Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Корабли Санди

   Санди смущенно поклонился Станиславу Львовичу и пробормотал, что он товарищ Ермака и зашел узнать, не заболел ли...
   - А-а! Садитесь, подождите. Ермак скоро придет. Он пошел на рынок. Мы еще не обедали.
   Санди неловко сел на табуретку, предварительно убрав с нее огромную кастрюлю с остатками вчерашней каши.
   Отец Ермака добродушно рассматривал Санди, а Санди - его. Кажется, они друг другу понравились. Взглянув на спящую жену, Зайцев-старший встал и заботливо прикрыл ее ноги одеялом. Потом сел на прежнее место.
   - Простите, ваша фамилия? - полюбопытствовал он, обращаясь к Санди, как к взрослому.
   Санди, почему-то покраснев, отрекомендовался. Зайцев удивился и переспросил. Затем стал расспрашивать Санди о его отце. Санди сказал, что отец - летчик, не упомянув насчет болезни и списания на землю: больно было об этом говорить.
   - Ермак ни словом не обмолвился, что дружит с вами! - удивился Станислав Львович.- Какой, однако, скрытный. И в кого он только уродился? У меня и у матери душа нараспашку.
   Кстати, у него не только душа была нараспашку. В тот день, несмотря на то что в комнате было не топлено, пижама, надетая на голое тело, была тоже распахнута; сквозь нее виднелось белое, заросшее черными волосами тело.
   - Когда-то мы с Андреем были друзья,- медленно и как-то неразборчиво, словно у него была каша во рту, произнес Зайцев.- Как странно, теперь дружат наши сыновья... Может, и вы когда-нибудь отречетесь от Ермака...
   - Я очень уважаю Ермака,- просто сказал Санди.
   - Да? Гм. Все его уважают... Даже "милые" соседи и то уважают. Любопытная проблема: стоит ли чего уважение обывателя?
   Он задумался. Перед ним на свободном краешке стола - видно было, что он сдвинул все предметы,- лежала стопка бумаги. Несомненно, он писал стихи. И Санди ему помешал.
   - Это поэма об одиночестве. Не знаю, закончу ли... Все начинаю и не заканчиваю. Поэма называется "Человек без рук".
   - Он потерял руки в войну? - сочувственно спросил Санди.
   - Нет, что вы! Это образ.
   Слоено руки отрезали человеку...
   Куда деться без рук?
   Что ухватишь култышками?
   Хотите, я вам прочту то, что уже написал? Черновик, разумеется. Надо еще много поработать. А мне совсем некогда!
   Санди попросил прочесть.
   Читал Станислав Львович хорошо. Когда-то он на конкурсе чтецов занял первое место. В поэме человек с култышками жаловался на одиночество, на то, что он заблудился в мире... По улицам огромных городов проходили толпы одиноких. По искаженным лицам скользили блики от неоновых реклам.
   "Капиталистический город",- сообразил Санди, рассматривая Ермакова отца, Что-то трагическое было в его глазах и около носа. Наверно, потому, что Стасик и мир разошлись во мнениях.
   В ящиках стола валялось множество начатых поэм, повестей, сатирических басен. А также этюдов к картинам - монументальным полоткам, на которых нельзя было ничего понять. Одна такая картина на огромном фанерном листе сохла на скамье возле входной двери. Под скамьей стояло корыто с намоченным серым бельем.
   Как Санди потом узнал, Станислав Львович увлекался поэзией, живописью, ваянием, цветной фотографией, кибернетикой, судостроением, археологией и палеонтологией. Подобно гениям эпохи Возрождения, интересы его были всеобъемлющими. Единственное, что ему мешало,- неумение сосредоточиться. И еще эпоха. Современники. По его словам, они были слишком утилитарны и ограниченны. Недопонимая всей глубины его интересов, они требовали от него самого примитивного - умения трудиться. Сосредоточиться на какой-нибудь одной специальности.
   Во всем этом Санди разобрался потом, а в тот день слушал стихи, и они понравились. Может, польстило, что автор сам прочел их да еще поинтересовался его мнением.
   - Хотите, я их перепишу вам? - предложил он и тут же переписал каллиграфическим почерком на странице, вырванной из Ермаковой тетради по русскому языку, лучшие места.
   Когда Санди уложил листок с поэмой в карман, Станислав Львович стал рассказывать, как он выступал в оперетте и какой имел успех.
   - Да, кабы я не ушел из оперетты, теперь меня знала бы вся страна,сказал он без сожаления, просто констатируя факт. Он никогда ни о чем не сожалел, принимая жизнь философски.
   - Почему же вы ушли из оперетты? - спросил Санди.
   - Меня посадили в тюрьму,- пояснил Станислав Львович.- Запутанная история. Просто так как-то получилось. Хотелось удружить приятелю. Он мне всегда помогал безвозмездно. И вот попался вместе с ним... Не отнеслись ко мне объективно... В колонии мне было не так уж скучно,- продолжал он.- Все пять лет я был при клубе: писал декорации, пьесы, оформлял стенгазеты, руководил драматическим кружком. Начальник души во мне не чаял. Я подготовил его сынка по математике, так он сдал в политехнический институт на пятерки. Кажется, никогда в жизни я столько не работал, как в колонии. Меня там ценили, начиная от начальника и кончая последним воришкой.
   - А теперь где вы работаете? - стесняясь спросил Санди.
   - Теперь? По оформительской части. Нерегулярный, конечно, заработок, но дает некоторую возможность заниматься искусством. Друзья помогают при случае. Но придется, наверно, куда-нибудь поступить... Косо смотрят, знаете. Эх, какую я интересную инсценировку на днях сделал! Жаль, нет сейчас магнитофона... Пришлось загнать. Лапутяне! Наш советский гражданин, представляете, попадает в лилипутию. Лапутяне тоже за это время прогрессировали... У них уже...
   Ермак застал своего друга хохочущим во все горло: Станислав Львович рассказывал о лапутянах двадцатого, века. Оба почему-то смутились и замолкли, неуверенно глядя на Ермака.
   Ермак стоял в дверях, маленький, тщедушный, в драной курточке, из которой вылезла вата, и держал в руках тяжелую кошелку с продуктами. Увидев Санди, он от неожиданности уронил кошелку. Картошка и свекла рассыпались по полу. Лицо Ермака болезненно сморщилось. Едва наметившиеся морщинки на переносице и у рта углубились. Зато у его отца не было и намека на морщины: он отнюдь не собирался стареть.
   Санди вскочил со стула и бросился к Ермаку:
   - Тебя не было в школе целых два дня... Я беспокоился... может, ты заболел.
   - Он никогда не болеет,- снисходительно заметил Станислав Львович.Завидное здоровье!.. Просто я не пустил его в школу: у Гертруды запой. Соседка, которая нам обычно помогает, заболела вирусным гриппом. Ермак, не заходи к ней, а то перенесешь заразу! Надо же было кому-то идти на базар.
   Ермак позвал Санди с собой на кухню, и они стали готовить борщ. Больной соседке - тете Нюсе - Ермак сварил манную кашу и отнес ей, а когда борщ был готов, налил ей миску борща. Тетя Нюся была одинока. Работала на швейной фабрике. Она обстирывала семью Зайцевых, и, хотя ей не только не платили за это денег, но даже спасибо ни разу не сказали, она продолжала это делать. Когда другие соседи убеждали ее не стирать на них (с какой стати?), тетя Нюся говорила: "Если я не постираю, другой не постирает, то ведь так и будет грязное лежать в углу!"
   Когда обед был готов, Ермак накрыл на стол и сделал попытку разбудить мать. Но Гертруда валилась на постель, как большая кукла, которая открывает и закрывает глаза.
   - Дай ей понюхать нашатырного спирта,- посоветовал Станислав Львович.
   За неимением нашатыря Ермак дал ей понюхать денатурата. Она сразу пришла в себя и уцепилась было за пузырек, но Ермак быстро его спрятал. Она, зевнув, стала слезать с постели.
   Мать Ермака оказалась высокой, статной, еще красивой женщиной. Она была даже выше мужа. Поразительно, как у таких дородных родителей рос маленький, худенький сын?
   Станислав Львович радушно пригласил Санди отобедать. Санди было стал отказываться, так как уже пообедал у бабушки, но Зайцевы не могли представить, чтобы он был сыт, и налили ему полную тарелку борща. Пришлось съесть, тем более что все вокруг жевали с заразительным аппетитом. На второе Ермак подал полкило изюма, который компания сразу уничтожила.
   - Сколько у тебя осталось денег? - спросила Гертруда и, узнав, что ничего не осталось, сердито заметила, что можно было бы обойтись и без мяса - вегетарианский борщ даже полезнее. Она пришла в очень плохое настроение. Может, не выспалась?
   Ермак поспешно убрал со стола и, засунув немытую посуду под лавку, на которой стояла неоконченная картина, позвал Санди.
   Уходя, Санди бросил взгляд на комнату и ее обитателей. Гертруда опять легла, а Станислав Львович занялся выпиливанием по дереву. Гений его был поистине неистощим. Половину мебели он сделал сам, своими руками: сборные и разборные конструкции.
   У Зайцевых была вполне современная комната, только слишком захламленная и неубранная. Мебель недоделана и потому стояла боком. На стенах висели засиженные мухами, картины - какие-то многоугольники, паутины и спирали. Это были подарки друзей-художников, часто забегавших к Зайцевым "на огонек". Поражало полное отсутствие книг. После Санди узнал, что у Зайцевых книги сдавались, как. бутылки, сразу после употребления.
   Мальчики вышли в темный коридор, где пахло мышами и гнилой картошкой: под полом был погреб для хранения овощей.
   - Идем ко мне! - шепнул Ермак.
   К нему надо было не идти, а лезть вверх по чердачной лестнице.
   На чердаке возле теплого дымохода (дом был старый, и печи были старые: их топили углем) у Ермака было подобие комнатки. Стены из фанеры и ящиков, оклеенные разноцветной обойной бумагой. Из ящиков же постель, накрытая заплатанным одеяльцем, и соломенная подушка. На колченогом столе - учебники и тетради. Прочно сбитый табурет.
   Из чердачного застекленного окна вид на море. Стекло было хорошо промыто. Вид поистине роскошный. Не у всякого министра в квартире имелся такой вид. Санди сказал об этой Ермаку; тот просиял, польщенный.
   - У меня тут и электричество. Смотри!
   - Сам провел?
   - Помогал один пенсионер.
   - Ты здесь и ночуешь?
   - Иногда... Часто. Надо же мне где-нибудь спокойно отоспаться. Здесь и уроки хорошо учить - никто не мешает. Наши сдают угол... кому не досталось номера в гостинице. Больше почему-то алкоголики. Сразу посылают за водкой. А я тут спрячусь...
   - Отец с матерью не знают?
   - Про это место? Нет. Ты смотри не проговорись. Соседи знают, но молчат. Ты садись вот сюда!
   Мальчики сели на постель. На чердаке было сыро и холодно, но от "борова" тянуло теплом.
   - Тебе не страшно здесь ночью? - спросил Санди каким-то не своим голосом; у него вдруг сдавило горло.
   - Не страшно. Привык. Прежде боялся... крыс. А тег-ерь я их потравил. Ко мне ночью коты приходят. Иногда по три-четыре кота, спят в ногах. Веселее! Я прижмусь спиной к дымоходу, знаешь как тепло! Хорошо! Лежишь один. Никто не мешает думать. А весной совсем хорошо будет. Открою окно... Только коты очень орут. Как тигры в джунглях. Ты не думай, меня часто приглашают ночевать то одни соседи, то другие. Мне просто здесь больше нравится. Правда, здесь хорошо?
   - Д-да...- неуверенно согласился Санди.
   Ему совсем не казалось, что на чердаке хорошо. На месте Ермака он бы умер со страха. А Ермак ничего не боялся. Молодец!
   - О чем же ты думаешь, когда тебе не мешают думать? - спросил Санди.
   Ермак усмехнулся:
   - Так. О самых разных вещах.
   - Ну, хоть например?
   - О многом. О марсианах думал...
   - Разве они есть, по-твоему?
   - Обязательно есть! А кто же каналы рыл? И у них нет Луны, как у нас, а Два искусственных спутника. Я сам читал в журнале.
   - Я тоже читал. А что ты думаешь про марсиан?
   - Ну, раз совсем другая планета, они, наверно, не похожи на людей. Не только по наружности не похожи, но и души человеческой у них нет...
   - Как это понять - нет души? - перебил Санди.- А разве у нас есть душа?
   - А как же! Может, это по-другому как называется... Мы еще не проходили в школе. Скажем, математика - для дела, чтоб строить, возводить - техника! А песни, музыка, сказки, интересная книга, фантастика - это для души. А у марсиан, может, совсем ничего нет для души, а только для техники. И они не рассказывают маленьким марсиатам сказки. Не делают для них игрушек, даже не понимают, что можно играть... И знаешь, Санди, может, у них совсем нет злых и добрых?!
   Последнее, кажется, только что пришло Ермаку в голову. Он далее побледнел.
   - Ни злых, ни добрых, просто как у пчел: каждый делает свое дело, и все. Как мне их жалко!
   На Санди размышления Ермака произвели большое впечатление.
   - А почему они к нам не прилетят, если у них такая высокая техника? спросил он.
   Ермак оживился.
   - Обязательно уже прилетали - невидимкой! Читал "Человек невидимка"? Уэллса. А у них невидимый космический корабль. Бывают необъяснимые крушения самолетов. Ты же сам мне рассказывал! Это самолет столкнулся с марсианским невидимым. Да, невидимо они у нас были. Только ничего не поняли. В технике-то разобрались - это для них доступно, - а больше ни-че-го не поняли. Для чего скрипка, песня, картина. Картины они, наверное, приняли за чертеж. Для чего выдуманное в книгах - не поняли. И что такое человек, ничего не поняли. Ведь они, если это всё так, гораздо ниже человека.
   - Есть и люди... как эти твои марсиане,- неожиданно решил Санди.
   - Есть, - неохотно согласился Ермак.
   Странно - он любил людей... Санди всегда этому удивлялся, потому что Ермака больше окружали плохие люди. Все же Ермак их любил. За человеческое в них.
   Вдоволь нафилософствовавшись, мальчики поднялись.
   - Когда придешь в другой раз,- сказал таинственно Ермак, - сначала подойди к окну и свистни два раза. Если я у себя, то сразу отзовусь. Смотри нашим не проговорись про убежище.
   - Нет, что ты!
   - У меня и книги есть. Хочешь, покажу?
   - Хочу.
   Ермак полез в ящик под постелью и достал оттуда узелок. Несколько книг,- завязанных в старый платок.
   Ермак прятал книги от матери - она могла их пропить. А может, от отца он мог их проесть, когда не было, например, денег на завтра.
   Ермак с гордостью разложил на постели книги. У Санди опять сжало горло. Он вспомнил свою библиотеку, так заботливо и щедро подобранную родными.
   Вот книги Ермака - его друг запомнил их на всю жизнь.
   Странный подбор! Там были две старые-престарые книги, напечатанные сто лет назад: роман Брет-Гарта "Заваленные в Игльсе снеговым завалом" и Фламмариона "Многочисленность обитаемых миров". Сказки Андерсена. Томик стихов Багрицкого, "Школа" Гайдара и какая-то потрепанная книга без начала и конца, очень интересная,- Санди потом ее прочел.
   Разным путем попали эти книги к Ермаку, но он их любил и хранил. Снова спрятав книги, Ермак предложил спуститься через чердачное окно, "чтобы не застукали". Санди согласился. Без особого удовольствия. Вылезли на крышу, закрыли за собой окно, перелезли на сарай, потом на уборную и спрыгнули на землю. Ермака уже звали. Кто-то пришел в гости, и, наверно, хотели послать его за водкой, но приятели проскользнули успешно мимо дверей.
   Они пошли пешком через весь город. На сердце у Санди было тревожно. Он переживал за Ермака. Ему хотелось пригласить его к себе погостить или хоть переночевать. Но даже этого он не мог сделать. Дома был отец - раздраженный, больной. Он терпеть не мог, когда у них кто-нибудь ночевал. Когда у Дружниковых останавливалась на день-два мамина подруга из района, отец потом дулся недели две. И почему он был такой нелюдим? Ведь веселее, когда кто нибудь ночует!
   А Ермак стал для Санди еще дороже. До чего хороший парень! А какой умный! Во всей школе не было такого, даже в старших классах.
   Вечером, перед сном, Санди рассказал все про Ермака Виктории Александровне. Лицо ее омрачилось.
   - Бедняга! - прошептала она, беспомощно глядя на сына и прислушиваясь к нервным шагам мужа.
   Опять Андрей курит, хотя запрещено строго-настрого врачом, и ходит из угла в угол.
   - Знаешь, какая у него мать? А отец ничего... Он мне даже понравился! заключил Санди.
   - Он хуже ее,- возразила Виктория. Она сидела на кровати Санди, в ногах. - Какая бы она ни была, но она работала все эти годы. Она - глава семьи. Но почему эта женщина стала пить? Кто довел ее до этого?
   - Во всяком случае, не муж! - сказал незаметно подошедший Андрей Николаевич. Он слышал этот разговор. - Я ее знал, когда нам всем не было и двадцати. Она уже тогда напивалась во всяких подходящих и неподходящих компаниях. Она уже в шестнадцать лет была противная кривляка, накрашенная и неестественная. Типичная стиляга. И за такого же вышла замуж. Я бы на твоем месте не разрешал Санди наведываться туда.
   Андрей Николаевич не вмешивался в воспитание сына. Единственное, что он иногда себе позволял сказать, было: "Я бы на твоем месте не разрешал..."
   - Не может же он бросить Ермака? Когда-то товарищи Гертруды и Стасика предоставили им идти своим путем...
   - Гм! Вот как,.. Кстати, насчет Санди: не думаю, чтоб он мог влиять на кого-либо, тем более на этого Ермака. Санди сам целиком подпал под его влияние.
   - Я верю Ермаку, - серьезно и настойчиво сказала Виктория. - Но как его защитить?
   - Ермак защищается сам! - воскликнул Санди.
   Глава седьмая
   ПЕРВАЯ БИТВА -ПЕРВАЯ ПОБЕДА
   ...Лягушка еще жила. Бока ее тяжело вздымались. Она была распята на дощечке, у нее был удален головной мозг, но она все жила и жила и никак не могла умереть. Мария Федоровна носила ее из класса в класс, чтобы показать ученикам значение головного и спинного мозга.
   В перемену Санди заходил на минуту в учительскую спросить мел - он был сегодня дежурный - и слышал, как математик Виктор Николаевич сказал: "Не пора ли животное умертвить? Черт знает что такое!" Мария Федоровна пожала плечами и сказала: "Это на дохлой-то лягушке опыты делать? Молчите уж! Я ведь не лезу в вашу математику!"
   В зоологии Шалаева и Рыкова было написано: "Если у лягушки удалить или разрушить головкой мозг, она сразу не умирает... Чувствительность у такой лягушки не потеряна. Если ее ущипнуть за лапку, ока ее отдергивает. После разрушения и головного, и спинного мозга лягушка не отвечает ни на какие раздражения: можно щипать лапку, облить ее кислотой - животное остается неподвижным".
   И Мария Федоровна щипала умирающую лягушку за лапку, и та ее отдергивала. У лягушки еще не был удален спинной мозг.
   В классе стояла гробовая тишина. Девчонки старались не смотреть. Мальчики смущенно ежились. Один только Гришка Кочетов разглядывал с интересом. Он ловил кошек и собак и сдавал их куда-то за деньги.
   Санди взглянул на Ермака. Он сидел потупившись, захлопнув учебник. Лицо его как-то сразу осунулось, на лбу выступили крупные капли пота, как тогда в самолете, когда его укачало.
   - Дружников!
   Санди вздрогнул и, чего-то стыдясь, вышел к доске. Удивительно, как меняется класс, когда смотришь не с парты, а стоя у доски. Ты уже не вместе со всеми смотришь и слушаешь, а на тебя смотрят, тебя слушают и порой, как сейчас, словно ждут чего-то от тебя и будут огорчены и разочарованы, если не дождутся.
   Ребята определенно чего-то ждали - тридцать пар широко открытых глаз, устремленных на Санди с ожиданием. Ляльке Рождественской хотелось плакать, но она крепилась. Неосознанное ожидание класса передалось и ей. Староста седьмого "Б", затаив дыхание, тоже чего-то ждала от Санди. Если бы учительница вызвала вместо Санди Гришку Кочетова, никто ничего бы от него не ждал. Но Санди верили... Все ждали, как он поведет себя в этом случае. Ведь именно Санди был организатором, когда однажды отлупили Гришку за избитого щенка (за что Санди в свое время и был наказан четверкой за поведение).
   Мария Федоровна сидела невозмутимо, рука ее лежала на столе, рядом с лягушкой. На учительнице был шерстяной коричневый костюм, белоснежная блузка, черные волосы уложены в модную прическу. Черты лица правильные, взгляд твердый, деловой и строгий.
   "Как она не понимает?" - волнуясь, подумал Санди.
   - Дружников! Какими опытами можно выяснить значение у лягушки головного мозга?
   Санди взглянул на лягушку. Она может промучиться еще два или три дня... Взглянул на Ермака - тот все сидел потупившись, в той же позе... Еще заболеет...
   У Санди бешено заколотилось сердце... Не раздумывая о последствиях, он схватил дощечку с лягушкой и выскочил из класса. Он бежал по коридору, по лестнице вверх, бежал изо всех сил, будто Мария Федоровна гналась за ним, чтобы отнять лягушку. Запыхавшись, он остановился возле кабинета директора. А что, если Петр Константинович прикажет вернуть лягушку в класс? Санди повернулся, слетел по лестница вниз, к раздевалке. Надо ее убить, чтобы не мучилась... Санди весь дрожал от ужаса. Послышались чьи-то шаги. Санди метнулся в сторону и больно ударился о стену. Затем он выбежал во двор и там, за школьной мастерской, похоронил лягушку.
   Раздался звонок на перемену. Санди стал медленно подниматься по лестнице. Минуту спустя мимо него пронеслась половина ребят, спешащих на улицу. В классе его окружили разволновавшиеся ребята.
   - Что тебе теперь будет? - спросил Вовка, который жил с ним в одном доме.
   - Не знаю. Если она еще раз принесет лягушку, я снова сделаю то же!
   Все заговорили разом, так что Санди ничего не смог понять.
   Ляля Рождественская кое-как водворила порядок. Ее голубые глаза, что называется, метали молнии. Санди даже удивился : Лялька была очень спокойная девочка.
   - Ребята, надо всем нам договориться и потребовать, чтобы она не мучила животных!
   - Санди молодец! - загалдели опять ребята. Мальчишка из шестого класса заглянул в дверь:
   - Дружников! Иди в учительскую, директор зовет.
   - Санди, я пойду с тобой! - сказал Ермак.
   - Я тоже иду как староста! - заявила Ляля. Она была дочь директора, но это ей только мешало: с отцом труднее договориться, чем с директором.
   С Санди пошли все, даже Гришка Кочетов, хотя он и считал, что подняли шум из-за пустяков. Так всем классом и ввалились в учительскую.
   - Что это, почему вас так много? Марш в коридор! Вызвали только Дружникова! - резко сказала Мария Федоровна.
   На ее щеках рдели пятна. Учителя тоже были взвинчены. Видно, успели поспорить между собой.
   Ребята неохотно вышли в коридор, оставив дверь полуоткрытой. Мария Федоровна встала и плотно захлопнула ее. Санди остался один с учителями.
   Он знал их всех, даже у кого еще не учился, потому что в эту школу он ходил целых семь лет.
   Сначала, первые четыре года, Санди не любил школу. Потому ли, что невыразимо скучны и томительны были уроки Татьяны Макаровны. Он был слишком мал, чтобы выдержать четыре урока навытяжку. Учительница была строгая. Малейшее движение в сторону соседа по парте вызывало оклик. Как часто потом думал Санди, подросши: "Почему она ни разу не попыталась заинтересовать, развеселить, сделать из урока подобие игры?" Рано Санди призвали к соблюдению долга. Дома было радостно, интересно, в школе тяжело.
   Только в пятом классе Санди сделал удивительное открытие: оказывается, уроки могут быть интересными, а учителей можно любить!
   Класс был разболтанный, ребята озоровали. Один Ермак не баловался. Не то что он был уж таким тихоней, просто у него не было потребности пускать бумажных галок или мычать с закрытым ртом, чтобы немножко позлить добрую Людмилу Владимировну, которую все очень любили. Татьяну Макаровну Вьюгину не любили, но не посмели бы пускать на ее уроке галок.
   По-настоящему Санди полюбил школу с шестого класса. Главной приманкой был Ермак, но и учителей он любил, кроме Марии Федоровны, которую все недолюбливали - и ученики, и учителя. Через Лялю Рождественскую, изрядную "болтуху", ребята были хорошо осведомлены о делах учительских. Знал бы Петр Константинович, что его конфиденциальные беседы с коллегами за чашкой чая или бутылкой виноградного потом комментировались сначала в седьмом "Б", потом и в остальных классах, конечно, под строгим секретом.
   Санди стоял посреди учительской, призванный к ответу за дикий, недисциплинированный поступок, и - странно - все учителя, кроме двух-трех, со скрытым одобрением смотрели на него. Наверно, им тоже было жалко лягушку!
   Математик Виктор Николаевич, высокий, энергичный, добродушный, но вспыльчивый, стоял у открытой форточки, курил и хмурился. Время от времени он грустно и одобрительно поглядывал на Санди и возмущенно на Марию Федоровну. Добрая Людмила Владимировна, близорукая, седая, только вздыхала. Санди стало немного легче.
   - Подойди ко мне, Дружников! - сказал директор.
   Петр Константинович Рождественский был директором этой школы сорок лет. Сейчас ему было под семьдесят, но выглядел он молодо: сухощавый, стройный, волосы густые, зубы все целы, лицо почти без морщин. Он с юности увлекался альпинизмом и теперь еще ежегодно летом отправлялся с учениками на Кавказ, хотя уже лично не штурмовал высокие вершины. И все же годы сказывались. Он преподавал географию, и на уроках его стало что-то очень шумно. Учителя тоже не слишком слушались его.
   Санди вдруг подумал, что в эту самую школу ходил его отец и отец Ермака и Петр Константинович учил их. Тогда он был строг и на уроках его сидели тихо. А до революции эта школа называлась "реальное училище", и в ней тогда учились дедушка Санди, Николай Иванович, и сам Петр Константинович, тогда просто Петька Рождественский. Трудно было представить его маленьким.
   - Расскажи, Санди, что произошло,- тихо сказал директор.
   - Распустились донельзя! - раздраженно бросила Мария Федоровна.
   - Я попрошу вас не перебивать, - спокойно приказал директор и снова обратился к Санди: - Что произошло?
   Санди густо покраснел: все на него смотрели, весь педколлектив.