Страница:
обложила всех окрестных панов податью. Палий заставил платить даже
панов, удравших на Волынь. Он задерживал их обозы, забирал товары, а
панам посылал нечто вроде расписок - на право возврата товаров в
случае выплаты панами подати.
К региментарию Дружкевичу потянулась шляхта с бесчисленными
жалобами. Разгневанный Дружкевич не раз писал королю.
Зимой в Фастове несколько дней гостил минский воевода Завиша. Его
принимали с почетом и уважением. В этом отношении у Палия были свои
планы. Он все еще побаивался, что поляки могут объявить посполитое
рушение* и послать против него, поэтому неплохо было иметь, в сейме
хотя бы несколько голосов в свою пользу. С этой целью он переписывался
с литовским гетманом Сапегой - тот имел влияние на короля - и крупным
магнатом Франтишеком Замойским. Эти были убеждены в верности Палия и
во всем винили задиристую мелкую шляхту, которая, дескать, сама
восстанавливает против себя этого доброжелательного, хорошего
полковника. (* Посполитое рушение - земское ополчение в Польше;
объявлялось в случае опасности для государства.)
Зима подходила к концу. Чувствуя близкую гибель, она злилась, и в
весенние месяцы над землей еще раз просвистели метели. Ветры швыряли в
окна снег, наметали у тынов сугробы. Но в конце концов метели выбились
из сил и умчались на север.
Дружкевич лютовал. Он злобно поглядывал на улицу, проклинал
метели, ожидая весны. О! У региментария был определенный план. Нужны
только терпение и спокойствие. Пусть не скоро, но он все же дождется.
И дождался.
Едва на холмах зачернела земля, как Палий снова пошел в поход на
татар. На этот раз он шел с Лубенским, Полтавским и двумя охотными
полками.
Возвращались из похода через два месяца. Каждый вел в поводу
одного, а то и двух коней с полными тороками: в степях разбили
Буджацкую орду, ходили под сильную крепость Кизыкермен, сожгли ее, и
только дожди помешали пойти на Бендеры. Войско устало, к тому же много
казаков погибло в битве с буджаками.
За полками ехали освобожденные из татарского плена невольники.
Здесь были не только украинцы, но и русские, белорусы, поляки,
грузины, черкесы. Некоторые возвращались с женами и детьми.
Как-то вечером, проходя по их табору, Палий подошел к одному из
костров, чтобы раскурить погасшую люльку. На ковре сидела татарка с
двумя детьми. Палий положил в люльку тлеющий уголек и хотел было
уходить, но заметил невдалеке мужчину; он сидел лицом на восток,
молитвенно подняв руки.
"Это не татарин", - подумал Палий и тихонько кашлянул. Мужчина
повернул голову и застыл в испуге. Полковник сделал к нему несколько
шагов, окинул его внимательным взглядом.
- Ты кто будешь? - негромко спросил он.
Татарка с детьми испуганно отползла в сторону, завесилась
попоной, хотя Палий не обращал на нее никакого внимания.
- Ты кто будешь? - повторил он свой вопрос.
- Я?.. Не знаю... казак...
- Казак?
Палий властно распахнул одежду на груди мужчины. Да, креста на
шее не было.
- Долго у татар пробыл?
- Шестнадцать лет.
- На Украину хочешь? Правду говори. Смотри мне в глаза.
- Хочу... давно в мыслях держу. - Человек упал на колени. - Пан
полковник, не губите...
- Врешь, не хочешь ты на Украину, избасурманился. Да и жилось
тебе, видать, там неплохо. Вишь, чекмень на тебе какой дорогой, верно,
заморский.
Полковник прошел мимо человека, а тот продолжал стоять на коленях
с поднятыми вверх, словно для намаза, руками. Палий вышел в степь и
бродил там до тех пор, пока вечерний сумрак не упал на землю. На
сердце было тяжело.
Утром, прежде чем выступить, он приказал собрать всех
освобожденных. Никто из них не знал, зачем их собрали вместе, что они
должны делать. С разных сторон в толпе слышались тревожные голоса,
плач. Когда Палий подошел, толпа притихла. Только изредка какая-нибудь
женщина шопотом успокаивала ребенка.
- Так вот, - начал Палий, - не знаю, как вас и называть...
Единоверцы? Так нет же... Общество, громада - тоже не так... Пусть
будет просто: люди. Хочу я вам слово молвить. Знаю, многие из вас
долго жили среди татар, породнились с ними, кровь свою смешали, веру
сменили. Землей родной они считают уже не Украину или, скажем, Кавказ,
а Татарию. И думают, если с нами не пойдут, так мы их всех порубаем.
Не собираюсь я вас силой вести в свои земли, силком святые кресты на
шеи надевать. Кто хочет, идите обратно, никто вам ничего плохого
чинить не будет. Харчей на дорогу дадим.
Несколько последних фраз Палий повторил по-татарски.
Толпа попрежнему молчала.
- Ну, чего же вы молчите? Я от имени всех казаков обещаю, что
никто вас не тронет. Кто хочет вернуться, отходите в сторону, вот
сюда, к балке. Только быстрее, не задерживайте нас.
Из первого ряда вышла татарка с ребенком на руках и отошла в
сторону.
- Куда ты, подожди, - кинулся было за ней тонкоусый красивый
грузин, видимо ее муж, но сразу остановился, протянув к ней руки. - Ты
же говорила... ко мне, на Кавказ.
Татарка даже не оглянулась.
- Ну что ж, иди и ты, - сказал по-татарски Палий.
Грузин отрицательно покачал головой и вернулся в толпу.
Один за другим отходили в сторону освобожденные из плена, и
вскоре их собралось человек восемьдесят. По приказу Палия им принесли
несколько мешков сухарей и пшена, пригнали лошадей. К Палию подошел
вчерашний знакомый, склонился в поклоне.
- Прощай, пан полковник. Прости...
- Езжай. Благодарить будешь аллаха. И другим скажи, чтоб ко мне
не приходили благодарить... Уезжайте немедленно. Да только попробуйте
татар на наш след навести! Кожу будем полосами сдирать и резаным
конским волосом присыпать спины. Слышишь?!
Минут через двадцать маленький обоз уже спускался в овраг. Казаки
молча смотрели вслед уходящим.
К Палию подошел Зеленский, его левая щека нервно подергивалась.
От сотника несло водкой.
- Батько, - глухо сказал Зеленский, положив руку на саблю, -
дозволь взять сотню...
- Пусть идут своей дорогой.
- Кто изменил своей родной земле, не должен жить на свете. Под
корень их вырубить. Всех... Дай сотню, батько...
- Не смей! Я слово от имени казачества дал.
- Зачем ты их отпустил?
- А зачем нам такие нужны! Думаешь, мне легко на это смотреть? Я
б их сам своими руками... А с другой стороны, если подумать -
опять-таки... они люди. Да и какие бы про нас разговоры пошли. Не в
честном бою, а безоружных в степи рубали. А ты?! Эх, Андрей, Андрей! -
Палий наклонился к Зеленскому, взял его за кунтуш. - В походе выпил?
Первый раз это с тобой. Для храбрости, значит? Никогда ты меня не
подводил, а сейчас... Тяжко мне. Ну что ж, к столбу тебя привязать?
Если б это не ты, я бы так и сделал, - Палий повысил голос. - Иди к
своему коню, и чтоб ни одна душа не знала, что ты пил. Расплачиваться
будешь в Фастове. Чего же ты стоишь? Иди, пока я не приказал связать
тебя.
Глаза Палия гневно блеснули. Зеленский повернулся и быстро
зашагал в степь. Палий еще раз посмотрел вдаль, туда, где, едва
видимый в пыли, медленно двигался обоз, вздохнул и тоже пошел к коню.
За несколько дней степного похода лошади сильно отощали. Всадники
ехали молча, неподвижно застыв между высокими луками седел,
прикрываясь всем, что попадалось под руку, от палящих лучей солнца.
Но как только вышли из засушливых южных степей, войско сразу
приободрилось. Даже лошади пошли быстрее, словно чувствуя настроение
всадников. Казаки весело шутили о вкусном домашнем борще, до которого
они вскоре доберутся.
Палий придержал коня, поджидая сотню Цвиля. Когда сотня
приблизилась, он подъехал к Гусаку:
- Что ж это вы, хлопцы, песню не заводите? Иль так уж отощали,
что и голоса не поднимете?
- Давай, батько, вдвоем начнем, - предложил Гусак, - с тобой
легко запевать.
- Что ж, давай.
Гусак взмахнул над головой лошади нагайкой, и они с Палием запели
песню:
Ой, вийду я на могилу,
Подивлюся у долину...
Дружно подхватили казаки, и песня поплыла над степью:
Долiв, долiв, долинами
Iдуть турки з татарами.
Песни не утихали всю дорогу.
У самой Паволочи сотни внезапно остановились. Палий, ехавший
сзади, проскакал вперед узнать, в чем дело. На дороге перед сотней,
перекинув ноги через шею коня, сидел Савва и о чем-то расспрашивал
низенького скуластого казака.
- Почему стали?
Савва опустил ногу в стремя и показал нагайкой на сосновый бор:
- Вон за тем леском Дружкевич нас поджидает. Полк Апостола
Щуровского с ним. Чуть было не нарвались. Не предупреди вот этот
человек - аминь бы нам.
- Щуровский с Дружкевичем! Когда я звал его вместе в степи итти,
так он ответил, что не с кем: казаки, мол, разбрелись. А тут нашлось с
кем. Чудно, как он не подался к татарам Кизыкермен оборонять. Они
думали нас изморенных взять. Ну, пусть встречают.
Палий натянул поводья. Савва схватил Палия за руку:
- Семен!
- Чего тебе? - Брови у Палия сдвинулись. Однако Савва не отпускал
руки.
- У них больше двух полков, а у нас хлопцы в седлах носами клюют.
Прикажи окопы рыть.
Палий с минуту кусал нижнюю губу, потом спокойно отвел руку
Саввы:
- Пусть роют. Скажи Леську, или я сам скажу.
Он и не видел, куда девался Савва с перебежчиком из полка
Щуровского.
Приказав Леську Семарину наблюдать за рытьем окопов, Семен поехал
к бору. Среди сосен рос низенький березняк. Палий слез с коня и повел
его в поводу. Он остановился на опушке, под огромной сосной,
раскинувшей свои ветви во все стороны. Лагеря Дружкевича ему не было
видно, но откуда-то долетал все усиливающийся шум. Палий поехал вдоль
опушки. Вдруг где-то совсем близко послышался конский топот. Палий
вскочил на коня, пришпорил его и поехал к своим полкам.
Лагерь был уже готов к бою. Полковник привязал коня к вбитому в
землю колышку и с зажженной ветошью подошел к пушке. Только выстрелить
не пришлось: впереди всадников, скачущих к окопам, Палий узнал Савву.
Все облегченно вздохнули. Савва отделился от полка Щуровского и
подъехал к Палию:
- Удрал региментарий, Семен.
Палий взял Савву за плечо:
- Ну и бешеный же ты, Савва! Почему хоть мне не сказал, куда
едешь?
- Ты бы не пустил!
Оба засмеялись.
- А Дружкевичу надо соли на хвост насыпать, чтоб впредь умнее
был.
Из Фастова написали Дружкевичу письмо. Смиренно просили денег
(хорошо зная, что в казне нет ни гроша и что Дружкевич не дал бы, если
бы даже и были) и предлагали совместный поход на татар. Дружкевич,
прочитав письмо, злобно усмехнулся, потер руки и ответил на
предложение Палия согласием.
Оба отряда встретились в Сороках. Региментарию понравилось, что
Палий пришел к нему в шатер первый и, здороваясь, приподнял над
головой шапку. Но остаться на обед Палий отказался. С региментарием
были польские рейтары и наемные казачьи полки под командой наказного
гетмана Гришка. Палий хотел было поговорить с Гришком, но увидев, как
тот горделиво кивнул в ответ на его приветствие, отошел. С
региментарием условились о переправе и дальнейшем маршруте. В Сороках
оставили гарнизон в шестьсот человек (вышло так, что все это оказались
казаки Палия).
Ночью из небольшого шатра Палия вышел Кодацкий, в ивняке отвязал
коня и повел к реке. Тихо захлюпала вода. Немного погодя на другом
берегу заржал конь.
Переправа началась рано. Первыми сели на суда рейтары Дружкевича
и часть казаков Гришка. Дружкевич и Гришко тоже отправились на первом
судне.
Палий усмехнулся им в спину. Он оставался руководить переправой.
Во второй рейс на суда сели все казаки наказного гетмана и три
сотни Палия. Остаток полка тоже подошел к воде, ожидая переправы.
Палий следил за тем, как суда пристают к другому берегу. Он
отломил веточку лозы и бросил на воду. Она закачалась и поплыла по
течению. Полковник снова перевел взгляд на противоположный берег.
Казаки выводили лошадей и уже садились в седла.
- Неужто мы просчитались? - сказал Палий Корнею Кодацкому.
- Быть этого не может! Не пойдут Гришковы люди с региментарием.
Наши хлопцы ночью им все растолковали, до утра волновались казаки. Я
сам ходил по сотням, все сделал, как ты велел. Ага, вон какой-то
всадник машет шапкой, надетой на саблю, его окружают.
А на другом берегу происходило нечто похожее на раду. Там
прозвучало несколько выстрелов, и казаки бегом повели лошадей обратно
на суда. Региментарий был уже далеко в степи, когда увидел, что казаки
уходят обратно. Дружкевич и Гришко прискакали на берег, но суда плыли
уже посреди Днестра. Кроме рейтар, на берегу осталось лишь две-три
сотни из полка Гришка.
Переправившись назад, казаки подожгли суда. Все столпились на
берегу, наблюдая, как плывут по течению огромные лодки, словно
пылающие факелы, застилая черным дымом голубизну реки.
А на другом берегу бесновался Дружкевич.
Палий приказал садиться на коней. У самой воды возле Андрущенко
собралось около десяти всадников. Андрущенко помахал пикой с
привязанным к острию поясом. На той стороне заметили. Тогда, по
приказу Андрущенко, десять казаков приложили ладони ко рту и
закричали:
- Казаки-и-и! Тикайте-е! Орда иде-е-ет!
...Палий не поехал, как предполагал раньше, в Фастов. Он решил
дождаться региментария возле Буга.
Но выбравшийся из-за Днестра региментарий, завидев палиевцев,
бросил войско и удрал со своей свитой. Палий забрал обоз и все пушки
Дружкевича, к Палию перешли теперь последние оставшиеся на том берегу
Днестра сотни Гришка, а сам Гришко умчался вслед за региментарием.
Рейтар обезоружили и отпустили на все четыре стороны.
Коронный гетман узнал об этом сразу же после бегства Дружкевича с
Буга. Он послал жолнеров через Полесье, чтобы ударить на Палия. Но
жолнеров не допустили даже до Полесья: их разбили палиевские сотники,
посланные полковником еще перед отъездом в Сороки.
ПО ЦАРСКОМУ ВЕЛЕНИЮ
Солнце клонилось к закату. В лагере Мазепы, разбитом у стен
Кизыкермена, пели казаки:
Ой, i жнуть женцi, розжинаються,
На чорную хмароньку озираються,
Ой, то не хмара, то орда йде...
- Закрой полог, - поднял с подушки голову Мазепа. - Да пойди
скажи, пусть там потише будут. И отдохнуть не дадут, разгорланились.
Джура задернул полог и побежал сказать казакам, чтоб не тревожили
покой гетмана. Казаки, усмехаясь, выслушали джуру, однако петь не
перестали. В последний раз перед сном набивали люльки, вглядывались в
предвечерние сумерки. От кизыкерменских башен стлались по земле
длинные косматые тени. Солнце быстро опускалось, и тени надвигались на
самый лагерь. Вглядываясь в эти тени, каждый думал о завтрашнем дне,
об осаде Кизыкермена.
Гетман, наконец, уснул, уверенный в предстоящей победе. Да и как
не быть уверенным, если с ним пять полных полков, да еще Шереметев со
стрельцами!
Наутро, едва джура тронул гетмана за плечо, Мазепа вскочил на
ноги, наспех позавтракал и вышел из шатра. Полки уже готовились к бою.
У шатра Мазепу ждал Шереметев.
- Как почивал, гетман?
- Ничего, слава богу. А ты?
- Тоже неплохо.
- Что ж, будем начинать? - спросил Мазепа, закладывая за пояс
булаву.
- А может, подождем и начнем осаду? Крепость хоть и не высокая, а
видать, зело крепка. Нам дело не к спеху. Чем дольше мы крепость
продержим в осаде, тем больше адверсар* войск против нас слать будет.
Под Азовом и легче станет. Государь мне об этом говорил. Тише едешь -
дальше будешь, - так у нас говорится. (* Адверсар - враг.)
- Говорить-то, так и у нас говорят.
- Помнишь, Палий брал крепость, так басурманы о нем узнали,
только когда казаки на стены полезли. А мы уже четыре дня стоим на
виду.
- Мы лучше, чем твой Палий, справимся, да и приказ еще с вечера
оповестили полкам. Начнем! Данило, скачи и скажи, пусть начинают.
Мазепа и Шереметев с подзорными трубами в руках остались у шатра.
Приступ начался, как приказал гетман, с северной стороны. Спешенные
полки двинулись сомкнутым строем. Перед садами янычары встретили их
залпом и исчезли, словно их и вовсе не было. Полки, сломав строй,
бросились по садам, пытаясь догнать янычар. У самого рва по ним дали
залп из орудий. Пока перебирались через ров, турки успели сделать еще
три залпа.
Мазепа то и дело опускал трубу и обращался к Шереметеву, но тот
на все вопросы бросал только "угу" или "нет". В запотевшее круглое
стекло уже нельзя было отличить казаков от стрельцов. В разрывах между
клубами дыма, плывшего над стенами, было видно, как штурмующие
взбираются по лестницам.
Турки почти не брались за сабли; они беспрерывно стреляли из
луков и ружей, бросали со стен мешки с порохом, они взрывались и
обжигали наступавших. Со стен протянулись длинные черные полосы, - то
полилась на казаков кипящая смола. Мазепа толкнул Шереметева в бок:
- Гляди, на крайней башне казаки уже зацепили веревку за колоду с
козлами.
- Вижу... А ты вокруг погляди, вдоль всей стены наши отступают. С
той башни их сразу выкурят.
В самом деле, увидев, что остались одни на башне, казаки
побросали уже зацепленные канаты и разбежались по садам.
- Срамота какая, я их сейчас назад погоню, - процедил Мазепа
сквозь зубы. - Трусы иродовы, победа на носу была, а они - назад. Эй,
коня давай!
- На сей раз ты послушаешь меня, - спокойно промолвил Шереметев.
- Пусть бегут. Начнем осаду. Построим несколько гуляй-городков и
примемся стены бить. Палий тоже когда-то Кизыкермен осадой брал.
- Палий, Палий! Дался вам всем этот голодранец! Связала меня с
тобой лихая година. Как хочешь, так и делай, сам их теперь собирай и
свои гуляй-городки строй...
Гетман повернулся спиной к полю боя, словно его больше ничто не
интересовало.
Мазепу действительно мало интересовал этот бой.
"Возьмут крепость - хорошо, не возьмут - тоже неплохо, - думал
он, - во всем виноват Шереметев. Из-за чего же, собственно говоря,
волноваться? Может, даже лучше, если не возьмут".
К шатру подбежал запыхавшийся казак:
- Пан гетман, запорожцы на помощь плывут.
- Где они, далеко?
- Вон уже видно, из-за переката выплывают.
Гетман навел трубу. Вниз по Днепру выплывали длинные
двадцативесельные чайки. Кроме гребцов, на них сидело по
сорок-пятьдесят казаков.
- Если они приехали на помощь, так иди передай им, пусть плывут
дальше, а там подтянут чайки по Сухой протоке и станут за
Кизыкерменом. Скажи, что есть вести, будто на подмогу туркам идут
Нурадин и Шеринбей. Запорожцы должны их не пустить.
Шереметев одобрительно кивнул головой и отошел от шатра.
"Ишь, и эти голодранцы сюда спешат, поживу чуют. Это они по
царевой грамоте выступили. Попроси я, так разве хоть один пошел бы?" -
усмехнулся про себя Мазепа.
Он знал, что Нурадин и Шеринбей должны подойти еще не скоро и
оставленные за Кизыкерменом запорожцы будут стоять без дела.
Началась плановая осада Кизыкермена. Полтора дня казаки плели
высокие ивовые коши, а стрельцы засыпали их землей. Закончив коши,
стали слегка пододвигать их к крепости. Турки попытались стрелять в
них, но не только пулкортаны, но и большие двадцатипятифунтовые пушки
не пробивали кошей даже до половины. Так добрались до самого рва и
стали возводить контрстены.
Работой руководил генеральный обозный Ломиковский. Он приказал
насыпать вал выше, чем турецкий, метался от сотни к сотне, заставляя
работать даже самих сотников. Увидев согнутую, словно приготовившуюся
к прыжку фигуру Ломиковского, все начинали работать быстрее, опасаясь
узловатой плети генерального обозного. Эта плеть не миловала не только
казаков, но даже стрельцов.
Поставили вал. На него втащили ломовые пушки и стали стрелять по
крепости. Палили с пятницы до вторника, не жалея пороха. В субботу
турецкие пушки почти замолкли. Как только в стене открывалось окно для
выстрела, туда сразу же стреляли гранатой, и если она даже не долетала
до пушкарей, а падала возле ствола вражеской пушки, то под пушкой
загорался деревянный лафет. Кизыкерменский бей назначил по сорок
золотых пушкарям, которые согласятся стрелять, но охотников почти не
нашлось.
В городе начались пожары.
С Таванского острова, напротив Кизыкермена, из небольшой крепости
тоже стали стрелять по валу, но ядра не долетали до осаждающих. Очень
скоро с острова совсем прекратили стрельбу, - в воскресенье ночью
кошевой Максим со своими запорожцами захватил остров и крепостцу на
нем.
Во вторник Шереметев подвез к крепости все свои пушки и приказал
стрелять залпами. Даже при дневном свете было видно, как степь после
каждого залпа вспыхивала заревом. В центре города загорелось несколько
домов, потом пожары возникли в других местах. Ломиковский сам бегал от
пушки к пушке, наводил, прикладывал фитиль, покрикивал и бежал дальше.
Турки, несмотря на шквальный огонь, тоже вытащили на крепостной
вал несколько пушек. Ломиковского удивляло, почему после каждого
выстрела турецкой пушки на казачьем валу вздымаются тучи пыли. Втянув
голову в плечи, он побежал туда и увидел, как казаки, смеясь, что-то,
выковыривали из земли. Ломиковский нагнулся и увидел на грязной
широкой ладони казака несколько сплющенных серебряных монет.
- Турки нам за службу выплачивают, деньгами стрелять начали.
Может, скоро и золотом будут. Слава богу, дождались...
- Чего ж вы, аспидные души, раньше не сказали? - закричал
Ломиковский. - Значит, у турок свинца нету. Сейчас мы им покажем, что
нам это известно. А ну, хлопцы, лук и стрелу.
Грохот заглушил его последние слова. Прозвучало еще несколько
сильных ударов. С вала посыпалась земля. Выяснилось, что Шереметев
сделал подкоп, подорвал стену и одну из угловых башен, в которой
находились остатки турецкого пороха. После взрыва запылала большая
часть верхнего города.
Турки выбросили белый платок. На переговоры вышел сам бей с
ченерисом.* Мазепа принял бея в своем шатре, не пригласил даже сесть и
не стал слушать его; только сказал толмачу, чтоб передал: сдаваться -
и на том конец всем переговорам. А так как близилась ночь, то Мазепа
милостиво разрешил туркам отложить отход из крепости до утра. (*
Ченерис - писарь.)
Дождавшись бея, янычары перешли из верхнего города в нижний.
Мазепа в присутствии Шереметева приказал выставить караулы и никого
ночью не пропускать, однако группы казаков и стрельцов проникли в
крепость и рассыпались по городу. В полночь северная часть города
запылала, сильный ветер погнал пламя от северных ворот к южным так
быстро, что кое-кто не успел выскочить из огненного пекла. Узнав об
этом, Шереметев прибежал в шатер гетмана и, оттолкнув джуру, разбудил
Мазепу. Тот сонно выслушал Шереметева и натянул на голову одеяло.
- И охота тебе поднимать тревогу. Я подумал: не сам ли султан на
нас прет? Ну, сгорело пятьдесят человек, что с того? Турки-то уже
сдаются.
Шереметев смял рукой бороду и в упор поглядел на гетмана:
- Как же так? Мало их враг в бою погубил, так еще и в крепости...
- Кто в этом виноват? Охрану я выставил.
Шереметев запахнул полу ночного халата и вышел из шатра.
Встречать турок к воротам нижнего города собралось чуть ли не все
войско. Турки покидали крепость. Те, что побогаче, нагрузили свое
имущество на высокие мажары, бедняки - на двухколесные возы, многие
шли просто с узлами на плечах. От ворот протянулась целая улица из
стрельцов и казаков, приехало посмотреть на сдачу и много запорожцев с
острова.
Первые арбы и двуколки потянулись между двумя рядами казаков.
Вначале турок никто не трогал. Но вот вперед вышел невысокий
кривоногий сотник и, подойдя к первой двуколке, остановил ее. Сотник
показал татарину на свою саблю, потом на двуколку, давая понять, что
хочет, мол, проверить, не везет ли татарин оружие. Сотник покопался в
вещах, вытащил какой-то узел и отбросил в сторону. Татария хотел
положить узел обратно, но сотник ударил его рукояткой плети по спине.
Среда казаков послышались голоса возмущения. Из толпы вышел пожилой
горбоносый казак.
- Эй ты, вояка, зачем людей грабишь? - обратился он к сотнику. -
Стыда в тебе нет, все тебе мало! И дома с людей шкуру дерешь, и
здесь...
- Закрой вершу, - огрызнулся сотник, - не твое дело. Я тебе не
даю брать, что ли? А будешь цепляться... - он угрожающе поднял
нагайку. Казак хотел что-то ответить, но его сзади потянули за полу.
- Не связывайся лучше, не один он такой. Вон там Ворона подбил
людей, - все с возов тащат. Да и самому Мазепе перед рассветом из
крепости целый воз подарков пригнали. Хлопцы говорят - выкуп... Гетман
ничего не сделал, чтоб прекратить грабежи, даже из шатра не вышел.
Всю ночь шумели казаки, а с рассветом полки двинулись на
Переволочное. Гетман, отправив с Шереметевым письмо царю об удачном
походе, выехал вслед за ними.
Мазепа надеялся провести зиму беззаботно. Но его надежды не
оправдались. Зима выдалась трудная. Татары напали на Украину всей
ордой. Шереметев, оставшийся на юге с небольшим отрядом, звал на
помощь. Гетман долго колебался, но все же выступил. Уже по дороге
узнал, что татары дошли до Полтавы и Гадяча. Пришлось разбить войско
на три части. Больше всего гетман опасался Петрика, того самого
Петрика, который уже в третий раз наводил на Украину татар. Смелый до
безрассудства, он быстро переходил с места на место и был неуловим.
Мазепу пробирал холодный пот, когда он вспоминал его прежние налеты.
...На пиру у Левенца ему словно нарочно, чтоб испортить
настроение, кто-то подсунул универсал Петрика. Мазепа по-прежнему
казался веселым, но на сердце было неспокойно. В комнату, даже не
панов, удравших на Волынь. Он задерживал их обозы, забирал товары, а
панам посылал нечто вроде расписок - на право возврата товаров в
случае выплаты панами подати.
К региментарию Дружкевичу потянулась шляхта с бесчисленными
жалобами. Разгневанный Дружкевич не раз писал королю.
Зимой в Фастове несколько дней гостил минский воевода Завиша. Его
принимали с почетом и уважением. В этом отношении у Палия были свои
планы. Он все еще побаивался, что поляки могут объявить посполитое
рушение* и послать против него, поэтому неплохо было иметь, в сейме
хотя бы несколько голосов в свою пользу. С этой целью он переписывался
с литовским гетманом Сапегой - тот имел влияние на короля - и крупным
магнатом Франтишеком Замойским. Эти были убеждены в верности Палия и
во всем винили задиристую мелкую шляхту, которая, дескать, сама
восстанавливает против себя этого доброжелательного, хорошего
полковника. (* Посполитое рушение - земское ополчение в Польше;
объявлялось в случае опасности для государства.)
Зима подходила к концу. Чувствуя близкую гибель, она злилась, и в
весенние месяцы над землей еще раз просвистели метели. Ветры швыряли в
окна снег, наметали у тынов сугробы. Но в конце концов метели выбились
из сил и умчались на север.
Дружкевич лютовал. Он злобно поглядывал на улицу, проклинал
метели, ожидая весны. О! У региментария был определенный план. Нужны
только терпение и спокойствие. Пусть не скоро, но он все же дождется.
И дождался.
Едва на холмах зачернела земля, как Палий снова пошел в поход на
татар. На этот раз он шел с Лубенским, Полтавским и двумя охотными
полками.
Возвращались из похода через два месяца. Каждый вел в поводу
одного, а то и двух коней с полными тороками: в степях разбили
Буджацкую орду, ходили под сильную крепость Кизыкермен, сожгли ее, и
только дожди помешали пойти на Бендеры. Войско устало, к тому же много
казаков погибло в битве с буджаками.
За полками ехали освобожденные из татарского плена невольники.
Здесь были не только украинцы, но и русские, белорусы, поляки,
грузины, черкесы. Некоторые возвращались с женами и детьми.
Как-то вечером, проходя по их табору, Палий подошел к одному из
костров, чтобы раскурить погасшую люльку. На ковре сидела татарка с
двумя детьми. Палий положил в люльку тлеющий уголек и хотел было
уходить, но заметил невдалеке мужчину; он сидел лицом на восток,
молитвенно подняв руки.
"Это не татарин", - подумал Палий и тихонько кашлянул. Мужчина
повернул голову и застыл в испуге. Полковник сделал к нему несколько
шагов, окинул его внимательным взглядом.
- Ты кто будешь? - негромко спросил он.
Татарка с детьми испуганно отползла в сторону, завесилась
попоной, хотя Палий не обращал на нее никакого внимания.
- Ты кто будешь? - повторил он свой вопрос.
- Я?.. Не знаю... казак...
- Казак?
Палий властно распахнул одежду на груди мужчины. Да, креста на
шее не было.
- Долго у татар пробыл?
- Шестнадцать лет.
- На Украину хочешь? Правду говори. Смотри мне в глаза.
- Хочу... давно в мыслях держу. - Человек упал на колени. - Пан
полковник, не губите...
- Врешь, не хочешь ты на Украину, избасурманился. Да и жилось
тебе, видать, там неплохо. Вишь, чекмень на тебе какой дорогой, верно,
заморский.
Полковник прошел мимо человека, а тот продолжал стоять на коленях
с поднятыми вверх, словно для намаза, руками. Палий вышел в степь и
бродил там до тех пор, пока вечерний сумрак не упал на землю. На
сердце было тяжело.
Утром, прежде чем выступить, он приказал собрать всех
освобожденных. Никто из них не знал, зачем их собрали вместе, что они
должны делать. С разных сторон в толпе слышались тревожные голоса,
плач. Когда Палий подошел, толпа притихла. Только изредка какая-нибудь
женщина шопотом успокаивала ребенка.
- Так вот, - начал Палий, - не знаю, как вас и называть...
Единоверцы? Так нет же... Общество, громада - тоже не так... Пусть
будет просто: люди. Хочу я вам слово молвить. Знаю, многие из вас
долго жили среди татар, породнились с ними, кровь свою смешали, веру
сменили. Землей родной они считают уже не Украину или, скажем, Кавказ,
а Татарию. И думают, если с нами не пойдут, так мы их всех порубаем.
Не собираюсь я вас силой вести в свои земли, силком святые кресты на
шеи надевать. Кто хочет, идите обратно, никто вам ничего плохого
чинить не будет. Харчей на дорогу дадим.
Несколько последних фраз Палий повторил по-татарски.
Толпа попрежнему молчала.
- Ну, чего же вы молчите? Я от имени всех казаков обещаю, что
никто вас не тронет. Кто хочет вернуться, отходите в сторону, вот
сюда, к балке. Только быстрее, не задерживайте нас.
Из первого ряда вышла татарка с ребенком на руках и отошла в
сторону.
- Куда ты, подожди, - кинулся было за ней тонкоусый красивый
грузин, видимо ее муж, но сразу остановился, протянув к ней руки. - Ты
же говорила... ко мне, на Кавказ.
Татарка даже не оглянулась.
- Ну что ж, иди и ты, - сказал по-татарски Палий.
Грузин отрицательно покачал головой и вернулся в толпу.
Один за другим отходили в сторону освобожденные из плена, и
вскоре их собралось человек восемьдесят. По приказу Палия им принесли
несколько мешков сухарей и пшена, пригнали лошадей. К Палию подошел
вчерашний знакомый, склонился в поклоне.
- Прощай, пан полковник. Прости...
- Езжай. Благодарить будешь аллаха. И другим скажи, чтоб ко мне
не приходили благодарить... Уезжайте немедленно. Да только попробуйте
татар на наш след навести! Кожу будем полосами сдирать и резаным
конским волосом присыпать спины. Слышишь?!
Минут через двадцать маленький обоз уже спускался в овраг. Казаки
молча смотрели вслед уходящим.
К Палию подошел Зеленский, его левая щека нервно подергивалась.
От сотника несло водкой.
- Батько, - глухо сказал Зеленский, положив руку на саблю, -
дозволь взять сотню...
- Пусть идут своей дорогой.
- Кто изменил своей родной земле, не должен жить на свете. Под
корень их вырубить. Всех... Дай сотню, батько...
- Не смей! Я слово от имени казачества дал.
- Зачем ты их отпустил?
- А зачем нам такие нужны! Думаешь, мне легко на это смотреть? Я
б их сам своими руками... А с другой стороны, если подумать -
опять-таки... они люди. Да и какие бы про нас разговоры пошли. Не в
честном бою, а безоружных в степи рубали. А ты?! Эх, Андрей, Андрей! -
Палий наклонился к Зеленскому, взял его за кунтуш. - В походе выпил?
Первый раз это с тобой. Для храбрости, значит? Никогда ты меня не
подводил, а сейчас... Тяжко мне. Ну что ж, к столбу тебя привязать?
Если б это не ты, я бы так и сделал, - Палий повысил голос. - Иди к
своему коню, и чтоб ни одна душа не знала, что ты пил. Расплачиваться
будешь в Фастове. Чего же ты стоишь? Иди, пока я не приказал связать
тебя.
Глаза Палия гневно блеснули. Зеленский повернулся и быстро
зашагал в степь. Палий еще раз посмотрел вдаль, туда, где, едва
видимый в пыли, медленно двигался обоз, вздохнул и тоже пошел к коню.
За несколько дней степного похода лошади сильно отощали. Всадники
ехали молча, неподвижно застыв между высокими луками седел,
прикрываясь всем, что попадалось под руку, от палящих лучей солнца.
Но как только вышли из засушливых южных степей, войско сразу
приободрилось. Даже лошади пошли быстрее, словно чувствуя настроение
всадников. Казаки весело шутили о вкусном домашнем борще, до которого
они вскоре доберутся.
Палий придержал коня, поджидая сотню Цвиля. Когда сотня
приблизилась, он подъехал к Гусаку:
- Что ж это вы, хлопцы, песню не заводите? Иль так уж отощали,
что и голоса не поднимете?
- Давай, батько, вдвоем начнем, - предложил Гусак, - с тобой
легко запевать.
- Что ж, давай.
Гусак взмахнул над головой лошади нагайкой, и они с Палием запели
песню:
Ой, вийду я на могилу,
Подивлюся у долину...
Дружно подхватили казаки, и песня поплыла над степью:
Долiв, долiв, долинами
Iдуть турки з татарами.
Песни не утихали всю дорогу.
У самой Паволочи сотни внезапно остановились. Палий, ехавший
сзади, проскакал вперед узнать, в чем дело. На дороге перед сотней,
перекинув ноги через шею коня, сидел Савва и о чем-то расспрашивал
низенького скуластого казака.
- Почему стали?
Савва опустил ногу в стремя и показал нагайкой на сосновый бор:
- Вон за тем леском Дружкевич нас поджидает. Полк Апостола
Щуровского с ним. Чуть было не нарвались. Не предупреди вот этот
человек - аминь бы нам.
- Щуровский с Дружкевичем! Когда я звал его вместе в степи итти,
так он ответил, что не с кем: казаки, мол, разбрелись. А тут нашлось с
кем. Чудно, как он не подался к татарам Кизыкермен оборонять. Они
думали нас изморенных взять. Ну, пусть встречают.
Палий натянул поводья. Савва схватил Палия за руку:
- Семен!
- Чего тебе? - Брови у Палия сдвинулись. Однако Савва не отпускал
руки.
- У них больше двух полков, а у нас хлопцы в седлах носами клюют.
Прикажи окопы рыть.
Палий с минуту кусал нижнюю губу, потом спокойно отвел руку
Саввы:
- Пусть роют. Скажи Леську, или я сам скажу.
Он и не видел, куда девался Савва с перебежчиком из полка
Щуровского.
Приказав Леську Семарину наблюдать за рытьем окопов, Семен поехал
к бору. Среди сосен рос низенький березняк. Палий слез с коня и повел
его в поводу. Он остановился на опушке, под огромной сосной,
раскинувшей свои ветви во все стороны. Лагеря Дружкевича ему не было
видно, но откуда-то долетал все усиливающийся шум. Палий поехал вдоль
опушки. Вдруг где-то совсем близко послышался конский топот. Палий
вскочил на коня, пришпорил его и поехал к своим полкам.
Лагерь был уже готов к бою. Полковник привязал коня к вбитому в
землю колышку и с зажженной ветошью подошел к пушке. Только выстрелить
не пришлось: впереди всадников, скачущих к окопам, Палий узнал Савву.
Все облегченно вздохнули. Савва отделился от полка Щуровского и
подъехал к Палию:
- Удрал региментарий, Семен.
Палий взял Савву за плечо:
- Ну и бешеный же ты, Савва! Почему хоть мне не сказал, куда
едешь?
- Ты бы не пустил!
Оба засмеялись.
- А Дружкевичу надо соли на хвост насыпать, чтоб впредь умнее
был.
Из Фастова написали Дружкевичу письмо. Смиренно просили денег
(хорошо зная, что в казне нет ни гроша и что Дружкевич не дал бы, если
бы даже и были) и предлагали совместный поход на татар. Дружкевич,
прочитав письмо, злобно усмехнулся, потер руки и ответил на
предложение Палия согласием.
Оба отряда встретились в Сороках. Региментарию понравилось, что
Палий пришел к нему в шатер первый и, здороваясь, приподнял над
головой шапку. Но остаться на обед Палий отказался. С региментарием
были польские рейтары и наемные казачьи полки под командой наказного
гетмана Гришка. Палий хотел было поговорить с Гришком, но увидев, как
тот горделиво кивнул в ответ на его приветствие, отошел. С
региментарием условились о переправе и дальнейшем маршруте. В Сороках
оставили гарнизон в шестьсот человек (вышло так, что все это оказались
казаки Палия).
Ночью из небольшого шатра Палия вышел Кодацкий, в ивняке отвязал
коня и повел к реке. Тихо захлюпала вода. Немного погодя на другом
берегу заржал конь.
Переправа началась рано. Первыми сели на суда рейтары Дружкевича
и часть казаков Гришка. Дружкевич и Гришко тоже отправились на первом
судне.
Палий усмехнулся им в спину. Он оставался руководить переправой.
Во второй рейс на суда сели все казаки наказного гетмана и три
сотни Палия. Остаток полка тоже подошел к воде, ожидая переправы.
Палий следил за тем, как суда пристают к другому берегу. Он
отломил веточку лозы и бросил на воду. Она закачалась и поплыла по
течению. Полковник снова перевел взгляд на противоположный берег.
Казаки выводили лошадей и уже садились в седла.
- Неужто мы просчитались? - сказал Палий Корнею Кодацкому.
- Быть этого не может! Не пойдут Гришковы люди с региментарием.
Наши хлопцы ночью им все растолковали, до утра волновались казаки. Я
сам ходил по сотням, все сделал, как ты велел. Ага, вон какой-то
всадник машет шапкой, надетой на саблю, его окружают.
А на другом берегу происходило нечто похожее на раду. Там
прозвучало несколько выстрелов, и казаки бегом повели лошадей обратно
на суда. Региментарий был уже далеко в степи, когда увидел, что казаки
уходят обратно. Дружкевич и Гришко прискакали на берег, но суда плыли
уже посреди Днестра. Кроме рейтар, на берегу осталось лишь две-три
сотни из полка Гришка.
Переправившись назад, казаки подожгли суда. Все столпились на
берегу, наблюдая, как плывут по течению огромные лодки, словно
пылающие факелы, застилая черным дымом голубизну реки.
А на другом берегу бесновался Дружкевич.
Палий приказал садиться на коней. У самой воды возле Андрущенко
собралось около десяти всадников. Андрущенко помахал пикой с
привязанным к острию поясом. На той стороне заметили. Тогда, по
приказу Андрущенко, десять казаков приложили ладони ко рту и
закричали:
- Казаки-и-и! Тикайте-е! Орда иде-е-ет!
...Палий не поехал, как предполагал раньше, в Фастов. Он решил
дождаться региментария возле Буга.
Но выбравшийся из-за Днестра региментарий, завидев палиевцев,
бросил войско и удрал со своей свитой. Палий забрал обоз и все пушки
Дружкевича, к Палию перешли теперь последние оставшиеся на том берегу
Днестра сотни Гришка, а сам Гришко умчался вслед за региментарием.
Рейтар обезоружили и отпустили на все четыре стороны.
Коронный гетман узнал об этом сразу же после бегства Дружкевича с
Буга. Он послал жолнеров через Полесье, чтобы ударить на Палия. Но
жолнеров не допустили даже до Полесья: их разбили палиевские сотники,
посланные полковником еще перед отъездом в Сороки.
ПО ЦАРСКОМУ ВЕЛЕНИЮ
Солнце клонилось к закату. В лагере Мазепы, разбитом у стен
Кизыкермена, пели казаки:
Ой, i жнуть женцi, розжинаються,
На чорную хмароньку озираються,
Ой, то не хмара, то орда йде...
- Закрой полог, - поднял с подушки голову Мазепа. - Да пойди
скажи, пусть там потише будут. И отдохнуть не дадут, разгорланились.
Джура задернул полог и побежал сказать казакам, чтоб не тревожили
покой гетмана. Казаки, усмехаясь, выслушали джуру, однако петь не
перестали. В последний раз перед сном набивали люльки, вглядывались в
предвечерние сумерки. От кизыкерменских башен стлались по земле
длинные косматые тени. Солнце быстро опускалось, и тени надвигались на
самый лагерь. Вглядываясь в эти тени, каждый думал о завтрашнем дне,
об осаде Кизыкермена.
Гетман, наконец, уснул, уверенный в предстоящей победе. Да и как
не быть уверенным, если с ним пять полных полков, да еще Шереметев со
стрельцами!
Наутро, едва джура тронул гетмана за плечо, Мазепа вскочил на
ноги, наспех позавтракал и вышел из шатра. Полки уже готовились к бою.
У шатра Мазепу ждал Шереметев.
- Как почивал, гетман?
- Ничего, слава богу. А ты?
- Тоже неплохо.
- Что ж, будем начинать? - спросил Мазепа, закладывая за пояс
булаву.
- А может, подождем и начнем осаду? Крепость хоть и не высокая, а
видать, зело крепка. Нам дело не к спеху. Чем дольше мы крепость
продержим в осаде, тем больше адверсар* войск против нас слать будет.
Под Азовом и легче станет. Государь мне об этом говорил. Тише едешь -
дальше будешь, - так у нас говорится. (* Адверсар - враг.)
- Говорить-то, так и у нас говорят.
- Помнишь, Палий брал крепость, так басурманы о нем узнали,
только когда казаки на стены полезли. А мы уже четыре дня стоим на
виду.
- Мы лучше, чем твой Палий, справимся, да и приказ еще с вечера
оповестили полкам. Начнем! Данило, скачи и скажи, пусть начинают.
Мазепа и Шереметев с подзорными трубами в руках остались у шатра.
Приступ начался, как приказал гетман, с северной стороны. Спешенные
полки двинулись сомкнутым строем. Перед садами янычары встретили их
залпом и исчезли, словно их и вовсе не было. Полки, сломав строй,
бросились по садам, пытаясь догнать янычар. У самого рва по ним дали
залп из орудий. Пока перебирались через ров, турки успели сделать еще
три залпа.
Мазепа то и дело опускал трубу и обращался к Шереметеву, но тот
на все вопросы бросал только "угу" или "нет". В запотевшее круглое
стекло уже нельзя было отличить казаков от стрельцов. В разрывах между
клубами дыма, плывшего над стенами, было видно, как штурмующие
взбираются по лестницам.
Турки почти не брались за сабли; они беспрерывно стреляли из
луков и ружей, бросали со стен мешки с порохом, они взрывались и
обжигали наступавших. Со стен протянулись длинные черные полосы, - то
полилась на казаков кипящая смола. Мазепа толкнул Шереметева в бок:
- Гляди, на крайней башне казаки уже зацепили веревку за колоду с
козлами.
- Вижу... А ты вокруг погляди, вдоль всей стены наши отступают. С
той башни их сразу выкурят.
В самом деле, увидев, что остались одни на башне, казаки
побросали уже зацепленные канаты и разбежались по садам.
- Срамота какая, я их сейчас назад погоню, - процедил Мазепа
сквозь зубы. - Трусы иродовы, победа на носу была, а они - назад. Эй,
коня давай!
- На сей раз ты послушаешь меня, - спокойно промолвил Шереметев.
- Пусть бегут. Начнем осаду. Построим несколько гуляй-городков и
примемся стены бить. Палий тоже когда-то Кизыкермен осадой брал.
- Палий, Палий! Дался вам всем этот голодранец! Связала меня с
тобой лихая година. Как хочешь, так и делай, сам их теперь собирай и
свои гуляй-городки строй...
Гетман повернулся спиной к полю боя, словно его больше ничто не
интересовало.
Мазепу действительно мало интересовал этот бой.
"Возьмут крепость - хорошо, не возьмут - тоже неплохо, - думал
он, - во всем виноват Шереметев. Из-за чего же, собственно говоря,
волноваться? Может, даже лучше, если не возьмут".
К шатру подбежал запыхавшийся казак:
- Пан гетман, запорожцы на помощь плывут.
- Где они, далеко?
- Вон уже видно, из-за переката выплывают.
Гетман навел трубу. Вниз по Днепру выплывали длинные
двадцативесельные чайки. Кроме гребцов, на них сидело по
сорок-пятьдесят казаков.
- Если они приехали на помощь, так иди передай им, пусть плывут
дальше, а там подтянут чайки по Сухой протоке и станут за
Кизыкерменом. Скажи, что есть вести, будто на подмогу туркам идут
Нурадин и Шеринбей. Запорожцы должны их не пустить.
Шереметев одобрительно кивнул головой и отошел от шатра.
"Ишь, и эти голодранцы сюда спешат, поживу чуют. Это они по
царевой грамоте выступили. Попроси я, так разве хоть один пошел бы?" -
усмехнулся про себя Мазепа.
Он знал, что Нурадин и Шеринбей должны подойти еще не скоро и
оставленные за Кизыкерменом запорожцы будут стоять без дела.
Началась плановая осада Кизыкермена. Полтора дня казаки плели
высокие ивовые коши, а стрельцы засыпали их землей. Закончив коши,
стали слегка пододвигать их к крепости. Турки попытались стрелять в
них, но не только пулкортаны, но и большие двадцатипятифунтовые пушки
не пробивали кошей даже до половины. Так добрались до самого рва и
стали возводить контрстены.
Работой руководил генеральный обозный Ломиковский. Он приказал
насыпать вал выше, чем турецкий, метался от сотни к сотне, заставляя
работать даже самих сотников. Увидев согнутую, словно приготовившуюся
к прыжку фигуру Ломиковского, все начинали работать быстрее, опасаясь
узловатой плети генерального обозного. Эта плеть не миловала не только
казаков, но даже стрельцов.
Поставили вал. На него втащили ломовые пушки и стали стрелять по
крепости. Палили с пятницы до вторника, не жалея пороха. В субботу
турецкие пушки почти замолкли. Как только в стене открывалось окно для
выстрела, туда сразу же стреляли гранатой, и если она даже не долетала
до пушкарей, а падала возле ствола вражеской пушки, то под пушкой
загорался деревянный лафет. Кизыкерменский бей назначил по сорок
золотых пушкарям, которые согласятся стрелять, но охотников почти не
нашлось.
В городе начались пожары.
С Таванского острова, напротив Кизыкермена, из небольшой крепости
тоже стали стрелять по валу, но ядра не долетали до осаждающих. Очень
скоро с острова совсем прекратили стрельбу, - в воскресенье ночью
кошевой Максим со своими запорожцами захватил остров и крепостцу на
нем.
Во вторник Шереметев подвез к крепости все свои пушки и приказал
стрелять залпами. Даже при дневном свете было видно, как степь после
каждого залпа вспыхивала заревом. В центре города загорелось несколько
домов, потом пожары возникли в других местах. Ломиковский сам бегал от
пушки к пушке, наводил, прикладывал фитиль, покрикивал и бежал дальше.
Турки, несмотря на шквальный огонь, тоже вытащили на крепостной
вал несколько пушек. Ломиковского удивляло, почему после каждого
выстрела турецкой пушки на казачьем валу вздымаются тучи пыли. Втянув
голову в плечи, он побежал туда и увидел, как казаки, смеясь, что-то,
выковыривали из земли. Ломиковский нагнулся и увидел на грязной
широкой ладони казака несколько сплющенных серебряных монет.
- Турки нам за службу выплачивают, деньгами стрелять начали.
Может, скоро и золотом будут. Слава богу, дождались...
- Чего ж вы, аспидные души, раньше не сказали? - закричал
Ломиковский. - Значит, у турок свинца нету. Сейчас мы им покажем, что
нам это известно. А ну, хлопцы, лук и стрелу.
Грохот заглушил его последние слова. Прозвучало еще несколько
сильных ударов. С вала посыпалась земля. Выяснилось, что Шереметев
сделал подкоп, подорвал стену и одну из угловых башен, в которой
находились остатки турецкого пороха. После взрыва запылала большая
часть верхнего города.
Турки выбросили белый платок. На переговоры вышел сам бей с
ченерисом.* Мазепа принял бея в своем шатре, не пригласил даже сесть и
не стал слушать его; только сказал толмачу, чтоб передал: сдаваться -
и на том конец всем переговорам. А так как близилась ночь, то Мазепа
милостиво разрешил туркам отложить отход из крепости до утра. (*
Ченерис - писарь.)
Дождавшись бея, янычары перешли из верхнего города в нижний.
Мазепа в присутствии Шереметева приказал выставить караулы и никого
ночью не пропускать, однако группы казаков и стрельцов проникли в
крепость и рассыпались по городу. В полночь северная часть города
запылала, сильный ветер погнал пламя от северных ворот к южным так
быстро, что кое-кто не успел выскочить из огненного пекла. Узнав об
этом, Шереметев прибежал в шатер гетмана и, оттолкнув джуру, разбудил
Мазепу. Тот сонно выслушал Шереметева и натянул на голову одеяло.
- И охота тебе поднимать тревогу. Я подумал: не сам ли султан на
нас прет? Ну, сгорело пятьдесят человек, что с того? Турки-то уже
сдаются.
Шереметев смял рукой бороду и в упор поглядел на гетмана:
- Как же так? Мало их враг в бою погубил, так еще и в крепости...
- Кто в этом виноват? Охрану я выставил.
Шереметев запахнул полу ночного халата и вышел из шатра.
Встречать турок к воротам нижнего города собралось чуть ли не все
войско. Турки покидали крепость. Те, что побогаче, нагрузили свое
имущество на высокие мажары, бедняки - на двухколесные возы, многие
шли просто с узлами на плечах. От ворот протянулась целая улица из
стрельцов и казаков, приехало посмотреть на сдачу и много запорожцев с
острова.
Первые арбы и двуколки потянулись между двумя рядами казаков.
Вначале турок никто не трогал. Но вот вперед вышел невысокий
кривоногий сотник и, подойдя к первой двуколке, остановил ее. Сотник
показал татарину на свою саблю, потом на двуколку, давая понять, что
хочет, мол, проверить, не везет ли татарин оружие. Сотник покопался в
вещах, вытащил какой-то узел и отбросил в сторону. Татария хотел
положить узел обратно, но сотник ударил его рукояткой плети по спине.
Среда казаков послышались голоса возмущения. Из толпы вышел пожилой
горбоносый казак.
- Эй ты, вояка, зачем людей грабишь? - обратился он к сотнику. -
Стыда в тебе нет, все тебе мало! И дома с людей шкуру дерешь, и
здесь...
- Закрой вершу, - огрызнулся сотник, - не твое дело. Я тебе не
даю брать, что ли? А будешь цепляться... - он угрожающе поднял
нагайку. Казак хотел что-то ответить, но его сзади потянули за полу.
- Не связывайся лучше, не один он такой. Вон там Ворона подбил
людей, - все с возов тащат. Да и самому Мазепе перед рассветом из
крепости целый воз подарков пригнали. Хлопцы говорят - выкуп... Гетман
ничего не сделал, чтоб прекратить грабежи, даже из шатра не вышел.
Всю ночь шумели казаки, а с рассветом полки двинулись на
Переволочное. Гетман, отправив с Шереметевым письмо царю об удачном
походе, выехал вслед за ними.
Мазепа надеялся провести зиму беззаботно. Но его надежды не
оправдались. Зима выдалась трудная. Татары напали на Украину всей
ордой. Шереметев, оставшийся на юге с небольшим отрядом, звал на
помощь. Гетман долго колебался, но все же выступил. Уже по дороге
узнал, что татары дошли до Полтавы и Гадяча. Пришлось разбить войско
на три части. Больше всего гетман опасался Петрика, того самого
Петрика, который уже в третий раз наводил на Украину татар. Смелый до
безрассудства, он быстро переходил с места на место и был неуловим.
Мазепу пробирал холодный пот, когда он вспоминал его прежние налеты.
...На пиру у Левенца ему словно нарочно, чтоб испортить
настроение, кто-то подсунул универсал Петрика. Мазепа по-прежнему
казался веселым, но на сердце было неспокойно. В комнату, даже не