Страница:
Но разорившегося кутилу никто из его духовной родни не хотел принимать. Его не приглашали ни на свадьбы, ни на поминки. В поисках пути к сердцу любимой, он не мог даже воспользоваться обычной тайной перепиской через горничных или молодых служанок, так как мать Бригитта не держала ни тех, ни других. Даже лён и ручная пряжа не доверялись чужим рукам. При этом она никогда не теряла из виду дочь и всюду следовала за ней, как тень. Одним словом, сосед Франц не мог открыть своё сердце возлюбленной Мете ни устно, ни письменно. Тогда он придумал условный язык, довольно выразительно передававший его чувства, хотя идея этого изобретения и честь первооткрывателя принадлежала не ему. Ещё задолго до него чувствительные селадоны в Испании и Италии выражали свою любовь чарующими серенадами под балконами милых донн. Такое мелодичное признание в любви не могло не достигать цели и, по признанию дам, было трогательнее, чем красноречие достопочтенного отца Хризостома
[188]или ораторское искусство Цицерона и Демосфена. Но об этом невежественный бременец никогда не слыхал. Поэтому мысль выразить любимой Мете свои сердечные чувства в музыкальных аккордах лютни вполне мог считать своею собственной.
Однажды он взял лютню и, едва касаясь струн, извлёк из них не те звуки, какие мы обычно слышим при настройке инструмента, а нежную мелодию, и не прошло и месяца, как любовь музыкального дилетанта продвинулась ещё на одну ступеньку. Первые попытки, казалось, не были замечены, но скоро весь узкий переулок напрягал слух, как только виртуоз брал первые аккорды: матери утихомиривали детей, отцы отгоняли от дверей шумных мальчишек, а сам музыкант в зеркале иногда с удовольствием замечал, как Мета, едва он начинал играть прелюдии, открывала окно своей алебастровой ручкой. Если Франц видел, что девушка увлечённо слушает его импровизации, то свою радость он спешил выразить весёлым аллегро или мелодией лёгкого шутливого танца. Но стоило ей под строгим взглядом матери сесть за прялку или отойти от окна, как печаль и любовная мука в его душе тут же, словно тоскующими вздохами, отзывалась медлительным анданте.
Мета была способной ученицей и скоро научилась понимать этот выразительный язык. Она проделывала разные опыты, желая проверить, правильно ли ею истолковываются музыкальные звуки, и нашла, что по своему желанию может управлять настроением невидимого лютниста. Как известно, у тихих и скромных девушек чувства несравненно более обострены, чем у ветреных девиц, с легкомыслием быстрокрылых бабочек порхающих от одного цветка к другому, не задерживаясь ни на одном из них. Девичьему тщеславию Меты льстило и доставляло удовольствие волшебной тайной силой заставлять звучать лютню соседа то весело и радостно, то печально и жалобно.
Однажды он взял лютню и, едва касаясь струн, извлёк из них не те звуки, какие мы обычно слышим при настройке инструмента, а нежную мелодию, и не прошло и месяца, как любовь музыкального дилетанта продвинулась ещё на одну ступеньку. Первые попытки, казалось, не были замечены, но скоро весь узкий переулок напрягал слух, как только виртуоз брал первые аккорды: матери утихомиривали детей, отцы отгоняли от дверей шумных мальчишек, а сам музыкант в зеркале иногда с удовольствием замечал, как Мета, едва он начинал играть прелюдии, открывала окно своей алебастровой ручкой. Если Франц видел, что девушка увлечённо слушает его импровизации, то свою радость он спешил выразить весёлым аллегро или мелодией лёгкого шутливого танца. Но стоило ей под строгим взглядом матери сесть за прялку или отойти от окна, как печаль и любовная мука в его душе тут же, словно тоскующими вздохами, отзывалась медлительным анданте.
Мета была способной ученицей и скоро научилась понимать этот выразительный язык. Она проделывала разные опыты, желая проверить, правильно ли ею истолковываются музыкальные звуки, и нашла, что по своему желанию может управлять настроением невидимого лютниста. Как известно, у тихих и скромных девушек чувства несравненно более обострены, чем у ветреных девиц, с легкомыслием быстрокрылых бабочек порхающих от одного цветка к другому, не задерживаясь ни на одном из них. Девичьему тщеславию Меты льстило и доставляло удовольствие волшебной тайной силой заставлять звучать лютню соседа то весело и радостно, то печально и жалобно.
Что до матери Бригитты, то её голова всегда была забита всевозможными мелочами домашнего ремесла, и поэтому она не обратила никакого внимания на происшедшие вокруг перемены. Хитрая дочь не решалась сообщить ей о сделанном открытии, оставившем в её сердце гармоничный апостроф и, из благосклонности ли к музыкальному соседу, или из тщеславного стремления доказать свои способности толкования мелодий, больше думала о том, как с помощью символических знаков ответить на музыкальное обращение к ней. Она выразила желание украсить подоконник цветами, и мать сочла возможным доставить ей это невинное удовольствие, тем более что уже давно не видела соседа и перестала бояться его подглядываний.
Мета подолгу могла теперь ухаживать за комнатными растениями: поливать их, оберегать от ветра, подвязывать и наблюдать за их ростом и развитием. Счастливый влюблённый с невыразимым восторгом объяснил эти знаки в свою пользу, и красноречивые звуки лютни, предназначенные прекрасной подруге цветов, ещё веселее разлились по узкому переулку, выражая волнующие его чувства. И с нежным девичьим сердцем произошло чудо!
Если мать Бригитта, выкроив иногда часок для беседы с дочерью за обеденным столом, ругала музыкального соседа, называя его бездельником и блудным сыном, Мета очень обижалась, хотя и не показывала виду. Сама же она в душе всегда была на стороне Франца. Его прежнее беспутство Мета приписывала дурному влиянию друзей и ни в чём не обвиняла его, разве только в том, что он забыл золотые слова пословицы: «Молодец, береги своё добро!» Но защищала она его с хитрой осторожностью, будто бы только для поддержания разговора, стараясь при этом ничем не выдать своего чувства.
В то время как мать Бригитта в своих четырёх стенах с завидным упрямством продолжала осуждать молодого повесу, тот, напротив, относился к ней с искреннмим сочувствием. Он серьёзно размышлял над тем, как поправить бедственное положение матери Бригитты и те небольшие сбережения, какие у него ещё оставались, разделить с нею, но так, чтобы она об этом ничего не узнала. По правде говоря, щедрый дар предназначался бы, конечно, не матери, а дочери. Где-то он слышал, что прекрасная Мета очень хотела сшить к предстоящему празднику новое платье, но мать отказала ей, сославшись на тяжёлые времена. Франц правильно рассудил, что кусок материи, подаренный незнакомым человеком, едва ли будет принят, и он только всё испортит, если сам явится с подарком.
Если мать Бригитта, выкроив иногда часок для беседы с дочерью за обеденным столом, ругала музыкального соседа, называя его бездельником и блудным сыном, Мета очень обижалась, хотя и не показывала виду. Сама же она в душе всегда была на стороне Франца. Его прежнее беспутство Мета приписывала дурному влиянию друзей и ни в чём не обвиняла его, разве только в том, что он забыл золотые слова пословицы: «Молодец, береги своё добро!» Но защищала она его с хитрой осторожностью, будто бы только для поддержания разговора, стараясь при этом ничем не выдать своего чувства.
В то время как мать Бригитта в своих четырёх стенах с завидным упрямством продолжала осуждать молодого повесу, тот, напротив, относился к ней с искреннмим сочувствием. Он серьёзно размышлял над тем, как поправить бедственное положение матери Бригитты и те небольшие сбережения, какие у него ещё оставались, разделить с нею, но так, чтобы она об этом ничего не узнала. По правде говоря, щедрый дар предназначался бы, конечно, не матери, а дочери. Где-то он слышал, что прекрасная Мета очень хотела сшить к предстоящему празднику новое платье, но мать отказала ей, сославшись на тяжёлые времена. Франц правильно рассудил, что кусок материи, подаренный незнакомым человеком, едва ли будет принят, и он только всё испортит, если сам явится с подарком.
Неожиданно представился случай выполнить доброе намерение более удобным способом. Мать Бригитта жаловалась соседке на плохую торговлю льном: мол, закупка его обходится слишком дорого и покупатель не хочет платить за него такие большие деньги, так что пользы от неё, как от сухой ветки на дереве. Услышав об этом, Франц, не раздумывая, тотчас побежал к ювелиру и продал ему золотые серьги матери. Купив на вырученные деньги несколько тюков льна, он через посредницу, не называя себя, предложил их соседке за очень низкую цену. Торговый договор был заключён и принёс большой доход, так что к празднику всех святых прекрасная Мета блистала в великолепном новом платье. Наблюдавшему за ней Францу она казалась ослепительно красивой в этом наряде, и если бы перед ним собрали все одиннадцать тысяч святых дев
[189]и предложили выбрать себе подругу жизни, он не задумываясь выбрал бы очаровательную Мету.
Однако, пока в душе он радовался так хорошо удавшейся невинной хитрости, тайна была открыта. Мать Бригитта захотела отблагодарить посредницу и пригласила её на сладкую рисовую кашу [190]и стаканчик испанского вина. Это лакомство привело в движение не только беззубый рот, но и болтливый язык старухи. Она обещала продолжить торговлю льном, если её доверитель из доброго, как она полагала, побуждения и в дальнейшем будет к этому расположен. За этими словами последовали другие… Дочь матери Евы со свойственным её роду любопытством выведывала до тех пор, пока не нарушила хрупкую женскую печать молчания. Мета побледнела от ужаса, когда тайна неожиданно раскрылась. Сам по себе поступок Франца восхитил бы её, если бы к нему не имела прямого отношения мать, чьи строгие понятия о нравственности и скромности были ей слишком хорошо известны. Мета имела теперь все основания для тревоги за своё платье.
Строгая женщина, услышав неприятную новость, пришла в неменьшее смущение и, со своей стороны, решила отказаться от предоставленных льгот, опасаясь, что соседское великодушие может оставить след в сердце дочери и нарушить её собственные планы. Поэтому она сочла необходимым немедленно уничтожить нежный росток сорняка в девичьем сердце. Невзирая на просьбы и слёзы дочери, платье было немедленно конфисковано и на следующий день отнесено на толкучку, а вырученные деньги, вместе с самым тщательным образом рассчитанной прибылью от продажи льна, вложены в конверт с надписью: «Господину Францу, сыну Мельхиора, проживающему в Бремене».
Получатель, ни о чём не подозревая, принял деньги на веру как непредвиденное благословение и пожелал, чтобы все должники его отца были так же добросовестны в уплате остатков своих старых долгов, как этот честный незнакомец.
Болтливая посредница на этот раз воздержалась от болтовни, ограничившись только тем, что сообщила ему о решении матери Бригитты прекратить торговлю льном.
Однажды утром зеркало уведомило Франца, что противоположное окошко за ночь совершенно изменило свой вид. Все цветочные горшки исчезли, и занавески, как белоснежные облака, заслонили дружественный горизонт. Мета, если и появлялась, то лишь на одно мгновение, как серебряная луна из-за туч в ненастную ночь; лицо её было печально и временами казалось, что тонкими пальчиками она смахивала жемчужные слезинки с ресниц. Сердце влюблённого юноши защемило, и меланхолические звуки лютни, проникнутые нежным сочувствием, окрасились мягкими лирическими тонами. Он не знал, в чём причина печали любимой, и не находя ответа, мучился неизвестностью.
Прошло несколько дней и Франц, к своему великому огорчению, заметил, что любимый предмет из его домашней утвари, – большое зеркало, – стал ему совершенно не нужен. Однажды ясным утром, расположившись в обычной засаде, он не увидел привычной картины, – белоснежные облака в противоположном окне исчезли, как с первыми лучами солнца ночная мгла. Франц вначале приписал это большой стирке, но, присмотревшись, заметил, что внутри комнат пусто. Приятные соседки, как оказалось, накануне вечером тихонько свернули лагерь и переехали на другую квартиру.
Молодой человек снова мог на досуге со всеми удобствами наслаждаться видом из окна, не опасаясь кого-нибудь этим обеспокоить. Однако ему было мучительно сознавать, что он никогда больше не увидит в зеркале прелестный предмет своей платонической любви. Так некогда его товарищ по искусству, Орфей, упустил последнюю возможность вернуть любимую Эвридику, чья тень, стоило ему, вопреки запрету, неосторожно на неё оглянуться, прежде чем они вышли из царства мёртвых на дневной свет, навсегда осталась в Оркусе.
Если бы в те времена было принято выражать свои чувства припадками сумасшествия, как у некоторых наших гениев минувшего десятилетия, теперь, правда, исчезнувших, словно шмели при первом морозе, то рядом с ними он напоминал бы тихий ветерок, пришедший на смену внезапному урагану. Франц мог бы, по меньшей мере, рвать на себе волосы, кататься в отчаянии по земле, биться головой о стену, перебить стёкла в окнах и вообще вести себя, как безумный… Ничего такого с ним не случилось по той простой причине, что настоящая любовь никогда не сводит с ума. Напротив, это универсальное средство, исцеляющее больную душу от безумия: на распутника она налагает нежные оковы, юношеское же легкомыслие с дурного пути направляет на путь разума. Но бездельник, которого не исправит любовь, потерян навсегда.
Оправившись от потрясения, Франц стал строить различные предположения о неожиданном происшествии на соседском горизонте и делать назидательные выводы. Во всяком случае, он догадывался, что сам мог быть рычагом, вызвавшим движение в узком переулке и исчезновение женской колонии. Возвращённые деньги, отказ от торговли льном и последовавший за тем отъезд соседок были взаимно дополняющими друг друга фактами, которые всё ему объяснили. Было ясно, что за всем этим стоит мать Бригитта. По всем признакам, он не был её героем, и это открытие не прибавило ему надежд. Разговор с прекрасной Метой, который они вели на языке символов с помощью цветочных горшков и лютни, слёзы в её печальных глазах, увиденные им незадолго до их отъезда, оживляли мечты Франца и придавали ему мужества.
Так или иначе, Франц решил во что бы то ни стало узнать, куда мать Бригитта перенесла свою резиденцию, и попытаться тайно условиться с её милой дочерью о каком-нибудь способе общения друг с другом. Ему не стоило большого труда узнать их новое местопребывание, но он был слишком скромен и не мог позволить себе следить за девушкой вблизи её дома. Поэтому Франц решил разведать, в какую церковь ходит Мета с матерью слушать мессу, чтобы ежедневно, будто невзначай оказавшись в этих местах, доставлять себе удовольствие издали любоваться милым личиком. Он никогда не упускал случая встретить её где-нибудь при их возвращении домой и дружески поприветствовать то из окна лавки, то у дверей какого-нибудь дома, и это было для него почти то же, что и любовная записка.
Если бы Мета не была воспитана в монастырском духе и не охранялась матерью пуще глаза как бесценное сокровище, то сосед Франц с его тайными ухаживаниями, может быть, и не произвёл бы на неё особого впечатления. Но она находилась в том юном возрасте, когда мать Природа и мать Бригитта со своими доброжелательными наставлениями постоянно приходили в столкновение.
Первая познакомила Мету с неведомым ей чувством, не назвав его, но представив как эликсир жизни и панацею от всех зол, вторая предостерегала от неожиданных последствий страсти, по её словам, более вредной и гибельной для девушки, чем яд оспы, и тоже не захотела назвать это чувство его настоящим именем. Первая, как весенними лучами солнца, оживляла благотворным теплом сердце девушки в цветущую пору весны её жизни, вторая хотела, чтобы там всегда было темно и холодно, как в погребе. Первая, противостояла педагогической системе доброй матери Бригитты и давала податливому сердцу совсем иное направление, подобно тому как сильное течение совершенно естественно изменяет курс ведомого против ветра корабля, и тот уже не подчиняется ни ветру в парусах, ни рулю.
Мете свойственны были внушённые ей с детства скромность и добродетель. В то же время её сердце было восприимчиво к нежным чувствам. Сосед Франц первым разбудил в ней эти спящие чувства, и поэтому она испытывала к нему особую благосклонность, в чём сама себе не решалась признаться, и что для любой менее неопытной девушки означает любовь.
Потому-то ей было так грустно расставаться с узким переулком, потому и слезинки дрожали в её прекрасных глазах, и потому с такой благодарностью она воспринимала дружеские приветствия Франца, когда шла из церкви домой, хотя и краснела при этом до ушей.
Влюблённые до сих пор не обменялись ни единым словом, но они понимали друг друга так хорошо, что и наедине не смогли бы объясниться лучше. Каждый из них мысленно клялся другому не нарушать печать молчания и союз верности.
Как раз напротив новосёлов жил богатый пивовар, по прозвищу «Пивной Король». Это был молодой проворный вдовец. Траур его уже подходил к концу, и он, не преступая законов приличия, имел право присмотреть себе помощницу по хозяйству.
После смерти жены пивовар заключил тайный договор со своим покровителем, святым Христофором, пообещав поставить ему восковую свечу длиною в жердь для хмеля и толщиной в руку, если только найдёт себе по влечению сердца вторую жену.
Едва он увидел стройную Мету, как ему показалось, что святой Христофор заглядывает в окно его спальни на втором этаже [191]и напоминает о данном им обещании. Прыткий вдовец усмотрел в этом призыв Неба немедленно забросить сеть. Ранним утром он пригласил городских маклеров и дал им заказ на белый воск, а сам нарядился, как городской советник, и отправился свататься.
Пивной Король хоть и не обладал музыкальным талантом, а в тайной символике любви был круглым невеждой, зато имел солидное пивоваренное предприятие, капитал в городском банке, корабль на Везере и молочную ферму в пригороде. С такими рекомендациями, пожалуй, можно было рассчитывать на желанный успех даже без помощи святого Христофора, особенно у невесты без приданого. По старой традиции, он прежде всего обратился к матери и по-соседски открыл ей своё христианское намерение.
Явление ангела не было бы более приятным для матери Бригитты, чем это радостное известие. Наконец-то она увидела созревшими плоды своего тщательно продуманного плана и не сомневалась, что её надежды на возвращение из нужды к былому благополучию скоро осуществятся. Благословляя удачный переезд на новую квартиру, она в первом порыве радости, когда тысячи приятных мыслей пронеслись у неё в голове, подумала и о прежнем соседе по узкому переулку, который дал повод к этим переменам. Правда, в глазах почтенной Бригитты сосед Франц не был достойным уважения юношей, и всё же она не могла не быть ему благодарна за то, что он невольно способствовал восхождению её счастливой звезды. Ей хотелось каким-нибудь подарком доставить ему радость и одновременно отблагодарить за доброжелательное участие в её торговле льном.
В сердце матери ответ на сделанное предложение был уже готов, но правила приличия обязывают не слишком торопиться в таком важном деле. Поэтому она, помолившись, решила обдумать его с дочерью и пообещала по истечении восьмидневного срока обрадовать почтенного жениха благожелательным, как она надеялась, ответом. Такая рассудительность понравилась жениху и, откланявшись, он удалился. Едва закрылась за ним дверь, как веретёна и мотовила, прялки и трепала, не взирая на их верную службу, без всякого уважения к ним были выдворены из комнаты, подобно тому как иногда изгоняются со своих насиженных мест члены парижского парламента, и заброшены в тёмный чулан, словно бесполезный домашний скарб.
Вернувшись с обедни, Мета была очень удивлена неожиданной переменой в комнате: всё было прибрано и принаряжено, как перед одним из трёх больших праздников. Она и в мыслях не допускала, что её всегда такая прилежная мать может среди бела дня сидеть без дела, сложив на коленях натруженные руки. Не успела Мета спросить о причине такой метаморфозы, как неудержимый поток красноречия вырвался из материнских уст. В ярких красках она принялась расписывать дочери будущее счастье, каким только оно могло представиться её воображению.
Мать ожидала от целомудренной Меты, что её щёки покроются краской стыдливости, возвещающей впервые зародившуюся любовь, и, полная безропотного смирения, она покорится материнской воле, ибо в прежние времена, когда совершались брачные сделки, девушек не спрашивали об их склонностях, даже если они были княжескими дочерьми. При выборе законного супруга, они голоса не имели, и перед алтарём могли себе позволить произнести лишь одно единственное слово «Да».
Но мать Бригитта глубоко заблуждалась. Прекрасная Мета от такого неожиданного известия не покраснела как роза, а побледнела как лилия. Внезапное головокружение затуманило её сознание, и она без чувств упала в материнские объятия. Мать побрызгала на лицо дочери холодной водой. Когда Мета пришла в себя, слёзы неудержимым потоком вдруг хлынули из её глаз, словно несчастную девушку постигло большое горе. Догадливая женщина поняла, что сватовство не встретило отклика в метиной душе, и это её очень удивило. Ни просьбы, ни увещевания – не упускать из-за глупого упрямства и своенравия такой счастливый случай, не помогали: Мета была уверена, что брак, на который её сердце не даёт согласия, не может принести счастье.
Однако, пока в душе он радовался так хорошо удавшейся невинной хитрости, тайна была открыта. Мать Бригитта захотела отблагодарить посредницу и пригласила её на сладкую рисовую кашу [190]и стаканчик испанского вина. Это лакомство привело в движение не только беззубый рот, но и болтливый язык старухи. Она обещала продолжить торговлю льном, если её доверитель из доброго, как она полагала, побуждения и в дальнейшем будет к этому расположен. За этими словами последовали другие… Дочь матери Евы со свойственным её роду любопытством выведывала до тех пор, пока не нарушила хрупкую женскую печать молчания. Мета побледнела от ужаса, когда тайна неожиданно раскрылась. Сам по себе поступок Франца восхитил бы её, если бы к нему не имела прямого отношения мать, чьи строгие понятия о нравственности и скромности были ей слишком хорошо известны. Мета имела теперь все основания для тревоги за своё платье.
Строгая женщина, услышав неприятную новость, пришла в неменьшее смущение и, со своей стороны, решила отказаться от предоставленных льгот, опасаясь, что соседское великодушие может оставить след в сердце дочери и нарушить её собственные планы. Поэтому она сочла необходимым немедленно уничтожить нежный росток сорняка в девичьем сердце. Невзирая на просьбы и слёзы дочери, платье было немедленно конфисковано и на следующий день отнесено на толкучку, а вырученные деньги, вместе с самым тщательным образом рассчитанной прибылью от продажи льна, вложены в конверт с надписью: «Господину Францу, сыну Мельхиора, проживающему в Бремене».
Получатель, ни о чём не подозревая, принял деньги на веру как непредвиденное благословение и пожелал, чтобы все должники его отца были так же добросовестны в уплате остатков своих старых долгов, как этот честный незнакомец.
Болтливая посредница на этот раз воздержалась от болтовни, ограничившись только тем, что сообщила ему о решении матери Бригитты прекратить торговлю льном.
Однажды утром зеркало уведомило Франца, что противоположное окошко за ночь совершенно изменило свой вид. Все цветочные горшки исчезли, и занавески, как белоснежные облака, заслонили дружественный горизонт. Мета, если и появлялась, то лишь на одно мгновение, как серебряная луна из-за туч в ненастную ночь; лицо её было печально и временами казалось, что тонкими пальчиками она смахивала жемчужные слезинки с ресниц. Сердце влюблённого юноши защемило, и меланхолические звуки лютни, проникнутые нежным сочувствием, окрасились мягкими лирическими тонами. Он не знал, в чём причина печали любимой, и не находя ответа, мучился неизвестностью.
Прошло несколько дней и Франц, к своему великому огорчению, заметил, что любимый предмет из его домашней утвари, – большое зеркало, – стал ему совершенно не нужен. Однажды ясным утром, расположившись в обычной засаде, он не увидел привычной картины, – белоснежные облака в противоположном окне исчезли, как с первыми лучами солнца ночная мгла. Франц вначале приписал это большой стирке, но, присмотревшись, заметил, что внутри комнат пусто. Приятные соседки, как оказалось, накануне вечером тихонько свернули лагерь и переехали на другую квартиру.
Молодой человек снова мог на досуге со всеми удобствами наслаждаться видом из окна, не опасаясь кого-нибудь этим обеспокоить. Однако ему было мучительно сознавать, что он никогда больше не увидит в зеркале прелестный предмет своей платонической любви. Так некогда его товарищ по искусству, Орфей, упустил последнюю возможность вернуть любимую Эвридику, чья тень, стоило ему, вопреки запрету, неосторожно на неё оглянуться, прежде чем они вышли из царства мёртвых на дневной свет, навсегда осталась в Оркусе.
Если бы в те времена было принято выражать свои чувства припадками сумасшествия, как у некоторых наших гениев минувшего десятилетия, теперь, правда, исчезнувших, словно шмели при первом морозе, то рядом с ними он напоминал бы тихий ветерок, пришедший на смену внезапному урагану. Франц мог бы, по меньшей мере, рвать на себе волосы, кататься в отчаянии по земле, биться головой о стену, перебить стёкла в окнах и вообще вести себя, как безумный… Ничего такого с ним не случилось по той простой причине, что настоящая любовь никогда не сводит с ума. Напротив, это универсальное средство, исцеляющее больную душу от безумия: на распутника она налагает нежные оковы, юношеское же легкомыслие с дурного пути направляет на путь разума. Но бездельник, которого не исправит любовь, потерян навсегда.
Оправившись от потрясения, Франц стал строить различные предположения о неожиданном происшествии на соседском горизонте и делать назидательные выводы. Во всяком случае, он догадывался, что сам мог быть рычагом, вызвавшим движение в узком переулке и исчезновение женской колонии. Возвращённые деньги, отказ от торговли льном и последовавший за тем отъезд соседок были взаимно дополняющими друг друга фактами, которые всё ему объяснили. Было ясно, что за всем этим стоит мать Бригитта. По всем признакам, он не был её героем, и это открытие не прибавило ему надежд. Разговор с прекрасной Метой, который они вели на языке символов с помощью цветочных горшков и лютни, слёзы в её печальных глазах, увиденные им незадолго до их отъезда, оживляли мечты Франца и придавали ему мужества.
Так или иначе, Франц решил во что бы то ни стало узнать, куда мать Бригитта перенесла свою резиденцию, и попытаться тайно условиться с её милой дочерью о каком-нибудь способе общения друг с другом. Ему не стоило большого труда узнать их новое местопребывание, но он был слишком скромен и не мог позволить себе следить за девушкой вблизи её дома. Поэтому Франц решил разведать, в какую церковь ходит Мета с матерью слушать мессу, чтобы ежедневно, будто невзначай оказавшись в этих местах, доставлять себе удовольствие издали любоваться милым личиком. Он никогда не упускал случая встретить её где-нибудь при их возвращении домой и дружески поприветствовать то из окна лавки, то у дверей какого-нибудь дома, и это было для него почти то же, что и любовная записка.
Если бы Мета не была воспитана в монастырском духе и не охранялась матерью пуще глаза как бесценное сокровище, то сосед Франц с его тайными ухаживаниями, может быть, и не произвёл бы на неё особого впечатления. Но она находилась в том юном возрасте, когда мать Природа и мать Бригитта со своими доброжелательными наставлениями постоянно приходили в столкновение.
Первая познакомила Мету с неведомым ей чувством, не назвав его, но представив как эликсир жизни и панацею от всех зол, вторая предостерегала от неожиданных последствий страсти, по её словам, более вредной и гибельной для девушки, чем яд оспы, и тоже не захотела назвать это чувство его настоящим именем. Первая, как весенними лучами солнца, оживляла благотворным теплом сердце девушки в цветущую пору весны её жизни, вторая хотела, чтобы там всегда было темно и холодно, как в погребе. Первая, противостояла педагогической системе доброй матери Бригитты и давала податливому сердцу совсем иное направление, подобно тому как сильное течение совершенно естественно изменяет курс ведомого против ветра корабля, и тот уже не подчиняется ни ветру в парусах, ни рулю.
Мете свойственны были внушённые ей с детства скромность и добродетель. В то же время её сердце было восприимчиво к нежным чувствам. Сосед Франц первым разбудил в ней эти спящие чувства, и поэтому она испытывала к нему особую благосклонность, в чём сама себе не решалась признаться, и что для любой менее неопытной девушки означает любовь.
Потому-то ей было так грустно расставаться с узким переулком, потому и слезинки дрожали в её прекрасных глазах, и потому с такой благодарностью она воспринимала дружеские приветствия Франца, когда шла из церкви домой, хотя и краснела при этом до ушей.
Влюблённые до сих пор не обменялись ни единым словом, но они понимали друг друга так хорошо, что и наедине не смогли бы объясниться лучше. Каждый из них мысленно клялся другому не нарушать печать молчания и союз верности.
Как раз напротив новосёлов жил богатый пивовар, по прозвищу «Пивной Король». Это был молодой проворный вдовец. Траур его уже подходил к концу, и он, не преступая законов приличия, имел право присмотреть себе помощницу по хозяйству.
После смерти жены пивовар заключил тайный договор со своим покровителем, святым Христофором, пообещав поставить ему восковую свечу длиною в жердь для хмеля и толщиной в руку, если только найдёт себе по влечению сердца вторую жену.
Едва он увидел стройную Мету, как ему показалось, что святой Христофор заглядывает в окно его спальни на втором этаже [191]и напоминает о данном им обещании. Прыткий вдовец усмотрел в этом призыв Неба немедленно забросить сеть. Ранним утром он пригласил городских маклеров и дал им заказ на белый воск, а сам нарядился, как городской советник, и отправился свататься.
Пивной Король хоть и не обладал музыкальным талантом, а в тайной символике любви был круглым невеждой, зато имел солидное пивоваренное предприятие, капитал в городском банке, корабль на Везере и молочную ферму в пригороде. С такими рекомендациями, пожалуй, можно было рассчитывать на желанный успех даже без помощи святого Христофора, особенно у невесты без приданого. По старой традиции, он прежде всего обратился к матери и по-соседски открыл ей своё христианское намерение.
Явление ангела не было бы более приятным для матери Бригитты, чем это радостное известие. Наконец-то она увидела созревшими плоды своего тщательно продуманного плана и не сомневалась, что её надежды на возвращение из нужды к былому благополучию скоро осуществятся. Благословляя удачный переезд на новую квартиру, она в первом порыве радости, когда тысячи приятных мыслей пронеслись у неё в голове, подумала и о прежнем соседе по узкому переулку, который дал повод к этим переменам. Правда, в глазах почтенной Бригитты сосед Франц не был достойным уважения юношей, и всё же она не могла не быть ему благодарна за то, что он невольно способствовал восхождению её счастливой звезды. Ей хотелось каким-нибудь подарком доставить ему радость и одновременно отблагодарить за доброжелательное участие в её торговле льном.
В сердце матери ответ на сделанное предложение был уже готов, но правила приличия обязывают не слишком торопиться в таком важном деле. Поэтому она, помолившись, решила обдумать его с дочерью и пообещала по истечении восьмидневного срока обрадовать почтенного жениха благожелательным, как она надеялась, ответом. Такая рассудительность понравилась жениху и, откланявшись, он удалился. Едва закрылась за ним дверь, как веретёна и мотовила, прялки и трепала, не взирая на их верную службу, без всякого уважения к ним были выдворены из комнаты, подобно тому как иногда изгоняются со своих насиженных мест члены парижского парламента, и заброшены в тёмный чулан, словно бесполезный домашний скарб.
Вернувшись с обедни, Мета была очень удивлена неожиданной переменой в комнате: всё было прибрано и принаряжено, как перед одним из трёх больших праздников. Она и в мыслях не допускала, что её всегда такая прилежная мать может среди бела дня сидеть без дела, сложив на коленях натруженные руки. Не успела Мета спросить о причине такой метаморфозы, как неудержимый поток красноречия вырвался из материнских уст. В ярких красках она принялась расписывать дочери будущее счастье, каким только оно могло представиться её воображению.
Мать ожидала от целомудренной Меты, что её щёки покроются краской стыдливости, возвещающей впервые зародившуюся любовь, и, полная безропотного смирения, она покорится материнской воле, ибо в прежние времена, когда совершались брачные сделки, девушек не спрашивали об их склонностях, даже если они были княжескими дочерьми. При выборе законного супруга, они голоса не имели, и перед алтарём могли себе позволить произнести лишь одно единственное слово «Да».
Но мать Бригитта глубоко заблуждалась. Прекрасная Мета от такого неожиданного известия не покраснела как роза, а побледнела как лилия. Внезапное головокружение затуманило её сознание, и она без чувств упала в материнские объятия. Мать побрызгала на лицо дочери холодной водой. Когда Мета пришла в себя, слёзы неудержимым потоком вдруг хлынули из её глаз, словно несчастную девушку постигло большое горе. Догадливая женщина поняла, что сватовство не встретило отклика в метиной душе, и это её очень удивило. Ни просьбы, ни увещевания – не упускать из-за глупого упрямства и своенравия такой счастливый случай, не помогали: Мета была уверена, что брак, на который её сердце не даёт согласия, не может принести счастье.
Споры между матерью и дочерью продолжались несколько дней, с раннего утра и до поздней ночи. Между тем срок, когда мать Бригитта должна была объявить о своём решении, приближался. Гигантская восковая свеча для святого Христофора, которой не постыдился бы и король Ог из Васан
[192], если бы она как свадебный факел светила во время его бракосочетания, была уже готова и разукрашена живыми цветами, являя собой прекрасный светильник. Но, видно, святой за всё это время ничего не сделал для своего клиента, ибо сердце Меты оставалось для Пивного Короля запертым на замок. Слёзы не просыхали у неё на глазах. Материнские уговоры так угнетали её, что она заметно похудела и поблекла, как цветок от удушливой солнечной жары. Тайная скорбь грызла её сердце. Мета наложила на себя строгий пост и в течение трёх дней у неё не было ни куска хлеба во рту, ни капли воды на сухих губах. Сон бежал из её глаз. Обессиленная, чувствуя приближение смерти, она пожелала принять последнее соборование.
Когда добрая мать увидела, как колеблется опора её надежд, угрожая лишить её сразу и капитала и процентов, то ещё раз тщательно всё обдумав, она решила, что, пожалуй, благоразумнее отказаться от голубой мечты и добровольно уступить дочери.
В назначенный день явился расторопный вдовец, в полной уверенности, что его небесный поверенный в делах всё как надо устроил и привёл в надлежащий порядок, но, вопреки ожиданию, он получил полный отказ, высказанный, правда, в очень мягком и подслащённом тоне, по вкусу, однако, напомнивший ему полынную водку с сахаром. Он легко примирился с судьбой и огорчился не больше, чем если бы расстроилась его пивная торговля. Собственно, у него не было никакой причины обижаться. Его родной город никогда не испытывал недостатка в любезных дочерях, подобных непревзойдённым красавицам на эскизах Соломона. Поэтому, несмотря на неудавшееся сватовство, пивовар целиком положился на своего постоянного небесного покровителя, который на этот раз так усердно ему служил, что не прошло и месяца, как обещанная свеча была торжественно воздвигнута перед алтарём святого Христофора.
Мать Бригитта извлекла из чулана выдворенные орудия производства, привела их в действие, и всё опять пошло своим чередом. Мета скоро вновь расцвела, много и охотно работала и не пропускала ни одной мессы. Мать, напротив, не могла скрыть глубокого сожаления о крушении своих жизненных планов и погибших надеждах. Она стала ворчлива, угрюма и подавлена. Особенно её мучило дурное настроение в день свадьбы Пивного Короля. Когда свадебный поезд под звуки городского оркестра из барабанщиков и флейтистов направлялся в церковь, она вздыхала и причитала, как в тот скорбный час, когда ей принесли роковую весть о гибели мужа в волнах вздыбившегося моря, поглотившего его вместе с кораблём и всем грузом.
Мета смотрела на шествующую мимо пышную свадебную процессию с величайшим равнодушием. Даже прекрасный наряд невесты, драгоценные камни в миртовом венке и девять рядов крупного жемчуга вокруг её шеи не произвели на неё никакого впечатления, что было весьма удивительно, если даже обычный чепчик из Парижа или блеск какой-нибудь модной мишуры очень часто нарушали довольство и покой всего прихода. Только сердечная печаль матери беспокоила нежную дочь, застилая туманом весёлый блеск её глаз. Тысячью ласк и маленьких услуг Мета старалась подольститься к ней, и это настолько ей удалось, что скоро добрая мать стала такой же разговорчивой, как и прежде. Вечером, в день свадебного торжества, она сказала дочери:
– Ах, дитя моё, в этом радостном свадебном шествии ты могла бы сейчас быть в первой паре. И это было бы лучшей наградой матери за все её труды и заботы. Но ты пренебрегла своим счастьем, и, видно, я не доживу до того дня, когда жених поведёт тебя к алтарю.
– Дорогая матушка, – отвечала Мета, – если мне Небом предназначено идти к алтарю, то вы ещё украсите мой венок. Я верю, ещё придёт настоящий жених, которому моё сердце скажет «Да».
– Дитя моё, кто же согласится взять в жёны девушку без приданого. В наши дни молодые люди очень привередливы и сватаются, чтобы стать счастливыми, но не осчастливить. К тому же, твоя звезда не сулит тебе ничего хорошего. Ты родилась в апреле. Посмотри, что сказано в календаре: девушки, родившиеся в этом месяце, красивы, стройны, влюбчивы, но с изменчивым характером; им следует опасаться за свадебный венок и, если явится хороший жених, не упускать своего счастья. Это точь-в-точь о тебе сказано! Жених был и не придёт опять, – ты упустила его.
– Ах, не думайте о том, что сказала звезда. Моё сердце укажет человека, который пожелает взять меня в жёны, будет уважать и любить меня; если же мы не найдём друг друга, я буду кормиться трудами своих рук рядом с моей доброй матушкой, помогать вам и, когда придёт время, ухаживать за вами в старости, как и подобает скромной дочери. Но коль скоро я встречу человека милого моему сердцу, благословите мой выбор, если хотите, чтобы ваша дочь была счастливой на этой земле, и не спрашивайте, богат ли он, знатен и достоин ли уважения, – был бы он только хорошим и честным, любил меня и был бы любим мною.
– Ах, доченька, что даст тебе эта любовь? Кусок хлеба да немного соли.
– Дружба и согласие приправят хлеб с солью радостным наслаждением жизнью.
Содержательный разговор о хлебе с солью продолжался до поздней ночи, пока были ещё слышны скрипки на свадебном пиру. Необычайная умеренность в желаниях скромной Меты, готовой, несмотря на её красоту и молодость, довольствоваться лишь малой толикой счастья, навела мать на мысль: уж не вздумала ли и впрямь её дочь ограничить себя в будущем хлебом и солью, и не компаньон ли по торговле льном, – сосед из узкого переулка, всему виной. Никогда раньше она не думала, что этот бездельник может стать тем деревом, что пустит корни в сердце достойной любви Меты и смотрела на него, как на дикое вьющееся растение, обвивающее каждый ближайший кустик.
Когда добрая мать увидела, как колеблется опора её надежд, угрожая лишить её сразу и капитала и процентов, то ещё раз тщательно всё обдумав, она решила, что, пожалуй, благоразумнее отказаться от голубой мечты и добровольно уступить дочери.
В назначенный день явился расторопный вдовец, в полной уверенности, что его небесный поверенный в делах всё как надо устроил и привёл в надлежащий порядок, но, вопреки ожиданию, он получил полный отказ, высказанный, правда, в очень мягком и подслащённом тоне, по вкусу, однако, напомнивший ему полынную водку с сахаром. Он легко примирился с судьбой и огорчился не больше, чем если бы расстроилась его пивная торговля. Собственно, у него не было никакой причины обижаться. Его родной город никогда не испытывал недостатка в любезных дочерях, подобных непревзойдённым красавицам на эскизах Соломона. Поэтому, несмотря на неудавшееся сватовство, пивовар целиком положился на своего постоянного небесного покровителя, который на этот раз так усердно ему служил, что не прошло и месяца, как обещанная свеча была торжественно воздвигнута перед алтарём святого Христофора.
Мать Бригитта извлекла из чулана выдворенные орудия производства, привела их в действие, и всё опять пошло своим чередом. Мета скоро вновь расцвела, много и охотно работала и не пропускала ни одной мессы. Мать, напротив, не могла скрыть глубокого сожаления о крушении своих жизненных планов и погибших надеждах. Она стала ворчлива, угрюма и подавлена. Особенно её мучило дурное настроение в день свадьбы Пивного Короля. Когда свадебный поезд под звуки городского оркестра из барабанщиков и флейтистов направлялся в церковь, она вздыхала и причитала, как в тот скорбный час, когда ей принесли роковую весть о гибели мужа в волнах вздыбившегося моря, поглотившего его вместе с кораблём и всем грузом.
Мета смотрела на шествующую мимо пышную свадебную процессию с величайшим равнодушием. Даже прекрасный наряд невесты, драгоценные камни в миртовом венке и девять рядов крупного жемчуга вокруг её шеи не произвели на неё никакого впечатления, что было весьма удивительно, если даже обычный чепчик из Парижа или блеск какой-нибудь модной мишуры очень часто нарушали довольство и покой всего прихода. Только сердечная печаль матери беспокоила нежную дочь, застилая туманом весёлый блеск её глаз. Тысячью ласк и маленьких услуг Мета старалась подольститься к ней, и это настолько ей удалось, что скоро добрая мать стала такой же разговорчивой, как и прежде. Вечером, в день свадебного торжества, она сказала дочери:
– Ах, дитя моё, в этом радостном свадебном шествии ты могла бы сейчас быть в первой паре. И это было бы лучшей наградой матери за все её труды и заботы. Но ты пренебрегла своим счастьем, и, видно, я не доживу до того дня, когда жених поведёт тебя к алтарю.
– Дорогая матушка, – отвечала Мета, – если мне Небом предназначено идти к алтарю, то вы ещё украсите мой венок. Я верю, ещё придёт настоящий жених, которому моё сердце скажет «Да».
– Дитя моё, кто же согласится взять в жёны девушку без приданого. В наши дни молодые люди очень привередливы и сватаются, чтобы стать счастливыми, но не осчастливить. К тому же, твоя звезда не сулит тебе ничего хорошего. Ты родилась в апреле. Посмотри, что сказано в календаре: девушки, родившиеся в этом месяце, красивы, стройны, влюбчивы, но с изменчивым характером; им следует опасаться за свадебный венок и, если явится хороший жених, не упускать своего счастья. Это точь-в-точь о тебе сказано! Жених был и не придёт опять, – ты упустила его.
– Ах, не думайте о том, что сказала звезда. Моё сердце укажет человека, который пожелает взять меня в жёны, будет уважать и любить меня; если же мы не найдём друг друга, я буду кормиться трудами своих рук рядом с моей доброй матушкой, помогать вам и, когда придёт время, ухаживать за вами в старости, как и подобает скромной дочери. Но коль скоро я встречу человека милого моему сердцу, благословите мой выбор, если хотите, чтобы ваша дочь была счастливой на этой земле, и не спрашивайте, богат ли он, знатен и достоин ли уважения, – был бы он только хорошим и честным, любил меня и был бы любим мною.
– Ах, доченька, что даст тебе эта любовь? Кусок хлеба да немного соли.
– Дружба и согласие приправят хлеб с солью радостным наслаждением жизнью.
Содержательный разговор о хлебе с солью продолжался до поздней ночи, пока были ещё слышны скрипки на свадебном пиру. Необычайная умеренность в желаниях скромной Меты, готовой, несмотря на её красоту и молодость, довольствоваться лишь малой толикой счастья, навела мать на мысль: уж не вздумала ли и впрямь её дочь ограничить себя в будущем хлебом и солью, и не компаньон ли по торговле льном, – сосед из узкого переулка, всему виной. Никогда раньше она не думала, что этот бездельник может стать тем деревом, что пустит корни в сердце достойной любви Меты и смотрела на него, как на дикое вьющееся растение, обвивающее каждый ближайший кустик.