Страница:
— Завтрашний день — это глупое обещание календаря, — говорила она. — Это предлог, который люди придумали, чтобы не делать дел сегодня. Завтра, быть может, будет землетрясение. Да здравствует сегодня! Это нечто твердое и определенное.
Один весьма порядочный человек, с которым она прожила полгода, так безумно в нее влюбился, что всерьез предложил ей выйти за него замуж. В ответ на его предложение Мюзетта от души расхохоталась.
— Чтобы я лишила себя свободы, позволила засадить себя за решетку брачного договора? Ни за что! — воскликнула она.
— Но я каждый день боюсь вас потерять.
— Вы потеряли бы меня гораздо скорее, если бы я стала вашей женой, — возразила Мюзетта. — Оставим этот разговор. Да я и не свободна, — добавила она, имея в виду, конечно, Марселя.
Так шла она тропою юности, навстречу всем превратностям судьбы, многих одаряя счастьем и почти счастливая сама. Виконту Морису, с которым она теперь жила, было нелегко приспособиться к необузданному нраву этой девушки, влюбленной в свободу. Когда она ушла к Марселю, виконт стал ждать ее с нетерпением, к которому примешивалась ревность.
«Неужели она там останется?» — думал молодой человек, и этот вопрос весь вечер терзал его.
«Бедняга Морис! — думал а, со своей стороны, Мюзетта по дороге к Марселю. — Кажется, я была с ним уж чересчур резка. Ничего, молодежь надо воспитывать».
Потом мысли ее сразу переменили направление, и она стала думать о Марселе. При имени ее старого обожателя ей вспомнился целый ряд событий, и она подумала: «Каким же это чудом у него сегодня накрыт стол?» Она на ходу перечла его письмо, и ей поневоле взгрустнулось. Но только на мгновение. Мюзетта благоразумно решила, что сейчас не время печалиться. Тут поднялся порывистый ветер, и она воскликнула:
— Как чудно! Даже если бы мне не хотелось идти к Марселю — ветер погнал бы меня.
И она ускорила шаг, радуясь как птичка, летящая к родному гнезду.
Вдруг повалил густой снег. Мюзетта осмотрелась по сторонам — нет ли извозчика? Но их не было. Мюзетта проходила в это время по улице, где жила ее подруга мадам Сидони — та самая, что переслала ей письмо Марселя. Мюзетта решила зайти к этой женщине и переждать непогоду.
У мадам Сидони она застала многолюдное общество. Шла игра в ландскнехт, начавшаяся еще три дня тому назад.
— Играйте, играйте! — сказала Мюзетта. — Я на минутку.
— Получила письмо Марселя? — спросила мадам Сидони.
— Получила, благодарю, Я иду к нему. Он пригласил меня на обед. Пойдем со мной, хочешь? Повеселимся.
— Не могу, — ответила Сидони, кивая на игроков. — Сейчас мне ставить.
— В банке шесть луидоров, — объявил банкомет.
— Ставлю два! — Сидони.
— Я не гордый, согласен и на два, — ответил банкомет, который уже несколько раз пасовал. — Король и туз! Проиграл! — воскликнул он, бросая карты. — Все короли умерли.
— Прочь политику! — бросил какой-то журналист.
— А туз — заклятый враг нашей семьи, — продолжал банкомет, открывая второго короля. — Да здравствует король! — воскликнул он. — Друг мой Сидони, с вас два червонца.
— Занеси их в записную книжку, — ответила Сидони, разозленная проигрышем.
— Итого, вы мне должны, милочка, пятьсот франков, — сказал банкомет. — Дойдете до тысячи. Передаю банк.
Сидони и Мюзетта шепотом разговаривали. Игра продолжалась.
Приблизительно в то же время богемцы садились за стол. Марсель был чем-то встревожен. Всякий раз, как с лестницы доносились шаги, он вздрагивал.
— Что с тобой? — спросил Родольф. — Можно подумать, ты кого-то ждешь. Разве не все в сборе?
Но стоило художнику на него взглянуть, как он понял, чем взволнован его друг.
— И в самом деле, — подумал он, — кое-кого не хватает.
Глаза Марселя призывали Мюзетту, взгляд Родольфа говорил о Мими.
— Не хватает женщин, — вдруг выпалил Шонар.
— Брось ты свои распутные мысли! — рявкнул Коллин. — Ведь мы условились, что не будем говорить о любви, от таких разговоров прокисают соуса.
И друзья с еще большим увлечением принялись за возлияния, а, за окном все шел снег и дрова в камине полыхали, разбрасывая фейерверки искр.
Родольф запел песенку, которую только что прочел на дне бокала, и в это время кто-то настойчиво постучался в дверь.
Как пловец, нырнув и оттолкнувшись от дна, всплывает на поверхность, так и Марсель, уже начавший было хмелеть, порывисто вскочил с места и устремился к двери.
Но то была не Мюзетта.
На пороге стоял мужчина. В руках он держал листок бумаги. Внешность у него была довольно приятная, зато халат был отвратительный.
— Я застал вас в благоприятный момент, — сказал он, бросив взгляд на стол, где покоилась огромная баранья нога.
— Хозяин! — воскликнул Родольф. — Воздадим ему должные почести!
И он стал бить сбор, барабаня по тарелке ножом и вилкой.
Коллин предложил хозяину свой стул, а Марсель крикнул:
— Скорее, Шонар, стакан вина дорогому гостю! Вы пришли очень кстати, — обратился он к хозяину. — Мы только что собирались провозгласить тост за собственность. Мой друг господин Коллин произнес очень трогательную речь. Раз вы пришли, он из уважения к вам начнет сначала. Валяй сначала, Коллин!
— Простите, господа, мне не хотелось бы мешать вам, — сказал хозяин.
И он развернул листок бумаги, который был у него в руках.
— Что это за печатное произведение? — осведомился Марсель.
Хозяин обвел комнату инквизиторским взглядом и заметил валявшиеся на камине золотые и серебряные монеты.
— Это счет, я уже имел честь вам его предъявлять, — выпалил он скороговоркой.
— Да, память моя свято хранит этот факт, — ответил Марсель. — Помню даже, что произошло это в пятницу, восьмого октября, в четверть первого. Превосходно.
— Я уже расписался в получении, — продолжал хозяин, — и если вас не затруднит…
— Сударь, я и сам собирался к вам. Мне необходимо с вами как следует поговорить.
— Я к вашим услугам.
— Сделайте мне удовольствие, выпейте, прошу вас, — настаивал Марсель, протягивая хозяину бокал. — На этих днях, сударь, — продолжал он, — вы прислали мне бумажку… с картинкой, изображающей даму с весами в руках. Бумага подписана Годаром.
— Это мой швейцар.
— Почерк у него прескверный. Мой друг, — тут он указал на Коллина, — знает все языки и был так любезен, что перевел мне ваше послание, украшенное гербовой маркой в пять франков.
— То было предупреждение о выселении, — подтвердил хозяин. — Это мера предосторожности, так уж принято.
— Вот именно: выселение, — сказал Марсель. — Мне хотелось повидаться с вами, чтобы обсудить это послание и превратить его в арендный договор. Дом ваш мне нравится, лестница чистая, улица веселая, кроме того, по семейным соображениям и по некоторым другим причинам я дорожу этими стенами.
— Что ж, надо только погасить задолженность за последние три месяца, — сказал хозяин и опять развернул счет.
— Мы и погасим. Именно это, сударь, я и намерен сделать.
Между тем хозяин не спускал глаз с камина, где лежали деньги, и его полный вожделения взгляд обладал такой притягательной силой, что монеты, казалось, шевелились и сами направлялись к нему.
— Я очень рад, что пришел в такой удачный момент и смогу, не причиняя вам неприятностей, покончить с этим небольшим долгом, — сказал он, протягивая Марселю счет.
Не зная как отбить атаку, Марсель снова переменил тему и стал разыгрывать со своим кредитором сцену вроде той, какую разыграл дон Жуан с господином Диманшем.
— У вас, кажется, есть имения? — спросил он.
— Пустяки, — ответил хозяин, — домик в Бургундии, ферма… небольшая… малодоходная… арендаторы не платят. Поэтому ваш маленький взнос мне весьма кстати, — добавил он, опять протягивая счет. — Всего, как вам известно, шестьдесят франков.
— Да, да, шестьдесят, — подтвердил Марсель и, подойдя к камину, взял три золотых монеты. — Так и есть, шестьдесят. — С этими словами он положил монеты на стол, неподалеку от хозяина.
— Наконец-то! — прошептал тот, и лицо его вдруг просияло, он тоже положил счет на стол.
Шонар, Коллин и Родольф с тревогой наблюдали эту сцену.
— Раз вы бургундец, сударь, вы не откажетесь побеседовать со своим земляком, — сказал Марсель.
Он взял бутылку старого макона, пробка вылетела, и хозяину был подан полный бокал.
— Превосходное вино! — заметил тот. — Никогда еще не пил такого.
— У меня там дядя, вот он и присылает мне время от времени несколько корзин.
Хозяин встал и уже протянул было руку к монетам, но Марсель снова отвлек его.
— Не откажите еще разок выпить со мной, — сказал он и снова наполнил бокал кредитора, приглашая его чокнуться со всеми четырьмя богемцами.
Хозяин не посмел отказаться. Осушив бокал, он поставил его на стол и снова собрался было взять деньги, как вдруг Марсель воскликнул:
— Сударь! Мне пришла замечательная мысль. Сейчас я чуточку разбогател. Дядя прислал мне из Бургундии немного больше обычного. Боюсь, как бы не растратить зря эти деньги. Сами знаете, молодежь легкомысленна… Если вы не возражаете, я заплачу вам за три месяца вперед.
Тут он взял еще шестьдесят франков, но уже серебром и добавил их к трем луидорам, лежавшим на столе.
— В таком случае я дам расписку и за будущий срок, — сказал хозяин. — Бланки при мне, — добавил он, вынимая бумажник. — Сейчас я заполню еще один и поставлю соответствующую дату. «Право же, очаровательный жилец», — думал он, не сводя глаз со ста двадцати франков.
Услышав такое предложение, товарищи перестали понимать тактику Марселя и в недоумении замерли на месте.
— Но камин дымит. Это крайне неприятно.
— Что же вы не сказали мне раньше? Я вызвал бы трубочиста, — проговорил хозяин, не желая оставаться в долгу. — Завтра же пришлю мастеров.
Написав вторую расписку, он присоединил ее к первой, пододвинул их к Марселю и снова потянулся к стопке монет.
— Вы и представить себе не можете, как эти деньги мне кстати, — сказал он. — Мне надо заплатить за ремонт дома… и я был в крайне затруднительном положении.
— Весьма сожалею, что заставил вас немного подождать, — сказал Марсель.
— Ничего, ничего… Господа, честь имею… И он снова протянул руку.
— Позвольте, позвольте, мы еще не кончили. Знаете поговорку: вино откупорено…
И он опять налил хозяину.
— Значит, надо пить.
— Святая истина! — сказал тот и из вежливости снова сел.
Тут Марсель выразительно посмотрел на приятелей, и те догадались, к чему он клонит.
Между тем хозяин начал как-то странно вращать глазами. Он стал раскачиваться на стуле, рассказывать игривые истории и, когда Марсель попросил его сделать кое-какой ремонт, пообещал роскошно оклеить его квартиру.
— Тяжелую артиллерию — вперед! — шепнул художник Родольфу, указывая на бутылку рома.
После первой рюмочки рома хозяин спел такую песенку, что даже Шонар покраснел.
После второй он поделился своими супружескими невзгодами. Жену его звали Еленой, и это дало ему повод сравнить себя с Менелаем.
После третьей он ударился в философию и изрек несколько афоризмов, вроде следующих:
«Жизнь — быстротекущая река».
«Не в деньгах счастье».
«Человек — сосуд скудельный».
«Ах, любовь, любовь! Что это за упоение!»
Избрав Шонара наперсником, он поведал ему о своей тайной связи с некоей девушкой по имени Эфеми, для которой он купил шикарную обстановку. И он так подробно описал эту особу и ее простодушные ласки, что Шонара начали терзать подозрения. Но когда хозяин вынул из бумажника и показал ему письмо, подозрения сменились твердой уверенностью.
— О небо! — вскричал Шонар, бросив взгляд на подпись. — Жестокая! Ты пронзаешь мне сердце кинжалом!
— Что с ним такое? — воскликнули богемцы, удивленные столь непривычными для Шонара выражениями.
— Смотрите, — сказал тот. — Письмо Феми. Взгляните на эту кляксу вместо подписи.
И он пустил письмо по кругу. Оно начиналось так: «Мой толстенький барбосик…»
— Барбосик — это я, — пояснил хозяин и хотел было встать, но из этого ничего не вышло.
— Отлично! — заметил наблюдавший за ним Марсель. — Он бросил якорь.
— Феми! Жестокая Феми! — Шонар. — Как ты огорчаешь меня!
— Я снял для нее квартирку на улице Кокнар, дом номер двенадцать, — сказал хозяин. — Квартирка — прелесть… Обошлась не дешево… Но искренняя любовь дороже денег, да к тому же у меня двадцать тысяч ренты… Просит денег, — продолжал он, взяв письмо обратно. Радость моя! Отдам ей вот эти…— И он потянулся к деньгам, приготовленным Марселем. — Смотри-ка! — удивился он, шаря по столу. — Где они?
Деньги сгинули.
«Порядочный человек не должен потакать такому предосудительному поведению, — решил Марсель. — Совесть и нравственные принципы не позволяют мне вручить квартирную плату этому развратному старику. Не стану платить. По крайней мере, избегну угрызений совести. Но что за нравы! Такая плешь — и вдруг…»
Тем временем хозяин все больше и больше пьянел, теперь он обращался с громогласными, бессмысленными речами к бутылкам.
Он находился у богемцев уже два с лишним часа, жена его стала беспокоиться и послала за ним служанку. При виде хозяина та воскликнула, всплеснув руками:
— Что вы сделали с моим хозяином!
— Ничего, — ответил Марсель. — Он пришел к нам за деньгами, а денег у нас не оказалось, поэтому мы попросили его подождать.
— Но ведь он напился вдрызг, — сказала служанка.
— У нас он только чуточку добавил, — возразил Родольф. — Придя сюда, он сказал, что был у себя в погребе, наводил там порядок.
— И его так развезло, что он хотел оставить расписки, не получив денег, — продолжал Коллин.
— Передайте их хозяйке, — сказал художник, вручая ей расписки. — Мы люди честные и не хотим воспользоваться тем, что он клюкнул.
— Боже мой, что скажет хозяйка! — ужаснулась служанка и потащила старика, который еле держался на ногах.
— Наконец-то! — вырвалось у Марселя.
— Завтра опять придет, — сказал Родольф. — Он видел деньги.
— Пусть приходит, — возразил художник, — я пригрожу ему, что сообщу жене о его связи с Феми, и он сразу же согласится на отсрочку.
Когда хозяин убрался, друзья снова взялись за стаканы и трубки. Один только Марсель еще не совсем захмелел. При малейшем шуме на лестнице он бросался к двери. Но никто из поднимавшихся не доходил до верхнего этажа, и художник всякий раз возвращался на свое место у камина. Пробило полночь, а Мюзетты все еще не было.
«Может быть, мое письмо не застало ее. Она найдет его поздно вечером, когда вернется домой, и придет ко мне завтра, камин еще будет топиться. Не может быть, чтобы она не пришла! Итак, до завтра», — и он уснул, прикорнув у огня.
В то самое время, когда Марсель засыпал, мечтая о ней, Мюзетта выходила от своей подруги, где она немного засиделась. Мюзетта была не одна, ее провожал молодой человек. У подъезда его ждала коляска, в которую они оба и сели. Лошади помчались.
У мадам Сидони продолжали играть в ландскнехт.
— Куда же делась Мюзетта? — вдруг спохватился кто-то.
— Куда делся птенец Серафен? — подхватил другой. Мадам Сидони рассмеялась.
— Они удрали вместе, — сказала она. — Вот потеха!
Что за причудливое создание эта Мюзетта! Представьте себе…
И она рассказала гостям, что Мюзетта чуть не поссорилась с виконтом Морисом и уже направлялась к Марселю, но на минутку забежала к ней и познакомилась здесь с Серафеном.
— Я сразу же кое-что приметила, — добавила Сидони, — и весь вечер наблюдала за ними. Этот юнец не промах. Словом, — продолжала Сидони, — они недолго думая удрали, и теперь их с собаками не сыщешь. Во всяком случае, забавная история, подумать только, ведь она без ума от своего Марселя!
— Если она от него без ума, то зачем же ей Серафен, ведь он почти ребенок? У него еще никогда и любовниц-то не было, — сказал какой-то" молодой человек.
— Она хочет научить его грамоте, — заметил журналист, всегда глупевший от проигрыша.
— Все равно — зачем ей Серафен, если она влюблена в Марселя? — заключила Сидони. — Никак не возьму в толк.
— Увы! Зачем, зачем?
Целых пять суток богемцы веселились вовсю и даже не выходили из дому. Они с утра до ночи не вставали из-за стола. В комнате, где витали любезные Пантагрюэлю ароматы, царил восхитительный беспорядок. На куче устричных раковин валялся целый батальон бутылок самых разнообразных фасонов. Стол ломился под грудой всевозможных объедков, в камине полыхал целый лес.
На шестой день Коллин, исполнявший обязанности церемониймейстера, с утра составил меню завтрака, обеда, вечернего чая и ужина и представил проект на утверждение друзьям, которые одобрили его и подписали.
Но когда Коллин открыл ящик стола, служивший им кассой, чтобы взять денег на расходы, он шарахнулся от него и побледнел, как призрак Банко.
— Что случилось? — беспечно спросили приятели.
— Случилось то, что у нас всего-навсего тридцать су, — сказал философ.
— Черт возьми! — отозвались другие. — Придется внести кое-какие изменения в меню. Но и тридцать су деньги, если их умело израсходовать. Да, трудненько будет достать сегодня трюфели.
Через несколько минут завтрак был сервирован. В строгой симметрии были расставлены три блюда: селедка, картошка, сыр. В камине тлели две головешки толщиною с кулак.
По— прежнему шел снег.
Богемцы сели за стол и с важным видом развернули салфетки.
— Странно, — заметил Марсель, — селедка отдает фазаном.
— А я приготовил ее особенным способом, — ответил Коллин. — До сих пор мы селедку недооценивали.
В это время кто-то поднимался по лестнице с веселой песенкой, в дверь постучались. Марсель невольно вздрогнул и поспешил отворить.
Мюзетта кинулась ему на шею и добрых пять минут душила его в объятьях. Марсель чувствовал, что она вся дрожит.
— Что с тобою? — он.
— Озябла, — как-то машинально ответила Мюзетта. и подошла к камину.
— А у нас было тепло!
— Да, я опоздала, — сказала Мюзетта, взглянув на стол с остатками пиршества, накопившимися за пять суток.
— Почему же так? — молвил Марсель.
— Почему?… — повторила Мюзетта, слегка покраснев.
И она села к Марселю на колени, она все еще дрожала, руки у нее покраснели.
— Ты была не свободна? — шепотом спросил Марсель.
— Я? Не свободна? — возмутилась красотка. — Нет, Марсель. Даже если бы я восседала среди звезд, в божьем раю — стоило бы тебе поманить меня, и я сразу же спустилась бы на землю. Я? Не свободна?
И она опять задрожал».
— Здесь пять стульев, — воскликнул Родольф, — число нечетное, не говоря уже о том, что один из них самой нелепой формы.
С этими словами он швырнул стул об стену и бросил обломки в камин. Сразу же вспыхнуло веселое, яркое пламя, потом поэт мигнул Коллину и Шонару, и все трое направились к выходу.
— Куда вы? — Марсель.
— За табаком, — отвечали они.
— В Гавану, — пояснил Шонар, многозначительно мигнув Марселю, и тот взглядом поблагодарил его.
— Почему же ты не пришла раньше? — снова спросил Марсель Мюзетту, когда они остались одни.
— Да, правда, я немного запоздала…
— Ты потратила пять дней на переход через мост Пон-Нёф? Видно, ты шла через Пиренеи?
Мюзетта молчала, понурив голову.
— Скверная девчонка! — грустно сказал художник, слегка коснувшись корсажа возлюбленной. — Что же у тебя там внутри?
— Сам знаешь, — живо ответила она.
— А что ты делала после того, как я тебе написал?
— Не спрашивай! — с живостью возразила Мюзетта и несколько раз поцеловала его. — Не выпытывай! Дай мне согреться возле тебя, я очень озябла. Видишь, собираясь к тебе, я надела свое самое красивое платье… Бедняга Морис никак не мог понять, почему я отправилась сюда, но я не в силах была устоять… Вот я и пошла… Как славно погреться! — добавила она, протягивая ручки к пламени. — Я останусь у тебя до завтра, хочешь?
— Но будет очень холодно, — проронил Марсель, — у нас нечего есть. Ты опоздала, — повторил он.
— Пустяки! — Мюзетта. — Это напомнит нам прошлое.
Родольф, Коллин и Шонар ходили за табаком целые сутки. Когда они возвратились домой, Марсель был один.
После шестидневного отсутствия Мюзетта вернулась к Морису.
Виконт не сделал ей ни единого упрека, а только спросил, почему она такая грустная.
— Я поссорилась с Марселем, — сказала она, — мы расстались очень холодно.
И все же, как знать? Вы, верно, опять пойдете к нему.
— Что поделаешь, — ответила Мюзетта. — Мне необходимо время от времени подышать воздухом богемы. Моя бестолковая жизнь — как песенка, каждое мое увлечение — куплет. А Марсель — припев ко всем куплетам!
XX
I
Один весьма порядочный человек, с которым она прожила полгода, так безумно в нее влюбился, что всерьез предложил ей выйти за него замуж. В ответ на его предложение Мюзетта от души расхохоталась.
— Чтобы я лишила себя свободы, позволила засадить себя за решетку брачного договора? Ни за что! — воскликнула она.
— Но я каждый день боюсь вас потерять.
— Вы потеряли бы меня гораздо скорее, если бы я стала вашей женой, — возразила Мюзетта. — Оставим этот разговор. Да я и не свободна, — добавила она, имея в виду, конечно, Марселя.
Так шла она тропою юности, навстречу всем превратностям судьбы, многих одаряя счастьем и почти счастливая сама. Виконту Морису, с которым она теперь жила, было нелегко приспособиться к необузданному нраву этой девушки, влюбленной в свободу. Когда она ушла к Марселю, виконт стал ждать ее с нетерпением, к которому примешивалась ревность.
«Неужели она там останется?» — думал молодой человек, и этот вопрос весь вечер терзал его.
«Бедняга Морис! — думал а, со своей стороны, Мюзетта по дороге к Марселю. — Кажется, я была с ним уж чересчур резка. Ничего, молодежь надо воспитывать».
Потом мысли ее сразу переменили направление, и она стала думать о Марселе. При имени ее старого обожателя ей вспомнился целый ряд событий, и она подумала: «Каким же это чудом у него сегодня накрыт стол?» Она на ходу перечла его письмо, и ей поневоле взгрустнулось. Но только на мгновение. Мюзетта благоразумно решила, что сейчас не время печалиться. Тут поднялся порывистый ветер, и она воскликнула:
— Как чудно! Даже если бы мне не хотелось идти к Марселю — ветер погнал бы меня.
И она ускорила шаг, радуясь как птичка, летящая к родному гнезду.
Вдруг повалил густой снег. Мюзетта осмотрелась по сторонам — нет ли извозчика? Но их не было. Мюзетта проходила в это время по улице, где жила ее подруга мадам Сидони — та самая, что переслала ей письмо Марселя. Мюзетта решила зайти к этой женщине и переждать непогоду.
У мадам Сидони она застала многолюдное общество. Шла игра в ландскнехт, начавшаяся еще три дня тому назад.
— Играйте, играйте! — сказала Мюзетта. — Я на минутку.
— Получила письмо Марселя? — спросила мадам Сидони.
— Получила, благодарю, Я иду к нему. Он пригласил меня на обед. Пойдем со мной, хочешь? Повеселимся.
— Не могу, — ответила Сидони, кивая на игроков. — Сейчас мне ставить.
— В банке шесть луидоров, — объявил банкомет.
— Ставлю два! — Сидони.
— Я не гордый, согласен и на два, — ответил банкомет, который уже несколько раз пасовал. — Король и туз! Проиграл! — воскликнул он, бросая карты. — Все короли умерли.
— Прочь политику! — бросил какой-то журналист.
— А туз — заклятый враг нашей семьи, — продолжал банкомет, открывая второго короля. — Да здравствует король! — воскликнул он. — Друг мой Сидони, с вас два червонца.
— Занеси их в записную книжку, — ответила Сидони, разозленная проигрышем.
— Итого, вы мне должны, милочка, пятьсот франков, — сказал банкомет. — Дойдете до тысячи. Передаю банк.
Сидони и Мюзетта шепотом разговаривали. Игра продолжалась.
Приблизительно в то же время богемцы садились за стол. Марсель был чем-то встревожен. Всякий раз, как с лестницы доносились шаги, он вздрагивал.
— Что с тобой? — спросил Родольф. — Можно подумать, ты кого-то ждешь. Разве не все в сборе?
Но стоило художнику на него взглянуть, как он понял, чем взволнован его друг.
— И в самом деле, — подумал он, — кое-кого не хватает.
Глаза Марселя призывали Мюзетту, взгляд Родольфа говорил о Мими.
— Не хватает женщин, — вдруг выпалил Шонар.
— Брось ты свои распутные мысли! — рявкнул Коллин. — Ведь мы условились, что не будем говорить о любви, от таких разговоров прокисают соуса.
И друзья с еще большим увлечением принялись за возлияния, а, за окном все шел снег и дрова в камине полыхали, разбрасывая фейерверки искр.
Родольф запел песенку, которую только что прочел на дне бокала, и в это время кто-то настойчиво постучался в дверь.
Как пловец, нырнув и оттолкнувшись от дна, всплывает на поверхность, так и Марсель, уже начавший было хмелеть, порывисто вскочил с места и устремился к двери.
Но то была не Мюзетта.
На пороге стоял мужчина. В руках он держал листок бумаги. Внешность у него была довольно приятная, зато халат был отвратительный.
— Я застал вас в благоприятный момент, — сказал он, бросив взгляд на стол, где покоилась огромная баранья нога.
— Хозяин! — воскликнул Родольф. — Воздадим ему должные почести!
И он стал бить сбор, барабаня по тарелке ножом и вилкой.
Коллин предложил хозяину свой стул, а Марсель крикнул:
— Скорее, Шонар, стакан вина дорогому гостю! Вы пришли очень кстати, — обратился он к хозяину. — Мы только что собирались провозгласить тост за собственность. Мой друг господин Коллин произнес очень трогательную речь. Раз вы пришли, он из уважения к вам начнет сначала. Валяй сначала, Коллин!
— Простите, господа, мне не хотелось бы мешать вам, — сказал хозяин.
И он развернул листок бумаги, который был у него в руках.
— Что это за печатное произведение? — осведомился Марсель.
Хозяин обвел комнату инквизиторским взглядом и заметил валявшиеся на камине золотые и серебряные монеты.
— Это счет, я уже имел честь вам его предъявлять, — выпалил он скороговоркой.
— Да, память моя свято хранит этот факт, — ответил Марсель. — Помню даже, что произошло это в пятницу, восьмого октября, в четверть первого. Превосходно.
— Я уже расписался в получении, — продолжал хозяин, — и если вас не затруднит…
— Сударь, я и сам собирался к вам. Мне необходимо с вами как следует поговорить.
— Я к вашим услугам.
— Сделайте мне удовольствие, выпейте, прошу вас, — настаивал Марсель, протягивая хозяину бокал. — На этих днях, сударь, — продолжал он, — вы прислали мне бумажку… с картинкой, изображающей даму с весами в руках. Бумага подписана Годаром.
— Это мой швейцар.
— Почерк у него прескверный. Мой друг, — тут он указал на Коллина, — знает все языки и был так любезен, что перевел мне ваше послание, украшенное гербовой маркой в пять франков.
— То было предупреждение о выселении, — подтвердил хозяин. — Это мера предосторожности, так уж принято.
— Вот именно: выселение, — сказал Марсель. — Мне хотелось повидаться с вами, чтобы обсудить это послание и превратить его в арендный договор. Дом ваш мне нравится, лестница чистая, улица веселая, кроме того, по семейным соображениям и по некоторым другим причинам я дорожу этими стенами.
— Что ж, надо только погасить задолженность за последние три месяца, — сказал хозяин и опять развернул счет.
— Мы и погасим. Именно это, сударь, я и намерен сделать.
Между тем хозяин не спускал глаз с камина, где лежали деньги, и его полный вожделения взгляд обладал такой притягательной силой, что монеты, казалось, шевелились и сами направлялись к нему.
— Я очень рад, что пришел в такой удачный момент и смогу, не причиняя вам неприятностей, покончить с этим небольшим долгом, — сказал он, протягивая Марселю счет.
Не зная как отбить атаку, Марсель снова переменил тему и стал разыгрывать со своим кредитором сцену вроде той, какую разыграл дон Жуан с господином Диманшем.
— У вас, кажется, есть имения? — спросил он.
— Пустяки, — ответил хозяин, — домик в Бургундии, ферма… небольшая… малодоходная… арендаторы не платят. Поэтому ваш маленький взнос мне весьма кстати, — добавил он, опять протягивая счет. — Всего, как вам известно, шестьдесят франков.
— Да, да, шестьдесят, — подтвердил Марсель и, подойдя к камину, взял три золотых монеты. — Так и есть, шестьдесят. — С этими словами он положил монеты на стол, неподалеку от хозяина.
— Наконец-то! — прошептал тот, и лицо его вдруг просияло, он тоже положил счет на стол.
Шонар, Коллин и Родольф с тревогой наблюдали эту сцену.
— Раз вы бургундец, сударь, вы не откажетесь побеседовать со своим земляком, — сказал Марсель.
Он взял бутылку старого макона, пробка вылетела, и хозяину был подан полный бокал.
— Превосходное вино! — заметил тот. — Никогда еще не пил такого.
— У меня там дядя, вот он и присылает мне время от времени несколько корзин.
Хозяин встал и уже протянул было руку к монетам, но Марсель снова отвлек его.
— Не откажите еще разок выпить со мной, — сказал он и снова наполнил бокал кредитора, приглашая его чокнуться со всеми четырьмя богемцами.
Хозяин не посмел отказаться. Осушив бокал, он поставил его на стол и снова собрался было взять деньги, как вдруг Марсель воскликнул:
— Сударь! Мне пришла замечательная мысль. Сейчас я чуточку разбогател. Дядя прислал мне из Бургундии немного больше обычного. Боюсь, как бы не растратить зря эти деньги. Сами знаете, молодежь легкомысленна… Если вы не возражаете, я заплачу вам за три месяца вперед.
Тут он взял еще шестьдесят франков, но уже серебром и добавил их к трем луидорам, лежавшим на столе.
— В таком случае я дам расписку и за будущий срок, — сказал хозяин. — Бланки при мне, — добавил он, вынимая бумажник. — Сейчас я заполню еще один и поставлю соответствующую дату. «Право же, очаровательный жилец», — думал он, не сводя глаз со ста двадцати франков.
Услышав такое предложение, товарищи перестали понимать тактику Марселя и в недоумении замерли на месте.
— Но камин дымит. Это крайне неприятно.
— Что же вы не сказали мне раньше? Я вызвал бы трубочиста, — проговорил хозяин, не желая оставаться в долгу. — Завтра же пришлю мастеров.
Написав вторую расписку, он присоединил ее к первой, пододвинул их к Марселю и снова потянулся к стопке монет.
— Вы и представить себе не можете, как эти деньги мне кстати, — сказал он. — Мне надо заплатить за ремонт дома… и я был в крайне затруднительном положении.
— Весьма сожалею, что заставил вас немного подождать, — сказал Марсель.
— Ничего, ничего… Господа, честь имею… И он снова протянул руку.
— Позвольте, позвольте, мы еще не кончили. Знаете поговорку: вино откупорено…
И он опять налил хозяину.
— Значит, надо пить.
— Святая истина! — сказал тот и из вежливости снова сел.
Тут Марсель выразительно посмотрел на приятелей, и те догадались, к чему он клонит.
Между тем хозяин начал как-то странно вращать глазами. Он стал раскачиваться на стуле, рассказывать игривые истории и, когда Марсель попросил его сделать кое-какой ремонт, пообещал роскошно оклеить его квартиру.
— Тяжелую артиллерию — вперед! — шепнул художник Родольфу, указывая на бутылку рома.
После первой рюмочки рома хозяин спел такую песенку, что даже Шонар покраснел.
После второй он поделился своими супружескими невзгодами. Жену его звали Еленой, и это дало ему повод сравнить себя с Менелаем.
После третьей он ударился в философию и изрек несколько афоризмов, вроде следующих:
«Жизнь — быстротекущая река».
«Не в деньгах счастье».
«Человек — сосуд скудельный».
«Ах, любовь, любовь! Что это за упоение!»
Избрав Шонара наперсником, он поведал ему о своей тайной связи с некоей девушкой по имени Эфеми, для которой он купил шикарную обстановку. И он так подробно описал эту особу и ее простодушные ласки, что Шонара начали терзать подозрения. Но когда хозяин вынул из бумажника и показал ему письмо, подозрения сменились твердой уверенностью.
— О небо! — вскричал Шонар, бросив взгляд на подпись. — Жестокая! Ты пронзаешь мне сердце кинжалом!
— Что с ним такое? — воскликнули богемцы, удивленные столь непривычными для Шонара выражениями.
— Смотрите, — сказал тот. — Письмо Феми. Взгляните на эту кляксу вместо подписи.
И он пустил письмо по кругу. Оно начиналось так: «Мой толстенький барбосик…»
— Барбосик — это я, — пояснил хозяин и хотел было встать, но из этого ничего не вышло.
— Отлично! — заметил наблюдавший за ним Марсель. — Он бросил якорь.
— Феми! Жестокая Феми! — Шонар. — Как ты огорчаешь меня!
— Я снял для нее квартирку на улице Кокнар, дом номер двенадцать, — сказал хозяин. — Квартирка — прелесть… Обошлась не дешево… Но искренняя любовь дороже денег, да к тому же у меня двадцать тысяч ренты… Просит денег, — продолжал он, взяв письмо обратно. Радость моя! Отдам ей вот эти…— И он потянулся к деньгам, приготовленным Марселем. — Смотри-ка! — удивился он, шаря по столу. — Где они?
Деньги сгинули.
«Порядочный человек не должен потакать такому предосудительному поведению, — решил Марсель. — Совесть и нравственные принципы не позволяют мне вручить квартирную плату этому развратному старику. Не стану платить. По крайней мере, избегну угрызений совести. Но что за нравы! Такая плешь — и вдруг…»
Тем временем хозяин все больше и больше пьянел, теперь он обращался с громогласными, бессмысленными речами к бутылкам.
Он находился у богемцев уже два с лишним часа, жена его стала беспокоиться и послала за ним служанку. При виде хозяина та воскликнула, всплеснув руками:
— Что вы сделали с моим хозяином!
— Ничего, — ответил Марсель. — Он пришел к нам за деньгами, а денег у нас не оказалось, поэтому мы попросили его подождать.
— Но ведь он напился вдрызг, — сказала служанка.
— У нас он только чуточку добавил, — возразил Родольф. — Придя сюда, он сказал, что был у себя в погребе, наводил там порядок.
— И его так развезло, что он хотел оставить расписки, не получив денег, — продолжал Коллин.
— Передайте их хозяйке, — сказал художник, вручая ей расписки. — Мы люди честные и не хотим воспользоваться тем, что он клюкнул.
— Боже мой, что скажет хозяйка! — ужаснулась служанка и потащила старика, который еле держался на ногах.
— Наконец-то! — вырвалось у Марселя.
— Завтра опять придет, — сказал Родольф. — Он видел деньги.
— Пусть приходит, — возразил художник, — я пригрожу ему, что сообщу жене о его связи с Феми, и он сразу же согласится на отсрочку.
Когда хозяин убрался, друзья снова взялись за стаканы и трубки. Один только Марсель еще не совсем захмелел. При малейшем шуме на лестнице он бросался к двери. Но никто из поднимавшихся не доходил до верхнего этажа, и художник всякий раз возвращался на свое место у камина. Пробило полночь, а Мюзетты все еще не было.
«Может быть, мое письмо не застало ее. Она найдет его поздно вечером, когда вернется домой, и придет ко мне завтра, камин еще будет топиться. Не может быть, чтобы она не пришла! Итак, до завтра», — и он уснул, прикорнув у огня.
В то самое время, когда Марсель засыпал, мечтая о ней, Мюзетта выходила от своей подруги, где она немного засиделась. Мюзетта была не одна, ее провожал молодой человек. У подъезда его ждала коляска, в которую они оба и сели. Лошади помчались.
У мадам Сидони продолжали играть в ландскнехт.
— Куда же делась Мюзетта? — вдруг спохватился кто-то.
— Куда делся птенец Серафен? — подхватил другой. Мадам Сидони рассмеялась.
— Они удрали вместе, — сказала она. — Вот потеха!
Что за причудливое создание эта Мюзетта! Представьте себе…
И она рассказала гостям, что Мюзетта чуть не поссорилась с виконтом Морисом и уже направлялась к Марселю, но на минутку забежала к ней и познакомилась здесь с Серафеном.
— Я сразу же кое-что приметила, — добавила Сидони, — и весь вечер наблюдала за ними. Этот юнец не промах. Словом, — продолжала Сидони, — они недолго думая удрали, и теперь их с собаками не сыщешь. Во всяком случае, забавная история, подумать только, ведь она без ума от своего Марселя!
— Если она от него без ума, то зачем же ей Серафен, ведь он почти ребенок? У него еще никогда и любовниц-то не было, — сказал какой-то" молодой человек.
— Она хочет научить его грамоте, — заметил журналист, всегда глупевший от проигрыша.
— Все равно — зачем ей Серафен, если она влюблена в Марселя? — заключила Сидони. — Никак не возьму в толк.
— Увы! Зачем, зачем?
Целых пять суток богемцы веселились вовсю и даже не выходили из дому. Они с утра до ночи не вставали из-за стола. В комнате, где витали любезные Пантагрюэлю ароматы, царил восхитительный беспорядок. На куче устричных раковин валялся целый батальон бутылок самых разнообразных фасонов. Стол ломился под грудой всевозможных объедков, в камине полыхал целый лес.
На шестой день Коллин, исполнявший обязанности церемониймейстера, с утра составил меню завтрака, обеда, вечернего чая и ужина и представил проект на утверждение друзьям, которые одобрили его и подписали.
Но когда Коллин открыл ящик стола, служивший им кассой, чтобы взять денег на расходы, он шарахнулся от него и побледнел, как призрак Банко.
— Что случилось? — беспечно спросили приятели.
— Случилось то, что у нас всего-навсего тридцать су, — сказал философ.
— Черт возьми! — отозвались другие. — Придется внести кое-какие изменения в меню. Но и тридцать су деньги, если их умело израсходовать. Да, трудненько будет достать сегодня трюфели.
Через несколько минут завтрак был сервирован. В строгой симметрии были расставлены три блюда: селедка, картошка, сыр. В камине тлели две головешки толщиною с кулак.
По— прежнему шел снег.
Богемцы сели за стол и с важным видом развернули салфетки.
— Странно, — заметил Марсель, — селедка отдает фазаном.
— А я приготовил ее особенным способом, — ответил Коллин. — До сих пор мы селедку недооценивали.
В это время кто-то поднимался по лестнице с веселой песенкой, в дверь постучались. Марсель невольно вздрогнул и поспешил отворить.
Мюзетта кинулась ему на шею и добрых пять минут душила его в объятьях. Марсель чувствовал, что она вся дрожит.
— Что с тобою? — он.
— Озябла, — как-то машинально ответила Мюзетта. и подошла к камину.
— А у нас было тепло!
— Да, я опоздала, — сказала Мюзетта, взглянув на стол с остатками пиршества, накопившимися за пять суток.
— Почему же так? — молвил Марсель.
— Почему?… — повторила Мюзетта, слегка покраснев.
И она села к Марселю на колени, она все еще дрожала, руки у нее покраснели.
— Ты была не свободна? — шепотом спросил Марсель.
— Я? Не свободна? — возмутилась красотка. — Нет, Марсель. Даже если бы я восседала среди звезд, в божьем раю — стоило бы тебе поманить меня, и я сразу же спустилась бы на землю. Я? Не свободна?
И она опять задрожал».
— Здесь пять стульев, — воскликнул Родольф, — число нечетное, не говоря уже о том, что один из них самой нелепой формы.
С этими словами он швырнул стул об стену и бросил обломки в камин. Сразу же вспыхнуло веселое, яркое пламя, потом поэт мигнул Коллину и Шонару, и все трое направились к выходу.
— Куда вы? — Марсель.
— За табаком, — отвечали они.
— В Гавану, — пояснил Шонар, многозначительно мигнув Марселю, и тот взглядом поблагодарил его.
— Почему же ты не пришла раньше? — снова спросил Марсель Мюзетту, когда они остались одни.
— Да, правда, я немного запоздала…
— Ты потратила пять дней на переход через мост Пон-Нёф? Видно, ты шла через Пиренеи?
Мюзетта молчала, понурив голову.
— Скверная девчонка! — грустно сказал художник, слегка коснувшись корсажа возлюбленной. — Что же у тебя там внутри?
— Сам знаешь, — живо ответила она.
— А что ты делала после того, как я тебе написал?
— Не спрашивай! — с живостью возразила Мюзетта и несколько раз поцеловала его. — Не выпытывай! Дай мне согреться возле тебя, я очень озябла. Видишь, собираясь к тебе, я надела свое самое красивое платье… Бедняга Морис никак не мог понять, почему я отправилась сюда, но я не в силах была устоять… Вот я и пошла… Как славно погреться! — добавила она, протягивая ручки к пламени. — Я останусь у тебя до завтра, хочешь?
— Но будет очень холодно, — проронил Марсель, — у нас нечего есть. Ты опоздала, — повторил он.
— Пустяки! — Мюзетта. — Это напомнит нам прошлое.
Родольф, Коллин и Шонар ходили за табаком целые сутки. Когда они возвратились домой, Марсель был один.
После шестидневного отсутствия Мюзетта вернулась к Морису.
Виконт не сделал ей ни единого упрека, а только спросил, почему она такая грустная.
— Я поссорилась с Марселем, — сказала она, — мы расстались очень холодно.
И все же, как знать? Вы, верно, опять пойдете к нему.
— Что поделаешь, — ответила Мюзетта. — Мне необходимо время от времени подышать воздухом богемы. Моя бестолковая жизнь — как песенка, каждое мое увлечение — куплет. А Марсель — припев ко всем куплетам!
XX
У МИМИ ШЛЯПКА С ПЕРЬЯМИ
I
Позвольте, позвольте! Нет, нет, вы уже не Лизетта! Позвольте, позвольте! Нет, нет, вы уже не Мими! Теперь вы виконтесса, а завтра станете, пожалуй, герцогиней, — ведь вы ступили на лестницу величия, дверь, о которой вы мечтали, наконец настежь распахнулась перед вами, и вот вы вошли в нее, победоносная, торжествующая. Я был уверен, что ваша мечта рано или поздно станет действительностью. Это непременно должно было случиться, ваши белоснежные ручки были созданы для безделья и давно уже ждали аристократического обручального кольца. Теперь у вас есть герб. Но мы все же предпочитали тот, который юность подарила вашей красоте, герб, на лилейном фоне которого сияли ваши голубые глаза. Знатная или простолюдинка, вы все равно прелестны, и я сразу же узнал вас в тот вечер, когда ваши проворные ножки в изящных туфельках семенили по тротуару, а ручка в перчатке помогала ветру приподнимать воланы нового платья — отчасти чтобы не запачкать их, а главное — чтобы показать вышивку на нижних юбках и ажурные чулки. На вас была шляпка безупречного вкуса, и вы с озабоченным видом поглядывали на великолепную кружевную вуалетку, развевавшуюся по ветру. Да и было о чем подумать, ведь следовало решить — что вам больше к лицу: когда вуалетка опущена или когда поднята? Если ее опустить, вас могли не узнать друзья, они раз десять прошли бы мимо вас и так и не догадались бы, что за этой роскошной оболочкой скрывается Мими. С другой стороны, если поднять вуалетку, то ее никто не увидит, а в таком случае к чему же вуалетка? Вы решили вопрос очень остроумно: через каждые десять шагов вы то опускали, то приподнимали чудесные кружева, сплетенные в стране волшебных пауков, именуемой Фландрией, и стоившие дороже, чем все ваши прежние наряды вместе взятые. Ах, Мими!… Простите!… Ах, виконтесса, как видите, я был прав, когда говорил: терпение! Не отчаивайтесь, будущее чревато кашемирами, бриллиантами, изысканными ужинами и т. п. Вы сомневались, не хотели мне верить! А между тем мои предсказания сбылись, и согласитесь, что я не уступаю вашему «Дамскому оракулу» — этому всезнайке в восьмую долю листа, что вы купили за пять су у букиниста на мосту Пон-Нёф и терзали бесконечными расспросами. Ну, не прав ли я был? И поверите ли вы мне теперь, если я вам скажу, что этим дело не кончится. Хотите, признаюсь: мне уже слышится отдаленный топот и ржанье коней, запряженных в голубую карету, которой правит напудренный кучер, опускающий для вас откидную ступеньку со словами: «Куда прикажете, ваша светлость?» Поверите ли вы мне, если я скажу, что впоследствии… дай бог, чтобы это случилось как можно позже!… Впоследствии, когда вы достигнете всего, к чему устремляются ваши честолюбивые мечты, в ваш дом в Бельвиле или Батиньоле будут съезжаться гости, и за вами будут ухаживать престарелые воины и отставные селадоны, собирающиеся в вашем салоне, чтобы сыграть партию в ландскнехт или баккара. Но прежде чем придет это время и солнце вашей молодости станет клониться к закату, поверьте, дитя мое, вы еще износите немало отрезов бархата и шелка, еще немало наследств расплавится в горниле ваших прихотей, немало цветов увянет на вашем челе, немало цветов вы растопчете ногами. Не раз смените вы герб. На вашей головке одна за другой засияют баронская коронка, графская корона и жемчужная диадема маркизы. Вашим девизом будет «Непостоянство», и вы сможете, повинуясь капризу или необходимости, удовлетворять поочередно, а то и одновременно поклонников, которые будут стоять вереницей в прихожей вашего сердца, как стоят у входа в театр, где дают нашумевшую пьесу. Идите же, идите вперед с легким сердцем, — тщеславие заглушило в вашем сердце память о прошлом, идите, перед вами гладкая дорога, и нам хочется, чтобы долгие годы вы шли по ней без преткновений, но особенно хочется нам, чтобы вся эта роскошь, все эти восхитительные наряды не превратились в скором времени в саван, в котором навеки уснет ваша жизнерадостность.