Страница:
Самым опасным врагом был сэр Рандольф де Бро, шериф Кента, который в качестве королевского чиновника, собиравшего налоги, увел из Кентербери весь скот и лошадей, сжег конюшни и не намеревался ничего возвращать законному владельцу.
Немалую опасность представляли и три епископа, которые принимали участие в коронации Генриха-младшего. Они поклялись не допустить, чтобы Бекет снова занял свой пост.
Бекет проявил себя прежним — прекрасным тактиком, быстрым на решения: он спланировал операцию как военную кампанию.
Перед тем как покинуть Францию, он послал вперед небольшое судно, на борту которого находилась девушка, переодетая мальчиком. В Дувре ее никто не задержал, и потому она без задержки прискакала в Йорк. По окончании службы в соборе «мальчик» смиренно подошел к архиепископу Йоркскому и передал ему свиток. Архиепископ развернул свиток и начал его читать. Это был приказ об отстранении его от должности.
Когда возмущенный и перепуганный архиепископ кинулся за посланцем, тот уже исчез. Формально архиепископ при свидетелях получил приказ своего начальника, и замолчать это было нельзя. Точно так же посланница в течение ближайших двух дней поступила с епископами Лондонским и Солсберийским.
После этого отплыл из Франции и сам Бекет.
Шериф де Бро установил блокаду берега и бросил своих солдат на поиски таинственного посланника, но тот как в воду канул.
Пока де Бро метался по берегу, обыскивая корабли, Бекет перешел в лодку в устье Темзы и поднялся на ней до города Сэндвича. Предупрежденные верными людьми, там его уже ждали вооруженные горожане. Когда де Бро прискакал с отрядом солдат в Сэндвич, он не решился вступить в бой с горожанами на их земле. Одно дело — убить Бекета на пустынном берегу, другое — сражаться с целым городом. Бекет передал шерифу через мэра города скрепленное королевской печатью разрешение архиепископу пребывать в Англии. Отныне у де Бро руки были связаны.
От своих агентов Генрих узнал, что Бекет одурачил врагов. Короля более всего встревожило то, что от Сэндвича до Кентербери вдоль дороги стояли тысячи крестьян, приветствуя своего кумира. И некоторые были вооружены.
Архиепископский дворец в Кентербери встретил Бекета выбитыми окнами, разломанными полами, проваленной крышей. Не на чем было даже спать.
В течение нескольких дней Бекет приводил резиденцию в порядок и одновременно рассылал письма своим сторонникам. Кентербери гудел, как улей. Туда спешили монахи, недовольные своими аббатами, священники, обиженные епископами, горожане с жалобами на шерифов; появились и некоторые рыцари. Все ждали, что Бекет предпримет далее.
Бекет решился. Окруженный большой толпой сторонников, которая росла по мере того, как он продвигался вперед, Бекет направился прямо в Лондон, где находился новый король Англии, которого еще предстояло короновать.
В Лондон въезжал уже не изгнанник. Главу английской церкви сопровождала вооруженная свита. У городских ворот его ждали три тысячи вооруженных горожан, навстречу вышли мэр, цехи ремесленников, гильдии торговцев. При виде Бекета люди опустились на колени.
Генрих-младший растерялся. Он боялся гнева отца, он страшился народного возмущения.
Решения принимали за него. Генрих-старший никогда не оставлял своих родственников без надзора. Королевский чиновник вышел навстречу Бекету с требованием в город не входить.
Тот не подчинился.
В воротах Лондона Бекету вручили собственноручное письмо Генриха-младшего, вырванное у того придворными. В нем король приказывал архиепископу вернуться и заявлял, что не готов с ним встретиться.
Бекет, который рассчитывал на то, что Генрих-младший осмелится ослушаться отца, повернул обратно.
Во Францию, где находился Генрих-старший, неслись панические сообщения. В доносах не обошлось без преувеличений: бароны и епископы раздули попытку Бекета посетить Лондон до размеров мятежа.
К королю в Нормандию приехали взбешенные прелаты, которых отстранил Бекет. Они кричали, что, если Бекет останется в Англии, страна будет потеряна для короны. И тогда были сказаны слова.
За ужином, бушуя в гневе, проклиная непокорного Бекета и свое решение вернуть его в Англию, король воскликнул:
— Неужели я окружен одними трусами? Неужели не найдется никого, кто освободил бы меня от этого низкорожденного монаха?
Английские историки уже много столетий утверждают, что эти слова короля были вызваны вспышкой гнева, на самом же деле он ничего подобного не хотел сказать, а последующие события были вызваны тем, что верные рыцари поняли его слишком буквально. И когда король узнал, что той же ночью четыре барона — Реджинальд Фитц-Урс, Хью де Моревиль, Ричард де Бретон и Уильям де Треси — поскакали в Кале, он отправил за ними погоню. Но погоня вернулась ни с чем.
Версия эта весьма сомнительна: король мог послать в Англию других баронов, которые пресекли бы попытку убийц расправиться с Бекетом. Он мог предупредить Генриха-младшего, чтобы тот охранял Бекета. Ничего этого Генрих не сделал. И даже не пытался сделать.
Важно и то, что появление в Англии четырех знатных рыцарей не было тайной. Шериф де Бро знал об их приезде и сразу присоединился к ним. Поэтому нет сомнений, что операция проводилась с согласия короля.
Другое дело, что во всем этом мало логики.
Операция была непродуманной и поспешной. Покушение на Бекета, связанное с именем Генриха, ничего хорошего королю не сулило. Устранить архиепископа можно было куда тоньше.
Так или иначе, рыцари поспешили в Англию, а Бекет вернулся в Кентербери. Положение его было отчаянным.
Наступало холодное и голодное рождество. Шериф де Бро блокировал аббатство, чтобы крестьяне и монахи не смогли доставить архиепископу продукты, и перехватил корабль, который вез припасы из Франции.
Когда Бекет взошел на амвон и начал читать рождественскую проповедь, тема ее всем показалась странной: смерть епископа Альфреда от рук датчан. Он закончил проповедь пророческими словами: «И скоро будет еще одна смерть».
Бекет так исхудал, что казался бесплотной тенью.
Собор был переполнен народом — крестьянами со всей округи, горожанами из соседних городов, монахами окрестных монастырей. А ведь всадники Рандольфа де Бро и его брата Роберта дежурили на всех перекрестках, плетьми и древками копий избивая тех, кто шел к собору. На площади возле собора валялись трупы лошадей и мулов — остатки каравана с припасами, который был перехвачен братьями де Бро.
Бекет кончил говорить. В холодном соборе над сотнями лиц, обращенных к архиепископу, клубился пар от дыхания.
Бекет положил руку на Библию и поднял свечу.
Трепет ужаса прокатился по собору. Все знали, что отлучение от церкви проводится «свечой и книгой».
Голос Бекета загремел, улетая в вышину готического зала. Он говорил о том, что нет прощения человеку, поднявшему руку на церковь…
Все понимали, что сейчас архиепископ отлучит от Церкви… Но кого? Неужели самого короля Англии?
Бекет предал анафеме братьев де Бро. Прокляв первого, он поднес к губам свечу и задул ее.
Затем он отлучил двух аббатов, известных своими преступлениями.
Снова пауза.
Бекет уходит за алтарь.
Он только предупредил. Но угроза была очевидной.
Прошло еще три дня. За это время рыцари высадились в Англии. Их встретили разъяренные братья де Бро. Можно как угодно храбриться и ненавидеть Бекета, но никогда колокола не зазвонят в твоих имениях, ни один священник не осмелится прийти к твоему смертному одру ты будешь похоронен на пустыре…
Переночевав в монастыре святого Августина, настоятелем которого был развратный аббат Клерамбо, рыцари в сопровождении братьев де Бро отправились в Кентербери.
Наступил вторник 29 декабря. Снег несло над полями. Рандольф де Бро созвал своих солдат. Солдаты разъехались по улицам города, загоняя жителей в дома.
В это время архиепископ сидел один в холодном зале дворца. Он обедал — трапеза была скудна: кусок рыбы и стакан воды. Затем он ушел в спальню, где к нему присоединились гости, приехавшие в свое время в аббатство на рождество. Их было немного: страшно и опасно было общаться с архиепископом.
У Бекета сидел и Джон Солсберийский, крупнейший мыслитель Англии, некогда близкий Генриху человек, в свое время даже возглавлявший посольство к папе римскому, и ученый монах из Кембриджа по имени Гримм.
Рыцари въехали во двор аббатства, спешились, сняли мечи и шлемы. они хорошо пообедали, были пьяны и уверены в себе.
Двор был, как и обычно, заполнен нищими, юродивыми, крестьянами, которые хотели хоть глазком взглянуть на святого Томаса. Они грелись у костров.
Четыре рыцаря в развевающихся белых плащах, под которыми поблескивали кольчуги, прошли в спальню к Бекету.
Реджинальд Фитц-Урс сказал с порога:
— Епископ, мы привезли приказ короля.
Простой рыцарь не мог доставить архиепископу приказ короля. Поэтому Бекет отвернулся от Фитц-Урса.
Тогда рыцарь начал перечислять преступления Бекета: непослушание королю, попытка поднять восстание, снятие еписконов, отлучение братьев де Бро.
Бекет все выслушал и затем холодно ответил, что он действовал с санкции папы римского, с ведома и согласия короля.
— Как! — закричал Фитц-Урс. — Ты смеешь утверждать, что король, пославший нас к тебе, лжец? Послушайте, он оскорбил короля!
— Реджинальд, — сказал Бекет, — я никогда этого не говорил.
И тут Фитц-Урс потребовал, чтобы Бекет немедленно покинул страну и никогда более не ступал на землю Англии.
Бекет поднялся. Он был на голову выше рыцарей, и голос его был спокоен.
— Я никогда не покину Англию, — произнес он, — и ни один человек на Земле не заставит меня сделать это.
И добавил:
— Вы не более желаете убить меня, чем я сам хочу умереть.
Фитц-Урс схватился за пояс, но меча на нем не было. Оружие осталось во дворе.
Скорее всего у рыцарей не было четкого плана действий. Когда стало ясно, что Бекета запугать невозможно, у них остался лишь один путь — убийство.
Рыцари выбежали во двор, чтобы надеть шлемы и взять мечи.
Уже почти совсем стемнело.
Рыцари подбадривали себя боевыми криками:
— К оружию! За короля!
Нищие и крестьяне в ужасе разбегались со двора, но у ворот их встречали солдаты братьев де Бро и гнали обратно. Заговорщики боялись, что если в городе узнают о нападении на Бекета, то народ бросится его спасать.
Монастырские служки кинулись к окнам и дверям, выходившим во двор, и заперли их. Одинокий колокол звонил к вечерне.
Томас Бекет стоял у себя в комнате совсем один — куда-то делись остальпые монахи, куда-то исчезли его гости. Казалось, он ничего не слышит. Наступил момент главного испытания. Готов ли он к смерти или должен бежать, унижая бегством ту высшую справедливость, носителем которой себя почитал? Никто не знает, о чем он думал в эти минуты. Был ли он фанатиком, шедшим на смерть ради идеи, или великим актером, который должен был сыграть последний акт трагедии?
Прибежали монахи — они стали уговаривать Бекета скрыться в церкви, куда убийцы вернее всего не посмеют войти.
Вдруг Бекет очнулся.
— Я должен служить вечерню, — произнес он.
Монах нес перед ним свечу.
Послышались крики. Рыцари бежали по коридору, соединявшему дом с церковью, разгоняя ударами мечей монахов, которые старались их остановить.
Монахи пытались вывести Бекета на боковую лестницу, невидимую в темноте. Она вела в часовню, о которой рыцари не знали.
Но архиепископ вырвался из рук монахов.
Он схватил крест и направился к архиепископскому креслу, что стояло на возвышении у колонны. Монах Гримм взял у него тяжелый крест и пошел впереди.
Ворвавшись в храм, рыцари остановились, стараясь разобраться в мелькании черных теней.
— Где изменник? — закричал Фитц-Урс.
Из темноты отвечали:
— Я здесь. Но я не изменник. Я архиепископ Кентерберийский и служитель Господень. Что тебе надо?
В этот момент послышались шаги в коридоре: солдаты де Бро не смогли удержать в домах жителей Кентербери. Не обращая внимания на побои, люди бежали в собор с криками:
— Они убивают нашего отца!
Хью де Моревиль бросился навстречу горожанам, размахивая двуручным мечом. Он вопил, что убьет каждого, кто сделает шаг вперед.
Горожане не посмели драться с вооруженным рыцарем, но зато сотни глаз увидели то, что должно было остаться покрытым мраком.
Первый удар нанес де Треси. Но Гримм принял удар на себя и, обливаясь кровью, упал на пол.
Следующим ударом де Треси разрубил плечо Бекету. Подоспевший де Бретон вонзил меч в грудь Бекета, и тот рухнул.
Прибежавший на помощь рыцарям де Бро раскроил Бекету череп.
Затем, подняв окровавленный меч, он закричал на весь собор:
— Изменник мертв!
Гром и молния не поразили убийц. Тишина стояла в гулком соборе. Никто не ответил страшному де Бро. Серыми тенями в черноте рыцари вышли из зала. Люди расступались, молча жались к степам.
На дворе шел густой снег. Рыцари сели на коней и поскакали прочь. Следом за ними скакали солдаты шерифа.
К утру они были в замке Моревиля, и замок встретил их молчанием. Невероятно, но той ночью слух о смерти Бекета несся по стране быстрее, чем всадники. В замке уже знали, что случилось.
Но если убийцы, охваченные суеверным страхом, все же побаивались удара молнии, то брат шерифа Роберт де Бро не бежал со всеми. До поздней ночи его люди взламывали сундуки и ящики архиепископа в поисках ценностей. Они не только увезли посуду и бумаги Бекета, но даже сорвали со стен обивку и навалили на повозки церковную мебель.
Когда мы говорим о роли религии в жизни человека средневековья, о его трепете перед богом, нельзя забывать, что этот трепет сочетался с уверенностью даже самого жестокого из преступников, что перед смертью он сможет замолить грехи и откупиться от ада.
Отлученный от церкви, граждански уничтоженный, Роберт де Бро всю ночь спокойно грабил архиепископский дом и собор, не испытывая никаких угрызений совести. Правда, братья де Бро отличались удивительным душегубством.
И только когда последний солдат де Бро покинул Кентербери, один из друзей архиепископа осмелился вернуться в собор.
Бекет лежал лицом вниз в большой луже крови.
В собор начали стекаться монахи. Они крались, словно были преступниками, они говорили шепотом, и тонкие свечи дрожали в их руках. Долго не решались повернуть Бекета на спину.
Удар де Бро был столь жесток, что думали — ничего от лица не осталось.
Но лицо было чистым и спокойным. В робком пламени свечей померещилось даже, что Бекет улыбается.
Голову перевязали, затем перенесли Бекета в алтарь. Вокруг загорелись сотни свечей. К тому времени собор уже был полон народу. Те, кто убежал оттуда в самый страшный момент, теперь вернулись. Наступал рассвет.
На следующее утро один из монахов сказал, что ночью к нему явился Бекет. Монах спросил его: «Разве вас не убили?» И Бекет ответил:
— Меня убили, но я восстал из мертвых.
И с этими словами, окруженный ярким сиянием, архиепископ поднялся в небо.
Ни один человек не усомнился в правдивости этих слов.
А в толпе, наполнившей собор, какая-то женщина, которая уже много лет была калекой, закричала, что выздоровела, и отбросила костыли. Тут не могло быть жульничества: эту женщину в городе знали все.
Люди, наполнившие собор, рухнули на колени, славя Господа. Те, кто не смог протиснуться в собор, опускались на колени в снег. А народ все шел и шел, потому что жестокие господа, боясь правды, убили народного заступника, святого человека. Боясь, что убийцы вернутся, монахи на следующий день перенесли тело в склеп и замуровали гроб кирпичной кладкой.
Когда новость достигла Лондона, князья церкви не могли скрыть своего восторга. Архиепископ Йоркский, который полагал, что отныне с него отлучение снято, взобрался на амвон и публично объявил, что Бекет поражен рукой самого Господа. Эту проповедь в той или иной форме повторили все основные епископы страны. Они требовали выбросить тело Бекета — как гнусного изменника и преступника.
Выполнить требование епископов решил шериф Рандольф де Бро. Пока его сообщники отсиживались по замкам, готовясь незаметно вернуться во Францию, он поспешил обратно в Кентербери, чтобы захватить тело изменника и бросить его собакам.
Надо отдать должное этому негодяю: он никогда не прятался за спины других. Совершая очередную мерзость, он всегда был впереди.
Солдаты де Бро с трудом пробились сквозь толпы людей к собору, но в тесном, душном склепе они не нашли тела архиепископа. Де Бро пришлось вернуться ни с чем.
В первые недели, когда Бекета оплакивали сотни тысяч людей, лондонские власти твердили, что Бекет — государственный преступник, казненный по воле государя. Был издан указ о том, что любой священник, упомянувший имя Бекета в проповеди, будет высечен розгами. Отряды шерифа де Бро были срочно усилены солдатами из Лондона. В самом Кентерберийском соборе было запрещено вести службу.
Но постепенно поток ненависти стал иссякать. Рядовые священники, презрев угрозы, произносили проповеди в честь Бекета, пилигримы тянулись со всех сторон в Кентербери. Генрих-младший неожиданно для советников заявил, что не простит отцу смерти своего наставника, молодая королева открыто обвиняла в его смерти королевских министров и не скрывала презрения к архиепископу Йоркскому. Сторону Бекета приняла и Элеонора Аквитанская.
А из-за границы приходили все новые вести, одна удивительнее другой. Муж Иоанны, дочери Генриха II, король Сицилии Вильгельм, приказал воздвигнуть статую Бекета в своей столице, король Франции Людовик не только провозгласил траур по архиепископу, но и объявил о своем желании приехать в Англию, чтобы поклониться праху святого. На следующий год французский король прибыл в Кентербери и помолился на могиле Бекета. Он привез золотую чашу и большой бриллиант для украшения надгробия. Наконец, стало известно — и это окончательно ввергло в растерянность правительство, — что римский папа рассматривает вопрос о причислении изменника к лику святых. Что и было сделано через два года после гибели Бекета.
К сожалению, историческая справедливость далеко не всегда торжествует. И хотя посмертная слава Бекета была велика, его убийцы, несмотря на то что существует множество легенд об их страшной судьбе, остались живы. В течение нескольких лет они отсиживались у себя в замках, а затем король вернул их на службу. Возможно, он так поступил, признавая свою ответственность за смерть Бекета. Ведь, казалось бы, чего проще — сделать убийц козлами отпущения и остаться чистым в глазах современников и потомков. Но Генрих отлично понимал, что наказывать убийц, в сущности, бессмысленно. Это будет попытка оправдаться за чужой счет. Она никого не обманет. Да и кого наказывать, а кого миловать? Что делать с братьями де Бро? Что делать с епископами, которые кричали с амвонов, что Бекет — изменник? Что делать с собственными министрами, которые грозили казнями любому, кто приблизится к месту гибели Бекета? Все выполнили его приказ, который не был отдан, но который очень хотелось выполнить.
Разумнее всего было показать миру, как сильно удручен английский король смертью Бекета, как безжалостно он казнит себя.
Да и в самом деле, вряд ли Генрих чувствовал облегчение от смерти бывшего друга. Политический и моральный урон, который понес он, был невосполним. Отныне любое бедствие или неудача рассматривались как кара за убийство Бекета. В те дни, когда феодалы и высшее духовенство глумились над памятью Бекета, король вел себя иначе. При получении вести о смерти архиепископа он ушел в опочивальню и трое суток не выходил оттуда, отказываясь принимать пищу.
Генрих понимал, что смерть Бекета нанесла непоправимый удар по его планам создать великую империю. Отныне он стал убийцей, который даже не сумел замести следы своего преступления. Над ним нависла угроза интердикта: папа мог в любой момент отлучить от церкви его и всю Англию.
И вот на третий день своего добровольного заточения Генрих понял, что в округе молчат колокола.
Он выбежал из опочивальни и бросился к придворным, ждавшим у дверей.
— Почему молчат колокола? — закричал он. — Наложен интердикт?
— Да, — сказали придворные.
Архиепископ Нормандский, не ожидая указания из Рима и не сомневаясь, что оно последует, наложил интердикт на все владения Генриха во Франции. Отныне в землях Генриха нельзя открывать храмы: церковь отвернулась от короля.
Узнав о том, что самое худшее еще не случилось и интердикт должен быть утвержден в Риме, Генрих скинул с себя оцепенение и повелел архиепископу Руанскому немедленно отправиться в Рим, с тем чтобы уговорить папу не накладывать интердикта. Любой ценой, давая любые обещания.
Посольство провело несколько трудных недель в Риме. Александр III был весьма огорчен смертью крупного церковного деятеля и не намерен был допускать подобное в будущем. Он сам укрылся на пять дней в своих покоях, никого не принимая и молясь за упокой души Бекета. Но послы постепенно сломили сопротивление папы. И это понятно: Александр желал получить максимальную выгоду от раскаяпия короля и держал интердикт над головой Генриха, как топор палача.
Пройдет несколько лет, и в отчаянии от бесконечной семейной войны стареющий Генрих начнет искать причины своих бед. И придет к выводу, что это — посмертная месть Томаса Бекета, прощения у которого он так и не вымолил.
И тогда он прервет военную кампанию и отправится в Кентербери.
…Не доезжая до города, король спешился, переменил одежду на власяницу и плащ пилигрима и босиком, с опущенной головой пошел к собору.
В соборе король упал на камни, которые хранили память о крови Бекета, затем спустился в склеп и начал говорить с духом Бекета. Он публично повинился в том, что, хотя сам никогда не желал смерти архиепископа, неосторожными словами вызвал эту смерть. И потому молит о прощении.
Затем король поднялся наверх и приказал, чтобы каждый из его свиты нанес ему пять ударов хлыстом, а каждый монах — три. Король вынес несколько сотен ударов, и его спина была окровавлена. Затем он еще целые сутки просидел в соборе, и каждый мог войти и увидеть, как кается грозный властитель.
Потом он поднялся, босиком вышел из города и вернулся к войскам. Этот сильный и решительный человек был человеком средневековья. И он верил, что теперь, когда он низко склонил голову перед духом Бекета, все изменится к лучшему. Но этого не случилось. То ли потому, что Бекет не простил его, то ли потому, что не услышал.
Осень короля
Первая половина семидесятых годов — вершина политических достижений короля Генриха и его военного могущества. Ресурсы государства, включавшего Англию и западную половину Франции, были настолько велики, что Генрих оказался сильнейшим государем в Европе. Единственный, кто мог соперничать с ним, был Фридрих Барбаросса, однако тому приходилось непрерывно сражаться против собственных вассалов и союзов, организованных римским папой. Известно, что германские князья посылали к Генриху агентов, рассматривая его как возможного преемника Барбароссы в качестве императора Священной Римской империи.
И все же достижения Генриха II таили в себе упадок дальнейших лет. И главная опасность исходила изнутри его государства.
Прошло всего два года со дня смерти Бекета.
К этому времени подросли сыновья — надежда английского монарха. Занятый своими делами, Генрих не часто сталкивался с сыновьями. Они воспитывались под крылом Элеоноры, которая все более отдалялась от мужа. [25]
Элеоноре было пятьдесят лет, она еще не потеряла своей знаменитой красоты, но то была красота немолодой женщины. Двадцать лет исполнилось Генриху-младшему, королю Англии, который мог править лишь настолько, насколько ему дозволяли это министры отца. Он был человек слабый, неустойчивый в своих вкусах и намерениях, подавленный двумя сильными личностями, которые боролись за власть над ним, — отцом и матерью.
События, связанные со смертью Томаса Бекета, глубоко травмировали его. Чувство вины переплеталось в нем с сознанием собственного бессилия. В государстве все были бессловесными слугами Генриха-старшего, который полагал необходимым подавлять любую самостоятельность не только простых подданных, но и подданных высшего ранга — собственных детей. Был случай, когда Генрих отправил Элеонору в ее герцогство, где она давно уже не была. Аквитания была охвачена народными волнениями из-за притеснений норманнских чиновников, которые правили от имени короля. Однако все попытки Элеоноры помочь своим соотечественникам наталкивались на сопротивление чиновников Генриха. Генрих открыто принял сторону норманнов.
В конце концов Элеонора возмутилась и уехала обратно в Англию. Она не желала быть пешкой и надежды на реванш связывала с сыновьями. Генрих-младший был ее союзником, правда ненадежным, так как боялся, что в гневе отец может лишить его трона. К тому же он с опаской смотрел на своих братьев: неизвестно, кто из них завтра будет фаворитом. И уж совсем не выносил Годфри — незаконного сына Генриха от прекрасной Розамунды, так как знал, что отец покровительствует ему.
К середине семидесятых годов подрос и Ричард. Он был самым красивым и сильным из братьев. Элеонора обожала его. Ричард не блистал умом, его занимали лишь турниры и охота. Он был привязан к матери и всегда был готов встать на ее защиту.
Немалую опасность представляли и три епископа, которые принимали участие в коронации Генриха-младшего. Они поклялись не допустить, чтобы Бекет снова занял свой пост.
Бекет проявил себя прежним — прекрасным тактиком, быстрым на решения: он спланировал операцию как военную кампанию.
Перед тем как покинуть Францию, он послал вперед небольшое судно, на борту которого находилась девушка, переодетая мальчиком. В Дувре ее никто не задержал, и потому она без задержки прискакала в Йорк. По окончании службы в соборе «мальчик» смиренно подошел к архиепископу Йоркскому и передал ему свиток. Архиепископ развернул свиток и начал его читать. Это был приказ об отстранении его от должности.
Когда возмущенный и перепуганный архиепископ кинулся за посланцем, тот уже исчез. Формально архиепископ при свидетелях получил приказ своего начальника, и замолчать это было нельзя. Точно так же посланница в течение ближайших двух дней поступила с епископами Лондонским и Солсберийским.
После этого отплыл из Франции и сам Бекет.
Шериф де Бро установил блокаду берега и бросил своих солдат на поиски таинственного посланника, но тот как в воду канул.
Пока де Бро метался по берегу, обыскивая корабли, Бекет перешел в лодку в устье Темзы и поднялся на ней до города Сэндвича. Предупрежденные верными людьми, там его уже ждали вооруженные горожане. Когда де Бро прискакал с отрядом солдат в Сэндвич, он не решился вступить в бой с горожанами на их земле. Одно дело — убить Бекета на пустынном берегу, другое — сражаться с целым городом. Бекет передал шерифу через мэра города скрепленное королевской печатью разрешение архиепископу пребывать в Англии. Отныне у де Бро руки были связаны.
От своих агентов Генрих узнал, что Бекет одурачил врагов. Короля более всего встревожило то, что от Сэндвича до Кентербери вдоль дороги стояли тысячи крестьян, приветствуя своего кумира. И некоторые были вооружены.
Архиепископский дворец в Кентербери встретил Бекета выбитыми окнами, разломанными полами, проваленной крышей. Не на чем было даже спать.
В течение нескольких дней Бекет приводил резиденцию в порядок и одновременно рассылал письма своим сторонникам. Кентербери гудел, как улей. Туда спешили монахи, недовольные своими аббатами, священники, обиженные епископами, горожане с жалобами на шерифов; появились и некоторые рыцари. Все ждали, что Бекет предпримет далее.
Бекет решился. Окруженный большой толпой сторонников, которая росла по мере того, как он продвигался вперед, Бекет направился прямо в Лондон, где находился новый король Англии, которого еще предстояло короновать.
В Лондон въезжал уже не изгнанник. Главу английской церкви сопровождала вооруженная свита. У городских ворот его ждали три тысячи вооруженных горожан, навстречу вышли мэр, цехи ремесленников, гильдии торговцев. При виде Бекета люди опустились на колени.
Генрих-младший растерялся. Он боялся гнева отца, он страшился народного возмущения.
Решения принимали за него. Генрих-старший никогда не оставлял своих родственников без надзора. Королевский чиновник вышел навстречу Бекету с требованием в город не входить.
Тот не подчинился.
В воротах Лондона Бекету вручили собственноручное письмо Генриха-младшего, вырванное у того придворными. В нем король приказывал архиепископу вернуться и заявлял, что не готов с ним встретиться.
Бекет, который рассчитывал на то, что Генрих-младший осмелится ослушаться отца, повернул обратно.
Во Францию, где находился Генрих-старший, неслись панические сообщения. В доносах не обошлось без преувеличений: бароны и епископы раздули попытку Бекета посетить Лондон до размеров мятежа.
К королю в Нормандию приехали взбешенные прелаты, которых отстранил Бекет. Они кричали, что, если Бекет останется в Англии, страна будет потеряна для короны. И тогда были сказаны слова.
За ужином, бушуя в гневе, проклиная непокорного Бекета и свое решение вернуть его в Англию, король воскликнул:
— Неужели я окружен одними трусами? Неужели не найдется никого, кто освободил бы меня от этого низкорожденного монаха?
Английские историки уже много столетий утверждают, что эти слова короля были вызваны вспышкой гнева, на самом же деле он ничего подобного не хотел сказать, а последующие события были вызваны тем, что верные рыцари поняли его слишком буквально. И когда король узнал, что той же ночью четыре барона — Реджинальд Фитц-Урс, Хью де Моревиль, Ричард де Бретон и Уильям де Треси — поскакали в Кале, он отправил за ними погоню. Но погоня вернулась ни с чем.
Версия эта весьма сомнительна: король мог послать в Англию других баронов, которые пресекли бы попытку убийц расправиться с Бекетом. Он мог предупредить Генриха-младшего, чтобы тот охранял Бекета. Ничего этого Генрих не сделал. И даже не пытался сделать.
Важно и то, что появление в Англии четырех знатных рыцарей не было тайной. Шериф де Бро знал об их приезде и сразу присоединился к ним. Поэтому нет сомнений, что операция проводилась с согласия короля.
Другое дело, что во всем этом мало логики.
Операция была непродуманной и поспешной. Покушение на Бекета, связанное с именем Генриха, ничего хорошего королю не сулило. Устранить архиепископа можно было куда тоньше.
Так или иначе, рыцари поспешили в Англию, а Бекет вернулся в Кентербери. Положение его было отчаянным.
Наступало холодное и голодное рождество. Шериф де Бро блокировал аббатство, чтобы крестьяне и монахи не смогли доставить архиепископу продукты, и перехватил корабль, который вез припасы из Франции.
Когда Бекет взошел на амвон и начал читать рождественскую проповедь, тема ее всем показалась странной: смерть епископа Альфреда от рук датчан. Он закончил проповедь пророческими словами: «И скоро будет еще одна смерть».
Бекет так исхудал, что казался бесплотной тенью.
Собор был переполнен народом — крестьянами со всей округи, горожанами из соседних городов, монахами окрестных монастырей. А ведь всадники Рандольфа де Бро и его брата Роберта дежурили на всех перекрестках, плетьми и древками копий избивая тех, кто шел к собору. На площади возле собора валялись трупы лошадей и мулов — остатки каравана с припасами, который был перехвачен братьями де Бро.
Бекет кончил говорить. В холодном соборе над сотнями лиц, обращенных к архиепископу, клубился пар от дыхания.
Бекет положил руку на Библию и поднял свечу.
Трепет ужаса прокатился по собору. Все знали, что отлучение от церкви проводится «свечой и книгой».
Голос Бекета загремел, улетая в вышину готического зала. Он говорил о том, что нет прощения человеку, поднявшему руку на церковь…
Все понимали, что сейчас архиепископ отлучит от Церкви… Но кого? Неужели самого короля Англии?
Бекет предал анафеме братьев де Бро. Прокляв первого, он поднес к губам свечу и задул ее.
Затем он отлучил двух аббатов, известных своими преступлениями.
Снова пауза.
Бекет уходит за алтарь.
Он только предупредил. Но угроза была очевидной.
Прошло еще три дня. За это время рыцари высадились в Англии. Их встретили разъяренные братья де Бро. Можно как угодно храбриться и ненавидеть Бекета, но никогда колокола не зазвонят в твоих имениях, ни один священник не осмелится прийти к твоему смертному одру ты будешь похоронен на пустыре…
Переночевав в монастыре святого Августина, настоятелем которого был развратный аббат Клерамбо, рыцари в сопровождении братьев де Бро отправились в Кентербери.
Наступил вторник 29 декабря. Снег несло над полями. Рандольф де Бро созвал своих солдат. Солдаты разъехались по улицам города, загоняя жителей в дома.
В это время архиепископ сидел один в холодном зале дворца. Он обедал — трапеза была скудна: кусок рыбы и стакан воды. Затем он ушел в спальню, где к нему присоединились гости, приехавшие в свое время в аббатство на рождество. Их было немного: страшно и опасно было общаться с архиепископом.
У Бекета сидел и Джон Солсберийский, крупнейший мыслитель Англии, некогда близкий Генриху человек, в свое время даже возглавлявший посольство к папе римскому, и ученый монах из Кембриджа по имени Гримм.
Рыцари въехали во двор аббатства, спешились, сняли мечи и шлемы. они хорошо пообедали, были пьяны и уверены в себе.
Двор был, как и обычно, заполнен нищими, юродивыми, крестьянами, которые хотели хоть глазком взглянуть на святого Томаса. Они грелись у костров.
Четыре рыцаря в развевающихся белых плащах, под которыми поблескивали кольчуги, прошли в спальню к Бекету.
Реджинальд Фитц-Урс сказал с порога:
— Епископ, мы привезли приказ короля.
Простой рыцарь не мог доставить архиепископу приказ короля. Поэтому Бекет отвернулся от Фитц-Урса.
Тогда рыцарь начал перечислять преступления Бекета: непослушание королю, попытка поднять восстание, снятие еписконов, отлучение братьев де Бро.
Бекет все выслушал и затем холодно ответил, что он действовал с санкции папы римского, с ведома и согласия короля.
— Как! — закричал Фитц-Урс. — Ты смеешь утверждать, что король, пославший нас к тебе, лжец? Послушайте, он оскорбил короля!
— Реджинальд, — сказал Бекет, — я никогда этого не говорил.
И тут Фитц-Урс потребовал, чтобы Бекет немедленно покинул страну и никогда более не ступал на землю Англии.
Бекет поднялся. Он был на голову выше рыцарей, и голос его был спокоен.
— Я никогда не покину Англию, — произнес он, — и ни один человек на Земле не заставит меня сделать это.
И добавил:
— Вы не более желаете убить меня, чем я сам хочу умереть.
Фитц-Урс схватился за пояс, но меча на нем не было. Оружие осталось во дворе.
Скорее всего у рыцарей не было четкого плана действий. Когда стало ясно, что Бекета запугать невозможно, у них остался лишь один путь — убийство.
Рыцари выбежали во двор, чтобы надеть шлемы и взять мечи.
Уже почти совсем стемнело.
Рыцари подбадривали себя боевыми криками:
— К оружию! За короля!
Нищие и крестьяне в ужасе разбегались со двора, но у ворот их встречали солдаты братьев де Бро и гнали обратно. Заговорщики боялись, что если в городе узнают о нападении на Бекета, то народ бросится его спасать.
Монастырские служки кинулись к окнам и дверям, выходившим во двор, и заперли их. Одинокий колокол звонил к вечерне.
Томас Бекет стоял у себя в комнате совсем один — куда-то делись остальпые монахи, куда-то исчезли его гости. Казалось, он ничего не слышит. Наступил момент главного испытания. Готов ли он к смерти или должен бежать, унижая бегством ту высшую справедливость, носителем которой себя почитал? Никто не знает, о чем он думал в эти минуты. Был ли он фанатиком, шедшим на смерть ради идеи, или великим актером, который должен был сыграть последний акт трагедии?
Прибежали монахи — они стали уговаривать Бекета скрыться в церкви, куда убийцы вернее всего не посмеют войти.
Вдруг Бекет очнулся.
— Я должен служить вечерню, — произнес он.
Монах нес перед ним свечу.
Послышались крики. Рыцари бежали по коридору, соединявшему дом с церковью, разгоняя ударами мечей монахов, которые старались их остановить.
Монахи пытались вывести Бекета на боковую лестницу, невидимую в темноте. Она вела в часовню, о которой рыцари не знали.
Но архиепископ вырвался из рук монахов.
Он схватил крест и направился к архиепископскому креслу, что стояло на возвышении у колонны. Монах Гримм взял у него тяжелый крест и пошел впереди.
Ворвавшись в храм, рыцари остановились, стараясь разобраться в мелькании черных теней.
— Где изменник? — закричал Фитц-Урс.
Из темноты отвечали:
— Я здесь. Но я не изменник. Я архиепископ Кентерберийский и служитель Господень. Что тебе надо?
В этот момент послышались шаги в коридоре: солдаты де Бро не смогли удержать в домах жителей Кентербери. Не обращая внимания на побои, люди бежали в собор с криками:
— Они убивают нашего отца!
Хью де Моревиль бросился навстречу горожанам, размахивая двуручным мечом. Он вопил, что убьет каждого, кто сделает шаг вперед.
Горожане не посмели драться с вооруженным рыцарем, но зато сотни глаз увидели то, что должно было остаться покрытым мраком.
Первый удар нанес де Треси. Но Гримм принял удар на себя и, обливаясь кровью, упал на пол.
Следующим ударом де Треси разрубил плечо Бекету. Подоспевший де Бретон вонзил меч в грудь Бекета, и тот рухнул.
Прибежавший на помощь рыцарям де Бро раскроил Бекету череп.
Затем, подняв окровавленный меч, он закричал на весь собор:
— Изменник мертв!
Гром и молния не поразили убийц. Тишина стояла в гулком соборе. Никто не ответил страшному де Бро. Серыми тенями в черноте рыцари вышли из зала. Люди расступались, молча жались к степам.
На дворе шел густой снег. Рыцари сели на коней и поскакали прочь. Следом за ними скакали солдаты шерифа.
К утру они были в замке Моревиля, и замок встретил их молчанием. Невероятно, но той ночью слух о смерти Бекета несся по стране быстрее, чем всадники. В замке уже знали, что случилось.
Но если убийцы, охваченные суеверным страхом, все же побаивались удара молнии, то брат шерифа Роберт де Бро не бежал со всеми. До поздней ночи его люди взламывали сундуки и ящики архиепископа в поисках ценностей. Они не только увезли посуду и бумаги Бекета, но даже сорвали со стен обивку и навалили на повозки церковную мебель.
Когда мы говорим о роли религии в жизни человека средневековья, о его трепете перед богом, нельзя забывать, что этот трепет сочетался с уверенностью даже самого жестокого из преступников, что перед смертью он сможет замолить грехи и откупиться от ада.
Отлученный от церкви, граждански уничтоженный, Роберт де Бро всю ночь спокойно грабил архиепископский дом и собор, не испытывая никаких угрызений совести. Правда, братья де Бро отличались удивительным душегубством.
И только когда последний солдат де Бро покинул Кентербери, один из друзей архиепископа осмелился вернуться в собор.
Бекет лежал лицом вниз в большой луже крови.
В собор начали стекаться монахи. Они крались, словно были преступниками, они говорили шепотом, и тонкие свечи дрожали в их руках. Долго не решались повернуть Бекета на спину.
Удар де Бро был столь жесток, что думали — ничего от лица не осталось.
Но лицо было чистым и спокойным. В робком пламени свечей померещилось даже, что Бекет улыбается.
Голову перевязали, затем перенесли Бекета в алтарь. Вокруг загорелись сотни свечей. К тому времени собор уже был полон народу. Те, кто убежал оттуда в самый страшный момент, теперь вернулись. Наступал рассвет.
На следующее утро один из монахов сказал, что ночью к нему явился Бекет. Монах спросил его: «Разве вас не убили?» И Бекет ответил:
— Меня убили, но я восстал из мертвых.
И с этими словами, окруженный ярким сиянием, архиепископ поднялся в небо.
Ни один человек не усомнился в правдивости этих слов.
А в толпе, наполнившей собор, какая-то женщина, которая уже много лет была калекой, закричала, что выздоровела, и отбросила костыли. Тут не могло быть жульничества: эту женщину в городе знали все.
Люди, наполнившие собор, рухнули на колени, славя Господа. Те, кто не смог протиснуться в собор, опускались на колени в снег. А народ все шел и шел, потому что жестокие господа, боясь правды, убили народного заступника, святого человека. Боясь, что убийцы вернутся, монахи на следующий день перенесли тело в склеп и замуровали гроб кирпичной кладкой.
Когда новость достигла Лондона, князья церкви не могли скрыть своего восторга. Архиепископ Йоркский, который полагал, что отныне с него отлучение снято, взобрался на амвон и публично объявил, что Бекет поражен рукой самого Господа. Эту проповедь в той или иной форме повторили все основные епископы страны. Они требовали выбросить тело Бекета — как гнусного изменника и преступника.
Выполнить требование епископов решил шериф Рандольф де Бро. Пока его сообщники отсиживались по замкам, готовясь незаметно вернуться во Францию, он поспешил обратно в Кентербери, чтобы захватить тело изменника и бросить его собакам.
Надо отдать должное этому негодяю: он никогда не прятался за спины других. Совершая очередную мерзость, он всегда был впереди.
Солдаты де Бро с трудом пробились сквозь толпы людей к собору, но в тесном, душном склепе они не нашли тела архиепископа. Де Бро пришлось вернуться ни с чем.
В первые недели, когда Бекета оплакивали сотни тысяч людей, лондонские власти твердили, что Бекет — государственный преступник, казненный по воле государя. Был издан указ о том, что любой священник, упомянувший имя Бекета в проповеди, будет высечен розгами. Отряды шерифа де Бро были срочно усилены солдатами из Лондона. В самом Кентерберийском соборе было запрещено вести службу.
Но постепенно поток ненависти стал иссякать. Рядовые священники, презрев угрозы, произносили проповеди в честь Бекета, пилигримы тянулись со всех сторон в Кентербери. Генрих-младший неожиданно для советников заявил, что не простит отцу смерти своего наставника, молодая королева открыто обвиняла в его смерти королевских министров и не скрывала презрения к архиепископу Йоркскому. Сторону Бекета приняла и Элеонора Аквитанская.
А из-за границы приходили все новые вести, одна удивительнее другой. Муж Иоанны, дочери Генриха II, король Сицилии Вильгельм, приказал воздвигнуть статую Бекета в своей столице, король Франции Людовик не только провозгласил траур по архиепископу, но и объявил о своем желании приехать в Англию, чтобы поклониться праху святого. На следующий год французский король прибыл в Кентербери и помолился на могиле Бекета. Он привез золотую чашу и большой бриллиант для украшения надгробия. Наконец, стало известно — и это окончательно ввергло в растерянность правительство, — что римский папа рассматривает вопрос о причислении изменника к лику святых. Что и было сделано через два года после гибели Бекета.
К сожалению, историческая справедливость далеко не всегда торжествует. И хотя посмертная слава Бекета была велика, его убийцы, несмотря на то что существует множество легенд об их страшной судьбе, остались живы. В течение нескольких лет они отсиживались у себя в замках, а затем король вернул их на службу. Возможно, он так поступил, признавая свою ответственность за смерть Бекета. Ведь, казалось бы, чего проще — сделать убийц козлами отпущения и остаться чистым в глазах современников и потомков. Но Генрих отлично понимал, что наказывать убийц, в сущности, бессмысленно. Это будет попытка оправдаться за чужой счет. Она никого не обманет. Да и кого наказывать, а кого миловать? Что делать с братьями де Бро? Что делать с епископами, которые кричали с амвонов, что Бекет — изменник? Что делать с собственными министрами, которые грозили казнями любому, кто приблизится к месту гибели Бекета? Все выполнили его приказ, который не был отдан, но который очень хотелось выполнить.
Разумнее всего было показать миру, как сильно удручен английский король смертью Бекета, как безжалостно он казнит себя.
Да и в самом деле, вряд ли Генрих чувствовал облегчение от смерти бывшего друга. Политический и моральный урон, который понес он, был невосполним. Отныне любое бедствие или неудача рассматривались как кара за убийство Бекета. В те дни, когда феодалы и высшее духовенство глумились над памятью Бекета, король вел себя иначе. При получении вести о смерти архиепископа он ушел в опочивальню и трое суток не выходил оттуда, отказываясь принимать пищу.
Генрих понимал, что смерть Бекета нанесла непоправимый удар по его планам создать великую империю. Отныне он стал убийцей, который даже не сумел замести следы своего преступления. Над ним нависла угроза интердикта: папа мог в любой момент отлучить от церкви его и всю Англию.
И вот на третий день своего добровольного заточения Генрих понял, что в округе молчат колокола.
Он выбежал из опочивальни и бросился к придворным, ждавшим у дверей.
— Почему молчат колокола? — закричал он. — Наложен интердикт?
— Да, — сказали придворные.
Архиепископ Нормандский, не ожидая указания из Рима и не сомневаясь, что оно последует, наложил интердикт на все владения Генриха во Франции. Отныне в землях Генриха нельзя открывать храмы: церковь отвернулась от короля.
Узнав о том, что самое худшее еще не случилось и интердикт должен быть утвержден в Риме, Генрих скинул с себя оцепенение и повелел архиепископу Руанскому немедленно отправиться в Рим, с тем чтобы уговорить папу не накладывать интердикта. Любой ценой, давая любые обещания.
Посольство провело несколько трудных недель в Риме. Александр III был весьма огорчен смертью крупного церковного деятеля и не намерен был допускать подобное в будущем. Он сам укрылся на пять дней в своих покоях, никого не принимая и молясь за упокой души Бекета. Но послы постепенно сломили сопротивление папы. И это понятно: Александр желал получить максимальную выгоду от раскаяпия короля и держал интердикт над головой Генриха, как топор палача.
Пройдет несколько лет, и в отчаянии от бесконечной семейной войны стареющий Генрих начнет искать причины своих бед. И придет к выводу, что это — посмертная месть Томаса Бекета, прощения у которого он так и не вымолил.
И тогда он прервет военную кампанию и отправится в Кентербери.
…Не доезжая до города, король спешился, переменил одежду на власяницу и плащ пилигрима и босиком, с опущенной головой пошел к собору.
В соборе король упал на камни, которые хранили память о крови Бекета, затем спустился в склеп и начал говорить с духом Бекета. Он публично повинился в том, что, хотя сам никогда не желал смерти архиепископа, неосторожными словами вызвал эту смерть. И потому молит о прощении.
Затем король поднялся наверх и приказал, чтобы каждый из его свиты нанес ему пять ударов хлыстом, а каждый монах — три. Король вынес несколько сотен ударов, и его спина была окровавлена. Затем он еще целые сутки просидел в соборе, и каждый мог войти и увидеть, как кается грозный властитель.
Потом он поднялся, босиком вышел из города и вернулся к войскам. Этот сильный и решительный человек был человеком средневековья. И он верил, что теперь, когда он низко склонил голову перед духом Бекета, все изменится к лучшему. Но этого не случилось. То ли потому, что Бекет не простил его, то ли потому, что не услышал.
Осень короля
И все же достижения Генриха II таили в себе упадок дальнейших лет. И главная опасность исходила изнутри его государства.
Прошло всего два года со дня смерти Бекета.
К этому времени подросли сыновья — надежда английского монарха. Занятый своими делами, Генрих не часто сталкивался с сыновьями. Они воспитывались под крылом Элеоноры, которая все более отдалялась от мужа. [25]
Элеоноре было пятьдесят лет, она еще не потеряла своей знаменитой красоты, но то была красота немолодой женщины. Двадцать лет исполнилось Генриху-младшему, королю Англии, который мог править лишь настолько, насколько ему дозволяли это министры отца. Он был человек слабый, неустойчивый в своих вкусах и намерениях, подавленный двумя сильными личностями, которые боролись за власть над ним, — отцом и матерью.
События, связанные со смертью Томаса Бекета, глубоко травмировали его. Чувство вины переплеталось в нем с сознанием собственного бессилия. В государстве все были бессловесными слугами Генриха-старшего, который полагал необходимым подавлять любую самостоятельность не только простых подданных, но и подданных высшего ранга — собственных детей. Был случай, когда Генрих отправил Элеонору в ее герцогство, где она давно уже не была. Аквитания была охвачена народными волнениями из-за притеснений норманнских чиновников, которые правили от имени короля. Однако все попытки Элеоноры помочь своим соотечественникам наталкивались на сопротивление чиновников Генриха. Генрих открыто принял сторону норманнов.
В конце концов Элеонора возмутилась и уехала обратно в Англию. Она не желала быть пешкой и надежды на реванш связывала с сыновьями. Генрих-младший был ее союзником, правда ненадежным, так как боялся, что в гневе отец может лишить его трона. К тому же он с опаской смотрел на своих братьев: неизвестно, кто из них завтра будет фаворитом. И уж совсем не выносил Годфри — незаконного сына Генриха от прекрасной Розамунды, так как знал, что отец покровительствует ему.
К середине семидесятых годов подрос и Ричард. Он был самым красивым и сильным из братьев. Элеонора обожала его. Ричард не блистал умом, его занимали лишь турниры и охота. Он был привязан к матери и всегда был готов встать на ее защиту.