Страница:
[1], была настолько низкой, что странно было, как вообще удавалось отстоять рубежи.
Техника была далеко не лучшего качества, а та, что была, отвратительно хранилась и к употреблению была не готова.
Все это усугублялось господством показухи, когда, например, в бригаде отбирались два-три танковых экипажа и они должны были демонстрировать начальству высокий уровень выучки. Остальные и на вид не должны были попадаться.
Наконец, в армии фактически было не единоначалие, а двух- и трехначалие. То есть неоправданно большую власть имели комиссары, которые также поощряли инициативу масс, то есть действия командиров непрерывно подвергались партийной критике, из-за чего командиры предпочитали вообще ничего не предпринимать. Третьей силой в армии были чекисты, которые подозрительно следили за каждым шагом командиров, а те боялись их куда больше, чем японцев. По мере того как увеличивались в масштабе и учащались японские вылазки, приближалась волна массовых репрессий в армии и здесь уцелевал не умнейший и не талантливейший, а лишь серый и незаметный. Не был защищен никто, вплоть до героя-маршала Блюхера.
1 февраля 1936 г. произошел пограничный бой двух рот 26-й Сталинской стрелковой дивизии с двумя ротами японцев, который завершился «вничью», в чем сказалась, как писалось в позднейшем отчете, «недостаточная распорядительность и тактическая малограмотность» командира нашей роты.
25 марта у заставы Хунчун сражались с обеих сторон уже несколько рот. У нас погибло до 10% личного состава, у японцев потерь не было. В наших рядах не оказалось даже пулеметов. Пулеметы-то шли на помощь, но тут командир пулеметной роты увидел, что в грязи застряли пушки, которые также спешили к бою, и приказал своим пулеметчикам вытаскивать пушки. Так что подкрепление пришло, когда бой закончился.
В другом таком же локальном бою произошел казус с танками. Решено было послать танковый взвод на помощь пограничникам. Для этого были выбраны лучшие машины, находившиеся в консервации. Когда их вытащили на плац, оказалось, что они неисправны. Наконец удалось в танковой бригаде найти шесть исправных машин, но они в пути так часто ломались, что на преодоление 150 км у взвода ушло 56 часов, а «технический состав оказался недостаточно подготовлен и с ремонтом не справился». До места боя добрались четыре машины, но к тому времени о бое все уже забыли.
26 ноября в бою у заставы Турий Рог японцы вышибли с позиций подразделение лейтенанта Кочеткова и потеряли несколько человек. Как заявил комбриг И. Боряев: «Рота Кочеткова в смысле боевой подготовки показала в этом столкновении неудовлетворительные качества». Однако к тому времени журналисты уже описали подвиги кочетковцев на всю страну и наконец-то появились новые герои. Бойцы получили ордена Красного Знамени за то, что «уверенно забрасывали японцев гранатами».
5 июля 1937 г.. произошли бои у озера Ханко. И снова «пренебрежение разведкой», командир «управлением роты пренебрег» и т. д.
Что же касается авиации ОКДВА, то еще в 1936 г. она была признана Москвой небоеспособной и никаких выводов не последовало.
В этих столкновениях подготавливалась более крупная операция японцев наступление у озера Хасан.
В штабе Квантунской армии было решено, что можно будет нанести Красной Армии болезненный удар с далеко идущими последствиями.
К западу от озера Хасан протянулась цепь сопок, отделяющих озеро от поймы реки Тюмень-Ула. Советский Союз со ссылкой на русско-китайский Хунчунский протокол от 1886 года указывал, что граница проходит по гребню сопок, тогда как японцы намерены были сдвинуть границу к берегу озера, ибо вершины сопок позволяли контролировать железную и шоссейные дороги с советской стороны.
В течение июля 1938 года шло активное сосредоточение японских войск у границы. Помимо пограничников, туда была стянута 19-я пехотная дивизия.
15 июля японский поверенный в делах в Москве Ниси потребовал, чтобы советские пограничники были отведены с западного берега озера Хасан. В Москве никто не воспринял этого демарша как прелюдии к близкой войне. И тому были причины трагического свойства, отлично известные в Токио. Истребление командных кадров Красной Армии жестоко ударило по Отдельной Дальневосточной, созданию маршала Блюхера. Сам командующий знал, что обречен, и его состояние усугублялось тем, что он был поставлен партией судить своих же товарищей и подписывал смертный приговор Тухачевскому. По воспоминаниям близких, последние недели жизни на воле Блюхер пил горькую, а хозяевами на Дальнем Востоке были чекисты, которые безумствовали, уничтожая командирский корпус. Крупнейший отечественный специалист по японо-китайской войне, автор многих монографий генерал Г. Сапожников вспоминал, как его спас друг — начальник разведки пограничного округа, который дважды вывозил Сапожникова, также ожидавшего неминуемого ареста, на пограничном катере для проверки застав на Камчатке и по берегу Охотского моря. Сам Сапожников ведал контрразведкой в Дальневосточной армии. Дважды друзья уходили на месяц в море, и, на их счастье, им удалось «пересидеть» вдали от штабов самые опасные «сезоны охоты».
Блюхер, его штаб и командиры частей не пересидели.
Самого командарма замучили пытками на допросах и он не дожил до суда. Назначенный на его место командарм не имел ни возможностей, ни сил должным образом заниматься войной с японцами.
Георгий Жуков в своих воспоминаниях пишет об обстановке в Красной Армии в те месяцы: «Шел 1938 год. Тяжелая обстановка, создавшаяся в армии и в стране в связи с массовыми арестами, продолжала действовать угнетающе. Арестам подвергались не только крупнейшие государственные и виднейшие военные работники, но дело дошло и до командиров и политических работников частей..."
Японцы отлично знали о состоянии дел в руководстве Дальневосточной армии и, в общем, не ошиблись тактически, хотя стратегически конфликт у озера Хасан был ошибкой, из которой Квантунская армия не извлекла уроков.
21 июля военный министр Японии Итатаки совместно с начальником генерального штаба получили аудиенцию у императора Хирохито.
Речь на аудиенции шла о разрешении использовать военные силы Японии против Советов у озера Хасан для того, чтобы восстановить законные права Японии на гряду сопок у озера.
Разумеется, император отлично понимал, что у него просят формальной санкции на войну с СССР, исход которой неясен.
Обсуждались вопросы военные и политические. И террор в России, развязанный ее диктатором, был одним из важных аргументов к нападению.
Император не поверил известному близостью к Квантунской армии министру и заподозрил, что тот в данном случае выступает как представитель рвущейся в бой армии. Он спросил у Итатаки, каково мнение морского министра и министра иностранных дел. На что получил ответ, что военные обсуждали с ними будущий конфликт. Это был обман. Но императору хотелось в него верить, и Итатаки не колеблясь сообщил требуемую ложь.
Была получена санкция императора на использование силы в случае «возникновения чрезвычайного положения». Слово «война» не было произнесено ни разу.
29 июля силами одной роты японцы напали на пограничный дозор на высоте Безымянная. Вначале успех сопутствовал японским солдатам, но к вечеру пограничники подтянули все свои силы и им удалось отбить сопку. Затем японцы потеряли двое суток, готовя удар по сопке Заозерной. Они двинули на нее силы всей дивизии утром 31 июля. На процессе в Токио командир дивизии Танака Рюкити подтвердил, что в этот день его дивизия повела решительное наступление на русских пограничников.
Сопка Заозерная была взята.
Начались бои у гряды сопок, в которые втягивались все новые части Красной Армии, благо что с советской стороны близко проходили дороги.
Желание ограничиться силами 19-й дивизии и успех ее в первые дни ввели в заблуждение командование Квантунской армии, полагавшей, что дивизии достаточно для захвата господствующих высот.
Когда же наконец с опозданием в бой вошли части Красной Армии, оказалось, что сил дивизии недостаточно, чтобы им противостоять.
К 11 августа японские части были сброшены с сопок и отступили на исходные позиции.
Квантунская армия постаралась предать этот инцидент забвению.
Что ей и удалось сделать. Кроме как в России, нигде слово «Хасан» не вызывает никаких ассоциаций.
Токийский трибунал, судивший японских военных преступников, расценил в своем приговоре события у озера Хасан следующим образом: «Хотя военные силы, занятые в этом конфликте, не были весьма значительными, однако цель нападения и его результаты, если бы оно было успешным, достаточны для того, чтобы считать эти военные действия войной... операции японских войск носили явно агрессивный характер».
Если исход боев у озера Хасан был проигнорирован японскими штабами и не замечен в мире, то ход боев внимательно изучался в Токио, потому что Генеральный штаб рассматривал их как первую пробу сил в будущей великой войне. Причем слабости в управлении советскими войсками, плохая организация обороны и т.д. были расценены не как временные явления, связанные с нарушением в системе командования, но как свойства русской армии вообще. А отсутствие боевой современной техники — как отсталость советских войск.
Советские военные оказались куда лучшими учениками, чем японцы, хотя взаимная недооценка противниками осталась и в последующие месяцы.
Все эти достижения и недочеты ярко проявились во время войны на Халхин-Голе, яростной и кровопролитной, во многом повлиявшей на будущие военные решения Токио.
В течение второй половины 1938 г. японские войска продолжали наступление в Китае. В октябре были высажены десанты в Южном Китае. 22 октября пал Кантон (Гуанчжоу), затем японцы овладели Уханьским промышленным районом. Но наступление постепенно выдыхалось. Линия фронта растянулась уже на две с половиной тысячи километров, потери японской армии измерялись сотнями тысяч солдат, материальные выгоды не могли компенсировать потерь, нехватка стратегических материалов все росла.
Не желая признавать истинных причин столь упорного сопротивления Китая, одной из которых было то, что оно все более принимало характер национального сопротивления, в Токио начали искать виновников своих неудач на стороне. Наиболее очевидными казались две причины. Первая — существование Советского Союза и его помощь Китаю. Вторая — снабжение Китая Соединенными Штатами через Французский Индокитай и Бирму, где завершалось строительство Бирманской дороги. Кабинет принца Коноэ, склонный на том этапе к переговорам с западными державами, был вынужден уйти в отставку. В январе 1939 г. его сменил кабинет Хиранумы, близкого к японским фашистским обществам. Вскоре после этого, 10 февраля, японский флот высадил десант на о-ве Хайнань и о-вах Спратли в Южно-Китайском море. Оттуда было рукой подать, с одной стороны, до путей снабжения Китая из Ханоя, с другой — до нефтяных месторождений Индонезии. Следующей акцией, связанной с надеждами Японии на заключение Тройственного союза с Германией и Италией, было нападение на Монголию, которое должно было убедить немцев, что японская армия сильна, и в то же время доказать китайцам, что их надежды на поддержку Советского Союза беспочвенны.
Конфликт, вернее война под странным для войны названием «Халхин-Гол» явление парадоксальное.
С одной стороны — это кампания Второй мировой войны. С другой — он и начался, и завершился до ее начала.
Японские источники вплоть до настоящего времени уделяют ему в описании войны лишь несколько строк, а то и вообще умудряются его игнорировать, как «пограничный эпизод».
Монгольская история возводит его в разряд великих сражений, войн, стоящих по значению рядом с чингисхановскими. Любопытно, что участники боев на Халхин-Голе были награждены в свое время монгольскими знаками, а юбилеи битвы вплоть до пятидесятилетнего отмечены в Монголии наградными медалями.
В государстве Маньчжоу-Го война на Халхин-Голе также была отмечена наградной медалью и объявлена победой маньчжурского оружия. Впрочем, за пределами Маньчжоу-Го об этом никто не ведал, как, впрочем, сегодня найдется немного жителей Земли, которые знают, что такое Маньчжоу-Го.
В Советском Союзе, хоть и не было отчеканено медали на это событие, Халхин-Гол был оценен как большая победа советского оружия и отмечен многими наградами. Однако вскоре более значительные события затмили славу халхингольских боев и о них почти не вспоминали до пятидесятилетнего юбилея, когда в прессе появился ряд статей, а также вышли книги с воспоминаниями участников.
Японские историки упорно утверждают, что Халхин-Гол был лишь пограничным конфликтом, не идущим ни в какое сравнение с настоящей войной. Суть дела заключалась лишь в попытках Японии разрешить пограничное недоразумение.
Формально, как ни странно, это чистая правда, хотя при том же это — грубая ложь.
Как неправда и то, что, как утверждают наши историки, Халхин-Гол был для японцев началом войны за захват Сибири и Дальнего Востока.
Даже в опубликованных ныне документах Генерального штаба Японии таких планов нет. Ни обстановка, ни время не позволяли ставить на повестку дня захваты на территории СССР.
Однако операция против СССР готовилась с весны 1939 г. Причем инициатором ее было командование Квантунской армии, имевшее сильные позиции в Генеральном штабе. Неудача на озере Хасан к тому времени была почти забыта и списана на ошибки командования и слишком малые силы, задействованные на том участке границы.
На этот раз решено было ударить по Советскому Союзу, вернее по его сателлиту — МНР — куда большими силами, и вопрос стоял не о двух сопках, а о значительном куске монгольской территории.
По плану операции No 8 решено было захватить южную часть Монголии, пользуясь тем, что в тех местах не было дорог с монгольской стороны и на сотни километров тянется полупустыня, почти не населенная и маловодная.
Для пропагандистской подготовки операции Генеральный штаб санкционировал издание большим тиражом карт, на которых граница между Маньчжоу-Го и Монголией проходила по реке Халхин-Гол, тогда как по общепризнанным международным договорам в том месте она выступала углом на юг.
Место нападения на Монголию выбрано было в том месте не только в силу его удобного расположения, но и по практическим соображениям. Причины тому, сегодня уже скрытые за пеленой времени и ложных оценок, убедительно раскрыл в своих записках того времени Константин Симонов, бывший на Халхин-Голе военным корреспондентом. Я позволю себе привести длинную цитату из текста Симонова, помогающую понять суть обстановки, как она виделась глазами информированного очевидца: «С самого начала конфликта мы были поставлены в очень тяжелые условия. У нас до ближайшей железнодорожной станции армейского снабжения Борзи — было семьсот с лишним километров, а у японцев всего в ста километрах был Хайларский железнодорожный узел, а примерно в тридцати километрах последний пункт строящейся Холун-Аршанской железной дороги. Кстати говоря, постройка этой дороги явилась одной из причин конфликта. Примерно в пятнадцати километрах от границы между Монголией и Маньчжурией начинались первые отроги Хинганского хребта. Японцы тянули дорогу вдоль этих отрогов с юго-востока на северо-запад с таким расчетом, чтобы подвести ее к нашей границе, возможно ближе к Чите. На участке Халхин-Гола монгольская граница образовала большой выступ в сторону Маньчжурии, и японцы должны были или вести здесь дорогу через отроги Хингана, или строить ее в непосредственной близости к границе, на расстоянии орудийного выстрела. Видимо, это не устраивало их, и они, помимо очередной провокации, ставили перед собой и практическую цель — захват всей полосы реки Халхин-Гол и прилегающих к ней высот для обеспечения строительства своей стратегической ветки, которое остановилось как раз перед Тамсаг-Булакским выступом».
Как бы ни формулировали свои цели японские военные и как бы ни описывали этот конфликт наши или монгольские историки, вернее всего первой и главной целью японцев было изменение границы для того, чтобы удобнее строить стратегическую дорогу, кстати, предназначенную для будущей войны против СССР. Расчет был на то, что этот район настолько далек и труднодоступен, что русские не пойдут на большую войну и жертвы ради этого клочка земли. Разумеется, если бы японские и маньчжурские части не встретили сопротивления, они вряд ли остановились бы у реки, а пошли бы на север и попытались извлечь из ситуации максимум выгоды. Но ни на Москву, ни даже на Читу идти они не намеревались это уже позднейшие беллетристические высказывания советских историков, призванные возвеличить подвиг защитников монгольских рубежей.
Кстати, японская операция планировалась локально — в пределах одного из военных округов и силами японской 6-й армии, а также ряда частей армии Маньчжоу-Го, в первую очередь баргутской (монгольской) кавалерии.
Остается неясность и в том, как видели японские военные развитие дальнейших событий в случае успеха на Халхин-Голе. Но можно предположить, что реально мыслившие руководители страны ставили возможность войны с СССР в зависимость от развития событий в Европе.
В начале лета 1939 г. для руководства Японии не было секретом, что Германия готова к началу большой войны в Европе. Оккупация Австрии и Чехословакии доказала, что реального сопротивления Германия своим планам не встречает. Западные державы отступали перед ее требованиями. Следовательно, на очереди стояли новые захваты. Кто следующий? Как далеко сможет пройти Германия по пути захватов, прежде чем Франция и Англия будут вынуждены вмешаться? И станут ли они вмешиваться, если Гитлер продолжит свою политику антикоммунизма и нападет на СССР?
За этим стояла азартная для Японии игра. Ее генералы говорили, что боятся «опоздать на автобус». Им надо обратить оружие против главного врага — СССР вовремя, чтобы не потерять времени и не уступить немцам, союзникам, но не друзьям, русские территории.
В свете этой ситуации авантюра на Халхин-Голе приобретала куда более важную роль, нежели выпрямление границы ради строительства стратегической дороги.
Если Япония покажет всему миру свою силу, пускай на локальном участке, то в глазах Германии она будет достойным партнером. Если русские будут разгромлены и унижены — это тоже станет козырем для Японии и, возможно, подтолкнет Германию к войне против СССР. И тогда путь от Халхин-Гола лежит к Чите.
Численность японских войск, вовлеченных в конфликт на Халхин-Голе, в различных источниках варьируется и эти подсчеты, особенно когда это касается японской армии, различаются до порядка. Если верить запискам советских участников боев в прессе, то получается, что японская авиация на этом фронте была уничтожена дважды или трижды, а танки, которых вроде бы, по данным Г. Жукова, и не было у японцев, превосходили числом наши танковые части, но потом исчезли. Два известных советских подсчета японских сил сильно различаются, и я приведу их, чтобы было ясно: даже в официальных источниках господствует необязательность, возникающая от естественного желания сильно преувеличить силу противника и этим еще более восславить наших воинов.
Г. Севостьянов в капитальном труде «Политика великих держав на Дальнем Востоке накануне Второй мировой войны» говорит о 359 тысячах японских солдат при 1052 орудиях, 585 танках и 355 самолетах. В международном труде «Причины Второй мировой войны. Документы и комментарии» авторы приводят цифры, которые были представлены советской стороной трибуналу в Токио. Они таковы: «38 тысяч солдат и офицеров, 310 орудий, 145 танков и бронемашин, 225 самолетов». Как видно, различия кардинальные.
Из таких авторитетных источников, как воспоминания маршала Г. Жукова, можно составить общую картину поступления пополнений за время войны, из чего следует, что с нашей стороны был значительный перевес в артиллерии и танках, тогда как японская авиация на первом этапе войны господствовала в воздухе, но по мере поступления новых самолетов и появления «испанских» асов во главе со Смушкевичем и Грицевцом, инициатива перешла к советской авиации.
Надо отметить, что в подсчеты не входят — с японской стороны входившие в армию Маньчжоу-Го кавалерийские полки монголов баргутов, а со стороны советской — монгольская конница, несмотря на то что формально эта война шла между МНР и Маньчжоу-Го, а Квантунская армия и Красная Армия выступали лишь как вовремя пришедшие на помощь союзники.
Следует учитывать, что Халхин-Гольский конфликт явственно делится на два этапа. С 11 мая, когда передовой японский отряд перешел границу МНР и отогнал от границы монгольские пограничные заставы, в течение мая-июня продолжались локальные бои, в которых стороны как бы прощупывали друг друга. В начале июля, подтянув подкрепления, 6-я японская армия неожиданно захватила господствующую над долиной реки гору Баин-Цаган. Лишь через несколько, часов и то почти случайно, направившийся с проверкой расположенной на горе 6-й монгольской кавалерийской дивизии советник монгольской армии Афонин обнаружил, что дивизия без боя оставила гору, которую уже спешно укрепляют японцы.
Сложилось тяжелое для советско-монгольских войск положение. Гора Баин-Цаган господствовала над степью и долиной реки, а превосходства в воздухе советские войска тогда не имели.
Пожалуй, бои на Баин-Цагане были критическим моментом войны. Как вспоминает Г. Жуков, назначенный к тому времени командующим советскими частями в Монголии и сменивший командира 57-го особого корпуса Н. Фекленко, который держал штаб в 120 км от реки и ждал указаний из Москвы, подкрепления, которые Жуков требовал из СССР, все еще только подтягивались, коммуникации никуда не годились, снабжение налаживалось с трудом. Казалось бы, японский план-минимум удается. Советские войска держались у Халхин-Гола из последних сил и плацдарм на восточном берегу реки, важный принципиально, доживал последние часы. С переходом в руки японцев горы Баин-Цаган советские войска были обречены на отступление.
И тут сыграл свою роль фактор, который в той или иной мере будет возникать во всех сражениях первого года войны.
Ослабленный советский командирский корпус состоял или из выдвиженцев, обязанных жизнью и карьерой счастливому случаю, каким-то связям или партийной активности, но никак не военным способностям. Исключений было немного, но они обязательно были. И когда возникала острая необходимость, начинались поиски достойного кандидата, не всегда, правда, успешные.
Командиры советских войск, которые стягивались в Монголию с весны 1939 г., когда стало ясно, что японцы скоро ударят по южным границам МНР, были либо случайными выдвиженцами, либо оставшимися в живых ветеранами Гражданской войны. Их главной задачей было выжить и не прогневить Ставку. Лучше ничего не делать, чем совершить ошибку. Очевидно, к такой категории командования относилось руководство 57-го корпуса, тем более что Жуков подчеркивает, что компетентным во всем штабе корпуса оказался лишь один человек. После смерти Блюхера, ликвидации командования дальневосточными войсками, после чистки в Забайкальском округе командиры больше боялись чекистов, чем японцев.
Однако в тот момент, когда в Москве решали, кто должен спасти критическую ситуацию на Халхин-Голе, выбор пал на восходящую на фоне гибели иных командиров звезду — комдива Жукова, ни по возрасту, ни по чинам не подходящего, казалось бы, на такую роль, тем более что это назначение ущемляло гордыню командарма Штерна и других начальников в Сибири и на Дальнем Востоке.
В том конкретном случае недоверие Сталина к армейской элите, а тем более недобитым остаткам элиты сибирской и дальневосточной, сыграло положительную роль. Жукова выхватили из Белорусского военного округа, хотя никто еще не знал, что он — выдающийся талант Второй мировой войны, первый из того поколения полководцев, которые смогут одолеть вермахт.
Жуков был неожиданностью и для японских генералов, вышедших в люди в Квантунской армии, имевших весьма ограниченный военный опыт и мысливших по жестким стандартам ведения «азиатской» войны. Как и сослуживцы Жукова, они уступят место новому поколению генералитета, выросшему в боях с англичанами и американцами.
Когда Жуков узнал о том, насколько критическим было положение его войск, когда обнаружилось, что на Баин-Цагане уже закрепилось более десяти тысяч японцев, которые активно окапываются и уже установили на горе более 150 орудий, он подсчитал свои возможности. У Жукова было 1000 штыков и 50 орудий. Правда, Жуков мог рассчитывать на 150 танков 11-й танковой бригады и 154 броневика 7-й мотоброневой бригады, причем броневики еще были на подходе.
По всем законам тогдашней войны, известным и Жукову, и японцам, танки не могли действовать без поддержки пехоты, тем более в ночное время. Жуков же бросил все свои танки и подошедшие чуть позже бронемашины на гору в двенадцать часов ночи.
Танки прорвались на плоскую вершину горы, нарушили коммуникации японской дивизии, внесли панику и держались на горе до утра, когда подошел 24-й мотострелковый полк.
Гора была очищена от японских войск. Следующей ночью на нескольких машинах бежал командующий 6-й армией генерал Камацубара. «Тихо и осторожно движется машина генерала Камацубара, — писал в дневнике один из штабистов. — Ночь тиха и напряжена, так же как и мы... Картина ужасная. Наконец мы отыскали мост и благополучно закончили обратную переправу. Говорят, что наши части окружены большим количеством танков противника и стоят перед лицом полного уничтожения. Надо быть начеку..."
Техника была далеко не лучшего качества, а та, что была, отвратительно хранилась и к употреблению была не готова.
Все это усугублялось господством показухи, когда, например, в бригаде отбирались два-три танковых экипажа и они должны были демонстрировать начальству высокий уровень выучки. Остальные и на вид не должны были попадаться.
Наконец, в армии фактически было не единоначалие, а двух- и трехначалие. То есть неоправданно большую власть имели комиссары, которые также поощряли инициативу масс, то есть действия командиров непрерывно подвергались партийной критике, из-за чего командиры предпочитали вообще ничего не предпринимать. Третьей силой в армии были чекисты, которые подозрительно следили за каждым шагом командиров, а те боялись их куда больше, чем японцев. По мере того как увеличивались в масштабе и учащались японские вылазки, приближалась волна массовых репрессий в армии и здесь уцелевал не умнейший и не талантливейший, а лишь серый и незаметный. Не был защищен никто, вплоть до героя-маршала Блюхера.
1 февраля 1936 г. произошел пограничный бой двух рот 26-й Сталинской стрелковой дивизии с двумя ротами японцев, который завершился «вничью», в чем сказалась, как писалось в позднейшем отчете, «недостаточная распорядительность и тактическая малограмотность» командира нашей роты.
25 марта у заставы Хунчун сражались с обеих сторон уже несколько рот. У нас погибло до 10% личного состава, у японцев потерь не было. В наших рядах не оказалось даже пулеметов. Пулеметы-то шли на помощь, но тут командир пулеметной роты увидел, что в грязи застряли пушки, которые также спешили к бою, и приказал своим пулеметчикам вытаскивать пушки. Так что подкрепление пришло, когда бой закончился.
В другом таком же локальном бою произошел казус с танками. Решено было послать танковый взвод на помощь пограничникам. Для этого были выбраны лучшие машины, находившиеся в консервации. Когда их вытащили на плац, оказалось, что они неисправны. Наконец удалось в танковой бригаде найти шесть исправных машин, но они в пути так часто ломались, что на преодоление 150 км у взвода ушло 56 часов, а «технический состав оказался недостаточно подготовлен и с ремонтом не справился». До места боя добрались четыре машины, но к тому времени о бое все уже забыли.
26 ноября в бою у заставы Турий Рог японцы вышибли с позиций подразделение лейтенанта Кочеткова и потеряли несколько человек. Как заявил комбриг И. Боряев: «Рота Кочеткова в смысле боевой подготовки показала в этом столкновении неудовлетворительные качества». Однако к тому времени журналисты уже описали подвиги кочетковцев на всю страну и наконец-то появились новые герои. Бойцы получили ордена Красного Знамени за то, что «уверенно забрасывали японцев гранатами».
5 июля 1937 г.. произошли бои у озера Ханко. И снова «пренебрежение разведкой», командир «управлением роты пренебрег» и т. д.
Что же касается авиации ОКДВА, то еще в 1936 г. она была признана Москвой небоеспособной и никаких выводов не последовало.
В этих столкновениях подготавливалась более крупная операция японцев наступление у озера Хасан.
В штабе Квантунской армии было решено, что можно будет нанести Красной Армии болезненный удар с далеко идущими последствиями.
К западу от озера Хасан протянулась цепь сопок, отделяющих озеро от поймы реки Тюмень-Ула. Советский Союз со ссылкой на русско-китайский Хунчунский протокол от 1886 года указывал, что граница проходит по гребню сопок, тогда как японцы намерены были сдвинуть границу к берегу озера, ибо вершины сопок позволяли контролировать железную и шоссейные дороги с советской стороны.
В течение июля 1938 года шло активное сосредоточение японских войск у границы. Помимо пограничников, туда была стянута 19-я пехотная дивизия.
15 июля японский поверенный в делах в Москве Ниси потребовал, чтобы советские пограничники были отведены с западного берега озера Хасан. В Москве никто не воспринял этого демарша как прелюдии к близкой войне. И тому были причины трагического свойства, отлично известные в Токио. Истребление командных кадров Красной Армии жестоко ударило по Отдельной Дальневосточной, созданию маршала Блюхера. Сам командующий знал, что обречен, и его состояние усугублялось тем, что он был поставлен партией судить своих же товарищей и подписывал смертный приговор Тухачевскому. По воспоминаниям близких, последние недели жизни на воле Блюхер пил горькую, а хозяевами на Дальнем Востоке были чекисты, которые безумствовали, уничтожая командирский корпус. Крупнейший отечественный специалист по японо-китайской войне, автор многих монографий генерал Г. Сапожников вспоминал, как его спас друг — начальник разведки пограничного округа, который дважды вывозил Сапожникова, также ожидавшего неминуемого ареста, на пограничном катере для проверки застав на Камчатке и по берегу Охотского моря. Сам Сапожников ведал контрразведкой в Дальневосточной армии. Дважды друзья уходили на месяц в море, и, на их счастье, им удалось «пересидеть» вдали от штабов самые опасные «сезоны охоты».
Блюхер, его штаб и командиры частей не пересидели.
Самого командарма замучили пытками на допросах и он не дожил до суда. Назначенный на его место командарм не имел ни возможностей, ни сил должным образом заниматься войной с японцами.
Георгий Жуков в своих воспоминаниях пишет об обстановке в Красной Армии в те месяцы: «Шел 1938 год. Тяжелая обстановка, создавшаяся в армии и в стране в связи с массовыми арестами, продолжала действовать угнетающе. Арестам подвергались не только крупнейшие государственные и виднейшие военные работники, но дело дошло и до командиров и политических работников частей..."
Японцы отлично знали о состоянии дел в руководстве Дальневосточной армии и, в общем, не ошиблись тактически, хотя стратегически конфликт у озера Хасан был ошибкой, из которой Квантунская армия не извлекла уроков.
21 июля военный министр Японии Итатаки совместно с начальником генерального штаба получили аудиенцию у императора Хирохито.
Речь на аудиенции шла о разрешении использовать военные силы Японии против Советов у озера Хасан для того, чтобы восстановить законные права Японии на гряду сопок у озера.
Разумеется, император отлично понимал, что у него просят формальной санкции на войну с СССР, исход которой неясен.
Обсуждались вопросы военные и политические. И террор в России, развязанный ее диктатором, был одним из важных аргументов к нападению.
Император не поверил известному близостью к Квантунской армии министру и заподозрил, что тот в данном случае выступает как представитель рвущейся в бой армии. Он спросил у Итатаки, каково мнение морского министра и министра иностранных дел. На что получил ответ, что военные обсуждали с ними будущий конфликт. Это был обман. Но императору хотелось в него верить, и Итатаки не колеблясь сообщил требуемую ложь.
Была получена санкция императора на использование силы в случае «возникновения чрезвычайного положения». Слово «война» не было произнесено ни разу.
29 июля силами одной роты японцы напали на пограничный дозор на высоте Безымянная. Вначале успех сопутствовал японским солдатам, но к вечеру пограничники подтянули все свои силы и им удалось отбить сопку. Затем японцы потеряли двое суток, готовя удар по сопке Заозерной. Они двинули на нее силы всей дивизии утром 31 июля. На процессе в Токио командир дивизии Танака Рюкити подтвердил, что в этот день его дивизия повела решительное наступление на русских пограничников.
Сопка Заозерная была взята.
Начались бои у гряды сопок, в которые втягивались все новые части Красной Армии, благо что с советской стороны близко проходили дороги.
Желание ограничиться силами 19-й дивизии и успех ее в первые дни ввели в заблуждение командование Квантунской армии, полагавшей, что дивизии достаточно для захвата господствующих высот.
Когда же наконец с опозданием в бой вошли части Красной Армии, оказалось, что сил дивизии недостаточно, чтобы им противостоять.
К 11 августа японские части были сброшены с сопок и отступили на исходные позиции.
Квантунская армия постаралась предать этот инцидент забвению.
Что ей и удалось сделать. Кроме как в России, нигде слово «Хасан» не вызывает никаких ассоциаций.
Токийский трибунал, судивший японских военных преступников, расценил в своем приговоре события у озера Хасан следующим образом: «Хотя военные силы, занятые в этом конфликте, не были весьма значительными, однако цель нападения и его результаты, если бы оно было успешным, достаточны для того, чтобы считать эти военные действия войной... операции японских войск носили явно агрессивный характер».
Если исход боев у озера Хасан был проигнорирован японскими штабами и не замечен в мире, то ход боев внимательно изучался в Токио, потому что Генеральный штаб рассматривал их как первую пробу сил в будущей великой войне. Причем слабости в управлении советскими войсками, плохая организация обороны и т.д. были расценены не как временные явления, связанные с нарушением в системе командования, но как свойства русской армии вообще. А отсутствие боевой современной техники — как отсталость советских войск.
Советские военные оказались куда лучшими учениками, чем японцы, хотя взаимная недооценка противниками осталась и в последующие месяцы.
Все эти достижения и недочеты ярко проявились во время войны на Халхин-Голе, яростной и кровопролитной, во многом повлиявшей на будущие военные решения Токио.
В течение второй половины 1938 г. японские войска продолжали наступление в Китае. В октябре были высажены десанты в Южном Китае. 22 октября пал Кантон (Гуанчжоу), затем японцы овладели Уханьским промышленным районом. Но наступление постепенно выдыхалось. Линия фронта растянулась уже на две с половиной тысячи километров, потери японской армии измерялись сотнями тысяч солдат, материальные выгоды не могли компенсировать потерь, нехватка стратегических материалов все росла.
Не желая признавать истинных причин столь упорного сопротивления Китая, одной из которых было то, что оно все более принимало характер национального сопротивления, в Токио начали искать виновников своих неудач на стороне. Наиболее очевидными казались две причины. Первая — существование Советского Союза и его помощь Китаю. Вторая — снабжение Китая Соединенными Штатами через Французский Индокитай и Бирму, где завершалось строительство Бирманской дороги. Кабинет принца Коноэ, склонный на том этапе к переговорам с западными державами, был вынужден уйти в отставку. В январе 1939 г. его сменил кабинет Хиранумы, близкого к японским фашистским обществам. Вскоре после этого, 10 февраля, японский флот высадил десант на о-ве Хайнань и о-вах Спратли в Южно-Китайском море. Оттуда было рукой подать, с одной стороны, до путей снабжения Китая из Ханоя, с другой — до нефтяных месторождений Индонезии. Следующей акцией, связанной с надеждами Японии на заключение Тройственного союза с Германией и Италией, было нападение на Монголию, которое должно было убедить немцев, что японская армия сильна, и в то же время доказать китайцам, что их надежды на поддержку Советского Союза беспочвенны.
Конфликт, вернее война под странным для войны названием «Халхин-Гол» явление парадоксальное.
С одной стороны — это кампания Второй мировой войны. С другой — он и начался, и завершился до ее начала.
Японские источники вплоть до настоящего времени уделяют ему в описании войны лишь несколько строк, а то и вообще умудряются его игнорировать, как «пограничный эпизод».
Монгольская история возводит его в разряд великих сражений, войн, стоящих по значению рядом с чингисхановскими. Любопытно, что участники боев на Халхин-Голе были награждены в свое время монгольскими знаками, а юбилеи битвы вплоть до пятидесятилетнего отмечены в Монголии наградными медалями.
В государстве Маньчжоу-Го война на Халхин-Голе также была отмечена наградной медалью и объявлена победой маньчжурского оружия. Впрочем, за пределами Маньчжоу-Го об этом никто не ведал, как, впрочем, сегодня найдется немного жителей Земли, которые знают, что такое Маньчжоу-Го.
В Советском Союзе, хоть и не было отчеканено медали на это событие, Халхин-Гол был оценен как большая победа советского оружия и отмечен многими наградами. Однако вскоре более значительные события затмили славу халхингольских боев и о них почти не вспоминали до пятидесятилетнего юбилея, когда в прессе появился ряд статей, а также вышли книги с воспоминаниями участников.
Японские историки упорно утверждают, что Халхин-Гол был лишь пограничным конфликтом, не идущим ни в какое сравнение с настоящей войной. Суть дела заключалась лишь в попытках Японии разрешить пограничное недоразумение.
Формально, как ни странно, это чистая правда, хотя при том же это — грубая ложь.
Как неправда и то, что, как утверждают наши историки, Халхин-Гол был для японцев началом войны за захват Сибири и Дальнего Востока.
Даже в опубликованных ныне документах Генерального штаба Японии таких планов нет. Ни обстановка, ни время не позволяли ставить на повестку дня захваты на территории СССР.
Однако операция против СССР готовилась с весны 1939 г. Причем инициатором ее было командование Квантунской армии, имевшее сильные позиции в Генеральном штабе. Неудача на озере Хасан к тому времени была почти забыта и списана на ошибки командования и слишком малые силы, задействованные на том участке границы.
На этот раз решено было ударить по Советскому Союзу, вернее по его сателлиту — МНР — куда большими силами, и вопрос стоял не о двух сопках, а о значительном куске монгольской территории.
По плану операции No 8 решено было захватить южную часть Монголии, пользуясь тем, что в тех местах не было дорог с монгольской стороны и на сотни километров тянется полупустыня, почти не населенная и маловодная.
Для пропагандистской подготовки операции Генеральный штаб санкционировал издание большим тиражом карт, на которых граница между Маньчжоу-Го и Монголией проходила по реке Халхин-Гол, тогда как по общепризнанным международным договорам в том месте она выступала углом на юг.
Место нападения на Монголию выбрано было в том месте не только в силу его удобного расположения, но и по практическим соображениям. Причины тому, сегодня уже скрытые за пеленой времени и ложных оценок, убедительно раскрыл в своих записках того времени Константин Симонов, бывший на Халхин-Голе военным корреспондентом. Я позволю себе привести длинную цитату из текста Симонова, помогающую понять суть обстановки, как она виделась глазами информированного очевидца: «С самого начала конфликта мы были поставлены в очень тяжелые условия. У нас до ближайшей железнодорожной станции армейского снабжения Борзи — было семьсот с лишним километров, а у японцев всего в ста километрах был Хайларский железнодорожный узел, а примерно в тридцати километрах последний пункт строящейся Холун-Аршанской железной дороги. Кстати говоря, постройка этой дороги явилась одной из причин конфликта. Примерно в пятнадцати километрах от границы между Монголией и Маньчжурией начинались первые отроги Хинганского хребта. Японцы тянули дорогу вдоль этих отрогов с юго-востока на северо-запад с таким расчетом, чтобы подвести ее к нашей границе, возможно ближе к Чите. На участке Халхин-Гола монгольская граница образовала большой выступ в сторону Маньчжурии, и японцы должны были или вести здесь дорогу через отроги Хингана, или строить ее в непосредственной близости к границе, на расстоянии орудийного выстрела. Видимо, это не устраивало их, и они, помимо очередной провокации, ставили перед собой и практическую цель — захват всей полосы реки Халхин-Гол и прилегающих к ней высот для обеспечения строительства своей стратегической ветки, которое остановилось как раз перед Тамсаг-Булакским выступом».
Как бы ни формулировали свои цели японские военные и как бы ни описывали этот конфликт наши или монгольские историки, вернее всего первой и главной целью японцев было изменение границы для того, чтобы удобнее строить стратегическую дорогу, кстати, предназначенную для будущей войны против СССР. Расчет был на то, что этот район настолько далек и труднодоступен, что русские не пойдут на большую войну и жертвы ради этого клочка земли. Разумеется, если бы японские и маньчжурские части не встретили сопротивления, они вряд ли остановились бы у реки, а пошли бы на север и попытались извлечь из ситуации максимум выгоды. Но ни на Москву, ни даже на Читу идти они не намеревались это уже позднейшие беллетристические высказывания советских историков, призванные возвеличить подвиг защитников монгольских рубежей.
Кстати, японская операция планировалась локально — в пределах одного из военных округов и силами японской 6-й армии, а также ряда частей армии Маньчжоу-Го, в первую очередь баргутской (монгольской) кавалерии.
Остается неясность и в том, как видели японские военные развитие дальнейших событий в случае успеха на Халхин-Голе. Но можно предположить, что реально мыслившие руководители страны ставили возможность войны с СССР в зависимость от развития событий в Европе.
В начале лета 1939 г. для руководства Японии не было секретом, что Германия готова к началу большой войны в Европе. Оккупация Австрии и Чехословакии доказала, что реального сопротивления Германия своим планам не встречает. Западные державы отступали перед ее требованиями. Следовательно, на очереди стояли новые захваты. Кто следующий? Как далеко сможет пройти Германия по пути захватов, прежде чем Франция и Англия будут вынуждены вмешаться? И станут ли они вмешиваться, если Гитлер продолжит свою политику антикоммунизма и нападет на СССР?
За этим стояла азартная для Японии игра. Ее генералы говорили, что боятся «опоздать на автобус». Им надо обратить оружие против главного врага — СССР вовремя, чтобы не потерять времени и не уступить немцам, союзникам, но не друзьям, русские территории.
В свете этой ситуации авантюра на Халхин-Голе приобретала куда более важную роль, нежели выпрямление границы ради строительства стратегической дороги.
Если Япония покажет всему миру свою силу, пускай на локальном участке, то в глазах Германии она будет достойным партнером. Если русские будут разгромлены и унижены — это тоже станет козырем для Японии и, возможно, подтолкнет Германию к войне против СССР. И тогда путь от Халхин-Гола лежит к Чите.
Численность японских войск, вовлеченных в конфликт на Халхин-Голе, в различных источниках варьируется и эти подсчеты, особенно когда это касается японской армии, различаются до порядка. Если верить запискам советских участников боев в прессе, то получается, что японская авиация на этом фронте была уничтожена дважды или трижды, а танки, которых вроде бы, по данным Г. Жукова, и не было у японцев, превосходили числом наши танковые части, но потом исчезли. Два известных советских подсчета японских сил сильно различаются, и я приведу их, чтобы было ясно: даже в официальных источниках господствует необязательность, возникающая от естественного желания сильно преувеличить силу противника и этим еще более восславить наших воинов.
Г. Севостьянов в капитальном труде «Политика великих держав на Дальнем Востоке накануне Второй мировой войны» говорит о 359 тысячах японских солдат при 1052 орудиях, 585 танках и 355 самолетах. В международном труде «Причины Второй мировой войны. Документы и комментарии» авторы приводят цифры, которые были представлены советской стороной трибуналу в Токио. Они таковы: «38 тысяч солдат и офицеров, 310 орудий, 145 танков и бронемашин, 225 самолетов». Как видно, различия кардинальные.
Из таких авторитетных источников, как воспоминания маршала Г. Жукова, можно составить общую картину поступления пополнений за время войны, из чего следует, что с нашей стороны был значительный перевес в артиллерии и танках, тогда как японская авиация на первом этапе войны господствовала в воздухе, но по мере поступления новых самолетов и появления «испанских» асов во главе со Смушкевичем и Грицевцом, инициатива перешла к советской авиации.
Надо отметить, что в подсчеты не входят — с японской стороны входившие в армию Маньчжоу-Го кавалерийские полки монголов баргутов, а со стороны советской — монгольская конница, несмотря на то что формально эта война шла между МНР и Маньчжоу-Го, а Квантунская армия и Красная Армия выступали лишь как вовремя пришедшие на помощь союзники.
Следует учитывать, что Халхин-Гольский конфликт явственно делится на два этапа. С 11 мая, когда передовой японский отряд перешел границу МНР и отогнал от границы монгольские пограничные заставы, в течение мая-июня продолжались локальные бои, в которых стороны как бы прощупывали друг друга. В начале июля, подтянув подкрепления, 6-я японская армия неожиданно захватила господствующую над долиной реки гору Баин-Цаган. Лишь через несколько, часов и то почти случайно, направившийся с проверкой расположенной на горе 6-й монгольской кавалерийской дивизии советник монгольской армии Афонин обнаружил, что дивизия без боя оставила гору, которую уже спешно укрепляют японцы.
Сложилось тяжелое для советско-монгольских войск положение. Гора Баин-Цаган господствовала над степью и долиной реки, а превосходства в воздухе советские войска тогда не имели.
Пожалуй, бои на Баин-Цагане были критическим моментом войны. Как вспоминает Г. Жуков, назначенный к тому времени командующим советскими частями в Монголии и сменивший командира 57-го особого корпуса Н. Фекленко, который держал штаб в 120 км от реки и ждал указаний из Москвы, подкрепления, которые Жуков требовал из СССР, все еще только подтягивались, коммуникации никуда не годились, снабжение налаживалось с трудом. Казалось бы, японский план-минимум удается. Советские войска держались у Халхин-Гола из последних сил и плацдарм на восточном берегу реки, важный принципиально, доживал последние часы. С переходом в руки японцев горы Баин-Цаган советские войска были обречены на отступление.
И тут сыграл свою роль фактор, который в той или иной мере будет возникать во всех сражениях первого года войны.
Ослабленный советский командирский корпус состоял или из выдвиженцев, обязанных жизнью и карьерой счастливому случаю, каким-то связям или партийной активности, но никак не военным способностям. Исключений было немного, но они обязательно были. И когда возникала острая необходимость, начинались поиски достойного кандидата, не всегда, правда, успешные.
Командиры советских войск, которые стягивались в Монголию с весны 1939 г., когда стало ясно, что японцы скоро ударят по южным границам МНР, были либо случайными выдвиженцами, либо оставшимися в живых ветеранами Гражданской войны. Их главной задачей было выжить и не прогневить Ставку. Лучше ничего не делать, чем совершить ошибку. Очевидно, к такой категории командования относилось руководство 57-го корпуса, тем более что Жуков подчеркивает, что компетентным во всем штабе корпуса оказался лишь один человек. После смерти Блюхера, ликвидации командования дальневосточными войсками, после чистки в Забайкальском округе командиры больше боялись чекистов, чем японцев.
Однако в тот момент, когда в Москве решали, кто должен спасти критическую ситуацию на Халхин-Голе, выбор пал на восходящую на фоне гибели иных командиров звезду — комдива Жукова, ни по возрасту, ни по чинам не подходящего, казалось бы, на такую роль, тем более что это назначение ущемляло гордыню командарма Штерна и других начальников в Сибири и на Дальнем Востоке.
В том конкретном случае недоверие Сталина к армейской элите, а тем более недобитым остаткам элиты сибирской и дальневосточной, сыграло положительную роль. Жукова выхватили из Белорусского военного округа, хотя никто еще не знал, что он — выдающийся талант Второй мировой войны, первый из того поколения полководцев, которые смогут одолеть вермахт.
Жуков был неожиданностью и для японских генералов, вышедших в люди в Квантунской армии, имевших весьма ограниченный военный опыт и мысливших по жестким стандартам ведения «азиатской» войны. Как и сослуживцы Жукова, они уступят место новому поколению генералитета, выросшему в боях с англичанами и американцами.
Когда Жуков узнал о том, насколько критическим было положение его войск, когда обнаружилось, что на Баин-Цагане уже закрепилось более десяти тысяч японцев, которые активно окапываются и уже установили на горе более 150 орудий, он подсчитал свои возможности. У Жукова было 1000 штыков и 50 орудий. Правда, Жуков мог рассчитывать на 150 танков 11-й танковой бригады и 154 броневика 7-й мотоброневой бригады, причем броневики еще были на подходе.
По всем законам тогдашней войны, известным и Жукову, и японцам, танки не могли действовать без поддержки пехоты, тем более в ночное время. Жуков же бросил все свои танки и подошедшие чуть позже бронемашины на гору в двенадцать часов ночи.
Танки прорвались на плоскую вершину горы, нарушили коммуникации японской дивизии, внесли панику и держались на горе до утра, когда подошел 24-й мотострелковый полк.
Гора была очищена от японских войск. Следующей ночью на нескольких машинах бежал командующий 6-й армией генерал Камацубара. «Тихо и осторожно движется машина генерала Камацубара, — писал в дневнике один из штабистов. — Ночь тиха и напряжена, так же как и мы... Картина ужасная. Наконец мы отыскали мост и благополучно закончили обратную переправу. Говорят, что наши части окружены большим количеством танков противника и стоят перед лицом полного уничтожения. Надо быть начеку..."