Страница:
Как только услужливый отшельник услышал, что тревожит его подругу, так тотчас же выразил готовность вместе с ней покинуть эту пустыню, однако при этом заметил, что не было бы большей для него награды за возвращение в шумный мир, чем наслаждение семейным счастьем в объятиях добродетельной супруги. И он так нежно взглянул на Каллисту, что не понять, к кому относились эти слова, она не могла. Девушка покраснела и опустила глаза, воодушевив тем самым надежды Фридберта. Поэтому он быстро собрался и, снова одевшись как воин, отправился вместе с прекрасной спутницей к себе на родину.
В Швабии, среди суровых горных пастбищ, расположился городок Еглинг, принадлежавший господам Графеннег. Там, во вдовстве, жила мать Фридберта, бережно храня память о покойном муже и проклиная мейсенцев, убивших, как она думала, её любимого мальчика. Женщина с состраданием протягивала грош каждому увечному воину, возвращавшемуся домой после мейсенского похода и просившему у неё милостыню, и всякий раз допытывалась, не знает ли он что-нибудь о её сыне. И если находился болтливый калека, который придумывал ей басни о смелом юноше, храбро бившемся с врагами, о его геройской гибели и о том, сколько поклонов он посылал матери, прежде чем его душа рассталась с телом, она наливала лгуну кружку вина, и слёзы из её материнских глаз лились при этом так, что хоть выжимай передник.
Четыре года мать оплакивала сына, и суровая осень пятого уже осыпала разноцветную листву с деревьев, когда тихий укромный городок вдруг охватило радостное волнение. Верховой гонец привёз известие, что храбрый Фридберт не погиб в битве с мейсенцами и находится сейчас на пути домой, в родной город. Одет он как знатный рыцарь, едет из дальних восточных стран, где у него было много приключений, и везёт с собой на родину невесту изумительной красоты и, к тому же, очень богатую – дочь египетского султана.
Как известно, молва всё преувеличивает. Правда была в том, что Фридберт, разбогатевший благодаря наследству отца Бено и фабрике зубочисток, по пути в Швабию всё более и более увеличивал свой обоз. Он купил лошадей, покрытых великолепными попонами, роскошно одел прекрасную Каллисту и оделся сам, нанял слуг и служанок и, как посол Арагонии, гордо ехал впереди, сопровождаемый многочисленной свитой.
Когда енглинжцы увидели приближающихся всадников, ехавших рысью по аугсбургской дороге, они с ликованием и радостными криками высыпали на улицу. Сёстры и зятья Фридберта, а также благонравные горожане, возглавляемые почётным магистратом, вышли ему навстречу, неся городское знамя. Предварительно было отдано распоряжение, чтобы при въезде в город их земляка на крепостных башнях били в барабаны и играли на дудках, как если бы он восстал из мёртвых.
С радостными причитаниями, обливаясь слезами, обняла счастливая мать сына и будущую невестку. Каллиста привела её в неописуемый восторг. Добрая женщина не могла налюбоваться на прелестное личико девушки и, словно лавину, обрушила на неё поток ласк и добродушной болтовни. По случаю чудесного возвращения Фридберта, вдова устроила званый обед, пригласив на него всех друзей и соседских кумушек, и раздала нищим последние запасы мелочи.
Слух о прекрасной гречанке разнёсся по всему городу и его окрестностям. Рыцари, дворяне и просто ценители женской красоты не давали покоя счастливому Фридберту, набиваясь к нему в товарищи и клянясь в вечной дружбе. Но Фридберт был очень ревнив и вспыльчив. Он спрятал прекрасную Каллисту от глаз всего света, поручив бдительной матери охранять её во время своего отсутствия на службе у графа Графеннега. В то же время ему хотелось как можно скорее вступить в права законного супруга.
Прекрасная гречанка, не видя никакой возможности вернуться на родину, решила пренебречь разницей в положении и согласилась выйти за него замуж, тем более, что молодой цветущий мужчина, каким выглядел Фридберт, мало чем напоминал прежнего невзрачного отшельника.
Фридберт подарил невесте превосходное подвенечное платье. Был назначен день свадьбы, зарезаны откормленный телёнок и каплуны и замешено тесто для пирогов. Накануне свадьбы, по местному обычаю, жених поехал приглашать гостей. В его отсутствие прекрасная Каллиста занялась свадебными нарядами. Ей захотелось примерить новое платье. Со свойственной прекрасному полу придирчивостью и склонностью находить недостатки даже в совершенном произведении, она скоро заметила в нём какой-то изъян и для его устранения пожелала предварительно посоветоваться со свекровью.
Словоохотливая женщина, увидев нарядную девушку, немедленно привела в движение свой язык, без устали превознося её красоту, а заодно и вкус сына, присмотревшего себе такую невесту. Она начала было восхищаться искусством портного, но, как только услышала, что девушке не очень нравится покрой платья, тут же принялась его ругать, чтобы не обнаружить своё невежество в тонкостях моды.
В Швабии, среди суровых горных пастбищ, расположился городок Еглинг, принадлежавший господам Графеннег. Там, во вдовстве, жила мать Фридберта, бережно храня память о покойном муже и проклиная мейсенцев, убивших, как она думала, её любимого мальчика. Женщина с состраданием протягивала грош каждому увечному воину, возвращавшемуся домой после мейсенского похода и просившему у неё милостыню, и всякий раз допытывалась, не знает ли он что-нибудь о её сыне. И если находился болтливый калека, который придумывал ей басни о смелом юноше, храбро бившемся с врагами, о его геройской гибели и о том, сколько поклонов он посылал матери, прежде чем его душа рассталась с телом, она наливала лгуну кружку вина, и слёзы из её материнских глаз лились при этом так, что хоть выжимай передник.
Четыре года мать оплакивала сына, и суровая осень пятого уже осыпала разноцветную листву с деревьев, когда тихий укромный городок вдруг охватило радостное волнение. Верховой гонец привёз известие, что храбрый Фридберт не погиб в битве с мейсенцами и находится сейчас на пути домой, в родной город. Одет он как знатный рыцарь, едет из дальних восточных стран, где у него было много приключений, и везёт с собой на родину невесту изумительной красоты и, к тому же, очень богатую – дочь египетского султана.
Как известно, молва всё преувеличивает. Правда была в том, что Фридберт, разбогатевший благодаря наследству отца Бено и фабрике зубочисток, по пути в Швабию всё более и более увеличивал свой обоз. Он купил лошадей, покрытых великолепными попонами, роскошно одел прекрасную Каллисту и оделся сам, нанял слуг и служанок и, как посол Арагонии, гордо ехал впереди, сопровождаемый многочисленной свитой.
Когда енглинжцы увидели приближающихся всадников, ехавших рысью по аугсбургской дороге, они с ликованием и радостными криками высыпали на улицу. Сёстры и зятья Фридберта, а также благонравные горожане, возглавляемые почётным магистратом, вышли ему навстречу, неся городское знамя. Предварительно было отдано распоряжение, чтобы при въезде в город их земляка на крепостных башнях били в барабаны и играли на дудках, как если бы он восстал из мёртвых.
С радостными причитаниями, обливаясь слезами, обняла счастливая мать сына и будущую невестку. Каллиста привела её в неописуемый восторг. Добрая женщина не могла налюбоваться на прелестное личико девушки и, словно лавину, обрушила на неё поток ласк и добродушной болтовни. По случаю чудесного возвращения Фридберта, вдова устроила званый обед, пригласив на него всех друзей и соседских кумушек, и раздала нищим последние запасы мелочи.
Слух о прекрасной гречанке разнёсся по всему городу и его окрестностям. Рыцари, дворяне и просто ценители женской красоты не давали покоя счастливому Фридберту, набиваясь к нему в товарищи и клянясь в вечной дружбе. Но Фридберт был очень ревнив и вспыльчив. Он спрятал прекрасную Каллисту от глаз всего света, поручив бдительной матери охранять её во время своего отсутствия на службе у графа Графеннега. В то же время ему хотелось как можно скорее вступить в права законного супруга.
Прекрасная гречанка, не видя никакой возможности вернуться на родину, решила пренебречь разницей в положении и согласилась выйти за него замуж, тем более, что молодой цветущий мужчина, каким выглядел Фридберт, мало чем напоминал прежнего невзрачного отшельника.
Фридберт подарил невесте превосходное подвенечное платье. Был назначен день свадьбы, зарезаны откормленный телёнок и каплуны и замешено тесто для пирогов. Накануне свадьбы, по местному обычаю, жених поехал приглашать гостей. В его отсутствие прекрасная Каллиста занялась свадебными нарядами. Ей захотелось примерить новое платье. Со свойственной прекрасному полу придирчивостью и склонностью находить недостатки даже в совершенном произведении, она скоро заметила в нём какой-то изъян и для его устранения пожелала предварительно посоветоваться со свекровью.
Словоохотливая женщина, увидев нарядную девушку, немедленно привела в движение свой язык, без устали превознося её красоту, а заодно и вкус сына, присмотревшего себе такую невесту. Она начала было восхищаться искусством портного, но, как только услышала, что девушке не очень нравится покрой платья, тут же принялась его ругать, чтобы не обнаружить своё невежество в тонкостях моды.
Каллиста была особенно недовольна неудачной формой свадебного покрывала, похожего, как ей казалось, на аугсбургский дождевик.
– Ах,– вздохнула она, – если бы мой свадебный наряд украшало греческое покрывало, увенчанное золотой короной, которое парит в воздухе и играет с зефиром, будто лёгкое снежное облако, то все бы девушки города завидовали мне и всюду превозносили любимую Фридберта как самую прекрасную из невест. Ах, оно пропало, это украшение греческой девушки, придающее ей волшебную прелесть и восхищающее взор юношей!
Крупные слёзы покатились по её розовым щекам на белую лебединую грудь.
Это совсем расстроило добрую женщину, особенно потому, что слёзы невесты перед свадьбой она считала таким же дурным предзнаменованием, как плач ребёнка в утробе матери. От огорчения она уже не могла удержать в себе тайну, которая и без того давно уже висела у неё на языке. Простодушный Фридберт имел глупость рассказать болтливой матери о похищении покрывала, не открыв, однако, его свойства, и отдал его ей на сохранение как залог любви к прекрасной Каллисте, приказав при этом хранить молчание. Матрона обрадовалась, что теперь представился такой хороший случай выболтать тайну, камнем лежащую у неё на сердце.
– Не плачь, моя милая, – сказала она, – пусть печаль не туманит твои ясные глазки и не заливает слезами радость предстоящей свадьбы. А о покрывале не беспокойся, – оно у меня надёжно спрятано. Если тебе так хочется его одеть, я сейчас же схожу за ним в кладовую, только обещай, что не скажешь никому ни слова и не выдашь меня. Я и сама хочу посмотреть, будет ли оно тебе к лицу и подойдёт ли к твоему свадебному наряду.
Удивлённая Каллиста стояла неподвижно, как статуя. Кровь застыла в её жилах. Радость сделанного открытия и досада на лицемерного Фридберта лишили её способности двигаться, но, едва она услышала шлёпанье туфель матроны, как тотчас же собралась с духом и радостно приняла покрывало из её рук. В следующее мгновение Каллиста прикрепила на голове золотую корону и, расправив на плечах складки эфирной одежды, превратилась в лебедя. Взмахнув крыльями, Каллиста-лебедь вылетела в распахнутое настежь окно.
Теперь настал черёд старухи, на глазах которой произошло такое чудесное превращение, окаменеть от изумления. Она перекрестилась широким крестом и испустила громкий вопль, поручая себя Святой деве Марии. О духовном мире мать Фридберта имела самое смутное представление и потому решила, что прекрасная Каллиста или призрак, или ведьма, а дорогой Фридберт сразу превратился в её глазах в отвратительное чудовище и заклинателя бесов, что её очень огорчило: уж лучше бы он, как добрый христианин, был убит мейсенцами, чем опутан сетями сатаны.
Не подозревая о случившемся в его отсутствие печальном происшествии, радостный и весёлый Фридберт вернулся под вечер домой и, звеня шпорами, взбежал по лестнице в комнату невесты, чтобы обнять любимую, но, едва он открыл дверь, как на него обрушился град материнских заклинаний. Призвав на помощь всё своё красноречие, разгневанная женщина осыпала его бесконечными упрёками и проклятиями. Поняв наконец из её сбивчивых слов что произошло, он, как безумный, в порыве отчаяния пытался убить себя и мать, но старуха подняла такой истошный крик, что сбежался весь дом, и испуганные слуги вовремя обезоружили Неистового Роланда.
Когда у обоих прошёл первый припадок гнева и наступило просветление разума, Фридберт понял, что ему будет не так-то просто очистить себя от подозрений, будто бы он заклинатель духов, общается с нечистой силой и хотел ввести в дом Биондетту [177], а правоверную мать сделать свекровью ведьмы. Он рассказал всё о своём приключении у Лебединого озера, о прекрасной Каллисте и о её чудесном крылатом покрывале. Но что может заставить женщину отступиться от того, что она успела вбить себе в голову? Одним словом, мать осталась при своём мнении и только из материнской любви не затеяла против сына судебного процесса.
Между тем эта странная история дала повод к различным догадкам, и Фридберту не доставало лишь чёрной собаки, чтобы, как доктор Фауст или Корнелий Агриппа [178], прослыть великим магом.
Жених без невесты находился в удручённом состоянии. Его душа разрывалась от горя при мысли о потере прекрасной Каллисты. Он испытывал такое мучительное состояние, словно по счастливом завершении кругосветного путешествия, достигнув гавани, его корабль неожиданно потерпел крушение у самого входа в неё. Потерять любимую накануне свадьбы, – разве это не то же самое? Если бы Каллиста стала добычей смерти, или её похитил разбойник, или жестокосердный отец заточил её в монастырь, то тогда ещё можно было бы последовать за ней в могилу, пуститься вдогонку за похитителем, либо проникнуть за ограду монастыря. Но ведь она вылетела в окно… Кто же теперь мог последовать за ней? Разве что парижский воздухоплаватель [179]. Однако благородное искусство передвижения по эфирным полям не было доступно смертным во времена Фридберта. Оно досталось более позднему и более счастливому поколению, и как бы близорукие и завистливые всезнайки из английского общества не судили презрительно и ложно о чудесном детище воздухоплавания в стране-соседке, ясно как день, – один воздушный пограничный корабль, низвергающий смолу и серу, защитит британские берега от пагубной контрабанды несравненно надёжнее, чем неповоротливые сторожевые суда и все бумажные решения склочной палаты общин.
Итак, чтобы отыскать потерянную невесту, Фридберту не оставалось ничего иного, как только уподобиться известной лягушке-путешественнице. Невыносимая тоска по любимой ещё дальше отодвигала Цикладские острова от Швабии, и путь туда ему казался не ближе, чем расстояние до Луны.
– Ах,– вздыхал он, полный отчаяния,– как медлительному моллюску угнаться за легкокрылой бабочкой, которая беззаботно порхает от цветка к цветку и никогда не задерживается на одном месте? Кто может поручиться, что Каллиста вернулась в Наксос? Разве не позор для девушки прослыть у себя на родине беглянкой, и не пришлось ли ей искать убежище в другом месте? Но если даже она сейчас в Наксосе, что мне с того? Как могу я, простой мещанин, поднять глаза на княжескую дочь?
Терзаемый подобными мыслями, павший духом Фридберт провёл не один день, но если бы он, испытав силу своей страсти, узнал на какие чудеса она способна, то наверное так бы не горевал.
Однажды инстинкт подсказал ему, что одни холодные рассуждения делу не помогут. Тогда, обратив своё добро в деньги, он оседлал вороного коня и, чтобы избежать многословного материнского напутствия, выехал со двора через заднюю калитку. Фридберт торопился так, словно за день собирался достичь Цикладских островов. К счастью, он вспомнил, как добирался туда отец Бено и, так же как и тот, морским путём, через Венецию, преодолев немалые трудности, но без кораблекрушения, благополучно доплыл до острова Наксос.
Радостный, с тайным чувством наслаждения Фридберт ступил на родную землю любимой. Он попытался узнать что-нибудь о прекрасной Каллисте, но никто не мог ему сказать, где она и что с нею, хотя всевозможных слухов на этот счёт было предостаточно. Одни нашёптывали одно, другие – другое, как это обычно бывает, когда воспитанная девушка неожиданно исчезает из круга своих знакомых, и, надо заметить, шёпот этот редко бывает в пользу отсутствующей. Впрочем, от такого метательного орудия, как злой язык, спасает оборонительное средство, заключающееся в золотых словах поговорки: «Пусть себе болтает, сколько ему вздумается, – что мне за печаль!» Но так может защищаться кто угодно, только не девушка, если она дорожит своей репутацией.
Фридберт очень переживал, что не знает в какие края судьба забросила его любимую. Он был в нерешительности, – вернуться в келью отшельника, или устроить засаду на нильских купаниях.
Пока незадачливый жених раздумывал, что ему предпринять, в Наксос с острова Парос прибыл князь Исидор, – ленник правителя Цикладских островов, – чтобы обручиться с сестрой прекрасной Каллисты, Иреной. Начались торжественные приготовления к роскошному празднику, по случаю предстоящего бракосочетания. Завершить его должен был большой рыцарский турнир.
Узнав об этом, швабский герой, к которому вернулась былая воинская отвага, решил на турнирном поле развеять одолевшую его грусть-тоску, тем более, что на всех площадях и перекрёстках герольды приглашали иноземных рыцарей принять участие в поединках. У себя дома он, конечно, не осмелился бы принять подобное приглашение, – легко могло случиться, что там его встретили бы ядовитыми замечаниями и оскорбительными насмешками, – но здесь, вдали от родины, туго набитый кошелёк обеспечивал ему привилегии знатного происхождения, обычно приклеиваемого с рождения. К тому же Фридберт разыгрывал в Наксосе рыцаря с не меньшим достоинством и благопристойностью, чем иногда немецкий портной барона в Париже, или беглый француз-камердинер маркиза при германском дворе. Он обзавёлся прекрасным снаряжением, за большие деньги купил хорошо подготовленного для рыцарских турниров коня и в назначенный день без проволочек был допущен на турнирное поле.
Но тут воображение сыграло с ним злую шутку: круглая арена, где находились рыцари, вместе с возвышающимся вокруг амфитеатром, заполненным бесчисленными зрителями, вновь напомнила ему очертания ужасной хлебной печи. Страх, как это часто бывает в минуту опасности, подействовал на Фридберта, как шпоры на коня. Самозваный рыцарь крепко держался в седле и с честью выдержал бой с противником, заслужив рыцарскую награду, которую получил из рук новобрачной. Кроме того, он был допущен к целованию руки Прекрасной Зои, по заведённому придворному этикету всё ещё владевшей титулом красавицы, так же как экс-министр титулом «Ваше превосходительство», хотя зуб времени не пощадил былую прелесть доброй дамы.
Фридберт представился итальянским рыцарем. Потому ли, что он воскресил в памяти Зои давние воспоминания о другом итальянском рыцаре, пользовавшемся когда-то её особым расположением, или потому, что она заметила на его руке кольцо, некогда принадлежавшее ей, а сейчас сверкающее рубиновым сердцем на руке чужестранца, – как бы то ни было, он был очень любезно принят и, казалось, заслужил благосклонность княгини.
Когда утих шум свадебных торжеств, Зоя покинула столичный двор и снова обосновалась в своём дворце, в тихом уединённом уголке острова. В эту монастырскую святыню, открытую только для немногих её приближённых и друзей, получил доступ и Фридберт, которому она оказала материнское внимание.
Однажды, во время прогулки в тенистой роще, Зоя отвела Фридберта в сторону и сказала:
– У меня есть к вам, дорогой чужестранец, просьба, в которой вы не должны мне отказать. Скажите, откуда у вас на безымянном пальце правой руки это кольцо? Когда-то оно принадлежало мне, но я потеряла его, не знаю где и когда.
– Великодушная княгиня,– ответил хитрец,– это кольцо я завоевал на родине, на турнире в честном бою с одним храбрым рыцарем, которого мне удалось победить. В этой битве он расстался с жизнью. Но как кольцо оказалось у него, – досталось ли как военная добыча, или он купил его у еврея, заслужил ли как рыцарскую награду, или получил в наследство, – этого я сказать не могу.
– Как бы вы поступили, продолжала Зоя, – если бы я попросила вернуть мне моё кольцо, ведь почётное рыцарское звание обязывает не отказывать даме? Однако я не возьму вещь, добытую оружием в честном бою, как подарок. Я заплачу вам за неё столько, сколько вы скажете, и никогда не забуду вашей любезности.
Просьба княгини ничуть не смутила Фридберта. Напротив, он был даже рад, что его замысел так хорошо удался.
– Ваше желание, добродетельная княгиня,– сказал он,– для меня нерушимый закон, – рыцарская честь тому порукой. Требуйте у меня кольцо, только не заставляйте нарушить клятву. Эта реликвия досталась мне в тяжёлом поединке, и я поклялся, что не сниму её с руки до тех пор, пока она как залог верной любви не скрепит перед алтарём мой брачный союз. Только выполнив это условие, я смогу освободиться от клятвы. Но если вы поможете мне выбрать невесту, то я ничего не имею против того, чтобы ваша прежняя собственность вернулась к вам из её рук.
– Хорошо,– ответила Зоя,– выбирайте из моих придворных девушек любую, какая вам понравится. Невеста получит от меня богатое приданое, но с одним условием: как только вы наденете ей на палец кольцо, она тотчас же должна передать его мне. Вам я тоже окажу высокую честь.
Едва был заключён этот тайный договор, как дворец княгини заполнили красавицы, которых она призвала сюда со всех концов страны и приняла в свою свиту. Зоя предоставила им прекрасные наряды и великолепные украшения, стараясь с помощью искусственной мишуры модных лавок придать девушкам ещё большее очарование. Она, конечно, заблуждалась, так же как и наши современницы, выставляющие на продажу позолоченную раму с картиной, а не саму картину, ибо ежедневный опыт учит, что парадное платье так же мало воодушевляет любовь, как молящихся парчовое одеяние Девы Марии в Лорето. И наоборот, самое скромное, облегающее фигуру платье без украшений делает большие завоевания, чем все панцири и шлемы из кружев и локонов с победно развевающимися перьями.
Фридберт плавал в потоке удовольствий, не позволяя однако увлечь себя этим праздничным вихрем. Шум вновь ожившего двора, музыка, песни и весёлые танцы были не в состоянии разгладить скорбные складки на его лбу. Самых красивых греческих девушек украшали для него, чтобы они, словно магнит, притягивали его к себе, но он оставался холодным и безучастным.
Такое равнодушие молодого, цветущего мужчины было необъяснимо для княгини. Что касается школы любви, то сама она всегда следовала учению своего соотечественника, мудрого Платона, и то ли из приверженности этой школе, а может быть из-за ревности деспота-мужа, её страсть не получила свободного развития, но полнокровному здоровому рыцарю, пожалуй, более подходила система чувственного Эпикура. Поэтому Зоя прилагала все усилия, чтобы обольстить сердце Фридберта, воздействуя на его чувства, но скоро убедилась в бесполезности этих попыток. Ни чувственная эпикурийская, ни утончённая духовная, платоническая любовь не коснулись сердца чужестранца, но только ещё более укрепился его стоицизм, ставивший в тупик княгиню и лишающий её надежды вернуть желанное кольцо.
– Ах,– вздохнула она, – если бы мой свадебный наряд украшало греческое покрывало, увенчанное золотой короной, которое парит в воздухе и играет с зефиром, будто лёгкое снежное облако, то все бы девушки города завидовали мне и всюду превозносили любимую Фридберта как самую прекрасную из невест. Ах, оно пропало, это украшение греческой девушки, придающее ей волшебную прелесть и восхищающее взор юношей!
Крупные слёзы покатились по её розовым щекам на белую лебединую грудь.
Это совсем расстроило добрую женщину, особенно потому, что слёзы невесты перед свадьбой она считала таким же дурным предзнаменованием, как плач ребёнка в утробе матери. От огорчения она уже не могла удержать в себе тайну, которая и без того давно уже висела у неё на языке. Простодушный Фридберт имел глупость рассказать болтливой матери о похищении покрывала, не открыв, однако, его свойства, и отдал его ей на сохранение как залог любви к прекрасной Каллисте, приказав при этом хранить молчание. Матрона обрадовалась, что теперь представился такой хороший случай выболтать тайну, камнем лежащую у неё на сердце.
– Не плачь, моя милая, – сказала она, – пусть печаль не туманит твои ясные глазки и не заливает слезами радость предстоящей свадьбы. А о покрывале не беспокойся, – оно у меня надёжно спрятано. Если тебе так хочется его одеть, я сейчас же схожу за ним в кладовую, только обещай, что не скажешь никому ни слова и не выдашь меня. Я и сама хочу посмотреть, будет ли оно тебе к лицу и подойдёт ли к твоему свадебному наряду.
Удивлённая Каллиста стояла неподвижно, как статуя. Кровь застыла в её жилах. Радость сделанного открытия и досада на лицемерного Фридберта лишили её способности двигаться, но, едва она услышала шлёпанье туфель матроны, как тотчас же собралась с духом и радостно приняла покрывало из её рук. В следующее мгновение Каллиста прикрепила на голове золотую корону и, расправив на плечах складки эфирной одежды, превратилась в лебедя. Взмахнув крыльями, Каллиста-лебедь вылетела в распахнутое настежь окно.
Теперь настал черёд старухи, на глазах которой произошло такое чудесное превращение, окаменеть от изумления. Она перекрестилась широким крестом и испустила громкий вопль, поручая себя Святой деве Марии. О духовном мире мать Фридберта имела самое смутное представление и потому решила, что прекрасная Каллиста или призрак, или ведьма, а дорогой Фридберт сразу превратился в её глазах в отвратительное чудовище и заклинателя бесов, что её очень огорчило: уж лучше бы он, как добрый христианин, был убит мейсенцами, чем опутан сетями сатаны.
Не подозревая о случившемся в его отсутствие печальном происшествии, радостный и весёлый Фридберт вернулся под вечер домой и, звеня шпорами, взбежал по лестнице в комнату невесты, чтобы обнять любимую, но, едва он открыл дверь, как на него обрушился град материнских заклинаний. Призвав на помощь всё своё красноречие, разгневанная женщина осыпала его бесконечными упрёками и проклятиями. Поняв наконец из её сбивчивых слов что произошло, он, как безумный, в порыве отчаяния пытался убить себя и мать, но старуха подняла такой истошный крик, что сбежался весь дом, и испуганные слуги вовремя обезоружили Неистового Роланда.
Когда у обоих прошёл первый припадок гнева и наступило просветление разума, Фридберт понял, что ему будет не так-то просто очистить себя от подозрений, будто бы он заклинатель духов, общается с нечистой силой и хотел ввести в дом Биондетту [177], а правоверную мать сделать свекровью ведьмы. Он рассказал всё о своём приключении у Лебединого озера, о прекрасной Каллисте и о её чудесном крылатом покрывале. Но что может заставить женщину отступиться от того, что она успела вбить себе в голову? Одним словом, мать осталась при своём мнении и только из материнской любви не затеяла против сына судебного процесса.
Между тем эта странная история дала повод к различным догадкам, и Фридберту не доставало лишь чёрной собаки, чтобы, как доктор Фауст или Корнелий Агриппа [178], прослыть великим магом.
Жених без невесты находился в удручённом состоянии. Его душа разрывалась от горя при мысли о потере прекрасной Каллисты. Он испытывал такое мучительное состояние, словно по счастливом завершении кругосветного путешествия, достигнув гавани, его корабль неожиданно потерпел крушение у самого входа в неё. Потерять любимую накануне свадьбы, – разве это не то же самое? Если бы Каллиста стала добычей смерти, или её похитил разбойник, или жестокосердный отец заточил её в монастырь, то тогда ещё можно было бы последовать за ней в могилу, пуститься вдогонку за похитителем, либо проникнуть за ограду монастыря. Но ведь она вылетела в окно… Кто же теперь мог последовать за ней? Разве что парижский воздухоплаватель [179]. Однако благородное искусство передвижения по эфирным полям не было доступно смертным во времена Фридберта. Оно досталось более позднему и более счастливому поколению, и как бы близорукие и завистливые всезнайки из английского общества не судили презрительно и ложно о чудесном детище воздухоплавания в стране-соседке, ясно как день, – один воздушный пограничный корабль, низвергающий смолу и серу, защитит британские берега от пагубной контрабанды несравненно надёжнее, чем неповоротливые сторожевые суда и все бумажные решения склочной палаты общин.
Итак, чтобы отыскать потерянную невесту, Фридберту не оставалось ничего иного, как только уподобиться известной лягушке-путешественнице. Невыносимая тоска по любимой ещё дальше отодвигала Цикладские острова от Швабии, и путь туда ему казался не ближе, чем расстояние до Луны.
– Ах,– вздыхал он, полный отчаяния,– как медлительному моллюску угнаться за легкокрылой бабочкой, которая беззаботно порхает от цветка к цветку и никогда не задерживается на одном месте? Кто может поручиться, что Каллиста вернулась в Наксос? Разве не позор для девушки прослыть у себя на родине беглянкой, и не пришлось ли ей искать убежище в другом месте? Но если даже она сейчас в Наксосе, что мне с того? Как могу я, простой мещанин, поднять глаза на княжескую дочь?
Терзаемый подобными мыслями, павший духом Фридберт провёл не один день, но если бы он, испытав силу своей страсти, узнал на какие чудеса она способна, то наверное так бы не горевал.
Однажды инстинкт подсказал ему, что одни холодные рассуждения делу не помогут. Тогда, обратив своё добро в деньги, он оседлал вороного коня и, чтобы избежать многословного материнского напутствия, выехал со двора через заднюю калитку. Фридберт торопился так, словно за день собирался достичь Цикладских островов. К счастью, он вспомнил, как добирался туда отец Бено и, так же как и тот, морским путём, через Венецию, преодолев немалые трудности, но без кораблекрушения, благополучно доплыл до острова Наксос.
Радостный, с тайным чувством наслаждения Фридберт ступил на родную землю любимой. Он попытался узнать что-нибудь о прекрасной Каллисте, но никто не мог ему сказать, где она и что с нею, хотя всевозможных слухов на этот счёт было предостаточно. Одни нашёптывали одно, другие – другое, как это обычно бывает, когда воспитанная девушка неожиданно исчезает из круга своих знакомых, и, надо заметить, шёпот этот редко бывает в пользу отсутствующей. Впрочем, от такого метательного орудия, как злой язык, спасает оборонительное средство, заключающееся в золотых словах поговорки: «Пусть себе болтает, сколько ему вздумается, – что мне за печаль!» Но так может защищаться кто угодно, только не девушка, если она дорожит своей репутацией.
Фридберт очень переживал, что не знает в какие края судьба забросила его любимую. Он был в нерешительности, – вернуться в келью отшельника, или устроить засаду на нильских купаниях.
Пока незадачливый жених раздумывал, что ему предпринять, в Наксос с острова Парос прибыл князь Исидор, – ленник правителя Цикладских островов, – чтобы обручиться с сестрой прекрасной Каллисты, Иреной. Начались торжественные приготовления к роскошному празднику, по случаю предстоящего бракосочетания. Завершить его должен был большой рыцарский турнир.
Узнав об этом, швабский герой, к которому вернулась былая воинская отвага, решил на турнирном поле развеять одолевшую его грусть-тоску, тем более, что на всех площадях и перекрёстках герольды приглашали иноземных рыцарей принять участие в поединках. У себя дома он, конечно, не осмелился бы принять подобное приглашение, – легко могло случиться, что там его встретили бы ядовитыми замечаниями и оскорбительными насмешками, – но здесь, вдали от родины, туго набитый кошелёк обеспечивал ему привилегии знатного происхождения, обычно приклеиваемого с рождения. К тому же Фридберт разыгрывал в Наксосе рыцаря с не меньшим достоинством и благопристойностью, чем иногда немецкий портной барона в Париже, или беглый француз-камердинер маркиза при германском дворе. Он обзавёлся прекрасным снаряжением, за большие деньги купил хорошо подготовленного для рыцарских турниров коня и в назначенный день без проволочек был допущен на турнирное поле.
Но тут воображение сыграло с ним злую шутку: круглая арена, где находились рыцари, вместе с возвышающимся вокруг амфитеатром, заполненным бесчисленными зрителями, вновь напомнила ему очертания ужасной хлебной печи. Страх, как это часто бывает в минуту опасности, подействовал на Фридберта, как шпоры на коня. Самозваный рыцарь крепко держался в седле и с честью выдержал бой с противником, заслужив рыцарскую награду, которую получил из рук новобрачной. Кроме того, он был допущен к целованию руки Прекрасной Зои, по заведённому придворному этикету всё ещё владевшей титулом красавицы, так же как экс-министр титулом «Ваше превосходительство», хотя зуб времени не пощадил былую прелесть доброй дамы.
Фридберт представился итальянским рыцарем. Потому ли, что он воскресил в памяти Зои давние воспоминания о другом итальянском рыцаре, пользовавшемся когда-то её особым расположением, или потому, что она заметила на его руке кольцо, некогда принадлежавшее ей, а сейчас сверкающее рубиновым сердцем на руке чужестранца, – как бы то ни было, он был очень любезно принят и, казалось, заслужил благосклонность княгини.
Когда утих шум свадебных торжеств, Зоя покинула столичный двор и снова обосновалась в своём дворце, в тихом уединённом уголке острова. В эту монастырскую святыню, открытую только для немногих её приближённых и друзей, получил доступ и Фридберт, которому она оказала материнское внимание.
Однажды, во время прогулки в тенистой роще, Зоя отвела Фридберта в сторону и сказала:
– У меня есть к вам, дорогой чужестранец, просьба, в которой вы не должны мне отказать. Скажите, откуда у вас на безымянном пальце правой руки это кольцо? Когда-то оно принадлежало мне, но я потеряла его, не знаю где и когда.
– Великодушная княгиня,– ответил хитрец,– это кольцо я завоевал на родине, на турнире в честном бою с одним храбрым рыцарем, которого мне удалось победить. В этой битве он расстался с жизнью. Но как кольцо оказалось у него, – досталось ли как военная добыча, или он купил его у еврея, заслужил ли как рыцарскую награду, или получил в наследство, – этого я сказать не могу.
– Как бы вы поступили, продолжала Зоя, – если бы я попросила вернуть мне моё кольцо, ведь почётное рыцарское звание обязывает не отказывать даме? Однако я не возьму вещь, добытую оружием в честном бою, как подарок. Я заплачу вам за неё столько, сколько вы скажете, и никогда не забуду вашей любезности.
Просьба княгини ничуть не смутила Фридберта. Напротив, он был даже рад, что его замысел так хорошо удался.
– Ваше желание, добродетельная княгиня,– сказал он,– для меня нерушимый закон, – рыцарская честь тому порукой. Требуйте у меня кольцо, только не заставляйте нарушить клятву. Эта реликвия досталась мне в тяжёлом поединке, и я поклялся, что не сниму её с руки до тех пор, пока она как залог верной любви не скрепит перед алтарём мой брачный союз. Только выполнив это условие, я смогу освободиться от клятвы. Но если вы поможете мне выбрать невесту, то я ничего не имею против того, чтобы ваша прежняя собственность вернулась к вам из её рук.
– Хорошо,– ответила Зоя,– выбирайте из моих придворных девушек любую, какая вам понравится. Невеста получит от меня богатое приданое, но с одним условием: как только вы наденете ей на палец кольцо, она тотчас же должна передать его мне. Вам я тоже окажу высокую честь.
Едва был заключён этот тайный договор, как дворец княгини заполнили красавицы, которых она призвала сюда со всех концов страны и приняла в свою свиту. Зоя предоставила им прекрасные наряды и великолепные украшения, стараясь с помощью искусственной мишуры модных лавок придать девушкам ещё большее очарование. Она, конечно, заблуждалась, так же как и наши современницы, выставляющие на продажу позолоченную раму с картиной, а не саму картину, ибо ежедневный опыт учит, что парадное платье так же мало воодушевляет любовь, как молящихся парчовое одеяние Девы Марии в Лорето. И наоборот, самое скромное, облегающее фигуру платье без украшений делает большие завоевания, чем все панцири и шлемы из кружев и локонов с победно развевающимися перьями.
Фридберт плавал в потоке удовольствий, не позволяя однако увлечь себя этим праздничным вихрем. Шум вновь ожившего двора, музыка, песни и весёлые танцы были не в состоянии разгладить скорбные складки на его лбу. Самых красивых греческих девушек украшали для него, чтобы они, словно магнит, притягивали его к себе, но он оставался холодным и безучастным.
Такое равнодушие молодого, цветущего мужчины было необъяснимо для княгини. Что касается школы любви, то сама она всегда следовала учению своего соотечественника, мудрого Платона, и то ли из приверженности этой школе, а может быть из-за ревности деспота-мужа, её страсть не получила свободного развития, но полнокровному здоровому рыцарю, пожалуй, более подходила система чувственного Эпикура. Поэтому Зоя прилагала все усилия, чтобы обольстить сердце Фридберта, воздействуя на его чувства, но скоро убедилась в бесполезности этих попыток. Ни чувственная эпикурийская, ни утончённая духовная, платоническая любовь не коснулись сердца чужестранца, но только ещё более укрепился его стоицизм, ставивший в тупик княгиню и лишающий её надежды вернуть желанное кольцо.
Прошло уже несколько месяцев безрезультатного ожидания, и нетерпеливая дама сочла необходимым поговорить со «своим рыцарем», как обычно она называла Фридберта, о его сердечных делах.
В день празднования возвращения весны, когда все девушки, украшенные венками из живых цветов, водили хороводы, княгиня нашла своего рыцаря одиноко и безучастно сидящим в беседке и обрывающим лепестки только что распустившихся весенних цветов.
– Бесчувственный, – обратилась она к нему,– неужели расцветающая природа совсем не радует вас, что вы так безжалостно уничтожаете её первый подарок? Или вашему сердцу так недоступны нежность и любовь, что ни цветы этого сада, ни цветущие девушки моего двора не производят на вас никакого впечатления? Что вы делаете здесь, в уединённой беседке, когда из каждого танцевального зала вас зовёт радость, из каждой аллеи, каждой рощицы и каждого грота моего парка манит любовь? Может, какое-то нежное чувство навеяло на вас печаль? Тогда откройте мне свою тайну, и я постараюсь сделать всё возможное, чтобы утешить ваше сердце.
– Ваша проницательность, мудрая княгиня, не знает преград, – отвечал Фридберт. – Вам доступны любые тайны моей души. Вы совершенно правильно угадали, что скрытый огонь тлеет в моей груди, и я не знаю, поддерживать ли мне его маслом надежды, или дать ему поглотить мозг в моих костях. Для всех нимф, танцующих там, в весёлом хороводе на празднике цветов, моё сердце холодно и мертво. Восхитившая меня небесная девушка, которой я отдал сердце, не порхает в том кругу весёлых танцовщиц, но я нашёл её в вашем дворце. Ах, может, это всего лишь плод пылкой фантазии художника, хотя мне кажется невероятным, чтобы он мог создать такое произведение искусства, если бы природа не предоставила ему прекрасной натуры.
Княгине не терпелось узнать, чей портрет произвёл такое странное впечатление на молодого рыцаря.
– Ведите меня скорее туда, сказала она, – уж не сыграл ли здесь шутку лукавый Амур, и не дал ли он вам в объятия облако вместо богини? Ведь в шалостях этот проказник способен на всё. Но, может быть, против обыкновения, он ведёт с вами честную игру и без обмана предлагает настоящий предмет любви?
Зоя владела собранием лучших картин работы известных мастеров, и часть этой коллекции составляли семейные портреты. Здесь можно было увидеть знаменитых греческих красавиц старых и новых времён и среди них молодую княгиню во всей её юной красоте, какой она обладала прежде, когда ещё посещала источники фей. Присущее женщинам, иногда даже на верхних ступенях возраста, тщеславие вызвало у неё желание обновить в руинах памяти блеск своей былой красоты, и это навело княгиню на мысль: не её ли собственный портрет обворожил Фридберта. Зоя не могла отказать себе в тайном удовольствии представить, как она скажет ему: «Друг мой, оригинал этого портрета – я сама», и вообразить его смущение, когда он так неожиданно освободится от магических чар, сыгравших с ним эту шутку.
Но хитрый рыцарь был слишком уверен в своём деле и хорошо знал, кого изобразила кисть художника. Не знал он только, где сейчас находится Каллиста и как ею овладеть. Войдя в галерею, он с пылкой стремительностью подбежал к портрету любимой и, приняв молитвенную позу, произнёс:
– Смотрите, вот она, богиня моей любви! Где мне найти её? От вас, достопочтенная княгиня, зависит, жить мне или умереть. Если меня ввела в заблуждение обманчивая любовь, то дайте мне умереть у ваших ног, если же мои предчувствия не обманули меня, то скажите, какой народ и какая страна оберегает это сокровище, чтобы я мог поехать туда и, отыскав даму моего сердца, рыцарскими подвигами завоевать её расположение.
Ни о чём не подозревавшую княгиню неожиданное открытие привело в немалое замешательство. Тень озабоченности легла на её лицо, красивый овал которого, только что округлившийся от весёлых мыслей, теперь вытянулся, и линия ото лба до подбородка удлинилась на добрый дюйм.
– Безумец,– воскликнула она,– как можете вы обещать сердце даме, о которой ничего не знаете, – жила ли она когда-нибудь, современница ли ваша и может ли ответить любовью на вашу любовь? Впрочем, ваше предчувствие не обмануло вас. Этот портрет не плод воображения художника и не памятник прошлому. Перед вами одна, очень милая, девушка. Зовут её Каллиста. Ах, когда-то Каллиста была моей любимой дочерью. Теперь же она несчастна и заслуживает только сострадания. Бедная девушка никогда не сможет стать вашей. В её груди пылает негасимое пламя любви к одному негодяю, обманчивых сетей которого ей хватило мужества избежать. И хотя их разделяет расстояние во многие сотни миль, Каллиста любит его и оплакивает свою судьбу в монастырском уединении. Никогда она не сможет полюбить другого.
Фридберт прикинулся потрясённым этой необычной историей, а сам в душе был очень рад, что открыл местопребывание любимой. Но ещё большее удовольствие доставило ему полученное из уст матери неопровержимое свидетельство любви принцессы к его скромной особе. Он не преминул расспросить бесхитростную даму о странном романе её любимой дочери, и княгиня, уступая его показному любопытству, рассказала историю, из которой ему ничего не стоило извлечь зёрна истины.
– Каллиста, – начала она свой рассказ,– гуляла однажды вечером на берегу моря в обществе сестёр. Им захотелось пройтись по незнакомым местам, и они вышли за пределы надёжной каменной ограды дворца. У берега, за холмом, в это время стоял на якоре разбойничий корабль. Беззаботные девушки не чувствовали никакой опасности. Вдруг, из-за кустов выскочил разбойник. В то время как быстроногие сёстры бросились бежать, разбойник схватил оробевшую от испуга Каллисту и на руках унёс на корабль. Тысячью ласк, он старался завоевать её любовь. В конце концов, ему удалось прокрасться в сердце девушки, и та, забыв своё достоинство и происхождение, уже готова была вступить с коварным разбойником в неразрывный союз. Но, когда при попутном ветре корабль пристал к берегу, она вдруг подумала о родине, о материнских слезах и, послушавшись голоса разума, как только представился случай, бежала из неволи. Однако неодолимая страсть, успевшая овладеть ею, следовала за ней по пятам на суше и на море и, оставив глубокий след в её сердце, вытеснила все остальные радости, свойственные юному возрасту. Скоро уж угаснет огонь в её истомлённых глазах, и она унесёт свою боль в могилу, которая заменит ей брачные покои.
В день празднования возвращения весны, когда все девушки, украшенные венками из живых цветов, водили хороводы, княгиня нашла своего рыцаря одиноко и безучастно сидящим в беседке и обрывающим лепестки только что распустившихся весенних цветов.
– Бесчувственный, – обратилась она к нему,– неужели расцветающая природа совсем не радует вас, что вы так безжалостно уничтожаете её первый подарок? Или вашему сердцу так недоступны нежность и любовь, что ни цветы этого сада, ни цветущие девушки моего двора не производят на вас никакого впечатления? Что вы делаете здесь, в уединённой беседке, когда из каждого танцевального зала вас зовёт радость, из каждой аллеи, каждой рощицы и каждого грота моего парка манит любовь? Может, какое-то нежное чувство навеяло на вас печаль? Тогда откройте мне свою тайну, и я постараюсь сделать всё возможное, чтобы утешить ваше сердце.
– Ваша проницательность, мудрая княгиня, не знает преград, – отвечал Фридберт. – Вам доступны любые тайны моей души. Вы совершенно правильно угадали, что скрытый огонь тлеет в моей груди, и я не знаю, поддерживать ли мне его маслом надежды, или дать ему поглотить мозг в моих костях. Для всех нимф, танцующих там, в весёлом хороводе на празднике цветов, моё сердце холодно и мертво. Восхитившая меня небесная девушка, которой я отдал сердце, не порхает в том кругу весёлых танцовщиц, но я нашёл её в вашем дворце. Ах, может, это всего лишь плод пылкой фантазии художника, хотя мне кажется невероятным, чтобы он мог создать такое произведение искусства, если бы природа не предоставила ему прекрасной натуры.
Княгине не терпелось узнать, чей портрет произвёл такое странное впечатление на молодого рыцаря.
– Ведите меня скорее туда, сказала она, – уж не сыграл ли здесь шутку лукавый Амур, и не дал ли он вам в объятия облако вместо богини? Ведь в шалостях этот проказник способен на всё. Но, может быть, против обыкновения, он ведёт с вами честную игру и без обмана предлагает настоящий предмет любви?
Зоя владела собранием лучших картин работы известных мастеров, и часть этой коллекции составляли семейные портреты. Здесь можно было увидеть знаменитых греческих красавиц старых и новых времён и среди них молодую княгиню во всей её юной красоте, какой она обладала прежде, когда ещё посещала источники фей. Присущее женщинам, иногда даже на верхних ступенях возраста, тщеславие вызвало у неё желание обновить в руинах памяти блеск своей былой красоты, и это навело княгиню на мысль: не её ли собственный портрет обворожил Фридберта. Зоя не могла отказать себе в тайном удовольствии представить, как она скажет ему: «Друг мой, оригинал этого портрета – я сама», и вообразить его смущение, когда он так неожиданно освободится от магических чар, сыгравших с ним эту шутку.
Но хитрый рыцарь был слишком уверен в своём деле и хорошо знал, кого изобразила кисть художника. Не знал он только, где сейчас находится Каллиста и как ею овладеть. Войдя в галерею, он с пылкой стремительностью подбежал к портрету любимой и, приняв молитвенную позу, произнёс:
– Смотрите, вот она, богиня моей любви! Где мне найти её? От вас, достопочтенная княгиня, зависит, жить мне или умереть. Если меня ввела в заблуждение обманчивая любовь, то дайте мне умереть у ваших ног, если же мои предчувствия не обманули меня, то скажите, какой народ и какая страна оберегает это сокровище, чтобы я мог поехать туда и, отыскав даму моего сердца, рыцарскими подвигами завоевать её расположение.
Ни о чём не подозревавшую княгиню неожиданное открытие привело в немалое замешательство. Тень озабоченности легла на её лицо, красивый овал которого, только что округлившийся от весёлых мыслей, теперь вытянулся, и линия ото лба до подбородка удлинилась на добрый дюйм.
– Безумец,– воскликнула она,– как можете вы обещать сердце даме, о которой ничего не знаете, – жила ли она когда-нибудь, современница ли ваша и может ли ответить любовью на вашу любовь? Впрочем, ваше предчувствие не обмануло вас. Этот портрет не плод воображения художника и не памятник прошлому. Перед вами одна, очень милая, девушка. Зовут её Каллиста. Ах, когда-то Каллиста была моей любимой дочерью. Теперь же она несчастна и заслуживает только сострадания. Бедная девушка никогда не сможет стать вашей. В её груди пылает негасимое пламя любви к одному негодяю, обманчивых сетей которого ей хватило мужества избежать. И хотя их разделяет расстояние во многие сотни миль, Каллиста любит его и оплакивает свою судьбу в монастырском уединении. Никогда она не сможет полюбить другого.
Фридберт прикинулся потрясённым этой необычной историей, а сам в душе был очень рад, что открыл местопребывание любимой. Но ещё большее удовольствие доставило ему полученное из уст матери неопровержимое свидетельство любви принцессы к его скромной особе. Он не преминул расспросить бесхитростную даму о странном романе её любимой дочери, и княгиня, уступая его показному любопытству, рассказала историю, из которой ему ничего не стоило извлечь зёрна истины.
– Каллиста, – начала она свой рассказ,– гуляла однажды вечером на берегу моря в обществе сестёр. Им захотелось пройтись по незнакомым местам, и они вышли за пределы надёжной каменной ограды дворца. У берега, за холмом, в это время стоял на якоре разбойничий корабль. Беззаботные девушки не чувствовали никакой опасности. Вдруг, из-за кустов выскочил разбойник. В то время как быстроногие сёстры бросились бежать, разбойник схватил оробевшую от испуга Каллисту и на руках унёс на корабль. Тысячью ласк, он старался завоевать её любовь. В конце концов, ему удалось прокрасться в сердце девушки, и та, забыв своё достоинство и происхождение, уже готова была вступить с коварным разбойником в неразрывный союз. Но, когда при попутном ветре корабль пристал к берегу, она вдруг подумала о родине, о материнских слезах и, послушавшись голоса разума, как только представился случай, бежала из неволи. Однако неодолимая страсть, успевшая овладеть ею, следовала за ней по пятам на суше и на море и, оставив глубокий след в её сердце, вытеснила все остальные радости, свойственные юному возрасту. Скоро уж угаснет огонь в её истомлённых глазах, и она унесёт свою боль в могилу, которая заменит ей брачные покои.