Страница:
Ёсицунэ возвращался в Киото со знатными пленниками — князьями Тайра и императрицей-матерью. Из трех священных сокровищ ему удалось захватить яшму и зеркало. Не было только священного меча: он утонул. Так Япония лишилась одной из трех императорских регалий. Меч пришлось впоследствии заменить. Правда, об этом мало кто знает.
Мунэмори с сыном, которые в пути с разрешения Ёсицунэ постриглись в монахи, везли в карете с открытыми окнами. Многие тысячи людей заполнили улицы Киото. Толпа молчала. Мунэмори сидел спокойно, даже как будто равнодушно, словно его не касалось это последнее унижение. Сын его низко опустил голову и спрятал ее в ладонях.
Потом Ёсицунэ приказал отвезти пленных к себе в усадьбу.
Весь вечер Мунэмори плакал. Сын его заснул. Князь снял с себя кимоно и накрыл сына. Так и просидел над ним всю ночь.
Ёсицунэ собирался везти пленников в Камакуру — к старшему брату.
А до того уже докатывались тревожные слухи: самураи славят отвагу и таланты Ёсицунэ, самураи говорят, что Ёритомо ничего не сделал для победы, а в боях и походах их вел Ёсицунэ.
Ёритомо, как всегда спокойно, выслушивал наветы. И делал выводы. И молчал до поры до времени.
Перед отъездом Мунэмори попросил Ёсицунэ разрешить ему свидание с младшим сыном, который также числился среди пленных. Мать этого восьмилетнего мальчика умерла при родах, и потому он постоянно был с отцом. Ёсицунэ согласился. Мунэмори долго сидел с сынишкой. На прощание обещал позвать его в гости на следующий день, иначе мальчик не соглашался уехать.
Утром, когда на дворе была суматоха — слуги собирались в дорогу, — к Ёсицунэ подошел самурай.
— Что прикажете делать с мальчишкой? — спросил он.
— Незачем везти его в Камакуру, — ответил большеголовый карлик. — Распорядись здесь сам, как положено.
Самурай прискакал к дому, где находился мальчик. Он велел кормилице собирать княжича в дорогу.
Мальчик взял деревянный меч, чтобы показать отцу, как он умеет сражаться. Кормилица и нянька собирали в дорогу пищу. Самураи их не торопили.
Карета покатилась по Шестой дороге к востоку.
Кормилица почувствовала неладное: ехать надо было к северу.
Через несколько минут карета остановилась, и им велели выйти.
Они стояли на речном берегу. Их ждало несколько десятков вооруженных, словно к бою, самураев. По реке еще плыл утренний туман. Пели птицы.
Один из самураев взял мальчика за руку и грубо потащил к воде.
— Куда вы меня ведете? Где отец? — закричал мальчик, отмахиваясь деревянным мечом.
Другой самурай обнажил свой меч и, спрятав его за спиной, пошел следом.
Кормилица увидела это и с криком бросилась за ними.
Мальчик испугался, вырвался от самурая, подбежал к кормилице и обнял ее, спрятав голову у нее на груди.
Самураи оттащили его от кормилицы и отрубили голову.
Обезумевшая кормилица схватила голову мальчика и кинулась в реку. Вода унесла ее.
…В дороге князь Мунэмори молил Ёсицунэ, чтобы ему и старшему сыну сохранили жизнь. Он был согласен на любую ссылку. Ёсицунэ пообещал, что постарается вымолить жизнь высокому пленнику.
Между тем доносы на Ёсицунэ, мирно беседовавшего в дороге с пленником, росли как снежный ком. В конце концов Ёритомо изменило спокойствие. Он приказал собрать к своему замку несколько тысяч самураев. Встреча для победителя дома Тайра оказалась неожиданной и позорной. На заставе, у рогаток, воздвигнутых воинами, поезд князя остановили.
— Князя Мунэмори с сыном приказано доставить во дворец, — сухо сообщил начальник заставы, — а господину Ёсицунэ велено отойти назад, на половину дневного перехода, и ждать дальнейших указаний в деревне Косигоэ, у перевала.
Ёсицунэ роптал в деревне, окруженный горсткой слуг, он раскаивался в том, что дал заманить себя в ловушку, поверив в дружбу старшего брата, но изменить ничего не мог: деревня была окружена отрядами самураев Ёритомо. Бежать было некуда: его собственная армия была далеко и лишена вождя. Неизвестно, намеревался ли в самом деле Ёсицунэ захватить власть либо довольствовался бы второй ролью в государстве, но теперь ему не оставалось ничего иного, как писать длинные, сохранившиеся в изложении древних авторов письма брату с заверениями в верности и просьбами о встрече. Ёсицунэ не учел горького урока, который преподал ему Кисо. И теперь не знал, чья судьба горше: пленника Мунэмори, который еще вчера вымаливал у него жизнь, мальчика, которому отрубили голову на берегу реки, или его самого — победителя дома Тайра.
Ёритомо приказал привести Мунэмори. Тот покорно склонился у его ног. Минамото источал лицемерие, как патоку: он говорил, что жизнью своей обязан правителю-иноку, который мог бы казнить его, но сжалился. Он клялся, что поднял руку на дом Тайра, только выполняя высокую волю императора, и глаза его улыбались, потому что раздавленный глава рода Тайра не смел возразить, что утонувший император Японии, его собственный племянник, никогда не издавал приказов, осуждающих на смерть дом Тайра.
— Я рад, что ты жив и рядом со мной, — закончил Ёритомо свою речь и знаком руки велел увести пленника.
Назавтра последовал неожиданный приказ Ёритомо: в знак прощения отправить обратно в столицу всех — и Ёсицунэ, и обоих пленников. Князь Мунэмори взбодрился: приятно верить, что противник оказался великодушен. Князь Ёсицунэ внешне возрадовался, но насторожился.
Его брат не умел прощать; значит, прощение было тактической уловкой. Но что оно означало?
Теперь, глядя на эти события с расстояния в восемьсот лет, можно предположить, что Ёритомо испугался. Испугался армии, которая боготворила Ёсицунэ, испугался феодалов, которые не хотели междоусобиц, испугался членов собственного рода, в преданности которых был не уверен. Ёритомо предпочел еще подождать, чтобы расправиться с братом чужими руками.
Итак, мирная процессия — вчерашний победитель и два его знатных пленника — медленно двигалась к Киото.
Кортеж охраняли отряды верных Ёритомо самураев. И у них были свои приказы, о которых не знал Ёсицунэ.
Когда до Киото оставался день пути и Мунэмори совсем воспрянул духом, остановились на ночлег на постоялом дворе. И тут в комнату к Тайра вошел самурай, который сообщил ему, что снаружи его дожидается монах.
— Зачем монах? Что ему нужно?
— Он должен поговорить с тобой, князь, и подготовить тебя.
Самурай поклонился и вышел. И князь понял, что его жизнь подошла к концу.
Монах тихо говорил о бренности жизни. Мунэмори смирился с судьбой и только спрашивал, когда самураи, проклиная темень и холодный ветер, вели его по пыльной дороге к пустырю за деревней:
— Моего сына уже убили? Мой сын еще жив?
И когда его поставили на колени и самурай, зайдя сзади, занес меч, князь успел повторить вопрос:
— Моего сына уже убили?
А сын был еще жив. Его вывели следом. Юноша, гордо шагая впереди палачей, спросил только:
— Как принял смерть мой отец?
— Он принял смерть достойно, — ответил монах, которому пришлось сопровождать оба шествия на казнь.
— Тогда мне больше не о чем печалиться в этом мире, — произнес юноша.
И его убили.
Когда Ёсицунэ прибыл в столицу, он увидел, что многое там изменилось. Верные ему отряды удалены из города, их сменили воины из северных земель, присланные Ёритомо. Да и столица потускнела: ведь теперь вельможи стремились в новый двор — в Камакуру, жизнь и благосостояние зависели от слова Ёритомо. У императора-инока оставалось лишь несколько стариков из потерявшего силу рода Фудзивара. Так Ёсицунэ, вместо того чтобы попасть в центр страны, оказался в ссылке, только место этой ссылки называлось городом Киото. Городом, населенным тенями власти. И он сам стал одной из этих теней.
Но это не означало, что Ёритомо простил и забыл. Вскоре он послал в Киото монаха по имени Тосаба, приказав ему добиться встречи с Ёсицунэ и убить его. Но Ёсицунэ разгадал замысел, и монаха казнили.
Следующим убийцей Ёсицунэ должен был стать известный самурай Нориёри. Но тот не посмел выполнить приказ Ёритомо. Он спрятался в своем имении и оттуда писал сёгуну письма с выражением преданности. Так что Ёритомо пришлось послать наемных убийц к непослушному исполнителю. Так погиб Нориёри.
Было ясно, что Ёритомо не откажется от попыток убить брата. И когда до Ёсицунэ дошли слухи, что против него собирают армию, он кинулся к императору-иноку с просьбой о помощи. Госиракава боялся обоих братьев. Он послушно издал указ о передаче Ёсицунэ острова Кюсю и походе против Ёритомо, что не помешало ему вскоре, когда в Киото вошло войско Ёритомо, подписать эдикт о казни Ёсицунэ. Госиракава старался удержать престол любой ценой. И если эти Минамото решили истреблять друг друга — тем лучше.
Ёсицунэ метался по Японии, пытаясь собрать войско. В конце концов он нашел приют в доме старого друга, феодала из рода Фудзивара. Он надеялся, что брат не станет портить отношения с кланом Фудзивара. Ёритомо сделал иначе. Он послал приказ владельцу замка убить Ёсицунэ. Разрываясь между долгом гостеприимства и повиновением могущественному властителю Камакуры, тот в конце концов решился. Его самураи отрубили гостю голову. Голову послали в Камакуру.
Вскоре после того как Ёритомо получил отрубленную голову брата, он обвинил Фудзивара в том, что тот слишком долго колебался, прежде чем выполнил приказ. Его замок был взят штурмом, а сам он был казнен. К тому времени власть Ёритомо над страной стала неоспоримой, так что никто его публично не осудил. Осуждали только шепотом, с оглядкой, опасаясь шпионов и доносчиков.
Теперь следовало найти и истребить последних членов рода Тайра.
Главной добычей считался сын князя Корэмори — Рокудай. Мальчику исполнилось двенадцать лет, и вскоре он мог стать мстителем за отца.
Известно лишь было, что, узнав о самоубийстве мужа, госпожа Корэмори бежала с детьми из столицы и скрывается где-то в деревне. Были поставлены на ноги все шпионы, большая награда обещана тому, кто сообщит местонахождение детей Корэмори.
Через несколько месяцев упорных поисков удалось установить, что мать с детьми прячется в Ирисовой долине, в маленьком монастыре.
Монастырь был окружен отрядом самураев. Несмотря на стенания женщин, мальчика схватили и увезли в столицу. Известие об этом тут же полетело к Ёритомо.
Идея, как спасти мальчика, пришла в голову кормилице. Она узнала, что неподалеку живет бывший наставник Ёритомо, отшельник Монгаку, который не боится ни князей, ни императора.
Кормилица прибежала к монаху и рассказала ему обо всем, что случилось. Она объяснила, что мальчику грозит неминуемая гибель — Минамото не щадят детей Тайра, — и умоляла взять его в ученики. Выслушав женщину, монах заявил, что хватит кровопролития и жестокости: это погубит Японию. Пора наконец прекратить войну с детьми.
И, сказав так, он взял посох и отправился в столицу.
Там он сразу прошел к наместнику, и тот объяснил монаху, что у него есть приказ отыскать и убить всех детей Тайра мужского пола и что первым в этом списке стоит Рокудай. Монах попросил иаместника отложить казнь мальчика на двадцать дней. За это время он доберется до Камакуры и поговорит с Ёритомо. Некогда Ёритомо поклялся при свидетелях, что выполнит любую просьбу монаха.
Наместник согласился ждать и отсрочил казнь Рокудая.
Рассказывают, что Монгаку задержался в пути и, когда миновал двадцатый день, Рокудая вывезли за город, чтобы казнить. И уже был занесен меч палача, когда показался скачущий на гнедом коне монах в черной рясе. В руке он держал свиток — приказ Ёритомо отдать мальчика в учение праведному Монгаку.
После этого Рокудай прожил несколько лет в обители Монгаку. Соглядатаи Ёритомо подробно доносили о его жизни — ведь он был последним из Тайра. Весьма встревожила Ёритомо весть о том, что юноша, приняв постриг, отправился в паломничество и посетил те места, где погиб его отец. С Рокудаем пора было кончать — милость тирана тоже имеет пределы.
Рокудая привезли к Ёритомо, и тот велел его зарубить. Так погиб последний представитель некогда могучего рода Тайра.
Молодая императрица, мать Антоку, которой не удалось утопиться во время морского сражения, постриглась в монахини. Она прожила в монастыре несколько лет, и известно, что император-инок Госиракава приезжал к своей невестке. Она умерла вскоре после этого визита. В 1192 году умер и Госиракава, дожив до шестидесяти шести лет. Всю жизнь он плел интриги, чтобы сохранить престол и хотя бы видимость власти. Он сохранил и то и другое, потому что никому уже не был опасен.
Через семь лет, не старым еще человеком, умер и сам Ёритомо. Старший сын его был не способен к управлению страной, и, пока шла борьба за власть между сьновьями и внуками сегуна, Японией фактически правил наместник Киото из клана Ходзё. И даже после того как был избран новый сёгун, наместник удержал власть за своим родом.
Так что не прошло и двух десятилетий со дня битвы в Симоносекском проливе, как в живых не осталось ни одного из героев этой трагедии.
Смерть тирана
Но если завоеватели не смогли проникнуть в Японию, то купцы плавали туда регулярно. Нам порой кажется с высоты нашего самоуверенного века, что восемьсот лет назад корабли были крошечными и становились игрушкой ветра и волн, стоило им отойти подальше от берега.
Действительно, в Европе в те годы больших кораблей не строили. Но это не мешало ладьям викингов достигать Гренландии и даже Америки, огибать Европу и проникать в Средиземное море. К тому же величина корабля всегда относительна. Суда генуэзских и венецианских купцов были достаточно мореходны и вместительны, чтобы поддерживать торговлю с Востоком, перевозя тысячи тонн грузов. Их хватило, кстати, на то, чтобы перевезти в Палестину английскую и французскую крестоносные армии — не только воинов, но и тысячи коней, массу припасов и снаряжения, вплоть до тяжелых осадных машин.
Однако европейские суда далеко уступали азиатским. И чем дальше на восток, тем крупнее и вместительнее корабли становились. Ведь морские торговые пути по Индийскому океану и далее к Китаю и Японии существовали издревле, и корабли перевозили не только пряности или благовония. Достаточно вспомнить о пункте договора между Паганом и Цейлоном, по которому бирманцы обязывались давать слона за каждый цейлонский корабль с грузом. Причем, разумеется, каждый из этих кораблей вез не только слона.
Корабли были трех- и четырехмачтовые, с несколькими палубами, на некоторых из них помещалось более тысячи пассажиров, и они могли брать большой груз. Известно, например, что одна из древних китайских морских экспедиций, добравшаяся до Африки, привезла оттуда жирафов.
Знаменитыми корабелами были жители Явы и Суматры — они, пожалуй, строили самые большие суда на Востоке. Немалый флот был и у Японии, причем помимо быстрых и хищных галер, подобных тем, что сражались в морских битвах между кхмерами и тямами, в его состав входили и тяжелые грузовые суда, плававшие к берегам Китая и Явы.
Масштабы и значение морского торгового пути, протянувшегося параллельно Великой шелковой дороге, от Испании до Японии, стали ясны лишь в нашем веке.
Это не значит, что ранее никто не знал о морских путешествиях восточных народов. Были известны записки китайских пилигримов и моряков, не было тайной и то, что арабские купцы добирались до Индии и островов Пряностей. Даже сказки о Синдбаде-мореходе не оставляют сомнений в том, что арабы не ограничивали свои странствия тропами пустынь.
И все же в сознании европейца открывателем морского пути в Индию оставался Васко да Гама, как первопроходцем в Китай — Марко Поло.
Действительное открытие средневекового арабского мореплавания — заслуга французских ученых Г. Феррана и М. Годфруа-Демонбина и советских — И. Ю. Крачковского и Т. А. Шумовского. Последний, посвятивший жизнь изучению истории арабских морских путешествий, в своих книгах «Арабы и море» и «По следам Синдбада-морехода» смог создать невероятную по богатству картину арабского мореплавания.
Судя по всему, основным толчком к расцвету морского дела у арабов стало создание Арабского халифата и превращение его в мировую державу, судьба которой была тесно связана с морем. Уже в 651 году из Аравии в Китай было направлено первое посольство. В последующие десятилетия арабы все чаще появлялись в портах Индии, Индокитая, Китая. Причин тому было две. Во-первых, создав гигантскую империю со множеством портов, арабы стали монополистами на торговых путях, и как перечень, так и количество товаров, которыми они распоряжались, многократно возросли. Во-вторых, раскол внутри арабского мира, войны и династические перевороты, религиозная вражда привели к тому, что резко усилилась эмиграция с Ближнего Востока. Эмигранты создавали поселения вдоль морского пути, становившиеся базами для арабских купцов.
Одновременно с арабскими моряками и купцами в плавания отправлялись и их персидские коллеги.
Важнейшими портами в начале морского торгового пути были арабские Маскат и Басра, а также персидский Сираф. Именно в эти пункты стекались товары со всего Средиземноморья, чтобы двинуться на восток, навстречу потоку товаров из Китая, с Малайского архипелага, из Индии…
Исследуя арабские рукописи, ученые почерпнули из них сведения о Борнео и Малайе, Мальдивских островах и Мадагаскаре, портах Китая и даже о Корее.
Сегодня можно убежденно говорить, что рассказы о Корее, одной из самых восточных точек на Великом торговом пути, основывались не на слухах, не на сведениях, полученных из третьих рук. Как в прибрежных портах Китая, так и в Корее жило немало арабов. Туда перебрались морским путем еще в начале VIII века сотни арабских семей, последователи Али ибн Абу Талиба, четвертого «праведного» халифа и первого шиитского имама. Они бежали на Восток от преследований в халифате Омейядов.
В рассказах о Корее она рисуется обычно как чудесная страна, изобильная и мирная. Колония в Корее процветала сотни лет — о ней писали арабские авторы и в XIV веке. Много арабов осело и в государстве Тямпа в Индокитае. По сведениям средневекового географа ад-Димашки, треть жителей той страны — выходцы из арабских краев. Пускай ад-Димашки преувеличивает, но можно не сомневаться, что арабы в Индокитае были значительной этнической группой.
Чаще всего впечатляют не перечисление и цифры, а детали.
Арабские авторы, плодовитые и работящие, не только излагали известные им факты и легенды, но и любили порассуждать. И некоторые из рассуждений больше говорят об информированности писателя, чем географические описания. Например, ал-Магриби, автор XIII века, закончивший мусульманский университет в Севилье, а затем продолживший образование в Багдаде, в одном из своих трудов излагает теорию о великом переселении народов в районе Индийского океана. Он доказывает, что в древности переселение шло по периферии Индийского океана, причем аргументирует, в частности, этимологическими данными, отыскивая параллели между словами «кхмер», «кумр» (Мадагаскар), «Камерун». Для того чтобы рассуждать подобным образом, надо представлять себе ситуацию во всем бассейне Индийского океана.
Но еще более удивляет книга арабского историка и путешественника X века ал-Масуди. Он делится своими соображениями по поводу того, что на берегу острова Крит были найдены обломки тиковых досок, связанных волокнами кокосовой пальмы. Ал-Масуди отлично знает, что тиковое дерево находило применение в кораблестроении в Юго-Восточной Азии, а волокнами кокосовой пальмы пользовались при строительстве судов в Китае и Индонезии. Следовательно, пишет ал-Масуди, Средиземное море соединяется проливом с Индийским океаном, иначе как бы китайскому кораблю разбиться у острова Крит?
Такого пролива, разумеется, не существовало. Но логика и объем знаний арабского автора внушают уважение.
Кстати, как мог китайский корабль попасть в Средиземное море? Неужели вокруг Африки?
К Мадагаскару китайские суда ходили…
Конец XII века — не самый лучший период для великих торговых путей древности. Страны Юго-Восточной Азии и Япония переживают сложные времена, периоды войн, что всегда дурно отзывается на торговле.
На территории Китая также происходили бурные события, подрывавшие торговлю на Великом шелковом пути.
Они были связаны с возвышением чжурчжэней.
Чжурчжэни жили в лесах на севере Маньчжурии. Их предки — племена мохэ, создавшие свои государства на реке Сунгари и в долине Амура. Города и селения этих и родственных им народов раскапывают наши археологи на Дальнем Востоке, там обнаружены мастерские литейщиков, ювелиров и оружейников.
Чжурчжэни жили родами, некоторые — в лесных поселках охотников и рыболовов, другие, южнее, кочевали со своими стадами. О них известно немало, так как они были северными соседями Китая и китайцы внимательно наблюдали за ними, дабы пресечь возможную опасность их усиления.
Один из китайских летописцев так говорит о них: «Сильные — все были воинами. В мирное время все трудились — пахали, ловили рыбу, охотились на зверя. При появлении опасности посылали приказ племенам и отправляли гонцов, чтобы собирали войска. Пешие и конные — все готовились».
Армия формировалась по родовому принципу.
«Главу племени называют боцзинь, — продолжает летописец, — в походе племя называют мэнъянь и моукэ. Эти названия даются соответственно с числом выставляемых воинов. Мэнъянь выделяет тысячу мужей, моукэ — сто».
Чжурчжэни были окружены воинственными соседями. С юга нажимали китайцы, на западе нависала держава степного народа киданей, на востоке лежало корейское царство Корё, на севере жили родственные, но далеко не всегда дружественные племена. В этих условиях у чжурчжэней складывается военная организация, весьма эффективная и самобытная.
Приведем описание военного совета чжурчжэней, сделанное китайским писателем:
«Когда в стране случится важное дело, собираются в поле, садятся в круг, чертят на золе и так совещаются, начиная с низших. По окончании совета уничтожают начерченное. Поскольку не слышно человеческого голоса, все остается в тайне. Когда отряд выступает, устраивают большую сходку с угощением. Велят людям давать предложения. Предводитель слушает и оценивает. Тех, чьи советы подходящи, и назначают на это дело. Когда отряд возвращается, устраивают большую сходку, выспрашивают об отличившихся и награждают их золотом, сообразуясь с указаниями членов отряда. Если члены отряда найдут, что мало, — добавляют еще».
В походе, рассказывают современники, все, без различия должности и родства, едят вместе, одинаково чистят и кормят лошадей — никто не должен выделяться. Если в отряде во время похода погибает командир, все члены отряда наказываются, вплоть до смертной казни.
Железная дисциплина помогла чжурчжэням выстоять в борьбе с соседями и, когда настало их время, перейти в наступление.
В начале XII века, отразив напор киданей, чжурчжэни столкнулись с корейским царством Корё. Численность чжурчжэней росла, они расселялись на соседних землях, вытесняя более слабые племена, и в конце концов проникли на земли Кореи. Когда корейские отряды попытались вытеснить чжурчжэней, те собрали ополчение и нанесли им поражение, хотя корейцами командовал знаменитый генерал Юн Гван.
Тогда корейцы собрали армию в сто семьдесят тысяч человек. Ее поддерживал военный флот: Корё была сильной морской державой.
Прежде всего Юн Гван пригласил на переговоры чжурчжэньских старшин. Во время пира сидевшие в засаде корейские воины неожиданно набросились на гостей и перебили четыреста человек. Чжурчжэньская армия была обезглавлена. После недолгих боев отряды чжурчжэней рассеялись по степи.
Юн Гван, как следует из надписи на стеле, воздвигнутой в его честь, взял в плен пять тысяч чжурчжэней, захватил триста быков и сто коней.
Из всего этого можно сделать два вывода. Во-первых, уже в начале XII века чжурчжэни были столь сильны, что корейцам пришлось двинуть против них большую армию. Во-вторых, победа Юн Гвана была эфемерной. Триста быков да сто коней — невелика добыча. Чжурчжэни сохранили силы.
И доказательство тому — дальнейшие события.
Юн Гван воздвиг на грапице с чжурчжэнями девять крепостей, чтобы отражать возможные набеги. Но чжурчжэни против каждой из крепостей построили свою. Блокировав корейскую пограничную линию, они прервали сообщение между крепостями, и граница была вновь открыта для их набегов. Кончилась эта война тем, что корейцы согласились срыть крепости и отступили к старой границе. Был заключен мир, и в последующие годы чжурчжэни могли не беспокоиться о тыле.