Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Корабли Санди

   Ермак смущенно подошел к нему.
   - Это моя сестра, она теперь живет здесь,- пояснил он с неловкостью, так как уже понял, что Жора явился переночевать.
   Великолепный уставился на Ату.
   - Я, собственно, с поезда... Мне бы только до утра... Ермак скривился.
   Великолепный понял. Лицо его вытянулось.
   - Теперь ты уж здесь не хозяин? - подколол он.
   Но Ермак был слишком простодушен, чтобы почувствовать укол.
   - Теперь нельзя,- прошептал он, багрово покраснев,- здесь сестра... Сам понимаешь.
   После неловкого молчания Ермак предложил ему адрес дяди Васи.
   - Он еще работает? - снисходительно поинтересовался Жора. Он что-то соображал.
   - Работает.
   - На морзаводе? Ладно. Если нигде не устроюсь, придется идти к нему.
   Жора внимательно оглядел Ату. Оглянулся на нее еще раз, перед тем как прикрыть за собой дверь. И, щелкнув пальцами, с циничной ухмылкой исчез, "как тать в ночи".
   - Попадешься ты мне в руки! - гневно пробормотала Ата. Я поднялся и стал прощаться.
   - Ермак, давай проводим Санди до остановки,- предложила Ата.
   Я было стал возражать, но она уже накинула плащ, и мы вышли втроем.
   Звездная, прохладная, чистая была ночь. Улица кончалась обрывом в темное море; на море медленно двигались огоньки кораблей. Куда-то приведут нас корабли нашей жизни. Их еще надо построить...
   - Ермак, ты так и не сказал, что же ты выбрал, какую профессию? вернулся я к нашему разговору.
   Ермак замедлил шаг.
   - Я бы хотел, как твой дедушка, строить корабли. Что может быть прекраснее? Строить мосты тоже, наверное, замечательно. Но корабли лучше. Это ты, Санди, заставил меня на всю жизнь полюбить корабли! - мечтательно признался Ермак.
   Я обрадовался:
   - Это правда, Ермак? Мы вместе будем учиться в морском училище?
   Но Ермак покачал головой.
   - Еще вчера я сам мечтал об этом, Санди. Но сегодня вдруг понял... Ата навела меня на эту мысль... Мое место не здесь. Как подготовлюсь, буду сдавать в юридический.
   - Что ты говоришь? - заорал я вне себя.
   - Не расстраивайся, Санди. Я временно должен там поработать... Конечно, не прокурором. Обвинителей найдется много. Я еще не знаю, кем именно я должен там работать. Но я должен. А когда мы полностью ликвидируем преступность, я вернусь к тебе, и мы вместе махнем в Атлантику... Или, как ее, Антарктиду.
   - Ермак, ты же сказал... ты же мечтал...- забормотал я подавленно.
   Ермак весело рассмеялся и обнял меня за плечи. Я был потрясен.
   - Ермак, ты не думал ни о каком юридическом, пока Ата не сказала, что будет прокурором?
   - Я уже раздумала! - с раскаянием сказала Ата.
   - Не думал,- подтвердил Ермак.- Как-то в голову не приходило. Спасибо сестре. Я вдруг сразу понял: кому же и идти туда работать, как не мне? Это ведь страшно, если там будут их только ненавидеть. Разве дело в том, чтобы вылавливать преступников? Их надо сделать хорошими людьми. И...
   - А если они не хотят быть хорошими людьми? - перебила Ата.
   - Надо добиться, чтоб захотели.
   - Как же, от такого вот Жоры добьешься? Пока их убеждают - в газетах, книгах, по радио, в кино,- они делают свое черное дело. Там ограбили, там убили...
   - Надо, чтоб преступников не было! - отрезал Ермак и больше не спорил.
   Дома я передал этот разговор родителям. Они переглянулись, удивленные.
   - Какие странные ребята! - с досадой сказал отец.- Преждевременно они развились. Им бы еще в футбол гонять, а они мировые вопросы решают.
   - Понятно, откуда это у них,- заметила мама и стала стелить мне постель (я снова перебрался в свою нишу).- Как они жили! - воскликнула мама минуту спустя.- Их могли изуродовать морально. А они... Как я их уважаю обоих, и брата и сестру! Как боюсь за них! Хоть бы все было хорошо!
   Когда все улеглись спать и выключили свет, я еще долго ворочался без сна.
   На этой самой постели два года спала Ата, и мне казалось, что еще сохранился слабый запах ее волос и тела. От нее всегда хорошо пахло - не то медом, не то полевым цветком. Она с детства любила духи. Она как-то сказала, что самый унылый, самый безотрадный запах на свете - это запах дезинфекции. У них в интернате всегда пахло дезинфекцией - уничтожали микробов.
   Милая Ата! Милый Ермак. Как я их обоих люблю! Как бы я хотел, чтобы они были счастливы в жизни! Как жаль, что Ермак должен идти на юридический!
   Поразмыслив, я даже не мог его отговаривать, потому что сам понял: он действительно может там принести пользу. А раз может, то и должен.
   Я вдруг подумал, что Ермак чем-то похож на Миньку из "Жестокости" Павла Нилина. Он тоже будет убеждать вора и помогать ему стать человеком. Его-то послушают! Каким же обыкновенным середнячком был я по сравнению с Ермаком! И как я гордился своим другом!
   Глава семнадцатая
   НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ
   Прошла осень, наступила зима с ее ветрами, дождями, мокрым снегом, залепляющим глаза. После ноябрьских праздников нас - Гришу, Ермака и меня перевели на стапеля. Бригадиром стал Иван Баблак - студент второго курса вечернего кораблестроительного института. И он сразу забрал нас к себе.
   Пожалуй, на стапеле было труднее, чем на ремонте. С нас больше требовали, как с настоящих сварщиков; очень уплотненным оказался день - это была бригада коммунистического труда, с честью проводившая своего старого бригадира на пенсию. Порядки здесь строгие. К тому же мы с Ермаком учились в десятом классе вечерней заводской школы. Гришка отказался наотрез, заявив, что всякая учеба ему надоела "до чертиков". Его даже хотели изгнать из бригады, но Баблак его отстоял. К тому же мать Гришкина за него просила.
   Учиться и работать одновременно оказалось очень трудно. Я-то хоть крепкого здоровья, но как выдерживал Ермак? Если бы не Ата, взявшая на себя все домашние заботы, он бы, наверное, захворал.
   Врачи наконец разрешили Ате перейти на "зрячий" метод обучения. И она, к великой своей радости, поступила в нашу бывшую школу в девятый класс. Я ей советовал идти в другую. Но разве Ата когда-нибудь слушала меня? В нашей школе были Вовка, Лялька и многие другие ребята, которых она знала. Прямо с занятий она заходила на рынок, покупала все, что надо, и до прихода Ермака успевала приготовить обед, выучить уроки и прибрать в комнате.
   В эти часы к ней часто забегала мама и приготовляла им что-нибудь вкусненькое, приносила домашнего пирога или кусок холодца. А вечером, когда мы с Ермаком были на занятиях, Ата обычно сидела у нас, ожидая, когда Ермак зайдет за ней из вечерней школы.
   Мне нравилось вставать затемно, быстро умываться, одеваться, завтракать и спешить на морзавод. В синеватом утреннем рассвете шли к порту толпы рабочих - докеры, портовики, корабелы. От их спецовок пахло окалиной, машинным маслом, морем. Теперь мне были знакомы все цехи,, все закоулки огромного морского завода, вплоть до старого, заброшенного пирса с подгнившими, обомшелыми сваями" на котором были свалены в беспорядке чугунные болванки,, стальные заготовки, бочки с окаменевшим цементом.
   Я знал названия судов, толпившихся у пирсов, и какие на них ведутся работы: на "Антарктике" уже швартовые испытания, а "Константин Паустовский" еще в креплениях спусковых приспособлений,- и, конечно, знал все корабли на стапеле. "Николай Вавилов" будет пассажирское судно; оно еще только закладывается. На рыбачьем судне "Утро" приступили к отделочным работам. "Альбатрос" скоро спустят на воду. А тесные, сумрачные отсеки в недрах корабля, полные таинственного очарования... А кабельные коридоры, по которым надо идти, согнувшись чуть ли не вдвое... Сколько раз мы, как маленькие, прыгали с одной палубы на другую, пролезали сквозь узкие люки. Знал нашего брата старший мастер, когда грозил кулаком: не лазить!
   Наша бригада работала на постройке китобойного судна "Спутник". Работа близилась к завершению. Осенью судно уже перейдет к китобоям. На кормовой мачте "Спутника" поднимется алый флаг. Это будет большой праздник. А пока на стапелях столпотворение вавилонское - свежий человек ничего не поймет, у него просто голова закружится от тесноты, шума и грохота.
   За эти полгода я многому научился и уже давно имел четвертый производственный разряд. Я стал неплохим сварщиком, осваивал и слесарно-сборочные работы. Теперь-то я умел правильно держать перфоратор, знал, как водить зубилом, когда снять зубило, чтоб оно не перегрелось. И многое другое, что для непосвященного - китайская грамота. И главное, научился читать любые чертежи. Не скрою - помог дед! Баблак всегда подзывал меня разобраться, когда мы получали новое задание.
   Бригада подобралась дружная. Нас было десять, одиннадцатый - бригадир. Четверых вы знаете. Представлю остальных. Самый старший по годам был Боцман - Платон Кириллович Трофимов, невозмутимый флегматик. Боцманом его все называли, наверно, потому, что он был старый моряк. Но на кораблях он работал механиком. Изъяснялся с людьми он необыкновенно кратко. Когда дедушка при случае спросил его, почему он оставил море, Боцман долго думал, потом объяснил одним словом: "Жена!" Понимай как хочешь. Он с удивлением взирал на говорливого веселого Вакулу Максимовича Корниенко, человека бывалого и умевшего рассказать о своих приключениях. Корниенко, уроженец Херсона, где только не побывал за свою жизнь! Мастер он был на все руки. Он мог работать по любой кораблестроительной специальности.
   Большим умельцем был и дядя Гриша, усатый казак из-под Ростова-на-Дону. Он прежде работал в шахте. Оставалось пять лет до пенсии (шахтерам дают пенсию с пятидесяти лет), когда он вдруг уволился и переехал на юг, к морю. Работа на стапеле ему очень нравилась, и работник он был хороший, но иногда запивал - тяжело, мрачно. Потом работал неистово, не жалея себя, нагоняя пропущенные дни.
   Остальные члены бригады - молодежь.
   Шурка Герасимов - живой, смуглый, сероглазый парень со множеством темных родинок на щеках (вроде "мушек", которые нарочно ставили в старину) три года был секретарем заводского комитета комсомола. Очень хороший судосборщик.
   Следующий член нашей бригады Боря Егоров, добродушный, спокойный парень. Больше всего на свете он любит читать, причем фантастику! Любимый его писатель Станислав Лем. Чтобы читать его в подлиннике, Борис даже стал изучать по самоучителю польский язык и уже два раза ездил по туристической путевке в Польшу, но увидеть Станислава Лема ему не довелось. Теперь он копит деньги на третью путевку. Может, повезет?
   И наконец, две девушки: Римма Минаева, двадцати шести лет, и Майка Воробьева, которой не исполнилось и восемнадцати. Майка кончила ремесленное вместе с Ермаком и Гришкой. Что о ней сказать? Озорница, хохотунья, курносая, веснушчатая, длинноногая. Больше всего любит танцы. Мечтает о нарядах, но одевается бедно: у нее на иждивении трое братишек мал мала меньше. Мать умерла недавно от рака, отец был шофер, погиб при аварии пять лет назад.
   Трудно представить Майку в роли главы семьи и воспитательницы детей, но это так. Она наотрез отказалась отдать ребят в детдом и даже в интернат. И вот она их растит, кормит, одевает, проверяет, как они готовят уроки, ходит в школу на родительское собрание. "Мои Мальчишки!"-говорит она со смехом и рассказывает, какие они приносят отметки. Учатся они хорошо. Колька - в пятом классе, Андрюшка - в третьем, Иванчик - во втором. Славные ребята! Наша бригада уже взяла над ними шефство - без гостинцев не заходим.
   Римма прежде работала на строительстве мостов и даже специальный техникум закончила, но почему-то потянуло ее строить корабли, и она приехала на юг. Очень умная и серьезная девушка, чуть сухая, но замечательная сварщица и монтажница. Насколько нам известно, она совсем одинока. Родители погибли в войну, и ее воспитал детдом. Она была бы очень красива, но лицо ее загрубело от ветра и солнца. Возле глаз и у рта появились преждевременные морщинки. Она уже член партии. По-моему, она настоящий коммунист! Она совесть нашей бригады. Но иногда щемит сердце, когда смотришь на нее, и хочется подойти и сказать ей что-нибудь хорошее, чтобы она улыбнулась. Очень обаятельная у нее улыбка. Может, потому, что улыбается она редко. Шурка зовет ее "царевна-несмеяна". По-моему, она пережила несчастную любовь.
   Римма очень принципиальна. Вот как мы это узнали...
   Наша бригада должна была устанавливать очередную секцию. Ее привезли на стапель с выгнутой обшивкой - повредили при транспортировке. Прежде бы такую секцию просто не приняли - имели право, так как на рихтовгсу в нашем техпроцессе не отводится по нормам ни одного часа, следовательно, и не заплатят. Но в бригадах коммунистического труда так не рассуждают - исходя из кармана. Надо скорее строить корабль - вот что главное, и Баблак принял поврежденную секцию. Мы только не ожидали, что на исправление ее потребуется все утро. Возились с ней всей бригадой. Понадобилась кузнечная оправка, и бригадир послал меня за ней в кузницу.
   Сбегая по сходням, я чуть не сбил Родиона Баблака, поднимавшегося на стапель. Я машинально извинился, и у меня сразу заныло сердце: первое столкновение - увы, буквальное! - и я прошу извинения у явного негодяя.
   О, эта моя воспитанность! На кой черт она мне! Интересно, если бы я нечаянно толкнул фашиста (неофашиста), я тоже стал бы извиняться?
   Невольно я еще раз оглянулся. Родион Евграфович направлялся к нашему рабочему месту. Высокий он был, статный, плечистый, с великолепной шевелюрой. В кино обычно показывают негодяев лысыми, но у этого были роскошные волосы. Пожалуй, он был даже красив - особенно глаза, карие, с длинными ресницами.
   Родион Баблак занимал на заводе должность заместителя главного инженера. Главный инженер был стар, постоянно бюллетенил. На морзаводе он проработал около сорока лет. Ждали, что он скоро уйдет на пенсию, и никто не сомневался, что главным инженером будет назначен Баблак.
   Особыми способностями Родион Евграфович не отличался. Поговаривали, что он попросту неумен. Как энтропия, разъедали его душу равнодушие и ложь; к одному он только был неравнодушен - к власти, к положению в обществе. Попросту карьерист. Но что он действительно умел - это подать себя. "Вот он - я! Посмотрите! Ведь, правда, я гожусь?" У него хватало ума прятать свою бездарность. Когда он не знал, что сказать, он говорил: "Надо подумать". Пока он "думал", другие инженеры находили выход и шли к старику главинжу. Но самым главным его козырем было: он брат героя, которому памятник поставлен. В его уменье подать себя это играло отнюдь не последнюю роль.
   О том, что на заводе работает его племянник, сын героя, он долго понятия не имел. На заводе было несколько тысяч рабочих. А Иван не кичился своим отцом, даже обычно скрывал это. Рыбаков и Куприянов тоже помалкивали: пусть парень сначала себя покажет.
   Настало время, когда уже нечего было стыдиться Ивану: он действительно стал другим человеком (сам захотел и стал!). Тогда парторг Рыбаков рассказал в горкоме его историю.
   Нет ничего тайного, что не стало бы явным. И вот выплыло. Дедушка был уверен, что Родиона за такое исключат из партии. Но это наказание нашли чрезмерным: "Неловко, все-таки брат героя!" И вот его не сняли с работы и не исключили из партии. Вызвали в горком, намылили голову, выговор получил строгий с занесением в личное дело. Но выговор по партийной линии страшен честному человеку, а такому, как Родион,- что ему выговор!
   В горкоме посоветовали примириться с племянником.
   Родион Евграфович вызвал Ивана к себе в кабинет, разыграл трогательную встречу: "Что же ты, чудак, молчишь? Я и не знал, что ты у нас работаешь. Сегодня же приходи - тетка-то рада будет! Посидим за бутылочкой, закусим. Все ж таки родной!" - "Вы мне совершенно чужой человек!" - оборвал его Иван и, повернувшись, ушел. Прощать он не умел.
   Ивана назначили бригадиром, обойдя заместителя главинжа. Тем более он был уязвлен и, пожалуй, испуган, особенно когда узнал, что еще два года - и Иван будет инженером.
   Когда я скорехонько вернулся с оправкой на длинном держаке, то сразу понял: конфликт!
   - Какое вы имели право принимать на стапель дефектную секцию! надменно вопрошал Родион Евграфович.- Теперь вы срываете суточный план. Ответите за нарушение! Я вам говорю или нет?
   - Простите, я занят,- ответил сквозь зубы Иван. Он взял из рук Ермака резак и, насупившись, водил им по плоскости днища, пока не заалелся металл.Все, рихтуйте! - Иван поднялся на ноги и, приняв у меня из рук оправку, передал дяде Грише.
   Боцман и Корниенко стали бить молотами оправку. Звон пошел такой, что хоть зажимай уши. Дядя Гриша аккуратно передвигал оправку, косясь на покрасневшего инженера.
   Нахмурившись, Родион Евграфович огляделся вокруг. Взгляд его упал на Римму. Инженер подошел к ней и что-то спросил. Но вокруг все так гудело, что Римма его не расслышала. Тогда он повелительно поманил ее пальцем (его манера обращения с рабочими) и повел вниз, где было не так шумно.
   Римма вернулась раскрасневшаяся, возмущенная до крайности. Она даже не могла сразу начать работать, а стояла, прикусив нижнюю губу, и о чем-то думала. Иван бросил на нее вопросительный взгляд. Вот не думал, что его глаза могут быть такими теплыми! Кажется, душа его окончательно отогрелась.
   В перерыв, когда мы закончили с секцией и бригадир ушел обедать, Римма с негодованием передала нам свой разговор с заместителем главного инженера.
   Он сказал ей, что возмущен безответственностью тех, кто назначил бригадиром - и какой бригады - коммунистического труда! - бывшего преступника, рецидивиста, когда в бригаде имеется член партии с техническим образованием. Что он потребует от директора немедленно заменить бригадира, хотя ему бригадир этот и приходится племянником, но дело, самый принцип дороже родственных связей...
   - Родственные связи - вот негодяй! - вскричал Шурка Герасимов.
   Здесь оговорюсь, что не только в бригаде, но и все на стапеле знали теперь историю Ивана.
   Вообще-то, я отнюдь не из болтливых, но прикинулся болтунишкой и рассказывал эту историю как можно большему количеству людей. Об Иване они все равно знали, что он из преступного мира, видели его перековку в настоящего человека; так пусть знают правду о Родионе Евграфовиче. Тем меньше шансов, что он будет главным инженером.
   - Что же вы ему ответили? - спросил Ермак. Римма пожала плечами:
   - Конечно, отказалась наотрез. Сказала, что товарищ Баблак замечательный бригадир и не мне его заменять.
   - Он на этом не остановится...- серьезно сказал Корниенко.
   В конце рабочего дня я зашел в партком и передал деду этот инцидент.
   - Родион уже побывал у директора, тот мне звонил,- сказал дедушка.Экое злобное животное! Хотелось бы ему добить племянника. Кабы мог, отправил бы его в тюрьму. Не волнуйтесь! Иван останется бригадиром пока... Как только перейдет на третий курс института, поставим мастером. Из него ладный выйдет мастер.
   Этот случай еще больше сплотил нашу бригаду. Мы работали так слаженно, так дружно, что каждый день перевыполняли норму. Даже Гришка как-то втянулся в работу и не вспоминал больше прадеда, возившего на волах соль.
   Прошла зима, особенно теплая в этом году, сиротская. Наступил апрель, май, июнь... Мы были заняты по горло. А Шурка, Ермак, Гришка и даже любитель фантастики Борис к тому же еще были дружинниками. Шурка Герасимов их вовлек. Он и меня убеждал стать дружинником, даже взывал к моей комсомольской совести, но я отказался, сославшись на выпускные экзамены.
   Я просто слышать не мог о всяких преступниках, начиная с преподобного Станислава Львовича, которому Ермак регулярно слал посылки. Ата тоже о них слышать не могла. Ей дали комсомольскую нагрузку (в комсомол она вступила еще в интернате. Я об этом не упоминал?), которой она ужасно гордилась,пионервожатой.
   Однажды Майка приходит на работу веселая и спрашивает Ермака: "У твоей сестры Аты другая фамилия? Не Зайцева?" - "Другая".- "Гагина?" - "Да! А что?" - "Мои мальчишки не нахвалятся ей. Говорят, что такой пионервожатой у них еще не было. С ней не соскучишься!" - "Что правда, то правда!" -усмехнулся тогда Ермак.
   Весной мы закончили десятилетку. На время выпускных экзаменов нам предоставили отпуск, и мы с Ермаком занимались допоздна. Конечно, поволновались! Но все сошло благополучно. Но не об этом речь. Итак, мы окончили среднюю школу! Совсем взрослые - уже не мальчишки. Даже вечеринка была по этому поводу, где все изрядно подвыпили - и педагоги, и рабочие. Некоторые в нашем классе получали аттестат зрелости в сорок лет! Я был младше всех.
   Пора окончательно выбрать призвание. В июне подавать заявление в институт. Какой дорогой пойти? Много дорог, надо выбрать настоящую, чтобы не ошибиться.
   Ермак подал заявление на юридический. Он собирался учиться заочно. Я тоже решил учиться заочно. Но послал документы в Ленинград, на Васильевский остров... Высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова. На арктический факультет. Там было две специальности: океанологическая и гидрография...
   Так я в решающий момент избрал путь ученого. Как бы пошел по стопам деда-академика. А не деда-рабочего, кораблестроителя. Бабушка радовалась. А я злился на нее за эту радость! Честное слово, я не думал ни о каких ученых степенях. Мне просто казалось, что нет на свете ничего интереснее океанологии. А может, доведется поплавать в океане!
   Мне было как-то неловко перед дедушкой Сашей, но он ничего не сказал. Дома на этот раз не оказывали на меня никакого давления. Может, были даже довольны моим выбором. Потом я ездил в Ленинград сдавать экзамены. Сдал на одни пятерки. И прошел по конкурсу. Я был так счастлив! Дал телеграмму домой. Все же одно обстоятельство омрачало мою радость... Стыд! Никому я не рассказал об этом, даже Ермаку и маме. Совестно было, неприятно.
   Когда я сдавал экзамены по физике, председатель экзаменационной комиссии спросил меня, не родственник ли я известного ученого-гидрографа Николая Ивановича Дружникова. Я с готовностью сообщил, что я его единственный внук. (О, как глупо! Как нехорошо!)
   - Значит, хотите идти по стопам деда? - с удовлетворением отметил профессор и что-то черкнул в записной книжке.- Узнаю Николая Ивановича... Ни словечком не обмолвился... Мог бы звякнуть по телефону. Да, похвально, похвально! Не забуду! Не изгладится никогда из памяти. Не было ли это подлостью? Вот они, начатки негодяйства. "Единственный внук!" Какая пошлость! Как я мог?! Но потом текущие заботы дня погасили это тягостное ощущение. Только ночью, когда не спалось, оно оживало.
   НЕВЕДОМЫЕ БЕРЕГА
   ...Идем вдоль загадочных берегов Антарктиды. Темные, свинцово-фиолетовые обрывы, угрюмые, подавляющие своей величественностью скалы, бесконечные ледники, испещренные синими бездонными трещинами. Глубочайшие ущелья, словно озаренные изнутри синим светом. А дальше, в глубь неведомого материка,- таинственные- горные хребты, где еще никогда не ступала нога человека. Материк, менее изученный, чем Луна...
   Корабль продвигается малым и средним ходом, осторожно лавируя среди льдов. Неподвижные, призрачные, зеленоватые и бледно-лиловые айсберги, изъеденные тяжелыми, словно чугунными, волнами, холодно сияют под луной. Ослепительно горит Южный Крест, Сириус, Юпитер, Конопус. Странные, непривычные, чужие созвездия, будто мы на иной планете. И каждый день полыхает полярное сияние, разгораясь все сильнее, поминутно меняя форму. Его лучи, то зеленые, то оранжевые, то голубые, как будто исходят из готических башен айсбергов. То это бледно-зеленые полосы, параллельные линии, которые, постепенно искривляясь, переходят в дуги. То серебряные облака, прозрачные и светящиеся. Иногда слабое, рассеянное по всему небу свечение сгущается, как первозданная туманность, начинает дрожать, пульсировать, и вдруг бьет ослепительный, призрачный фонтан света. Отвлекся на несколько минут - в лиловатом небе уже переливается всеми цветами спектра сверкающая корона.
   По международному соглашению на долю советской экспедиции пришлась наименее изученная, наиболее суровая часть западного материка.
   Австралийский ученый Дуглас Моусон писал в своем дневнике: "Страшный мир пустоты, ярости и ужаса. Мы спотыкаемся и боремся с мраком Стикса. Беспощадный порыв ветра, какой-то мстительный кошмар, бьет, колет, замораживает; колющий снег слепит и душит".
   В другом месте дневника он добавляет: "Мы поселились на краю неизмеримого материка... Мы открыли проклятую страну. Мы нашли царство пурги и ветров".
   Берега, к которым надо пробиваться через океан. Еще не открытые острова, подводные скалы, ледяные плато, айсберги, опасности, подстерегающие корабль днем и ночью. Мы прошли проливом Лена против мыса Ивана Хмары, героя-комсомольца... Салютуем в память о нем долгим гудком и приспуском флага.
   В тот день все были молчаливы. А на другой день чуть не погиб я. Может, я тоже совершил геройский поступок, но явно по дури и, кроме выговора, ничего не заработал. Дело в том, что я рисковал жизнью ради кота. Его зовут Алхимик. Он собственность кока, взявшего его в плавание из-за корабельных крыс. Кота сначала звали просто Муркой, но, когда обнаружилось, что с именем явно ошиблись, пришлось найти ему другое.
   Назвали Алхимиком - как припечатали. У него столь глубокомысленный вид, он так явно мечтает открыть "философский камень", к тому же это кот с "фокусами", странный кот. Он сразу стал откликаться на эту кличку.
   Алхимик меня полюбил, не знаю за что. Он постоянно сидел возле меня и приходил ко мне спать, когда я отдыхал. Повар даже ревновал и ворчал, что есть же люди, которые приманивают чужих животных.
   И вот этот Алхимик свалился во время снегопада с мачты прямо на льдину. Это высота пятого этажа, не меньше. Ребята сразу решили, что ему конец. Но снег моментами редел, и я ухитрился разглядеть его... Он лежал. на льдине крохотный пушистый комочек.