Страница:
на шляхту и разобьем ее. Кто со мной?
Казаки громко, хотя и вразброд, откликнулись: "Слава!", "Слава
полковнику Килияну!"
Так, не вступая в бой, полк Килияна - при бунчуке и хоругвях -
перешел к Палию.
Однако в Демидовской и Бородянской волостях дела сложились хуже.
Там Искрицкий и Гладкий, которые раздумали переходить к Палию, напали
на Андрущенко и Зеленского, и те стали отводить свои отряды. Под
Радомыслем Искрицкий и Гладкий столкнулись с отрядом Саввы. Они вывели
полки из-за соснового бора и бросили на село, где стоял отряд Саввы.
Хотя некоторые сотники и возражали, Савва все же принял бой. Он двинул
казаков тоже лавой, только чуть поуже, чем у Искрицкого и Яремы
Гладкого. Через двести-триста саженей его казаки сомкнулись в тесные
ряды и ринулись в самый центр вражеской лавы. Искрицкий, увидев это,
решил замкнуть их с флангов и сам с несколькими сотнями кинулся в
обход вдоль стены густого жита. Однако, когда он сомкнул кольцо,
оказалось, что отряд Саввы уже прорубился через полк Гладкого и,
поворотив коней, ударил на Искрицкого. С толоки бой перешел на поле.
Среди густого жита мелькали всадники, топча тяжелые созревшие колосья.
Савва на скаку крикнул одному из казаков, чтобы тот ехал к Палию
просить помощи.
Силы были неравны: Савва шаг за шагом отступал к бору.
Перестроившись в полукруг, его казаки отбивались от наседающих сотен
Искрицкого и Гладкого. Лес был уже недалеко, но держаться больше не
хватало сил. Ярема собрал рассеявшийся по полю полк и ударил отряду
Саввы во фланг. Началось бегство.
Тут из-за леса, откуда вышли Искрицкий с Яремой, галопом вынесся
полк конницы. И бежавшие и преследовавшие придержали коней: кому
подмога?
Скоро все ясно увидели, что это полк Килияна. Ярема и Искрицкий
облегченно вздохнули.
Однако радость их была преждевременной. Полк Килияна с разгону
врезался в их сотни. Увидев его, повернули своих коней и казаки Саввы.
Бой разгорелся с новой силой.
Цвиль прискакал с полком Килияна. На сером в яблоках жеребце,
ронявшем клочья пены, мчался Цвиль среди ржи, догоняя огромного писаря
из полка Яремы. Колосья хлестали по ногам сотника, застревали в
стременах и под ремнями подпруги. Поняв, что ему не уйти, писарь резко
осадил и круто повернул коня. Жеребец Цвиля на всем скаку ударил
гнедого писарского коня грудью, и оба взвились на дыбы. Воздух
рассекли сабли. Цвиль почувствовал, что писарь держит в руках саблю не
хуже, чем перо. После нескольких стремительных ударов сотник, чтоб
закончить бой, откинул руку на весь размах, поднялся в стременах и изо
всех сил ударил по поднятому для защиты клинку писаря. Сабля в руках
сотника стала на диво легкой - она сломалась почти у самого эфеса. Но
сабля писаря тоже упала наземь. Цвиль высвободил ноги из стремян и
прыгнул гнедому на шею, крепко вцепившись в кармазиновый воротник
дорогого писарева кунтуша. Падая, сотник успел вытащить кинжал и, едва
коснувшись спиной земли, всадил его в грудь писаря. Он сбросил с себя
убитого и вскочил на ноги.
Прикрыв глаза от солнца ладонью, он оглядел поле. Конь стоял
невдалеке, ожидая хозяина. Цвиль шагнул к коню, но в это мгновение
увидел, что прямо на него мчится Гладкий с несколькими казаками. Цвиль
понял: до коня не добежать. Он кинулся к лесу, но едва успел сделать
несколько шагов, как перед глазами промелькнула вся в пене конская
морда и в лицо громыхнул пистольный выстрел. Цвиль рванулся вперед,
словно пытаясь догнать убегающих врагов, и повалился в рожь. Падая, он
схватился рукой за голову и прижал ко лбу налитой колос ржи.
Сотник так и остался лежать, прижимая ко лбу колос, по которому
стекала кровь. Крупные капли падали на землю, окрашивая в красный цвет
белые лепестки примятой полевой ромашки.
А высоко-высоко в небе заливался песней жаворонок.
Гладкий и Искрицкий с остатками разбитых полков встретили полк
Тимофея Кутисского-Барабаша и хотели было снова повернуть с ним на
Савву, но казаки Барабаша не собирались драться и все перешли к Палию.
Тогда Искрицкий и Ярема кинулись навстречу войскам региментария.
По дороге их перехватил Зеленский. Искрицкому удалось уйти, а Ярему и
несколько человек из старшины схватили и привели к Палию.
Их подвели к нему в ту самую минуту, когда Савва на растянутой
между двух коней попоне привез тело Цвиля. Палий снял шапку, подошел к
мертвому сотнику и поцеловал его в лоб. Потом повернулся к Зеленскому.
- Батько, я Ярему со старшиной привел, - сказал Зеленский.
- Вижу. Казнить всех!
- Нельзя, - откликнулся Проценко, который все время был возле
Палия. - Именем гетмана запрещаю!
- Изменников карать запрещаешь?
- Они такие же казаки, как и все.
- Нет, не такие. Этих я караю за измену.
- Гетман меня прислал...
Палий махнул рукой и пошел к коню.
Легко вскочив в седло, Палий поехал к селу, у которого разбили
свой лагерь утомленные боем казаки.
Региментарий прибыл в Коростышев после этих событий. Узнав о
происшедшем, он не рискнул наступать, возвел вокруг своего лагеря
высокий вал, расставил сплошной стеною возы и приготовился к бою.
Палий расположился напротив и разослал по селам отряды, чтобы не
допустить туда шляхту. Однако в этом не было необходимости: посполитые
обходились своими силами, не пускали шляхтичей в села и редко
прибегали к помощи казаков. Оба лагеря простояли так до первых
заморозков. Цинский снялся первым и повел свое войско на зимние
квартиры.
ЗАПОРОЖЦЫ
Чаривнык облизал пересохшие губы и положил перед собой новый лист
бумаги. Потом нетерпеливо расстегнул ворот вышитой сорочки, с минуту
подумал, тряхнул головой, словно стараясь отогнать усталость, и
обмакнул перо в чернильницу. На бумагу ложились четкие ряды букв:
"Того же года божьего 1698 татары разрушили Ислам-Кермен. А
гетман после сего приказал писать по всем полкам универсалы, дабы итти
на басурман. В поход двинулись речным путем. Еще допрежь того наказал
гетман по всем полкам строить чайки большие, а так как подобные
мастера были только на Запорожье, то и призвали оттуда. Такие же суда
строил государь на Руси, о чем гетману многократно доносили. Когда же
государь узнал, что гетман строит байдары, то весьма тем был рад и
доволен. Впереди нас выплыл Яков Лизогуб, а когда доплыли до
Кизыкермена, нас встретил кошевой Яковенко с ватагой, которая прежде
нас вышла. Гетман приказал быть всем в Кизыкермене и на Таванском, а
еще приказал насыпать валы на Таванском и подкреплять стены. Наперво
янычары показывались небольшим числом. А потом подошел хан с ордой и
пешие янычары и орудия. Татары ударили на Таванск, в обход их не
пустили. Тогда они встали в поле, а мы в крепостях, и не стало хлеба у
нас, гетман оставил гарнизон в крепости, а сами мы поплыли вверх.
Сзади нас плыл Яковенко с запорожцами. На выручку Таванска гетман
послал несколько полтавских сотен и несколько сот стрельцов послал
ближний князь Долгорукий. Татары делали подкопы и весьма немало время
стреляли в крепость, да так ее и не взяли, только много трупов
положили. А от крепостей тех нам нет никакой выгоды, кроме беды и
разора, татары никогда по Днепру не плавают, а идут степью".
Пот катился по высокому лбу писца. Чаривнык поднялся, чтоб
открыть окно, и отшатнулся, изумленный: возле него стоял гетман.
Мазепа даже не шелохнулся и продолжал читать. Дочитав, перевел взгляд
на Чаривныка:
- Это кто же тебе приказывал писать? Я или кто другой?
Чаривнык молчал.
- Смотри, умник нашелся, - вместо того чтоб делом заниматься, он
глупости пишет.
"Дописался, - подумал Чаривнык, - теперь вся спина расписана
будет. Хорошо, если только этим кончится".
Но Мазепа неожиданно переменил тон разговора:
- Никто не говорит, что летопись не нужно писать. Гиштория -
великое дело. Мало, мало у нас ученых мужей, которые бы про долю
родной земли трактаты складывали. Только писать тоже нужно с толком,
знать, как писать. Это же внуки читать будут, нужно, чтоб уважали они
своих дедов!.. Слушай-ка: я эти листы с собою возьму. С сего дня ты
универсалов переписывать не будешь. У тебя хороший слог, станешь
писать только летопись, а я буду сам следить и исправлять, если что не
так.
Чаривнык попрежнему молчал.
Гетман вышел и через сени прошел в горницу. У окна, прислонившись
к стене, стоял Горленко. Он услыхал шаги гетмана, посмотрел на него и
показал в окно пальцем. На лице Горленко играла улыбка. Мазепа
посмотрел и тоже усмехнулся.
Посреди двора широким кругом стояла челядь, а несколько
мальчишек-казачков сводили козла и барана. Козел подогнул ноги,
сбочился и застыл так, следя злыми упрямыми глазами за бараном,
рыхлившим рогами землю. Мазепа не раз наблюдал эту забаву. Баран и
козел были непримиримыми врагами. Побоища происходили почти ежедневно
с переменным успехом.
Со двора слышались выкрики:
- Эге, шляхтич боится!
- Нет, почему же? То Ислам не наступает, потому что сказано -
турок.
- Как бы не так! Турки вон и теперь на шляхту наскакивают, а те
еле обороняются. Вот увидите: не я буду, если Ислам не свернет
шляхтичу рога.
На этот раз "шляхтич" двинулся первый. Он поднял голову и стал
медленно подходить к козлу. Тот продолжал стоять, словно но высеченный
из камня. Баран кинулся на него, однако козел ловко отскочил в
сторону, и баран пробежал далеко вперед. Остановившись, он повернулся
и снова кинулся на Ислама.
Козел снова отскочил. Так повторилось несколько раз. Наконец
козел прыгнул вдогонку барану и подсадил его рогами под бока. Баран
брякнулся наземь, но сразу же вскочил и ударил козла прямо в лоб.
Ислам жалобно бекнул и со всех ног помчался к конюшне. Челядь громко
смеялась. Смеялись и Мазепа с Горленко.
- А что, не думает ли шляхта в самом деле в поход на татар
выступать?
- Может... Откуда я знаю, - пожал плечами Мазепа и отошел от
окна. - Давно у нас про короля никаких вестей нет.
Мазепе было безразлично, верит или не верит ему Горленко. Гетман
знал обо всех делах и даже о замыслах, что зрели не только в Москве и
Варшаве, а и у молдавского господаря, и у турок, и в далеких Вене,
Риме, Париже. Свои уши были у Мазепы не при королевском дворе (он
хорошо знал, что от этого мало толку), а при Яблуновском. Всего
несколько часов назад пришло от Михаила Степанова, доезжачего
Яблуновсго-го, известие о том, что Польша собирается заключить мир с
турками.
Мазепа опустился в мягкое плисовое кресло.
- Ты что-то хотел сказать?
- Да. Надобен бы от тебя, пан гетман, универсал о подсоседках.
- Каких подсоседках?
- Да про тех лядащих казаков и посполитых, что не хотят платить
налоги, а для того прикидываются, будто продают свою землю богатым
хозяевам. Налог-то ведь с дыма берется. Теперь с каждым днем дымов все
меньше становится. Они в самом-то деле есть, а в актах значится, что
хозяин землю и хату продал. На это вся старшина жалуется.
- Ладно, про то поразмыслю. Только и от вас строго потребую: не
давайте своим людям торговать горилкой и тютюном; каждый день обозы в
Московию идут, не дай бог английцы донесут царю - им же на откуп
отдана торговля вином и табаком, - нам тяжко икнется. Не ставить же
мне вдоль всей границы стражу! Так и скажи старшине: кто попадется -
под суд!..
Горленко поднялся, собираясь итти, но остановился в раздумье,
словно что-то припоминая:
- Да, еще спросить хотел: неужто мы опять на татар выступаем?
- Как это - неужто? Ты универсал получил?
- У меня-то все готово, пятьдесят суден построено... Только
как-то оно... Не успели из похода прийти, а тут опять. Домой я как
гость наезжаю, не как хозяин.
- Государь велит... Может, и еще куда-нибудь итти придется. Вон
со шведом неспокойно...
В дверь дважды постучали, и на пороге показался Кочубей. Горленко
хотел выйти, но Кочубей обратился к нему:
- Постой, я и тебе кое-что скажу. Только давай по порядку:
сначала - гетману. Приглашаю тебя, пан гетман, ко мне Маковея
справлять, бочку венгерского знакомый грек привез, такого, что в жизни
не пил... А теперь и до тебя очередь дошла, приглашаю и тебя, пан
полковник, приезжай в Ретик, в именье мое.
Горленко поблагодарил и вышел.
- Чего молчишь, пан гетман, или гневаешься на меня? За что, твоя
милость?
Мазепа поднялся с кресла и зашагал по комнате. Брови то
сходились, то расходились у него на переносице, словно кто-то дергал
их за невидимую ниточку. В груди закипала злость: только недавно
гетман узнал, что Кочубей имеет тайное поручение наблюдать за ним, -
поручение не от царя, а от Бориса Голицына. Не знал гетман лишь того,
что приказчик Кочубея, свояк главного управляющего Мазепы, выведывает
обо всем от управляющего и доносит Кочубею. Но и того, что знал
гетман, было достаточно. Мазепа не мог больше сдерживать злость, он
искал лишь повода.
- Я долго молчал, утаить думал, а теперь люди сами доносят.
Сколько раз тебе Петрик писал?
Кочубей вздрогнул.
- Петрик - мой родич, что ж в том такого?
- То-то и есть, что родич. Ты с изменником переписывался.
- Давно то было, года за два до его смерти. Он написал мне одно
письмо, а только в том письме, опричь семейных дел, ничего не было. Я
письмо помню. Он просил: "Передай жинке, что пусть делает, как знает,
если ей без меня лучше, пусть забудет меня". А дальше говорилось про
хозяйство. В конце мне приписка: "Живи, богатей, а я хоть тюрю есть
буду, но за жизнь не буду бояться..." Не кроюсь, моя вина в том, что
не принес я ту эпистолию в гетманскую канцелярию - и только. Теперь
принесу.
Мазепа еще несколько раз прошелся по комнате и заметно
успокоился. Поглядев на полное лицо Кочубея, которому так не шло
страдальческое выражение, гетман даже усмехнулся, сменив гнев на
милость.
- Ладно, не приноси, я его и так... я верю тебе. На ассамблею
твою приеду. Не знаешь, начали закладывать Вознесенскую соборную
церковь в Переяславе и пристройки к Лаврскому собору? На Лаврскую вели
обозному отпустить от арендного сбора, - там двадцать тысяч осталось,
- а на Вознесенскую - с индукторного... Эй, хлопче, скажи карету
подавать, к обедне поеду.
Мазепа слушал обедню не в своей замковой церкви, а в городе.
Он стоял в церкви, когда по Батурину гнали двух колодников. До
города их везли на телеге, а здесь ссадили и погнали пешком. Глотая
пыль, они тяжело переставляли ноги. Наконец их привели во двор замка
Мазепы ждать гетманского повеления.
Обедня тянулась долго, колодники стояли, обливаясь потом. Но вот
ворота с грохотом распахнулись, и во двор цугом влетел шестерик серых
в яблоках лошадей. Мазепа легко выскочил из кареты. Есаул подал ему
пакет. Гетман дочитал бумагу и поднял глаза на колодников.
- Опять на меня наветы... - и уже к окружающим: - Их на Москве в
Тайном приказе допытывали и про все дознались. Сусла по своей злобе и
безумству на высокую честь гетманскую тяжкие поклепы возводил, он
хотел и в войско и в малорусские порядки державные смуту и воровство
внести. А за такие безумные помыслы клеветника казнить должно, как
наши отцы и деды поступали. - Вздохнув, закончил: - Как и допрежь
миловал я этих брехунов и злодеев, так и ныне: не хочу карать их
смертью, возьмите под стражу.
Бледный, усталый Сусла хотел что-то сказать, но, схватив рукою
воздух, пошатнулся. То ли от усталости, то ли увидел себя подвешенным
по гетманской милости к перекладине за скрученные на спине руки, да
еще с привязанной к ногам колодкой, на которой всей тяжкой тушей своей
виснет мазепин кат.* (* Кат - палач.)
Мазепа упруго взбежал по ступеням в дом и приказал позвать
Чуйкевича.
- Поедешь в Москву, - говорил он Чуйкевичу. - Дел великое
множество. Выслушай хорошенько. Кое-что в письмах отпишу, а кое-что
придется тебе на словах сказать. Вот это - и письмом и на словах: про
донос Суслы, да и не только про него. Мало ли кто из его приспешников
еще что-нибудь может брякнуть. Говорят, я больно много охотных полков
набираю, потому что в них больше иноземцев. Посуди сам, из кого
набирать? Все наши посполитые своевольством дышат. Они скоро
запорожцам в воровских их помыслах помогать начнут. Что казак, что
мужик, - сам чорт не разберет. Да про то не говори. Скажешь - брехня,
вот и все. Доносят, будто я ляхами себя окружил, на Макиевского
кивают. Какой, чорт его дери, Макиевский лях, - его дед голову при
Хмеле сложил.
- Сусла в доносе писал, что в новых поместьях гетманских на
Московщине одни русаки живут, а договор был населять те земли только
нашими людьми. Доносит, якобы поборами непосильными мужиков обложил,
вольных людей в холопов превратил...
- Какие там русаки? Украинцы все.
- Что сказать, если спросят, почему Палию жалованье не выплатили?
- Скажешь вот что: Палий высоко залетает, того и гляди к
гетманской булаве потянется, все именья разорит. Ты же сам помнишь,
как голытьба на Колымацкой раде его на гетмана кричала. Если б только
ляхов трогал, а то ведь не смотрит, чей скарб. А на этой стороне
казаков и на аркане не удержишь. Лучше малую искру загасить, чем
тушить большой огонь.
- Верно, совсем опустошили Малую Россию переманиванием.
- Я в письме прошу дозволения пойти на правый берег. Пусть царь
об этом с королем договорится. Ведь по кондиции Руина не должна
заселяться.
- Пойти-то пойти, только назад как прийти? Это не кого-нибудь, а
Палия затронуть.
- Господь с тобой, я Палия и не думаю трогать, да и государь к
нему благоволит. Мы немного покуражим слободы по-над Днепром, в лесах.
Надо загнать посполитых к их хозяевам. Палий тоже письмо Петру
написал. Оно-то у меня, а посылать надо - так государь наказал. Палий
пишет, будто я его обманываю: мол, ему отписываю, что вот-вот руку
подам, а на самом деле не подаю. Когда я ему такое писал? Было, писал
одно время, да ведь тогда Петр так велел...
- Правобережцы доносят, что поляки на Москву хотят итти.
- То опять Палий хочет нас с Польшей столкнуть.
- По-моему, Палию если полков пять подкинуть, так он бы шляхту
наголову разбил.
- Как сказать... К тому ж поляки наши союзники. Хоть и
слабенькие, но союзники, а тронь - за них шведы встанут. Сам не знаю,
как с Палием быть. В последнем письме ко мне он писал, что если не
поможем - под татар пойдет. Отписал я в Москву, а оттуда опять старое:
сдерживай его, сколько можно. Купил Палию дом в Киеве, так пустой
стоит, даже не заглянул в него.
- Помнится, Палий недавно опять толмачей к султану посылал.
- Говорит, что пленными хотел обменяться, и доказательство
прислал: обоих толмачей с письмами. Только я ему и на мизинец не
верю... Ну, иди, иди, у меня еще дел много, работы перед походом по
горло, а тут из Брянска по Десне уже суда идут.
Под вечер из гетманской канцелярии в сопровождении охраны выехали
есаулы, они везли на длинных палицах универсалы гетмана о новом
походе.
А еще через неделю вниз по Днепру потянулись суда. На одном из
передних судов Мазепа и Долгорукий коротали время за игрой в карты.
Возле Сечи остановились на дневку. На левом берегу запылали костры.
Мазепа приказал разложить костер, вышел из шатра и сел к огню. Пламя
весело прыгало по сухим ветвям вяза, далеко по воде протянулась
красноватая дорожка, теряясь где-то у самого острова. Вокруг костров
слышались возгласы, смех, живой разговор. Только Мазепа сидел один.
Время от времени появлялся джура, молча бросал в огонь новую охапку
сушняка и отходил в сторону. Пожалуй, впервые Мазепа с такой остротой
почувствовал свое одиночество. Хотелось поговорить с кем-нибудь от
чистого сердца, отвести душу. Но с кем?
"Хотя бы из старшины кто подошел", - подумал гетман. И, словно по
велению его мысли, к костру подошли Яков Лизогуб, Жученко и Гамалия.
Потом подошел прилуцкий полковник Рубан и тоже опустился на корточки
поближе к огню.
Мазепа длинной веткой стал выгребать из огня жаринку, но Жученко
взял ее пальцами и положил гетману в люльку.
- Договорился с запорожцами? - взглянул Мазепа на Рубана,
раскуривая люльку.
- Куда там, только заикнулся, так меня чуть в воду не кинули. На
смех подняли. Говорят: "Довольно уж, и без того гетман нам долго
голову морочил".
- Кошевой атаман был?
- Гордиенко приказал не пускать меня к себе. Сидит в палатке и
горилку дует.
- Чалый тоже в Сечи?
- Нет. Он под Козлов ходил, его турки там встретили на каторгах*;
тогда сечевики причалили к казацкому острову и два дня оборонялись. А
на третий турки отступили, сечевики на челнах на Стрелку подались и
Сагайдачным перекатом к лесу выплыли. Кто бы подумал, что там их
татары окружат? Д вот и окружили. Перед самым боем Чалый говорил:
"Теперь мне живому не быть". Видать, душа смерть чуяла. (* Каторги -
галеры с прикованными гребцами из пленников.)
- Жаль. Через него можно было б договориться. Значит, запорожцы
нам и помогать не будут?
- Не знаю. Похоже на то, что раду там собирают: сечевики из
слобод к атаманову куреню шли.
Гетман поднялся и, не простившись, пошел к своему шатру.
В курене кошевого атамана тем временем собралась на раду сечевая
старшина и некоторые знатные запорожцы. В огромном, на шестьсот
человек, курене зажгли большой фитиль, опущенный в бочку с жиром,
вокруг которой расселись запорожцы. У дверей встала стража. В курене
было шумно, плыли тучи копоти от факела и густой дым от казацких
люлек.
На другой половине куреня, где помещались повара и писарь, не
осталось никого: все пошли побалагурить в мастерские или в шинок. За
мешками с мукой, приложив ухо к тонкой дощатой перегородке, сидел на
корточках запорожец Сажка. Он старался не пропустить ни одного слова.
Только начало не удалось услышать - ждал, пока выйдут повара. Сажка
ломал голову, угадывая, кто говорит там, за стенкой, и никак не мог
вспомнить. Наконец узнал голос: "Это тот посполитый, что в прошлом
году удрал с Полтавщины". Посполитый говорил громко, скорее требуя,
чем прося:
- Пан кошевой, если опять мы с Мазепой пойдем, он будет помыкать
нами, как ему захочется. Пора нам выйти из Сечи и стать против гетмана
в поле. Народ просит. Возил Мазепа деньги в Польшу, теперь в Москву
возит, бояр потихоньку покупает на те деньги, что с людей содрал. Что
же, так он и будет пановать? Разве ж нам не помогут наши братья,
голоштанные бедаки, которых дуки живьем едят? Тяжко посподитому стало,
- и арендаторы у него на хребте, и сердюки, и живоглоты, которым царь
и гетман вольностей надавали. Ты только с Сечи тронься, а они сами
панов, как аспидов, подавят.
- Ты оставь глупство, Микита! - прикрикнул Гордиенко. - Не нам
вмешиваться в дела левобережные.
- Правда, правда, - закричала сечевая старшина, - пойдем с
гетманом, нам бы только промысел войсковой учинить, да не с голыми
руками вернуться!
- Дождетесь вы с вашим гетманом, что и Сечь из-за него скоро
уничтожат. Недаром против Сечи все новые фортеции ставят.
- То против татар, а не против Сечи, Да и был бы здоров батько
Днепро, а мы и другую Сечь найдем.
- Вот это сказал! - зашумело теперь уже сразу несколько человек.
- Вы того не слышите, что говорят люди, да и казаки мазепины. Наше
дело помочь. Дадим булаву Палию и поставим гетманом обоих берегов, как
люди того хотят.
- Еще чего не хватало! Разбойника гетманом поставить захотели...
- Он такой же полковник, как и ты. Но и не такой. Войска у него
на половину коша хватит. Знаем, чего вы боитесь. "Не наши дела", -
говорите? То правда, не ваши, по Левобережью у вас у самих своя земля,
и на ней наш же брат спину гнет.
Поднялся шум и гомон, в котором можно было разобрать только
отдельные выкрики:
- Это не ваша забота! Живите, как мы, вот и не будете ходить
голодранцами!
- На чем жить, на небе, что ли, когда вы всю землю заграбастали!
Сразу наступила тишина - видно, кошевой поднял булаву. Затем
послышался его голос:
- Я вам все скажу. Не за Мазепу я, потому что он взаправду иуда.
Только итти против него - безумство, так же как и Палию булаву давать.
Вы про то не забудьте, что за Мазепою царь стоит, да и поднять на
Мазепу полки - значит на всей Украине содом учинить. Дай сейчас
посполитому саблю в руки, так кто знает - останется голова на твоей
шее или нет?
Его перебил высокий звонкий голос:
- Я только об одном думаю: за каким бесом мы тебя кошевым
выбрали? Ну погоди, недолго осталось до новых выборов, а до черной
рады* еще ближе. (* Черная рада - рада, собранная по требованию
казаков.)
- Заткни глотку, ты на кругу, а не среди своего быдла, где и след
тебе быть. Ты здесь без году неделя, а есть люди, что по десять пар
сапог стоптали на острове. Я не посмотрю на то, что тебя общество
уважает. В поход мы идем! Так, панове старшина?
- Идем! Идем!
- Выгребать надо вперед Мазепы, чтобы первыми прийти. Пусть он
после нас объедки собирает, а не мы после него.
Запорожцы стали расходиться. Сажка тоже вышел из куреня,
осторожно прокрался через заросли ивняка к берегу и отвязал лодку.
Весла тихо опускались в теплую воду. Откуда-то доносился голос
водяного бугая, да на острове тоскливо кричал сыч. У самой лодки
вскинулась рыба, разогнав по воде большие круги. Сажка добрался уже до
середины, когда прямо перед ним показалась другая лодка, наискось
пересекавшая рукав. В лодке стояла темная фигура. Сажка сразу узнал
писаря соседнего куреня Грибовского. Молнией промелькнула догадка: он
встречал его у Мазепы, значит Грибовский неспроста был на раде, - он
тоже спешит теперь с донесением к гетману. В душе Сажки вспыхнула
злоба: выходит, это из-за Грибовского гетман платит ему, Сажке,
Казаки громко, хотя и вразброд, откликнулись: "Слава!", "Слава
полковнику Килияну!"
Так, не вступая в бой, полк Килияна - при бунчуке и хоругвях -
перешел к Палию.
Однако в Демидовской и Бородянской волостях дела сложились хуже.
Там Искрицкий и Гладкий, которые раздумали переходить к Палию, напали
на Андрущенко и Зеленского, и те стали отводить свои отряды. Под
Радомыслем Искрицкий и Гладкий столкнулись с отрядом Саввы. Они вывели
полки из-за соснового бора и бросили на село, где стоял отряд Саввы.
Хотя некоторые сотники и возражали, Савва все же принял бой. Он двинул
казаков тоже лавой, только чуть поуже, чем у Искрицкого и Яремы
Гладкого. Через двести-триста саженей его казаки сомкнулись в тесные
ряды и ринулись в самый центр вражеской лавы. Искрицкий, увидев это,
решил замкнуть их с флангов и сам с несколькими сотнями кинулся в
обход вдоль стены густого жита. Однако, когда он сомкнул кольцо,
оказалось, что отряд Саввы уже прорубился через полк Гладкого и,
поворотив коней, ударил на Искрицкого. С толоки бой перешел на поле.
Среди густого жита мелькали всадники, топча тяжелые созревшие колосья.
Савва на скаку крикнул одному из казаков, чтобы тот ехал к Палию
просить помощи.
Силы были неравны: Савва шаг за шагом отступал к бору.
Перестроившись в полукруг, его казаки отбивались от наседающих сотен
Искрицкого и Гладкого. Лес был уже недалеко, но держаться больше не
хватало сил. Ярема собрал рассеявшийся по полю полк и ударил отряду
Саввы во фланг. Началось бегство.
Тут из-за леса, откуда вышли Искрицкий с Яремой, галопом вынесся
полк конницы. И бежавшие и преследовавшие придержали коней: кому
подмога?
Скоро все ясно увидели, что это полк Килияна. Ярема и Искрицкий
облегченно вздохнули.
Однако радость их была преждевременной. Полк Килияна с разгону
врезался в их сотни. Увидев его, повернули своих коней и казаки Саввы.
Бой разгорелся с новой силой.
Цвиль прискакал с полком Килияна. На сером в яблоках жеребце,
ронявшем клочья пены, мчался Цвиль среди ржи, догоняя огромного писаря
из полка Яремы. Колосья хлестали по ногам сотника, застревали в
стременах и под ремнями подпруги. Поняв, что ему не уйти, писарь резко
осадил и круто повернул коня. Жеребец Цвиля на всем скаку ударил
гнедого писарского коня грудью, и оба взвились на дыбы. Воздух
рассекли сабли. Цвиль почувствовал, что писарь держит в руках саблю не
хуже, чем перо. После нескольких стремительных ударов сотник, чтоб
закончить бой, откинул руку на весь размах, поднялся в стременах и изо
всех сил ударил по поднятому для защиты клинку писаря. Сабля в руках
сотника стала на диво легкой - она сломалась почти у самого эфеса. Но
сабля писаря тоже упала наземь. Цвиль высвободил ноги из стремян и
прыгнул гнедому на шею, крепко вцепившись в кармазиновый воротник
дорогого писарева кунтуша. Падая, сотник успел вытащить кинжал и, едва
коснувшись спиной земли, всадил его в грудь писаря. Он сбросил с себя
убитого и вскочил на ноги.
Прикрыв глаза от солнца ладонью, он оглядел поле. Конь стоял
невдалеке, ожидая хозяина. Цвиль шагнул к коню, но в это мгновение
увидел, что прямо на него мчится Гладкий с несколькими казаками. Цвиль
понял: до коня не добежать. Он кинулся к лесу, но едва успел сделать
несколько шагов, как перед глазами промелькнула вся в пене конская
морда и в лицо громыхнул пистольный выстрел. Цвиль рванулся вперед,
словно пытаясь догнать убегающих врагов, и повалился в рожь. Падая, он
схватился рукой за голову и прижал ко лбу налитой колос ржи.
Сотник так и остался лежать, прижимая ко лбу колос, по которому
стекала кровь. Крупные капли падали на землю, окрашивая в красный цвет
белые лепестки примятой полевой ромашки.
А высоко-высоко в небе заливался песней жаворонок.
Гладкий и Искрицкий с остатками разбитых полков встретили полк
Тимофея Кутисского-Барабаша и хотели было снова повернуть с ним на
Савву, но казаки Барабаша не собирались драться и все перешли к Палию.
Тогда Искрицкий и Ярема кинулись навстречу войскам региментария.
По дороге их перехватил Зеленский. Искрицкому удалось уйти, а Ярему и
несколько человек из старшины схватили и привели к Палию.
Их подвели к нему в ту самую минуту, когда Савва на растянутой
между двух коней попоне привез тело Цвиля. Палий снял шапку, подошел к
мертвому сотнику и поцеловал его в лоб. Потом повернулся к Зеленскому.
- Батько, я Ярему со старшиной привел, - сказал Зеленский.
- Вижу. Казнить всех!
- Нельзя, - откликнулся Проценко, который все время был возле
Палия. - Именем гетмана запрещаю!
- Изменников карать запрещаешь?
- Они такие же казаки, как и все.
- Нет, не такие. Этих я караю за измену.
- Гетман меня прислал...
Палий махнул рукой и пошел к коню.
Легко вскочив в седло, Палий поехал к селу, у которого разбили
свой лагерь утомленные боем казаки.
Региментарий прибыл в Коростышев после этих событий. Узнав о
происшедшем, он не рискнул наступать, возвел вокруг своего лагеря
высокий вал, расставил сплошной стеною возы и приготовился к бою.
Палий расположился напротив и разослал по селам отряды, чтобы не
допустить туда шляхту. Однако в этом не было необходимости: посполитые
обходились своими силами, не пускали шляхтичей в села и редко
прибегали к помощи казаков. Оба лагеря простояли так до первых
заморозков. Цинский снялся первым и повел свое войско на зимние
квартиры.
ЗАПОРОЖЦЫ
Чаривнык облизал пересохшие губы и положил перед собой новый лист
бумаги. Потом нетерпеливо расстегнул ворот вышитой сорочки, с минуту
подумал, тряхнул головой, словно стараясь отогнать усталость, и
обмакнул перо в чернильницу. На бумагу ложились четкие ряды букв:
"Того же года божьего 1698 татары разрушили Ислам-Кермен. А
гетман после сего приказал писать по всем полкам универсалы, дабы итти
на басурман. В поход двинулись речным путем. Еще допрежь того наказал
гетман по всем полкам строить чайки большие, а так как подобные
мастера были только на Запорожье, то и призвали оттуда. Такие же суда
строил государь на Руси, о чем гетману многократно доносили. Когда же
государь узнал, что гетман строит байдары, то весьма тем был рад и
доволен. Впереди нас выплыл Яков Лизогуб, а когда доплыли до
Кизыкермена, нас встретил кошевой Яковенко с ватагой, которая прежде
нас вышла. Гетман приказал быть всем в Кизыкермене и на Таванском, а
еще приказал насыпать валы на Таванском и подкреплять стены. Наперво
янычары показывались небольшим числом. А потом подошел хан с ордой и
пешие янычары и орудия. Татары ударили на Таванск, в обход их не
пустили. Тогда они встали в поле, а мы в крепостях, и не стало хлеба у
нас, гетман оставил гарнизон в крепости, а сами мы поплыли вверх.
Сзади нас плыл Яковенко с запорожцами. На выручку Таванска гетман
послал несколько полтавских сотен и несколько сот стрельцов послал
ближний князь Долгорукий. Татары делали подкопы и весьма немало время
стреляли в крепость, да так ее и не взяли, только много трупов
положили. А от крепостей тех нам нет никакой выгоды, кроме беды и
разора, татары никогда по Днепру не плавают, а идут степью".
Пот катился по высокому лбу писца. Чаривнык поднялся, чтоб
открыть окно, и отшатнулся, изумленный: возле него стоял гетман.
Мазепа даже не шелохнулся и продолжал читать. Дочитав, перевел взгляд
на Чаривныка:
- Это кто же тебе приказывал писать? Я или кто другой?
Чаривнык молчал.
- Смотри, умник нашелся, - вместо того чтоб делом заниматься, он
глупости пишет.
"Дописался, - подумал Чаривнык, - теперь вся спина расписана
будет. Хорошо, если только этим кончится".
Но Мазепа неожиданно переменил тон разговора:
- Никто не говорит, что летопись не нужно писать. Гиштория -
великое дело. Мало, мало у нас ученых мужей, которые бы про долю
родной земли трактаты складывали. Только писать тоже нужно с толком,
знать, как писать. Это же внуки читать будут, нужно, чтоб уважали они
своих дедов!.. Слушай-ка: я эти листы с собою возьму. С сего дня ты
универсалов переписывать не будешь. У тебя хороший слог, станешь
писать только летопись, а я буду сам следить и исправлять, если что не
так.
Чаривнык попрежнему молчал.
Гетман вышел и через сени прошел в горницу. У окна, прислонившись
к стене, стоял Горленко. Он услыхал шаги гетмана, посмотрел на него и
показал в окно пальцем. На лице Горленко играла улыбка. Мазепа
посмотрел и тоже усмехнулся.
Посреди двора широким кругом стояла челядь, а несколько
мальчишек-казачков сводили козла и барана. Козел подогнул ноги,
сбочился и застыл так, следя злыми упрямыми глазами за бараном,
рыхлившим рогами землю. Мазепа не раз наблюдал эту забаву. Баран и
козел были непримиримыми врагами. Побоища происходили почти ежедневно
с переменным успехом.
Со двора слышались выкрики:
- Эге, шляхтич боится!
- Нет, почему же? То Ислам не наступает, потому что сказано -
турок.
- Как бы не так! Турки вон и теперь на шляхту наскакивают, а те
еле обороняются. Вот увидите: не я буду, если Ислам не свернет
шляхтичу рога.
На этот раз "шляхтич" двинулся первый. Он поднял голову и стал
медленно подходить к козлу. Тот продолжал стоять, словно но высеченный
из камня. Баран кинулся на него, однако козел ловко отскочил в
сторону, и баран пробежал далеко вперед. Остановившись, он повернулся
и снова кинулся на Ислама.
Козел снова отскочил. Так повторилось несколько раз. Наконец
козел прыгнул вдогонку барану и подсадил его рогами под бока. Баран
брякнулся наземь, но сразу же вскочил и ударил козла прямо в лоб.
Ислам жалобно бекнул и со всех ног помчался к конюшне. Челядь громко
смеялась. Смеялись и Мазепа с Горленко.
- А что, не думает ли шляхта в самом деле в поход на татар
выступать?
- Может... Откуда я знаю, - пожал плечами Мазепа и отошел от
окна. - Давно у нас про короля никаких вестей нет.
Мазепе было безразлично, верит или не верит ему Горленко. Гетман
знал обо всех делах и даже о замыслах, что зрели не только в Москве и
Варшаве, а и у молдавского господаря, и у турок, и в далеких Вене,
Риме, Париже. Свои уши были у Мазепы не при королевском дворе (он
хорошо знал, что от этого мало толку), а при Яблуновском. Всего
несколько часов назад пришло от Михаила Степанова, доезжачего
Яблуновсго-го, известие о том, что Польша собирается заключить мир с
турками.
Мазепа опустился в мягкое плисовое кресло.
- Ты что-то хотел сказать?
- Да. Надобен бы от тебя, пан гетман, универсал о подсоседках.
- Каких подсоседках?
- Да про тех лядащих казаков и посполитых, что не хотят платить
налоги, а для того прикидываются, будто продают свою землю богатым
хозяевам. Налог-то ведь с дыма берется. Теперь с каждым днем дымов все
меньше становится. Они в самом-то деле есть, а в актах значится, что
хозяин землю и хату продал. На это вся старшина жалуется.
- Ладно, про то поразмыслю. Только и от вас строго потребую: не
давайте своим людям торговать горилкой и тютюном; каждый день обозы в
Московию идут, не дай бог английцы донесут царю - им же на откуп
отдана торговля вином и табаком, - нам тяжко икнется. Не ставить же
мне вдоль всей границы стражу! Так и скажи старшине: кто попадется -
под суд!..
Горленко поднялся, собираясь итти, но остановился в раздумье,
словно что-то припоминая:
- Да, еще спросить хотел: неужто мы опять на татар выступаем?
- Как это - неужто? Ты универсал получил?
- У меня-то все готово, пятьдесят суден построено... Только
как-то оно... Не успели из похода прийти, а тут опять. Домой я как
гость наезжаю, не как хозяин.
- Государь велит... Может, и еще куда-нибудь итти придется. Вон
со шведом неспокойно...
В дверь дважды постучали, и на пороге показался Кочубей. Горленко
хотел выйти, но Кочубей обратился к нему:
- Постой, я и тебе кое-что скажу. Только давай по порядку:
сначала - гетману. Приглашаю тебя, пан гетман, ко мне Маковея
справлять, бочку венгерского знакомый грек привез, такого, что в жизни
не пил... А теперь и до тебя очередь дошла, приглашаю и тебя, пан
полковник, приезжай в Ретик, в именье мое.
Горленко поблагодарил и вышел.
- Чего молчишь, пан гетман, или гневаешься на меня? За что, твоя
милость?
Мазепа поднялся с кресла и зашагал по комнате. Брови то
сходились, то расходились у него на переносице, словно кто-то дергал
их за невидимую ниточку. В груди закипала злость: только недавно
гетман узнал, что Кочубей имеет тайное поручение наблюдать за ним, -
поручение не от царя, а от Бориса Голицына. Не знал гетман лишь того,
что приказчик Кочубея, свояк главного управляющего Мазепы, выведывает
обо всем от управляющего и доносит Кочубею. Но и того, что знал
гетман, было достаточно. Мазепа не мог больше сдерживать злость, он
искал лишь повода.
- Я долго молчал, утаить думал, а теперь люди сами доносят.
Сколько раз тебе Петрик писал?
Кочубей вздрогнул.
- Петрик - мой родич, что ж в том такого?
- То-то и есть, что родич. Ты с изменником переписывался.
- Давно то было, года за два до его смерти. Он написал мне одно
письмо, а только в том письме, опричь семейных дел, ничего не было. Я
письмо помню. Он просил: "Передай жинке, что пусть делает, как знает,
если ей без меня лучше, пусть забудет меня". А дальше говорилось про
хозяйство. В конце мне приписка: "Живи, богатей, а я хоть тюрю есть
буду, но за жизнь не буду бояться..." Не кроюсь, моя вина в том, что
не принес я ту эпистолию в гетманскую канцелярию - и только. Теперь
принесу.
Мазепа еще несколько раз прошелся по комнате и заметно
успокоился. Поглядев на полное лицо Кочубея, которому так не шло
страдальческое выражение, гетман даже усмехнулся, сменив гнев на
милость.
- Ладно, не приноси, я его и так... я верю тебе. На ассамблею
твою приеду. Не знаешь, начали закладывать Вознесенскую соборную
церковь в Переяславе и пристройки к Лаврскому собору? На Лаврскую вели
обозному отпустить от арендного сбора, - там двадцать тысяч осталось,
- а на Вознесенскую - с индукторного... Эй, хлопче, скажи карету
подавать, к обедне поеду.
Мазепа слушал обедню не в своей замковой церкви, а в городе.
Он стоял в церкви, когда по Батурину гнали двух колодников. До
города их везли на телеге, а здесь ссадили и погнали пешком. Глотая
пыль, они тяжело переставляли ноги. Наконец их привели во двор замка
Мазепы ждать гетманского повеления.
Обедня тянулась долго, колодники стояли, обливаясь потом. Но вот
ворота с грохотом распахнулись, и во двор цугом влетел шестерик серых
в яблоках лошадей. Мазепа легко выскочил из кареты. Есаул подал ему
пакет. Гетман дочитал бумагу и поднял глаза на колодников.
- Опять на меня наветы... - и уже к окружающим: - Их на Москве в
Тайном приказе допытывали и про все дознались. Сусла по своей злобе и
безумству на высокую честь гетманскую тяжкие поклепы возводил, он
хотел и в войско и в малорусские порядки державные смуту и воровство
внести. А за такие безумные помыслы клеветника казнить должно, как
наши отцы и деды поступали. - Вздохнув, закончил: - Как и допрежь
миловал я этих брехунов и злодеев, так и ныне: не хочу карать их
смертью, возьмите под стражу.
Бледный, усталый Сусла хотел что-то сказать, но, схватив рукою
воздух, пошатнулся. То ли от усталости, то ли увидел себя подвешенным
по гетманской милости к перекладине за скрученные на спине руки, да
еще с привязанной к ногам колодкой, на которой всей тяжкой тушей своей
виснет мазепин кат.* (* Кат - палач.)
Мазепа упруго взбежал по ступеням в дом и приказал позвать
Чуйкевича.
- Поедешь в Москву, - говорил он Чуйкевичу. - Дел великое
множество. Выслушай хорошенько. Кое-что в письмах отпишу, а кое-что
придется тебе на словах сказать. Вот это - и письмом и на словах: про
донос Суслы, да и не только про него. Мало ли кто из его приспешников
еще что-нибудь может брякнуть. Говорят, я больно много охотных полков
набираю, потому что в них больше иноземцев. Посуди сам, из кого
набирать? Все наши посполитые своевольством дышат. Они скоро
запорожцам в воровских их помыслах помогать начнут. Что казак, что
мужик, - сам чорт не разберет. Да про то не говори. Скажешь - брехня,
вот и все. Доносят, будто я ляхами себя окружил, на Макиевского
кивают. Какой, чорт его дери, Макиевский лях, - его дед голову при
Хмеле сложил.
- Сусла в доносе писал, что в новых поместьях гетманских на
Московщине одни русаки живут, а договор был населять те земли только
нашими людьми. Доносит, якобы поборами непосильными мужиков обложил,
вольных людей в холопов превратил...
- Какие там русаки? Украинцы все.
- Что сказать, если спросят, почему Палию жалованье не выплатили?
- Скажешь вот что: Палий высоко залетает, того и гляди к
гетманской булаве потянется, все именья разорит. Ты же сам помнишь,
как голытьба на Колымацкой раде его на гетмана кричала. Если б только
ляхов трогал, а то ведь не смотрит, чей скарб. А на этой стороне
казаков и на аркане не удержишь. Лучше малую искру загасить, чем
тушить большой огонь.
- Верно, совсем опустошили Малую Россию переманиванием.
- Я в письме прошу дозволения пойти на правый берег. Пусть царь
об этом с королем договорится. Ведь по кондиции Руина не должна
заселяться.
- Пойти-то пойти, только назад как прийти? Это не кого-нибудь, а
Палия затронуть.
- Господь с тобой, я Палия и не думаю трогать, да и государь к
нему благоволит. Мы немного покуражим слободы по-над Днепром, в лесах.
Надо загнать посполитых к их хозяевам. Палий тоже письмо Петру
написал. Оно-то у меня, а посылать надо - так государь наказал. Палий
пишет, будто я его обманываю: мол, ему отписываю, что вот-вот руку
подам, а на самом деле не подаю. Когда я ему такое писал? Было, писал
одно время, да ведь тогда Петр так велел...
- Правобережцы доносят, что поляки на Москву хотят итти.
- То опять Палий хочет нас с Польшей столкнуть.
- По-моему, Палию если полков пять подкинуть, так он бы шляхту
наголову разбил.
- Как сказать... К тому ж поляки наши союзники. Хоть и
слабенькие, но союзники, а тронь - за них шведы встанут. Сам не знаю,
как с Палием быть. В последнем письме ко мне он писал, что если не
поможем - под татар пойдет. Отписал я в Москву, а оттуда опять старое:
сдерживай его, сколько можно. Купил Палию дом в Киеве, так пустой
стоит, даже не заглянул в него.
- Помнится, Палий недавно опять толмачей к султану посылал.
- Говорит, что пленными хотел обменяться, и доказательство
прислал: обоих толмачей с письмами. Только я ему и на мизинец не
верю... Ну, иди, иди, у меня еще дел много, работы перед походом по
горло, а тут из Брянска по Десне уже суда идут.
Под вечер из гетманской канцелярии в сопровождении охраны выехали
есаулы, они везли на длинных палицах универсалы гетмана о новом
походе.
А еще через неделю вниз по Днепру потянулись суда. На одном из
передних судов Мазепа и Долгорукий коротали время за игрой в карты.
Возле Сечи остановились на дневку. На левом берегу запылали костры.
Мазепа приказал разложить костер, вышел из шатра и сел к огню. Пламя
весело прыгало по сухим ветвям вяза, далеко по воде протянулась
красноватая дорожка, теряясь где-то у самого острова. Вокруг костров
слышались возгласы, смех, живой разговор. Только Мазепа сидел один.
Время от времени появлялся джура, молча бросал в огонь новую охапку
сушняка и отходил в сторону. Пожалуй, впервые Мазепа с такой остротой
почувствовал свое одиночество. Хотелось поговорить с кем-нибудь от
чистого сердца, отвести душу. Но с кем?
"Хотя бы из старшины кто подошел", - подумал гетман. И, словно по
велению его мысли, к костру подошли Яков Лизогуб, Жученко и Гамалия.
Потом подошел прилуцкий полковник Рубан и тоже опустился на корточки
поближе к огню.
Мазепа длинной веткой стал выгребать из огня жаринку, но Жученко
взял ее пальцами и положил гетману в люльку.
- Договорился с запорожцами? - взглянул Мазепа на Рубана,
раскуривая люльку.
- Куда там, только заикнулся, так меня чуть в воду не кинули. На
смех подняли. Говорят: "Довольно уж, и без того гетман нам долго
голову морочил".
- Кошевой атаман был?
- Гордиенко приказал не пускать меня к себе. Сидит в палатке и
горилку дует.
- Чалый тоже в Сечи?
- Нет. Он под Козлов ходил, его турки там встретили на каторгах*;
тогда сечевики причалили к казацкому острову и два дня оборонялись. А
на третий турки отступили, сечевики на челнах на Стрелку подались и
Сагайдачным перекатом к лесу выплыли. Кто бы подумал, что там их
татары окружат? Д вот и окружили. Перед самым боем Чалый говорил:
"Теперь мне живому не быть". Видать, душа смерть чуяла. (* Каторги -
галеры с прикованными гребцами из пленников.)
- Жаль. Через него можно было б договориться. Значит, запорожцы
нам и помогать не будут?
- Не знаю. Похоже на то, что раду там собирают: сечевики из
слобод к атаманову куреню шли.
Гетман поднялся и, не простившись, пошел к своему шатру.
В курене кошевого атамана тем временем собралась на раду сечевая
старшина и некоторые знатные запорожцы. В огромном, на шестьсот
человек, курене зажгли большой фитиль, опущенный в бочку с жиром,
вокруг которой расселись запорожцы. У дверей встала стража. В курене
было шумно, плыли тучи копоти от факела и густой дым от казацких
люлек.
На другой половине куреня, где помещались повара и писарь, не
осталось никого: все пошли побалагурить в мастерские или в шинок. За
мешками с мукой, приложив ухо к тонкой дощатой перегородке, сидел на
корточках запорожец Сажка. Он старался не пропустить ни одного слова.
Только начало не удалось услышать - ждал, пока выйдут повара. Сажка
ломал голову, угадывая, кто говорит там, за стенкой, и никак не мог
вспомнить. Наконец узнал голос: "Это тот посполитый, что в прошлом
году удрал с Полтавщины". Посполитый говорил громко, скорее требуя,
чем прося:
- Пан кошевой, если опять мы с Мазепой пойдем, он будет помыкать
нами, как ему захочется. Пора нам выйти из Сечи и стать против гетмана
в поле. Народ просит. Возил Мазепа деньги в Польшу, теперь в Москву
возит, бояр потихоньку покупает на те деньги, что с людей содрал. Что
же, так он и будет пановать? Разве ж нам не помогут наши братья,
голоштанные бедаки, которых дуки живьем едят? Тяжко посподитому стало,
- и арендаторы у него на хребте, и сердюки, и живоглоты, которым царь
и гетман вольностей надавали. Ты только с Сечи тронься, а они сами
панов, как аспидов, подавят.
- Ты оставь глупство, Микита! - прикрикнул Гордиенко. - Не нам
вмешиваться в дела левобережные.
- Правда, правда, - закричала сечевая старшина, - пойдем с
гетманом, нам бы только промысел войсковой учинить, да не с голыми
руками вернуться!
- Дождетесь вы с вашим гетманом, что и Сечь из-за него скоро
уничтожат. Недаром против Сечи все новые фортеции ставят.
- То против татар, а не против Сечи, Да и был бы здоров батько
Днепро, а мы и другую Сечь найдем.
- Вот это сказал! - зашумело теперь уже сразу несколько человек.
- Вы того не слышите, что говорят люди, да и казаки мазепины. Наше
дело помочь. Дадим булаву Палию и поставим гетманом обоих берегов, как
люди того хотят.
- Еще чего не хватало! Разбойника гетманом поставить захотели...
- Он такой же полковник, как и ты. Но и не такой. Войска у него
на половину коша хватит. Знаем, чего вы боитесь. "Не наши дела", -
говорите? То правда, не ваши, по Левобережью у вас у самих своя земля,
и на ней наш же брат спину гнет.
Поднялся шум и гомон, в котором можно было разобрать только
отдельные выкрики:
- Это не ваша забота! Живите, как мы, вот и не будете ходить
голодранцами!
- На чем жить, на небе, что ли, когда вы всю землю заграбастали!
Сразу наступила тишина - видно, кошевой поднял булаву. Затем
послышался его голос:
- Я вам все скажу. Не за Мазепу я, потому что он взаправду иуда.
Только итти против него - безумство, так же как и Палию булаву давать.
Вы про то не забудьте, что за Мазепою царь стоит, да и поднять на
Мазепу полки - значит на всей Украине содом учинить. Дай сейчас
посполитому саблю в руки, так кто знает - останется голова на твоей
шее или нет?
Его перебил высокий звонкий голос:
- Я только об одном думаю: за каким бесом мы тебя кошевым
выбрали? Ну погоди, недолго осталось до новых выборов, а до черной
рады* еще ближе. (* Черная рада - рада, собранная по требованию
казаков.)
- Заткни глотку, ты на кругу, а не среди своего быдла, где и след
тебе быть. Ты здесь без году неделя, а есть люди, что по десять пар
сапог стоптали на острове. Я не посмотрю на то, что тебя общество
уважает. В поход мы идем! Так, панове старшина?
- Идем! Идем!
- Выгребать надо вперед Мазепы, чтобы первыми прийти. Пусть он
после нас объедки собирает, а не мы после него.
Запорожцы стали расходиться. Сажка тоже вышел из куреня,
осторожно прокрался через заросли ивняка к берегу и отвязал лодку.
Весла тихо опускались в теплую воду. Откуда-то доносился голос
водяного бугая, да на острове тоскливо кричал сыч. У самой лодки
вскинулась рыба, разогнав по воде большие круги. Сажка добрался уже до
середины, когда прямо перед ним показалась другая лодка, наискось
пересекавшая рукав. В лодке стояла темная фигура. Сажка сразу узнал
писаря соседнего куреня Грибовского. Молнией промелькнула догадка: он
встречал его у Мазепы, значит Грибовский неспроста был на раде, - он
тоже спешит теперь с донесением к гетману. В душе Сажки вспыхнула
злоба: выходит, это из-за Грибовского гетман платит ему, Сажке,