Мурина Е
Ван Гог
Е. Мурина
Ван Гог
Содержание
Введение
Человек среди людей
Крестьянский художник
Попутчик импрессионистов
Поклонник Будды
Воспоминание о Севере
Заключение
Примечания
Библиография
Список иллюстраций
Введение
Ван Гогу в истории искусства принадлежит особое место, хотя не только среди классиков, но и среди современников были художники и равновеликие ему и более совершенные. Пожалуй, исключительность Ван Гога состоит именно в том, что его историческое значение превышает реальный вес оставленного им живописного наследия, а его слава и воздействие распространяются и помимо искусства.
Речь идет об огромной переписке Ван Гога с братом Тео и немногими друзьями, первая частичная публикация которой Эмилем Бернаром в начале 1890-х годов и положила начало легендарной славе Ван Гога. Эти поразительные письма, вывернувшие наизнанку мученическую подоплеку его творчества, окружили имя Ван Гога ореолом единственного в своем роде художника, вложившего в свое творческое самораскрытие огромное духовное содержание. "Эти письма (только четверть их относится ко времени болезни) в целом есть свидетельство мировоззрения, существования, образа мысли высокого этоса, они дают впечатление неизменной правдивости, глубоко иррациональной веры, бесконечной любви, непоколебимой великодушной человечности. Эти письма могут быть причислены к захватывающим явлениям недавнего прошлого. Этот этос стоит вне зависимости от какого бы то ни было психоза. Больше того, он сохраняется в психозе" 1, - свидетельствует известный философ и психиатр Карл Ясперс.
Не зря письмами Ван Гога зачитывались и на них равнялись многие поколения художников, каждый из которых был готов воскликнуть вслед за молодым Вламинком: "Я люблю Ван Гога больше, чем своего отца!" Благодаря им он вошел в исторический опыт человечества не только как живописец, но и как человек, как выдающаяся личность, принадлежащая истории культуры и шире истории нового времени, в которой его "житие" образует одну из героико-драматических страниц.
Почти полвека вангогиана, насчитывающая сотни книг и статей, находилась под влиянием этой концепции, впервые провозглашенной Ю. Мейером-Грефе в его монографии "Vincent", где Ван Гог был возвеличен как трагическая жертва и в то же время бессмертный герой социальной драмы нового искусства. "Несмотря на то, что прошло всего тридцать лет после смерти Ван Гога, он предстает перед нами, как легендарный Георгий, победивший дракона, или как другие сказочные персонажи" 2 - такова предпосылка не только книги о Винсенте, написанной этим крупнейшим искусствоведом начала XX века, но и "мифа о Винсенте", рожденного потребностью последователей Ван Гога в "канонизации" своего вдохновителя.
Несомненно, что моральный авторитет Ван Гога-человека способствовал распространению влияния не только его собственных художественных открытий, но и победе новой живописи в целом. Именно это имеет в виду Ж. Леймари, когда утверждает: "Его трагическая жизнь сегодня популярна как какая-то священная легенда, которая нам больше нужна, чем сияние его подсолнухов... она сияет над всей планетой, как факел современного искусства" 3.
Эта особенность Ван Гога способствовала созданию традиции, согласно которой в связи с изучением его творчества на первый план выдвигалась не историко-художественная, а человеческая тема - социальная трагедия новатора, обреченного на непонимание и гибель. Правда, по мере превращения Ван Гога в общепризнанного классика нового искусства социально-трагический аспект его судьбы художника-новатора утратил ту остроту, какую он имел в 20-30-е годы. Зато возникла потребность объяснить его искусство и трагедию, исходя не только из социальных противоречий эпохи, но и из особенностей психологической структуры подобной личности. Не говоря уж о том, что появилось огромное количество исследований специального характера, многие авторы пытаются противопоставить экспрессионистскому Ван Гогу - "символу трагического человека" - более конкретный и беспристрастный анализ фактов. Интересно, что в этой связи делаются попытки опровергнуть "легенду" о нищете, якобы убившей Ван Гога. Так, один из авторов ссылается на воспоминания английского художника А. С. Хартрика, знавшего Ван Гога: "Когда он жил в Париже, мне он представлялся не таким ужасающе бедным, как должны были думать после историй, которые о нем писали. Он был совсем хорошо и как полагается одет, лучше, чем многие другие в ателье. Я был в квартире на улице Лепик 54, которую он делил со своим братом. Там было совсем уютно, битком набито всех сортов мебелью и художественными произведениями" 4. И в самом деле, преданный Тео посылал брату ежемесячно от ста до ста пятидесяти франков, что по тогдашним временам было немалыми деньгами. Например, как сообщает Ревалд, Малларме, преподававший английский язык в колледже, получал сто франков. Почтальон Рулен, отец троих детей, с которым художник познакомился в Арле, получал сто тридцать пять франков. Правда, Ван Гог всегда голодал. Живописание, да еще в таких темпах и масштабах, было дорогим удовольствием. Но имелась еще одна немаловажная для него статья расходов: Ван Гог всегда стремился оформить свой образ жизни в некое подобие служения увлекшей его идее, дающей содержание его картинам. В Гааге он стремился создать семью, чтобы быть настоящим "человеком среди людей". В Арле он покупает и украшает "Желтый дом", чтобы заложить в качестве "служителя Будды" основы "мастерской Юга". Вот почему проблема соотношения человеческого и творческого всегда оказывается ключевым моментом в истолковании Ван Гога-художника. Его письма в связи с этим продолжают сохранять значение фундамента, на котором основывается вся вангогиана.
Действительно, столь беспримерное рефлексирование по поводу своей жизни, себя и своего дела, выражением которого явились эти тысячестраничные письма, представляет собой психологический феномен, бросающий яркий свет на особую природу личности и искусства Ван Гога. Они показывают, что, будучи человеком обостренно-духовного склада, культивируемого им самим сначала в формах экзальтированной религиозности, а затем в полной самоотдаче искусству, Ван Гог строил свое существование, руководствуясь лишь сознанием внеположности своей человеческой сущности окружающему миру. С юности он был одержим только одним: доказать своими поступками истинность своих убеждений, нравственную теорию претворить в жизненной практике, придать своему существованию такую цельность, какая возможна лишь при том условии, что мысли не расходятся с делами, идеалы - с методами их достижения, чувства - с поступками. Тем самым он сознательно шел на разрыв с обществом, противостоящим ему во всем своем зле, враждебности, непонимании и насилии. Ван Гог в этом отношении не был таким уж исключением - он был фанатически последовательным примером этого духовного отталкивания от буржуазного общества, которое со времен романтизма с его эстетическим неприятием "прозаической" цивилизации приняло масштабы историко-культурной закономерности.
Даже его выход в искусство, в каком-то отношении вынужденный срывами на самых различных жизненных поприщах, был реакцией бунтаря на господствующие идеологические нормативы, казавшиеся ему проявлением нравственной деградации и культурного упадка. Выбирая свои убеждения, он оказывался вне традиционных форм буржуазного образа мысли и образа жизни, и все его усилия практически воплотить свои идеалы оставались беспочвенной утопией, мечтой, порывом, засвидетельствованными как реальность лишь в письмах и картинах. Отсюда особое значение слова и живописи в его жизни, которая, несмотря на подвижническое самоотвержение, складывалась, как полная противоположность его идеалу человеческого существования: он искал свободы, а оказывался жертвой "анархии и произвола"; он мечтал о братстве художников, а был одиночкой, человеком, не способным к совместной жизни даже с родным братом; он считал нормой семью, а был лишен крова и привязанности близких; он признавал искусство частью жизни, а его никому не ведомые картины были вообще вне жизни.
Но искусство, вошедшее в жизнь Ван Гога как постоянное, предельно активное взаимодействие с природой, хотя бы частично устраняло эти противоречия, переводя идеалы на язык действительности и тем самым регулируя равновесие человека в мире. С этой точки зрения у писем и картин Ван Гога общий первоисточник: поиски выхода за пределы трагического индивидуального опыта. Его существование напоминает какую-то мифическую систему: он живет в мире, во многом являющемся плодом его воображения, "реальности" которого нуждаются в постоянном обсуждении (слово) и воплощении (искусство).
И в этом отношении его потребность в слове равна потребности в живописи, а письма и картины являются одинаково необходимой формой самораскрытия и самоорганизации. Нередко последние становились первичным слепком замысла, реализованным до того, как возникало само произведение искусства, хотя часто они говорили о том, что было уже сделано. И если пытаться определять характер их соотношения, то двуязычие Ван Гога прежде всего следует признать органическим проявлением его компенсированного существования. Не будь Тео, он все равно писал бы письма, подобно тому, как писал одну картину за другой, не находя для них спроса и сбыта и потеряв в конце концов надежду их найти. Его живопись можно определить как метафору внутреннего диалога, зафиксированного в переписке с братом, который, по меткому выражению Мейера-Грефе, был для него "реальностью и в то же время мистической личностью". "Вместо Винсент и Тео можно поставить Винсент и мир или Винсент и бог" 5, - поясняет свою мысль Мейер-Грефе. Вот почему невозможно, изучая искусство Ван Гога, отрешиться от того, что он думал и писал по поводу своей работы. Однако при этом важно не забывать, что письма не могут служить буквальным объяснением смысла картин. Но они всегда свидетельствуют об особом характере этих картин, в которых внутренний опыт, чувства и мысли выражены так, словно они являются событиями внешнего мира.
Как это нередко бывает, именно первооткрыватель Ван Гога, рано умерший критик Альбер Орье, написавший первую, еще прижизненную статью о художнике, обратил внимание на эту особенность вангоговской живописи, связанную с двуединой природой его личности. "Ван Гог не только великий живописец, упоенный своими искусством, палитрой и натурой, - он также мечтатель, страстный верующий, который живет прекрасными утопиями, идеями и мечтами" 6, - писал Орье, положив свое наблюдение в основу анализа живописи Ван Гога. Правда, будучи адептом символизма, Орье безоговорочно причислил Ван Гога к художникам этого направления. Однако он правильно поставил проблему своеобразия Ван Гога, в полную меру оценив организующее значение "утопий, идей и мечтаний" для формирования живописи Ван Гога, выражающей с помощью натуры закрепленную в них духовную реальность.
Трансформированные романтические идеи сверхжизни и сверхискусства, сливающиеся в целостное всепоглощающее творчество, направляют не только его сознание и линию жизненного поведения, но и каждодневную работу. Именно потому он достиг того, что его человеческая сущность неотделима от творческой, его образ жизни полностью обусловлен методом работы, себя он подчиняет искусству, а искусство преобразует по своему образу и подобию.
Иначе говоря, искусство стало исчерпывающим содержанием жизни Ван Гога, благодаря чему он достиг своей главной сокровенной цели - подчинить свое существование чему-то высшему, стоящему над обыденностью буржуазного мира. Как мы увидим, таким объектом служения для Ван Гога-художника становятся последовательно сменяющиеся, как самостоятельные фазы его творческого становления, художественные концепции, воплощению которых он вопреки всему - подчиняет свое существование. Как пишет один из наиболее глубоких интерпретаторов Ван Гога М. Шапиро, "творческий путь Ван Гога есть великая религиозно-моральная драма, а не только чистое развитие стиля или новой художественной формации. Каждая фаза его пути имеет глубоко личностный смысл, овладевает им полностью и может всегда развиваться только там, где он живет и работает" 7. Подобное же наблюдение делает Ж. Леймари: "Он интегрируется с каждой новой средой, через которую проходит, интенсивно и до конца расходуя ее возможности по строгой программе, и бежит от нее, как только она становится препятствием его творческому порыву" 8. Более того, как мы увидим, эти "смыслы" и "программы" имеют тенденцию - особенно в периоды жизни среди природы (Нюэнен, Арль, Сен-Реми- Овер) - приобретать черты своеобразной мифологизированной модели мира, воплощая которую, Ван Гог устраняет дисгармонию между его художнической волей и окружающим миром, подчиняя ей свое видение.
Потому у него так полно совпадают периоды жизни и периодизация творчества. Каждому жизненному циклу соответствует творческий цикл, замкнутый внутри себя и отличный от предшествующего и последующего. Сохраняя единство личности и единство пути, всегда оставаясь самим собой, Ван Гог претерпевает ряд метаморфоз, причиной чего являются события внутренней жизни, заставляющие его перестраивать свою внешнюю жизнь и творческие задачи. Цикличность этого роста и развития личности Ван Гога характерная особенность его пути - этого бурного, мучительного, но планомерного восхождения к своему "я", этого самораскрытия духовных и творческих богатств и потенций, сопровождавшегося находками, имевшими принципиальное значение для истории искусства. Цикличность характерна и для его собственно художественного мышления. В конечном счете она восходит к космогоническим традициям западноевропейского искусства, утраченным вследствие ренессансных реформ профессиональными; художниками, но живущим в народном фольклоре, которым Ван Гог очень интересовался. В его творчестве проявляются такие "мифологические" черты, как антропоморфность восприятия природы, приравнивание своей жизни и жизни человека вообще к природному циклу времен года, культ солнца, "эсхатологическая" идея жизни-смерти. В системе этих представлений осмысляется семантика многих важнейших произведений Ван Гога. Без особой натяжки каждая пройденная им творческая фаза, каждый цикл могут быть соотнесены с какой-нибудь из природных стихий, регламентирующей его образные, сюжетные и колористические замыслы: Нюэнен это стихия земли, Париж - воздуха, Арль - огня. Космизм вангоговского восприятия отмечают многие исследователи его творчества.
Правда, говоря о мифологизме вангоговского творчества, мы должны помнить, что его природа качественно отлична от органического мифологизма древних культур. Наряду с Гогеном он был одним из первых представителей того движения "ремифологизации" искусства, вдохновленного романтиками и Вагнером, которое в начале XX века "захватит различные стороны европейской культуры" 9.
Только учитывая этот идеологический контекст творческой эволюции Ван Гога, мы можем получить убедительное объяснение тем резким видоизменениям, через которые он прошел, меняя все - сюжеты, героев, стихии, краски - и все же ничего не теряя от своей сущности, а все углубляя и углубляя ее, подымаясь все выше в своих достижениях.
Ван Гог показал - как ни парадоксально подобное утверждение - пример "искусства жизни", если иметь в виду ее поразительные результаты: в течение десяти лет Ван Гог развил в себе гениального художника, оставившего неизгладимый след в истории искусства.
Таким образом, личность художника, его внутренняя жизнь в их соотношении с окружающим миром превратились у Ван Гога в объект творческого самоэксперимента, в предпосылку обновления искусства. Это означало, что творческое начало выходит за рамки чисто профессиональных художественных задач. Оно распространяется на сферу человеческого и, преобразуя ее, сталкивается с существующими основаниями социальных отношений, в системе которых искусство становится средством преодоления трагического конфликта личности и общества.
Человек среди людей
Зюндерт
30 марта 1853
Гаага
30 июля 1869 - 13 июня 1873
Лондон
13 июня 1873 - октябрь 1874 декабрь 1874 - 15 мая 1875
Париж
май 1875 - март 1876
Рамсгейт и Айлворт
апрель 1876 - декабрь 1876
Дордрехт
январь 1877-апрель 1877
Амстердам
май 1877-июль 1878
Эттен и Брюссель
июль 1878 - ноябрь 1878
Боринаж
ноябрь 1878 - октябрь 1880
Эттен
апрель 1881 - декабрь 1881
Гаага
декабрь 1881 - сентябрь 1883
Винсент Виллем Ван Гог родился 30 марта 1853 года. Его отец, Теодор Ван Гог (1822-1885), был пастором и имел приход в местечке Гроот Зюндерт, в северном Брабанте, где и прошло детство художника. Он был старшим в семье Ван Гогов. За ним следовало три сестры и два брата, один из которых (Теодор, 1857- 1891) сыграл такую важную роль в его жизни. Дружба братьев, их "симбиоз" зародились еще в детстве, когда они вдвоем бродили по окрестностям Зюндерта, собирая птичьи гнезда, составляя коллекции из растений и насекомых 1. Воспоминания о Брабанте проходят через всю жизнь, переписку и творчество Ван Гога. Иоганна Ван Гог-Бонгер, вдова Тео, написавшая первое жизнеописание художника, имела все основания утверждать, что "их юность была наполнена поэзией народной жизни Брабанта; они росли среди хлебных полей, лугов и сосновых лесов, в исключительно сердечной обстановке пасторского дома, чье очарование никогда не могли забыть" 2.
Правда, слово "очарование" едва ли подходит для характеристики атмосферы в доме пастора Ван Гога. Суровый дух кальвинизма, с его запретом радостей жизни, издавна господствующий в этих краях, наложил свой отпечаток на жизненный уклад семьи Ван Гогов, скрепляемый непререкаемым авторитетом отца. По воспоминаниям одного из современников, "пастор Ван Гог был строгим человеком, истинным маленьким протестантским! Папой" 3. Мать, Анна-Корнелия, урожденная Корбентус (1819-1907), была более мягкой и даже артистичной натурой; в семейном архиве хранились ее рисунки и акварели 4, и наклонности к рисованию у детей - и Тео и младшая сестра Виллемина умели и любили рисовать - шли от нее.
Ван Гоги принадлежали к старинному бюргерскому роду, упоминания о котором восходят к XVI веку, для которого профессия пастора и проповедника была такой же традиционной, как торговля картинами. Три брата Теодора Ван Гога были довольно известными в Голландии торговцами картинами и эстампами, один из них - Винсент Ван Гог - был компаньоном фирмы Гупиль и К°, имевшей филиалы в таких городах, как Париж, Брюссель и Лондон. Будущее Винсента и Тео было как бы предопределено семейными традициями - их обоих прочили в торговцы картинами.
Формирование Винсента проходило под перекрестным влиянием религии и искусства - картин и книг, которые были его главными собеседниками с детства. Ван Гога очень рано начали занимать проблемы человеческого существования - жизни и смерти, добра и зла, - выводя его мысль за пределы догматически протестантских и общепринятых житейских представлений, которыми руководствовались его родные. Он был обособлен, замкнут, погружен в себя. Сестра Елизавета-Губерта вспоминала, что Винсент был отчужден от своей семьи 5. И эта чужеродность Ван Гога с годами только возрастала. Угловатый, идущий во всем до конца, он был тяжелым испытанием для своих близких. Начиная от внешности, манеры говорить и одеваться и кончая поступками, он был сплошным отрицанием тех норм благопристойности и "разумности", которых придерживалось его окружение. "Я постоянно озабочена, что Винсент, куда бы он ни попал и за что бы он ни взялся, из-за своего странного нрава и чудных взглядов должен всюду сорваться" 6, - писала его мать. Еще больше недоумевал его отец: "Нас всегда печалит, когда мы видим, что он буквально не знает радости жизни и всегда возвращается с поникшей головой, тогда как мы делаем все, чтобы заставить его добиться почетной цели! Как будто он нарочно делает все, чтобы выбрать трудности" 7. Действительно, Ван Гог выбрал трудный путь неприятия господствующих житейских представлений. Сталкиваясь с необходимостью выбора между покорностью общепринятым нормам поведения и своими влечениями и убеждениями, он всегда отказывался от мещански-обывательского благополучия в пользу внутренней свободы и своих взглядов. Он был полностью лишен обыденного сознания, и жизнь, не наполненная смыслом, борьбой за идеал, казалась ему неподлинной, мнимой. "Человек испытывает потребность в немалом - в бесконечности и чуде - и правильно поступает, когда не довольствуется меньшим и не чувствует себя в мире как дома, пока эта потребность не будет удовлетворена" (121, 45) 8.
Стремление удовлетворить эту потребность, очень рано осознанное как жизненная цель, направляло поступки Ван Гога, придавая его метаниям и поискам призвания внутреннюю последовательность. Принадлежа к тому психологическому типу людей, для которых свойственна одержимость навязчивой идеей, он всегда стремился к тому, чтобы его представления - независимо от реальных возможностей и условий - воплотились в веру и претворились на практике. И чем более обстоятельства противоборствовали его стремлениям, тем настойчивее он искал дела, достойного "служения", требующего полной самоотдачи. "Мои убеждения настолько неотделимы от меня, что порой прямо-таки держат меня за глотку" (Р. 58,320).
Неодолимая оппозиционность натуры влекла Ван Гога от одного житейского срыва к другому. Однако для него никогда даже не вставал вопрос о том, чтобы уступить обстоятельствам, отказаться от своей личности ради жизненных благ. Он готов был к жертвам, скрывая под своей грубоватой внешностью и неуклюжими манерами возвышенно-романтическую душу, живущую в состоянии экзальтированного самоотречения ради высших ценностей.
Двадцатилетний Ван Гог писал своему брату, цитируя слова Э. Ренана, которым был увлечен: "Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя... Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить жизнь счастливо, даже не для того, чтобы прожить ее честно. Он приходит в мир для того, чтобы создать нечто великое для всего общества, для того, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования почти всех своих собратьев" (26, 26). Правда, эта "заповедь" завладела его душой после того, как он, работая в Лондоне (1873- 1874), пережил безответную любовь к дочери своей квартирной хозяйки Урсуле Луайе, которая оказалась тайно помолвленной. "Он пробовал эту помолвку расторгнуть, но это ему не удалось. И эта первая большая печаль изменила его характер. Когда он вернулся на каникулы домой, он был худ, тих и не радостен. Совсем другой человек" 9, вспоминает его сестра. "Моя лодка потонула на двадцатом году жизни" 10 так оценил он впоследствии это свое первое крушение, заставившее его искать утешения в рисовании и в особенности в религии.
Жажда компенсации была заложена в самом его характере. Однако она была направлена не на самоутверждение как таковое, а скорее на самопознание, самораскрытие в мире.
Такой характер нуждался в чьей-то самоотверженности - и это был брат Тео, - так как конфликт с обществом у него был неизбежен. Он начался, когда шестнадцатилетний Ван Гог 30 июля 1869 года поступил младшим продавцом в гаагский филиал фирмы Гупиль и К°.
К. Ясперс писал: "Изначально идя к субстанциональному, к сущностному, к смыслу существования, он как представитель фирмы Гупиль не мог делать то, что требовалось, ибо ценность искусства как качества объекта ставил выше интересов дела" 11. Правда, поначалу он горячо взялся за овладение профессией торговца картинами. Добросовестность и трудолюбие, соединенные с любовью к живописи, сулят ему, казалось бы, блестящее будущее, тем более, что есть основания видеть в нем будущего наследника дяди Винсента. Пройдя четырехлетний срок обучения, он был направлен в качестве поощрения за успехи в лондонский филиал фирмы. Однако за эти годы он научился не столько торговать картинами, сколько думать о картинах, постигать и разбираться в них, жить ими. Сам того не замечая, он начинает все больше рисовать. "Художники понимают природу, любят ее и учат нас видеть" (13, 25). И он обращается к природе, которую чувствует и воспринимает как художник, не сознающий еще своего призвания, но внутренне живущий только им. Страсть к искусству становится в конце концов причиной его краха на поприще торговли картинами. Зачем, в самом деле, служащему, торгующему картинами, эта "неистовая, доходящая до исступления любовь к искусству", поглощающая его всецело, заставляющая его видеть мир по-другому, нежели окружающие. Вывод Ван Гога - "у искусства нет худших врагов, чем торговцы картинами" неизбежен. "Они льстят публике, поощряют ее самые низменные, самые варварские склонности и вкусы" (Р. 17, 298). Он пытается поступать по-своему и получает после семилетних мытарств по филиалам фирмы Гупиль увольнение. Все это произошло бы раньше, если бы не заступничество его родственников. "Когда яблоко поспело, его срывает с ветки даже легкое дуновение ветра; так же получилось и тут: я действительно делал много такого, что, в известном смысле, было неправильно, и мало что могу возразить по этому поводу" (50, 29), - писал он Тео из Парижа, получив предложение покинуть фирму.
Отвращение к торговле картинами сыграло в становлении его взглядов на искусство огромную роль: "Искусство предстало ему не как торговая деятельность или возможность служить своему существованию, но как средство выразить Добро" 12.
Ван Гог
Содержание
Введение
Человек среди людей
Крестьянский художник
Попутчик импрессионистов
Поклонник Будды
Воспоминание о Севере
Заключение
Примечания
Библиография
Список иллюстраций
Введение
Ван Гогу в истории искусства принадлежит особое место, хотя не только среди классиков, но и среди современников были художники и равновеликие ему и более совершенные. Пожалуй, исключительность Ван Гога состоит именно в том, что его историческое значение превышает реальный вес оставленного им живописного наследия, а его слава и воздействие распространяются и помимо искусства.
Речь идет об огромной переписке Ван Гога с братом Тео и немногими друзьями, первая частичная публикация которой Эмилем Бернаром в начале 1890-х годов и положила начало легендарной славе Ван Гога. Эти поразительные письма, вывернувшие наизнанку мученическую подоплеку его творчества, окружили имя Ван Гога ореолом единственного в своем роде художника, вложившего в свое творческое самораскрытие огромное духовное содержание. "Эти письма (только четверть их относится ко времени болезни) в целом есть свидетельство мировоззрения, существования, образа мысли высокого этоса, они дают впечатление неизменной правдивости, глубоко иррациональной веры, бесконечной любви, непоколебимой великодушной человечности. Эти письма могут быть причислены к захватывающим явлениям недавнего прошлого. Этот этос стоит вне зависимости от какого бы то ни было психоза. Больше того, он сохраняется в психозе" 1, - свидетельствует известный философ и психиатр Карл Ясперс.
Не зря письмами Ван Гога зачитывались и на них равнялись многие поколения художников, каждый из которых был готов воскликнуть вслед за молодым Вламинком: "Я люблю Ван Гога больше, чем своего отца!" Благодаря им он вошел в исторический опыт человечества не только как живописец, но и как человек, как выдающаяся личность, принадлежащая истории культуры и шире истории нового времени, в которой его "житие" образует одну из героико-драматических страниц.
Почти полвека вангогиана, насчитывающая сотни книг и статей, находилась под влиянием этой концепции, впервые провозглашенной Ю. Мейером-Грефе в его монографии "Vincent", где Ван Гог был возвеличен как трагическая жертва и в то же время бессмертный герой социальной драмы нового искусства. "Несмотря на то, что прошло всего тридцать лет после смерти Ван Гога, он предстает перед нами, как легендарный Георгий, победивший дракона, или как другие сказочные персонажи" 2 - такова предпосылка не только книги о Винсенте, написанной этим крупнейшим искусствоведом начала XX века, но и "мифа о Винсенте", рожденного потребностью последователей Ван Гога в "канонизации" своего вдохновителя.
Несомненно, что моральный авторитет Ван Гога-человека способствовал распространению влияния не только его собственных художественных открытий, но и победе новой живописи в целом. Именно это имеет в виду Ж. Леймари, когда утверждает: "Его трагическая жизнь сегодня популярна как какая-то священная легенда, которая нам больше нужна, чем сияние его подсолнухов... она сияет над всей планетой, как факел современного искусства" 3.
Эта особенность Ван Гога способствовала созданию традиции, согласно которой в связи с изучением его творчества на первый план выдвигалась не историко-художественная, а человеческая тема - социальная трагедия новатора, обреченного на непонимание и гибель. Правда, по мере превращения Ван Гога в общепризнанного классика нового искусства социально-трагический аспект его судьбы художника-новатора утратил ту остроту, какую он имел в 20-30-е годы. Зато возникла потребность объяснить его искусство и трагедию, исходя не только из социальных противоречий эпохи, но и из особенностей психологической структуры подобной личности. Не говоря уж о том, что появилось огромное количество исследований специального характера, многие авторы пытаются противопоставить экспрессионистскому Ван Гогу - "символу трагического человека" - более конкретный и беспристрастный анализ фактов. Интересно, что в этой связи делаются попытки опровергнуть "легенду" о нищете, якобы убившей Ван Гога. Так, один из авторов ссылается на воспоминания английского художника А. С. Хартрика, знавшего Ван Гога: "Когда он жил в Париже, мне он представлялся не таким ужасающе бедным, как должны были думать после историй, которые о нем писали. Он был совсем хорошо и как полагается одет, лучше, чем многие другие в ателье. Я был в квартире на улице Лепик 54, которую он делил со своим братом. Там было совсем уютно, битком набито всех сортов мебелью и художественными произведениями" 4. И в самом деле, преданный Тео посылал брату ежемесячно от ста до ста пятидесяти франков, что по тогдашним временам было немалыми деньгами. Например, как сообщает Ревалд, Малларме, преподававший английский язык в колледже, получал сто франков. Почтальон Рулен, отец троих детей, с которым художник познакомился в Арле, получал сто тридцать пять франков. Правда, Ван Гог всегда голодал. Живописание, да еще в таких темпах и масштабах, было дорогим удовольствием. Но имелась еще одна немаловажная для него статья расходов: Ван Гог всегда стремился оформить свой образ жизни в некое подобие служения увлекшей его идее, дающей содержание его картинам. В Гааге он стремился создать семью, чтобы быть настоящим "человеком среди людей". В Арле он покупает и украшает "Желтый дом", чтобы заложить в качестве "служителя Будды" основы "мастерской Юга". Вот почему проблема соотношения человеческого и творческого всегда оказывается ключевым моментом в истолковании Ван Гога-художника. Его письма в связи с этим продолжают сохранять значение фундамента, на котором основывается вся вангогиана.
Действительно, столь беспримерное рефлексирование по поводу своей жизни, себя и своего дела, выражением которого явились эти тысячестраничные письма, представляет собой психологический феномен, бросающий яркий свет на особую природу личности и искусства Ван Гога. Они показывают, что, будучи человеком обостренно-духовного склада, культивируемого им самим сначала в формах экзальтированной религиозности, а затем в полной самоотдаче искусству, Ван Гог строил свое существование, руководствуясь лишь сознанием внеположности своей человеческой сущности окружающему миру. С юности он был одержим только одним: доказать своими поступками истинность своих убеждений, нравственную теорию претворить в жизненной практике, придать своему существованию такую цельность, какая возможна лишь при том условии, что мысли не расходятся с делами, идеалы - с методами их достижения, чувства - с поступками. Тем самым он сознательно шел на разрыв с обществом, противостоящим ему во всем своем зле, враждебности, непонимании и насилии. Ван Гог в этом отношении не был таким уж исключением - он был фанатически последовательным примером этого духовного отталкивания от буржуазного общества, которое со времен романтизма с его эстетическим неприятием "прозаической" цивилизации приняло масштабы историко-культурной закономерности.
Даже его выход в искусство, в каком-то отношении вынужденный срывами на самых различных жизненных поприщах, был реакцией бунтаря на господствующие идеологические нормативы, казавшиеся ему проявлением нравственной деградации и культурного упадка. Выбирая свои убеждения, он оказывался вне традиционных форм буржуазного образа мысли и образа жизни, и все его усилия практически воплотить свои идеалы оставались беспочвенной утопией, мечтой, порывом, засвидетельствованными как реальность лишь в письмах и картинах. Отсюда особое значение слова и живописи в его жизни, которая, несмотря на подвижническое самоотвержение, складывалась, как полная противоположность его идеалу человеческого существования: он искал свободы, а оказывался жертвой "анархии и произвола"; он мечтал о братстве художников, а был одиночкой, человеком, не способным к совместной жизни даже с родным братом; он считал нормой семью, а был лишен крова и привязанности близких; он признавал искусство частью жизни, а его никому не ведомые картины были вообще вне жизни.
Но искусство, вошедшее в жизнь Ван Гога как постоянное, предельно активное взаимодействие с природой, хотя бы частично устраняло эти противоречия, переводя идеалы на язык действительности и тем самым регулируя равновесие человека в мире. С этой точки зрения у писем и картин Ван Гога общий первоисточник: поиски выхода за пределы трагического индивидуального опыта. Его существование напоминает какую-то мифическую систему: он живет в мире, во многом являющемся плодом его воображения, "реальности" которого нуждаются в постоянном обсуждении (слово) и воплощении (искусство).
И в этом отношении его потребность в слове равна потребности в живописи, а письма и картины являются одинаково необходимой формой самораскрытия и самоорганизации. Нередко последние становились первичным слепком замысла, реализованным до того, как возникало само произведение искусства, хотя часто они говорили о том, что было уже сделано. И если пытаться определять характер их соотношения, то двуязычие Ван Гога прежде всего следует признать органическим проявлением его компенсированного существования. Не будь Тео, он все равно писал бы письма, подобно тому, как писал одну картину за другой, не находя для них спроса и сбыта и потеряв в конце концов надежду их найти. Его живопись можно определить как метафору внутреннего диалога, зафиксированного в переписке с братом, который, по меткому выражению Мейера-Грефе, был для него "реальностью и в то же время мистической личностью". "Вместо Винсент и Тео можно поставить Винсент и мир или Винсент и бог" 5, - поясняет свою мысль Мейер-Грефе. Вот почему невозможно, изучая искусство Ван Гога, отрешиться от того, что он думал и писал по поводу своей работы. Однако при этом важно не забывать, что письма не могут служить буквальным объяснением смысла картин. Но они всегда свидетельствуют об особом характере этих картин, в которых внутренний опыт, чувства и мысли выражены так, словно они являются событиями внешнего мира.
Как это нередко бывает, именно первооткрыватель Ван Гога, рано умерший критик Альбер Орье, написавший первую, еще прижизненную статью о художнике, обратил внимание на эту особенность вангоговской живописи, связанную с двуединой природой его личности. "Ван Гог не только великий живописец, упоенный своими искусством, палитрой и натурой, - он также мечтатель, страстный верующий, который живет прекрасными утопиями, идеями и мечтами" 6, - писал Орье, положив свое наблюдение в основу анализа живописи Ван Гога. Правда, будучи адептом символизма, Орье безоговорочно причислил Ван Гога к художникам этого направления. Однако он правильно поставил проблему своеобразия Ван Гога, в полную меру оценив организующее значение "утопий, идей и мечтаний" для формирования живописи Ван Гога, выражающей с помощью натуры закрепленную в них духовную реальность.
Трансформированные романтические идеи сверхжизни и сверхискусства, сливающиеся в целостное всепоглощающее творчество, направляют не только его сознание и линию жизненного поведения, но и каждодневную работу. Именно потому он достиг того, что его человеческая сущность неотделима от творческой, его образ жизни полностью обусловлен методом работы, себя он подчиняет искусству, а искусство преобразует по своему образу и подобию.
Иначе говоря, искусство стало исчерпывающим содержанием жизни Ван Гога, благодаря чему он достиг своей главной сокровенной цели - подчинить свое существование чему-то высшему, стоящему над обыденностью буржуазного мира. Как мы увидим, таким объектом служения для Ван Гога-художника становятся последовательно сменяющиеся, как самостоятельные фазы его творческого становления, художественные концепции, воплощению которых он вопреки всему - подчиняет свое существование. Как пишет один из наиболее глубоких интерпретаторов Ван Гога М. Шапиро, "творческий путь Ван Гога есть великая религиозно-моральная драма, а не только чистое развитие стиля или новой художественной формации. Каждая фаза его пути имеет глубоко личностный смысл, овладевает им полностью и может всегда развиваться только там, где он живет и работает" 7. Подобное же наблюдение делает Ж. Леймари: "Он интегрируется с каждой новой средой, через которую проходит, интенсивно и до конца расходуя ее возможности по строгой программе, и бежит от нее, как только она становится препятствием его творческому порыву" 8. Более того, как мы увидим, эти "смыслы" и "программы" имеют тенденцию - особенно в периоды жизни среди природы (Нюэнен, Арль, Сен-Реми- Овер) - приобретать черты своеобразной мифологизированной модели мира, воплощая которую, Ван Гог устраняет дисгармонию между его художнической волей и окружающим миром, подчиняя ей свое видение.
Потому у него так полно совпадают периоды жизни и периодизация творчества. Каждому жизненному циклу соответствует творческий цикл, замкнутый внутри себя и отличный от предшествующего и последующего. Сохраняя единство личности и единство пути, всегда оставаясь самим собой, Ван Гог претерпевает ряд метаморфоз, причиной чего являются события внутренней жизни, заставляющие его перестраивать свою внешнюю жизнь и творческие задачи. Цикличность этого роста и развития личности Ван Гога характерная особенность его пути - этого бурного, мучительного, но планомерного восхождения к своему "я", этого самораскрытия духовных и творческих богатств и потенций, сопровождавшегося находками, имевшими принципиальное значение для истории искусства. Цикличность характерна и для его собственно художественного мышления. В конечном счете она восходит к космогоническим традициям западноевропейского искусства, утраченным вследствие ренессансных реформ профессиональными; художниками, но живущим в народном фольклоре, которым Ван Гог очень интересовался. В его творчестве проявляются такие "мифологические" черты, как антропоморфность восприятия природы, приравнивание своей жизни и жизни человека вообще к природному циклу времен года, культ солнца, "эсхатологическая" идея жизни-смерти. В системе этих представлений осмысляется семантика многих важнейших произведений Ван Гога. Без особой натяжки каждая пройденная им творческая фаза, каждый цикл могут быть соотнесены с какой-нибудь из природных стихий, регламентирующей его образные, сюжетные и колористические замыслы: Нюэнен это стихия земли, Париж - воздуха, Арль - огня. Космизм вангоговского восприятия отмечают многие исследователи его творчества.
Правда, говоря о мифологизме вангоговского творчества, мы должны помнить, что его природа качественно отлична от органического мифологизма древних культур. Наряду с Гогеном он был одним из первых представителей того движения "ремифологизации" искусства, вдохновленного романтиками и Вагнером, которое в начале XX века "захватит различные стороны европейской культуры" 9.
Только учитывая этот идеологический контекст творческой эволюции Ван Гога, мы можем получить убедительное объяснение тем резким видоизменениям, через которые он прошел, меняя все - сюжеты, героев, стихии, краски - и все же ничего не теряя от своей сущности, а все углубляя и углубляя ее, подымаясь все выше в своих достижениях.
Ван Гог показал - как ни парадоксально подобное утверждение - пример "искусства жизни", если иметь в виду ее поразительные результаты: в течение десяти лет Ван Гог развил в себе гениального художника, оставившего неизгладимый след в истории искусства.
Таким образом, личность художника, его внутренняя жизнь в их соотношении с окружающим миром превратились у Ван Гога в объект творческого самоэксперимента, в предпосылку обновления искусства. Это означало, что творческое начало выходит за рамки чисто профессиональных художественных задач. Оно распространяется на сферу человеческого и, преобразуя ее, сталкивается с существующими основаниями социальных отношений, в системе которых искусство становится средством преодоления трагического конфликта личности и общества.
Человек среди людей
Зюндерт
30 марта 1853
Гаага
30 июля 1869 - 13 июня 1873
Лондон
13 июня 1873 - октябрь 1874 декабрь 1874 - 15 мая 1875
Париж
май 1875 - март 1876
Рамсгейт и Айлворт
апрель 1876 - декабрь 1876
Дордрехт
январь 1877-апрель 1877
Амстердам
май 1877-июль 1878
Эттен и Брюссель
июль 1878 - ноябрь 1878
Боринаж
ноябрь 1878 - октябрь 1880
Эттен
апрель 1881 - декабрь 1881
Гаага
декабрь 1881 - сентябрь 1883
Винсент Виллем Ван Гог родился 30 марта 1853 года. Его отец, Теодор Ван Гог (1822-1885), был пастором и имел приход в местечке Гроот Зюндерт, в северном Брабанте, где и прошло детство художника. Он был старшим в семье Ван Гогов. За ним следовало три сестры и два брата, один из которых (Теодор, 1857- 1891) сыграл такую важную роль в его жизни. Дружба братьев, их "симбиоз" зародились еще в детстве, когда они вдвоем бродили по окрестностям Зюндерта, собирая птичьи гнезда, составляя коллекции из растений и насекомых 1. Воспоминания о Брабанте проходят через всю жизнь, переписку и творчество Ван Гога. Иоганна Ван Гог-Бонгер, вдова Тео, написавшая первое жизнеописание художника, имела все основания утверждать, что "их юность была наполнена поэзией народной жизни Брабанта; они росли среди хлебных полей, лугов и сосновых лесов, в исключительно сердечной обстановке пасторского дома, чье очарование никогда не могли забыть" 2.
Правда, слово "очарование" едва ли подходит для характеристики атмосферы в доме пастора Ван Гога. Суровый дух кальвинизма, с его запретом радостей жизни, издавна господствующий в этих краях, наложил свой отпечаток на жизненный уклад семьи Ван Гогов, скрепляемый непререкаемым авторитетом отца. По воспоминаниям одного из современников, "пастор Ван Гог был строгим человеком, истинным маленьким протестантским! Папой" 3. Мать, Анна-Корнелия, урожденная Корбентус (1819-1907), была более мягкой и даже артистичной натурой; в семейном архиве хранились ее рисунки и акварели 4, и наклонности к рисованию у детей - и Тео и младшая сестра Виллемина умели и любили рисовать - шли от нее.
Ван Гоги принадлежали к старинному бюргерскому роду, упоминания о котором восходят к XVI веку, для которого профессия пастора и проповедника была такой же традиционной, как торговля картинами. Три брата Теодора Ван Гога были довольно известными в Голландии торговцами картинами и эстампами, один из них - Винсент Ван Гог - был компаньоном фирмы Гупиль и К°, имевшей филиалы в таких городах, как Париж, Брюссель и Лондон. Будущее Винсента и Тео было как бы предопределено семейными традициями - их обоих прочили в торговцы картинами.
Формирование Винсента проходило под перекрестным влиянием религии и искусства - картин и книг, которые были его главными собеседниками с детства. Ван Гога очень рано начали занимать проблемы человеческого существования - жизни и смерти, добра и зла, - выводя его мысль за пределы догматически протестантских и общепринятых житейских представлений, которыми руководствовались его родные. Он был обособлен, замкнут, погружен в себя. Сестра Елизавета-Губерта вспоминала, что Винсент был отчужден от своей семьи 5. И эта чужеродность Ван Гога с годами только возрастала. Угловатый, идущий во всем до конца, он был тяжелым испытанием для своих близких. Начиная от внешности, манеры говорить и одеваться и кончая поступками, он был сплошным отрицанием тех норм благопристойности и "разумности", которых придерживалось его окружение. "Я постоянно озабочена, что Винсент, куда бы он ни попал и за что бы он ни взялся, из-за своего странного нрава и чудных взглядов должен всюду сорваться" 6, - писала его мать. Еще больше недоумевал его отец: "Нас всегда печалит, когда мы видим, что он буквально не знает радости жизни и всегда возвращается с поникшей головой, тогда как мы делаем все, чтобы заставить его добиться почетной цели! Как будто он нарочно делает все, чтобы выбрать трудности" 7. Действительно, Ван Гог выбрал трудный путь неприятия господствующих житейских представлений. Сталкиваясь с необходимостью выбора между покорностью общепринятым нормам поведения и своими влечениями и убеждениями, он всегда отказывался от мещански-обывательского благополучия в пользу внутренней свободы и своих взглядов. Он был полностью лишен обыденного сознания, и жизнь, не наполненная смыслом, борьбой за идеал, казалась ему неподлинной, мнимой. "Человек испытывает потребность в немалом - в бесконечности и чуде - и правильно поступает, когда не довольствуется меньшим и не чувствует себя в мире как дома, пока эта потребность не будет удовлетворена" (121, 45) 8.
Стремление удовлетворить эту потребность, очень рано осознанное как жизненная цель, направляло поступки Ван Гога, придавая его метаниям и поискам призвания внутреннюю последовательность. Принадлежа к тому психологическому типу людей, для которых свойственна одержимость навязчивой идеей, он всегда стремился к тому, чтобы его представления - независимо от реальных возможностей и условий - воплотились в веру и претворились на практике. И чем более обстоятельства противоборствовали его стремлениям, тем настойчивее он искал дела, достойного "служения", требующего полной самоотдачи. "Мои убеждения настолько неотделимы от меня, что порой прямо-таки держат меня за глотку" (Р. 58,320).
Неодолимая оппозиционность натуры влекла Ван Гога от одного житейского срыва к другому. Однако для него никогда даже не вставал вопрос о том, чтобы уступить обстоятельствам, отказаться от своей личности ради жизненных благ. Он готов был к жертвам, скрывая под своей грубоватой внешностью и неуклюжими манерами возвышенно-романтическую душу, живущую в состоянии экзальтированного самоотречения ради высших ценностей.
Двадцатилетний Ван Гог писал своему брату, цитируя слова Э. Ренана, которым был увлечен: "Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя... Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить жизнь счастливо, даже не для того, чтобы прожить ее честно. Он приходит в мир для того, чтобы создать нечто великое для всего общества, для того, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования почти всех своих собратьев" (26, 26). Правда, эта "заповедь" завладела его душой после того, как он, работая в Лондоне (1873- 1874), пережил безответную любовь к дочери своей квартирной хозяйки Урсуле Луайе, которая оказалась тайно помолвленной. "Он пробовал эту помолвку расторгнуть, но это ему не удалось. И эта первая большая печаль изменила его характер. Когда он вернулся на каникулы домой, он был худ, тих и не радостен. Совсем другой человек" 9, вспоминает его сестра. "Моя лодка потонула на двадцатом году жизни" 10 так оценил он впоследствии это свое первое крушение, заставившее его искать утешения в рисовании и в особенности в религии.
Жажда компенсации была заложена в самом его характере. Однако она была направлена не на самоутверждение как таковое, а скорее на самопознание, самораскрытие в мире.
Такой характер нуждался в чьей-то самоотверженности - и это был брат Тео, - так как конфликт с обществом у него был неизбежен. Он начался, когда шестнадцатилетний Ван Гог 30 июля 1869 года поступил младшим продавцом в гаагский филиал фирмы Гупиль и К°.
К. Ясперс писал: "Изначально идя к субстанциональному, к сущностному, к смыслу существования, он как представитель фирмы Гупиль не мог делать то, что требовалось, ибо ценность искусства как качества объекта ставил выше интересов дела" 11. Правда, поначалу он горячо взялся за овладение профессией торговца картинами. Добросовестность и трудолюбие, соединенные с любовью к живописи, сулят ему, казалось бы, блестящее будущее, тем более, что есть основания видеть в нем будущего наследника дяди Винсента. Пройдя четырехлетний срок обучения, он был направлен в качестве поощрения за успехи в лондонский филиал фирмы. Однако за эти годы он научился не столько торговать картинами, сколько думать о картинах, постигать и разбираться в них, жить ими. Сам того не замечая, он начинает все больше рисовать. "Художники понимают природу, любят ее и учат нас видеть" (13, 25). И он обращается к природе, которую чувствует и воспринимает как художник, не сознающий еще своего призвания, но внутренне живущий только им. Страсть к искусству становится в конце концов причиной его краха на поприще торговли картинами. Зачем, в самом деле, служащему, торгующему картинами, эта "неистовая, доходящая до исступления любовь к искусству", поглощающая его всецело, заставляющая его видеть мир по-другому, нежели окружающие. Вывод Ван Гога - "у искусства нет худших врагов, чем торговцы картинами" неизбежен. "Они льстят публике, поощряют ее самые низменные, самые варварские склонности и вкусы" (Р. 17, 298). Он пытается поступать по-своему и получает после семилетних мытарств по филиалам фирмы Гупиль увольнение. Все это произошло бы раньше, если бы не заступничество его родственников. "Когда яблоко поспело, его срывает с ветки даже легкое дуновение ветра; так же получилось и тут: я действительно делал много такого, что, в известном смысле, было неправильно, и мало что могу возразить по этому поводу" (50, 29), - писал он Тео из Парижа, получив предложение покинуть фирму.
Отвращение к торговле картинами сыграло в становлении его взглядов на искусство огромную роль: "Искусство предстало ему не как торговая деятельность или возможность служить своему существованию, но как средство выразить Добро" 12.