенькая? – решилась высказаться Наташа.
– Да, – устало покачала головой мать. – Видно, решила быть еще лучше. Лучше всех.
– Она… она понимает, что это – болезнь?
– Сейчас уже не знаю. Она почти не разговаривает. Когда привезли сюда, возмущалась тем, что ее хотят упечь в психушку. Ведь это не просто терапевтическое отделение…
– Я поняла, – тихо сказала Наташа.
– Здесь… в общем, сюда помещают тех, кто не буйный.
Они по-прежнему стояли втроем в пустом коридоре, пропахшем лекарствами и особым запахом больницы.
– Она и здесь продолжала голодать. Сначала перекладывала еду на соседние тарелки, а когда ее застукали за этим занятием, стала прятать котлеты в рукава и карманы халата. Потом выбрасывала. Никакие психотерапевтические беседы и сеансы гипноза не действовали. Они не помогли ей преодолеть страха перед едой. При своем росте она весит тридцать два килограмма… Весила, – поправилась мать.
– Неужели нет никакой надежды? – с тоской спросила Катя.
– Надежда… надежда всегда есть. Сейчас вводят питательные вещества по специальной системе, дают крохотные дозы психотропных препаратов. Больше истощенный организм не выдержит. Врачи обнадеживают меня. Говорят: пятьдесят на пятьдесят.
К ним подошла медсестра и что-то прошептала на ухо Поздеевой. Та побледнела и заторопилась:
– Ладно, девочки, вы идите. Спасибо, что зашли…
Она повернулась и, ссутулившись, направилась к двери в больничную палату.
Катя с Наташей, закрыв за собой дверь в четвертую терапию, оказались в коридоре хирургического отделения.
– Слушай, это кошмар! Я такого в жизни не видала. – В огромных глазах Наташи застыла боль. – Словно на похоронах побывала.
Возле медицинского поста хирургического отделения стоял высокий темноволосый парень в спортивном костюме. Заметив приближающихся девушек, он замер, а потом вдруг резко повернулся и почти бегом направился к перевязочной. Катя отметила, что он слегка прихрамывал.
Наташа не видела ничего вокруг: она полностью погрузилась в свои мысли.
– Смертельная мода для манекенщиц и фотомоделей, – пробормотала она. – Валька Поздеева… Как ее мать сказала: пятьдесят на пятьдесят? Она не выберется.
Катя не ответила.
– Ты не заметила в коридоре хирургического отделения высокого парня в спортивном костюме? – спросила она немного погодя.
– Нет. А что такое?
– Ничего. Показалось, наверное.
Богданова на днях рассказывала ей про одну свою знакомую, с которой случилась беда. Ту девушку звали Валя. Она лежала в больнице. Наташа хотела ее навестить сразу после демонстрации моделей "Весна – лето 2000"…
– Собирайся, собирайся! – Утром Катя предстала перед подругой непреклонная, как стена.
– Не стой над душой, – вяло сопротивлялась Наташа.
– Ты же матери ее обещала, что непременно сходишь в больницу, – не отставала Катя. – Помнишь, как мне рассказывала?
– Помню. – Наташа нахмурилась и стала сползать с постели.
Катя ликовала: сработало! А то заладила: не нужно ей, дескать, ничего, отстаньте, жизнь кончена…
– Хоть сдохни! – услышала Катя бурчание, доносившееся из ванной. ("Ничего, ничего, пусть побурчит, лишь бы не плакала".) Царева выбрала верную тактику. Легкомысленная с виду, Наташа Богданова была в общем-то очень обязательным человеком. И добрым. Она старалась помочь каждому нуждавшемуся в помощи, если имела такую возможность.
Выйдя на улицу, Богданова пошатнулась.
– Ты чего? – испугалась Катя.
– От свежего воздуха голова закружилась.
– Конечно, если сутками сидеть, не вылезая из постели, еще не то будет! Ноги откажут…
Богданова направилась к своей темно-синей «девятке», которая с той памятной ночи так и стояла во дворе.
– Ты на машине собираешься ехать? – удивилась Катя.
– Ну не пешком же я пойду!
Вчера, выйдя днем на улицу, Царева заметила, что соседки поглядывают на нее с повышенным вниманием.
– Машину никак купила? – не выдержав, спросила одна из них, самая любопытная.
– Нет, это подружкина.
– А-а! То-то я смотрю: стоит и стоит. А это, выходит, не твоя… – с облегчением произнесла тетка.
Народец в их доме с трудом переносил чужое благополучие. С этой соседкой жила внучка, Катина ровесница, и пожилая женщина ревностно следила за тем, чтобы у кого-то, не дай бог, не было чего-то лучшего, чем у ее раскрасавицы внучки.
Сейчас соседка тоже находилась на своем боевом посту: она неодобрительно покосилась на Наташину шубку – и поджала губы.
– Публика тут у вас… – невольно улыбнулась Богданова, заметив косой взгляд.
– Нравы вороньей слободки, – вздохнула Катя.
– По-моему, эту тетку сейчас кондрашка от злобы хватит.
– К счастью, не все здесь такие. Мамина подруга, тетя Нина, она в квартире напротив живет, про завист-ливых людей говорит так: "Что такое для них счастье? Счастье – это не когда он корову купил, а когда у соседа свинья сдохла".
Наташа впервые за все последнее время рассмеялась:
– Здорово! Надо будет запомнить. Метко сказано.
Они подъехали к терапевтическому корпусу районной клинической больницы.
– Четвертая терапия? – переспросила у Кати в отделе справок пожилая медсестра. – А кто вам там нужен?
– Поздеева, – вместо Кати ответила Наташа.
На лице медсестры появилось странное выражение – На четвертый этаж подниметесь. Пешком, лифт не работает. Сразу налево, где написано: "Третье хирургическое отделение". Его пройдете до конца. За медицинским постом будет терапия. Таблички там нет, – предупредила медсестра. – Раздевалка временно не работает: затопило. Верхнюю одежду снимете на лестнице и аккуратненько пронесете с собой.
Похоже, в этой больнице не только лифт сломался. Здание имело запущенный вид и давно нуждалось в ремонте: облупленные стены, драный линолеум, растрескавшиеся рамы на окнах – смотреть на все это было тоскливо.
Пока поднимались по лестнице, нанюхались всевозможных запахов. Пахло едой, лекарствами и еще чем-то неприятным. Больные, одетые в принесенные из дому разноцветные халаты, молча провожали глазами двух хорошеньких девушек.
– Господи, какая нищета! – с дрожью в голосе прошептала Наташа. – И здесь вынуждены находиться больные люди, которые нуждаются в лечении и уходе!
Они, не встретив никого из медперсонала, прошли насквозь длинный коридор третьего хирургического отделения и, толкнув стеклянную дверь, оказались в четвертой терапии.
– Вам кого? – тут же остановила их дежурная медсестра.
– К Поздеевой Валентине.
– У нее сейчас мать находится… – Медсестра помедлила, словно хотела еще что-то добавить, но передумала. – Можете пройти. Только недолго!
Девушки подошли к палате.
– Мне как-то не по себе, – пролепетала всегда такая дерзкая Наташа. – Все так странно на нас смотрят.
Они толкнули дверь и оказались в нужном помещении…
Там стояли четыре кровати, две из которых пустовали. На третьей сидела старуха с распущенными волосами и что-то бормотала. На четвертой постели лежала больная. В ногах у нее расположилась посетительница, она почему-то уткнулась лицом в колени.
Валентины в палате Наташа не увидела.
– Мы, наверное, ошиблись… – оглядевшись, начала Богданова. И испуганно смолкла.
Посетительница подняла голову.
– Наташенька? – Она вытерла слезы. – Ты не ошиблась. Это моя Валечка.
Больная открыла глаза и уставилась на девушек.
Наташа едва не вскрикнула от удивления и ужаса. Это на самом деле была Валя Поздеева.
– Не может быть! – невольно вырвалось у Наташи.
Это Валя?! На больничной койке лежала старуха со сморщенным лицом. Наташа помнила, как гордилась своей роскошной прической Поздеева, а теперь… сквозь редкие волосы просвечивала кожа головы. В уголках губ появились заеды. Кожа лица напоминала сухой, тонкий пергамент. Рука, лежавшая поверх одеяла, была костлявой, как у жертвы концлагеря.
– Господи! Ужас-то какой… – Наташа отшатнулась от постели.
– Да, Наташенька, да. – Женщина стиснула зубы и отвернулась. – Она уже несколько дней не встает.
Открылась дверь, и на пороге показалась медсестра с наполненным шприцем в руке.
– Пора делать укол.
Она откинула одеяло, и у девушек болезненно сжалось сердце. На кровати лежал скелет, обтянутый кожей.
Катя закрыла глаза: она не могла этого видеть. Вторая больная, жестикулируя, мычала что-то нечленораздельное.
– Сейчас вам лучше уйти. Я ввела питательный раствор, и она должна поспать, – сказала медсестра.
Наташа стала торопливо вытаскивать из сумки принесенные пакеты с фруктами.
– Да что вы! Этого она не ест.
– Все равно. – Наташа продолжала выкладывать на тумбочку яблоки, бананы, апельсины.
Катя и Наташа вместе с Валиной матерью вышли в больничный коридор. Последняя продолжала плакать.
– Как называется эта болезнь? – тихо спросила Катя.
– Кахексия – крайнее истощение.
– Не думала, что все так страшно… – Наташа прижала пальцы к губам.
– Сначала – анорексия. Ее журналисты еще называют смертельной модой, болезнью несбывшейся мечты. Потом – кахексия. С каждым днем ей становится все хуже и хуже, скоро она меня перестанет узнавать. Я только по выражению глаз понимаю, что она меня видит.
– Что же с ней случилось? – решилась спросить Богданова. – Ведь Валя казалась вполне нормальным человеком! Я хорошо помню ее по прошлогоднему показу "Весна – лето 1999". Она даже была немного полновата.
– Вот с этого все и началось. Вбила себе в голову, что должна похудеть. И непременно быстро. Целыми днями говорила только об этом…
– Да, я помню. Она и тогда, на демонстрации, сильно расстраивалась: считала, что набрала избыточный вес. Я еще пошутила – сказала, что мы не на парижских Днях высокой моды.
Валина мама тяжело вздохнула:
– Она решила иметь идеальную фигуру. Захотела быть лучше всех. Села на диету, а точнее – отказалась от еды. Мучительно борясь с голодом, жевала пищу и выплевывала ее. Пила слабительные и мочегонные препараты. Ставила клизмы, промывала желудок. Все это она проделывала тайком от меня. Я заметила, что она похудела. Валечка радовалась каждому сброшенному килограмму – и продолжала худеть. А тут еще генеральный директор Дома моды, где она работала, похвалил ее: вот, мол, берите пример с Поз-деевой – у нее есть сила воли, а у вас нет!..
Женщина опять горько заплакала.
– Сила воли… Она везде привыкла быть первой, стремилась к лидерству еще в школе. Если бы я знала, чего это ей стоило! Потом она рассказывала мне во всех подробностях, как научилась «насыщаться» взглядом: ходила по продуктовым магазинам, рассматривала витрины, представляла, будто ест все это. Чувство голода немного притуплялось. Иногда она не выдерживала и начинала есть всякую дрянь.
– Зачем?! – вырвалось у Кати.
Губы Поздеевой-старшей скривились в грустной улыбке.
– Чтобы вызвать рвоту. Говорила, что, когда начинала есть, уже не могла остановиться. Ей казалось, что желудок у нее бездонный. И она не могла насытиться.
– И вы ничего не замечали?
– Нет, – покачала головой женщина. – Днем я на работе. Вечером она уверяла меня, что перекусила где-то на стороне. Когда мы с мужем садились ужинать, Валя уходила в свою комнату.
– Садизм какой-то! – не выдержала Катя.
– Ох, девочка, не дай Господь никому пережить такого! Я заметила, что у нее стали возникать резкие перепады настроения. Только что была веселая – и вдруг срывается, кричит на нас с отцом. Сделалась злая, невыдержанная.
– Не помню, чтобы она когда-либо с кем-нибудь поругалась, – вставила Наташа.
– Да, у нее ведь очень спокойный характер. Был… Пока это все не началось. Я обратила внимание, что дочь очень быстро устает: шли вместе куда-нибудь, а она не могла угнаться за мной. Сразу появлялась одышка. По-настоящему я испугалась, когда заметила, что у нее дрожат руки. Подумала, это как-то связано с наркотиками. Потом… потом уже насильно повезла ее к врачу… – Она надолго замолчала.
– Это можно вылечить? – осторожно спросила спустя некоторое время Катя.
– Врач говорит, что поздно обратились: в организме произошли дистрофические изменения.
Обе девушки внутренне сжались, вспомнив, как выглядит теперь Валентина.
– Зачем все это – она ведь была такая хорошенькая? – решилась высказаться Наташа.
– Да, – устало покачала головой мать. – Видно, решила быть еще лучше. Лучше всех.
– Она… она понимает, что это – болезнь?
– Сейчас уже не знаю. Она почти не разговаривает. Когда привезли сюда, возмущалась тем, что ее хотят упечь в психушку. Ведь это не просто терапевтическое отделение…
– Я поняла, – тихо сказала Наташа.
– Здесь… в общем, сюда помещают тех, кто не буйный.
Они по-прежнему стояли втроем в пустом коридоре, пропахшем лекарствами и особым запахом больницы.
– Она и здесь продолжала голодать. Сначала перекладывала еду на соседние тарелки, а когда ее застукали за этим занятием, стала прятать котлеты в рукава и карманы халата. Потом выбрасывала. Никакие психотерапевтические беседы и сеансы гипноза не действовали. Они не помогли ей преодолеть страха перед едой. При своем росте она весит тридцать два килограмма… Весила, – поправилась мать.
– Неужели нет никакой надежды? – с тоской спросила Катя.
– Надежда… надежда всегда есть. Сейчас вводят питательные вещества по специальной системе, дают крохотные дозы психотропных препаратов. Больше истощенный организм не выдержит. Врачи обнадеживают меня. Говорят: пятьдесят на пятьдесят.
К ним подошла медсестра и что-то прошептала на ухо Поздеевой. Та побледнела и заторопилась:
– Ладно, девочки, вы идите. Спасибо, что зашли…
Она повернулась и, ссутулившись, направилась к двери в больничную палату.
Катя с Наташей, закрыв за собой дверь в четвертую терапию, оказались в коридоре хирургического отделения.
– Слушай, это кошмар! Я такого в жизни не видала. – В огромных глазах Наташи застыла боль. – Словно на похоронах побывала.
Возле медицинского поста хирургического отделения стоял высокий темноволосый парень в спортивном костюме. Заметив приближающихся девушек, он замер, а потом вдруг резко повернулся и почти бегом направился к перевязочной. Катя отметила, что он слегка прихрамывал.
Наташа не видела ничего вокруг: она полностью погрузилась в свои мысли.
– Смертельная мода для манекенщиц и фотомоделей, – пробормотала она. – Валька Поздеева… Как ее мать сказала: пятьдесят на пятьдесят? Она не выберется.
Катя не ответила.
– Ты не заметила в коридоре хирургического отделения высокого парня в спортивном костюме? – спросила она немного погодя.
– Нет. А что такое?
– Ничего. Показалось, наверное.
Глава 8
Царевой не показалось. Тот хромающий больной действительно был Томаз Гелашвили. Катя видела его лишь один раз, на вилле у Николая Линькова…
Томаз, когда его увезли из Никульского ребята Линя, пребывал в паническом настроении. Болела нога: пуля зацепила пятку.
– А этого куда девать? – Бригадир Линькова, здоровый крутолобый амбал, недобро уставился на грузина.
Тот тихо стонал на заднем сиденье машины.
– Его к врачу надо, – сказал другой браток, одетый в черную кожаную куртку. – Слышишь, как воет?
Бригадир раздумывал… Сейчас, когда убили Линя, он остался за старшего.
– В больницу? – повторил он, медленно соображая.
– Какая больница! – услышав это, завопил Томаз. – Слушай, у меня тбилисская прописка. В ментовку сообщат, а с милицией мне…
С милицией дело иметь не хотелось никому.
– Покажи рану, – распорядился бригадир.
Томаз, морщась, приподнял ногу…
– Без врача не обойтись! – Парень в кожаной куртке покачал головой. – Кровищи-то сколько! И заражение может начаться. Слышь, Вадим, – обратился он к водителю автомобиля, – у тебя вроде лекарь был знакомый.
– Он сейчас в туристической поездке, вернется через неделю.
– Неделя – это долго…
Томаз внимательно слушал разговор: решалась его судьба. Вот пристрелят его сейчас да и выкинут на обочину!
– Ну что, в Москву его везти? Или… – Водитель вопросительно посмотрел на старшего.
– Здесь по пути, недалеко совсем, районная больница есть, – подал голос Гелашвили. – Николай меня туда возил пару раз. Народ там нормальный, вопросов лишних не задает… Ребята, не бросайте меня, а? – попросил он.
– Ладно, – помолчав, согласился в конце концов бригадир. – Говори, куда ехать. Сейчас попробуем договориться.
Машины въехали на территорию районной клинической больницы. Томаз оказался прав. С врачом из хирургического отделения удалось найти общий язык.
– Полежать денька три придется. Рана небольшая, но нехорошая. Кость зацепили. – Врач не задавал лишних вопросов. (Ему ведь за это заплатили.) – В стационаре он живо на ноги встанет.
– А без стационара нельзя? – на всякий случай спросил бригадир.
– А перевязку кто ему будет каждый день делать? – спокойно возразил хирург.
Интересные люди! За время ночных дежурств к нему, хирургу, братки обращались не один раз. Какие только раны не приходилось обрабатывать! Судя по количеству огнестрельных ранений, в стране шла необъявленная война. Полученным гонораром приходилось, конечно, делиться… Хирург рассуждал так: если он откажется оказать помощь – значит, это сделает за него кто-то другой.
Лечение шло успешно. Томаз Гелашвили начал потихоньку ходить. Правда, с помощью костыля. Он быстро освоился в отделении и с грузинским темпераментом ухаживал за медсестрами, называя их всех ласково по именам. Будущее уже не рисовалось ему в сплошном черном цвете. Томаз намеревался подлечиться, а дальше – там видно будет. О гибели Николая он старался не думать. И вдруг…
Когда Гелашвили увидел Наташу Богданову, он испугался: что она здесь делает? Хромая, он скрылся в перевязочной.
Знакомая медсестра, увидев его лицо, и сама испугалась:
– Что случилось, Томаз?
Ей нравился этот симпатичный высокий парень, который не оставлял без внимания ни одну женщину. И ухаживал он за всеми так искренне, с таким жаром, что на него невозможно было обижаться. Ну любит за девицами приударить – куда деваться? Глупо воспринимать всерьез его комплименты, но иногда так хочется…
Тридцатипятилетняя женщина с усталым лицом, не избалованная вниманием мужчин, успокоившись, ласково смотрела на Томаза.
– Ничего, Галочка, так просто заглянул, – не сразу нашелся он.
– Раз пришел, садись: перевязку сделаю.
– Да, перевязку…
"Зачем она здесь, чего ей надо? Может, ментовку на меня навести хочет? Надо рвать отсюда когти, пока не достали", – так думал Гелашвили, с тоской рассматривая потолок перевязочной. И ничего не решался предпринять.
Перепуганному Томазу не грозила никакая опасность со стороны Наташи. Но он-то этого не знал!
Неприятности начались у него в тот же вечер, причем пришли оттуда, откуда он их не ждал…
Медсестра, заглянув в палату, окликнула его:
– Томазик, к тебе пришли.
Он вздрогнул:
– Кто?
– Не знаю, парень какой-то.
Томаз поковылял в коридор.
– Привет! – Возле окна стоял не кто иной, как Марат Газеев. Один.
Томаз застыл на месте.
– Послушай, милая! – Газеев протянул медсестре шоколадку. – Мы тут выйдем погуляем, хорошо?
– Да не надо мне ничего! – отказалась она. Посетитель ей не понравился.
– Возьми, возьми! Чайку попьешь…
– Ему нельзя на улицу, – всполошилась Галина. (Так звали медсестру.) – Мы недолго, в машине посидим.
– Тогда через черный ход пройдите, а то вас дежурная не выпустит.
– Какие сложности, а? – ухмыльнулся Газеев.
Томаз с трудом спускался по лестнице. Следом, дыша ему в затылок, следовал Марат.
Когда они очутились на улице, Газеев со злостью толкнул Томаза в спину:
– Иди, тебя ждут!
В машине сидели бригадир Линя, который несколько дней назад привез грузина в районную больницу, и еще Роман Баскаков с Назаровым.
– Ты пока воздухом подыши, – твердо сказал Баскаков бригадиру.
Тот безропотно вылез из машины…
Роман Баскаков, решивший наказать Линя за непослушание, был зол на всех. И на своего племянника, Марата Газеева, тоже… Что задумал, гад! Сговорился, снюхался за его спиной, деньгу легкую сшибить задумал. Ну времена пошли! Раньше бы за такое сразу башку отвернули.
Баскаков хотел наказать племянника, чтобы тот и думать забыл, как против старшего, да еще и родственника, которому по гроб жизни обязан, хвост поднимать.
– Возьмешь срок на себя! – приказал он племяннику.
Тот обалдел. Чтобы дядька родной его в колонию закатал?
– Да я, да… Как же это?
– А так же, – передразнил Баскаков. – Посидишь, может, умнее будешь. Не повредит. Слишком легко жить стали, старших не помните.
Газеева затрясло.
– Привык с бабами по кабакам шляться, деньги без счета раскидывать. Где бы ты сейчас был – без меня?..
Неизвестно, наказал бы Баскаков в конце концов племянника или нет, но неожиданно дело повернулось иначе. Верный человечек донес, что пистолета, из которого застрелили Линя, возле трупа не оказалось: "Прокуратура роет, куда ствол подевался". Вот те хрен! Баскаков четко помнил, что «ТТ» валялся возле резной ножки бильярдного стола. Его никто не трогал. Ствол был там, когда они покидали виллу…
– Пистолет ты подобрал? – Тяжелый взгляд Баскакова уперся в подбородок Гелашвили.
– Какой пистолет? Кто подобрал?
– Кто, кто – хрен в пальто!
– Я ничего не знаю про пистолет! – закричал Томаз. – Я вообще ничего не видел!
– Вот это хорошо, что не видел, – нарочито медленно произнес Баскаков.
От его голоса у Гелашвили мурашки поползли по телу.
Томаз, когда его увезли из Никульского ребята Линя, пребывал в паническом настроении. Болела нога: пуля зацепила пятку.
– А этого куда девать? – Бригадир Линькова, здоровый крутолобый амбал, недобро уставился на грузина.
Тот тихо стонал на заднем сиденье машины.
– Его к врачу надо, – сказал другой браток, одетый в черную кожаную куртку. – Слышишь, как воет?
Бригадир раздумывал… Сейчас, когда убили Линя, он остался за старшего.
– В больницу? – повторил он, медленно соображая.
– Какая больница! – услышав это, завопил Томаз. – Слушай, у меня тбилисская прописка. В ментовку сообщат, а с милицией мне…
С милицией дело иметь не хотелось никому.
– Покажи рану, – распорядился бригадир.
Томаз, морщась, приподнял ногу…
– Без врача не обойтись! – Парень в кожаной куртке покачал головой. – Кровищи-то сколько! И заражение может начаться. Слышь, Вадим, – обратился он к водителю автомобиля, – у тебя вроде лекарь был знакомый.
– Он сейчас в туристической поездке, вернется через неделю.
– Неделя – это долго…
Томаз внимательно слушал разговор: решалась его судьба. Вот пристрелят его сейчас да и выкинут на обочину!
– Ну что, в Москву его везти? Или… – Водитель вопросительно посмотрел на старшего.
– Здесь по пути, недалеко совсем, районная больница есть, – подал голос Гелашвили. – Николай меня туда возил пару раз. Народ там нормальный, вопросов лишних не задает… Ребята, не бросайте меня, а? – попросил он.
– Ладно, – помолчав, согласился в конце концов бригадир. – Говори, куда ехать. Сейчас попробуем договориться.
Машины въехали на территорию районной клинической больницы. Томаз оказался прав. С врачом из хирургического отделения удалось найти общий язык.
– Полежать денька три придется. Рана небольшая, но нехорошая. Кость зацепили. – Врач не задавал лишних вопросов. (Ему ведь за это заплатили.) – В стационаре он живо на ноги встанет.
– А без стационара нельзя? – на всякий случай спросил бригадир.
– А перевязку кто ему будет каждый день делать? – спокойно возразил хирург.
Интересные люди! За время ночных дежурств к нему, хирургу, братки обращались не один раз. Какие только раны не приходилось обрабатывать! Судя по количеству огнестрельных ранений, в стране шла необъявленная война. Полученным гонораром приходилось, конечно, делиться… Хирург рассуждал так: если он откажется оказать помощь – значит, это сделает за него кто-то другой.
Лечение шло успешно. Томаз Гелашвили начал потихоньку ходить. Правда, с помощью костыля. Он быстро освоился в отделении и с грузинским темпераментом ухаживал за медсестрами, называя их всех ласково по именам. Будущее уже не рисовалось ему в сплошном черном цвете. Томаз намеревался подлечиться, а дальше – там видно будет. О гибели Николая он старался не думать. И вдруг…
Когда Гелашвили увидел Наташу Богданову, он испугался: что она здесь делает? Хромая, он скрылся в перевязочной.
Знакомая медсестра, увидев его лицо, и сама испугалась:
– Что случилось, Томаз?
Ей нравился этот симпатичный высокий парень, который не оставлял без внимания ни одну женщину. И ухаживал он за всеми так искренне, с таким жаром, что на него невозможно было обижаться. Ну любит за девицами приударить – куда деваться? Глупо воспринимать всерьез его комплименты, но иногда так хочется…
Тридцатипятилетняя женщина с усталым лицом, не избалованная вниманием мужчин, успокоившись, ласково смотрела на Томаза.
– Ничего, Галочка, так просто заглянул, – не сразу нашелся он.
– Раз пришел, садись: перевязку сделаю.
– Да, перевязку…
"Зачем она здесь, чего ей надо? Может, ментовку на меня навести хочет? Надо рвать отсюда когти, пока не достали", – так думал Гелашвили, с тоской рассматривая потолок перевязочной. И ничего не решался предпринять.
Перепуганному Томазу не грозила никакая опасность со стороны Наташи. Но он-то этого не знал!
Неприятности начались у него в тот же вечер, причем пришли оттуда, откуда он их не ждал…
Медсестра, заглянув в палату, окликнула его:
– Томазик, к тебе пришли.
Он вздрогнул:
– Кто?
– Не знаю, парень какой-то.
Томаз поковылял в коридор.
– Привет! – Возле окна стоял не кто иной, как Марат Газеев. Один.
Томаз застыл на месте.
– Послушай, милая! – Газеев протянул медсестре шоколадку. – Мы тут выйдем погуляем, хорошо?
– Да не надо мне ничего! – отказалась она. Посетитель ей не понравился.
– Возьми, возьми! Чайку попьешь…
– Ему нельзя на улицу, – всполошилась Галина. (Так звали медсестру.) – Мы недолго, в машине посидим.
– Тогда через черный ход пройдите, а то вас дежурная не выпустит.
– Какие сложности, а? – ухмыльнулся Газеев.
Томаз с трудом спускался по лестнице. Следом, дыша ему в затылок, следовал Марат.
Когда они очутились на улице, Газеев со злостью толкнул Томаза в спину:
– Иди, тебя ждут!
В машине сидели бригадир Линя, который несколько дней назад привез грузина в районную больницу, и еще Роман Баскаков с Назаровым.
– Ты пока воздухом подыши, – твердо сказал Баскаков бригадиру.
Тот безропотно вылез из машины…
Роман Баскаков, решивший наказать Линя за непослушание, был зол на всех. И на своего племянника, Марата Газеева, тоже… Что задумал, гад! Сговорился, снюхался за его спиной, деньгу легкую сшибить задумал. Ну времена пошли! Раньше бы за такое сразу башку отвернули.
Баскаков хотел наказать племянника, чтобы тот и думать забыл, как против старшего, да еще и родственника, которому по гроб жизни обязан, хвост поднимать.
– Возьмешь срок на себя! – приказал он племяннику.
Тот обалдел. Чтобы дядька родной его в колонию закатал?
– Да я, да… Как же это?
– А так же, – передразнил Баскаков. – Посидишь, может, умнее будешь. Не повредит. Слишком легко жить стали, старших не помните.
Газеева затрясло.
– Привык с бабами по кабакам шляться, деньги без счета раскидывать. Где бы ты сейчас был – без меня?..
Неизвестно, наказал бы Баскаков в конце концов племянника или нет, но неожиданно дело повернулось иначе. Верный человечек донес, что пистолета, из которого застрелили Линя, возле трупа не оказалось: "Прокуратура роет, куда ствол подевался". Вот те хрен! Баскаков четко помнил, что «ТТ» валялся возле резной ножки бильярдного стола. Его никто не трогал. Ствол был там, когда они покидали виллу…
– Пистолет ты подобрал? – Тяжелый взгляд Баскакова уперся в подбородок Гелашвили.
– Какой пистолет? Кто подобрал?
– Кто, кто – хрен в пальто!
– Я ничего не знаю про пистолет! – закричал Томаз. – Я вообще ничего не видел!
– Вот это хорошо, что не видел, – нарочито медленно произнес Баскаков.
От его голоса у Гелашвили мурашки поползли по телу.