Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Корабли Санди

   - Санди!
   Я уже взялся за ручку двери. Дедушка подошел ко мне:
   - Хоть ты и взрослый, но поцелуй меня, как прежде, когда был маленький...
   Все-таки дед был очень одинок. Кроме товарищей по работе, никого у него не было. Разве у него жена? Разве у него сын? Холодные и далекие.
   Я крепко обнял деда и несколько раз чмокнул его в обе щеки. Он бледно улыбнулся. У него задергалось веко.
   Я не спал всю эту ночь. Сидел на опустевшей палубе, смотрел во влажную, насыщенную всеми запахами океана тьму и слушал туманный сигнал. Но, как это ни странно, я не чувствовал себя несчастливым.
   ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
   Меня никто не встретил на аэродроме, потому что я не известил о своем возвращении. И хорошо сделал: самолет пришел в четыре утра вместо девяти вечера (задержала нелетная погода), и мама, по крайней мере, не нервничала. Такси доставило меня до дома за десять минут.
   Я стоял у подъезда нашего дома и смотрел на пустынную в этот ранний час улицу. Город крепко спал. Солнце всходило где-то за горой. Ночью прошел дождь, и тротуары еще блестели, отражая в лужицах дома и небо. Был конец лета, и, наверное, стояла жара, а ночи были душные, так как даже дождь не освежил воздуха. От радости у меня так билось сердце, что я его даже чувствовал.
   Где бы человек ни ездил, какие бы радости ни получал от путешествий, но самая большая радость - вернуться домой! Наверное, Лялька осудила бы меня за то, что я продолжаю радоваться, когда столько у меня горя, но, сказать по-честному, я радовался как сумасшедший.
   Подхватив свои два чемодана (один с подарками из далеких стран), я быстро поднялся на третий этаж. Мне не надо было звонить: у меня был свой ключ, который я берег как реликвию.
   Тихонько открыв дверь, я вошел на цыпочках в переднюю, оставил там чемоданы и, невольно улыбаясь до ушей, открыл дверь в столовую.
   Все было как прежде, чисто, уютно. Всюду мои яхты и бригантины. Запах нашей семьи. В нише на моей тахте спала кошка. Я ее не знал. Она раскрыла зеленые глаза и подозрительно посмотрела на меня. Я пересек столовую и вошел в комнату родителей. Мама спала на широкой низкой кровати, зарывшись лицом в подушку. Она была одна во всей квартире... Значит, это правда: папа ушел от нас.
   Я присел у мамы в ногах и долго сидел так не шевелясь. Окна раскрыты настежь. Мама никогда не боялась сквозняков. На ковре, возле постели, лежала книга. Мама читала перед сном. Интересно, что она читала. Я осторожно нагнулся и поднял книгу. Тендряков, "Свидание с Нефертити".
   . Мама приподняла голову и сонно посмотрела на меня, еще не проснувшись окончательно. Она была коротко подстрижена, и это молодило ее, но как она осунулась, похудела... Сиротиночка моя! Мама обнимала меня и плакала. Я неловко гладил ее по волосам.
   - Не плачь!
   - Санди, как ты здесь очутился? Может, это сон и я сейчас проснусь? Ох, Санди! Какая радость!
   И вот я опять бессовестно счастлив! Мама хлопочет вокруг меня. В пестреньком платьице - мама не любит халатов - она спешит на кухню. Поставлен чайник. Вынута белоснежная скатерть.
   - Эх, к чаю почти ничего нет! - восклицает мама и тут же ставит тесто.Санди, почему ты не телеграфировал?
   У мамы всегда был полон буфет, полон холодильник всякой вкусноты. Видно, когда женщина остается одна, ей не хочется наготавливать для себя одной.
   - Мама, давай пить чай в кухне. Я всегда вспоминал нашу кухоньку. Ну, мне так хочется, здесь уютнее...
   Пьем чай на кухне. Маме как-то неловко: она не знает, известно ли мне... И я помогаю ей:
   - Мне написала обо всем Лялька. Потому я и приехал. Мама! Ты не очень убивайся.
   - Все это тяжело, сынок. Я креплюсь. Ему, наверно, хуже...
   - Папе? Ты только скажи... Я же должен знать... У него... новая семья?
   Мама чуть улыбается:
   - Как будто не предвидится. Андрей живет у матери.
   - Значит, третьего нет? Вы не развелись?
   - Кет, Санди, конечно.
   - Тогда почему папа ушел?
   - Это не так легко объяснить, Санди, сын. Я потом... Ладно?
   - Ладно, конечно. Только скажи, это он тебя бросил?
   - Никто никого не бросал. Я больше не могла. Взаимные обиды зашли слишком далеко. Мне хотелось побыть одной, подумать. Я и попросила его пожить у бабушки.
   - У папы тяжелый характер, я знаю. Но если...
   - Ты ешь, Санди! Ты же любишь яичницу с салом. А к вечеру я испеку пироги. Твои любимые.
   - С вишней?
   - Вишня уже прошла. Хочешь с яблоками? Можно еще с капустой и яйцами. Почему не спросишь про Ермака... Ату?
   - Мама, я боюсь спрашивать. Ата... ослепла?
   - Нет, Санди. Еще сколько-то процентов зрения осталось. Катерина говорит, что дальше процесс не пойдет.
   - Она... видит свет?
   - Не только свет. Различает лица, предметы. Но читать уже не сможет. Опять перешла на слепой метод.
   - Но почему, мама? Это началось после того, как произошла вся эта ужасная история с Ермаком?
   - Да. Начался процесс. Помутнение хрусталика. И потом... Это же Ата! Она никогда не делала себе скидку на инвалидность. Жила полной жизнью! Не щадила себя. Работала, училась... А ей нельзя переутомляться. Теперь вот еще появление отца. Скоро приедет Станислав Львович.
   - Мама! Я должен сходить к Ермаку.
   - Успел бы... Мы еще не поговорили даже...- Она, кажется, обиделась.
   Я чмокнул маму в щеку и выскочил на улицу. Троллейбусы только вышли из депо. Я ехал в пустом вагоне.
   Конечно, брат и сестра еще спали. Конечно, я перебудил всех соседей, пока они проснулись. Минут пять ушло на то, чтобы втолковать им, что я действительно Санди и что это не сон. Ата повисла у меня на шее, а Ермак от восторга дал мне тумака под ребро. Наверно, их учат этому в угрозыске. Довольно ощутительно. Ермак заметно подрос и возмужал. Требовалось бритье. Все же он был ниже среднего роста, но так пропорционально сложен и строен, что казался выше своего действительного роста. По-моему, он стал красивым парнем. Он сел, в одних трусах, с всклокоченными волосами, на неубранную постель и с умилением разглядывал меня. Ата смотрела на нас с улыбкой. Девочкой она, пожалуй, была красивее. Переросла, как говорят в таких случаях. Но ее обаяние заключалось не в красоте лица, а в чем-то другом, что вдруг проявлялось, как блеск молнии, и преображало ее совершенно. Потом я понял - улыбка. Удивительно хорошая была у нее улыбка - нежная и насмешливая в одно и то же время. Нет, улыбка тоже была разной - то дерзкой, то детски доверчивой, мягкой или злой, а порой неудержимо широкой - от всей души. Я запомнил одну ее такую улыбку - русской души; очень мне хотелось ее увидеть снова, но она никогда больше не повторилась именно такою. А когда она не улыбается, это задумчивая, смуглая зеленоглазая девушка очень современного вида. У нее появилась новая привычка щурить глаза, а потом вдруг открывать их широко, будто она удивилась чему-то своему. Может, оттого, что она стала хуже видеть. Да, на пушкинскую Татьяну она никак не походила - эпоха не та. Уж очень она самостоятельна и независима. Может, больше напускает на себя. По-моему, она слабее, чем кажется, и, безусловно, очень ранима и впечатлительна.
   - Будем чай пить? - сказала Ата, почему-то покраснев. И стала накрывать на стол и заодно прибирать в комнате.
   На ней был ярко-зеленый халатик. Наверное, потому и глаза казались такими зелеными. Значит, по-прежнему любит яркие и светлые цвета.
   - Подумать только, вернулся Санди! Морской волк! Дружище!- радовался Ермак.- Молодец, что прибежал так рано! Вместо чая следовало бы чего-нибудь покрепче, но магазины-то еще закрыты!
   - Бурлаков даст тебе покрепче! - засмеялась Ата.- Тебе же на работу.
   - Я могу взять отгул.
   Ата убежала на кухню. Ермак оделся и еще раз обнял меня.
   - Ой, даже не верится, что ты вернулся.
   Ата внесла чайник. Она налила нам чая и потребовала, чтобы я рассказывал по порядку.
   - У нас буду рассказывать. Приезжайте! А пока расскажите лучше о себе.
   Ата пожала плечами.
   - У нас ничего нового. Учимся, работаем... А я еще и лечусь.
   - Как у тебя с глазами?
   - Хорошо! Вижу свет, вижу тебя. И за это спасибо. Мы помолчали. Столько не виделись, но разговор почему-то не вязался. И мы отправились к нам. Пахло пирогами и жареным мясом. Ата сразу стала помогать маме. А нас тут же послали за шампанским.
   - Как живет Баблак? - спросил я дорогой.
   - Хорошо. Ты знаешь, что он женился на Римме? Живут дружно. Он уже инженер. Мы к ним сходим. Ладно?
   - Конечно. Слушай, Ермак...
   - Да?
   - Скоро приезжает Станислав Львович?
   - Да, он в октябре освобождается. Приедет сюда. Мы уже списались. Ефим Иванович поможет ему устроиться на работу. Уж говорил с ним. У отца был свой злой гений...
   - Жора Великолепный?
   - Да. Но теперь его нет. Сколько он зла принес людям! Ты не представляешь. Дядя Вася перед смертью разоблачил его до конца.
   - Тяжело он умирал?
   - Очень! Самый лютый фашист не придумал бы таких мук. Когда человечество победит рак, это будет самая великая его победа. Больше чем полет на Луну. Ты знаешь, что Родиона уже на заводе нет?
   - Лялька писала. Где он сейчас?
   - Он теперь в Николаеве. Рядовым инженером. Он так рвался быть главным. Непременно главным! Старик главинж ведь собирался на пенсию. Когда главным инженером назначили твоего отца, Родион сразу и уехал. Ему давно следовало уехать. Разве можно работать с людьми, если они тебя не усажают!
   Весь этот день мы провели вместе. Они жаждали рассказов о путешествии, и я им рассказывал: о "Дельфине", о научной работе, о Мальшете, Лизе, Фоме Ивановиче, обо всех, с кем сталкивался эти два с половиной года. Рассказал об острове Морлоу, о супругах Слегл.
   - Сейчас достану подарки,- вспомнил я.
   Раскрыли чемодан. Фотографий, иллюстрирующих наш быт на "Дельфине" и все достопримечательности путешествия, было, наверное, около тысячи Мальшет давал мне оттиск с каждого снимка. Вручил подарки. Маме божка из слоновой кости; купил на базарчике в столице Гвинеи Конакри. Это- для души. А для тела дюжину разноцветного белья в красивой коробке. Женщины это любят. Ате я достал платье, которое даже коренная африканка сочла бы слишком ярким для себя... Ата пришла в восторг. Ермак получил трубку из настоящего сандала и галстук, приведший его в явное смущение. Вряд ли он его когда наденет, разве что захочет позлить какого-нибудь стилягу. Больше ради шутки купил я его.
   Пересмотрели остальные подарки для друзей и родных.
   - Который же здесь Ляльке? - спросила Ата, покраснев.
   - Он в другом чемодане,- соврал я неизвестно для чего и переменил разговор.
   По старой привычке Ермак помог маме убрать со стола - Ата устала и немного скисла, а потом они ушли домой. Ата не велела их провожать.
   - Кстати, какая стала Лялька? - спросил я маму, когда друзья ушли.
   - Лялька - хорошая девушка. Преданная дочь, не глупа, довольно хорошенькая. Учится отлично, хотя с неба звезд не хватает. Думаю, неплохой выйдет из нее врач, хотя пошла она на медицинский не по призванию, а вслед за Атой.
   - Они что, дружат? Прежде они недолюбливали друг друга...
   - Я бы не назвала это дружбой. Сидят рядом на лекциях, вместе готовятся к зачетам. Ляля очень много помогает Ате - записывает для нее лекции, читает ей вслух. Ведет себя как друг, но она ей не друг. Они слишком чужды духовно. Санди, я весь день не выходила на воздух. Идем пройдемся немного. Мы прошли на Приморский бульвар. Народу было совсем мало. В парке культуры и отдыха было массовое гулянье, и все схлынули туда. Там пускали фейерверки, звучала музыка, а здесь тихо. Мы спустились к самому морю и сели на скамейку.
   - Мама, а как живет Петр Константинович?
   - Ты же навестишь их, надеюсь? Он молодец! Не изменился ни чуточки. Такой же подвижной, энергичный, активно-добрый. Летом он работает начальником турбазы для школьников в горах, сам лазит вместе с ребятами на ледники. Зимой читает лекции на моральные темы, переписывается с многочисленными корреспондентами...
   Мама усмехнулась:
   - Я как-то читала эти письма. Есть очень глубокие - крик души,- когда подросток одинок и ему нужен добрый совет. А есть такие, что хочется всыпать как следует по одному месту. Так, девчонки часто спрашивают его, можно ли целоваться с молодым человеком, если его не любишь, но целоваться так приятно...
   - Мама! Разве могут доставить удовольствие поцелуи без любви?
   - Конечно. Разве тебе не приходилось целовать девчонок? Разве ты каждую любил?
   - Д-да...
   Не мог же я признаться родной матери, что я еще не целовал ни одну девчонку! Она бы сочла меня шляпой. И во всем виновата лишь одна Ата! Это из-за нее я не целовал ни одну девушку, даже когда им этого явно хотелось. А поцеловать Ату... у меня не хватало храбрости. Теперь хватит. Посмотрим!
   - Когда ты пойдешь к отцу? - спросила мама, помолчав.
   - Завтра утром. А потом мы с тобой пойдем к дедушке. Завтра ведь воскресенье?
   На этот раз мы молчали чуть ли не полчаса, пока я не задал тяжелый вопрос:
   - Что же случилось?
   - Он годами дулся на меня...- начала мама с усилием.- Холодность. Враждебность. Тягостное молчание. Я не выношу, когда на меня сердятся, молчат. На меня нападает дикая тоска. Я иду на работу и уношу с собой эту тоску. Все время какое-то подавленное состояние. Оно мешает мне работать, радоваться жизни, людям. С детства у меня хорошее настроение поутру...
   - У меня тоже!
   - Вот. Я просыпаюсь с таким ощущением, будто сегодня праздник и меня ждет масса удовольствий. Ощущение радости. Андрей же с утра всего злее. Моя радость его раздражает. Возбуждает в нем какую-то ревность. А он знает мои уязвимые точки, что мне всего больнее. И он непременно добьется того, что вспугнет мою радость. Ты не представляешь, Санди, как я устала от этого! Просто больше не могла. Не могу, и все тут!
   Это началось с первого года брака, но тогда мы быстро мирились. Андрей может быть таким славным, таким милым и обаятельным. Вот такого я его очень любила. И люблю до сих пор. Но с годами он все реже радовался вместе со мной. Ты знаешь, что произошло? Он слишком часто на меня дулся, и это приобрело характер условного рефлекса. Понимаешь? Это страшно! Рефлекс гасить радость!
   - Ко почему, почему? - воскликнул я огорченно.- Мама, за что он на тебя дулся? Я тоже это замечал. Ведь часть его плохого настроения распространялась и на меня. Ко мне казалось, что на заводе он стал проще, ласковее.
   - Это он с тобой и Атой был проще и ласковее. Ата умеет с ним ладить. Да. Так вот... Знаешь, что вызвало у меня взрыв? Пустячный эпизод. Мы пошли пройтись. Молча ходили по городу. Он вел меня под руку, но лицо было холодное, отчужденное. И я страдала ужасно. Я подумала: как давно я не видела его прежней улыбки! Ты знаешь, какая у него бывает милая улыбка! Мы захотели пить. Подошли к первому попавшемуся киоску с газированной водой. Продавщица разменяла ему крупную бумажку рублями. Деньги были совсем мокрые. Продавщица пошутила, и... отец ответил ей своей улыбкой - сразу стало совсем другое лицо. Прежнее. Почти забытое. Незнакомая женщина получила то, о чем я, жена его, так тосковала,- прежнюю улыбку. Не разучился он улыбаться. Он только мне не улыбался. И я вдруг подумала, холодея: "А ведь я, наверно, уйду от него".
   - Но, мама...- Я чуть не плакал от жалости.- За что он на тебя сердился?
   - Я и сама не знаю... Я часто думала об этом. - Но ты его спрашивала?
   - Конечно.
   - А он что?
   - Он никогда не признавал, что он сердится. Самого факта не признавал. Он говорил: "Не выдумывай. За что мне на тебя сердиться?"
   - Вот именно - за что? А если я его спрошу?
   - Он скажет то же самое. Ну и вот. Я терпела сколько могла. В молодости больше сил. А теперь больше не могу. Я ожесточилась против него. Я не дам больше гасить мою радость! Я хочу радоваться жизни и людям. Так я и сказала твоему отцу... Хватит об этом. Хорошо? Расскажи лучше о Мальшете, о Лизе. Ты мне много о них писал.
   Мы еще долго обо всем говорили с мамой.. К той теме больше не возвращались.
   ...В воскресенье утром я пошел к отцу. Мне отперла бабушка, как всегда приодетая, будто собралась в театр, с уложенными у лучшего парикмахера города волосами.
   Она вскрикнула, узнав меня, и заплакала, обрадовавшись, или от другого какого чувства.
   - Сашенька! Саша приехал! Как вырос, возмужал! Анд-рюша!
   С отцом я поздоровался не очень сердечно. Не мог. Ему,. кажется, было неловко. Но он напустил на себя веселость.
   Он постарел, стал суше и по-военному подтянулся, будто не на заводе работал, а служил в армии. Я вручил им подарки.
   Пока бабушка с пятнами на лице (она чего-то волновалась) подавала на стол, мы с отцом разговаривали о том о сем. И за чаем он рассказывал о заводе. Бабушка с гордостью слушала. Она гордилась своим сыном: дважды в жизни достиг положения.
   - Ведь заново начинал все в тридцать-то восемь лет,- и: вот уже главный инженер! - сказала она восторженно.
   Папа улыбнулся ей своей милой улыбкой, за которую полюбила его когда-то Виктория Рыбакова. Я отвел глаза.
   - Когда придет "Дельфин"? - спросила бабушка, что-то соображая.
   - Недели через три.
   - Николай Иванович не приедет раньше?
   - Нет. Он же начальник морской части экспедиции. Меня он послал вперед лишь потому, что мама осталась одна. Мне написала Лялька Рождественская.
   Наступило неловкое молчание. И только от сгущающегося ощущения неловкости могла бабушка задать мне такой вопиющий по своей бестактности вопрос:
   - Что сказал дедушка, когда узнал?
   Отец сделал невольное движение ко мне, как бы желая удержать от ответа. Я вроде не видел. Я был простодушен, как телок.
   - Дедушка сказал: сукин сын!
   - Санди! - ахнула бабушка.
   - Ты же сама спросила, что сказал дедушка. Дедушка сказал...
   - Ладно, ладно, мы уже слышали! - остановил меня отец.- Ты и рад стараться. Не все можно передавать.
   После этого разговор что то не клеился. Отец встал и надел китель.
   - Душно. Идем, Санди, пройдемся.
   Я привел его на ту самую скамеечку, где вчера сидели мы с мамой.
   - Ты слишком молод, чтоб судить...- начал отец.
   - Не берусь судить!
   - Но ты на стороне матери... Она тебе жаловалась на меня.
   - Ничего она не жаловалась. Папа, ответь мне только на один вопрос. Ладно?
   - Спрашивай. Подожди минутку.
   Отец встал и подошел к ларьку неподалеку. Купил папиросы. Он давно бросил курить - ко за сердца. Врачи категорически запретили. Но видно, начал снова.
   Он вернулся, закурил, жадно затягиваясь, и, не глядя на" меня, кивнул головой.
   - Отец, за что ты казнил мою маму столько лет?
   - Не понимаю.
   - За что ты постоянно на нее дулся?
   - Чушь! Это все ее фантазии. Я вздохнул.
   - Ладно, папа, оставим. Тогда скажи: был ли ты ею доволен как женой? Или тебя что-то оскорбляло. Мне бы очень хотелось услышать ответ на этот вопрос. Но, если это не мое дело, не отвечай...
   Трудно было вытянуть из него правду. Все-таки, в конце концов, он заговорил:
   - Да, Саша, обида грызла меня... Я постоянно чувствовал критическое отношение с ее стороны. Не то чтобы я требовал восхищения, преклонения, но... чем я, черт побери, плох? Другие женщины ставили меня в пример своим мужьям... Мне известно, что ей завидовали... Она же как будто порой стыдилась за меня. Она все время хотела от меня большего, чем я мог дать... Не то... не то!!! Она сама не знала, чего от меня хочет! Но почему-то в ее присутствии я чувствовал себя не на высоте. И это оскорбляло меня, черт побери! Вот женишься, тогда узнаешь. Никакого значения не придала она тому, что я действительно, начав с самого начала, за короткое время стал начальником цеха, а потом и главным инженером! Почему это не радовало ее? Я чувствовал, что, если бы я остался маляром, ей это было бы все равно. И - я не бюрократ какой-нибудь, не карьерист, не сукин сын - как я работал все эти годы! Никто не скажет, что я делал это ради карьеры! В конце концов Вика только медсестра - ею начала и ею кончит, - почему же она относится ко мне так критически?
   - Папа! Ведь для нее не имеет значения, какое положение занимает человек в обществе - главный ли он инженер или маляр: для нее важны его моральные качества, внутреннее содержание.
   - Разве я так уж низок в моральном отношении? Что а, пил? Брал взятки? Изменял ей? Ты уже не ребенок, Санди. И я тебе скажу. За двадцать три года нашей совместной жизни я ни разу ей не изменил. Никогда! Хотя женщины сами навязывались мне. И красивые женщины. Почему же твоя мать ставит меня так низко?
   - Ничего она тебя не ставит низко! - буркнул я сердито, почему-то покраснев. - Мама ведь тоже тебе никогда не изменяла. Она любит тебя. Я же вижу. Потому ей так нестерпимо больно от твоей холодности.
   - Она сама призналась однажды, что хотела бы не такого мужа.
   - Возможно! Конечно, ей хотелось бы мужа попроще, поласковее, веселого и верного попутчика на трудной дороге. Но любит она тебя. Всю жизнь. Как же можно было ее так терзать? Ведь она вся преображалась от счастья, когда ты с ней был ласков. Но это было так редко. Все реже и реже. Знаешь, что мне вчера сказала мама на этой самой скамейке?
   Отец быстро взглянул на меня и что-то прошептал.
   - Мама сказала, что у тебя уже образовался устойчивый рефлекс гасить ее радость.
   Я был так недоволен этим разговором, так устал, что понурил голову и больше уже ничего не сказал. Отец тоже долго молчал и курил. Я заметил, как поразили его мамины слова насчет рефлекса.
   - Я понимаю, что тебе нелегко, - снова начал отец. - Дети всегда страдают, когда в семье разлад. Даже взрослые. Но поверь, мне еще тяжелее. По натуре я однолюб, семьянин. Не знаю, почему именно у меня так получилось. Все годы нашей совместной жизни я находился в раздраженном состоянии, Я очень чуток. Я чувствовал малейший оттенок критического отношения с ее стороны. И меня это бесило. Я отлично понимал, что Вика не считает меня настоящим человеком...
   - Папа!
   - Мне пришлось согласиться взять в дом - это в двухкомнатную то квартиру! - дочь Стасика. Почему я должен воспитывать его детей? Только мы с ними и возились! А как Виктория относится к моей матери? Она свою малограмотную мачеху больше уважает, чем мою мать. Хотя мама - кандидат наук! Для нее эта Катерина Давыдовна больший авторитет, чем муж. Я никогда не был для нее авторитетом - ни в чем!
   Знаешь, что она сказала, когда я пришел ликующий домой и сообщил, что назначен главным инженером морзавода? Она - удивительное дело!- заметно погрустнела и сказала: "Как скоро ты этого добился!" Я совсем этого не добивался, но, когда получаешь повышение на работе, почему не порадоваться этому? Любая жена на ее месте гордилась бы мужем, а она огорчилась, видите ли. Никогда не видел такой нечестолюбивой женщины! Это у Рыбаковых в крови. Ее отец выше мастера не поднялся.
   - Он секретарь партийного комитета завода. По-моему, это почетно.
   - Конечно. Я ничего не говорю против него. Славный старик! - Отец посмотрел на часы и поднялся.- Пойду на завод...
   - Сегодня ведь выходной?
   - Работа помогает мне забыться. Мне очень тяжело, Александр! Сынок! Мне же хватает семьи. Моей семьи!
   - Папа! Неужели вы не можете договориться?
   - Не знаю, не знаю. Мы уже пробовали договариваться... А потом я увижу этот неодобряющий, критический взгляд, и мною овладевает холодное бешенство. Я никогда не оскорбил свою жену ни одним словом. Я сдерживался...
   - Может, лучше, если бы ты не сдерживался, папа? Хорошенько бы поссорились, разбили пару тарелок,- а потом помирились!
   - Разбили... тарелки? Какой вздор! Хм! Бить тарелки! - Отец пожал плечами.
   Я проводил его до завода.
   Когда я потом передал маме этот разговор, сна сначала загрустила, потом рассмеялась:
   - Ты умница, сын! Я рада, что говорила с тобой, как со взрослым. Ты все понял. О, лучше бы он бил тарелки, даже стукнул меня разок, но только не это ледяное молчание.
   Потом мама глубоко задумалась. Я не мешал ей. Я смотрел на бригантину с алыми парусами (они уже порядком выцвели, надо сделать новые паруса) и вспоминал Ермака еще маленьким. Как он пришел к нам впервые - мы еще жили тогда у бабушки - и недоверчиво сказал: "Алых парусов не бывает".
   Надо его спросить, думает ли он так сейчас?
   "СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНИЯ!"
   Старинные романы, до которых я, признаться, большой охотник, кончались обычно свадьбой героев. Предполагалось, что дальше уже все ясно и определенно: корабль героя благополучно прибыл в тихую гавань. У наших поколений - и отцов , и детей - женитьба есть начало короткого или длинного, на всю жизнь, путешествия, бурного или тихого, как сложится, но только не мирная гавань.
   Ты счастлив, ты в упоении, но почему так тревожно и смутно на сердце? Что-то ждет впереди?
   Ата согласилась быть моей женой. Это было неожиданностью для меня. Почему-то я был уверен, что она мне откажет... Еще высмеет, как мальчишку. Объяснился, словно бросился в холодную воду. Но она согласилась.
   Мы в ту ночь ходили по улицам нашего города до рассвета. Я должен был рассказывать ей о далеких городах Африки, океанских волнах, пассатах, об исследовательской работе на "Дельфине", о бурях, штормах, о китах и акулах.
   - А белого кита ты не видел? - спросила Ата.
   - Белого не видел.
   - Что такое романтика? - спросила Ата.- Почему она так влечет? Почему влечет недоступное?
   Я процитировал ей слова Нансена. Они записаны у меня в дневнике, и я помнил их наизусть:
   - "Романтика... Она вдохновляет людей к познанию, ведет их вперед. Романтика рождает в людях дух отваги и извечное стремление преодолевать трудности на непроторенных путях исканий. Романтика придает человеку силы для путешествия по ту сторону обыденности. Это могучая пружина в человеческой душе, толкающая на великие свершения..."
   - Как хорошо сказано! - прерывисто вздохнула Ата.- А знаешь, Санди, и ты и твоя мама всегда стояли по ту сторону обыденности. Вот почему меня так влекло к вам. Если я что ненавижу, так это обыденность.. Твоя мама умеет делать из будней праздник. Ты весь в нее. Только ей всю жизнь ме-1няли делать праздник. Знаешь, какую жену нужно было твоему отцу? Чеховскую Душечку! Ты не такой!